отрывок из повести Ровесница революции 2

1
Подробностей романа своих родителей я не знаю. Знаю только, что мой отец, Горбачёв Степан, был парнем высоким и видным и происходил из зажиточного крестьянского рода. На единственной сохранившейся семейной фотографии он просто красавец: лицо овальное, черты правильные. Глаза не крупные, несколько глубоко посаженные, но это компенсировалось их ярко голубым цветом, который и я унаследовала от отца. Рот нежный, почти девичий, нос небольшой, прямой. И весь этот портрет венчают богатые слегка волнистые светло русые волосы, которые я тоже унаследовала. За мои толстые косы отец не раз таскал меня в наказание. Но об этом я расскажу позже.
А на фотографии мы видим молодого симпатичного парня в тёмной косоворотке и в пиджаке, в окружении двух молодых женщин и трёх девочек в белых нарядных платьицах. Семейная хроника не сохранила их имён. Неизвестно даже кем они доводятся моему отцу.
Для меня гораздо интересней другое. Будучи уже взрослым человеком, я всякий раз, вглядываясь в его лицо, пыталась понять, как в нём уживалась жестокость с такой приятной наружностью? Неужели это было следствием только трудной судьбы? Ответ я так и не нашла.
Портрет матери гораздо менее выразительный. Правда единственная имеющаяся у меня фотография запечатлела её в возрасте пятидесяти двух лет. Рядом с ней её младшая дочь Галина, рождённая в 1936 году. У матери взгляд суровый, губы поджаты, лоб открытый, довольно высокий. Но вот нос подкачал, то, что в народе принято называть «картошкой». Он и мне немного подпортил внешность. Но главный недостаток, доставшийся мне от матери, крупные родинки на лице. В молодости они были не очень заметны, а с возрастом проявились довольно сильно. Но тогда это уже не имело для меня никакого значения.
И всё-таки внешне я больше походила на отца. Я не была красавицей, но  мужчины  всю жизнь проявляли ко мне интерес. Думаю, что моим главным достоинством были ярко голубые отцовские глаза, тугие косы, ладная фигура и большое трудолюбие, что в наше тяжёлое время ценилось очень высоко.
Моя мать, Пелагея Михайловна, тоже происходила из очень зажиточного крестьянского рода. Её отец, Михаил Потапович Хроленко был церковным старостой в селе Унечи. Мать звали Екатерина Ивановна, она была простой неграмотной женщиной. В семье было четыре сына и четыре дочери.
Вы удивитесь, почему я описываю внешность своих родителей по фотографиям? Ответ прост.  Мать бросила меня с отцом, когда мне не было и  годика. А весной 26-го года отец увёз меня на Дальний Восток, когда мне едва исполнилось восемь. И я не видела и не знала своей матери больше пятидесяти лет. Лишь изредка мы обменивались письмами, а потом вновь теряли друг друга на долгие годы.
Вот и первая трагедия моей жизни. Я осталась наполовину сиротой при живой матери. А кто в этом виноват? Моя мать или мой отец? Тяжёлое время гражданской войны? Голод, разруха в стране и в головах? Нет. В этом виновата любовь. Да, самая обыкновенная человеческая любовь, если только любовь бывает обыкновенной. Ведь для каждого человека любовь это самое сильное, я бы сказала, жизнеопределяющее чувство.
Вот и моя мама поддалась руководящей силе своей любви. Жаль только, что полюбила она не моего отца, а совсем другого человека. По её словам, человека достойного, положительного, преуспевающего, а главное, доброго. Он ни разу не поднял на неё руку, а наоборот, всячески заботился о её благе, оберегал от жизненных невзгод и обеспечил хорошее материальное положение.
Вот такими сухими официальными словами мать объяснила мне причину своего бегства от моего отца в далёком 1918 году, когда  в нашей многострадальной Родине бушевала гражданская война. Но я почти равнодушно выслушивала эти извинительные объяснения, когда мне было уже 55 лет.

2
Да, только спустя целую жизнь я впервые увиделась со своей матерью.
Я не хочу делать из неё изверга, жестокосердного и эгоистичного человека. Нет. Она как могла, боролась за меня. Даже как-то раз выкрала меня из дома отца. И её новый муж не возражал против моего появления в их доме. Но мне было у них плохо.
