Юрий молчанов повесть я буду с тобой до конца

 
Я  БУДУ  С  ТОБОЙ  ДО  КОНЦА

ГЛАВА I
Я, Молчанов Юрий Александрович, молодой специалист, получил свой первый отпуск на Братском алюминиевом заводе, с путёвкой в кармане поехал в санаторий. На вокзал я приехал задолго до прихода поезда. Ходил по перрону, закрывал глаза, останавливался, затем медленно шел дальше.
Пассажиры торопились к выходу, несли свои чемоданы, а за некоторыми торопились нагруженные носильщики. Все спешили, некоторые бежали, словно за ними гнались.
Постукивая на стыках, поезд пришел на станцию, втиснулся в ряды стоящие на путях стадо грузовых вагонов. Стал пробираться, по узкой щели, на магистральную ветку железнодорожного пути, тревожно гукая. На станции стояли груженные лесом платформы, темные, залитые нефтью цистерны и бетонные столбы для линий электропередач.
Поезд замедляет ход. Электровоз похожий на гигантского жука замирает на месте. Отъезжающие стали занимать свои места.
Поезд тронулся. Я отодвинул штору. За окном виднелась родная земля. Виден был чудесный мир родного края. На сердце было и тревожно, и радостно, спать не хотелось.
На солнце рельсы блестят, отливают серебром, стремительно поезд разматывает ровную ленту вперед – в сторону санатория. Дорога, убегающая вперед, напоминала цветом серебристый тополь. Поезд, как гигантский дракон пожирал километры шпал, бесконечную ленту проводов, телеграфные столбы, с редкими остановками продолжал мчаться
Такая поездка приводит в движение наши чувства и мысль. Даже самый равнодушный человек не сможет отвернуться от окна, не останется равнодушным при виде мелькнувшей березки, полоски меж крутых берегов сибирских рек. И что за невидаль эта березка, а увидишь ее, и в душе забродит щемящего восторга чувство – Родина мелькает перед твоими глазами.
В дороге мысль течет равномерно и спокойно, незаметно переходит от одного предмета к другому. Правильно, говорят, что в начале пути думаешь о доме, о делах и заботах, которые там остались позади, но держат тебя все еще невидимыми таинственными нитями. Увеличивается расстояние, и вдруг начинаешь думать о цели своего путешествия – как встретят тебя в санатории, что следует предпринять для того, чтобы отдых в санатории прошёл веселее.
Поезд, стуча на стыках и раскачиваясь, катился на юг. Таранил широкой грудью воздух, уносил пассажиров все дальше и дальше от дома. За окном проплывали родные, живописные поля и горы. Многих укачивало, они сладко дремали под мерный стук колес. Спали не все. Кто читал книгу, кто сидел, погруженный в свои мысли, кто перелистывал журналы. Некоторые вели беседы.
В санатории, меня уже ждал приготовленный номер.
– Ваше имя? – спросила регистраторша. Записала мои данные. Вручила ключ и подсказала, как пройти до номера моей комнаты.
Разложил вещи в комнате, пошел знакомиться с местностью. Думал, куда бы направиться.
Шел медленно, разглядывая территорию санатория, витрины магазина.
Подошёл к бювету. Девушка пила медленно, а когда пить кончила, я попросил у неё стакан. Она посмотрела на меня и протянула мне стакан. В стакане еще находилась вода. Я опустил стакан, и капли падали на пол, как слезы. Она, увидела это, еще раз улыбнулась.
Мы познакомились. Её звали Светлана. Она жила в этом городе, а в данное время отдыхала в санатории по путёвке.
Я погрузился вместе со Светланой в извивы ритма музыки, доносящиеся из репродуктора. Ощутил, как какие-то чувства появляются во мне, превращаясь в одно неописуемое желание. Взял ее за руку и повел к выходу.
Мы гуляли с ней по улицам.
На вымытом асфальте блестками, будто он обсыпан мелким стеклом, играет свет фонарей. Из-за шоссейного горизонта, с гудливым, упругим шуршанием летят автомобили, несутся, стремительно, обгоняя друг друга, и так же внезапно исчезают.
Мы договорились встретиться утром.
На свидание я пришел пораньше.
Ясное было утро, теплый воздух. Светлана шла без головного убора, у встречных знатоков вызывая восхищение и это восхищение было ей приятно. Она ощутила всю грацию своих движений и словно увидела, как блестят ее золотистые волосы, как прелестно ее нежное лицо, и глаза, – это было на редкость сладкое чувство. Ветки деревьев и кусты сами казались небесными. Распластанные в прозрачном воздухе, они на фоне яркого синего неба, не повстречались ещё пылью и жарой. Вся эта красота, вокруг были лишь частью ее радости – радости быть любимой. Душа замирала.
Светлане казалось, что она не идет, а летит: внутри ее все пело. Ей хотелось обнимать всех прохожих. От переполнявшего ее счастья она улыбалась, и казалось, что все вокруг счастливые.
Она подошла ко мне, мы поздоровалась. Эта минута была для нас напряженной. Светлана нарушила молчание; ее слова как сигнал, что хватит разглядывать друг друга. Она заговорила, и меня взволновали ее слова.
– Ждешь давно? – спросила она.
– Минут десять.
– Я этого стою.
Она подтолкнула легко меня локтем.
Светлана накрашена элегантно, черной тушью тонкой линией обведены глаза, малиновым блеском мерцали губы. Можно было увидеть, сколь она придирчиво готовилась к встрече.
Мы стали разговаривать, как старые друзья. По-разному встречаются старые друзья. Некоторые в общении восстанавливается сразу; а некоторым нужно время, чтобы снова сойтись.
Я долго разглядывал ее милое лицо с блеском во взгляде и чуть розоватыми щеками.
– Я умирал от тоски по твоим глазам.
– Я знаю, – согласилась Светлана, и необъяснимая смешинка скользнула по её губам.
Мы бродили по заповедным местам, сходили в кафе и вечером договорились вновь встретиться. Она пригласила меня на день рождения.

ГЛАВА II

Именинница, в шелковом серебристом платье, с прекрасным бриллиантовым фермуаром на обнаженной шее, встречала гостей и принимала поздравления. Ей подносили цветы, нарядные коробки конфет, прихотливо украшенные торты и хрустальные флаконы с духами. Она приветливо улыбалась мужчинам, целовалась с дамами.
Я вошёл, все уже расселись за столом, приветствовал присутствующих, поцеловал руку хозяйке дома и сел за стол. Сначала почувствовал себя не совсем ловко среди незнакомых людей. Сидел, как бы смущался. Но вскоре освоился.
Я случайно оказался за столом напротив студентки первого курса педагогического института. Её звали Верой. Одета она была по моде. Её платье с кружевным воротом из голубого шелка было элегантным. На нем не было дорогих украшений из серебра и золота, только у ворота висело несколько нитей крупного жемчуга, а в ушах сверкали серьги с двумя изумрудами.
 Она не решалась взглянуть в мою сторону, будто боялась чего-то. И в то же время ее влекло поглядеть на нового гостя, обо мне говорили, что я писатель.
Но вот глаза наши встретились. Она была прекрасна! Не воображала, не кокетничала, не скромничала, не напускала на себя показного интереса.
Она, наверное, никого еще вообще не любила. Ее все любили: подруги, знакомые.
Гости произносили тосты в честь именинницы. Наконец, задвигались стулья, заиграла музыка. Присутствующие весело разбрелись по залу. Вера увидела перед собой склонившегося в поклоне меня. Она не предполагала, что я могу пригласить ее. Моя рука обхватила талию молодой женщины, лица наши сблизились настолько, что оба ощущали горячее дыхание друг друга, груди слились воедино, отставленные в сторону руки переплелись... Мы начали танцевать танго.
Несколько раз я приглашал Веру на танец. Вечер закончился, а мы так и не обмолвились ни единым словом.
Гости стали расходиться по домам.
На улице было темно. От рассеянного лунного света на траве искрилась роса. Очутившись на свежем воздухе, Вера облегченно вздохнула. Все, что она пережила там, в душном зале, внезапно куда-то отступило, и на мгновенье упрекнула себя в непоследовательности.
Она незаметно овладела моими мыслями и чувствами, моим воображением. Физического влечения я не испытывал к ней. Мне не могла прийти в голову мысль, взять ее за руку, обнять или поцеловать. Я не знал, что же, собственно, мне от нее нужно. Мне было достаточно, что она существует на свете, что она рядом со мной, что я могу ее видеть.
Мы медленно шли по улице и смущенно молчали, это был трепет без слов. Вокруг фонарей, бледно-желтых глаз автомобилей темнота казалась синей. Мне было радостно и в то же время немного грустно, оба эти чувства слились во мне в нерасторжимое единство. Иногда она сбоку быстро взглядывала на меня, иногда я смотрел на нее, на ее нежный профиль, на золотистые волосы.
Мы свернули с улицы, и пошли по дорожке. Молчание не тяготило нас: оба хорошо понимали, что никакими словами не сможем сказать так много.
Была прекрасная ночь! Мириады ярких звезд, этих неведомых, далеких миров, посылали свой привет Земле. Вера задумалась. Внезапно мысли ее оборвал мой голос.
– Давайте немного побеседуем, – предложил я. – Почему вы избегаете меня? – спросил  я. – Хотите, почитаю вам стихи?
Вера замедлила шаг, возбуждение сошло с ее лица, но она продолжала идти молча. И только когда увидела дом, на губах ее появилась улыбка, и она вновь принялась в такт шагам размахивать своей сумкой.
– Вам не покажется дерзостью, если человек, решится вслух выразить восхищение вами? Вы все равно угадаете это по его глазам! – снова заговорил я.
– Видите ли, – ответила Вера, – когда тобой восхищаются знакомые мужчины, это называется навязчивостью, а когда восхищаются незнакомые, это называется приставанием.
– Нет, – возразил я, – это не приставание, это цепляние за жизнь...
Я проводил Веру до дверей, и мы попрощались.
Я понял, что, увидев эти прекрасные, с живым блеском глаза, с круто загнутыми длинными ресницами, наивный и чувственный взор, это милое лицо с полной страсти девушки, понял, что влюбился. Мне показалось, что какой-то самый нежный звук органа проник в моё сердце и оставил в нем лучезарное чувство счастья. Неописуемая радость овладела мной, когда я это понял...
Всю ночь думал о Вере, томился по ней. Чувствовал ее прикосновения всюду: на затылке, спине, бедрах, в особенности на руках. И теперь моя кровь пела страстную, дикую, бесконечную песню о ней, и все мои мечты, стремления, надежды и мысли были только о ней.
Я стал много уделять внимания своей внешности. Душа моя переполнилась неизведанными доселе чувствами. Хотел любить, без оглядки, лишних рассуждений. Смысл жизни я видел тогда в любви.
На следующий день, едва Вера вышла на улицу, я подошел к ней и протянул большой букет роз.
– Надеюсь, Вера, эти цветы вы любите?
– Откуда вы узнали, что это любимые мои цветы? – настороженно спросила она, обуреваемая противоречивыми чувствами. Ее привычная подозрительность, вдруг ярко вспыхнувшая, подсказывала ей, что надо раз и навсегда прервать это странное знакомство. Но, с другой стороны, она чувствовала, что уже давно внутренне привыкла ко мне, что чем-то я ей близок и приятен еще с тех пор, когда она впервые услышала обо мне на вечеринке.
– Случайность, Вера, счастливая случайность, – весело ответил я. – Шел мимо, смотрю – вы выходите...
– И розы тоже случайность! – все еще не могла ни на что решиться Вера.
– А вот розы как раз не случайность. Стоило мне увидеть вас, как я тут же подумал: "Эх, букет роз сейчас бы мне". И вот, пожалуйста. Да берите же, Вера, а то вы меня в неудобное положение ставите перед прохожими.
Вера подумала, медленно взяла букет, с наслаждением вдохнула аромат цветов и задумчиво пошла.
Мы встречались теперь каждый день и подолгу бродили. Я был неизменно галантен, безукоризненно вежлив и постоянно весел и добродушен. Вере было со мной легко и радостно. Так прошла неделя.

