Сказ первый

Сказ про то, как Немтырь ума набрался.

Мне про то крёстна моя Степанида поведала. Сказ-то и об ей тож пойдёт.
 
Жил в деревне Ладово мужик Аким Федотович. Перва-то жена кака-то хвора ему попалася. Летов этак пять оне с ей прожили, дитёв не нажили, а её Господь и прибрал. Аким Федотович был и рад-радёшинек от лядащей-то бабы избавиться да скорёхонько Груню, девку молоду, и сосватал. Уж больно дитёв ему хотелося.
А Груня и давай почитай кажно лето дитёв ему носить. Да токо незадача-то кака: одне девки у ей и приносилися. Бывало последня девчонка ещё в люльке лежит, а Груня уж сызнова брюхата ходит. И от снеди-то её воротит, и личина-то чиста, и брюхо-то пупырем-по всему выходит парнишка должён быть, а она возмёт да девчонку принесёт. Аким Федотович шибко на Груню серчал да поколачивал её за то.

Вот раз Груня токо ослобонулася да сызнова девчонкою, а Аким Федотович уж с кулакам на её набросился. А баушка, котора Груне помогала, так черпаком в его и кинула да и давай рюмизить: "Ты пошто над бабою изгаляешься!? Грех-то на тебе, а ты бабу делаешь без вины виноватою! Пошто по первой бабе не горевал, не кручинился?! Пошто ране сроков оженился?! Вот Матерь Божья на тебя и прогневалася! Тебе не над  бабою изгаляться надобно, а у Ей, Милостивици, прощения вымаливать." Аким Федотович и думает:"Эвон чо!"
Вот и стал он в церкви Богородице самы дороги свечи ставить. Прощения  просить слёзно, коленопреклонённо да поклоны-то бить земные. От тех поклонов чело у его сделалося сине да всё в болонах. Уж батюшка опасаться за его стал да просить: уж этак-то не усердствовать. А Аким Федотович и слушать его не желал, знай челом бил.
Вот просил он прощения-то, просил да и выпросил. Принесла  ему Груня парнишечку долгожданного Николку, а опосля уж боле не брюхатела.

С парнишечкою-то все уж так пестовалися,так тетешкалися, разве токо на божницу и не сажали его. А был он до та пригож, этаких-то дитёв и не видывали. Обряжали его ровно барчонка да во всём потакали. Вот и рос он великим баловнем.
Времечко идёт, а суседи  примечают: други-то сверстники егодны уж вовсю лопочут, а Николка ещё и слова не молвил. Ежели чо надобно, токо перстом ткнёт, ему чичас всё подадут да исполнят. Суседи сперва меж собою, а опосля и Акиму Федотовичу, мол, немтырём парнишка уродился твой. А он им: "На своех поболе взглядывайте!"
Уж Николке осьмое лето шло, а он всё молчал. В деревне-то его иначе как Немтырём и не звали. Ребятишки его все сторонилися, дружбу с им водить не желали. Да и как водиться-то с им? Уж ежели у кого чо ему приглянется, чичас отымать кинется. А ежели противиться почнут, чичас с кулакам накинется. С им ить и не совладать, не по летам рослый да сильный. Однолеты егонны уж давно отцу с матерью помогали, а Николку-Немтыря берегли, лелеяли да всё надеялися - а ну, как  говорить почнёт. Уж с им и так, и этак, а он молчит.

Вот Аким Федотович тёлку продал да Немтыря в город к дохтуру повёз. Дохтур поначалу Немтырю в глотку заглядывал, за спиною шептал чегой-то, Акима Федотовича об сыне расспрашивал, а опосля этак-то и сказал: "Лодырь! Через то и молчит. Да и говорить-то ему без  надобности." И повелел он Акиму Федотовичу Немтырю ни в чём не потакать, покудова тот слово не молвит. Хошь Акима Федотовича сумление взяло, да всё ж своем-то он приказал повеление дохтура исполнять.

