Лиза. Часть 13

Сонная рука недовольно потянулась на звук и, нащупав надрывно вибрирующий в такт музыке телефон, привычно надавила кнопку остановки будильника. Половина седьмого. Ещё есть время, чтобы сладко подремать в темноте и даже спокойно заснуть на полчасика, потому что ровно в семь недремлющий телефонный будильник заиграет пионерским горном, поздоровается с ребятами и, как в далёком школьном детстве, призовёт слушать "пионерскую зорьку". Под этот горн ноги, повинуясь многолетней привычке, сами сползут на пол, а тело, не желая выходить из сладкого сна, начнёт также автоматически собирать себя на работу.  Нет ничего отвратительнее, чем просыпаться зимним утром в жарко натопленном деревенском доме, ехать в ледяной темноте в город и весь день, до очередной темноты, проводить в бесконечной суете на работе. Нет ничего ужаснее жизни, доведённой до череды банальных привычек.

Работа? Господи, какая работа? Сегодня же выходной! Сегодня можно спать, сколько влезет, хоть до обеда, хоть до самого вечера, и, поборов зимнюю лень, перенастроить, наконец, слишком умный будильник, чтобы он не тревожил меня по субботам и воскресеньям! Я с наслаждением засунул глубоко под подушку зажатый в руке телефон и, повернувшись поудобнее, сладко закутался по самые уши в тёплое одеяло.

Адреналин ударил в сердце и виски так, что на мгновение помутилось в голове и мучительный комок, перехватив дыхание, гулко загрохотал у самого горла. Я тщетно попытался вскочить, утопая в бездонной мягкой перине и, кое-как приняв вертикальное положение, поднёс телефон к ничего не видящим в темноте глазам.

На чёрном стекле экрана засветился красный символ разряженного аккумулятора, значок будильника и под ним жёлтая надпись: "Телефон выключен. Включить?" Мигом вспотевшие пальцы судорожно надавили кнопку. Телефон начал привычно включаться, но через несколько секунд, жалко пискнув, отключился без всякого предупреждения. Пытаясь унять грохочущее сердце и хоть чуть успокоить разволновавшееся дыхание, я снова и снова давил на маленькую кнопку включения, но элегантный, сверхсовременный аппарат не подавал никаких признаков жизни. Извлечение из телефона аккумулятора и его повторная вставка не дали никаких результатов. Умный аппарат отказывался подключаться к напрочь разряженной батарее.

Прижавшись вспотевшей спиной к прохладной стене, я закрыл в темноте глаза, снова открыл их. Слева обрисовалось сероватые контуры небольшого окна. Льющийся в него невидимый свет отразился справа от гладких печных изразцов. Сердце вновь бешено заколотилось, подкатывая к горлу противной, волнительной тошнотой. Я в очередной раз тщетно пытался понять, что со мной, всё-таки, случилось? Почему я снова здесь? Живой или уже мёртвый? Почему, вопреки всем ожиданиям, незаметно пролетевшая за долю мгновения, ночь не вернула меня в мою привычную жизнь и привычное время или во что-то иное, что можно было бы смело назвать либо тем, либо этим светом?

Рука подозрительно ощупала одеяло, перину, подушку, лакированный деревянный столик у кровати, стоящую на нём барсетку и маленький тяжёлый подсвечник с холодной бронзовой ручкой. Нет, это не сон и не обман зрения. Всё осталось на своих прежних местах таким же реальным и предельно осязаемым, каким было вчера. Порывшись в барсетке, я достал зажигалку. Призрачно-голубой газовый факел, оглушительно зашипев в утренней тишине, зажёг тонкий фитилёк чуть оплывшей свечи. В неярком свете стало чуть легче дышать, улеглось волнение, успокоилось сердце. Глаза закрылись, открылись, снова закрылись и снова открылись, пытаясь отыскать в себе последние остатки сна или, хотя бы, понять, а спал ли я в эту и в предыдущую ночь, вообще?

Странная, бредовая мысль обрушилась на голову удивительным откровением. Среди окружающей меня яви вся прежняя жизнь, все пятьдесят два пролетевших года, представились вдруг одним долгим и беспробудным сном. Словно когда-то давно, в какой-то из напрочь забытых уже дней безмятежно далёкого детства, я заснул где-то в укромном уголке, и за все промчавшиеся годы никто не нашёл и не разбудил меня. Юность и школа, институт и работа, семья, любовь, радости, печали, сотни и тысячи повседневных событий, на самом деле всё это оказалось лишь сном, в котором я был и счастливым отцом, и даже порядочным мужем, ездил на машинах, летал на самолётах, удивлялся фантастическим чудесам техники и сам творил своими руками эти чудеса... И вот теперь, спустя пять десятков лет, я, наконец-то проснулся среди своей теперешней, настоящей реальности, в совершенно нелепой одежде, с небольшой сумкой фантастических вещей, каким-то  странным чудом выхваченных мной  из бесплотных сновидений; поседевший и состарившийся за прошедшие полвека, не имеющий в реальности ни дома, ни денег, ни настоящих документов, не знающий элементарных правил бытия и законов этой жизни, нелепый, совершенно беспомощный и абсолютно бесправный.

