Сказ третий

Сказ про то, как Сенька вздумал судьбу обмануть.

Жисть прожить, не поле перейти. А проживёшь-то её этак, как на роду у тя прописано. Вот через то к одному судьба, ровно матушка, добра да ласкова, а к другому злою мачехою повернётся. К иному же и вовсе двоеличием - в одном одарИт, в другом обделИт.

Вот и с Иваном Тимофеевичем да с Дарьею судьба-то этак обошлася. Жили оне в селе Правдино. Опосля лавочника самы богаты были во всей округе. Земли у их много, дом - полная чаша. Бывало хворь всю скотину вокрест изведёт, а ихний двор стороною обойдёт. Аль у всех неурожай, а у их в поле хлеб стеною стоит. И завсегда Иван Тимофеевич из городу с базару с большою выгадою воротится. Люди-то дивилися, мол, заговорены оне чо ли?! Да токо не завидовали им. Кака уж тута зависть?! Ребятишки у их всё мёрли.

Бывало, Дарья принесёт дитё, а оно день-другой поживёт да и помрёт. Иван Тимофеевич шибко по тем дитям горевал. А уж Дарья-то как убивалася!
Одного токо сыночка им Господь и сохранил, Сенькою его кликали. Он для отца с матерью ровно свет в окошке, ровно глаз во челе. Глядят оне на его не наглядятся, не налюбуются. А и было на чо поглядеть!
На ту пору шло ему девятнадцато лето. Идёт бывало в праздник по селу пригожий да статный. Чуб примаслен, шапка дорогая, костюм на ём магазинный, порты-то с напуском, сапоги хромовы, а на их ещё галоши надеты - так на солнышне и  играют. Девок от смущения всех зараз в краску кинет, оне на его и глаз поднять не смеют. А матери ихни чичас меж собою "шу-шу-шу!" Кажна желает дочку свою в хорошу семью отдать.
Бывало, девок своех к Дарье всё посылали: то масла, то соли, то ещё чо занять. Пущай, мол, девку-то заметят! Дарья уж кажный раз Сеньку спросит: "А чо, Сенюшка, хороша ли девка-то?!" А Сенька ей: "Чо хороша-то? Девка и девка." Дарья с Иваном Тимофеевичем переглянутся, мол, пущай лето-другое погуляет, поспеет ещё ожениться-то.

Вот лето - другое проходит, а Сенька на девок и не глядит. На беседу придет, на лавку в угол сядет да так тама до конца и просидит. Отец с матерью уж тревожатся, уж девок-то ему предлагают, да токо Сеньке угодить не могут: ему и одна девка не така и друга не така. Он и сам понять не могёт, чо ему все девки не по душе да не по сердцу.

А на ту пору за лесом Осьмухинским бабка-ворожея жила. Сколь ей летов - никто не ведал. Старики смолоду её уж старухою помнили. Ежели у кого пропажа кака аль девка парня приворожить желает, чичас горшечик масла аль мёду прихватят и к ей. А тама, глядишь, и свадьбу играют, и пропажа нашлася.
Вот и Сенька, аль надоумил кто, аль своим умом дошёл, а токо денежку в карман поклал да к ворожее и отправился. По лесочку-то идёт да думает: "Ужо про сужену всё выспрошу!"  Путь-то неблизкий, да ноги резвы, скорёхонько до места дошёл. Из лесочку вышел, глядит, у реки стоит изба старая, набок та изба завалилася. И тута до та оробел он, ноги-то его слушаться не желают. Уж через силу к избе подошёл, а дверь отворить не смеет. А дверь со скипом и отворилася, вышла к ему старуха согбенна. Одёжа на ей чёрна, нос у ей крючком, рот провалился, глаза востры, волосья-то седы да нечёсаны. Ну, чисто, Яга!
Глянула она на Сеньку да и говорит: "А я тебя, соколик, давненько поджидаю! Чо в избу не идёшь?" А Сенька стоит и слова молвить не могёт. А старуха ему сызнова: "Знамо мне, ведомо, пошто ко мне ты пожаловал. Про сужену свою желаешь выпытать." Сенька обомлел да и спрашивает: "А ты отколь прознала?!"  Она ему: "А эвон, сорока на суку сидит. Она ещё вчерася мне про то поведала."  Глянул Сенька, и, верно, на ёлке сорока сидит. Страх так его всего и пронял. Старуха засмеялася, равно клуха заклохтала. да Сеньке: "Не пужайся, соколик! Я тебе не токо про сужену скажу, а ещё её и покажу. Вот как на реке лёд встанет, ступай раным-рано по утру на Осьмухинский мост. Пять подвод по тому мосту поедут, на последней и будет сужена твоя." Сенька ей впояс поклонился, денежку подаёт да и говорит: "Спаси тебя Бог, баушка!" А она ему: "Э, милый, уж не спасёт Он меня теперечи! А денежка-то мне пошто? Аль ленту купить? Так и без ленты хороша! Аль орехов? Есть у меня один зуб. На ём щёлкать стану! Клади свою денежку в карман да ступай." Сенька денежку в карман поклал да в обратну дорогу отправился.

