Осень для Ангела 6

***

Смерть щелкнула пальцами и кладбище исчезло, растворившись с серебристой дымке. Дымка растаяла, словно утренний туман. Иван Васильевич увидел себя в роскошном просторном кабинете. Он огляделся с интересом, чувствуя странность в душе – все это он уже видел, все это ему знакомо. Непонятно откуда, но он точно знал, что в этом кабинете он хозяин.

Тем не менее, сознание твердило – все это блеф, обман, фата-моргана. Подумали прощелыги, что словами его не пронять, решили наглядную агитацию устроить. Мол, пощупай собственными руками, как оно в жизни выглядит.

Знаем мы ту реальность, сейчас стукну кулаком по столу и кулак пройдет сквозь него, как через облако зыбкое. Сказано, сделано – чуть кулак не отшиб, знатно грохнул, от души. Так и руку сломать можно, дурень старый!

Самый, что ни на есть настоящий стол, сто очков фору его антикварному дубовому. Широкий, как аэродром, блестит весь и ничего лишнего. Часы малахитовые, ручка с золотым пером, телефон сотовый в платиновом корпусе небрежно брошен в сторону, ноутбук скромно гудит по левую руку.

И не на стуле старом сидит, а в дорогущем кожанном кресле утопает. Удобное кресло, аж вставать не хочется, так бы и сидел в нем всю жизнь. Такое ощущение, что то кресло, как костюм по фигуре шили.

Вдоль стены огромный аквариум с чудными рыбами, подсвеченный ярко, пузырьки булькают. Плавают, заразы заморские, плавниками лениво поводят, пучатся глазами круглыми на Ивана Васильевича через стекло толстое. Чего, мол, сидишь, делом занимайся! Он таких рыб разве что по телевизору видел, а тут живьем – красота.

Поодаль, в стороночке на стеклянном столике фрукты и бутерброды с красной икрой, бутылки причудливые с надписями не русскими – отродясь такого сразу и в одном месте не видел.

– Дежавю! – вспомнил директор умное слово. – Все одно врете, нас не проведешь, мы не лыком шиты, не лаптем биты! Вы нам шиш, а мы вам кукиш!

Первым делом следует помнить, что все это морок, туман, зыбкое и нереальное. Моргнешь и сразу увидишь, что настоящее, а что мираж. Стол, может быть и твердый, но не стол вовсе, а плита могильная. По этой причине и твердая, потому и больно – сморщился Иван Васильевич.

Он тотчас же исполнил задуманное, но морок не рассеялся, картинка не раздвоилась.

– Однако! – удивился Иван Васильевич. – А если так?

Он поднапрягся, вспоминая бабкину присказку.

– Как роса в туман, сгинь ночной дурман, от зари-красы прячься злой обман! – картинка даже не дрогнула. – Мда-а-а-а!

Он ткнул в кнопку переговорного устройства, надеясь, что палец проскочит сквозь призрачный агрегат, но кнопка послушно вжалась, загорелась лампочка.

– Слушаю, Иван Васильевич! – прозвучал из переговорного устройства не искаженный электроникой приятный девичий голос.

– Тебя как зовут? – брякнул Иван Васильевич первое, что в голову пришло.

А что нам первое в голову приходит? Известно что, глупости всякие! Ты бы думал, идиот, прежде чем рот открывать! Это не поделка на дурачка рассчитанная, тут капитально сделали, без обмана.

Сквозь кресло ты не проваливаешься, руки на столе лежат спокойно и уверенно. Отчего тогда решил, что тебе муляж раскрашенный подсовывают. Об заклад бьюсь, – подумал он, – что там и в самом деле девка сидит.

– Татьяной зовут, – без тени сомнения в уместности вопроса ответила девушка. – У вас через пять минут встреча с директором строительной компании. Прикажете что-нибудь еще принести в кабинет? Напитки, закуски?

– Водки принеси, Татьяна! – обреченно выдохнул он в переговорник.

Что же они затеяли, изверги? Может быть решили его мнения не спрашивать, да и перекинули сразу в новую жизнь. Мол, крутись, как знаешь, любезный Иван Васильевич. Мы свое обещание выполнили, хоть ты и упирался, а раз так, то и вопрос с душами можно считать закрытым!

– Несколько разных бутылок, лед сразу принести или позже, когда гости придут? – деловито уточнила Танечка.

– Зачем бутылок? Стопку водки и закусить черного хлебушка кусочек!

– Сей момент, Иван Васильевич! – не удивившись черному хлебу, промурлыкала секретарша.

Не успел погаснуть звук в аппарате, как дверь кабинета плавно отворилась и спиной вперед вошла девица с подносиком в руках. Короткая юбка с трудом закрывала упругую попку, открывая глазам Ивана Васильевича заманчивые виды длинных стройных ножек, затянутых в ажурные чулочки.

Он сглотнул внезапно набежавшую слюну, и в этот момент секретарша повернулась к нему лицом. Директор едва не подавился, упершись взглядом в бездну глубокого декольте. Это же надо было такую кадру подыскать, кто же расстарался, етить их в коромысло.

Как в таких условиях можно работать, когда каждая клеточка мужского организма взывает к немедленному действию. К черту водку, к черту закуску, прямо здесь, прямо сейчас…

– Почему бы и нет? – шепнул бес и подпихнул Ивана Васильевича в ребро. – Пользуйся моментом, на том свете не накормят!

– Неудобно получится… мы тут с ней… а вдруг гости в кабинет завалятся? – стремительным воробушком шмыгнула тревожная мысль в голове директора.

Но в тот же момент Иван Васильевич понял, что он уже стоит по другую сторону стола и весьма недвусмысленно расстегивает ремень брюк. Он увидел себя в зеркале и окончательно обалдел.

Мужчина в зеркале был ему совершенно незнаком. Молодой, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, лицо человека довольного жизнью. На пальцах, судорожно сжимающих падающие брюки, несколько колец золотых с камнями. Да и костюм не магазинный, тут явно индпошив, да еще не наш. Он такой костюм раз в жизни видел, когда крупного воротилу хоронили.

Секретарша по-своему истолковала возникшую паузу. Мигом поставила подносик на стеклянный столик и ящеркой шустрой шмыгнула к двери. Сухо щелкнул замок, отделяя кабинет от внешнего мира.

Девушка томно повела плечиком, посмотрела через плечо на Ивана Василевича и томно облизнула пухлые губки. Она медленно, не спеша, словно это повторялось неоднократно, поворачивалась к директору. Ее руки скользили по высокой груди, бокам, гладили бедра и снова скользили вверх, захватывая по пути юбочку.

Она же сейчас… да она сейчас разнагишается прямо тут… а у меня дырка на носке, неудобно получается! – лихорадочно соображал Иван Васильевич, не замечая, что штаны уже свалились на пол.

– Ми-и-и-лый, – с придыханием страстно произнесла секретарша, подкрадываясь к директору, словно большая кошка, – я все для тебя сделаю! Только… – она неожиданно замялась, – … у меня это… ну ты понимаешь… такие женские праздничные дни. Но я могу…

Иван Васильевич представил, что именно она может, и его прошиб внезапный озноб. Господи, лучше уж в каменоломню! Хотя… почему бы и нет? Ведь это все не более, чем сон, мираж. Пусть даже такой материальный, совершенно реальный, но все-таки сон.

Отчего же не попробовать? – словно нашептывал бес. – Всего разочек попробовать той сладкой жизни, в которой живут многие. Ты же, пень старый, до седых волос состарился, а весь твой любовный опыт в пригоршне унести можно.

Секретарша тем временем подобралась к директору вплотную, прижалась к нему всем телом так, что дух захватило, сердце застучало отчаянно. Иван Васильевич почувствовал прилив сил и возбуждения.

– Котик, я так хочу тебя, сладкий мой! – жарко шептала она, расстегивая быстрыми пальчиками рубашку директора.

В голове Ивана Васильевича все помутилось, он рыкнул словно голодный зверь, обхватил секретаршу и повалил ее прямо на мягкий пушистый ковер. В тот же момент пропал кабинет, аквариум, секретарша и он обнаружил себя стоящим с выпученными глазами и трясущимися руками перед хохочущей троицей.

– Что, Иван Васильевич, хорошо быть директором банка? – сквозь смех спросила Смерть, утирая рукавом выступающие слезы.

– А вы ловелас оказывается! – укоризненно покачала головой Кудряшка.

– Молодец, мужик, еще бы мгновение и ты ей… по первое число… знай наших! – подмигнул Франт.

Директор с трудом унял дрожь в руках, осторожно скосил взгляд вниз, проверяя состояние штанов. К его удивлению не только штаны, но и пальто были аккуратно застегнуты.

– Морок, чистый морок! – тоскливо подумалось ему. – А ведь как все обставили, приманочку подложили, в ловушку заманили, взяли на горяченьком, сволочи!

– Так что, Иван Васильевич, по рукам и возвращайтесь прямо туда, в жаркие объятия? Никакого обмана, без всякого колдовства – именно туда и именно в таком качестве, клянусь! – Смерть по-пионерски отсалютовала. – Неужто не хотите? Неужто по-прежнему желаете прозябать на любимом кладбище? Помрете ведь, так и не познав истинной сладости жизни!

