Герои спят вечным сном 40

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/07/20/1099

ГЛАВА СОРОКОВАЯ
ЗАВЕТНОЕ

Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла.

 - Бабонька, пойдём! – Детские руки отнимают Анисьину голову от перегретой земли, пахнущей неистребимостью жизни. – Домой надо нам. Не след так-то убиваться. Идём уже, а?

Она и не убивается, - просто лежит на Манефиной могилке, и хорошо тут! Только Мельниковой Наташе, потерявшей всех на свете девочке из Ступанок, рано это понимать: стоит защита, держит преждевременность взросления, хоть полмира постреляй.

Нету смерти, нет: не верует Анисья, но знает. Есть лишь смертная память, смертный страх: «како явлюся тамо», теперь же и он ушёл. Нужно встать, отряхнуть руки, сор с платка.

- Ты не плачешь! – Спрашивает Наташа, глянув в Анисьино лицо. – Счастливая! Чем?
- Господом, дочь, слышится ответ. - Лишь им бывает счастлив человек.

Счастье, знаешь ли, не удача, не успех, а часть в радости неотъёмной, участие в ней.
- Не понимаю.

- Пустое – понимать. Ты, милая, слово запомни до времени. У сердца положь, заветом соделай да тихонь касайся, и войдёт, в свой срок откроется.
- Как же, бабонька?

- А и так. Счастье-то не зависит от удач, ни от чего не зависит, просто - есть: будто ветер, солнышко или минуты. Манефа сказывала, - я не задумывалась. Теперь разумение обрела.

Это, знаешь ли, сила Господня или Дух Святой, - как хошь назови. Даётся человеку с правом дышать, ни с чем не сверяется. Не забывай: пока ты есть, и оно есть у тебя. Горе бьёт его, чрез колено ломит, но Имя Господа – ниточкой туда.

Захотелось Наташе спросить: почему в школе говорят: «Бога нет», только кстати про особенность заветов вспомнила. Не обсуждай их, не пересматривай, а просто отметь себе, коли услышишь.

Если злой завет (и такие бывают), то он испуги принесёт, жуть беспричинную. «Господи помилуй» десять раз сказать, и стаивает.

Анисьин – не должен пропасть. Что до вопросов про Бога, терпением, тишиной решение станется. С задачками по арифметике, по крайней мере, всегда эдак выходит.

«Домой надо». Быстренько организовался для Наташи дом. В тот же день, как привезли их с Витькой, спросила у Дарьи Николавны: на чьём иждивении будет находиться, и получила вовсе неожиданный ответ.

Оказывается, тут дармоедов нету - все – колхозники: малый ли, большой ли, единым часом пришёл в бригаду или навек. Ставят тебе довольствие – и заработки ставят. Забил гвоздь, яму выкопал, - из довольствия стоимость труда высчитывают, излишки в заработок пишут

Всё-всё считается! Даже если ты - с соседнего хутора и работаешь тут. Самому заботиться не след, - табельщик на это есть: с табельщиком твоей бригады выверят по результатам и заплатят.

Больного, раненого кто-нибудь под свой счёт забирает ради Господа Иисуса Христа или Советской власти, - как сердцу милей, в мотивах принятия сознаваться не обязательно.

Госпиталя и проч. партизаны – особь учёт. Есть обязательные отчисления, можно сверх инициативу проявлять. Выздоравливающие работают и по бригадам пишутся.

Бригадная книга привела Наташу в полный восторг. Вот это задачка!!! Настоящая, без всяких выдумок про поезда и две трубы!!!

- Тётенька, - спросила она, - можно я за кем-нибудь считать стану?
- Берись, - ответила Дарья Николавна, - за мной, за Анисьюшкой и Мартыном.

- Сложно как, - опешила Наташа. – Может, из детей кого?
- Нет. Обиды родятся: не дописано, приплюсовано и другое туда же. Нас табелируй. В конце месяца сверимся, ошибки укажу. А ты, - глянула строго хозяйка хутора на старшую дочь Ларису, - не лыбься и не кривись. Придёт отец, особь разговор с тобой будет.

