Загулявшее счастье

              ***


                После длительного пьяного веселья загулявшее счастье
                превращается в оскотинившуюся болезнь.

        Писатель Н пил горькую. Но нужно сказать, что писатель Н, вообще, не был писателем, потому что, как писателя, его знал только один человек – это он сам. Да пил он и не горькую, потому что нигде не установлено, сколько нужно выпить, чтобы стало горько. Одно было правильно: писатель Н был, именно, Н, а не А, или Б, или хуже того Х. Звали его на три буквы Н: Николай Николаевич Николаев. Это тройственное положение определяло всю его писательскую жизнь. Выпив из-под крана воды, писатель чувствовал, что он не просто пьет воду, а обязательно пьет на троих внутри себя. И так всегда и везде: у него было три жены и, естественно, три тещи, а в разные периоды жизни – три  любовницы и три свадьбы, и три развода и т. д. и т. д. В результате писателю Н очень надоело его тройственное расслоение личности, и он взял да и запил горькую. А чтобы пить было немного слаще, стал рассказывать длинными, зимними вечерами свои истории-треугольники из прошлого – мне, соседу из пятой квартиры, так как сам он проживал, конечно же, в третьей.


        101 километр
 
        Большинство людей стремится прожить свою жизнь в городах. Считается, что город дает возможность проявить все способности человека в полной мере; лучше устроиться, как говорится, под солнцем. И чем крупнее город, тем ярче горит волшебный круг жизни! Увы, мечтатели! Слава и деньги также эфемерны, как солнечный зайчик в руке: его можно увидеть в зеркальце на ладони, но в сжатом кулаке – никогда!
       Стольный град не принял Николая с распростертыми объятиями. Пришлось ехать за сто километров от центра и искать подходящую работу. Он не очень-то и переживал. В мегаполисе ему не понравилось: вода в кране была желтая и с запахом болота – пить нельзя, купаться – противно. Люди везде спешили. Озабоченность и отчужденность в глазах москвичей усиливали чувство одиночества и беззащитности. Сюрреалистическая картина огромного эскалатора бросала по ночам Николая то в преисподнюю, то в чернеющее небо. Чудовищный конвейер жизни устанавливал для всех жителей свои законы и требовал безоговорочного подчинения. В противном случае ненужных людишек выбрасывали подальше без малейшего сожаления. Ежедневная нервотрепка в своей безысходности, конечно, вела в пивнарь, где открывались ворота взаимопонимания и поддакивающей лжи. Но многие граждане приноравливались и привыкали жить в этой неразберихе и суете. Появлялась натренированная реакция на быструю смену событий, на людское горе, на мгновенно пролетающее время. Людей, преступивших закон, опустившихся и спившихся, слабохарактерных, не зацепившихся хоть за какую-нибудь работу, не умеющих терпеть и заглядывать в глаза, ждал незабвенный 101 километр.
Что за чудо – эти провинциальные, небольшие городки! С вокзала и до окраин здесь царит едва уловимый шарм русской старины, присущий только одному данному поселению. Неправильность оборотов в бытовой речи сразу отличит коренного жителя от приезжего. В провинции нет вульгарного снобизма горожанина, но под внешней простотой живет уважение к своей Земле; отсюда – и собственное достоинство.
        Оставив вещи в камере хранения, Николай немного побродил по центру, и пошел на окраину, за монастырь в надежде найти хоть какой-нибудь угол на первое время.
        . . .