Директор кашлянул, больше для того, чтобы проверить наличие голоса, чем по необходимости. Выгнал поганой метлой из головы срамные мысли и, глубоко вздохнув, махнул рукой, как отрезал:

– Не нужны мне ваши сладости! Как судьбой велено, так все и сбудется.

– Иван Васильевич, миленький, откуда это в вас? Вы же человек глубоко материалистичный, партийный и идейный! Какая судьба? Человек сам кузнец своих несч… своей судьбы, прошу пардону. Простой пример – вы говорите «Да!» и ваша судьба делает финт. Давайте проверим! Нет, давайте поспорим! Если я вру, то чтоб мне сдохнуть!

– Шутить изволите, матушка? Вы, если так удобно выразится, давно уже того… в смысле не совсем живы. Жульничаете, ай-яй-яй, нехорошо.

– Оговорилась, с кем не бывает? Сами придумайте условие! Любое, я на все согласна! Итак: «Если после переселения душ, я не получу должность директора банка и не проживу в достатке и уважении тридцать… а-а-а, гулять, так гулять… сорок лет, то …» Не стесняйтесь, от души, смелее, Иван Васильевич, это ваш реальный шанс круто изменить жизнь!

– То подите вы прочь, матушка, со всеми своими уговорами!

– Дурак, старый козел, ворона кладбищенская!

– Сама ты… то слово!

– Да я тебя…

– Опять умертвишь? Так мне это не страшно, помирали мы уже!

– Согласись, Иван Васильевич, что все это сплошное донкихотство, мальчишество чистой воды! Куда ты с копьем супротив мельницы? Перемелет ведь и косточек не останется, в пыль, в порошок, ветер дунет и следа не останется.

– След он не на асфальте, а в сердцах остается, в памяти.

– В чьей памяти, оглянись ты по сторонам, дурак старый! Думаешь тебя родственники их будут добрым словом вспоминать? Да они похоронили и забыли, разве что раз в год придут на могилку водки выпить, былое вспомнить. Думаешь, они про тебя вспоминают? Даже не надейся, они и о существовании твоем не подозревают.

– Это не важно.

– А что для тебя важно?

– Важно быть человеком и вести себя по-человечески, а не как шакал!

– По-твоему мы шакалы?

– Я так не говорил.

– Тут дураков нет, нам разъяснять не требуется. Ты, получается по всему, ангел в белых одеждах, а мы шакалы позорные? Не рановато ли возносить себя начал, голубь сизокрылый?

– Каждый слышит то, что хочет услышать. Я такого не говорил, а кем вы себя считаете – это ваше дело. Я живу, чтобы вот им, – он обвел руками внимательно прислушивающихся к их спору души, – было интересно, чтобы они радовались тому, что видят и слышат.

– Ты на самом деле в это веришь? – удивилась Смерть.

– Конечно, зачем мне прикидываться?

– Не знаю, не знаю, может есть резон. Навроде как ведать не ведаю, а потому должен стараться.

– Чего я не ведаю? Давайте уж без обиняков – хотите сказать, так говорите.

– Они же, милый, ничего не видят, – с нескрываемой жалостью ответила Смерть, – им твои усилия по барабану, ты тут упираешься, оградки красишь, скамейки чинишь, а им это все равно, что и не было. У них другое зрение, свое видение, свой мир.

– Какой такой другой, раз живут в этом мире, значит, этот мир и видят! – уперся Иван Васильевич.

Смерть молча взмахнула рукой, и мир вокруг Ивана Васильевича вспыхнул всеми цветами радуги. Разом исчезли привычные образы, вместо строго прямых аллей появилось множество извилистых тропинок. Пропали кресты и памятники, вместо них появились небольшие уютные домики, а то и просто шалаши.

Зажурчали ручейки и мелкие речки, в воздухе замелькали причудливые создания. Только деревья не поменяли ни места ни вида, хотя листочки их словно сияли зеленым золотом, освещая все вокруг. Пропала полутьма, сменившись золотисто-зеленым сиянием. За деревьями прятались странные фигуры, похожие по описаниям на сказочных леших и водяных.

Самое же странное, что переменились и сами души. Они уже не выглядели как полупрозрачные эфемерные создания. Ивана Васильевича окружало пестрое общество живых людей. Казалось, протяни руку и ты почувствуешь их тепло и плотность.

– А ты протяни, чего смущаешься, они же тебе как родные! – словно подслушала его мысли Смерть.

Иван Васильевич протянул руку и, смущаясь, легонько кончиками пальцев прикоснулся к мужику, что давече его по плечу стучал. Пальцы уперлись в нечто плотное и упругое, словно перед ним стояло не привидение, а и в самом деле живой человек. Мужчина улыбнулся и протянул Ивану Васильевичу руку.

– Будем знакомы, Степан Ерофеич, купец первой гильдии. Бывший купец, конечно же. Рад, очень рад нашему знакомству. Мы, честно сказать, и не надеялись вас так вот скоро увидать в наших рядах.

– Кх-м-м, – закашлялся Иван Васильевич, неожиданно обнаружив тепло в крепком рукопожатии призрака. – Я собственно еще не в ваших рядах, но взаимно… очень приятно… не ожидал.

На какое то время Иван Васильевич забыл о существовании злополучной троицы, погрузившись в рукопожатия, обмен любезностями, знакомством и выражением радостных чувств. Если ранее, общаясь с немым сообществом призраков, Иван Васильевич достигал волшебного всплеска энергии, то теперь энергия переполняла их. В воздухе сухо трещали молнии, на остриях железных оградок сияли огни святого Эльма, пахло озоном, как после грозы и начинал подниматься ветер, предвестник бури.

– Господа, господа, умерьте пыл! – вклинились во всеобщее ликование голоса темной тройки. – Вы же сейчас вызовете бурю и городку каюк! Это не шутка! Если на раз не разойдетесь, придется включать глушитель, а это больно!

– Разойдись! Угомонись! Геть в стороны, больше одного не собираться!

– Иван Васильевич, моншерами, образумьте ваших друзей, неудобно получится, если придется силу применить. Мы вас просим добром это безобразие закончить!

Иван Васильевич обернулся к тройке, на лице его витала счастливая улыбка. Он помахал руками словно крыльями, призывая души утихомириться и буйство природы пошло на убыль. Ветер подул еще немного, разогнал набежавшие тучи и утих сам собой. Гроза растворилась в небесах, погасли огни святого Эльма. Все успокоилось.

– Видали?! – гордо спросил он. – А вы что удумали? Разве по-людски такой мир рушить? Я же для них… Они же мне, как родные!

– Полноте, Иван Васильевич! Люди склонны преувеличивать собственную значимость и, в особенности, ценность своих поступков. Давайте, все разложим по полочкам, по понятиям, как нынче принято выражаться в определенных кругах. Присаживайтесь!

Смерть взмахнула рукой, стол с напитками исчез, ему на смену явился обычный стол для переговоров с четырьмя удобными креслами. На столе стоял кофейный сервиз, дымился паром кофейник, в хрустальной вазочке белой горкой светился сахар.

– Кофейку налить? – вопросительно глянула Смерть.

– Спасибо, я сам. Хотите, я вам налью? – любезно предложил Иван Васильевич.

– Мне?! – Смерть смутилась на мгновение, но быстро справилась с чувствами. – Отчего же, не откажусь!

Видать не всякий смертный предлагал ей вот так запросто кофия отпить, да еще сам же и наливал. Не по принуждению, не из страха, а просто по-дружески.

Иван Васильевич налил кофе в чашечку Смерти, потом себе и поставил кофейник обратно. Франт с Кудряшкой удивленно переглянулись, но не стали ничего говорить, раздраженно дернули плечами и налили себе сами.

Директор глотнул горячего кофе, чуть не подавился, но мужественно проголотил, не чувствуя вкуса божественного напитка. Его мучал один важный вопрос, требующий немедленного ответа. Но, вспоминая сцену с секретаршей, он вздрагивал и не решался задать его.

– Можно вопросик? – наконец преодолел он собственную нерешительность.

– Для вас, хоть два! – приглашающе кивнула Смерть.

– Тогда… в кабинете… ведь это был не я… – не то спрашивая, не то утверждая, произнес он.

– Не вы, – с готовностью подтвердила Смерть, лукаво глянув на Ивана Васильевича.

– Если не я, то кто? Как так получилось, что не я и вроде как я? – упрямо пробивался директор к ответу, делая вид, что прозрачные намеки не по адресу.

– Самый настоящий директор банка. Живой, живее не бывает. Самый крутой в городе. Одно ваше слово и вы моментом вернетесь в кабинет, прямо в ту же точку времени, – она не смогла сдержать улыбки, вспоминая, по всей видимости, пикантную сцену.

– Я не об этом. Как именно вы это устроили?

– Иван Васильевич, ну что же тут странного или непонятного? Временно вашу душу поместили в тело этого директора, никаких фокусов! Чтобы вы не почувствовали дискомфорта, вам были доступны воспоминания этого директора, – как о совершенной безделице сообщила Смерть.

– Ага… то-то мне показалось все таким знакомым… это, что так вот запросто у вас?