За окном забрезжил тусклый зимний рассвет, тёмно-серое небо начало светлеть, окрашиваясь в сиреневый и синевато-сизый. Издалека донёсся тихий, невыносимо тоскливый собачий лай, который внезапно затих, сменившись гулкими мужскими голосами. Мир оживал, наполняясь светом и звуками, маня к себе совершенно невероятной, никогда ещё не виденной тайной живущего своей обычной жизнью прошлого, и ощущение близости этой тайны волновало нутро так, что время от времени начинали дрожать пальцы.

Я оделся, надел свитер и, обув смешные турецкие трофеи, осторожно вышел из комнаты. Дом ещё спал, но где-то в его глубине уже начиналась утренняя жизнь. Тихо, словно боясь разбудить хозяев, скрипели двери и половицы, слышался чей-то шёпот и даже короткие, вполголоса, женские смешки.

Там, за поворотом, над тремя лестничными пролётами, в большой комнате под самой крышей спала она. Сердце ёкнуло, сладко и странно, представив её почти уже здоровой и безмятежно спящей в этот утренний час, с густыми русыми волосами, убранными в какой-нибудь забавный чепчик с милыми рюшками или, просто, разбежавшимися волнами по подушке. В стороне лестницы мелькнула вдруг чья-то фигура, и сердце заволновалось ещё сильнее - Господи, неужели она? Но пёстрый, бесформенный крестьянский сарафан с широкими бретелями вовремя успокоил волнение.

В большой прихожей было тихо и безлюдно. Все парадные двери оказались заперты, но, едва я отошёл от них, из тёмного коридора показался заспанный мужик лет сорока в просторных холщёвых штанах и в желтовато-серых лаптях на босу ногу. Он вопросительно глянул на меня тёмными глазами и тут же торопливо поклонился, опуская к полу руку.

-- Доброго утро, барин. Чего изволите-с?
-- Одежду мою и сапоги где найти?

Мужик, понимающе кивнув всклокоченной головой, также быстро сбежал в темноту и вернулся через секунду, держа в одной руке мои сапоги, а в другой - шапку и куртку.

-- Никак Ваше-с? Изволите кого позвать-с?

Я лишь отрицательно качнул головой.

-- Подержи, дай оденусь... И дверь мне открой.
-- Слушаюсссь!

Зимний утренний воздух ударил в ноздри сухим морозом и ядрёным запахом лошадей. После двух дней, проведённых в домашнем тепле, от первого уличного вздоха перехватило дыхание и немного закружилось голова. Сердце колотилось бешено и уже безостановочно, хоть я всячески пытался уговорить себя не волноваться. Было страшно сделать самый первый шаг, ступить начищенными сапогами на снег, пройти вдоль огромного, выкрашенного белым, трёхэтажного дома к такому же белому каменному забору и распахнутым воротам, в которые я входил позавчера вечером. Казалось, что всё это не настоящее, пустое видение или фанерные декорации, что они упадут или исчезнут, едва я приближусь к ним. Мозг отказывался верить и принимать, что кто-то из обычных, смертных людей был в состоянии так быстро и легко уничтожить, стереть с лица земли то, что создавалось здесь не день и не год и, даже, наверное, не одно столетие - и дом, и сбегающий вниз сад и множество больших и маленьких строений слева, и этот массивный каменный забор, и кованые ворота и целую деревню вокруг. Совершенно не верилось, что всё это было и это есть в действительности, что это не сон и не бред, и не жуткий розыгрыш, участником которого я стал по чьей-то доброй или недоброй воле.