- Почему же не теперь? Пятнадцатилетняя Лара поджала губки, уверенная в бесспорной очаровательности собственной персоны.
- Хорошо. Скажу теперь. – Дарья Николавна положила перед собой на стол изящные, не смотря на крестьянское бытование, руки.

- Скажу вот что: барские, они же суть – хамские замашки бросай. С работами у тебя полный провал – хуже малых.
- Вообще-то, - состроила глазки Лара, - детей родители содержать обязаны.

Дарья Николавна и бровью не повела. - Заметь себе: не только содержать, но и вывихнутые мозги обратно вкручивать.
- Ну, и как ты вкрутишь, чего сделаешь! – Глядит девка прямо, не смущается, чует силу за собой.
- А вот что. – Дарья Николаевна без тени гнева протягивает руку, снимает с каминной полки гроссбух.

- В активе у Деменковой Ларисы -50 трудодней. Для сравнения: у Екатерины - +1522; У Зинаиды - +817; У Василия – +2461; У Дмитрия, в школу не ходившего – +81.

Последнее и первое тебе предупреждение: дальше так пойдёт, к восемнадцати годам будешь ты у меня обязанная, выращенная, голая, без приданого и без подъёма. Это я тебе обещаю со всей ответственностью.

Анисья и Наташа, приослепнув, с разогретого крыльца вошли в переднюю, а там – финал обеда. Тихо сидят Деменковы, невероятно тихо. Разумеется, - по случаю Манефиных похорон.

Зина подала полотенце, поставила миски. Дед Мартын встал, окрестивши благодарностью присутствующих, и не вышел, как положено, из-за стола, но опустился на скамью. «Слово есть», так надо понимать.

- Спросить хочу, господа хорошие, - не обещающим добра тоном произнёс родоводитель, - кто бригадную книгу спалил?

Все, молча, почему-то к Наташе обернулись, а она тоже молчит, потому что брала – но не палила. Спросили же: «кто спалил». Соваться вперёд старших деревенские дети не обучены: выскочкой прослывёшь, первый «кнут» схлопочешь.

- Ну? Молчите, «партизаны!» Не признаётесь добром! Хорошо же. Будем выяснять.
С этим словом дед скинул годов восемьдесят, толкнулся от пола, вылетел за скамью, сгрёб Ларкин пояс, задрал юбку так, чтобы всем видать было, и припасённым по такому случаю ремнём прописал внятную ижицу.

- Для начала тебе, для затравочки, чтоб жизнь раем не казалась, - плюхнул Мартын Ларису на седалище, ладонями прижал плечи.

- Вы же не глядите, - продолжил, не ехидствуйте. От сего дня - моё слово: каждый лодырь будет бит нещадно. Ты, малой, чего смотришь, а - Митя вжался в край стола, захлопал ресницами.

- Рыбку удить!!! Камушки перекатывать!!! Зимой-то ни гриба, ни ореха не сыщешь!!! Увижу ещё раз за игрой, на возраст не погляжу. Твой бисер, - ткнул пальцем в Катю, - свиньям выкину: нехай мечут. Рукоделие нашла в военное время!!!

Всем сказано, без исключений. А чтоб лучше было ясно, встать сейчас же! Туда – бегом! Ваше дело, - велел Наташе и Анисье, - поевши, кирпич - восемь рядов. Даниловым - огород от сих – до сих. Остальные пошли!!!

- Ой, тётенька, не огорчайтесь, - шепнула следом за хлопнувшей дверью Наташа. – Книга-то вся переписана, вчерашнего дня только нет. Я, чтоб руку набить и в деле разобраться, расчертила новую и скопировала. Не для чего-нибудь особенного! Просто по сердцу труд, и хочу, чтоб спод рук летало.

- Вот ведь ушлец! – Охнула Анисья. – И как он вызнал, кто спалил!
Сосуд немощной – Вася с нитками в животе пожал плечами, дескать: «ремесла на козе не объедешь», и, отодвинувшись в глубину плетёного кресла, продолжил вязать носок.

Данилки, у которых огород давно чище выеденного яйца, молча, без переглядушек вышли укладывать кирпич. Михаил, Николай, Зиновий – мастера изобретатели отправились на остров.