Ох, и намучилися оне с Немтырём-то! Он перстом ткнёт, а ему ничо не подают, велят слово молвить. Уж он и орал, ровно оглашенный,  и по полу катался, и кулакам девок охаживал, да токо всё напрасно. Этак-то он день-другой почумился, видит - толку-то нету, тут и заговорил. Сперва об чём он и не поняли, речь-то, навроде, как ненашинская, опосля кой-чо понимать стали. А тама дале - боле да и разговорился. А как разговорился-то и прояснилося: ума парнишка больно скудного. 
Сперва Аким Федотович шибко удручался, на сыночка глядючи. Да токо большого ума по деревне и не надобно, была бы сила , сноровка да работать желание. Вот и принялся Аким Федотович Немтыря к работе приучать. В Немтыре-то сила великая, да отколь сноровке взяться, коль работать не желает? По первости Аким Федотович всё по-хорошему ему внушал: "Глянь, Николушка, сестриц-то у тебя сколь! Думашь, на хозяйство оне работают? Ан нет, на приданое себе. Девки - птицы залётны, скорёхонько улетят, а хозяйство тебе достанется. Уж расстарайся, милый! На себя работаешь!" Глядит, слова-то егонные от сыночка, ровно от стены горох, отлетают. Вот тута он и решился строгостью его пронять, да токо хужее ещё всё сделалося. Отец-то Немтыря бранить почнёт, а тот убегнет да схоронится, и не сыщешь его. Бился, бился с им Аким Федотович да и рукою махнул. Бывало все, от мала до велика, с темна до темна работают, а Немтырь токо почивает, снедает да по деревне гуляет. Да этак-то не одно лето минуло, а он всё баклуши бьёт.
 
Девок у Акима Федотовича одну за другою разбирать почали, придано-то за им невелико давали. Где на таку ораву наберёшься? Да токо девки-то все пригожи, работящи, вот их скорёхонько почереду и разобрали. А на ту пору, как последню девку выдали, случилося горе велико: Акима Федотовича в лесу деревом убило. И осталася Груня одна с Немтырём горе мыкать. 
Хозяйство-то приданы шибко поубавили, да токо Груне одной его тянуть всё одно не по силе. Сперва-то то одна дочка прибегнет, кой-чо подмогнёт, то друга. А опосля мужики ихние осерчали. Мол, нечо на Немтыря работать! Груня спины не разгибала, а хозяйство всё одно в упадок приходило. 

А тута сызнова беда приключилася: Немтырь шибко охочим до девок сделался. И чо ить удумал дурень поганый: девкам под подолы лазать! Этакого-то прежде и не видывали, об этаком-то и не слыхивали! Бывало, ежели девка парню руку подержать даст, так опосля все опасается, а ну, как тятинька с мамонькой прознают! А тута охальство-то како! Девки ревели да родителям жалилися. А родители Груню бранили да из деревни выгнать грозилися. Груня и на улицу уж выходить опасалася, да токо с сыночком-то ничо поделать не могла.
Поначалу взялася было его совестить, а он тута и вовсе одичал: орать давай, рычать да по избе метаться, она от его и отступилася. Вот раз парни деревенски собралися да решили Немтыря по-свойски поучить. Куды тама! Сила-то в ём медмежья, всех разметал да одному ещё скулу своротил. Парня того в избу под руки ввели, матери егонной на Немтыря указали. А мать-то ухват схватила да на улицу побегла. Бежит по улице, голосит: "Люди добры! Сколь терпеть Немтыря поганого!? Девок позорит, парней калечит! За то жисти его лишить надобно!" Мужики за топоры схватилися, бабы-за ухваты, да всей деревнею и побегли к Груниной избе.
 
