Глава 32. Новые соблазнительные идеи

Самолет «Боинг-737» уже набрал высоту и взял эшелон. И уже вовсю летит реактивным снарядом в Европу над Русью с ее невзрачным пейзажем, прочими восточно-европейскими странами с виду повеселей, недавно сбежавшими врассыпную от СССР, над могилами Варшавского договора, увенчанными единым памятником в лице НАТО у российских границ. Так теперь бежит стремглав сам Чижиков от обломков собственной Империи.
И, если разобраться, нехитрый этот чужой летательный снаряд, и были ведь когда-то свои умельцы, способные смастерить и запустить в воздух собственные воздухоплавательные аппараты не хуже, а то и получше других, да только где они теперь, умельцы-то и их хваленые фюзеляжи?
Оттого и приходится пользоваться заграничными, потому что наши, брошенные умельцами на произвол леты, ничуть не поменялись с прошлого столетия, стали от возраста неказисты, как забытые, запущенные старички. Двигатели пожирают горючего немеренно, как чиновники-казнокрады или одинокие женщины на нервно-гармональной стезе, издают много шума и сильно пакостят отходами жизнедеятельности, и уже не вписываются своей строгой и суровой внешностью в европейскую окружающую среду, как и во взлетно-посадочный пейзаж цивилизованных аэропортов, куда их теперь не пускают на дух.
Что ждет Чижикова? Неизвестно. Но он не особенно переживает, а полон сил и надежд, закаленный в России, как нижнетагильский суровый броненосец, символ Руси взамен русской тройки. И все ему теперь ни почем.
А Русь? Она, кажется, осталась уже позади, и с той же крейсерской скоростью несется в обратную ипостась, отдаляясь от Европы, больших и малых стран и народов.
Понимаешь ли ты, куда и зачем несешься ты вспять, все дальше от других государств, не взирая вниманием ни на что? Так ведь и разбиться вдребезги недолго, наткнувшись на непрозябающий, бдительный Китай, который только того и ждет.
Не понимает. Не внемлет.
Летит наш Чижиков не как все обычные люди. Жизнь в самолете протекает у него с большим комфортом и в отличной компании. Рядом с ним сидит глянцевый иностранец средних лет. Разговорились, потому что иностранцы, это доброжелательное и любопытное племя, всегда не прочь поговорить с чужаком. Однако не по душам, как русские, а просто так.
- Чем занимаетесь, господин...?
- …Чижиков.
- Тши-ши-кофф, - повторил нерусский по слогам.
Европейским иностранцам всегда интересно, каким-таким делом занимается попутчик или собеседник с поучительной целью и в надежде, что-нибудь полезное для себя перенять. Русские же наоборот, вступают в разговор нехотя, точно через силу, отвечают небрежно, будто дарят одолжение, снисходя с высот, или настороженно, опасаясь, что у них могут украсть самое ценное, чего у них нет, однако, на всякий случай, так сказать, прозапас.
Но Чижиков не таков. Он по-свропейски открыт и подробно, с любовью рассказывает немцу, в смысле чужестранцу, о Родовом стрессе. Сосед с интересом слушает и вникает, потом из змеиного портмоне протягивает Павлу Ивановичу семейную фотографию, на которой он сам, жена и двое детей, мальчик и девочка школьного возраста, и визитку депутата парламента.
Наш герой достает из изрядно потертого кожаного портфеля круглую печать с изображением Новосибирского академгородка по центру и серенькую коробочку с черной влажной подушечкой внутри, прижимает печать к подушечке, затем ставит оттиск на обратной стороне снимка, размашисто подписывается авторучкой фирмы Монблан. Автограф у него получился крупный и разорванный, как электрокардиограмма больного при смерти, и протягивает соседу назад.
Сосед-немец достает из бумажника голубенькую европейскую двадцатку с веселенькой картинкой, похожей на фантик от конфеты.
- Сочтемся, - говорит Павел Иванович, манерно отстраняя купюру ладошкой, - отдадите с гешефта. Я вам почему-то верю.
- Ба! Вот же кого я невольно подцепил, - думает Павел Иванович про себя, - совпадение, случайность или вовсе чудо с уклоном на реформу европейского здравоохранения вообще, с перспективой на обогащение казны в частности и чтобы себя не забыть и не обидеть? А главное, есть ведь еще результаты уникальных опытов, которые, кроме него толком не производил никто.
И тут наш Чижиков окончательно понял, что у него нежданно образовались новые соблазнительные идеи, вполне европейские, без постылой провинциальной политики и консперологии, и куда более благоприятные и благонадежные источники и способы бытия, ради которых беспокойно работала его созидательная мысль и он сам изрядно претерпел в своей первоначальной, тренировочной, вступительной фазе жизни на просторах родной, любимой, неблагополучной и оттого неблагодарной во всех отношениях, матушки Руси, — где он, откровенно говоря, разнообразно, полноценно, увлекательно, собственно, и жил, — богатой жизнью коммерческого предтечи цивилизованного образца.
Об этом через сто лет школьники будут писать сочинения в его честь, как, впрочем, и о предшественнике императора Терентия Терентьевича Медякина, в котором, по непонятным до сель причинам, случились такие замечательные перемены.
А может, и нет.

КОНЕЦ

Берлин. Июнь 2017 г.