-«Клак клак!» - хлопки справа-слева. Гонит странное «стадо» дедка Мартын, тропа расширяется. Не бывало на Кладезях, чтоб батогом детей наказывали, особенно – девочек. Мартын Гаврилыч – сама выдержка и благоразумие…Как надо провиниться, чтобы он рассвирепел!

И до того силён страх! Ажник у Мити крылья приросли к спине. Но когда распахнулся лес, открыв панораму разбитой усадьбы Ясенева, стало очевидно: не ужас был – предстрашие.

- Кому теперь не понятно, - спрашивает «пастух», - чьи пособники бездельничают и матери хамят? Поднимите руки, кто готов продолжать борьбу.
Ни звука, ни слова в ответ! Одно плавленым свинцом затопившее лица горе.

- Вам этого же надо! Ну! – обернулся Мартын к Ларисе. - Поганая дочь! Чем сгрозила? По что бухгалтерию сожгла? В Ступанки тебя! В Стомол! Или тут прихлопнуть под растата-тата?
Столь полновесных матюков Кладезянские дети тоже не слыхали, в родном дому, по крайней мере.
- И все вы! – Довершил сбивчивую тираду ставший чрезмерно старым человек, - зажрались! Обнаглели! Ещё хоть одну кривую рожу замечу! Раздавлю.

Будто с глаз упала у Ларисы пелена. Видит: мало времени Мартыну осталось – один вдох, полвдоха… И разом промелькнула вся жизнь с ним, будто на Страшном Суде. Единым мигом явилось во плоти, почувствовала кожей, лицом, сердцем и как мчатся они сквозь заметь в санях, и как по скарлатине отымает жар прохладная ладонь, и вечер в паводок, наглядность грани меж прошлым, настоящим, будущим!!!

Таким ничтожным перед угрозой потери показалась тщательно выращиваемая значимость, Такой дурой себя увидела, столь отвратно глянул набор ужимок, поз, высказываний, что захотелось разбить голову о камень.

- Дедонька, - выстонала одними губами Лариса, придвинувшись близко, - прости меня, Господа ради! Всё сделаю, продолжением руки твоей буду, только не горюй ты так.

Дитер Принёс речной воды, пролил сушь внутри клетки, влез на постель, чтоб не пачкать ног и заметил появившуюся с восточной стороны группу. «Должно быть, дети из другой, нормальной жизни, сюда пришли на разруху поглядеть. Пожилой человек с ними, объясняет». Одна девочка подставила ему обрубок бревна, принесла воды из колодца. Другая заслонила от нещадно бьющих в лицо лучей.

Митя слыхал про второе дыхание, но испытать довелось впервые. Ужас, стыд и подобное тому, ушло, едва Мартын взял Ларискины руки.

Как хорошо тут жить, среди своих! В другом обществе, в другой стране бывает «око за око», кровная месть, доказалово до полной победы и подобная чехарда, «у нас – не принято: повинился от сердца, и здоров, скрозь тебе не помянут, если сам не выхлыстнешься по тому же поводу».

Конечно, Ларка сотворила страшное, бессмысленное! Ума лишилась или совести? Дед говорил: то и другое с гордыни бывает. Мите повторять на волос не хочется, даже, почему играть не след, догадался, глянув на побитый двор.

Сказывали Данилки – он не верил. Действительно – зажрались Деменковы в безопасности, «кто ни я» выросло у каждого выше крыши. Но жить-то всё равно же надо?

- Смотри, - шепнула Зинуля, - нетранспортабельный. Видал, как устроено!
Только теперь обратил внимание Митя на дровешник с человеком внутри.

- Почему сидит?
- Один сидит - которому ухаживать, а другой - вниз лицом под пчелиной дынкой. Двигать никуда нельзя. Следует на месте вылечить, иначе - гибель. Вона! Полито, чтобы пылью не дышал! Рядом ступи - влипнешь.

У Зины яблоко с буквой (удача ей попалась за обедом), «Лови!» - Велит этому, в дровешнике.
Он отрицательно кивает: мол, «есть у нас яблоки», и показывает на закреплённую меж слег доску-стол.

«Таких нет», - настаивает Зина. Малый соглашается, подставляет руку под плод, мастерски вписавшийся в квадратик ячейки.