А младша дочка Грунина, котора в свою деревню была выдана, в село к батюшке кинулася. Село-то недалече было, вокурат через поле. И верно ить она рассудила: спасенье братца ейного токо в батюшке и было. Батюшку-то все  шибко почитали. Да и как его не почитать? Уж больно здоров он был! Кулаки у его пудовы, глас ровно ерихонова труба. Ежели мужик согрешит да кары Божьей не испужается, батюшка его своею дланью покарает. Разок, другой по уху вдарит, тот и каяться почнёт. А ежели баба провинится, так дитю ейному при крещении тако имечко даст, и не упомнишь, а коль упомнишь - не вымолвишь. Вот к этакому батюшке сестрица Немтырёва и кинулася.

А Груня, как гомон-то услыхала, в окошно глянула, в ей так всё и оборвалося. Дверь скорёхонько замкнула, подпол отворила да Немтырю тама схорониться велела. А Немтырь-то ни в каку, тож топор схватил, на улицу рваться давай. Груня в его вцепилася, не пущает.
А народ уж у избы стоит, сына выдать требует. Мужики дверь принялися сшибать, да тута все глас батюшкин и услыхали: "Остановитеся, православные!" Глядят, а батюшка-то рясу подобрал да так по полю и хлещет к им. Дело по весне было, уж снег сошёл, ноги-то из пашни и не вытащишь, а он ходко бежит, токо замарался шибко. Вот подбёг он, отдышался да и давай всех гееною огненною стращать. Мужики скорёхонько разошлися. Учёны, поди! А за мужикам и бабы вслед.

Груня дверь разомкнула, батюшка - в избу да, не говоря худого слова, Немтырю по уху вдарил. Немтырь так к печке и отлетел, а батюшка - ему в друго ухо. Немтырь на батюшку было вскинулся, а тот ему: "Аль мало?! Чичас добавлю! Ступай с глаз моех, поганец!" Немтырь за печкою схоронился, Груня в ноги батюшке повалилася, давай благодарить за спасение да совета спрашивать, чо ей с сыном-то делать. А батюшка ей: "Чо розвалилася-то, колода?! Прежде об том думать было надобно, покудова выкормыш твой поперёк лавки лежал! Подымайся, нечо тута валяться, оженить его надобно. Угомонится, авось, да и тебе молоды руки в помощь будут." На том и порешили.

И стала Груня Немтырю девку искать. В своей деревне и не пыталася, и в ближние не совалася, да токо и в дальних всех от ворот поворот получила. Знамо дело: хороше-то лежит, а худое по дорожке бежит.  А за рекою, и вовсе далече, жила у чужих людей сиротка Стешка. Работала поболе всех, да токо куском-то хлеба её кажный день попрекали. Верно говорят - горек сиротский-то хлеб. Об мужней жизни и не помышляла, кто её возьмёт без приданого да без роду-то, племени. Уж не знамо, как Груня об ей и проведала. А как проведала, чичас к тем людям и отправилася, да и сговорилася. Чужи люди и рады были Стешку с рук сбыть.
А Стешка сперва счастью этакому и не поверила. Она бы и за старого, за кривого да горбатого с радостью пошла, а тута жених-то молодой, пригожий, ладный да и без приданого берёт. На Красную Горку батюшка и обвенчал молодых. Свадьбу-то не справляли, так тока свое посидели, браги попили, пирогов поснедали да и разошлися.

Поначалу у Груни по душе ровно морозом прошлося, до та ей сноха не приглянулася. Да и право слово, больно тоща была Стешка-то. Как така работать станет? Об приданом уж и речь не шла, да токо одёжи и той у ей не было. Токо чо на себе да махонький узелок принесла. Даж на венчание-то одёжу ей Груня по своем дочкам собирала.
Да  напрасно Груня опасалася: сноха-то шибко работящей оказалася. Отколь токо и сила бралася? В руках у ей работа так и горела, выходило-то всё складно да ладно, и указывать ничо не надобно было, сама всё видела. Свекровь почитала, мужа привечала да во всём ему угождала. Немтырь об девках и думать позабыл. А Стешке-то нелегко было хозяйство тащить. Груня всё спиною маялася, а Немтырь из избы выходил токо по деревне погулять да с собачкою позабавиться. Стешка бывало уж до та уработается, кажися, чичас замертво свалится. А как вспомянет, ить теперечи она мужня жена, а не голь перекатная, тута силов в ей и прибавится.