– Для хорошего человека… – подмигнула Смерть.

– Нет! – глубоко вздохнув, отрекся от щедрого предложения директор. – Мы уж лучше по старинке, к чему привыкли с тем и помрем. Не нужно мне ваших подарков и души не трогайте, не мешайте им жить нормально!

– Скажите, Иван Васильевич, почему вы решили, что лучше, чем у вас на кладбище этим душам нигде не будет?

– Я это чувствую. Сердцем или душой, не знаю точно, но чувствую.

– Чувствую?! М-да, нечто неопределенное, размытое, линейкой не измеришь, на весы не положишь. Иногда, знаете ли, пользуются информацией, полученной от других. Вам никто не рассказывал про тот свет никаких историй?

– Не доводилось слышать от очевидцев, если честно. Разве что в книжках, да в кино немножко. Остальное додумал своей головой, за столько лет чего только не передумаешь.

– А что конкретно придумалось? Расскажите, если вы никуда не торопитесь, конечно. Весьма любопытно было бы послушать. Вы не возражаете? – Смерть посмотрела на своих спутников.

Те молча покрутили головами, потеряв нить разговора, не особенно понимая, что именно задумала их начальница. В такие моменты лучше молчать и соглашаться, решили они. Умным не прослывешь, но и дураком выглядеть не будешь.

– Даже и не знаю, – смутился Иван Васильевич, считавший, что размышления о сущности бытия являются чем-то интимным, – может, поконкретнее вопросик?

– Можно поконкретнее, – легко согласилась его собеседница, – как вам представляется устройство того света? Можно в общих чертах, наметками, набросками. У меня закрадываются сомнения, что вы несколько превратно представляете себе суть.

– Не знаю, – вздохнул Иван Васильевич, – сам не бывал, спорить сложно. А представления мои такие…

В краткой получасовой лекции Иван Васильевич достаточно красочно передал представления среднестатистического жителя России о том свете. Был там и Рай и Ад, медовые реки и адские сковородки, чистилище и вечное наказание.

В описаниях тех душа пребывала исключительно в двух полярных состояниях – радовалась или страдала. Потому как существовал единственный критерий отбора – грешен или нет.

Что понималось конкретно под грехом, про то история умалчивает. Получалось так, что на любой чих найдется грех. Безгрешны лишь младенцы и святые.

Все время, пока Иван Васильевич излагал свои взгляды на житие того света, души внимательно прислушивались к его словам и периодически активно кивали в знак согласия и полного разделения взглядов.

– М-да, грустное зрелище, душераздирающее зрелище, – вздохнула Смерть и отпила кофейку. – А ведь я ему говорила, – она ткнула длинным сухим пальцем в небо, – что надобно просвещать народ, пропаганда в нашем деле наиважнейшее из искусств. Вот вам и результат – за тысячи лет развития вида Хомо Сапиенс получили сплошной негатив и отсебятину.

– Постойте, постойте! – обеспокоился Иван Васильевич. – Какая же тут отсебятина? Заветы писаны Ветхий и Новый, Евангелие, Житие Святых и прочая. Разве то не ваша пропаганда? А как же: «Священник говорит с Богом!»

– Не знаю я, с кем он там говорит, но слышит плохо, глухой телефон получается.

– А что же на самом деле? – глаза Ивана Васильевича загорелись жадным огнем интереса.

– Ишь ты какой, то в несознанку играет, то вынь ему и положь всю правду-матку! Шустрый больно!

– Как хотите, – с напускным безразличием потупился Иван Васильевич. – Только это в ваших интересах. Вдруг я чего недопонимаю, вдруг осознаю и добровольно сложу свои полномочия.

– Хорошая мысль. Тогда слушай сюда…

Так и не начавшийся рассказ Смерти был самым беспардонным образом прерван внезапной сумятицей в плотных рядах душ.

– А ну пусти, отойди, подвинься! Бабка, ты чего тут встала? Сдвинься, пока трактором не переехали! Эй, мужик, алле!

Иван Васильевич обернулся на крик, резонно предполагая, что словом «мужик» тут можно именовать разве что его. Смерть недовольно нахмурилась и собралась было щелкнуть пальцами, творя заклинание.

– Погодь, мамаша, все будет наше! – приплясывая от едва сдерживаемого нетерпения, пошутил бритоголовый качок в костюме от Версаче, с золотой цепью на шее и массивной челюстью.

– Вам что нужно, молодой человек? – сухо поинтересовалась Смерть, не скрывая раздражения.

– Вопросик имеется к гражданину директору. Ты чо в натуре помер и обратно ожил, братан?

– Во-первых, я вам не брат…

– Да ладно, забей! Сам факт интересен, с детства имею интерес к наукам, – ощерился он золотыми фиксами.

– Помер и ожил, что в этом странного?

– Ниче себе, да ты Копперфилд в натуре, братан. Слышь, – тотчас обратился он к Смерти, раздраженно постукивающей пальцами по столу, – а с каждым так можно? Раз туда, раз обратно.

– Не с каждым! Тебе не кажется…

– А чо надо, чтобы можно стало? – бесцеремонно прервал браток саму Смерть.

– У тебя этого нет! – ответила та, теряя остатки терпения.

– Нету, значит купим! Да ты не боись, Вован за базар отвечает. Порожняк не гоним, нужно рыжье, сделаем. Хотите зелени, будет завались. Скажи, что надо, я тока свистну братанам, все подкатят.

– Совесть нужна и душа безгрешная, касатик! – глядя, как на инвалида, с сожалением в голосе произнесла Смерть.

– Да ты гонишь, отродясь это не требовалось.

– Мое терпение кончается!

– Погодь, имею право на один звонок!

– Ты не в тюрьме, окстись, какой звонок?

– Во, не в тюрьме, а позвонить не дают, хуже тюрьмы получается!

– Хорошо! Один звонок! Одна минута! Потом я тебя…

– Понял, время пошло!

Он выхватил из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон и мигом набрал номер.

– Алле, я от Кефирыча! Ага… ну да… в натуре… мне это… срочно нужно обратно откинуться. Сказали, что можно… Кто сказал? А ты лишних вопросов не задавай, понял? Проверенные люди сказали. Сделаешь? Что значит сколько? Как обычно, церковку поставим, епархии отвалим. Во-о-о-т, так то лучше. Ну, я жду, в натуре, давай работай!

– Ты с кем это разговаривал, шустрик?

– У каждого свои секреты, меньше знаешь, глубже спишь, гы-гы-гы!

– Ты у меня сейчас уснешь, глубоко-о-о уснешь, гаденыш! Мигом колись, кому звонил, что за знакомства в канцелярии? Да я тебя…

«Дзинь-динь-дон-н-н-н» – проплыл над поляной малиновый звон маленьких колоколов.

– Алле, слушаю! – теперь уже Смерть вытянула мобильный телефон. – Что-о-о? Да как вы смеете мне приказывать? Что значит спонсоры? С кем я разговарива…

«Динь-динь-динь» – зазвучала в трубке мелодия отбоя. Смерть, чертыхаясь и плюясь, торопливо застучала по клавишам телефона.

– Алло, шефа мне дай! – грубо рявкнула она в трубку. – Обычным тоном прошу! Могу грубо попросить! Хочешь? Быстро, я сказала!

– Гавриил Степанович, что же это деется? Мне только что позвонили из небесной канцелярии и буквально в приказном порядке… Что значит с вашего разрешения? Что значит в порядке исключения? Это приказ? Ах так, тогда попрошу в письменном виде!

В воздухе взорвалось дымное облачко, и с негромким хлопком перед Смертью развернулся лист бумаги. На нем красными, горящими огнем буквами светились слова: «Вышней волею приказываю выполнить реинкарнацию раба божьего Владимира Савельевича Тараканова в любое подходящее тело. Тело обеспечивает заказчик. Об исполнении доложить! Подпись: Архангел Гавриил. Печать. Дата.»

Смерть пожевала сухими губами, сунула руку за пазуху, выудила откуда-то огромное гусинное перо, плюнула на кончик и старательно вывела внизу листочка: «Приказ о реинкарнации выполнять отказываюсь. Не заслужил! Подпись. Дата.» Плюнула на палец и оттиснула под надписью.

Свиток скрутился и растворился в воздухе. Через мгновение затрезвонил телефон Смерти.

– Слушаю, Гаврила Степанович!

– Ты исполнять приказы должна, а не слушать! – сердито забасил голос в трубке.

– Не нравится, Гаврила Степанович, увольняйте! – медовым голоском пропела Смерть. – Желающих на мое место мильон, проблем с вакансией не будет.

– А ты не болтай лишнего, договоришься тут… возьму и уволю, ты меня самодура знаешь!

– Ваша воля, Гаврила Степанович, – смиренно, как монашка перед батюшкой пропела Смерть.

– А раз моя воля, так сполняй приказ и точка!

– Приказ исполнять не буду, субъект недостоин реинкарнации, не по Сеньке шапка! – отрезала Смерть.

– Да кто ты такая, чтобы решать за архангелов, кому можно, а кому нельзя? Возгордилась, головокружение от большого стажа, уважение потеряла к господу богу?