Кто он? Почему раньше не встречался? Мите хотелось бы спросить, но при виде чудища, упавшего с крыльца большого дома, вопросы ушли, а на их месте возникло слово «троглодит».

«Чтоб такое было?» - Озадачился Митя. Навряд ли человек!!! Со всклокоченными патлами, совершенно чёрный, за исключением носков и очков, снарядоподобно метнулся изверг, булькнул в пруд и пропал, оставив на поверхности стекающую к плотине чернильную бомбу.

- Зинка! Это чо!!! – Подстукнул Митя челюсть ладонью.
- Ты же сам сказал, - троглодит, пещерный житель. Вылезет там, узнаем, кто таков.
Он и вылез: голый, белый, с «плачущим» свёртком в руке, перебежал дорогу, скрылся с той стороны под колесом.

Митя завертел головой, стёр морок с глаз и увидел возникшего прямо из земли Андрея.
- Эвона! – выдохнул малыш. - Видал его, анчутку?
- Ага.

- Настоящий, что ли?
- Вполне. Если быть точным, это - я!
- Как же – ты? Зачем такая страхомятина?

- В печке спал, знаешь ли. Тут больше никаких крыш не было.
- А теперь есть. Попыталась убедить себя в действительности происходящего Зина.

- У вас чего, гоу сайтсинг? * – протянул руку за яблоком Андрей. Зинуля взглядом указала: «бери Ясеневские». Правильно: их целых восемь штук.
Андрюшка – ужасно голодный! Двумя касаньями зубов яблоко перестало существовать. Задержался хвостик, и то – ненадолго. Всё. Домой. Нечего тут.

- Ты сухой! – Изумился Митя. – Почему? Куда чёрное делось?
- Там… у них… - менторским тоном возвестил Андрей, - машина есть полоскательно сушительная. И вообще… Пошли уже, а?

- Я хочу посмотреть машину. Пусти. Сбегаю туда и обратно.
- Обратил ты внимание: тут никто не бегает.
- Ну и что! Я хочу посмотреть машину.

- Какую?
- Полоскательную.
- Очень хочешь? Не желаешь без неё?
- Хочу, хочу, хочу…

Четвёртый акт увидел зритель! Доживём ли до пятого??? Молниеносный наклон, прыжок, манипуляция кисти «особо опасного преступника», и, взвыв, будто мина, мелкий Деменок летит в пруд, ровно туда, где пятью минутами ранее нырнуло чёрное пугало.

Андрей догоняет, наклоняется, ловит запястья и лодыжки пытающегося укусить «белья», тщательно выполаскивает. – Ну! Посмотрел машину?
- Дурак ты! – вопит Митя. – Воще набитый, совсем!!!

- Ругаться будешь, отожму. – Вешает Андрюшка Митю на плечо, прижимаясь тёплой щекой. - Маленький! Детун! Солнышко!!! Меня дедка бросал, а больше никто не закинет, даже ты, хоть сто раз вырасти. Домой надо, совсем домой.

- Сен’а бы из лесу забрать, - едва обняв и покормив старшего сына, просит Дарья Николавна. – Угонят ведь, невесть на сколько…Заосенит, и пропал труд.

Покос военной поры – большая беда. Обычно покупают сено у соседей, теперь – не вот-то привезёшь. Косить приходится всё, вплоть до осоки на подстил, малыми гребёшками в труднодоступных местах. Оставить на месте нельзя до твёрдой земли: найдутся лоси какие-нибудь, не столь съедят, сколь потравят.

В две упряжи затеялись: Андрею грузить, старшим девочкам возить, Анисье с Мартыном стоги выкладывать.
- Ты чего, - спросил Андрюшка Ларису, оставшись наедине, - будто по льду танцуешь? - Та и поведала без обиняков.

Правду говорят: «с дураком, не со своим братом». - Стой тихо. – Велел Андрей сестре. - Ща всё сделаю. – Присел, сунул под юбку руки, смазал ижицу остатками Акулиного снадобья. – Не успеешь сенов собрать, как заживёт. – Сказал, выпрямился, перекатил на волокушу полгребёны.

Всё равно не спится по треволнениям! Наконец-таки можно остаться наедине с портфелями! Ширма ввинчена в стену меж окон, защёлкивается на три замочка. В квартире возня, плеск воды, грохот передвигаемой мебели. Стараются коллеги! Дверь, открытая в отсек Риты, позволяет ему слышать, им не видеть.