Вот глядела- глядела Груня на Стешку, душа-то в ей и оттаяла. Привечать она сношиньку стала да подаркам одаривать.То полушалок из сундука вынет ей, то пальтушку, а раз и вовсе катанки новёхоньки пожаловала. Стешка к словам ласковым да к подаркам не привыкшая, заревёт бывало от радости, Груне в ноги поклониться да и скажет: "Спаси тебя Бог, мамонька! Уж до та добра ты! Поди, этаких-то боле и не сышется!" Таких-то слов Груня и от своех девок не слыхивала. Она бывало тож прослезится да Стешку-то и облобызает. И всё-то у их сладилося.

Да токо раз Груня заприметила: навроде, Стешка-то тяжёлая, да чичас допрос ей и учинила. А Стешка ей: "Да, мамонька, по зиме ослобонуся." Груня подивилася: "По зиме? А чо же брюхо-то тако велико?" А брюхо, и впрямь, не по срокам росло. К зиме-то тако выросло, Стешку даж к заду дугою выгнуло. Груня всё опасалася: "Задочик у тя, Стешка, ровно у курёнка, а дитё-то немалое! Как оно выходить станет?!"
Вот раз оне токо отобедали, Стешка со стола убирать принялася да тута и охнула, за брюхо схватилася. Груня ей: "Ты чо, Стешинька?" А Стешка: "Ой, мамонька! Верно, времечко подошло! С вечеру уж меня прихватывает, в ночи два раза пробуждалася да чичас вот. Боязно мне!"  Груня давай её успокаивать: "Не пужайся, милая! Не ты перва, не ты последня! Не чичас ещё ослобонёшься, то покудова дитё тебе весточки шлёт: готовься, мол."
А у Стешки дитю-то уж всё было сготовлено: и холстинки намяты да набелёны, и рубашоночки, и стёганки, и свивальники.  Ещё у Груни от Немтыря немало всякого добра осталося. Оне токо люльку внесли, пущай, мол, погреется. Груня за Стешкою поприглядывала, брюхо ей пощупала да этак-то и сказала: "Поди, завтрева в ночи ослобонёшься."

На друго утро печку жарко натопила, дров-то не пожалела, чоб до ночи не простыла, да за сеном в гумно собралася. А Стешка и давай с ей проситься: "И я с тобою, мамонька! Как одна таки салазки повезёшь?" Разок съездили, на другой поехали, тута Стешка и заорала, в снег свалилася, и пришлося вертаться. Груня  в избе Стешку разоблачила да на постелю положила. Уж не до сена ей, по хозяйству скореечи принялася управляться. А Немтырь всё под ногам у ей болтался да снеди требовал, уж до та надоел, и не выскажешь. Вот она и удумала отослать его к сестрице старшей в деревню дальню. Немтырь давай противиться: "Не пойду! Далече больно да морозит шибко! А она принялася уговаривать: "Ступай, навести сестрицу-то! Сказывали, мужик ейный щук наимал. Поди, она наготовила всего. Да скажи ей: мол, Стешка в ночи ослобонётся. Тама и заночуй."
Немтырь как про щук услыхал, скорёхонько собрался да к сестрице и отправился. А Груня в печке всё вымела, соломою выстлала, Стешку туды и вкорячила. В зубы ей палочку сунула да наказала: "Не кричи! Как прихватит, палочку кусай. Силы беречь надобно, впереди тебе ещё пыжиться. Лежи, пущай косточки распарятся да разойдутся. Кулаки-то под спину сунь"
В прежни-то времена печка в половину избы была, по срёдке стояла, ровно барыня, тепло цельный день держала.  В ей и снедь готовили, и мылися, и бабы дитёв носили. Чичас-то не печки - одно название.

