Сон Творца
Заря окрасила горизонт кровью. Это не было красным или багровым. Кровавым и безжалостным. Был просто восход осветивший равнодушно эшафот. И был десяток сонных барабанщиков. И замерзший с носом цвета зари кюре в белом воротничке. И была веревка над люком в небытие. Веревка была добротная, на совесть увязана и хищная, как живая. Не ветер шевелил ее, она сама навевала прохладу на кюре своим шевелением и росинки на ее ворсе были в заре, как капли крови…
"Ведут",- прошелестело в толпе. Но не было обычного свиста и ржания, только любопытство толпы все сильнее давило на первые ряды, и солдаты остервенело осаждали толпу назад, ударяя наотмашь по людям ножнами палашей и прикладами мушкетов. Палач стоял у края эшафота. Он был выбрит и чист аки жених. Смерть любила таких подручных. Смерть – жена палачей в минуты агонии жертвы. Палач видят смерть и не боится ее. Она же ему верна как жена, эти несколько последних минут жизни в агонии убитого им, её мужем и отцом ужаса, рожденного обоими. Палачом и смертью. Ужас – не дитя преисподней. Но и не сирота.
Двое подручных палача возвели на эшафот убийцу и подвели к осуществлявшему переход. Развернувшись, ушли. Глухо, с ляском, ударили солдаты в отсыревшие шкуры барабанов. Палач подвел к люку под петлей осужденного, одел колючую, присмиревшую враз веревку на шею узлом назад, слегка подтянул. Человек последних мгновений смотрел на всходящее, равнодушное солнце. Вдруг палач, нарушив ритуал , обошел осужденного и встав перед ним, взял того за голову обеими руками, пристально глядя в глаза смертника, стал слушать, что тот ему говорит. Затем, покачав отрицательно головой, он вдруг обнял человека с петлей на шее. Барабаны захлебнулись. Взвыли и засвистели запоздало зрители, воры резали кошельки уже не смущаясь. Палач, отстранившись от своей жертвы, быстро прошел к краю эшафота и дернул рычаг. Еще живое тело провалилось в распахнувшийся люк. Толпа услышала хруст шейных позвонков, крик офицера бьющего ножнами шпаги умолкших барабанщиков и увидела уродливые башмаки вылетевшие на заплеванную табаком мостовую из под помоста. Мир уменьшился еще на один раз.
На втором этаже дворца, у большого окна, выходящего на площадь где свершилась казнь, стояла знать города. Точнее, стояли только мужчины, дамы сидели или полулежали. Слуги бесшумно разносили напитки. Лорд - наместник пальчиком, унизанным перстнями, подозвал начальника стражи.
– Можно ли теперь узнать, любезный, что сказал мой брат, приговоренный к смерти, на эшафоте палачу и почему тот, отрицательно покачав головой еще и обнял негодяя?
– Невозможно сие узнать, ваше сиятельство, палачи в нашем городе сословия глухонемого, никак невозможно Сир,- четко ответил тот… Подумав одновременно «что ж тут непонятного, грехи отпустил..»
Недовольно отвернувшись к окну, лорд, топнул ножкой в изящной туфельке с крупными бриллиантами, ухваченными платиновыми держателями, впаянных искусным в ювелирном деле евреем в золотые застежки, сказал, как бы обращаясь к пустевшей площади, разгоняя кистью руки перед лицом взлетевшую было пудру парика:
- Как же так? Я никогда не узнаю, что он просил перед смертью? - бокал вдруг выскользнул из его руки, упав, вдребезги разлетелся по золотым плиткам пола….
- К счастью, - прошмакал беззубым ртом дурак - дворецкий, служивший семье со времен Тюдоров..
Сонная дама, графиня К., вздрогнула очнувшись от дремы
- Опять я старая все проспала, уже повесили подлеца? Ваше сиятельство, что хоть совершил сей негодник?
Все молчали, лишь лакей склонившись к сморщенному, с оттянутой серьгой мочке уха, громко прошептал в мгновенно запотевшее, полированное еще рабами Рима золото:
- Мать он убил, господина нашего, намеренно - с.… шшшшшшшш….
Свидетельство о публикации №217080200828