ГЛАВА III

Мы с Верой пошли в горы.
Вера была очень терпеливая и смелая, что мне порой становилось страшно за нее. Ведь она могла и со скалы прыгнуть, и на высокое дерево влезть.
Около семи часов вечера. Солнце стоит еще высоко, под ним лежит пышное, серое, с синим отливом крутобокое облако. Похожие на елочки хвощи, другие полевые растения возле наших ног стоят, выпрямившись, погружены в созерцание собственной тени. А темно-синие васильки, как всегда, – точно вытаращенные детские глазки. Высокие ромашки, вьюнки – все они так умиротворенно довольны собой. А белый мотылек на расстоянии шага от нас и не думал улетать с былинки, хотя я чуть ли не смахнул его рукой. Тихо. Лишь самодовольный бас синей мухи ясно доносится до слуха. Блаженно тают в солнечных лучах коричневатые макушки полевицы, словно некое золотое облачко.
Солнце угасало на горизонте, в его неярком свете постепенно, поочередно новые ряды холмов загорались. Освещенные склоны становились похожими на темно-желтые розы: в долинах появлялся голубоватый вечерний туман. Он поднимался все выше, выше: западных склонов зарево потухло, ещё освещенными оставались гребни, но и они, вскоре погасли. Горы тускнели и сливались в плоское изображение на фоне бледного вечернего неба. Наступила ночь. Появилась полная луна. 
Прямо над головой рассыпались огромные звезды. Казалось, они висели на каких-то невидимых проволочках и их едва-едва покачивал ветер. Звезды подмигивали, переливались, будто звали к себе. Присмотревшись, я подумал, что звезды расположены на небе в определенном порядке, спускаясь к горизонту, напоминают широкие аллеи, посыпанные золотым песком.
Вот и сегодня. Еще только восемь вечера, а уж солнце притомилось, упало за лесом на той стороне старицы. Лишь его нежаркие лучи, словно пальцы в волосах, путались в прохладной листве деревьев, золотили донца высоких облаков. Легкие синеватые сумерки, какие бывают весной после таяния снегов, начинали окутывать кусты низкорослой акации
Солнце опустилось за чубатый лесок, росший на невысоких холмах.
В тени за молодыми сосенками звенели проголодавшиеся за день комары. Было тихо, только птицы, оживленно чирикали. Носились между густыми сосенками.  Сквозь деревья в долине реки солнце прорывалось пронзительными оранжевыми полосками.  Лес отпечатал на бугристом берегу черные рваные тени.
Солнце село, и только краешек его раскаленного диска еще выглядывал откуда-то со стороны берега. Розовые лучи теперь уже не падали на воду, а лишь скользили по ней, и вода от этого сразу потемнела, стала иссиня-черной. 
Вечер был теплый. Садились в крапиву мухи. Пахло молоденькой лебедой.
Над нами небо нежно-голубое, но не просто голубое, а самое что ни на есть бледно- голубое. Будь это небо еще чуток голубее, оно совсем потеряло бы цвет, стало прозрачным. Как вода в Ангаре.
Как хороша была эта ночь!
Тепло, нежно и ласково разгорались в небе звезды. Серебристыми полами дивной ризы раскидывался ярко сверкающий здесь Млечный путь. Благоговейной тишины исполненное небо, казалось,  затаилось и ждало какого-то таинства. Притаилась и земля, прелестная в своем смирении и кротком восторге. Месяц  прорезался чуть-чуть одним краешком, но и этого было довольно, чтобы самые вершины этих исполинов выделялись на потемневших небесах. Лес хранил  задумчивое молчание, в потемках точно сторожило что-то невидимое, но внимательное, живое.  Малейший шорох ветра чудился порывом чей-то стихийной встревоженной души, благоухание цветов одурманивало неутолимою  жаждой всех, каким-то горячим и нежным желанием.
Мы расположились около большой сосны. Я положил голову на Верины колени. Она гладила меня по волосам. Мне становилось спокойно, хорошо. Я смотрел на вершины сосен под чистым звездным небом; казалось, что лежу один, никого больше нет. Только я, земля и звезды. Вспомнил, светлую ночь из детства: как в одной рубашке  выбежал из избы и удивился, что в небе так много звезд, что они такие большие. Я, должно быть, впервые тогда разглядел их. Помню, было светло. Долго смотрел бы на звезды, если бы меня не хватились в избе. И теперь меня захлестнуло похожее чувство. Забывшись, я не сводил глаз с усыпанного звездами неба, и мне было хорошо.
Рука Веры словно вливала в меня тепло, и я раскрывался, делался разговорчивее. Как-то незаметно я начал рассказывать ей, что со мной происходило, а она спокойно слушала и все гладила меня по голове; ни разу не удивилась, не напугалась. Начало светать, четче проступали верхушки сосен

На свете есть волшебство – это волшебство природы. В ее непредсказуемости, в ее запахе, в ее красоте,  в ее тайнах.
А сколько алых, красных, розовых утренних зорь видел я! Сколько сиреневых, багровых закатов погасло на моих глазах! Какие яркие молнии, острые, огневые сполохи прорезывали ночное небо! Живые, острые чистые ароматы утра, пряные соки дневного зноя, мягкие запахи вечеров.
Птицы запели незадолго до рассвета. Тысячью звуков жила и дышала природа. Начинался рассвет. Громадным куполом он поднимался. Постепенно все проявилось, как на фотографии, все обнажилось. Рассвет убирал глухое одеяло ночи, все вокруг представало в обнаженном виде, казалось, неправдоподобным, нереальным.
Таяла короткая летняя ночь, как тень, сказочной птицы упавшая на землю от широких крыльев. Обозначались деревья и стали вырисовываться их разнообразные очертания. С такими плавными переходами, что невозможно было уловить, что было минуту назад. Тьма быстро поредела и показала вверху чистую сапфировую синь, книзу почти незаметно переходящую в желтизну, а на западе в то время небо было по-прежнему почти черным. Теперь увидели, что зеленые луга серебрятся от росы. Под живой изгородью в тусклом свете можно было разглядеть двух-трех насторожившихся птиц.
Звезды мерцали до тех пор, пока не исчезли все.
И вот начинается рождение нового дня. Уже все предрассветно обозначилось. Начинающее синеть небо, готовые проснуться и порозоветь облачка. Я смотрел на рождающую зарю. Она захватывала все больше пространства над головой в каждое следующее мгновение. На севере меняется тихий, зеленоватый свет. Позже над чертой горизонта показывается бордовый солнечный сегмент. Застывает он на месте и неподвижным остается долго. После, неохотно ширится, растет.
Этим волшебством я не перестаю удивляться.
На ветку березы села и залилась серая длиннохвостая птичка, защелкала напряженно, в полный голос, вызывая солнце. Она взмахивала крыльями, перепрыгивала с ветки на ветку, перышки на ее шейке становились дыбом, она щелкала, напряженно и страстно улетала и снова возвращалась.
Ночные тени еще покоились в долине. Ночная тьма тихонько прячется в густой листве деревьев, в ущелья гор и трещины камней, прячется в кружевах травы, окропленной росою. Ласковой улыбкой улыбаются вершины горы. Этот стремительный и яростный рассвет надо видеть.
Небо скоро покраснело. Серый цвет перемешивался постепенно с красным. Кое-где небо стало серовато-фиолетовым. Сквозь красные облака прорезались золотистые лучи. Все кругом обозначилось отчетливо. Заря расступилась, и на землю потекли потоки золотых лучей. Блестящим малахитом засияли: зелень полей, листва деревьев и трава. Все вокруг улыбалось.
Наступило утро. Туман начал таять на глазах и терять свой пепельный цвет, наконец, совсем исчез. Лучи солнца полились в разные стороны.
Со всех сторон стрекотали стрекозы, откликались перепела, а между махровыми цветами жужжали шмели...
Какое прекрасное раннее утро! В грудь вливается душистый воздух, навевая радость и покой. Нас пронизывала предрассветная прохлада; даже рука, которая лежала у меня на лбу, застыла. Вера сидела спокойная. Белая в утреннем свете, словно мраморная. Я сомневался, слышала ли она, что  рассказывал ей.
Мы пошли домой. Когда подходили к городу, было уже около девяти часов. Над городом летал тополиный пух. Крупными пушистыми снежинками он носился в воздухе, застревал в зеленой листве деревьев, прилипал к стенам домов, к телеграфным столбам, припорашивал дороги. Легкий ветерок сбивал его в хлопья и гнал вперед, волну за волной. Комьями ваты лежал пух в придорожных канавах, у ворот, под заборами.