А как в печке-то Стешка оказалася, тута её и вовсе проняло. Поначалу не кричала, свекрови слушалася, токо палочку кусала. А в ночи уж не до палочки ей сделалося: один прихват ещё не отошёл, а уж другой подходит. Она и давай орать без умолку.
Груня уговаривать её принялася, а тута в дверь-то шибко завозилися. Груня-в сени, а с улицы Немтырь кричит: "Отворите скореечи! Зазяб я!" Груня отворила да спрашиват: "Пошто воротился?" А он: "Нету тама щук! Токо кашей и потчевали." В избу вошёл да на печку почивать полез. А Стешка-то орала дряниною, почивать ему мешала. Он с печки слез, в тулуп закутался, на лавку лёг да и захрапел во всю избу.

Груня - к печке, а тама у Стешки уж перва вода сошла. Покудова Груня за свежею соломою ходила, Стешка уж пыжиться почала. Груня с соломою-то сунулася, а у Стешки тама уж головёнка торчит. Груня головёнку повернула, плечишко выпрастала, тута дитё и вышло. Принесла Стешка парнишечку и уж до та махонького да тощего. Груня озадачилася: аль не по срокам, аль хворый? Да, навроде, голосит шибко, трепыхается бойко, и вода чиста была. Она дитё-то обиходила да и давай осматривать: темечко потрогала, мошню пощупала - всё как надобно. Закутала его, Стешке показала, успокоила её: "Ничо, были бы кости, мясо-то, поди,  вырастет"
Уж месту-то отойти было время, а оно не отходило всё. Груня шибко встевожилася, Стешку из печки вытащила, на постелю отправила. А Стешка всё на брюхо жалилася, да и брюхо-то у ей како было, тако и осталося. Груню великий страх взял, токо Стешке она его не выказала. Дитё к титьке ейной приложила да собралася было к баушке-суседке бежать за подмогою. Токо пальтушку накинула, а Стешка-то сызнова принялася орать да пыжиться. Груня - к ей, а тама ещё парнишечко вышел, да, навроде, как неживой. Она его скореечи отделила, а он неживой и есть. Уж она его и по  задочку хлопала, и по ступням перстом чиркала, и в личину дула, да токо дыхалка в ём всё одно не заработала. Стешка в слёзы ударилася, а Груня на её прикрикнула: "Не гневи Бога! Моли, чоб живого сохранил! А ентого обмою, покудова не застыл." Вот пошла она к шестку, токо с лакою поровнялася, а Стешка-то ей не своем голосом "Мамонька, тама сызного чо-то вылезло!" Груня неживого парнишку в ноги Немтырю кинула да к Стешке. А тама два места кряду вышли.

У парнишка, как об лавку-то вдарился, дыхалка и заработала, он и заорал. Заорал голосисто да этак-то нежданно, негаданно. В Груне так всё и содрогнулося, а Немтыря и вовсе ровно с лавки скинули. Слетел он с лавки-то да тож заорал: "Ой, чо енто?! Ой, кто енто?! Ой, да пошто эко дрыгано-то мне подсунули?!" Груня ему: "Уймися! То дитё твоё." А Немтырь не унимается: "Како моё-то?! То, поди, Стешка ослобонулася!" На дворе-то уж утро, а Груня за ночь шибко наломалася. Спину, ровно собака грызёт, ноги можжат, одна встряска за другою у ей случается, а тута ещё эвон кака докука пробудилася. Вот она на Немтыря и осерчала: "Гляди, дурень, вона Стешкино-то дитё подле её лежит! А ентим ты ослобонулся! Эвон до чо долежался, догулялся! Дождалися  - дитёв носить почал! Поди, и дитё твоё тож трутнем вырастет! Забирай его да ступай с им отседого!"
Немтырь давай от лавки пятится да причитать: "Господи! Да нешто я?! То ненароком у меня получилося! Да пошто мне дитё-то?! " А Груня ему с суровостью: "А коль не надобно, чичас на мороз кину! Пущай заколеет!" Немтырь тута вскинулся, парнишку собою заслонил да во всю избу заорал: "Не дозволю дитё своё на мороз кидать! Вона Стешкино кидай!" Груня тону-то поубавила: "Коль не дозволишь, не стану, да отступися ты! Дитё-то обиходить да закутать надобно. Эвон, того гляди килу наорёт."