Первое потрясение: знак Аненербе на обложках тетрадей. Все, в обоих портфелях – от одного производителя, из одного магазина, даже квадратики ценников приклеены на тех же местах. Спутался изначально, потому что сунул свою тетрадь в чужой портфель.

Второе потрясение: под внутренней обивкой чужого портфеля толстым слоем уложена калька – чертежи.

Третье потрясение: портфель - вообще не Траудштадтов, а чей-то ещё. С кем он пил, паскудник! С кем поменялся или просто прихватил?

Кстати, есть вариант: позвонить Шиммелю, сказать, - нашёл портфель сегодня за сараем, принял было за свой, впопыхах оставленный, и с недосыпа только что обнаружил два. Оно бы так! Однако любопытство - основа первородного греха переменило планы, обеспечив четвёртое потрясение.

 «Эволюция безжалостно отсекает тупиковые ветви развития, тщательно культивируя только перспективные направления». – Этот постулат написан от руки на каждом форзаце. *

Тетради пронумерованы. Число – десять, как и у него. В первой попавшейся – стандартный перечень терминов, расходных материалов, прочих атрибутов мага или алхимика.

Набор умилил полнотой и профанацией. Ляссе * – ровно посреди чудесных свойств морского единорога: «от ушей до помёта». На самом деле, рог нарвала это зуб, проросший сквозь верхнюю челюсть. В средние века считалось, что он способен вылечить даже чуму - вот почему на свете осталось всего несколько десятков тысяч нарвалов.

Сколь краем уха слышал Пауль, нелепые, до предела наивные эксперименты Аненербе идут вразрез с наукой ХХ века, зато более или менее согласовываются с оккультным учением об энергетических уровнях человека и о невидимых каналах передачи загадочных импульсов.

Другая тетрадь – сплошь цитаты из сексолога Карла Генриха Ульриха о третьем поле, объединяющем якобы людей, потерявших признаки своего пола или сознательно от них отказавшихся. Если, как понял Пауль, выделить некий, свойственный лишь данным особям, секрет, возможно вплотную приблизиться к созданию антигомосексуальной вакцины.

Чему удивляться! Гиммлер, шеф СС, в силу фермерских привычек способен поставить на поток выведение сверхлюдей методами селекции скота, и Зигмунд Рашер, * отправивший в концлагерь собственного отца, - ему в помощь.

Дальше-больше! Пошли копии медицинских карт с датами, назначениями, подробной «распальцовкой» операций, описанием результатов. Опыты на людях, точнее сказать, на детях! Вот оно!!! Пауль понял, что волосы на голове у него никогда больше не лягут, но это – оказался далеко не конец, а лишь преддверие «радости».

До чего знаком почерк! «Кто он, деятель, старательно выводивший символ за символом остроконечные, вонзающиеся в предыдущую строку готические знаки? Видел ведь где-то? В руках держал! Господи, слышишь ли!!! А «писатель»!!! Вот оно».

Отто Мозес Гирш – однокашничек, в университете свои конспекты копировал пропустившим лекции товарищам, и не только Паулю. «Так, - говорил он, - лучше запоминаешь, прочней усваиваешь.

Гирш - не талантлив, но старателен и аккуратен, умеет за миг угадать пожелание начальства. Думалось: успел он выехать куда-нибудь в благополучную страну, практикует в собственной клинике излечение поносов… Подобного же расклада и не предполагал. С какого пинка в Аненербе? Видимо, сработало правило: «Кто еврей, решаю я» *

Сильно усомнился Пауль, что Гирш пил с Траутштадтом. Переписал кому-то выборку из архива по студенческой традиции… Главное же – своему переписал и где-то здесь находится.

Везде упомянут пункт «KS 281». Правильно. Закрытое подразделение. По воле «заветные» доктора не ходят, но взялся же у Траутштадта портфель!

«Я выполнял приказ!» - этим отрекутся многие. Гэдке вполне отчётливо осознаёт происходящее вокруг, но искать ответа на вопросы: «как они могут?! Или «когда Кроткий, добродушный Гирш стал тем, что есть?», разучился давно: сам не очень влип, и Слава тебе, Господи.