ГЛАВА IV

Однажды Вера пригласила меня к себе на чашку чая.
– Приходи ко мне сегодня в гости.
Я посмотрел на нее с изумлением.
– Я одна. Буду ждать. В двери не стучись, никто не должен знать, что ты пришел.
Вера говорила об этом так просто и естественно, словно звала меня на обычную прогулку.
Меня охватило волнение. Не мог ни о чем думать, кроме Вериного приглашения. Вечером я попытался читать, но ничего не получалось. Меня ничто не занимало, я нигде не находил покоя. Даже боялся этой ночи, боялся того, что может произойти. Меня еще никто никогда так не приглашал, и боялся, что не сумею, вести себя как следует. Отдает ли вообще она себе отчет, сознает ли, что она делает? Хочет ли Вера меня как мужчину или она просто с ума сошла? Я должен был отказаться, отказаться ради самой Веры, ведь мог ее скомпрометировать, мог причинить ей вред. Я и Вера уже не дети, мы не должны играть с огнем. Но если у Веры не только порыв, увлечение, а что-то гораздо большее? Этого большего я и боялся, и жаждал. Впервые я спросил себя: люблю ли я её? Я не анализировал своих чувств, просто тосковал по ней, страдал.
В назначенный час я осторожно вошел в комнату.
Вера сидела в ожидании меня. Когда я вошел, она радостная подошла ко мне.
Словно очнувшись от прекрасных сновидений, широко раскрыла глаза и пристально взглянула на меня, внезапная догадка обожгла ее, словно огонь. Как хорошо, что темно, и я не увижу ее смущения! И чудесное превращение мира, и все, что она ощутила в нынешний вечер, произошло от того, что между Верой и мной возникло нечто необычное. И от этого «нечто» сердце трепетало так, что готово было выскочить из груди, и стало все вокруг таким значительным, исполненным удивительно глубоким смыслом. И впервые в жизни на сердце у нее при виде парня потеплело.
Она внезапно почувствовала желание прильнуть к моей груди, провести рукой по складкам на лбу, почувствовала, что я стою рядом, молча, осторожно, и ей стало так радостно и так тревожно от какого-то не совсем еще понятного ей предчувствия, она зажмурила глаза и тихонько прислонилась к плечу.
Юрий тихо проговорил:
– Вера... я... давно хотел сказать тебе...
Вера медленно подняла голову, приложила палец к губам:
– Тихо, молчи, Юра...
Она словно боялась, что снова разрушит то удивительное состояние, которым были полны оба и которое чувствовали только мы двое. Маленькая горячая рука Веры сжала мою руку.
Стояли долго, почти ничего не говоря. Я мягко, осторожно гладил ее волосы. Вера чувствовала тепло и легкую дрожь моих рук, и незнакомое ей чувство острой, мучительной радости наполняло ее.
Теперь могу сказать тебе правду: я люблю тебя. Да ты и сам это знаешь. Люблю очень. Как бы ни было мне грустно и трудно, стоило лишь поймать мне твой взгляд, увидеть твою улыбку, и я забывала обо всем. Кажется, в эти минуты я была счастлива.
Вера была бесподобно красива.
Комната прибрала, насколько было возможно: обеденный стол накрыт белой скатертью, на письменном столе поставила букет цветов. Постельное белье благоухало свежестью.
Стала занимать меня фотографиями. Её фотографии рассказывали о поездках по стране и за рубеж.
– Я очень несчастлив! – добавил я.
– Меня удивляет, – заметила с улыбкой Вера. Почему вы не женились?
– Не удивляйтесь, – мягко возразил я, – в наше время мало достойных людей. Девушки выходят замуж легко, ради удовольствия, и через год уже разводятся. Но я не могу так: человек должен жениться один раз. Один раз он может и должен построить счастливую семью.
Вера включила электроплиту и поставила на нее чайник.
Зашумел чайник. Она занялась заваркой чая. Вынула из шкафа заранее заготовленные вазы с конфетами, фруктами, бисквитами, достала бутылку шампанского.
Может, Веру влекло ко мне чисто женское любопытство. Подкупало то уважение, которое я выказывал в обращении с нею, а может быть, слушая меня, сопереживая моим мечтам и воспоминаниями. Вера тешилась честолюбивой мыслью, что она, Вера, которую все считают легкомысленной и глупой девчонкой, участвует как сотворец в писательском труде. Может быть, даже лелеяла надежду, что от общения с писателем к ней перейдет частица того высокого духа, которым она восхищалась, читая мои книги. Возможно, пребывая в этой благостной вере, охваченная своеобразным опьянением творчества, Вера без сопротивления отдалась бы мне, как отдаются порою невиннейшие из жен жрецам литературы в надежде приобщиться к святыне хотя бы посредством греховного сладострастия. Да, если бы я повел себя иначе. Вера, вероятно, отдалась бы мне, даже не изведав божественного напитка страсти. Отдалась бы, сожалея, страдая, испытывая муки разочарования, и – все-таки отдалась бы.
Я наклонился к ней и сказал:
– С тех пор как мы встретились, я не перестаю думать о тебе. Я думаю о тебе весь день. Я люблю тебя. Если мне суждено завоевать тебя сейчас, то ты даже не представляешь, что это означало бы для меня.
Я обнял ее и стал целовать. Продолжая обниматься, мы передвинулись к дивану и сели рядышком. Я взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы. Она ответила. Губы у неё были горячими и жадными. Я просунул руку ей под халат. Кожа была гладкой, теплой и такой нежной, что у меня даже сердце защемило. Она вдруг замерла. Я еще раз поцеловал ее и запустил ей под халат и другую руку. Они гладили ей спину, плечи, шею… Вера обняла меня и прижалась ко мне. Мои руки скользнули ей под лифчик, и я ощутил ее нежные груди в своих ладонях. Потом моя рука скользнула вниз, стала гладить ей живот. Я целовал ее в шею, в плечи…  Моя ладонь забиралась все ниже, ниже…

Я молча привлек девушку к себе и стал страстно целовать ее лицо, шею, боясь в то же время испугать ее своим натиском. Губы Веры дрожали, она шептала мне в ответ, что тоже любит, что полюбила с первого же взгляда, как только увидела...
Поцелуи становились все жарче и продолжительнее. Девичий стан в моих объятиях извивался и дрожал. В неясном свете, проникающем сквозь открытое окно, я видел бисеринки пота у нее на лбу, прилипшие спутавшиеся волосы.
Вдруг Вера ахнула и затихла, словно в забытьи откинувшись. Я не воспользовался беспомощностью девушки. «Я ничего не буду сегодня с нею делать! Пусть Вера привыкнет к своему новому состоянию. Она еще не вся отдалась во власть мужчины, не переступила черту, за которой начинается взрослая жизнь женщины с ее радостями, тревогами и волнения
– Нет, Юрий, не надо! – вдруг почти простонала она.
– Пожалуйста, милая… – Я целовал ее грудь, а она прижимала к себе мою голову.
– Ох, Юрий! Нет! Нет!
Я хотел развязать пояс ее халата, и тут она остановила меня.
– Нет! Юрий, Не надо этого! Нельзя!
Я попытался целовать ее, но она отвернулась.
– Хватит, Юрий! Так нельзя! – повторяла она. – Это все…
С минуту я держал ее, прижимая к себе. Потом она оттолкнула меня и встала, поправляя распахнувшийся халат.
– Мы уже не дети, Юра. Не надо так заводиться!
Я взял ее руку, поцеловал и прижал к своей щеке.
– В том-то и дело, что мы уже не дети, – сказал я хрипло.
Она наклонилась и поцеловала меня.
– Ты милый! – И вышла на кухню.
Я последовал за ней.
– Вера, сказал я, – это очень скверно с твоей стороны, так меня дразнить!
Она подняла голову. На лице ее была обида.
– Но я вовсе не дразню тебя, Юра! – сказала она очень серьезно. – Мне кажется, я влюблена в тебя.
– Вера, я люблю тебя! Ты для меня – все! Я люблю тебя, люблю!
– Господи, как я хотела это от тебя услышать!
Мы оделись и пошли бродить по городу. Бродили долго в ту ночь, обнявшись и прижавшись, друг к другу. Говорили, говорили. О тысячах разных вещей…
Ночью она была нежная, любящая, преданная, готовая сделать все, лишь бы мне было хорошо. Мы с головой погружались в волны любви, и нам было совершенно безразлично все, что окружало нас. В первый раз в жизни я совершенно обезумел от страсти к женщине. Я готов был для нее на все.