– А вы, Гаврила Степанович, бога в свои делишки не путайте. Могу об залог биться, что ему сие неведомо!

– Ой, Маргарита, язычок твой дерзкий давно пора той косой подрезать. Не нужен тебе язык, лишнее болтает.

– Я же не говорю, Гаврила Степанович, что вам давно пора подрезать по причине бездействия…

– Маргарита-а-а-а!

– Эй, начальник, ты ее не слушай! Вован сказал, не батон крошил, базар не пустой, записано – сделано. Если баба упирается, давай другую!

– Это кто? – голос в трубке звучал брезгливо и раздраженно. – Убери лишних подале, неча им в служебные разговоры встревать.

– А это, Гаврила Степанович, не посторонние, это как раз заказчик, любезный вашему сердцу, и есть, – съязвила Смерть.

– Этот? – в голосе архангела мелькнула растерянность.

– Он самый, бандит, вор, убивец, весь цепями увешан золотыми. Ему в геенне огненной гореть, а вы ему жизнь в подарок кидаете!

– Сказали уважаемый человек, нужно помочь… – неожиданно стал оправдываться архангел.

– Без базара уважаемый, меня весь центральный район знает, каждая собака Вована уважает. Потому что за неуважение сразу по хлебальнику… упс, в смысле, внушение пацаны сделают. У нас без уважения нельзя, работа такая… специфическая.

– Рот закрой, твоего мнения тут не спрашивают! – сухо щелкнули пальцы Смерти и у Вована, словно звук выключили.

Губы двигаются, рот разевается, а слышимость ноль. Вот бы так в жизни, с легкой завистью подумал Иван Васильевич, щелк и нету лишнего шума.

– Типа вы, Гаврила Степанович, сами кандидата не видели, достоинств его не разбирали на комиссии, подмахнули не глядя, что подсунули.

– Я бы попросил без намеков…

– Какие уж тут намеки, Гаврила Степанович? В запарке, бывает, и не то сделаешь, – сочувственно посетовала она елейным голоском.

– Вот именно… в запарке… не доглядел… – осторожно, чуя подвох, согласился архангел.

– Тогда, значит, приказ отменяем? Нет достоинств, нет пряников. Я правильно понимаю?

– В общем и целом оно конечно так, но сама посуди, услуга церкви оказана, должны произвести взаиморасчет, согласно договору. Маргарита, неудобно получается, смежников подводим, – словно капризного ребенка терпеливо уговаривал архангел упрямую Смерть.

– То у вас в запарке, то вы о договорах разговор заводите, мутноватое дело получается, Гаврила Степанович, ой мутноватое.

– Все сказала?

– Могу еще добавить, был бы толк.

– В общем, Маргарита, прекрати скандал! Ты же знаешь, я могу вторую подпись поставить, и твоя аннулируется автоматически! Зачем тебе это? Давай миром!

– Отдайся милая добровольно, а то изнасилую!

– Чего-о-о-о!

– Результат один, а ощущения разные, Гаврила Степанович. Типа, если не можешь сопротивляться, то расслабься и получи удовольствие.

– Маргарита, тебе не кажется, что ты заговариваешься?

– Не кажется, Гаврила Степанович! Ставь вторую подпись и нема базара, как любит выражаться твой клиент! – Смерть, не слушая возражений свыше, захлопнула телефон.

– Растудыть их в качель, раньше за уважаемых людей просили, сто лет обсуждали, рядили, подбирали, как душу светлую сызнова в мир вернуть для благости и радости. А тут…

В воздухе с хрустом развернулся листок приказа, снизу наискось, с дырками от излишнего азарта, размашистая подпись архангела Гавриила. Вторая подпись. Строчка, написанная рукой Смерти, на глазах таяла.

– Господи, на все воля твоя! – истово перекрестилась Смерть и сплюнула в траву. – Чудна та воля, ой чудна. Ну что, раб божий, на крысу похожий, где твое тело? Некогда мне срамными делами заниматься.

Вован зашлепал губами, потыкал пальцами в рот и уши, мол нету голоса, сама же лишила..

– Ах это? Слушаю тебя! – она щелкнула пальцами, возвращая братку возможность говорить.

– Ша, сей момент, должны быть на подлете, да вон они! – он указал пальцем на свет в конце аллеи.

Несущийся, как торпеда, огромный черный джип резко затормозил перед Иваном Васильевичем, забросав его опавшей листвой и мусором. Стекло с водительской стороны опустилось и из него высунулась физиономия братка.

– Слышь, мужик, тут директор кладбища должен быть. Не видал, в натуре?

Иван Васильевич с нескрываемым раздражением осмотрел машину и физиономию братка. Говорить ему не хотелось, мысли в голове путались. Разговор Смерти с архангелом в голове не укладывался.

Как же так получается? Какой-то прыщ, ни с того ни с сего, за ворованные деньги жизнь себе покупает. И не красивую жизнь на Канарах с девками и яхтами, а просто жизнь. Жизнь, которую ни за какие деньги не купишь! Тут здоровье за деньги не купишь, а некоторым, как получается, за деньги можно и обратно с того света вернуться.

– Мужик, ты памятник не изображай, понял? Шустрей мозгой шевели, пока кочерыжка на плечах есть!

– Сема, может он немой? Ты пальцами помахай! Я видал, как эти немые меж собой базлают, умереть от смеху не встать.

– Я чо тебе коментатор Озеров, в натуре, откуда я знаю, какая у них распальцовка? Умный, да? Тогда иди сам с ним разговаривай!

– Западло мне вылезать, Сема. Слышь, а ты ему на листочке напиши. Немые читать то умеют.

– Ща, я листочек в двенадцать часов ночи искать буду, – разозлился Сема. – Поехали дальше!

– Я директор, – неожиданно отозвался Иван Васильевич. – Похоронить кого собрались? – упрямства ради спросил он. – Так это утром, в контору и подходите, – негромко говорил он, чувствуя, как в душе закипает холодная ярость. – Участок подберем, закопаем. Всех закопаем! – зачем-то добавил он.

– Во, разговорился! То немой, то не немой, может ему вдарить по мозгам, чтобы язык выпрямился?

– Да ты чо, Корень, он же копыта откинет, нас тогда в натуре самих закопают. Слышь ты, перегной ходячий, нам тут нужно Вована вызволять, сказано, что через тебя все вопросы решать. Так что давай, суетись, пока мы добрые!

– Не знаю, кто вам и что сказал, а обратились вы не по адресу! У нас не тюрьма, никого силком не держат! – гордо вскинул подбородок Иван Васильевич.

Злость плохой советчик. Гордость покажешь, кому не следует и будешь битым. Рассказывай потом в травматалогии, какого лешего с кирпичом на танк попер. В душе Иван Васильевич это понимал и страх имел, но отступать гордость не позволяла. Так и стоял, глазами сверкая, а душой холодея.

Из машины выскочили бритоголовые братки, похожие золотыми цепями и злобными глазками на Вована, как близнецы братья, и буром поперли на Ивана Васильевича.

– Ты чо, мужик, дурку гонишь? Это кладбище? Ты директор? Тогда какой не по адресу, ты чо мутишь, козел старый?

– Вован помер, в натуре. Нам Вована с того света вернуть обещали. Понял, мужик или понятнее объяснить?

– В натуре, вешалка старая, не доводи до абзаца. Сказано было к тебе обращаться, значит прими стойку и разговаривай с людьми, как положено.

– Не по адресу! – уперся директор, мысленно прощаясь с жизнью и кляня собственную неуместную храбрость.. – Я вам не бог мертвяков оживлять! Идите в церковь, поставьте свечку, молитву закажите, глядишь Господь и смилуется! А я…

– Я те щас самому свечку вставлю в ж…, Корень, ты чуешь? Он нас за лохов держит, а перо в бок не хочешь?

Иван Васильевич собрался было ответить на оскорбления, но второй браток дернул Сему за плечо и примирительно выставил ладонь.

– Сема, нас принимают за фраеров, потому что вы ведете блатной базар. Давайте сделаем шаг назад и попробуем с другого боку. Уважаемый, у нас есть договор с этим… – Корень ткнул пальцем в небо, – о бартере. С нашей стороны услуги его братанам, типа на церковь там деньжат подкинуть, прикупить чего по мелочи, а он нам типа грехи отпускает. До этого места понятно?

– Договор я понимаю, договор это святое! Только не со мной договор, об чем речь, люди добрые?

– Те чо, договор с богом не указ?

– Я не бог, за него не подписываюсь!

– Ща подпишешься, еще как подпишешься, просить будешь, чтобы ручку дали! – заорал Сема и двинулся к директору со зверской физиономией.

– Ша, Сема, що вы все на уголовный жаргон скачете? Между здесь уважаемые люди, мы можем договориться миром, – недобро осклабился Корень, придержав Сему за плечо.

– В контору… утром… п-п-приходите, д-д-договорчик подпишем, согласно тарифов заплатите и откопаем вы вашего Вована в лучшем виде! – мужественно закончил речь струхнувший директор.

– Мужик, ты не понял, – дернулся Сема, – нам не труп нужен, нам Вована живьем вернуть надо. Ты чо дурку гонишь, пень старый?