А ну, как понадобятся им сотрудники… В госпитале кто будет первым протеже Гирша? Это вам не потуги с «Жёлтым домом». Попробуй отмахнуться! Подбери достойный повод! Тем более, что Гирш с первых дней первого семестра ценил и нелицемерно уважал Пауля, предвидя в нём мастера своего дела, и во всём, вплоть до аксессуаров, копировал стиль Гэдке.

Итак, избавление от портфеля ничего не даст, хоть на луну его запусти. Бежать тоже некуда: мир тесен, не смотря на то, что большой, а Рейх, с его потрясающим порядком – вовсе маленький.

Где-нибудь в списках попадётся Гиршу фамилия, и обязательно отыщет. А если вернуть портфель, лично прилетит с благодарностью или, скорее всего, расстарается, чтобы без проволочек к ним перевели.

Вот она, шестая заповедь Моисеева. «Господи! Как бы её половчее нарушить? Не сам я добыл портфель, но сам надеюсь разнести омерзительное гнездо, если это – правда. И без него немцев ещё долго будут вспоминать ужасным словом, а жить в другой стране, принадлежать к другому народу… не хочу…»

 Нина? Кто она? Поверит ли, что не провокатор? Он бы не поверил, особенно, если бы действительно агентом был, поэтому и не агент, а брюхошвец. Сына под сомнительной опекой куда-то отправила? Так поступила бы любая мать.

Любая ли? Официальное объяснение: наличие молока у какой-то родственницы. Что за родственницы живут в столь негостеприимных местах? Ведьмы? Русалки? А почему сама не ушла?

С ним, по крайней мере, Нина об этом говорить не будет, скорее всего – не будет, даже если очень сжалится над подопытными детьми, которые то ли есть, то ли нет. Слишком велик риск, влипнуть к Финку на верстак и втащить туда Марию, а следом - и его.

Финку едино в самом деле, чью плоть пользовать. Сняв голову, по волосам не плачут. Пауль вытряхнул на стол содержимое своего портфеля и, потужив мгновение, ножом срезал перегородки: одну справа, другую слева. Теперь можно тот вставить в этот и закрыть.

Все знают: у Гэдке есть серый кожаный портфель. По уставу не положено, только доктор… Что с него возьмёшь.
Тихо стало. Рита царапается. Пустил, вошла, села напротив.

- Уехали, - говорит. – Господи! Какое счастье, что можно – без никого! Я закрывала дверь: вообще не слышно. Тебе хочется спать?
- Мне? Хочется проснуться.

- Вот, Пауль! Ты во истину - мастер точных движений, языком и мыслью – тоже. Именно - «проснуться». Можно бы? Только - нет. Спросить хочу и сказать.
- Говори. Слушаю тебя.

- С некоторых пор… С минуты, когда он перестал быть, мир сделался чудовищным.
- Нет.
- Почему нет?

- потому что мир, в котором мы живём, всегда таков, по крайней мере, с момента твоего рождения. Дядя Карл защищал тебя, держал незыблемой прозрачную стену, позволяющую видеть, но не позволяющую касаться. Она упала. Следует поднять.

- Как?
- Вспомни Мюллера, сказанное ему. Других рекомендаций нет.
- Если так, слушай. Представляешь, Пауль! Я – преступница: о многом умолчала из тех дней…

Чем дольше слушал Гэдке, тем ясней и покойней становился взгляд, умиротворённее улыбка.
- Хочешь, принесу тебе мороженое, - предложил по завершении рассказа брат сестре.

- Что принесёшь?
-Мороженое, ты не ослышалась. Я знал, где продают, но руки-ноги не доходили.

-Причём тут! Разве об этом я просила?
- Конечно. Выполни рекомендацию Мюллера и поймёшь: вот решение задачи.

1. To go sightseeing - осматривать достопримечательности (англ.).
2. Форзац - лист, соединяющий книжный блок с переплётной крышкой.
3. Ляссе - шёлковая ленточка-закладка.
4. Зигмунд Рашер - врач в концентрационном лагере Дахау.
5. »Кто еврей, решаю я> - приписывается Герману Герингу.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/08/09/1420