ГЛАВА V

На следующий день мы снова встретились
Когда мы встретились, то были очень счастливы. Я в объятиях покружил Веру.
– Этот вечер мой, я не отпущу тебя. Мы сейчас поедем куда-нибудь!… – Утвердительно произнес я
– Но куда, куда?.. Боже мой!
– Выбор за тобой, – корректно поклонился я, еще более влюбленный в нее за эту неповторимую гарантию испуганного согласия, и, не глядя, протянул ей свежий номер газеты.
На развернутый лист с объявлениями о приглашениях в кафе и рестораны падали тихие нежные пушинки тополиного пуха. Мы склонились над газетой и стали выбирать, куда можно поехать. Выбрать что-нибудь попривлекательней, водя пальцами по строкам и воркуя, как заговорщики. Под конец мы надумали поехать в ночной  клуб. Мне лестно было показаться на людях с такою блистательной дамой.
Это был компактный зал с интимной подсветкой и с крохотной эстрадой. Диваны, кресла и стулья в клубе были обиты зелёной кожей с золотым тиснением, что само по себе стоило целое состояние. Столь же ценными были и столики, сделанные из кованой меди. На деньги, вырученные от их продажи, можно было в течение года кормить семью из четырёх – пяти человек, даже если бы она предпочла столоваться в баре или в кофе.
Уселись за столик. Я огляделся по сторонам и спросил, что Вера будет пить.
– Хочу в этот вечер почувствовать себя свободной от всех и всего, кроме тебя; пусть официант принесет нам коньяк «Арарат», который обладает потрясающей способностью видоизменять и преобразовывать мир.
Через некоторое время с большим уставленным подносом в руках подошла красивая женщина лет тридцати с полными со вкусом накрашенными румяными губами. Она с гостеприимной представительностью и приветливостью в глазах, оглядела гостей и с ласковой улыбкой почтительно поздоровалась с нами. Несмотря на большую ее выставленную вперед грудь и назад голову, женщина эта ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу и приняла заказ. Через несколько минут официантка появилась снова, поставила поднос и ловко сняла и расставила по столу графин, закуски и фрукты с конфетами. Окончив это, она с улыбкой ушла.
Я взял графин, налил в хрустальные фужеры золотисто-коричневый напиток. Мы приподняли фужеры и слегка прикоснулись ими. В один голос сказали: – За нас! – и отпили маленькими глотками содержимое фужера.
Глоток вкатился в меня с первыми тактами музыки: на эстраде появилась светловолосая молодая девушка. Под музыку она совершала какие-то змеиные телодвижения.
Потом вышла очередная исполнительница, – ее искусство вызвало в зале куда более заметное чувство. Зал реагировал экспрессивно, и кто-то даже крикнул «Браво!»
В целом сценические действия развивались достаточно однообразно. Девушки танцевали и развлекали публику, а когда заканчивался номер, удалялись со сцены. Кое-кто из них растворялся в зале. Одна из них, набросив на себя что-то вроде туники, прошла в зал и уселась за ближайшим к нам столиком, составив компанию мужчине с широкой крепкой спиной – лица нам их не было видно. Хозяин стола сидел неподвижно, запрокинув голову.
Мы невольно обратили на них внимание. До нас не доносились слова, о чем они разговаривают.
Мы танцевали. Слушали музыку. Я проводил Веру домой.
Наступило утро. Завтрак окончен, мы встретились и поехали на пляж. На пляже масса народа. Только посредине его, параллельно и перпендикулярно заливу, были никем не занятые дорожки, по которым пробирались мы в глубину пляжа. Я скинул сандалии и пошел босиком, потом заметил свободный квадратик и решил раздеться.
Вокруг много было женщин, самых разных: молодых и постарше, длинноногих, стройных, полных, рыжих, блондинок, брюнеток, шатенок – любых!
Руки сами по себе невольно порываются скорее сбросить одежду, чтобы влажная кожа впитывала в себя ослепительный свет. Обнаженные плечи, шея, грудь – все, что открыто лучам, радостно откликается на ливень звонких солнечных стрел, пронизывающих до самых костей. В очереди у будки для переодевания стояла и Вера.
Я повернулся к солнцу, ощущая его на лбу, на щеках и губах, переминался с ноги на ногу, закрыв глаза.
Теперь можно купаться.
На Вере купальник был ярко-красным, под губы и ноготки. Лента материала, взятая в сборку и наложенная на лиф, прикрывает его, оттого кажется, что на груди ничего кроме этой ленты и в помине нет. Есть в этом что-то сексуальное. Ее глаза светятся. Она улыбается, зовет меня искупаться. Мы пошагали к воде.
Хорошо видны были камешки на дне, наша тень скользила по ним. Я поплыл. Доплыл до гряды черных валунов и опустил ноги среди мохнатых колышущихся стеблей. Вера догнала меня и тоже стояла, отдыхая. Волны сзади подталкивали в спину, и приходилось балансировать, чтобы удержаться на скользкой поверхности камней. Вера смотрела вдаль, на море, и тогда белые бурунчики бежали прямо в лицо, то – на яркую полосу пляжа, пенные полосы удалялись, размываясь у самого берега, оставляя пузырящиеся клочья на песке.
Вера барахтается на спине, смеется. Вся эта катавасия в воде увлекает ее, в этот момент, кажется, она не вспомнит ни о ком. Потом она нырнула чуть ли не на самое дно, чтобы предотвратить столкновение с большой еле живой рыбой, которая несла спокойно свое тело в морских водах. Чем глубже погружалась она в воду, тем вода казалась холодней. Она плавала хорошо – искусству плавать под водой с открытыми глазами она научилась на черном море.
Уже на песке, на покрывалах Вера лежала на животе. Мокрые волосы  прилипли к ее лицу, к плечам. На коже крупные капли воды.
Море было просто наше, солнечная рябь на нем, слепившая глаза даже через прикрытые веки, шорох перекатываемой прибоем серой гальки растворялись, плавились в ярком ультрамарине высокого, бездонного неба, сливаясь со смолистым духом леса.
Мне хотелось спросить у нее, почему все становится легче и проще, когда она рядом, но гордость не позволила спрашивать об этом сейчас, да и вообще такой вопрос прозвучал бы риторически.
Спустя несколько дней, мы решили искупаться ночью в речке.
Вечером мы поспешили к излучине реки. К ней вела извилистая каменистая тропинка, заросшая по сторонам травой. Тропинка кончилась у крутого песчаного обрыва, по которому опускалась длинная деревянная лестница. У подножья лестницы лениво плескалась вода.
Кругом ни души. Только мы да тихая излучина реки.
Когда сошли с лестницы, глаза Веры привыкли к темноте. Луны не было, но звездное небо отражалось в воде. Она поспешно сбросила одежду. В купальнике Вера побежала и окунулась с головой. Нежная прохлада охватила ее. Ей хотелось закричать от радости, такой восторг она вдруг ощутила. Вода ласкала кожу и возвращала к чему-то необыкновенному. Вода была прозрачная, чистая. Вере казалось даже, что она видит свои ноги, напоминавшие легкие тени. Повернувшись на живот, она поплыла дальше. Ее руки и ноги непроизвольно делали привычные движения, и она легко держалась на воде. Время от времени переворачиваясь на спину, отдыхая с полузакрытыми глазами, смакуя удовольствия, она была полна решимости продлить пребывание на воде до полной усталости, той приятной усталости, после которой засыпают, как в детстве.
Я прыгнул вслед за ней. Поплавали и вышли на берег.
– Ух, х-холодно, – зябко передернула плечами Вера, чтобы согреться, доверчиво прижалась ко мне. Так просто, словно мы старые добрые приятели.
Она толкнула меня локтем:
– Пойдем лучше погуляем по берегу.
Лесной ветерок заигрывал с деревьями. А старые деревья смотрели на все сверху вниз, качались, шептались.
Я в плавках шел следом за ней. Потом поднял глаза и посмотрел на Веру. Ночью в купальном костюме она выглядела на редкость соблазнительной. Кожа такая чистая и нежная, прямо как у ребенка. 
Что останавливало меня от соблазна овладеть Верой? Боязнь потерять такое создание. Или я хотел читать эту интереснейшую недочитанную книгу, которая увлекала, взбудораживала и открывала все новые и новые захватывающие страницы чистой непознанной любви, которой я еще не испытывал.

ГЛАВА VI

На следующий день вновь пришел к Вере. Подошла ко мне, не спуская с меня глаз.
От прерывистого дыхания грудь ее вздымалась.
Стройная, влекущая Вера стояла рядом. Страсть внезапно охватила меня, кровь забурлила во мне. Я сжал ее руку и почувствовал, что дрожит она вся. Хотел ее успокоить и обнял ее стан. Волна счастья охватила меня. Вера дрожала от блаженства и откинула голову.
– Что я хотела сказать... – произнесла она со страстной решимостью.
Я потерял голову, опьянев от сладостного волнения, решил прижать к себе это упругое, молодое тело. Она стала слабо сопротивляться, отклонялась, ее золотые волосы рассыпались по плечам, но глаза, горели полные жаркой страсти. Лицо обращено ко мне. Тихим, еле слышным голосом Вера проговорила:
– Ты любишь меня?..
Услышав эти слова, я прижал ее к себе.
– Да! – сказал я. Взволнованный её преданностью, почувствовал к ней заботливую нежность. Противиться этому чувству не стал. В этот миг сладкое забвение освободило души обоих от всего тягостного и ясное, тихое счастье охватило нас.
Я наклонил голову к ее лицу; она отвернулась; я искал ее горячие губы. Говорил слова любви, а руки держали ее крепко, как ребенка. Она тихонько застонала, не открывая глаз. Я прильнул к её губам, и божественный огонь побежал по жилам. Это было неописуемое блаженство.
Она ощутила мою руку на своем нежном теле. Ей понравилось мое прикосновение. Вера ласково провела пальцем у меня по животу и бедрам.
– Юра... – чуть слышно прошептала она.
Затаив дыхание, крепко я прижался к ней. Она закинула руки за голову. Вырисовывались полные упругие груди, тонкая талия, переходящая в округлые бедра.
Сознавая, что ее изучают, она улыбнулась.
– Ничего нас больше не разлучит, – сказала Вера, кладя свою руку в мою руку. – Что бы ни было, я имею, наконец, право быть счастливой, жить полной жизнью, отдаться своим мечтам, своим грезам.
Я молча поцеловал ей руку.
На следующий день мы отправились опять купаться. Она надела потрясающий купальник. В нем Вера так привлекательно выглядела, что все вокруг на нее пялились. Вера одновременно заворожительно и в одежде, и без ничего. Красивые прямые ноги, стройная фигурка… Движение изящных рук плавные, грациозная походка… Я был на верху блаженства. А как на нее смотрели мужчины и женщины! В их взглядах я читал одно: зависть.
А она прекрасно знала об этом. Я неоднократно говорил ей, как она прелестна. Она только улыбалась в ответ.
Накупавшись, мы лежали на песочке, нежась на солнце. Мне еще никогда не было так хорошо! Чувствовал себя как будто бы я на небе.
Я купил ей в подарок золотой браслет. Гравер сделал на браслете надпись: «Вере, с любовью. Юрий».
Ей было приятно думать, что она будет заботиться обо мне. Следить, чтобы я вовремя поел, отдохнул, сменил рубашку. Во мне много неожиданностей, но в основном я очень покладистый и ровный, а ей так хотелось тихой, спокойной, уравновешенной семьи, где один главенствует в своей сфере, а другой – в своей.