И стал он с той поры кажный день на Осьмухинский мост ходить да ледостава ждать. Вот раз пришёл, глядит, а реку-то лёд сковал. На друго утро поднялся ни свет, ни зоря, в саму хорошу одёжу обрядился да на мост и побёг.
Долгонько стоял, ноги в хромовых сапогах застыли уж, а вкруг ничо не шохнется, не ворохнется. Стоит он и думает: "Посмеялася, поди, над мною ворожея-то!" Уж уходить собрался да тута и слышит: топот лошадиный, говор людской, телеги скрипят. Едут! Едут! Глядит Сенька, и, верно, пять подвод из лесочка выворачивает. А сердечко-то у его в груди ровно птица поймана, того гляди вырвется да улетит. Вот уж перва подвода с им поровнялася, вот и  последня подъезжает. А на ей девчонка сидит да уж до та неприглядна, и не вымолвишь. Сеньку, ровно варом обдало, а в голове-то набатом забухало: "Эвон, сужена моя кака!" Тута он вскинулся да этак-то как крикнет: "Ан, не бывать ентому!" Девчонку из подводы выхватил да в реку и кинул. Видал токо, как лёд разошёлся, девчонка под воду ушла, да чичас в Осьмухинский лес и  кинулся. По лесу-то без дороги хлещет, слышит, на мосту люди кричат. А ему токо давай Бог ноги. В избу прибёг. одёжа вся измарана. Родители давай его спрашивать: "Отколь ты этакий-то?" А он им: "Оттоль, где уж нету!"

И стал Сенька с той поры  ровно не в себе, угрюмым да нелюдимым сделался. В церковь Божью не идёт, исповедываться не желает, причастия не принимает. Встанет, бывало, на Осьмухинском мосту да вниз-то всё и глядит.
Ежели прежде  девок не примечал, теперечи и слышать об их не желает. Люди говорить почали: мол, спорченый парень-то. Отцу с матерью людская молва шибко не по душе, да токо на чужой роток ить не накинешь платок. Оне и сами видят - неладно чо-то с сыном-то. Иван Тимофеевич горюет, Дарья слезам умывается, да токо сделать с Сенькою ничо не могут.

Ещё два лета минули. Иван Тимофеевич с Дарьею уж Сеньку донимать почали: "Оженися, Сенюшка! Оженися! Для  кого же мы работали, для кого же добро наживали, ежели опосля тебя дитёв не останется?!" А Сенька им: "А вы прикажите! На кой прикажете, на той и оженюся! Хошь на Дуньке Никоноровой!" А Дунька-то Никонорова дурочкою была. Родители горюют да токо сыночка неволить не желают.
Ещё лето прошло. Все уж думали. Сенька бобылём останется. Да токо раз в дальней деревне  сродственник Ивана Тимофеевича  новоселье собрался праздновать. Иван Тимофеевич с Дарьею туды засобиралися да и давай Сеньку с собою звать: "Поедем, Сенюшка! Хошь развеешься!" Сенька, на удивление всем, охотно согласился, да тама девку себе и приглядел. Придано за ей хорошо давали, знамо дело, богатство завсегда к богатству идёт!

Ну, нечо сказать, хороша девка! Старухи наши, которы её мыть ездили, сказывали: пригожа, статна, телеса у ей белы да сдобны, грудь высока, задина широка, ноги, ровно два столба, зубы крепки, коса богата. А уж баба кака хороша из ей получилася! Свёкра со свекровью почитала, мужу бывало порерёк слова не скажет. А уж работяща-то кака! Косить почнёт аль сено на воз метать, не кажный мужик за ею и угонится. А уж прясть, ткать, шить - равных ей не было. А уж плодовита-то! Плодовита! Почитай кажное лето парнишку аль девчонку приносила. Да ребятишки-то все живёхоньки!
Иван Тимофеевич с Дарьею на её не нарадуются! Сенька не налюбуется! Люди-то завидуют - эвон, каку бабу высидел! Сенька зараз опосля свадьбы ожил, в церковь ходить стал да токо про грех-то свой неотмоленный на исповедях помалкивал.

А времечко летит! Ивана Тимофеевича с Дарьею в одно лето Господь прибрал. Сеньку уж по отчеству давно величают.
Вот раз случилося ехать ему через Осьмухинский лес. Едет он да и видит, на обочине дороги ворожея стоит. Уж сколь летов прошло, а она кака была, така и осталася, Стоит, на клюку опирается. Сенька лошадь остановил да и давай ей  пенять: "Ты пошто мне неправду сказала про сужену?! Через твою неправду я грех неотмоленный на душу принял! Токо лета-то твое преклонны, а то бы я тебя чичас уж взгрел кнутом!" А ворожея ему: "А ты погодь меня рюмизить-то!" Сказала этак да в лесочек и пошла. А на Сеньку сызнова печаль-тоска навалилася. Да токо печалиться долго не пришлося ему, сенокос настал.

Вот раз оне с женою сено ворошили вокурот у реки. Погода жарка стояла. Оне к реке обмыться спустилися. Токо жена платок сняла, а пчела в голову ей слёту попала да и ужалила, Сенька жало доставать кинулся. Достаёт да и видит, на голове-то у жены рубец. Он жало достал да и спрашивает: "А чо у тебя на голове-то?" А она ему: "Нелюбо мне вспоминать про то, да тебе скажу. Я на ту пору ещё малою девчонкою была. Раз по осени мельник у нас захворал, вот тятенька с мужикам и поехал на дальню мельницу и меня взял за лошадью приглядывать. А на Осьмухинском мосту парень стоял. Как мы с им поровнялися, он меня из телеги выхватил да в реку и кинул. Из реки меня вытащили. Долго я тоды хворала, еле оклемалася. На реке лёд был, вот об его я голову и изрезала." Стоит Сенька слушает, да и руки врозь.

Судьбу ить не обманешь, от её не убегнешь да на телеге-то не объедешь!