Однажды мать оставила меня одну в комнате, она вышла за дровами в сарай. В простенке между окнами висела большая фотография её мужа в полный рост во всей военной амуниции, в портупее с кобурой для нагана на боку. На меня строгим взглядом смотрел чужой совершенно лысый мужчина. Этот взгляд пронизывал меня насквозь. Я, умирая от страха, пятилась к печке. Постепенно я упёрлась в открытую дверцу печи. На мне загорелось байковое платьице. Но я даже не успела испугаться, как в комнату вбежала мать, с грохотом выронила дрова и, схватив с кровати покрывало, набросила его на меня, тем самым затушив огонь. Я осталась целёхонькой, не было даже ожогов.  Но этот эпизод из детства навсегда врезался в мою память. Для меня страшнее огня был сверлящий взгляд мужчины с фотографии.
Моему по-крестьянски хитрому отцу удалось похитить меня обратно. Вот только логику его поведения я объяснить не могу. Зачем ему малый ребёнок? Зачем лишний рот в то непростое голодное время?
В скорости, отец женился снова. Но вторая жена умерла через четыре года, так  никого и не родив. Мой отец был очень жесток. Избивал всех своих жён и детей. При этом глаза его наливались кровью и из голубых становились просто красными. Об этом мне с неизжитым страхом поведала моя родная мать при первой же нашей встрече. Но я это и сама хорошо знала, ведь гнев и ярость отца часто обрушивались и на меня.
Надо заметить, что в то время рукоприкладство со стороны мужей, особенно низких сословий, было делом совершенно обычным. Это был общепринятый стиль поведения в Российской империи. Ведь не зря же даже в русский фольклор вошла поговорка: «Бьёт, значит любит». Русская женщина славилась своим терпением. А моя мать просто не любила моего красавца-отца. Точнее сказать, не успела полюбить. Ведь по её поздним рассказам они виделись буквально два раза на сельских вечеринках. Отец, что называется, положил на неё глаз и заслал к ним в дом сватов.
Молодая девушка робко мечтала связать свою судьбу с парнем, который служил на почте. Они уже не раз переглядывались глазами. Но тут появился Степан, из зажиточного крестьянского рода, к тому же он сам только что вернулся с Дальнего Востока, куда ездил на заработки. Значит, у него водились денежки. И отец моей матери рассудил, что такого жениха упускать нельзя.
Сговорились быстро. Свадьбу сыграли на Покров в 1916 году. Пелагее как раз 14 октября исполнилось 18 лет. Степану было двадцать два. И по законам церкви их обвенчали.
 И вот Пелагея уже проснулась в доме своего мужа. Проснулась не от ласкового поцелуя, а от тычка в бок свекрови:
- Вставай! Ишь, разоспалась! Или не слышишь, что бабка зовёт, кашки просит. Вставай да свари манную кашку.
А Степана на лежанке уже и вовсе не было. Он уже горбатился по хозяйству.
До чего работящий мужик уродился! Даже для крепкого крестьянина, он был как исключение. Всё умел по крестьянской части, всё знал. Любил и землю, и скотину. Обладал и силой, и сноровкой, и крестьянской смекалкой. Работал, горбатился за десятерых.
Вот и кличку на селе ему дали – Горбач, хотя фамилию он носил Чумаков. А уж когда выправлял документы для поездки на Дальний Восток фамилия Чумаков и вовсе потерялась. Так и записали: Степан Горбачёв.
И началась у моей матери семейная жизнь как у батрачки. Работала молодая жена, не разгибаясь, на всю семью. А ласки и приветного слова не видела. Зато хорошо знала тяжёлую руку мужа. Бил он её и плетьми, и вожжами, и на горох ставил, как провинившуюся девчонку. Вот и запомнились ей на всю жизнь его красные налитые кровью глаза.
Может он и сам не рад был своей гневливости да жестокости. Только сделать ничего не мог со своей натурой. Не было в ту пору на селе психологов, да добрых советчиков по телевизору. Да и телевидения не было. Как подумаю, в какое далёкое да отсталое время я родилась, так просто жутко делается!