ГЛАВА VII

Заканчивается моя путевка. Надо ехать домой.
Трудно и неохота уезжать с тяжестью на душе… очень трудно! А оставаться, когда кончается путёвка невозможно. Вере надо дать какое-то время подумать, хорошо разобраться в своих чувствах. Может быть, немного поскучать. При этой мысли я покраснел от стыда. – Дурак ты, дурак! – промолвил я. – Она стремиться все делать, чтобы я не уезжал. У нее на лице написано: не уезжай! Я сам боюсь конкретного и решительного объяснения с ней. Ничего никогда не боялся, а тут боюсь!
Стоял в горле у меня колючий комок. Я боялся смотреть ей в глаза.
Перед отъездом, в последние минуты я особенно любил ее. А она весь день была рядом со мной. Так суетилась, что не хотела оставаться одна.
Вера поехала провожать меня в аэропорт. До регистрации на рейс самолета, мы, взявшись за руки, бродили по привокзальной площади, мечтали и надеялись о скорой встречи. Обещала часто  писать мне письма.
Продиктовали друг другу домашние адреса, это был туман  несбыточной мечты. Мы были счастливые, как никогда в жизни. Уже понимали, что это последние минуточки отчеканивают нашего счастья. Встретимся ли мы когда-нибудь хоть еще раз?
Провела руками по воротнику рубашки, обняла меня за шею, зарылась пальцами в мои волосы. Легкое свежее дыхание, мои объятия и наша уверенность, что мы созданы друг для друга.
– Юра милый, – прошептала. – Я буду скучать по тебе.
Вот объявили, на рейс регистрацию. Вера прижалась ко мне, протянула губы. Крупные слезы стояли в ее глазах.
– Прилетай обязательно... Я тебя буду ждать, – шептала Вера сквозь слезы
Она думала и надеялась, что ее голос звучал спокойно, так же как и мой. Хотела, чтобы я понял и почувствовал, как ей будет одиноко.
– Буду тебя ждать.
Я взял ее руку. Рука была тёплая и нежная. На ладони не было глубоких складок. Отчётливо выделялись три линии. Хотел дотронуться этими линиями до своего лица, но мне стало стыдно. Секунды бежали со стремительной быстротой и торопили меня. Когда я заглянул ей в глаза, мне стало грустно: что, неужели больше ее не увижу? «Вздор», – подумал я и, чтобы не выдать себя робким, рассмеялся. Нежно поцеловал ее ладонь с этими тремя линиями, будто поцеловал всю ее жизнь. Эти три линии, как говорят цыганки – судьба. Почувствовал, как дрожит ладонь.
Слёзы хлынули ручьем у нее из глаз, рыдания душили Веру. Она говорить больше не смогла. Просто стояла, плакала, плакала, закрыв лицо руками…
В горле у меня всё пересохло, как бы стоял колючий комок, я не мог больше смотреть ей в глаза.
Двигатели самолёта заработали, выталкивая клубы серого дыма. Разок крутанулись лопасти пропеллеров против часовой стрелки, после провернулись в обратном направлении и стали невидимыми. Самолет вырулил на взлетную полосу, подъехал к месту старта и замер, готовясь к разгону. Трава, растущая вдоль полосы низко склонилась, будто отвечая на приветствия самолета.
Вместе с другими пассажирами я долго шел по полю. 
Вера пристально смотрела мне на спину. Гадала: оглянусь я или не оглянусь?
Я оглянулся, помахал рукой!
Самолет начал разбег. Быстро набирая скорость, и Вера увидел, как поднялся хвост и шасси оторвались от земли. Самолёт набрал высоту и исчез за тонкой пеленой облаков.
Вера некоторое время не сводила глаз с неба. Её охватило чувство глубокого одиночества. Она встал, и пошла прочь.
Не прошло и месяца, я получил письмо. Развернул двойной тетрадный листок. Листок уже был немного потрепан и измят, и на нем было написано:
«Любимый мой! Почему ты не пишешь так долго? Ты меня еще любишь, да? Неужели ты меня разлюбил! Это невозможно, какая я глупенькая, всегда выдумываю небылицы! Если ты разлюбил меня, я не знаю, что сделаю, – может быть, убью себя! Без тебя я не могу жить. Иногда мне кажется, что у тебя есть другая женщина. Пусть она боится, и ты – тоже! Я первым делом убью тебя, чем уступлю ей! Говорю это вполне серьезно. Но хватит, я пишу невероятную чушь. Я тебя люблю, и ты меня любишь.
Я умру, если ты не позовешь меня к себе или не приедешь ко мне очень скоро. Наказание я заслужила. Но, Юра, прошу тебя, будь чуточку добрее ко мне, не будь таким справедливым, – приезжай. Я могла бы умереть в твоих объятиях, если бы ты приехал. Зная, что ты любишь меня – рада была бы умереть.
Юрий, только для тебя я живу. Я очень тебя люблю, не имею права упрекать за то, что ты уехал. Ты не услышишь от меня ни одного злого или горького слово. Прошу приезжай ко мне. Мой любимый, без тебя я  сильно тоскую.
С тех пор как мы встретились, моей религией предпочла быть верной тебе в словах и помыслах. Неужели в тебе больше нет тех чувств ко мне, кончилось все, что было? Я уже не та девчонка, которую ты полюбил. Я уже другая девушка, и ты наполнил до краев мою душу и сердце новой жизнью. Теперь могу ли быть той, прежней? Почему ты этого не понимаешь? Юрочка, мог бы ко мне приехать – твоей любящей Вере.
Какая я была глупая, и счастливая, думала и верила в твою вечную любовь ко мне! Мне следовало бы знать, что такая любовь не для меня! Меня грызет тоска по прошлому и гнетет настоящее.
Если бы ты написал мне только одну строчку: «скоро приеду», – о, как прекрасно жилось бы мне, Юрий!.. Как ноет у меня сердце, как подумаю, что никогда я тебя не увижу... никогда! Если бы каждый день только одну минутку твое сердце ныло так, как ноет мое, ты бы пожалел свою бедную, одинокую Веру... Я была бы очень довольна – нет, счастлива! Одного только хочу – увидеться с тобой, любимый мой! Приезжай, приезжай скорее и спаси меня.
Я плакала, когда мы попрощались в аэропорту, и не могла остановиться, чуть в соляный раствор не превратилась. Мне стало совсем плохо, когда вошла в квартиру. Без тебя она такой пустой казалась. А еще я кое в чем я тебе признаюсь. Черную майку, которую ты так и не нашёл? Я её взяла. Она у меня сейчас под подушкой. Видишь, какая плохая я? Просто хотела, пока мне не станет легче, чтобы у меня осталось что-то с твоим запахом. Хватит всего этого.
Люблю, целую, твоя Вера.
Я не отвечал целую неделю. Работал на заводе инженером. Ждал, когда получу квартиру и позову к себе Веру. В этот период были трудные дни. Возвращался домой поздно ночью, падал на кровать и сразу же засыпал мёртвым сном.