        Тетя Надя, еще не старая женщина, пожалела Николая и сдала за пятерку койку в пустой комнате на время, пока не приедет дочь. Деньги и работа завертелись в голове и ежедневных поисках. Николаю повезло, и он нашел работу на заводе по специальности. Жизнь наладилась. Осень разрумянилась в кронах деревьев. После дождя остро и вкусно пахло созревшей антоновкой. Через неделю приехала дочь из Германии – разбежалась с мужем. Видно у немцев есть свои тараканы, которых не может вытерпеть русская душа, даже за деньги. Лена была красивой двадцатисемилетней девушкой, знающей себе цену. Пришлось переехать к бабе Насте, по этой же улице. Проходная комната, сосед Лёха и тихая старушка разнообразили свободное время. За бесплатную койку Николай каждое утро перед работой, вместо физкультуры, копал огород. Сорок соток медленно ползли темными полосками к дальнему забору. Сыну Валентину было некогда заниматься хозяйством. Со своим друганом, тоже Валентином, они профессионально по-русски пили. Пьянка намертво связала совершенно разных людей друг с другом. Они были противоположные даже внешне: один – низенький и худой, другой – высокий, толстый, пузатый и мордатый. Друзья никогда не ругались. Вели себя тихо, но жили по своей устоявшейся системе. Зимой устраивались кочегарами или сторожами, а только сойдет снег, сразу уезжали на реку или озеро рыбачить. У воды они находили и деньги с продажи рыбы, и выпивку для праздника души. Баба Настя старела, дом ветшал, пьяный Валентин рыбачил.
         Квартирант Лёха каждый день ездил на работу в Москву, два часа туда и два часа обратно. Жилистый и физически сильный мужик выматывался на стройке и в дороге, но не мог бросить свою зазнобу Аню. Молодая симпатичная женщина жила через дорогу с младшим братом, с родителями староверами и с грудным ребенком. Муж ее погиб по пьяни: после получки попал под поезд.
         Зима прошла. В теплые, весенние выходные дни Николай, Лёха и Аня напряглись и посадили картошку на двадцати сотках, чтобы бабе Насте не бедствовать – пенсия то была всего двадцать рублей. Не много государство платило за каторжный труд в колхозе. После работы Аня принесла закуску из дома, парни сгоняли за выпивкой и пельменями в магазин, и застолье закружило в шутках и молодом задоре.
- Тебе-то наливать? Кержаки-родители не заругают кормящую мать? – спросил Николай у Ани.
- Давай, давай наливай! У нас своя вера, – ответил Лешка за подружку.
       Выпили, закусили. Усталость, после двух рюмок водки, убежала в старость, настроение поднялось выше крыши. Отлично!
Лёха обнимал Аню, Аня косила глаза на Николая, баба Настя тихонько улыбалась и попивала чаек. Вечером Лёха с Аней ушли ночевать в соседний дом – родители работали проводниками и были в поездке. Утром Лёха собрал вещички и поехал зарабатывать деньги, чтобы жениться на Ане.
- Коль, я не приеду недели три. Ты не скучай без меня, заработаю денег, сниму квартиру, будешь в гости приходить к нам с Аней.
        Леха зарабатывал деньги. До снега редко приезжал и безрадостно рассказывал о столичной жизни. Он осунулся, стал старше своих лет; заноза-любовь колола ему сердце. Как купить свое жилье, где заработать такие деньги? Нереальная мечта сушила мозг и тело. В ноябре Алексей уехал на месяц, чтобы вернуться уже насовсем.
- Коль, ты в электричестве понимаешь? – в дверном косяке стояла Аня, розовая с мороза. Светлые волнистые волосы выбивались непослушно и игриво из-под платка. Из зеленых глаз выпрыгивали бесенята. – У нас в зале розетка сгорела. Отец с матерью уехали. Починить некому. Телевизор не работает. Поможешь?
- Ладно, после обеда приду, – Николай как раз умылся, вытирал шею и грудь полотенцем. Рубашка от какого-то смущения никак не надевалась, голос почему-то слегка осип. – Магарыч не нужен, с собой принесу.
- Ну, пока! – Аня махнула ладонью с варежкой и быстро вышла на улицу.
        В деревянном доме староверов всё было обычно, как у других. Младший брат Ани, Женька, крутился рядом: то подавал отвертку, то нож. 
Розетку Николай поменял быстро, телевизор заработал. Аня подбросила дрова в русскую печь. Стало тепло, уютно и запахло домашней едой.
- Слушай, Ань, а зачем тебе розетка? Телевизор же родители запрещают смотреть? – обратился Николай к хозяйке, убирая инструменты.
- Да, когда отца с матерью нет, всё равно смотрим. Давай садись за стол, руки помой.
        Женьку Аня отправила куда-то на улицу. Выпили, закусили, разморились. Верхние пуговицы кофточки расстегнулись на Аниной груди от жары. Ладная такая бабеночка подкладывала грибков в тарелку Николаю, подливала понемногу в стакан. Водка кончилась быстро.
- Сгонять, что-ли в магазин. Ань, ничего не нужно купить?
- Не ходи никуда. Вон ложись, отдохни после работы.
- Да что это за работа? Хотя лежанка у вас такая здоровая – нигде такую не видел, – потянулся спиной Николай, снял сапоги и залез на печку.
Анька мгновенно сдернула юбку, кофточку и в одной комбинации запрыгнула к Николаю.
- Ну, что ты! Давай быстро раздевайся, пока брат не вернулся.
Печка стонала и охала вместе с Аней, сердце бешено колотилось от преступной любви. Вдруг, за окном снег перестал идти, вышло вечернее солнышко. После второй бутылки, голубки заснули на печи. Очнулся Николай следующим ранним утром. Быстро оделся, и пока никто не встал, ушел домой.
        . . .