Вот обиходила она парнишечку, закутала, Немтырю подала. Парнишечка-то согрелся, притих. А Немтырь давай его пестовать да приговаривать: "Эка бусинка жемчужна! Эка ягодка сладка! Заюшка-то махонький!" Груня диву далася, этак-то сестрицы ему махонькому приговаривали, и упомнил ить.  А тута парнишка-то сызнова заголосил. Немтырь к матери: "Чо он , мамонька?!" А та ему: "Чо-чо? Снедать желает." Немтырь озадачился: "А чо дать-то ему? Щей аль каши?" Груня на его крикнула: "Каки щи! Кака каша! Дитёв-то титькою кормят!" Немтырь под рубахой пошарил да сызнова к ей: "Титьки-то у меня махонькие. Чо делать-то?" А Груня ему: "Ничо, теперечи не задолят, вырастут!"
Немтырь к Стешке: "Стешинька, сделай милость,покорми и моего-то парнишечку!" А Груня ему с пушей суровостью: "Ишь чо удумал! Этак-то оне напару засосут Стешку до белой немочи! Кто работать станет?! Вот ежели ты работать почнёшь, то пущай кормит."
Немтырь дитё Стешке сунул, облачаться кинулся. Облачается да приговаривает: "Я чичас! Я зараз! Давай скореечи работу! Всё сделаю!" Груня тута и давай его работою нагружать. Он покорно всё выслушал, а опосля и спрашивает: "Кем же я парнишечке-то буду? Тятенькою аль мамонькою?" А Груня ему: "Покудова титьки не выростут, тятенькою будешь."

Вот и почал Немтырь работать. Он ещё одну работу не докончит, а мать ему уж другу приготовила. Попервости-то не всё ладно получалося. Груня где сама подправит, где ему укажет, а он-то её слушался, не перечил. За день-то так с непривыку уработался, еле ноги волокал. Вечером поснедал да почивать засобирался. А Груня ему: "Куды енто ты? А дитёв кто качать станет? Стешка-то цельный день их кормила да пестовала. Отдохнуть ей надобно. А ежели молоко у ей уйдёт! Чо парнишки-то снедать станут?! Вона на лавку к люльке ложися." Немтырь тулуп на лавку кинул, на дитёв глянул да и спрашивает: "А который мой-то парнишка?" А Груня ему: "А я почём знаю! Любого выбирай. Да Стешку-то в ночи не тревожь. Ежели орать почнут - покачай. А коль не угомонятся, хлебушка пожуй, в тряпочку заверни, в рот им сунь, пущай мусляют. Да гляди, концы-то у тряпок поболе оставь, а то подавятся! Вона тряпочек-то я тебе наготовила."
Сама на печке легла, завесь малешко сдвинула, чоб всё видать было. Всё ж за дитёв-то опасалася. А Немтырь всё как велено делал: токо  дитё пикнет, чичас с лавки соскочит да и давай качать аль хлебушек жевать. А утром Груня его сызнова работать отправила. Так у их и повелося: цельный день Немтырь работал, а по ночам дитёв качал. Да день ото дня работа у его складней получалася, а опосля и вовсе стал работать играючи. Антерес появился, смекалистым да сноровистым сделался. И ума у его шибко прибавилося.

А в парнишках-то и вовсе души не чаял. Бывало поглядит на их да и скажет: "Уж до та оне любы мне и не вымолвишь!" У Стешки-то работу из рук рвал, всё опасался, как бы молоко не ушло. Вот раз поглядел, как Стешка воду таскает, бадьи у ей с коромысла снял да и сказал: "Поди, тяжело тебе? Сам носить стану." Стешка давай его уговаривать: "Ты чо, Николушка?! Мужики по воду не ходят! Люди-то засмеют тебя!" А он ей: "Пущай спробуют!" С тех пор и воду носить почал.