ГЛАВА VIII

После решил написать Вере письмо.
– Здравствуй, милая, любимая моя Вера!! У меня жизнь идёт хорошо, только много работы в этот период. Извини, что не смог сразу написал письмо тебе. Долетел отлично. Насчет майки – все в порядке. Я тоже тебе кое в чем признаюсь. Я забрал твои трусики. Они на батарее сейчас висят в моей комнате, (Шутка.).
У меня такая жизнь, что занят каждый день, в этом я не виноват. У меня такая профессия, всегда очень занят я. Ничего не скрываю, все наружу, ты же видишь, ты умная. С тобой мне было хорошо. У меня всего много: работы, планов, людей, отношений, мучений, нужных и ненужных. Но это не означит, что ты мне не нужна, – нет, ты мне очень, очень нужна, нужна
Наши отношения только проклюнулись, завязались и начали развиваться. Прошу тебя искренне не обижайся. Ты еще девочка и жизни не знаешь, учись быть женщиной. А женщиной быть – значит, терпеть. Просто ты, как любая женщина, хочешь всего, по максимуму, пусть даже неосознанно, и стремишься завладеть всем.
Прости меня, милая Вера!  За это время много я передумал, пересмотрел. Понимаю, в своём одиночестве, в своем несчастье виноват сам. Все время думаю только о тебе. Сердце мое разрывается на части, когда перед глазами, словно в тумане, вижу глаза твои, твою улыбку и тебя всю – гибкую и веселую... Ты для меня всю жизнь будешь самой дорогой. Милая, цветок моей души. Ты единственное счастье моей жизни! Я тебя люблю. Если есть счастье – единственное оправдание для меня влюбленного, согласись, что я счастлив. Ты прекрасно знаешь, как люблю тебя искренне и нежно. Прости, что пишу так откровенно тебе; но когда я около тебя, мужество меня покидает, я очень волнуюсь, слишком глубоко чувствую твою власть надо мной. Я очень сильно по тебе страдаю. Хочу быть с тобой, но пока нет такой возможности, чтобы уделять здесь тебе много времени. Скоро всё придет в норму, и мы будем вместе. Ты одна у меня во всем мире. Ты такая нежная, добрая, ты все понимаешь, нет больше таких девушек, как ты. Мне  никогда не забыть, какой ты была  со мной доброй и ласковой.
Вера, мне страшно. Разве у нас могут быть друг от друга тайны! С некоторого времени предчувствую, что в тебе происходит какая-то борьба между верой в нашу любовь и какими-то странными опасениями; разве не чиста вера в нашу любовь? Почему ты не стремишься сберечь эту чистую веру, в которой мы друг для друга приносим столько радости?
Я ждал от неё письма, заглядывал в почтовый ящик каждый день. Время, проведенное с Верой, казалось тогда незаслуженно мне подаренным Богом. Чувствовал себя любимым, сильным, гордым уверен был, что теперь все смогу сделать и преодолеть любые трудности
Не забуду никогда: как вынул из почтового ящика, пухлый конверт, он словно обжигал мне руки, От кого это письмо я знал, даже не смотря на подчерк. Неторопливо вскрывал конверт, перелистывал листки, и стал  читать.
Письмо было исписанное на десяти страницах взволнованным подчерком. Быстро текли строчки, как кровь из открытой раны, без абзацев, без запятых и точек.
– Здравствуй, любимый, дорогой мой, Юрий, – написала она. – Беру листки бумаги и ручку, со смешанным чувством печали и радости, чтобы написать дорогому своему другу. Юрочка, любимый мой! Просто не хочется жить, как ты уехал. Вернулась в свой дом с аэропорта и хоть в петлю лезь! Очень о тебе скучаю, если бы только мог знать и представить себе.
Я поняла, что ты теперь мне родной. Представила будто давно мы уже с тобой муж и жена. Уверенна, так все будет, ты, конечно, можешь не верить в это. Сама восхищаюсь своей смелостью! Какая смелость, если мне было не страшно с тобой? Невозможно это объяснить. Хорошо тебе было со мной?
Вчера после работы ходила, как неприкаянная безумная женщина. Какое-то странное ощущение. Хочу быть с тобой. С нетерпением жду того дня, когда  будем вместе, и хотя бы несколько часов проведу возле тебя! Когда ты уехал, мною сразу  овладел смертельный страх, не знаю сама почему.
Мне иногда снится, что схожу с ума. Самое большое счастье это быть с тобой. Не могу без тебя жить. Ты был первым, любимым мужчиной, которого я целовала. Юрочка, люблю тебя и счастлива, что люблю. Люблю, буду тебя любить до последнего моего вздоха. Горжусь моей любовью, Юра, прости, что написала сумбурное письмо. Люблю тебя, мой внимательный, заботливый и хороший, друг. Ты помнишь, как мы целовались?  Я бы всем телом прижалась к тебе, мне было бы хорошо.
Если посмотришь в мои глаза, то ты увидишь, что разбудил во мне нечто возвышенное. Самой чистой любовью люблю тебя. Принадлежу тебе всем сердцем, всеми своими помыслами.
Ее любовь была неподдельной. Я любил Веру так же горячо, как в первые дни.
Полюбив ее, – можно сказать, нежной и неподкупной любовью, которая, по крайней мере, не делала меня слепым, – мне хватило ума понять, что я имею дело с редкостью, с драгоценностью.
Верина врожденная женственность, нежность, внимание и, главное, полная преданность мне в любви – все это, конечно, был редкий и прекрасный материал. 
Я ей писал, стараясь, чтобы письма были интересными, не навязчивые, не глупые, и в ответ получал листки с запахами духов, написанные энергичным почерком. В этих письмах, по старинному обычаю всех русских девушек, конкретно решались всевозможные вопросы. В каждом письме лишь бы решить тот или иной вопрос на листке обязательно надушенной почтовой бумаги, но меня её письмо наталкивали на множество мыслей и волновали долго.
После письма от Веры стали приходить реже.
А через полгода, Вера прислала письмо. Письмо мне показалось, было сухим и холодным. Внизу страницы карандашом была написана мелким подчерком приписка с непонятными извинениями и мольбой сохранить, о ней хорошую память и простить, если ее письма оскорбили меня.
На это письмо я не дал ответа; спустя еще месяц получил большое послание, которое показалось мне странным.
Я надрезал краешек конверта канцелярским ножом, и извлёк несколько листов тетрадной бумаги. Листы были исписаны четким мелким подчерком, и быстро прочитал.
– Юрочка, дорогой! Когда я проверила почту и увидела все эти твои письма – я так расплакалась, что решила запереться в туалете. Сожалею, что ты этого не видел: тушь моя растеклась, и я на панду была похожа. Ты не знал, что я такая плакса. Юрий! – писала она:
– На шаг, который я сделаю, скрипя сердцем, решилась. Ты гордый. Я постараюсь сообщить все так, чтобы ты страдал  и переживал, как можно меньше. Надеюсь, что мы достаточно друг друга хорошо знаем, чтобы быть «откровенными». Как ты совершенно правильно написал в своем последнем письме, «искренность – важнее всего», на самом деле, так оно и есть. У нас с тобой была искренность. Мы могли обо всем на свете говорить с тобой... Ты был  всегда внимательный и добр ко мне. Я, считала, что тебя люблю. Я верила в это всем сердцем, еще несколько недель тому назад, но потом узнала, кто поселился в соседнем доме. Сначала рассердилась или подумала, что сержусь. Он провожал меня на работу каждый день и встречал с работы. Мне надо было тебе обо всём написать, но что-то сдерживало меня. Он пригласил меня, я  ему отдалась.
Юрий, с этим обманом бессмысленно тянуть. С тобой быть я не могу. Стала тебя забывать.  С тобой было просто обольщение.
Помню о том, что происходило в этом городе, но я не виню тебя. Ты не знал, как я горевала, когда тебя нет рядом. Юра, я была уверенной, что ты любишь меня и уважаешь, я могла терпеть свою горькую долю. Что теперь осталось? Моя совесть спокойна, я всегда останусь достойной твоей дружбы. Я твердо уверена: я люблю другого. Я считала тебя настоящим человеком, в красоту твоей души верила. Я верила пламенным речам, в которых ты осуждал человеческие пороки. Теперь знаю, что жизнь – это очень сложная и трудная борьба. Чтобы выйти из этой борьбы победителем, надо научиться видеть явных  и скрытых пошлецов.
Ты не отказывал мне ни в чем материальном. Ты не можешь насытить мою душу, как может сделать только он.
Письма приходить стали реже, них было что-то недоговоренное. Перед самым отпуском получил письмо.
Вера писала:
– Юра, ты прости меня, что так долго не писала тебе. Моя душа была полем жестоких сражений, страшной и тяжкой борьбы, когда ты уехал.
Страдаю над этим письмом. Помнишь ли, день, когда встретились мы? Это было для меня счастьем, что мы встретились, и узнали друг друга. Может быть, и несчастьем. Ценю и помню те минуты, которые мы проводили вместе с тобой? Это были счастливые минуты в моей жизни. Ты был добр и внимателен ко мне. Я влюбилась в тебя как наивная девчонка без памяти.
Чтобы ты знал, должна написать тебе все, чтоб ты мог правильно судить обо мне. Когда ты уехал, стал приходить ко мне Сергей. Настойчивость его доходила иногда до беспредела. Я его отвергала. Не знала почему, не отвергла окончательно. Не таким уж было легким, принять решение. Написать об этом хотела тебе раньше.
Я знаю, ты любишь меня. Я тоже тебя люблю. Не боюсь произнести это слово, пишу тебе прощальное письмо. В жизни нужно быть романтиками и практическими людьми.
Не смогла сопротивляться, настойчивости Сергея. Его убеждениям об устройстве жизни, моему благосостоянию в будущем. Теперь любовь прошла бесследно. Не понимаю, как можно так сильно любить. Это, кажется, немножко смешным Ты получишь это письмо, я буду женой Сергея. Свадьба наша завтра. Тебя прошу об одном: забудь меня.
Дорогой Юрочка, прошу тебя, не проклинай и не осуждай меня. Жизнь намного сложнее, чем мы думаем о ней. Я буду всегда виноватой перед тобой, с долгом, который невозможно ни возвратить, ни возместить.
Ты считаешь, что я очень молодая, и ты не будешь счастлив со мной. Может быть, это так и было бы, но теперь я взрослой стала. Я думаю, что ты счастлив будешь и добьетесь всего, к чему стремишься. На тебя я не сержусь, – мне только грустно и больно, словно человек умер, которого любила я. Прошу, забудь меня. Поверь, тебе я желаю всего самого доброго». Обнимаю и целую тебя в последний раз.
Прощай!  Любящая тебя Вера!

ГЛАВА IX

Работа над защитой диссертации, пуск корпусов в электролизном цехе, – всё требовало много времени. После работы садился за написанием диссертации. Все надо было сделать в срок. Время меня торопило.
Незаметно проскакивали мимо дни, месяцы. Каждый прожитый день, месяц считал как еще один шаг к будущему.
Я надеялся на что-то... Одним взмахом нельзя убить любовь. Я любил Веру в сотню раз сильнее, если возможно еще такое... Молился на ее фотографию. Тогда я по-настоящему любил её...
Нервы не выдержали. Сел и написал ей письмо.
– Дорогая и любимая моя Вера, я скучаю о тебе! Драгоценная ты моя. Наверное, ты никогда по-настоящему меня не любила. Я это понял, твое сердце не принадлежало мне. Я не чаял в тебе души! Только о тебе и думал, с того дня, когда увидел тебя, словно в груди у меня забилось твоё сердце. В тебе всё было для меня мило и дорого. Ради одной твоей улыбки чего бы только не сделал.
Хочется мне заглянуть в бездну твоих глаз. Мои стихи написаны о тебе и твоей красоте.
Я любил тебя за то, что у тебя чистая душа, целомудренная грация, величавая святость. Для меня – самое дорогое сокровище, неизученной страсти. Ты могла внушать любовь, напоминала цветок в кругу развалин. Могла стать источником вдохновения во всех моих делах. Это была любовь, столь же чистая и высокая, как синева небес; которой дорожат.
Ты, наверное, не знаешь, что, значит, потерять самое дорогое, самого любимого для тебя человека. Ты, я думаю, никогда не узнаешь, что для тебя свято.
Пришлось мне многое пережить. Едва закрывал глаза, передо мной появлялся мир, разбившийся о скалы, потерпевший крушение корабль жизни и разбросавший свои осколки, по самым дальним берегам. Теперь ты для меня утраченная мечта, женщина из сновидения. Все усилия сохранить любовь, оказались бесполезны.
Мне многое пришлось пережить. Юра, куда занесло тебя,  потерянная мечта, женщина из сновидения?
Я закрывал глаза, в моих ушах появлялся знакомый мелодичный голос.
С той поры я потерял всякую веру в любовь, в искренность женских слов.
К женщинам стал относиться по-другому. Я испытывал к ним только физическое влечение. Я забывал о предыдущей женщине, если повстречал другую красивую женщину, ее вид, запах заставляли меня мигом забыть прежнюю. Неутолимый мужской инстинкт вел меня по жизни. После Веры, ни разу в жизни, не позволил себе увлечься эмоционально. Как безжалостный завоеватель, вел себя с женщиной, мог удовлетворить ее, но, прежде всего, удовлетворял свою страсть. Получив насыщения, тут же отпускал ее и опять оставался одиноким. У меня с женщинами возникал как бы негласный уговор. Они ничего не требовали от меня, кроме физической близости. Все они были эгоистками такими же, как я. Мы были одинаковыми, старались брать больше, чем отдавать, и поэтому не могли продолжительное время оставаться вместе. В любви надо жертвовать, а на жертвы не был способен ни один из нас.
  Я потерял самое дорогое – веру в любовь