        Леха появился в декабре, вконец похудевший и замученный. Сразу пошел к Ане. По глазам и молчаливому отчуждению понял, что приехал зря.
- Что… кончился наш праздник, Аня?
- Да разве он был у нас, праздник? Никуда я не поеду с тобой. У меня ребенок на руках. Дома хоть мать с отцом выручают, а будем жить одни на квартире – с корки на воду перебиваться?..  Иди своей дорогой. Ты, Леша, парень холостой, без хвостов – устроишь свою жизнь.
- Ну, не обижайся, если что не так, Аня! Пойду, будь здорова, –  Алексей вышел на улицу и только за дверью почувствовал облегчение и прилив каких-то новых сил. У бабы Насти Лёха собрал вещи и стал прощаться.
- Ну, Коля, уезжаю, теперь уже навсегда. Разбилась моя семейная жизнь, как окно от камня. Мне общежитие дали. Строители везде нужны. Думаю, что лет через пять дадут и какую-нибудь коммуналку. Вот тогда и женюсь, – легко и спокойно Лёха взял рюкзак и подал Коле руку.
- Да ладно, будут и на нашей улице зеленые ворота. Не переживай. Деньги есть – найдешь себе красотку в Москве. Пиши бабе Насте. Я тоже съезжаю – пробил общагу через знакомого. Бывай!
Приятели обнялись. Николай подумал – и проводил Алексея на вокзал. На обратном пути выпил соточку в пивнаре. После пары пива душевный мандраж прошел.
- Всё равно у них ничего бы не вышло. Даже короткая разлука расставила их по разным углам, – подумал Коля, и пошел домой с радостным чувством освобождения от греха и завтрашнего воскресенья.
        . . .

        Январь скрипел под ногами накатанным снегом. Николай пришел к бабе Насте за письмами. Принес немного продуктов. Сели попить чаю, забежал Женька и захлопал глазами.
– Слушай, выйди. Там тебя зовут.
- Кто зовет?
- Выйди, узнаешь.
- Хорошо, только сейчас оденусь.
На заснеженной улице твердо уставилась на вышедшего Николая бывшая соседка. Пальто было расстегнуто, руки повисли вдоль туловища. Аня казалась совершенно чужой и незнакомой женщиной.
- Что появился? А чего не заходишь?
- Так особых дел нет.
- Вот как раз таки… особые дела и появились.
- Что ты имеешь в виду?
- Как что, папой хочешь стать? С первого раза –  и попал в десятку!
- Это такая шутка? Чего хочешь, говори!
- Не бойся, деньги нужны – на аборт пойду.
- Давай после получки, через неделю, – Николай был пустой из-за покупки костюма и нового пальто.
- Ждать больше нельзя, я уже договорилась. Завтра пойду.
- Не знаю, как быть. Может, шарф вот продашь? – Николай снял с шеи новый, яркий, дорогой, мохеровый шарф и протянул Ане.
- Давай, может, продам.
- После получки зайду. Жаль, у тебя телефона нет, а то бы позвонил.
Аня взглянула еще раз на Николая и зашла к себе во двор.
- Собственным шарфом задавил своего ребенка, – подумал Николай и посмотрел на Анин дом. – Может зайти? Да нет, ни она мне, ни я ей не нужен. Зачем портить друг другу жизнь?
На завтра похолодало. Закружила метель по улицам. Крещенские морозы всегда приходят вовремя. На душе стало по-зимнему серо и пусто.
Да-а, что остается в памяти? Только яркая окраска злополучного шарфа.