– За состояние товара не отвечаем! – уперся Иван Васильевич. – Согласно договору… тарифам… оказываем услуги. Как закопали, так и ответственность кончается! Уж каким будет, таким и получите!

– Сема у нас нервный, немного контуженный, ему совсем мало надо, чтобы человека убить! Ты намек понял, старче?

– Отчего же не понять, только без договора не могу! Договор – это наше все! Вы ж меня поймите, а вдруг налоговая наедет? Без договора не могу, хоть режьте!

– М-м-м, – зарычал Сема, вырываясь из цепких объятий Корня.

– Погодь чуток, Сема, успеешь его убить… потом, чуток погодя. Эй, отец святой, тащи сюда свою задницу, неча в машине прятаться!

– Мужик, мужик, – подскочил вплотную к Ивану Васильевичу обеспокоенный Вован, – он ведь точно убъет, я его знаю. Ты не кобенься, тебе всего то делов, чик и все, – уговаривал он директора, брызгая слюной от возбуждения.

Из джипа вылез, едва не свалившись с высокой подножки, натуральный батюшка в рясе, скуфейке с крестом на груди и портфельчиком под мышкой. Он отряхнулся, поправил крест и важно вышагивая, словно цапля, прошествовал к разговаривающим.

– Эй, святой отец, зачитай мужчине его права… бррр, объясни, чо требуется, в натуре.

– Как я понимаю, вы посредник! – сухо поинтересовался батюшка, брезгливо оглядев директора с ног до головы, словно экспонат музея уродцев.

– Посредник чего? – искренне удивился Иван Васильевич.

– Давайте без этого дешевого балагана! – поморщился батюшка, стараясь держаться подальше от бандитов. – В инструкции сказано, нужен посредник между тем светом и этим.

– А я то тут при чем? Ни сном ни духом, ни в зуб ногой. Перепутали может? 

– Совершенно точно, мне вашу фотографию показали. Вас рекомендовали оттуда… – священник глазами указал на небо.

– Прямо так позвонили и порекомендовали? Оттуда?

Священник замялся.

– Я не совсем в курсе, – признался он, затем наклонился поближе к Иван Васильевичу и почти шепотом сказал. – Мне из епархии срочный пакет только что доставили с договором,  а на словах передали, что директор кладбища, то есть вы, будет посредником.

– Интересно у вас получается, складно то как. Там решили, тут подписали, а меня так сказать по факту уведомили.

– Так получилось! – развел руками батюшка, едва не выронив портфель из-под мышки.

– А я не хочу!

– Мужик, ты чо возбухаешь? Тебе сказано быть посредником, занчит будешь! Неприятностей хочешь? Будут! – вспыхнул Сема.

– Убъете вы меня и что тогда? Останетесь без посредника! – нервный смех сотряс худое тело Ивана Васильевича.

Ему было страшно, ужасно страшно, но он ничего не мог с собой поделать. Смех жил своей собственной жизнью, его источник был бездонен, а лица бандитов от того смеха перекашивало все сильнее.

– Во, козел старый, при козырях гад, за жабры не возьмешь. Слышь ты, гордый карась, тебе чо больше всех надо, да? Сложно, да? Тебя, как человека просят, ты чо в позу встаешь?

– Помолчите, если разговаривать не умеете! – неожиданно встал на защиту Ивана Васильевича священник. – В святом писании сказано «не суди, да не судим будешь». Уважаемый, … – батюшка замялся.

– Иван Васильевич, ха-ха-ха, – сквозь смех, утирая слезы, представился директор.

– … Иван Васильевич, отбросьте ложную стыдливость, взгляните на вещи проще. Раз богу нашему угодно сие деяние, значит грех перечить, грех вступать в пререкание с волею божьей. Ибо кара господня неотвратима, а сила его…

– …беспредельна, ой хи-хи-хи, мамочка, не могу больше. Слышали, знаем. А бог то знает о том деянии, вы сами на этот счет, что думаете, батюшка? Хи-хи-хи…

– Раз епархия договор подписала, значит, деяние богоугодное! – увильнул от прямого ответа батюшка, изобразив непроницаемое выражение лица.

– По-вашему, бандита вернуть к жизни, есть богоугодное деяние? Хо-хо-хо, ой я лопну сейчас со смеху…

– Не могу знать. Договор подписан, деньги перечислены, приказ мне выдан, обязан исполнять, как слово божье!

– И вы тоже…? Ха-ха-ха…

– Что тоже? Я к этому безобразию отношения не имею. Мое дело чисто бухгалтерское и юридическое – бумаги показать, договор соблюсти. Все остальное это там, – он ткнул пальцем в небо, – и там! – махнул он рукой куда-то в сторону.

Иван Васильевич с трудом унял смех и с ужасом понял, что он единственный отгонял от него страх. Навалила грусть, он тоскливо огляделся по сторонам, прикидывая, как бы дать деру от всей этой суеты. Но трезво рассудя, решил не дергаться – против двух молодых, да резвых шансов у него меньше нуля.

Пришла беда беда, отворяй ворота. В худой день и ведро протекает. Пошел кувшин по воду, там ему и башку снесли. Ворон вспомнился не к месту. Дурная примета была, ой дурная. Надо было не на автобус, как обычно, а к трамваю податься, так нет же – мы в приметы не верим.

– Разве ж это по-божески? – судорожно всхлипнул Иван Васильевич в тон своим мыслям.

– Бог все видит, все слышит. Раз дозволяет, значит, есть высшая цель! – по-своему истолковал вопрос директора батюшка.

– Иван Васильевич, зря вы все усложняете, – мягко посетовала Смерть, – к чему все это?

– Не лежит душа!

– А вы плюньте на принципы, один разок и богу согрешить можно! Кончим дело, да гульнем смело!

– Думаете? – сомневаясь, потер нос директор.

Разговор директора неведомо с кем встревожил бандитов. Стоит человек, куда то в сторону кустов слова кидает и вроде как прислушивается, любой струхнет.

– Ты с кем базаришь, мужик? – братки обеспокоено закрутили башками, схватились за что-то спрятанное под мышками. – Засада? Менты?

– Нет тут ментов, – Иван Васильевич криво усмехнулся, – по крайней мере живых нет. Вы суть вопроса излагайте, я дальше по инстанции передам, раз уж я посредник.

Браткам было не до директора, да и не до Вована, раз речь зашла о собственной шкуре. Они напрочь забыли о сути разговора, выхватили из-под мышек пистолеты и встали, как в кино, спина к спине, направляя стволы пистолетов в разные подозрительные на их взгляд точки.

– Кто здесь? Выходи быстро, а то на звук стрелять будем! – орали они, изображая натурально мафию.

– Оружие уберите, нет тут никого! Быстро и кратко излагайте – чего от меня надо?

– Ну, ты это… если что, наши в курсе, куда мы покатили и зачем. В общем вот тело, давай выдергивай Вована.

Братки открыли багажник и без лишней канители выдернули из него связанного человека с мешком на голове. Человек брыкался и что-то мычал, по всей видимости, во рту у него был кляп. От человека распространялось неприятное амбре давно не мытого тела и грязной одежды. С закрытыми глазами можно было угадать, что на земле лежит связанный бомж.

– Типа мы отдаем этого, а получаем Вована.

– Насколько я понял, вы должны что-то там заплатить?

– Во, точно, из головы вылетело в натуре. Эй, святоша, гони договор, накладные, квитанции! Работай, батюшка, работай, это тебе не в церкви кадилом размахивать!

– Не богохульствуй, сын мой! – поджав губы, буркнул батюшка. – Господи, спаси и помилуй! – он открыл портфельчик, вытащил из него прозрачную папочку и протянул ее Ивану Васильевичу.

Директор больше для виду перебирал бумажки, с жалостью глядя на бомжа, которого словно скотину безответную схватили, запихали в мешок и привезли на заклание. А как иначе это назвать, если по сути душа его из тела вон вылетит?

Тело живым останется, никто про убийство и слова не скажет, никакая милиция не подкопается, никакая экспертиза ничего не найдет. А по совести? Душа в том теле чужая, чем же это лучше убийства?

– Тоска-а-а!

– Есть сомнения, так вы спросите у него самого, хочет он жить или нет. Если скажет, что хочет, тогда отпустим на все четыре стороны и все дела, – посоветовала Смерть.

– Вам же боком выйдет, если он откажется помирать.

– Отчего же? Никаких проблем! В приказе что сказано? «Обеспечить перемещение души в предоставленное заказчиком тело.» Это они думают, что тело – этот бомж. На самом деле у нас выбор из четырех.

– И батюшку тоже в счет?

– Его первым делом, чтобы не смущал народ глупостями, чтобы наука другим была.

– Эй, вы чего это обо мне разговариваете? – обеспокоился батюшка. – Не надо меня считать, я не в счет, господи, спаси и помилуй, раба твоего Спиридона-а-а-а! – заныл он, суетливо осеняя себя крестным знаменем.

Смерть ткнула косой в лежащего бомжа и его душа тотчас отделилась от тела.

– Спрашивайте, Иван Васильевич!