ГЛАВА X

С путевкой в кармане и билетом на самолёт, вновь лечу в тот же санаторий, где был когда-то счастлив, там тогда встретил свою любовь.
Багаж в аэропорту уже сдан. В ожидании посадки я расположился у стеклянной стены, за которой видны самолеты, оттуда временами доносился самолетный рев.
Объявили посадку. Согласно купленным билетам, пассажиры заняли свои места.
Испытываешь удовольствие, когда усядешься в мягкое кресло самолета, смотришь, как за стеклом иллюминатора бегут белоснежные горные шапки, которые ты никогда не увидишь их так близко с земли. А главное сел в дождь и слякоть, а вылез под палящим южным солнцем.
Самолет приготовился выруливать на взлетную полосу. В салон вошла стюардесса.
– Пассажиры, пристегнитесь ремнями.
Одни, делая вид, что пристегиваются, неохотно, медленно стали возиться с ремнями. Все, кроме меня. Хотел показать, что пассажир я бывалый, но стюардесса остановилась возле моего кресла: ждала, когда пристегнусь ремнём. Еще мгновение, чего доброго, станет помогать мне пристёгиваться. Пришлось покориться.
Пассажиры взглянули друг на друга, когда самолет на огромной скорости оторвался от земли. На какой-то миг общая тревога сплотила этих незнакомых людей.
Сердца забились у всех спокойнее, ровнее. Переводя дыхание, каждый начал устраиваться поудобнее в уютном, мягком кресле. Кто заговорил вполголоса с соседом, кто развернул газету, а кто откинулся на спинку сидения, закрыв глаза, переживая, свой взлет над землей. На лицах пассажиров можно было прочитать, что парить в небесах не так уж и страшно.
В этом струившемся небесном свете приходило чувство медленного полета. Контуры окружавших гор расплылись, они смещались на глазах, и горы казались нарисованными, в них было что-то одухотворенное, в то же время фантастическое. Одна вершина загораживала другую и через некоторое время отступала перед ней, а глаза уже видели третью. Горы казались сейчас совсем не такими, как снизу. С земли они выглядели необозримо величественными, высокими, уходящими за горизонт.
Иногда думаю о звездах. Они очень тревожат меня. Меня мучает вопрос: для чего все это? Кто и как их создал? Однажды зимой летел в самолете над Уралом. Сначала земля была видна, покрытая снегом, а над нею серый свод неба. Но стоило самолету в мандариновом блеске заката сделать один разворот – и тут же земля оказалась черной, над нею расстилался ярко-синий купол неба, сияла одинокая звезда, светлая и росистая,
как раз напротив моего окна
Прошло некоторое время.
Земля закрыта... неизвестно чем. Внизу, под нами небо. Вверху – небо тоже. У человека не часто бывает два неба, но именно сейчас это так. Внизу под нами оно белое, а вверху голубое. Белое бестелесное, как и голубое. Голубое небо, не образует купола, и не темнеет к зениту, оно одинаково голубое; белое такое же ровное. Линия между голубым и белым ясная и четкая.
Я закрыл глаза, сразу вспомнились прошедшие года, которые не вычеркнуть из памяти, когда впервые отдыхал и встретил свою первую любовь в санатории.
Не забудется знакомство у бювета со Светланой. 
Пилот приступил к снижению самолёта. Показались горы, завораживающие и контрастны, будто вчера вырвались из глубин планеты.
Удивительное произошло совпадение. Поселили меня, в тот же номер в санатории, где жил насколько лет назад.
Прошел необходимых врачей получил санаторно-курортную книжку, вписанных в ней назначенных мне процедур
Наступил четверг. Пошел бродить по городу. Зашел в церковь. Прозвучал большой колокол протяжно и плавно, за ним печально и медленно прозвучали другие колокола.
В церковь была набита народом, я вошёл, занял место в глубине. Высокие желтые свечи горели в серебряных ставниках, а лампады теплились перед образами. Полусотней огней блистало большое паникадило. Широкими полосами разливался свет.
Служба шла долго. Царские врата распахнулись. Показался священник с евангелием в руках в сопровождении дьякона. Молящиеся зажгли свечи, ярким мигающим светом наполнилась вся церковь. Начались чтения Евангелий.
В церкви была Вера. Она почувствовала мой пристальный взгляд. Посмотрела в мою сторону и невольно вздрогнула, в полутемной церкви, среди склонившихся, молящихся людей, увидевши себя. Я глядел на нее.
Ее кожа лица отличалась необыкновенной нежностью, тем розовым оттенком, которые наделены женщины северных районов России.
Я поздоровался с Верой.
– Юрий! – Она опешила. – Как ты здесь оказался?
Глаза наши встретились. Её глаза были полны любви. Беру ее руку, такая знакомая, теплая, живая рука. Не хотел бы ее отпускать больше никогда...
Словно изучали друг друга, мы смотрели глаза в глаза. Я смотрел настороженно, не отрываясь, Вера смущенно улыбалась. Она не выдержала моего взгляда, отвела свои глаза, боялась понять, то, что увидела в моих глазах... В них были и прежняя близость, и прежнее любование ею, и, казалось, мольба. Перед этим взглядом, Вера почувствовала себя бессильной, как прежде, перед моей покоряющей мягкой улыбкой. У Веры не хватило смелости еще раз взглянуть в мои глаза – она боялась.
Мы говорили друг другу самые обыкновенные слова. Когда-то любил я Веру, и она любила меня. Не расплескалось в мелочах добрые отношения. Чувство осталось свежим.
Я улыбнулся. – Ты ангельски неотразима.
Я почувствовал её запах тонких духов. Аромат был приятен, нравился и возбуждал меня. Все пытался постичь, чем же пахнут духи. В груди моей пролилось тепло. Почувствовал, как постепенно покидает мое напряжение, приятно тревожит меня и пробуждается интерес к женщине.
Не отрывая глаз от Веры, я пожал её маленькую, теплую руку, старался вложить в это рукопожатие чувства, которые не выразить словами. Желая показать этим жестом больше, чем словами. Выразить то, что я носил в сердце, словно семя в благодатной почве. Удивления и горячий прилив любви охватили моё сердце перед этой необыкновенной женщиной. Мне хотелось сказать, что я люблю её и только её одну на всём белом свете.
Церковь была переполнена. Мы стояли в сторонке, прислонившись к холодной каменной стене. Народ представлял собой как бы сплошное целое. Полученный у входа в церковь толчок, передавался стоящим впереди прихожанам. Чувствовалась неприятная духота от множества зажженных свечей. Пахло воском, горячим дыханием тысячи людей. Звучало монотонное чтение «Апостола». Все ожидали торжественного момента, когда, наконец, «дочитаются до Христа».
Несмотря на невозможную тесноту, народ все приходил. Церковь проглатывала новые толпы людей. Вера чувствовала себя не очень хорошо. Она с трудом держалась на ногах, только прислонившись спиной к стене, могла еще стоять. Старалась услышать, слова батюшки. Откуда – то доносился неясный однообразный шум. Нас сильно теснили, обступившие со всех сторон прихожане, казалось, что ими преграждался к Вере доступ воздуха. Она стала дышать все чаще и чаще. 
Я дал ей попить воды, из своей бутылочки, взял ее руки. Вера в моих глазах увидела огоньки нежности и любви. Она поняла, что я люблю ее такой любовью, которая неизмеримо выше слов. Мои пальцы все крепче сжимают ее теплую, чуть вспотевшую руку. Слезы счастья наполняют её глаза. Вера от волнения и счастья содрогается в рыдании.
Я был безумно счастлив, сказал ей тысячу слов, не имевших никакого смысла, но она поняла их. Вера положила своё лицо на мою грудь, озаренное счастьем
Прижавшись ко мне, она улыбалась и плакала. Во всем мире, мы были только двое. Что-то говорила о своем несчастье.

ГЛАВА XI

–Мы с Сергеем прожили два года и разошлись. Его любимым занятием было пьянство, разврат и капризы. Стала понимать, что у меня просто мужа не было. Был жиденький, холодненький постоянно пьяный человек. Хотела любить человека, который тоже меня понимает и любит. – Её голос дрожал, в нем слышалось рыдание.
– Спрашивать ни о чем тебя не стану! – спокойно проговорил я.
Со старым покончено и не будем вспоминать. Вера теряла сознание, я подхватил её и удержал от падения.
Мы молча смотрели друг на друга. Я прикоснулся к её плечам.
Вера предложила пообедать вместе.
–  Я согласился.
Договорились о встречи.
Я пришел в назначенное время немного раньше. Издали увидел Веру, она шла, светились покоем и добротой. Её шаги были легкими. Тонкие изогнутые брови изящно обрамляли большие глаза, похожие на два глубоких омута, огромной голубизны, под тонким прозрачным льдом.
Картины прошлых лет не покидали голову. Память не давала мне покоя о проведенных наших днях в санатории. Вспоминалось, как гуляли в лесу, иногда поднимались в горы, часто бродили по берегу моря.
В санатории мне с Верой было хорошо. Там был наш праздник, подаренный богом.
Вспомнил, как ходили с Верой на танцы в санаторский клуб.
Никому не позволял танцевать с ней. Ни на шаг не отходил от нее. Она загадочно улыбалась. Мне казалось, ей никто и не нужен, кроме меня. Мы любили кружиться с ней в вальсе. Под музыку вальса мы закружилась грациозно. Я склонил свою голову к Вере, а она смотрела на меня с задумчивой и нежной улыбкой. Вера, которая кружилась в моих объятиях, покачивала головой.
- Честно говоря, я не думала, что вы так прекрасно танцуете.
Когда заканчивались танцы, мы, побродив немного по улице, приходили к Вере. Чудесно проводили с ней время.
Стал задумываться о женитьбе. До встречи с Верой такая мысль вообще не приходила мне в голову. Вера разбудила во мне желание связать свою жизнь с ней.
Приводила меня к себе в комнату, которая была ухоженной, чистой и уютной. Она накрывала стол со свечами и прежде чем поставить компакт-диск, спрашивала: – какую музыку я предпочитаю. 
Я не бросался на нее, как лев на маленького и неокрепшего ягненка. Просто   подходил к ней, брал за руки и говорил приглушенно и проникновенно слова «Я люблю тебя». Они звучали для нее очень убедительно.
Хотя мы не встречались почти четыре года, она помнила все, что было, как будто все происходило чуть ли не вчера.
Вот теперь я снова с Верой наедине в её комнате.
Положила осторожно свою ладонь на мою чисто выбритую щеку, увидела блеск моих глаз до того, коснулась губами моих губ, закрыла глаза, одаряя меня поцелуем.
У неё губы были теплые, шелковистые; кожа под рукой была гладкая и горячая. Вера погладила меня по волосам правой рукой, крепко и нежно поцеловала. Я притянул ее к себе, поцеловал ее. Меня волновал один вопрос: действительно ли Вера хочет моей любви? Любит ли сама так страстно, как в те года или ей кажется, что любит?
Она внимательно посмотрела в мои глаза.
Ах, как же отличить всё это от настоящей, чистой любви? Утром Вера была немного взволнована. Она потеряла ощущение реальности. Теперь знала, что согласившись быть со мной в близости, может эта была ошибка в её жизни, но сожалеть о содеянном – уже слишком поздно.
Посмотрела внимательно мне в глаза и поняла: Мы оба желаем друг друга
Когда, ее губы приоткрылись, она не сказала ни слова. Смотрела на меня завороженно. В её взгляде сверкающих глаз читалось, что она хочет меня. Я со страсть прикоснулся к ее губам. К этой женщине меня влекло с первых же дней нашего знакомства.
Обвивая мою шею руками, Вера ответила своим поцелуем на мой поцелуй, Она считала, что близость со мной ей казалось совершенно естественной и необходимой.