        Я, начальник и Санёк

        Санёк был крепким, жилистым парнем 28 лет, с простым и веселым характером. Учился заочно и работал технологом в цехе по выпуску микротелевизоров. Чтобы быть свободным от родителей, сестер и братьев, обитавших в привокзальной хрущебе, он поселился в заводской общаге на седьмом этаже. Ресторан "Седьмое небо" днем пустовал, но привычно пульсировал вечерами, взрываясь в праздники фейерверками застолий.
         Осенью молодым специалистам давали долгожданные малогабаритные квартиры, но холостяки об этом и не мечтали. Получил квартиру и начальник цеха, Валерий Петрович. Конечно, в субботу, как положено, обмыли квартирку, где одна из комнат была треугольная. Ни Богу свечка, ни черту кочерга! Да и за такую – спасибо. В воскресенье, жена Валерия Петровича, учительница английского языка, уехала к родителям в деревню – благо, что с понедельника начинались школьные каникулы. Валера продолжил отмечать свой квартирный успех, а когда опомнился, наступила пятница. По понедельникам у директора была планерка, где обязательно присутствовали все начальники цехов и отделов. Осознав крах своей карьеры, Валера не растерялся. Превозмогая головную боль, тошноту и отчаянное одиночество, судорожно, как мог, прибрал в квартире, вынес бутылки и мусор. Справившись с этой нервно-трясущейся работой, Валерий Петрович подумал, что очень плохо себя чувствует и вызвал скорую помощь. Город был небольшой, и скорая приехала быстро. Фельдшерица оказалась какой-то дальней родственницей – и Валера к обеду прилег на больничной койке в сердечном отделении.
Цех «клепал» телевизоры, работяги по пятницам в подсобке булькали спиртяшку, девчонки на конвейере портили осанку и зрение. После обеда позвонила секретарь директора.
- Алло! Александр Иванович? Валерий Петрович не появлялся? Что? Не знаете, где он? Наверное, болеет? Саша, разыщите вашего друга. Директор уже несколько раз спрашивал… и принесите мне сводку за две недели по выпуску продукции.
         Вечер зябко хмурился. В пивнаре было непривычно пусто. Даже редкие забулдыги, выпив свою кружку с пивом, наперекор своей свободе, разбредались по домам к ненавистным женам и предстоящим выходным дням. Саша с Колей допили пиво и вышли из "шайбы". В магазине они взяли литровочку горячительного, колбасы и хлеба на закуску. Городская больница, где поправлял свое здоровье их начальник, была недалеко. В сердечном отделении дежурила медсестра, которая жила в их общаге. Она и позвала им болезного. Радостный Валера уже через пару минут расспрашивал их о работе. Выяснив, что в его отсутствие, цех не сгорел, конвейер не остановился, и мужики не перестали пить, он вопросительно уставился на пришедших.
- Ну что, принесли?
- Так у тебя же сердце, тебе нельзя!
- С нашими сестренками не только сердце, но и душа моя ожила! Валя, можно тебя на минутку? – обратился Валера к проходившей мимо девушке в белом халате. – Валь, нехорошо получается. Вот товарищи пришли с работы, а поговорить негде. Давай, нас куда-нибудь определим.
Валя ушла, но быстро вернулась с ключами от массивной двери на первом этаже. В чистой комнате, куда вошли посетители в пальто и больной в полосатой пижаме, стояли две ванны и большие стеллажи из крепких досок. Разложили, нарезанную в магазине, колбасу и хлеб. Валера сходил за стаканами и закрыл входную дверь на крючок.
- Ну, наливай, за здоровье, что-ли!
Литр закончился быстро, даже не успели дойти в разговоре до женского вопроса.
- Сейчас я что-нибудь придумаю, – Валера причесал пятерней волосы, утвердительно потряс ладонью в воздухе, в знак того, чтобы парни не сомневались, и вышел в коридор. Вскоре он вернулся с неполной, темно-зеленой бутылкой из-под шампанского. При бледном свете лампочек в стаканы полилась какая-то фантастическая, флуоресцентная красная жидкость.
- А что это за кровь мамонта? Мы не загнемся от нее? Ледниковый период прошел. Где замораживаться будем?
- Не бойтесь! Я эту краснушку уже попробовал. Отличная вещь. Ее доктор прописывает по чайной ложке даже старушкам.
После краснушки все успокоились и откинулись отдохнуть на стеллажах.
         . . .

         На втором этаже, где лежали тяжелобольные, преставился от цирроза печени высокий и габаритный мужчина. В последние месяцы жизни он очень страдал. Водянка, огромный живот, глубокое поражение внутренних органов сделали человека неходячим. Мужчина перестал разговаривать с соседями. Казалось, что он внутри себя проживал все свои прошлые и настоящие беды. И вот сейчас, к ночи отмучилась грешная душа. Тело нужно было вынести из палаты. Две медсестры и санитарка кое-как переложили покойника на каталку и повезли на первый этаж. Дверь в мертвецкую была закрыта. Ключи были у Вали, а она ушла на неотложное свидание, попросив подругу подменить ее на ночь. После долгих поисков ключи нашлись в Валином халате, но дверь не открывалась – она была заперта изнутри. На зов и стук никто не отвечал. Санитарка сбегала домой и привела мужа. Он взломал дверь, и перед взором вошедших предстала изумительная картина встречи сослуживцев: на полу валялись пустые бутылки, осколки от разбитых стаканов и остатки закуски. Полосатый человек мычал и настойчиво лез на вторую полку стеллажа, снова и снова сползал вниз. Второй беспрерывно матерился, так как не мог попасть рукой в рукав пальто. Третий просто лежал на спине и умильно храпел. Выпроводить посетителей оказалось невозможно. Спящий не просыпался, другой оказывал сопротивление. Вызвали милицию.
        Вытрезвитель после двенадцати никого не принимал. Задержанных привезли в отделение и завели в большую длинную комнату, где посредине находились в два ряда железные боксы, наподобие собачьих будок. В каждой конуре стоял стул. Посетитель этого изысканного сооружения мог сидеть на стуле, упираясь коленками и головой в стенку и потолок. После нескольких часов отсидки в такой клетке, все мышцы дебоширов затекали. Когда открывали двери, многие просто падали на пол, подавленные физически и морально.
        Утром друзей отвели к начальнику городского отделения милиции. Полковник пенсионного возраста то ругался, то смеялся до икоты.
- Сашка, я же твоего отца и тебя сопляка с детства еще знаю! Как же вы смогли такое отчудить?! Вот сообщу на завод – выгонят же с треском. Ладно, идите – оклемаетесь, подумайте, как дальше жить. Не нужно ничего обещать. Еще раз попадетесь – не прощу, по пятнадцать суток отхватите. Это же надо придумать! Столько лет работаю, ни разу из морга алкашей не привозили.
В общежитие Коля с Саней, морщась, опохмелились и легли спать.  Мышцы болели. Душа скукожилась.