Душа бомжа удивленно оглядывалась по сторонам, потом увидала собственное тело, лежащее у ее ног. Наклонилась к телу, попыталась шмыгнуть обратно, но Смерть отогнала ее от тела подальше.

– Сперва на вопрос ответишь, а потом уже обратно в дом!

– Скажите, – обратился Иван Васильевич к душе бомжа, – вы жить хотите? Я имею в виду ту жизнь, в которой находится ваше тело, а не душа! – уточнил он, видя недоумение в глазах души.

– Разве ж то жизнь? Существование. Животное существование. Каждый день жду, чтобы господь прибрал душу.

– А что же сами на себя руки не наложите?

– Боязно! – поежилась душа бомжа. – Да и грех это, самого себя жизни лишать. Не хочется, знаете ли, в геенне огненной вечно гореть.

– Господи, какие предрассудки! – обреченно вздохнула Смерть.

– То есть, как я понял, вы не против того, чтобы умереть в любой момент? – не обращая внимания на высказывание Смерти, уточнил вопрос директор.

– Отчего же не против, я целиком и полностью за! Формально за, – уточнила душа поспешно. – А как же я умру?

– Есть предпочтения? – ухмыльнулся директор.

– Не в том смысле, с детства не терплю боли, даже самой малой. Не хочется страдать, знаете ли. Хотелось бы как нибудь эдак уснуть и не проснуться.

– Легкой смерти хотите?

– Вот-вот, правильное слово – легкой! – обрадовалась душа, словно ей пообещали сладкую конфету.

– Так и будет, – с легким сердцем пообещал Иван Васильевич, догадываясь, что перемещение душ не может быть болезненным для тела.

– Это хорошо-о-о. Вопросик можно?

– Спрашивайте.

– А куда меня… там… определят? Как вы считаете?

– Я не бог, чтобы считать! – отрезал Иван Васильевич. – Сами все узнаете, что посеял, то и пожнешь! Так что ли сказано в святом писании, батюшка?

– Так, воистину так, Иван Васильевич! – угодливо, не высовываясь из предосторожности из-за машины, подтвердил священник.

– А раз так, то вопросов больше не имею! Вертайте его обратно, матушка.

Смерть пихнула косой боязливо жмущуюся душу к телу, и в тот же момент бомж снова ожил, задвигался, запыхтел.

– От меня что требуется? – тяжко вздохнув, спросил Иван Васильевич, которому вся эта идея была поперек сердца.

– Посредничать.

– А конкретно?

– Одной рукой возьмешь этого за руку, – Смерть махнула на лежащее тело, – другой клиента. Я произнесу заклинание и они обменяются душами. Вот и все, если вкратце.

– Ага. Понял. Развяжешь бомжа? – на всякий случай поинтересовался директор у Семы.

Тот отрицательно замотал головой.

– Не, мужик, ты сперва Вована давай, а потом посмотрим.

– Как знаешь, – тяжело вздохнул Иван Васильевич и протянув руку, схватил ладонь, виднеющуюся из-под мешка. – Эй ты, клиент, давай сюда свой лапоть, приступаем к процессу!

Вован козлом скакнул к Ивану Васильевичу и двумя руками вцепился в его протянутую ладонь. Иван Васильевич поморщился от боли, призрак призраком, а давит как пресс.

Смерть взмахнула руками, что-то неразборчивое пропела и в тот же момент через тело Ивана Васильевича словно ток прошел. Он выгнулся дугой, сердце зашлось от невыносимой боли, в глазах почернело, ноги ослабли, он едва не свалился на землю. Чудом удержался на ногах и огляделся по сторонам.

Слева от него, там, где только что стоял призрак Вована в пиджаке и при цепях, переминалась с ноги на ногу душа бомжа.

Справа корчилось в веревках все то же тело, только двигалось оно гораздо активнее и громче мычало что-то.

– Чего уставились? – рявкнул Иван Васильевич остолбеневшим браткам. – Высвобождайте своего корефана и валите отсюда, пока всех не отправил на тот свет по знакомству!

Сема с Корнем ринулись к телу, едва не стукнувшись лбами, начали дергать за узлы, в спешке затягивая их еще крепче. Совместными бестолковыми усилиями они наконец-то сдернули мешок с головы бомжа и замерли в нерешительности.

– Не, это не Вован! – обиженно высказал Корень, баюкая пораненную руку. – Я конечно, без претензий, но товар фуфельный, не то подсунули. Где Вован?

– Это, мужики, не по договору! Мы вам тело дали? Дали! Деньги заплатили? Заплатили! Где Вован? Это же кидалово в натуре!

– А ты что хотел, чтобы тебе Вован из гроба встал? Так не встанет, сгнил он давно, нету твоего Вована, черви съели!

– Какие черви? – тупо спросил Корень. – Ты чо ботаникой мозги забиваешь? Бабки гони обратно, бомжа на перо!

– Помрешь, узнаешь, какие черви! – вздохнул Иван Васильевич. – По договору, если ты читать не разучился, следует, что душа твоего Вована должна быть переселена в предоставленное тело.

– И чо?

– Чо-чо, вот она и переселена! – теряя терпение, рявкнул Иван Васильевич. – Забирай свое дерьмо и уматывайте с моего кладбища!

– Так это чмо теперь Вован?

– Было чмо, стал Вован, – устало подтвердил директор.

Сема открыл в удивлении рот, внимательней посмотрел на бьющегося бомжа. Наконец догадался выдернуть из его рта кляп. На поляну опустилось плотное облако отборного мата.

– Ты ково шмом обогвал, шкотина? – давясь слюной, взревел Вован в новом обличье. – Вы фо, в натуге, не могли фе нибудь пгиличное подыскать? Я фо как кожел вонюфий, как на меня пафаны фмотгеть будут? И пофему я кагтавый?

Сема с Корнем переглянулись, пожали плечами, не зная верить или нет в факт переселения.

– Чо то не верится мне, – задумчиво процедил Корень, – играет, сука, под Вована. А как проверишь?

– Во, я придумал. Слышь ты, чмо, куда рыжье от последнего дела заныкал? Говори, сука, а то тут же и закопаем!

– Вы фе, вы фе, пватаны, какое вывье? На повледнем деве мы ве обменник бвали? Откуда вывье?

– Не врет вроде, – на лбу Семы напряглись морщины, заменяющие извилины мозга. – Выходит, что это чмо и есть Вован! – выдал он продукт глубокого измышления. – Вован, привет, в натуре! – радостно заорал он и хлопнул Вована по спине.

– Вован, в натуре подорвались первым скорым, кто же его знал, что эти не фуфел гонят? – точас подхватил Корень. – Первого встречного бомжа спеленали и дунули на кладбище. Мы думали,  порожняк выйдет, тогда мы этого козла в рясе замочим в натуре и по домам. А оно сработало! Здорово, Вован!

Они сызнова кинулись высвобождать тело из пут, по прежнему бестолково дергая туго затянутые узлы в разные стороны.

– Ждогово, пафаны! Да фо вы ужлы муфолите, пегом фигкните и вше дела!

– В-в-в-вован, а ты чо в натуре что ли с того света откинулся? – заикаясь, спросил Сема.

– Нет, в куфтах пгятался, вас фдал, гы-гы-гы! Ты ж фам видел, как меня в яму загыли, фо вопгосы глупые жадаефь?

– В-в-в-вован, а как оно т-т-там? – лязгая зубами от страха, поинтересовался Корень.

– Жнаефь, в пгинципе неплохо, неплохо. С когмежкой только напьяг, а так нифе, как в санатогии или в кгематогии, вефно их путаю, ха-ха-ха! Хош там побывать?

С этими словами веселящийся Вован схватил Сему за глотку. У того закатились от ужаса глаза и он, булькнув что-то нечленораздельное, мешком осел на землю. На штанах между ног проступило позорное мокрое пятно.

– В-в-в-вован, в натуре, кончай б-б-б-азар! – второй браток пятился назад, выставив перед собой финку. – Порежу, сука! Как пришел, так и уйдешь!

Вован прекратил смех и отпустил глотку Семы.

– Ты на ково вуку поднял, падла? Ты кого замофить собгался, ф-ф-фенок? Бгось финку, пока я тебе ее в жаднифу не зафунул! Бгось, шкажал! – шепеляво рыкнул он.

– Ну вот, не успел на свет народиться, как опять за прежнее взялся, – грустно подвела итог смерть. – Самое позорное, что мы все имеем к этому прямое отношение.

– Так давай его обратно вернем!

– А как? Моей силы на то нет! – грустно призналась она.

– Фтавик, не беги в говову! – засуетился Вован, еще помнящий, как выглядит Смерть. – Фам понимаефь, не в фебе был, был напуган. Не надо обгатно! Я буду хогоший, буду богу молиться, нищим миловтыню подавать.

– Катились бы вы куда подальше, – поморщился как от зубной боли Иван Васильевич.

– Будьте любезны подпись здесь… здесь… и здесь, – подсуетился батюшка. – Договор есть договор, чтобы никто потом не потребовал денег обратно, войдите в положение, – словно извиняясь, тарахтел батюшка, – денег в казне мало, а фонды требуют ремонта, расходы опять же…

– И вы катитесь к черту, святой отец! – раздраженно рявкнул Иван Васильевич. – Как такое на белом свете вместе уживается? Бандиты и церковь! Неисповедимы пути твои, господи!