Взгляд лихорадочно пытался найти хоть какие-то знакомые с детства приметы, чтобы понять, где всё это располагалось до того момента, когда чья-то безжалостная рука уничтожила даже память об этом самом месте? Поверх голых, уныло серых ветвей сада виднелось вдали уходящее вверх заснеженное поле, по которому большим зигзагом шла пробитая в снегу санная колея. Дорога! Да, это именно она, ведущая в мою деревню! Взгляд привязался к хорошо видимой колее, словно сверхточный навигатор, подсознательно определив какими-то своими, внутренними приборами, что эта дорога не сдвинулась от привычной мне ни на метр. Глаза, скользя по краю поля, уже отсчитывали с детства знакомые углы. Странно и непривычно было видеть совершенно ровный снег на том месте, где всю мою жизнь стояли огромные, вонючие корпуса фермы, где беспорядочными линиями по краям полей и оврагов проходили густые, непроходимые лесополосы. Я ловил себя на мысли, что совершенно знакомым и привычным осталось лишь бескрайнее небо и снег вокруг, да эта дорога, прочерченная по совершенно не изменившемуся за столетия полю. Я смотрел на неё, не отрывая глаз, всё точнее привязывая себя к знакомой местности, и вдруг, инстинктивно глянув на светлеющее за крышей утреннее небо и на верхушки деревьев справа, понял, что, стоя сейчас у порога барского дома, я нахожусь прямо посреди дороги, по которой бегал когда-то в совхозный сад и по которой десять лет каждый день ходил в школу в соседний посёлок. Сердце защемило от странного чувства. Десять лет, набираясь ума, мужая и взрослея, я ежедневно проходил здесь, не зная и даже не представляя, что когда-то на этом самом месте были двери большого, уютного дома, в котором жили простые, добрые люди, приютившие меня одним морозным вьюжным вечером тысяча восемьсот сорок третьего года, и что в этом доме, тем же вечером я встречу удивительную девушку по имени Лиза...

За спиной послышался шум, торопливые шаги, громкие голоса, и, словно почувствовав появление хозяина, всё вокруг в один миг ожило, задвигалось, засуетилось. Слева друг за другом засеменили к дому две лошади каштановой масти, таща за собой чёрный закрытый возок на полозьях и небольшие, открытые сани с высокой спинкой, почти такие же, на которых нас, деревенских пацанов, когда-то давно подвозил в школу старый совхозный конюх Петя. На скамейке спереди возка сидел Лука, а в санях, чуть откинувшись, полулежал на боку довольно молодой, на вид лет двадцати пяти - тридцати то ли парень, то ли мужик, бородатый, в тёмном, лохматом по всем краям овчинном тулупе и в таких же овчинных рукавицах.

Яков Иванович вышел из дверей в длинном, до пят, широком пальто строгого чёрного сукна и в чёрной меховой шапке, надвинутой по самые брови. Увидев меня, тут же приветственно протянул обе руки, повеселел, лукаво заулыбался.

-- Доброго утра, Георгий Яковлевич! Вы уж здесь, а я грешным делом подумал, Лиза вовсе уморила Вас своими расспросами.

Я так и не понял, что он хотел этим сказать? Быть может, не найдя меня утром в своей комнате, он подумал, что я не ушёл вчера вечером от Лизы? А, может, решил, что я ещё крепко сплю? Но Яков Иванович, словно забыв об этом, схватил меня за плечи, скептически покачивая головой и недоверчиво оглядывая сверху вниз мою сверхсовременную куртку.

-- Что ни говорите, любезный Георгий Яковлевич, а в мундире сем...

Он деликатно не договорил, но я уже обо всём догадался. Одного взгляда было достаточно, чтобы, отпустив меня, он  громко крикнул в сторону дверей:

-- Антип, шубу мою, да рукавицы заячьи!

Закутавшись до пят с шутками и весёлой благодарностью в мягкий, серо-коричневый мех, я оглядел предназначенный мне весьма комфортабельный возок и обратился к хозяину подчёркнуто его же тоном.

-- Что ни говорите, любезный Яков Иванович, а в экипажем сем Вы поедете... А я в таком тулупе и в санях не замёрзну.

Я сошёл на скрипучий снег в странном волнении, словно сделал первый шаг в нечто, совершенно нереальное, и тут же, влекомый неведомой силой, глянул наверх. Большое, полукруглое окно мезонина было сплошь задёрнуто изнутри тонкой тюлевой шторой, но показалось вдруг, что, едва я поднял голову, ближний к столику с иконами край шторы колыхнулся, и в темноте, стремительно прячась вглубь комнаты, промелькнула знакомая волна волос. Я улыбнулся, не опуская головы и, чуть подняв руку, чтобы никто внизу не заметил моего жеста, приветливо махнул в ту сторону рукой. Маленькая, светлая ладошка осторожно, словно всячески боясь обнаружить себя, приблизилась сжатыми пальцами к занавеске и тут же скрылась, через секунду появившись и скрывшись чуть ниже. Потом также справа и слева... От её тайного знамения на душе стало удивительно легко и спокойно, словно я получил, наконец, самое первое и самое главное благословение в мире моей новой жизни и новой реальности.

===============================================
Часть 14: http://www.proza.ru/2017/08/07/1220