        Лидок, получка, ДНД

        В понедельник в цехе появились две новые комплектовщицы. Обе были очень эффектные девушки: в коротких юбках, с модными прическами и в высоких сапогах. Все мужики провожали их взглядами, когда кто-то из них появлялся на конвейере. Поначалу думали, что это сестры или подруги, хотя одна была стройной блондинкой, другая шатенкой и с достаточно округлыми формами. Ну, а всё объяснилось просто: начальник цеха, грешным делом, любил молодых и красивых девушек, поэтому и принял на работу Лидию и Тамару, чтобы обеспечить расширение производства. Ножки – ножками, работа – работой, но пришло время обеда. В заводской столовой Любаня, своя из общаги, кормила Николая и его друзей как мама родная. Бывало – даже в долг. У Николая сегодня, как раз перед получкой, не было ни гроша.
- Что, Коля, денег нет? В воскресенье, говорят, опять гулеванили?
- Да-а… А ты где была?
- В деревню к матери ездила. Помогала в огороде, – Люба сноровисто ставила тарелки Николаю на разнос.
- Спасибо, Люб! С получки занесу.
        Николай пообедал, немного посидел на улице и пошел за «манией» в комплектовку. Деньги выдавала Оля, молодая замужняя женщина, с огромными темными глазами, с высокой грудью кормящей матери, с ласковым и спокойным голосом. Не дотянуться итальянским мадоннам до наших русских баб! Работала Оля на заводе давно, поэтому мужики привыкли к ее неземной красоте.
- Коля, распишись. Вот здесь и здесь, – убаюкивала теплота карих глаз.
- А это что такое? – Николай расписался за зарплату и показал на второй листок.
- Так это – добровольная народная дружина. Сегодня после работы пойдем дежурить.
- Не, я – в магазин и домой!       
- Начальство приказало денег не выдавать тем, кто не будет дежурить. Коль, ну что там, погода хорошая, погуляем по улицам, подышим воздухом.
- А ты тоже пойдешь? А ребенок, а муж?
- Я их с собою возьму. На вот, деньги.
        В шесть часов, назначенные по списку от цеха, собрались на городской площади: три парня, четыре девушки и грудной ребенок.  Старшим в группу дружинников поставили друга Николая, технолога цеха, Александра Ивановича. В опорном пункте Саша взял повязки, и все пошли патрулировать по улицам, нанося своим видом страх и восхищение среди местных уркаганов.
- Ты получку получил? – спросил Саша у Коли, как только они отошли от площади.
- Получил. Ни выпить, ни закусить с твоим дежурством. Давай зайдем в лавку, я хочу костюм купить, как раз посоветуешь, что брать.
- Отлично, девчонки помогут. А ты что жениться собрался? С невестой познакомишь?
- Завязывай ты прикалываться! Светка вчера мне пельмени на выходные брюки опрокинула. Извинялась долго. Штаны постирала, когда я у нее ночевал. В свою комнату пришел в ее трико. Специально опрокинула – не признается только, ревнует к другим девкам, а говорит, что мы с ней не больше чем друзья. Костюм куплю – кипятком, наверное, ошпарит!
- Не бойся, мы тебе купим скафандр… как у космонавтов. Никакая Светка его не пробьет!
       Добровольная дружина сняла повязки и зашла в магазин. Со смешками и невинными издевками от парней и с помощью девушек Николай выбрал довольно хороший, темно-синий костюм.
- А, в нем и буду дежурить, – сказал Николай и пошел расплачиваться в кассу.
- Нет, так не годится! Костюм нужно обмыть, а то его точно обольют каким-нибудь соусом, – Саша теребил пиджак Николая и покачивал головой для пущей убедительности.
Все решили идти в ресторан обмыть наряд, заодно и поужинать. 
- Счастливо додежурить. Много не пейте, завтра на работу. Хороший костюм! – Оля с мужем и ребенком откланялись – семейные обязанности выше праздников по понедельникам.
         В заведении народу было немного, играла негромкая музыка, официантка посадила клиентов за удобный столик и быстро обслужила.
- Зачем ты девчонок троих взял, тебе – две что-ли? – спросил Николай у Сани после первой рюмки, окидывая взглядом незнакомую Лиду?
- Специально взял, на всякий случай. А вдруг кто-нибудь заболеет! А так всё хорошо – здоровая конкуренция нам только на пользу.
        Наелись, напились, натанцевались. Музыканты доигрывали последние заказы. Всё… – по домам.
- Колян, что ты, уже все карманы обмыл? Зови официантку, будем расплачиваться и продолжим дежурство на улице, – Саша был слегка пьян, Коля уже плыл в космос под шафе в синем костюме.
         С собой взяли еще литр. Саша с Колей спорили, кто заплатит за ужин, хорошо, что получку получили.
- Саня, не садись не в свои сани! – читал стихи Коля.
- Коля, ты после костюма – банкрот, поэтому я плачу.
         Лида взяла у обоих ребят деньги, отсчитала из двух бумажников по половине за заказ и попросила у официантки еще закуску с собой. Саня потащил пакет с бутылками под мышкой, другой рукой обнимал Нину, и восторгался окружающей природой, красотой девчонок и летней ночи. Незаметно пришли во двор дома, где жил Санёк с родителями, недалеко от железнодорожного вокзала. Стаканы, гитара, водка, песни, желто-сизая луна выбили хмель из головы Николая. Он пошел за угол прогуляться до ветра. И вдруг… сильный удар палкой по голове, добавочка – кулаками в лицо. Отключка – любому обеспечена.