– Ага, а бандиты и власть вас вполне устраивают? Что же вы с нас начали? Церковь, между прочим, всего лишь продолжение воли господней. Так что не нужно передергивать.

– Фа, мафькики-девофки, нема бажага. Дело фделано, все по ногам. Мувик, огхомный мегси, жвиняй, фто воняю. Отмоюсь, прибагахлюсь, вегнусь с пгезентом. Ты ваще, мувик! Мувик! Быстго все в тафку! – рявкнул он подельникам и сам первый прыгнул в машину.

Джип взревел мотором, врубил люстру и, взвизгнув резиной, рванул прочь с кладбища.

– Как черт от ладана, – подумал Иван Васильевич.

– Бурный вечерок выдался, упал-отжался! – с хрустом потянулся Франт. – А говорили, в полчаса уложимся, прошвырнемся для аппетита!

– В пути кормить не обещали. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… – назидательно напомнила Кудряшка.

– Будем болтать, так точно до утра провозимся, – проворчала Смерть. – Иван Васильевич, посредник вы наш, не передумали за души свои драться? А то давайте миром решим вопросик, не будем время попусту тратить. У нас дела, вам с утра на работу.

– Не корову продаем, можно и потерпеть.

– Ну вот, снова да ладом, то в лоб, то по лбу.

– Между прочим, кто-то обещал рассказать, как тот свет устроен, – напомнил директор, выразительно посмотрев на Смерть.

С высоты времени прошедшего с минуты первого знакомства ему не казалось странным столь запанибратское общение со Смертью. Заклинаниями, как колдун кидается, с самой Смертью силами меряется – прямо богатырь земли Русской. С таким сразишься, будешь битым, такого за семь верст объезжай, о таком…

– Помрешь, узнаешь! – совершенно равнодушно отмахнулась Смерть. – И рассказывать тут нечего.

– А как же я решение буду принимать без достаточно убедительных доводов?

– А на черта нам твое решение?

– Как это на черта? – обеспокоился директор, сверзившись с высоты созданного былинного образа.

– Без толку все это. Объяснять дураку, что он дурак, дело безнадежное, только время тратить.

Иван Васильевич обиженно надулся. Незаметно для себя вошел он в роль человека, которого нужно уговаривать, с которым необходимо найти общий язык, которому нужно что-то доказать. А тут получается, что никто и не собирается играть поднадоевший спектакль.

Обидно получается, несправедливо. Бились, рядились и все попусту, все коту под хвост? Зачем тогда затевали разговор, водкой поили, волшебством губили, маскарады устраивали? Серьезное дело в балаган превращают!

Иван Васильевич все ж таки обиду в сторону отодвинул, как нечто мелкое, как мусор на воде, попытался глубже в душу вглядеться. Не было с ним раньше такого, никто его не уговаривал, ни на кого он так не обижался.

Не обижался, потому что не на кого было, кольнула нежданная мысль. На чужого человека так не обижаются, с чужим ругаются или морду бьют. Смысла нет на чужого человека обижаться.

Обида она ведь как реакция на наши ожидания. Ждем мы от близких людей, что они отплатят нам добром за нашу заботу. Не требуем, счет не выставляем, а таим в душе надежду на благодарность. А тут бац и несправедливость выходит, забыли спасибо сказать. Обидно? Обидно!

Выходит, что за короткое время сроднился Иван Васильевич со странной троицей, почувствовал в них нечто близкое. Спорил, дрался, ругался, а сам в глубине души радовался неожиданному подарку судьбы. Как ребенок… как бездомный ребенок, понял Иван Васильевич с тоской.

Понятно теперь, чего он за те души цепляется. Не он им нужен, а они ему. Вместо того, чтобы жениться вовремя, да детишек наплодить, придумал себе забаву – привидений на своем кладбище копить, да глупыми разговорами развлекать.

С другой стороны, какая дура за директора кладбища замуж пойдет, в чем тут престиж и уважение? У меня муж – директор завода, похвалится одна; мой автослесарем работает, иномарки ремонтирует, золотые руки – с гордостью скажет другая; а мой на кладбище все с покойниками – встрянет его жена.

Хотел бы жениться, давно нашел бы себе другую работу, чай не дурак, чай инженером был. Не стал искать другой работы, значит не хотел. Создал вокруг себя вакуум, закрыл к сердцу дверь, выстудил душу. А свято место пусто не бывает. Вот и заполнился твой мир, товарищ директор, мертвыми цветами, да неупокоенными, как и ты сам душами.

По всему выходит, что не спаситель ты и не отец родной тем душам, а обманщик бессовестный. Получается, что не уговаривать тебя нужно, а на скамью подсудимых сажать и судить судом… интересно, а каким судом его судить нужно?

Божьим? Так это еще когда будет? Людским? Вроде не за что! К прокурору бежать? Не поймут, в психушку отправят на старости лет. Как не крути, а сам ты себе, Иван Васильевич и суд и приговор. Может быть и последняя инстанция.

А посему получается…

– Ваша взяла! – горестно махнул он рукой и, шмыгнув носом, отвернулся. – Делайте, что хотите!

Слеза скатилась из глаза, да за собой другую потянула, в носу мокро, на душе погано, хоть ложись и помирай. Почему бы и нет, чем не выход? Пусть что хотят, то и делают, – решил Иван Васильевич, с тоской оглядывая бескрайние ряды столпившихся вкруг него душ, – пойду и покончу эту жизнь позорную раз и навсегда.

– Всем говорю и не говорите, что не слышали! – прижав шапку к груди, глухо заговорил Иван Васильевич. – Отправляйтесь домой, туда на небо, там ваш дом! Негоже под себя мир кроить, не по совести это, не по-божески. Путь вам легкий и светлый, люди добрые! Если обидел чем, зла не держите!

Сказал и отвернулся, продолжая думы тяжкие про жизнь напрасную и бестолковую. Кому такая жизнь нужна, кончать такую жизнь нужно поскорее, чтобы другим примером не стала.

А способ? Способ придумать не сложно. В его возрасте очень даже легко уснуть и не проснуться, особо и напрягаться не требуется. Только подозревал Иван Васильевич, что такое с ним не приключится. Придется что-то хитрое придумать, снотворного что-ли напиться, как школьница забеременевшая.

– Иван Васильевич, голубчик, что-то вы загрустили. Обидели мы вас чем-то? – с искренним сочуствием в голосе спросила Смерть.

– От меня что-то требуется еще? – вопросом на вопрос ответил директор. – Если нет, то я пойду, пожалуй… на работу завтра… устал я что-то и нездоровится. Видать замерз нонече, как бы не простудиться…

Иван Васильевич не замечал, что бормочет это все себе под нос, удаляясь все дальше и дальше по пустынной аллее от призрачной компании. И никто не кричит ему вслед «Останься! Не уходи!» Обидно! Только на себя обижайся, черт старый, тяжело вздохнул он.

Вздохнул и в первый раз за многие годы ощутил неимоверную тяжесть, давящую на плечи, сгибающую спину. Атмосферный столб давит, мысленно улыбнулся он, вспомнив изречение Остапа Бендера. Улыбнулся и немного легче на душе стало.

Жить нужно, как все люди живут, нечего заморачиваться на потустороннюю суету. Не дело живого человека, что по ту сторону бытия происходит. Живи и живых радуй своими делами, им это нужнее. Жизнь, как полет метеора в атмосфере, в сравнении с вечностью, что душе дана.

Каждое мгновение той жизни ценно общением, разговором, чувством. Так делись всем этим щедро с тем, кто рядом с тобой живет. Второго шанса не будет, хотя, если попросить… нет, не будет. Ни к чему все это, баловство.

От такой философии посветлело на душе Ивана Васильевича. И не только на душе. Сквозь пелену, что глаза застилала, увидел он свет ясный все более разгорающийся прямо перед ним.

И звук появился, нестройная какофония, словно большой оркестр перед концертом инструменты настраивает.

Смахнул он слезу и остановился, как вкопанный в изумлении. Все души, сколько их есть на его кладбище, собрались перед ним высоким амфитеатром. Лица торжественные просветленные, веет от них радостью и счастьем.

Непохоже, что уговаривать собираются, больше на торжественные проводы похоже. Без слез, без печали.

Словно по сигналу невидимого дирижера замерли звуки, хрустальная тишина разлилась в округе. Кажется, скажи слово и зазвенит оно мириадом маленьких колокольчиков.

Красиво, аж душа замирает.

Обернулся Иван Васильевич, чтобы слово благодарности высказать, да и замер с открытым ртом.

Толстенькая Кудряшка волшебным образом преобразилась. Пропала несуразная сорочка, что скрывала два белых ангельских крыла. Раскрылись крылья широко, как у птицы на взлете. Волосы белокурые вьются в потоке ветра, глаза лучатся радостью и счастьем. Фигурка стройная обнаженная радует глаз совершенством линий. Ни малейшей греховной мысли в голове не мелькнет, только счастье.