Бабы-то чужи глядели на его, глядели и давай хвалить да мужикам своем в пример ставить. А мужикам не по нраву то пришлося. Да токо замать-то Немтыря оне опасалися. Вот раз старика и давай подговаривать: "Ты его, дедушка, токо почни срамить, а мы уж докончим. Лета твое преклонны, тебя не тронет. А мы тебе браги за то нальём." Немтыря с водою подкараулили, старик и давай ехидничать: "Ты пошто бабью работу делаещь?! Аль обабился?!"
А Немтырь усмехнулся да этак-то ему и ответил: "А вот ты рассуди, старинушка, через чо вся работа на мужицку да на бабью раскинута? А через то, как мужицка работа тяжёлая, бабе не по селе. Бабью же кажный мужик сделат играючи. Вот, у которого мужика на мужицку работу силов не хватает, тот и обабился. А у меня и на ту, и на другу силов  хватает да ещё и остаётся." Сказал этак-то да дале пошёл.
У всех тута рты и разинулися, мол, отколь у Немтыря ума палата цельна взялася?! Бабы, которы у колодца-то были, слова евоны другим пересказали. И пошла речь Немтырёва разумная по деревне гулять, да и до Груни дошла. Груня и так на сыночка не могла нарадоваться, а тута и вовсе возгордилася.

Стешка-то от жисти хорошей сытой да пригожей сделалася, токо ей не до радости было. Заревёт бывало, Груне пенять почнёт: "Эвон, я уж давно очистилася, а муж всё на лавке почивает! Верно, опасается ещё дитё принести. Уж скажи ему правду-то, мамонька!"
Груне и самой знамо было, ить не дело то, ежели мужик с бабою своею порозь почивает. Да токо она шибко опасалася: скажешь правду-то, а сыночек сызнова трутнем  сделается. А чо делать-то? Вот она и решилася да всё, как есть, Немтырю и поведала. А он посмеялся да и сказал: "Верно, многому мне ещё учиться надобно." А вечером со Стешкою лёг почивать.

И зажила  Стешка за мужем своем, ровно за стеною каменною да отблагодарила его за жисть хорошую ещё десятью парнишкам да тремя девчонкам. И всех Господь сохранил, ни одного не прибрал. И всех Немтырь по ночам качал, а опосля-то парнишкам всё наказывал: "Как оженитеся, баб своех не забижайте! Бабам тяжельше мужиков живётся. Оне не токо работают, а ещё дитёв носят да выкармливают."
Парни-то у Немтыря с Грунею все рослы, сильны, работящи да пригожи были, а от девок и вовсе глаз не отвесть. Опосля два старших в одно лето оженилися да скорёхонько отделилися. Земля-то ихня за лесочком была, тама избы оне и поставили. Получилося навроде хутора, люди его Немтырёвым прозвали. И други братовья, как семьям обзавелися, тож рядышком построилися. Последний токо на отцовом хозяйстве остался. Так и получилася деревня Немтырёво.
 
Груне со Стешкою поначалу название не по душе пришлося, а Немтырю-то любо: "Эвон кака память по мне останется!" А опосля Немтырёво для всех примером сделалося. Мужики-то тама все, как один, рослы, сильны, работящи да сродственники. Друг за дружку горою стояли! Баб-то своех не забижали да, по примеру отца своего, бабьей работы не гнушалися. Девок-то в жёны самых справных да пригожих изо всей округи навыбирали. И детки у их пошли один другого пригожее.
Парнишки у их подрастали, деревня-то ширилася. В округе уж за честь почитали с Немтырёвским породниться. Бывало, ежели девку похвалить желают, чичас ей скажут: "Уж до та ты работяща да хороша! Поди, в Немтырёво тебя сосватают."
По мужицкой-то линии у дитёв Немтыря всё ладно сложилося. А вот по бабьей не так всё гладко вышло. И ежели над старшею дочкою судьба посмеялася, средню обделила, младшей-то полною мерою горя отмеряла.

Ну, да про то уж другой сказ.