- Сашка, Сашка! Там за домом друга твоего бьют, – закричала с балкона мать Сани.
         Гитара – в сторону. Бегом за угол. На земле Коля. Трое шарят у него по карманам. Нога, кулак-кулак-кулак, нога. Побежали. Нога – упал.
- Всё, всё! Больше не буду, отпусти!
- Ну что, выродки? Трое на одного из-за угла! Шею сломать или в милицию сдать?
- Не надо, не надо, больше не буду!
- Вали отсюда. Кентам скажи, если увижу возле своего дома, забудете, как мать зовут. Вали!
Саша помог подняться Николаю.
- Живой!? Да-а, разукрасили тебя знатно, как в кино. Давай такси вызовем, и домой.
- Давай, – Коля с трудом передвигался, но особой боли не чувствовал. Подбежавшие девчонки вытирали платками его лицо: одна правую щеку, другая – левую, третья – лоб.
На стоянке одиноко высветилось ночное такси. Повезло. Николай уехал в общагу. Утром болели все кости и мышцы. По телефону Александр Иванович сообщил, что за проявленный героизм на дежурстве, Николаю дали отгулы для зализывания ран.
- Я тебе Лиду в медсестру определил. Ты как, не против? Смотри не подкачай, герой!
- Ой, Саня, давай потом. Говорить  трудно.
- Ничего, Лидок принесет лекарства – сразу полегчает.
        Коля через боль сходил в душ, надел свежую рубашку и брюки, лег на койку и как-то сразу заснул. Проснулся он от странного прикосновения; глаза не открыл, а подумал, что это ему снится.
- Вставай, вставай. Пора лечиться, – Лида смотрела на избитое лицо Коли и гладила его по шее, где не было синяков.
- Привет! А как ты зашла?
- Стучала, стучала. Дверь была открыта, я и зашла, – на столе уже стояла еда в тарелках, стаканы и литровая банка со спиртом. – Только чайник не нашла, ну это потом.
        Сели за стол. Постепенно боль прошла.
- Слушай, я магнитофон принесла. Давай музыку послушаем! – Лида включила портативный магнитофон, и запели итальянцы сладкую, зовущую в чувства мелодию. – Отвернись. У вас так топят, что вспотела. Сапоги нужно снять.
Лида сняла сапоги и колготки, взяла за плечи Николая, притянула его к себе:
- Давай, наливай, чтобы не остынуть!
Коля повернулся к девушке. Руки ее опустились, под светлыми волосами прически озорные глаза манили и одновременно насмехались. Николай обнял стройную фигуру, грудь упруго прижалась к груди, губы нашли губы, время остановилось. Первое возбуждение сгорело мгновенно…
-  Ой - ой! Подожди, сейчас пройдет, – Коля осторожно убрал руку Лиды со своего плеча. Громадный синяк красовался на теле от удара ботинком. Лида тихонько поцеловала темное пятно.
- Почему – они тебя?
- Да, известно, почему: получка, вот гопстопники и подстерегают пьяненьких. Не рассчитали только, что я был не один.
- А ну, их, – Лидок начала смешно ласкать и целовать Николая.
- Подожди, подожди, я перекурю малёхо…
- У нас как в анекдоте получается: «Просил – как лев, топтал – как заяц!» 
- Будешь тут львом, если все кости болят. Анестезию примем, потом…
 Встали, оделись, выпили, поцеловались, закусили.
- Лида, ты откуда приехала? В городе тебя не видел.
- Да из Ленинграда я… Вернее – из мест лишения свободы. Не боишься?
- Ты из тюрьмы? – Николай посмотрел на милую, красивую, свежую девушку. – Не верю совсем.
- Ай, ладно, расскажу! – Лида налила в стакан и выпила. – Познакомилась я с парнем. Хороший мужик: здоровый, веселый. Погуляли, погуляли – он предложение и сделал. Поехали к нему в город на Неве. Всё как полагается: ресторан, гости, фата, брачная ночь. Утром я, как порядочная уже жена, вышла на кухню и стала готовить мужу завтрак. Кроме яичницы ничего не умела – моя мать не разрешала мне портить продукты и варила дома всегда сама. Ну, я нашла большую сковородку, плеснула на нее подсолнечного масла и разбила шесть яиц. Жарится! На чужой кухне было как-то не с руки, и я нечаянно кокнула фужер. Почему-то сразу появилась свекровь и начала мне выговаривать, что я делаю всё не так, как нужно. Фужер разбила, скорлупу от яиц не бросила в ведро, а положила на стол, хлеб не нарезала, и, вообще, не спросила мужа, будет ли он яичницу или нет. В голову у меня и так после свадьбы черти гвозди вбивали, да еще эта грымза орет, – вот я этой сковородкой с яйцами и влепила мамочке по тыковке. У нее – ожег и сотрясение от того, что упала сдуру. Дяденьки повязали, судья – пожалела, дала троячок. Вместо семейной жизни я насладилась в бараке вновь обретенной свободой – муж со мной развелся, писем не писал, передачек не посылал. Маму очень любил. По УДО освободилась, вот сюда и приехала. Смотри не ляпни языком, о чем рассказала.
- Конечно, ты что!? У меня сковородка здоровенная и чугунная – картошку жарим. Полная – на четверых хватает. Если врежешь – я не выживу!
         Смеялись – дружно, целовались – взасос, любились – до следующего утра. Лида еще несколько раз приходила в общагу. Приносила всегда выпить и закусить. Коля каждый раз подкалывал девушку: «Ты что яиц не принесла? Я так люблю глазунью, особенно, по-ленинградски». Оба задорно смеялись. Окружающим было невдомек – почему и с чего это они так взахлеб заливаются смехом до слез. Потом Лида уехала куда-то на север. Николай часто вспоминал о светленькой куколке, и всегда желал ей, чтобы рядом с ней не было новой сквалыги-свекрови.

