Баттерфляй

София позвонила в двенадцать ночи.
- Я тебе звоню весь день! - голос был недовольный, и что-то настораживало.
- Я только вошла. Сегодня был заключительный концерт джазового фестиваля. Только успела расстегнуть молнию на платье, и ты звонишь.
- У меня горе, умер Саша.
Шестичасовой джазовый марафон образовал в душе Ирины мощный заслон, душа на трагедию упорно не отзывалась. В ушах по-прежнему звучал саксофон, отбивали дробь барабаны, и в такт им вторили серебряные башмачки с металлическими набойками степистки Роксаны Баттерфляй, порхающей по сцене, словно бабочка. Но пора было реагировать.
- Ужасно! Как это случилось? - произнесла она с небольшой задержкой.
Это было действительно ужасно, у Софии умер единственный близкий человек, ее племянник. Он был моложе Софии на двенадцать лет, на него было написано завещание, и именно он должен был, в конечном итоге, похоронить ее, а не наоборот.
- Не знаю, Саша был дома один. Позвонила его жена, она с кошками на даче. Бросила мужа одного, главное для нее — кошки! Сын не дозвонился отцу, вскрыли дверь, а там Саша, мертвый.
- Видишь, что есть семья, что нет, конец один. И нас ждет та же участь.
- Так мы о нас говорим, или о Саше?
- Конечно, о Саше.
- Его жене все было мало, даже на Байконур на заработки его посылала. Совсем мужа не берегла.
- Да, на ком едут, тот уходит первым.
- Теперь хоронить надо.
- Не ты же будешь хоронить, у него есть семья: жена, дети, внуки.
- Жена приедет, жди, может, после похорон.
- Софи, ты что тупишь? Она же не на Байконуре, а на даче.
- Все его друзья умерли, один за другим. Андрей, как ты знаешь, умер в прошлом году. Гроб некому нести.
- У него же сыновья, двое?
- Трое.
- Это нас с собой некому будет хоронить, а у него аж трое сыновей. Есть кому гроб нести! Его тело предадут земле?
- Его подхоронят к матери.
- Так какой гроб и куда нести? Софи, не тупи!
- Я за день обзвонила всех, ты пойдешь на похороны?
- Я его видела один раз. Если ты хочешь, я тебя поддержу.
- Не один раз, а целый день. Вы даже танцевали!
- Я не помню, чтоб мы танцевали, хотя, может быть, ведь на свадьбе есть танец свидетелей. Я помню, что на обратном пути, в электричке, я с ним ругалась.
- Ты не ругалась, ты огрызалась. Он хотел тебя в любовницы.
- Ну, в любовницы — сильно сказано. Просто, встретиться. А я ему сказала, что на фиг надо, зачем мне женатый мужчина. У меня было отвратительное настроение. Это ты гуляла на свадьбе, оторвалась по полной, познакомилась с молодым человеком, и сидели вы, голубки, напротив меня в электричке, словно у алтаря: торжественные и незащищенные, окутанные облаком зарождающегося чувства. Ты была хороша, как сочный персик. Рядом с тобой Мирон не смотрелся: такой деревенский увалень. Ты - белокожая, зеленоглазая, словно хозяйка медной горы: золотая коса змеится по зеленому платью. Прижавшись к Мирону и, закатив глаза, ты произнесла: «Правда, мы смотримся?».
- А ты, помнишь, что ответила ты? Мирон очень обиделся, он запомнил твои слова.
- Конечно, я помню! Я ответила, что если его помыть, побрить и приодеть, может вы и будете смотреться, но с натяжкой. А что я должна была ответить, если он не тянул и близко? Потом, я же говорю, у меня было плохое настроение. Я была свидетельницей на свадьбе, я оберегала молодоженов, они парили в небесах, это был их день. Я что, видела свадьбу? Я помню только, как мать и сестра жениха напились. Сестра в туалете упала и разбила голову об унитаз. Вот кровь я помню, как вызывала скорую помню, как встречала у ресторана врачей. А ты со своим: «Правда, мы смотримся?».
- Так мы о нас, или о Саше?
- Конечно, о Саше. И, конечно, я его помню, но помню молодым. Он был красив, у него были сочные пухлые губы и добрые глаза. А эта свадьба принесла нашей подруге двоих сыновей, тебе - десять лет любви с Мироном, а мне - одни хлопоты.
Я пойду на похороны, если ты этого хочешь.

София добилась своего, обеспечив Ирине бессонницу. Перед закрытыми глазами кружилась танцовщица: оттолкнувшись от настила сцены легким касанием блестящих набоек, степистка взлетала вверх в потоке света,  ее рукава-крылья и шаровары раздувались музыкой джаза и, словно насекомое, случайно влетевшее в замкнутое пространство, она неистово металась по сцене, а ударяя в такт барабанам по настилу, выбивала в памяти Ирины мгновенья прожитой жизни, совсем не такой прекрасной, как полет бабочки.