По правую руку от ангела Смерть стоит. Только Смерть ли это? Молодая высокая женщина в темных расшитых самоцветным жемчугом одеждах смотрит в небо. Не коса в ее руках, а посох из струящихся сверкающих ниточек, то ли золото, то ли сам огонь струится, рисуя причудливый узор.

По левую руку от ангела воин могучий в доспехах сияющих. Что за черт, точнее, куда черт подевался? Откуда воин явился? Неужто все это личной было?

Взмахнул ангел светлый ручкой тонкой и мощный аккорд прозвучал за спиной Ивана Васильевича.

Обернулся он и видит зрелище волшебное. Стремительно взлетают призрачные фигурки в небо, вспыхивают разноцветным всполохом и тают в ночи. И каждый с собой звук несет, кто выше, кто ниже, кто тише, кто громче. Все вместе рождают они музыку небесных сфер – величественную, пронзающую душу чистотой и верой в лучшее.

Мириады самоцветных каменьев вспыхивают на черном бархате ночного неба, звучит музыка и сердце Ивана Васильевича наполняется беспредельным восторгом и счастьем.

Прощальный салют, прощальный концерт. Уходят. Не за спиной тишком, да молчком, а с благодарностью, радуя старика на прощание. Сами ли решили или так было свыше указано, какая разница?

Интересно только, что сейчас в городе думают те, кто не спит по ночам. Те, кто любит ночью выйти на балкон покурить или просто на небо ночное полюбоваться? Что они чувствуют? Может и в их сердцах пробуждается радость и счастье?

Молодая мамочка наклонилась над детской кроваткой, чтобы поправить одеялко. А ребенок неожиданно счастливо засмеялся во сне. И на лице мамы ребенка расцвела счастливая улыбка. Спи, малыш, спи, пусть тебе сегодня приснятся счастливые сны!

Улыбается ребенок и рождается новый ангел. Плачет он и… Пусть лучше улыбается, больше счастья детям, больше радости в детской жизни. Им еще расти и расти. Спи малыш, улыбайся во сне!

Молодожены лежат без сна в постели, отвернулись друг от друга, прикидываясь спящими. Поругались, поссорились, хоть разводись немедленно. И никто не хочет первым сделать шаг к примирению.

Неожиданно повернулись лицом к лицу, обнялись крепко, припали губами к губам, и нет ссоры. Растаяла обида, словно и не было ее. А всего-то и нужно было, сделать первый шаг к примирению.

Уходит душа в вечную свою обитель, оставляя нам капельку радости, надежды, терпения, силы. Чтобы тем, кто остался, жить было хоть чуток да полегче, повеселее. Одна душа – одна маленькая искорка.

А что же сейчас в городе творится, когда сотни и тысячи душ разом в небо уходят? Дай им бог райской благодати, а нам сил, да счастья.

Хорошую компанию ему бог послал – Смерть, черт и ангел. Прямо триединая сущность божья, или человеческая сущность. Рождается ангел, живет в нас черт и всегда придет смерть.

Только нет в том печали, потому что жизнь красна каждым своим мгновением. А мгновений тех больше, чем песчинок в пустыне, больше чем звезд на небе. Наслаждайся каждым мгновением жизни, делай его радостнее и жизнь не покажется короткой.

***

Иван Васильевич ехал в автобусе, а на его лице блуждала счастливая улыбка. Окружающий мир для него в эти минуты не существовал, мыслями и чувствами он был там, где только что в его честь гремела музыка небесных сфер, сиял праздничный салют.

Кондукторша подошла к старику, хотела было спросить про билетик, но прониклась чужим счастьем и махнула рукой. Села на свое место и ни разу не встала, пока до конечной остановки не доехали.

Народ входил в автобус, тянул было деньги за проезд, но кондуктор лишь улыбалась в ответ, а денег не брала. И пассажиры улыбались, чувствуя в душе непонятное ощущение счастье. Так и ехал автобус в ночи маленьким сияющим островком счастья.

***

Иван Васильевич пригрелся на сидении и не заметил, как задремал. Даже во сне с его лица не сходила счастливая улыбка. Снилось ему, что снова он сидит на белом пушистом облаке. Рядом все тот же старичок противный, что в прошлый раз его с облака спихнул.

Только если разобраться без суеты, так не просто спихнул, а к жизни вернул, не пустил, получается, на тот свет. Отчего же тогда противный? Иван Васильевич улыбнулся старичку.

– Наше вам! – кивнув приветливо головой. – Толкаться не будете?

Сказал и сам же почувствовал двусмысленность вопроса. Не будут толкаться, так придется ему подзадержаться на том свете. Лучше уж пусть спихнут своевременно, пока нужной остановки не проехал.

– У нас не проедешь! – улыбнулся старичок, ответив на невысказанную тревогу Ивана Васильевича. – Полегчало на душе?

– Несказанно!

– Стоило оно того, чтоб столько лет с душами возиться? Жизнь свою, можно сказать, угробил, отдал ее непонятно кому.

– Не считал, – честно признался директор. – Так надо было, если бы не я, то кто?

– Тебе какая разница? Если бы не ты, другой кто те души подобрал.

– А вдруг с дурным умыслом?

– Тебе то, что за забота?

– Не знаю, только сердцем понял, что надо…

– Сердцем – это правильно, это по-нашему. А давай ко мне, я тебя в начальники назначу, будешь привычным делом заниматься!

– К вам это к кому, стесняюсь спросить?

Ивану Васильевичу как-то не приходило в голову озаботиться этим вопросом ранее. Старичок и старичок, не будешь же у всех старичков спрашивать, кто они такие и где работают.

– Бог я, – признался старичок, без всякой гордыни в голосе.

Странно, но директор в его слова поверил сразу, переспрашивать не стал, документов требовать. Вообще никакого протеста те слова в его сердце не вызвали. Бог, так бог.

– Приятно познакомиться, давно мечтал увидеть воочию.

– Так значит по рукам?

– А можно немного погодя?

– Что так? Жить захотелось, дела вспомнились, завещание не успел оформить?

– Жить оно всегда хочется, сколько не живи, а много не покажется. Завещать мне нечего, да и некому. Дела и без меня примут, невелика сложность. Хочется жизнь переосмыслить, по-другому пожить, как все.

– Хорошее дело, только поздненько спохватился. Годков то эвона сколько, другие в это время давно уже в нашей епархии числятся!

– Сколько бог даст… прошу прощения, сколько судьбой отмерено, столько и протяну. Хоть день, хоть недельку, а поживу по-новому.

– Что же ты нового увидеть хочешь?

– Чую странность в себе необычную, словно все, что души мои знали, во мне скопилось. От великого знания вопросы всякие появляются. И думается мне, что могу я ответы на те вопросы найти.

– Найдешь и что дальше? Узнаешь ты первопричину всех бед, что делать будешь? Искоренять огнем и мечом?

– Нет! Сила моя не в страхе и смерти. Сам еще не разобрался. Как сейчас помню тот момент, когда души через меня проходили. До последнего самого крошечного мгновения все запомнилось.

– Нашел чем хвалиться, – хмыкнул бог. Ты же в том деле не более, чем посредником был.

– Так должно было быть, ан не стало. Чувствую я, что в любой момент могу то же самое без посторонней помощи сделать с кем угодно.

– Тебе это надо?

– Еще не разобрался, но не это главное.

– Что же для тебя главное?

– Душу я теперь по другому вижу, мир вокруг себя в ином свете вижу, людей могу понять настолько глубоко, насколько никто во всем мире не сможет

– Гордыней попахивает! И до тебя знатоки душ человеческих водились и после будут!

– А я не рвусь в самые лучшие или единственные, что смогу, то и сделаю. Успею одного человека счастливым сделать, и мне достаточно будет – не зря жил.

– Не зря жил… А не успеешь, так получается, что зря жил?

– Не знаю, не берусь судить, вам виднее.

– А ты от вопроса не увиливай, считай, что на суд божий попал – вопрос задали, так отвечай, как на духу!

– Так вот сразу?

– Чего тянуть?

– Не зря! – твердо ответил Иван Васильевич. – Людям помогал, о других думал, не воровал, чужого не брал, старался попусту не обижать людей. Думаю, что не зря! Ежели кто меня в пример возьмет, так немного потеряет, вреда никому не будет.

– Пользы, правда, тоже никакой, – ухмыльнулся бог. – Если каждый надумает себе гарем из душ завести, чем я заниматься буду?

– Каждый не будет!

– Правильно, дураков нет! Уговорил, пусть один пока останется!

– Так мне…?

***

– Выходить тебе, просыпайся, милый! – бесцеремонно растолкала Ивана Васильевича добрая кондукторша.

– А как же…? Приснилось? Живой!

– Не помер вроде! – улыбнулась кондукторша. – Выходи, касатик, а то в парк уедешь!

Иван Васильевич поежился, вспоминая сон. Чего только не приснится под Новый Год, всякая ерунда в голову лезет. Надо отдохнуть. В деревню съездить что ли в праздники, поклониться родным местам?

Это же надо такое придумать, чтобы души жили на кладбище и он с ними компанию водил. К чему бы это? Снег видать выпадет под праздник. И пускай, давно пора, Новый Год на носу, а на улицах голым-голо. Куда только бог смотрит?