         Причем здесь фикус?

        Жил у нас в общаге Валера Закрышкин. Было ему около сорока лет.  Среди жильцов он выделялся возрастом, нескладной фигурой, худобой, маленькими кругленькими очечками, тихим характером, но страстной натурой. Еле заметный в повседневной жизни, Валера при любом застолье, каждый раз повторял одну и ту же программу выступлений. Как настоящий мужчина, он громко и настойчиво просил полный стакан водки, не кривясь, выпивал водку до дна, и затем некоторое время прибывал в молчаливом миросозерцании окружающей обстановки. «Вещь в себе» вырывалась из Валериной нирваны громким несмешным анекдотом или попыткой привлечь к себе внимание – рассказом ни о чем. После словесной артподготовки, Валера, невзирая на красоту или безобразие, на свободу или замужество ближайшей с ним дамы, крепко обнимал обозначенный им объект обожания и пытался поцеловать даму взасос. Если дама ожесточенно отбивалась от публичных ухаживаний, то Валера выпивал еще один полный стакан – после чего его можно было уносить. Бывали и плачевные случаи, когда какой-нибудь неосведомленный «Отелло» въезжал кулаком в пятак Закрышкину. Тогда вынос тела происходил без последнего стакана водки.
         Валера был образованным человеком: окончил Плешку, рубил в математике, говорил на английском языке. После ВУЗа его отправили работать заведующим большим универсальным магазином. Не научившись воровать и давать на лапу, Валера понял, что торговля не его дело, поэтому перешел работать на завод программистом. Вот здесь то и раскрылся истинный талант этого невзрачного человека. Что делал целый отдел с огромной натугой за неделю, Валера решал за ночь, лишь бы было достаточно хорошего кофе. Только у него, как у директора и главного инженера, был пропуск, позволяющий приходить и уходить с работы в любое время. Конечно, работа – работой, а личная жизнь Валеры была как кардиограмма мертвого скопца.
         . . .

         Этой зимой Николай с Пушистым и Ильичом часто ездили отдыхать в заводской профилакторий. Получалось недорого, и с пятницы до понедельника можно было сменить обычный ударный досуг в общаге на лыжи, лес, пинг-понг и четырехразовое питание. В одни из выходных с ними поехал и Валера Закрышкин. Всего собралось человек двадцать, все друг друга знали – в общем тесная, дружная компания. К отдыху подготовились основательно: замариновали мясо на шашлык, купили вина и водки, подобрали приятную музычку. После работы на заводском автобусе, вместе с припасами и девчонками с конвейера, друзья помчались в елово-снежную сказку манящего леса. По дороге компания то замирала от необъяснимых предчувствий, то хохотала от нетерпения молодости.
         Трехэтажный профилакторий был выстроен под старину и создавал необходимую обстановку комфорта и отдаленности от серо-зимнего города. Директором работала знакомая – устроились все хорошо: Николай в отдельном номере на втором этаже, Пушистый и Ильич – рядом, остальные на первом этаже. Вместо ужина в столовой, в большой комнате девушек началась веселая, суетливая попойка. Домашняя снедь, водочка и спиртик, музыка и перебивающие друг друга разговоры отодвинули проблемы и связали всех единым приступом пьяного человеколюбия. Клубок анекдотов и тостов, жеманства и флирта, танцев и поцелуйчиков – к полуночи, наконец-то, развязался, и кто-то захрапел на кровати, а кто-то остывал с девушкой под елкой.
         И наступило утро. В номер к Николаю влетела здоровенная, дебелая Татьяна. Она вчера безуспешно строила глазки, как девочка-недотрога, и поэтому ее, кроме Закрышкина, никто и не тронул. Татьяна была безумно раздосадованной и безутешно злой.
- Вставай, Коля! Иди, разбирайся. Твой Пушистый выпил стакан неразведенного спирта на опохмелку, забрал весь шашлык и с матерками отправился в город.
         Возмущение затмило разум. Николай босиком и в плавках сбежал со второго этажа и по заснеженной дороге спринтанул к шоссе. На обочине пошатывающийся силуэт останавливал попутку. С разбегу Николай, без слов, засветил Пушистому в глаз, очки улетели в сугроб, добавил куда-то еще. Попутка скоренько отъехала. Очнулись оба сразу, не понимая, как это всё произошло. Вдвоем поискали и нашли очки, оправились за сугробом, взяли две сетки с трехлитровыми банками замаринованного мяса, и пошли, переругиваясь, к радостному зданию профилактория.
         В коридоре начальство разносило всю гоп-компанию в пух и прах: за облеванный ковер, за разбитые стаканы, за завывание серенад до третьих петухов, а самое главное, за порванные листья и покусанный ствол огромного фикуса в кадке.
- Что за варвары!! Причем здесь фикус?! А вот еще два голубчика пожаловали: один фонарем освещает путь, другой в неглиже на подиуме выступает. Коля! Ты мне что обещал: тихий отдых и спорт, а сами что наделали? – Нина Ивановна побагровела от утреннего напряжения, и это очень некстати оттеняло ее крашеные белые волосы.
- Нина Ивановна! Успокойтесь, всё исправим. Всему виной особенный, здешний пьянящий воздух. Вот и не рассчитали. Всё сейчас будет абгемахт.
- Пьянящий воздух… спирт – пьянящий! Исправите? А фикус тоже нарисуете? Зайди ко мне, Коля.
         Вернувшись через полчаса, Николай стал выяснять, кто же съел этот злосчастный фикус. Заложила всех очкастая, скуластая, худая Светка – старая дева, непьющая грымза, тридцати пяти лет отроду, выдыхавшая слова, как из пулемета. Нарисовалось обычная картина, что Мишка и Валерка допились и полезли к почти трезвой Таньке обниматься. Попытки облобызать вожделенный женский монумент чередовались с принятием на грудь очередного рекордного веса – полного стакана с водкой. Когда габаритная Таня вытолкнула обоих в коридор, то обидевшиеся ухажеры стали ожесточенно кусать фикус, отрывая куски от ствола и листьев. Поняв, что фикус тоже не обращает на них внимания, пропойцы заползли на карачках в номер, улеглись на ковер, а среди ночи изгадили его остатками комнатного растения. В это же время на улице Пушистый, обидевшись, что рядом нет его любимой девушки, выпивал стакан водки и бросался им в стену. Наливал другой… – и так пока не кончилась тара. В общем, всё хорошо! Оторвались – кто как хотел!
         В зелено-белой свежести проснувшегося леса ярко горел алый костер. Новоиспеченные лыжники, по кругу передавая стаканы, пытались выгнать похмелье.
- Ну, всё – побежали, – Ильичу не терпелось вспомнить свое сибирское село, где лыжи зимой были первым транспортом.
Потихоньку, кашляя и спотыкаясь, толпа вытянулась на обозначенной  трассе.
- Еще три круга – и завязывайте! – кричал бегущим Николай, насаживая шашлыки.
Глинтвейн был восхитительным, шашлыки – непревзойденными, лица стали молодыми и свежими. Наступило полное слияние распахнутых душ и природы. Вечером мужская часть компании подпоила сторожа и попарилась в бане. Спали почти до полудня воскресенья. Послеобеденные лень и скука стали тихонько поджидать появления автобуса. В пути все молчали. Пригородные домишки выросли у дороги, как выстраданное избавление от надоевшего отдыха.
      
       ***