ГЛАВА  XII

Вскоре Вера тяжело заболела. Ее болезнь неизлечима, она знала об этом, но никогда не говорила мне о своей болезни. Она была счастлива со мной и не хотела омрачать наше счастье...
Много раз умирала в ту ночь и медленно оживала вновь, но как она дожила до утра? Как всякий здоровый и нормальный человек, Вера боялась смерти, но в эту ночь, как мне кажется, поняла, что смерть может быть для неё желанной. Ночью она не сомкнула глаз. Сухие глаза ее горели, было больно их сомкнуть. Сердце стучало так, что Вера была уверена, весь дом слышит этот стук. Ей казалось, что в груди у нее не сердце, а снежный ком, он перекатывается, растет, растет, доходит до горла и душит ее. Исчезало дыхание, перед глазами кружились огненные кольца. Эта ночь показалась Вера длиннее, чем все двадцать два года до нее.
Утром, придя к ней, я подал ей чашечку настоянного на травах чая.
– Выпей-ка вот чайку горячего с травкой, он сразу и отогреет...
Вкус чая она не ощутила, его забивали травы. Но выпила с удовольствием, быстрыми и жадными глотками, обжигаясь и наслаждаясь расходящимся по телу теплом. Усталость и вправду начала постепенно уходить, пропала тяжесть в теле, а потом словно и само тело пропало, такую легкость вдруг ощутила она в себе, что, казалось, стоит оттолкнуться от кровати, и будет она парить в воздухе, как птица. Пропала и сонливость, чуть заметней звон возник в голове, да четче, резче стал восприниматься шум дождя за окном.
Такое состояние длилось недолго. К вечеру Вере  стало хуже.
Два дня и две ночи она не открывала глаза. Дыхание ее ослабевало, сердце билось медленно, с перебоями, порой же пульс бешено учащался; руки ее дрожали; лишь по временам лицо ее прояснялось, и она пыталась открыть слипшиеся губы. Я решил посоветоваться с одним из самых знаменитых врачей города.
– Молодой человек, – сказал мне врач, внимательно осмотрев больную. Это случай, который заставляет меня вновь думать, что, по мере того, как совершенствуется медицина, она хочет все больше осязать, видеть, испытывать, выслушивать и понимать человеческий организм, по мере того, как она хочет свести все к анатомии и физиологии, она выигрывает и теряет одинаково много. Я не хотел бы, чтобы ученые верили в сказку о существовании души, таящейся в человеческом теле, как и в сказку о мировой душе, витающей в пространстве; но так же не хотел бы, чтобы они с легкостью пренебрегали тем тонким психологическим состоянием, которое так трудно изучить и понять. Это психологическое состояние, по-видимому, является причиной заболевания, а физиологическое – результатом. Я считаю, что во многих случаях здоровый организм бывает, расшатан, ослаблен каким-то скрытым отвращением к жизни, болезненным и неодолимым, часто даже выходящим за рамки сознания самого больного. А вот многие ученые этим пренебрегают. Ваша девушка родилась от больных родителей, если бы природа изначально не вложила в нее способность размышлять, анализировать, то жизнь ее была бы дольше. Будьте мужественны. Я не верю в спасение. Попытайтесь, если хотите, сделать переливание крови. Чистая кровь могла бы сотворить чудеса, но это должна быть кровь здорового человека, не зараженного никакой болезнью, кровь, унаследованная от многих здоровых поколений, животворная кровь, способная возродить жизнь там, где смерть уже начала свое дело. В нашем городе, экологически неблагополучном, вряд ли вам удастся найти такого человека. Не знаю, разумеется, решитесь ли вы сами... если хотите, если считаете нужным... если очень любите свою девушку...
– Доктор, я люблю, люблю, люблю ее! Она подарила мне иллюзию счастья, я    испытывал отвращение ко всему. Я отдам ей всю свою кровь с великой радостью!
 Я немедленно сдал кровь на анализ.
Доктор посмотрел результаты анализа моей крови  и сказал:
– У вас такая кровь, которая могла бы воскресить даже мертвеца... Это хорошо, очень хорошо...
Вернувшись, доктор застал меня плачущим у ее изголовья. Вера была в обмороке... Очнется ли она? Слезы застилали мне глаза. Она лежала, вытянувшись, прозрачная, как воск, на губах ее застыла улыбка.
– Ах! Какое дикое наслаждение испытал я, когда доктор начал брать у меня кровь.
Едва только моя кровь проникла в ее обессиленное тело, как губы ее дрогнули, она порозовела, ожила. Веки ее приоткрылись, блеснули полоски влажных глаз, потом глаза эти широко раскрылись и наполнились слезами. Ее неподвижный взор выражал удивление, страх, желание узнать, что творится с ней самой и вокруг нее. Она часто заморгала, в ее теперь уже живом взгляде светилось что-то новое, чувствовалось, что она снова возвращается к жизни, вновь жаждет счастья, ощущая в себе столь непривычное для нее тепло и блаженство. Руки ее согрелись, лицо прояснилось, засветилось радостью. Я был счастлив и не сдвинулся бы с места ни за что на свете из страха, как бы резиновая трубка, по которой моя кровь проникала в ее вены, не лопнула. Если бы хоть пузырек воздуха проник в кровь, он убил бы мой бедный идеал, уже начинавший оживать, но эта надежда была преждевременной.
Потом Вера уснула.
Снится Вере, перед нею высокая гора, поросшая густой бархатистой травой и редким лесом; под горой, вьется речка. За нею далеко простиралась долина – не охватишь глазом, сливающаяся на горизонте с небесной лазурью. Вера зашла на самую вершину горы и осматривается кругом. Солнце стояло в зените, его лучи просвечивают реку до самого дна; там качаются водоросли; темнеет омут; медленно плывет черепашка; вон там пиявка вертит хвостиком, а там играет рыба. Черная спинка, золотистые бока, а глаза с красными ободками. «Пойду  к речке, может, искупаюсь…– думает Вера. – Там, кажется, хорошо купаться: дно песчаное, вода чистая. Спущусь!» Вера сошла с горы. Она еле держится на ногах, словно ее кто-то подталкивают в спину. Склонилась верба над водой, опустив концы своих ветвей в воду. Под вербой – тень и прохлада. Можно раздеться там – никто не увидит. Она увидела, что большая ветвь на вербе надломилась и почти касается земли, а маленькие веточки так переплелись, что образовали настоящий шалаш, как будто их плела чья-то рука и земля в нем устлана листьями. В нем, по-видимому, кто-то живет. Но ей до этого нет дела. Она осмотрелась – кругом никого. «Это, наверно, девчата сделали такое убежище,– думает она.– Вот и тропинка от воды до шалаша ветками выложена, чтобы после купанья не запачкать ног. Пока никого нет, надо скорее раздеться!»
Вера быстро сбросила с себя одежду, распустила длинные косы. Солнечные лучи ласкают ее, а прохладные волны лижут ноги. Как дитя, Вера резвилась на берегу; то греется на солнышке, то окунет ступни в воду, или плещется руками в воде, то снова убегает в шалаш. Ей страшно сразу броситься в воду, прозрачная глубина пугает. Все же брошусь, решает Вера. Поднимает руки, наклоняется вперед… вот-вот ринется. И она вскрикнула и как безумная откинулась назад.  Черный огромный паук, похожий на копну сена, сидел на вербе и своими страшными сверкающими глазами глядел на нее. Он схватил ее за руку своей мохнатой лапой, а другой пытался обнять. Какой ужас! Вера бросилась бежать. Листья вербы падали на землю, черный паук прыгнул на нее, растопырил свои лапы и обнял ее… Веру, словно обожгло. Она бросилась в воду вместе с пауком, нырнула, и когда снова выплыла на поверхность… о, диво! Она проснулась в поту
Вечером ей стало вновь плохо.
Знаете ли вы, что чувствуешь, когда на твоих глазах умирает родной человек? Вы когда-нибудь, видели, как он корчится, если есть силы, кричит и меняется его лицо и тело. А как посиневшие ногти впиваются в пустоту, как хрипит гортань? Я вместе с Верой переживал это и умирал вместе с нею в ту ночь... в ту ужасную ночь, когда я сидел у ее постели... Знал только одно, только ужасную истину, что помочь ей уже нельзя... Нельзя, хотя бы даже отдав всю свою кровь. Как можно жить после того, что я пережил... Видел, что это живое дыхание, что этот любимый и единственный человек уходит от меня куда-то в неведомое, уходит все быстрее с каждой минутой. Я сидел у ее постели и смотрел, как она лежит горячая с пылающими щеками, и истомленная.
В последний миг, когда кровь хлынула горлом, Вера произнесла с трудом: «Все... Конец...» «Не конец! – закричал  я. – Не конец! Мы тебя спасем! Слышишь, спасем!» «Не спасете», – тихо возразила она и больше ни слова не прибавила. То ли не смогла, то ли не захотела.
Когда приехала «скорая», она обессиленная, длинным осознанным взглядом посмотрела на меня и обмякла, угасла, а я плакал и теребил её, и умолял: «Ну, пожалуйста! Пожалуйста!»
Перед утром Вера умерла.
Глаза Веры были открытыми. Они не смотрели, без всякого выражения, просто находились под полуопущенными веками. Я закрыть ей глаза, но как только притронулся ладонью к лицу, как оно шевельнулось. Дрожь пробежала по щекам; кожа, подергиваясь и  была, будто наэлектризованная. Это продолжалось три-четыре секунды, но я заметил, как вокруг глаз возникла дрожь, перекинулась на  подбородок, на щеки, рот, лоб, и замерла. Я говорю «замерла», продолжалось все это считанные секунды, а когда утихла дрожь, в лице не осталось ничего. Жизнь покинула тело. Для меня разница меж «до» и  «после» была столь очевидна, что, когда лицо успокоилось, я закрыл Вере глаза, у меня первым делом мелькнула мысль: Верина душа покинула тело, Мысль это показалась такой же естественной, как взгляд, брошенный на небо в ясную и холодную зимнюю ночь и увидевший, что в вышине сверкают звезды. Я руки сложил покойной на одеяле.

Привезли гроб. Стали готовить Веру к погребению: сняли одежду и осторожно тело обмыли теплой водой. От куска белой материи оторвали длинную полосу и подвязали подбородок, чтобы не открывался рот. Закололи повязку маленькой булавкой, сложили руки на груди. Осторожно пригладили волосы.
Гроб с телом Веры двое суток стоял в комнате. Друзья и соседи приходили прощаться с покойной, выразить соболезнование семье усопшей.
День похорон выдался серым и холодным. Город заволокло густым серым туманом. Похоронная процессия проследовала по улицам города, с тем, чтобы жители смогли попрощаться с хороши человеком.
Хоронили Веру в ненастный день.
Накрапывал нудный предосенний дождь. Но казалось, все население города вышло на самую большую улицу – на проспект Ленина.
Всем интересно было поглядеть, на похоронную процессию.
Впереди шел духовой оркестр. За ним следовала машина с гробом, а за гробом шли подруги, друзья и просто жители.
И обыватели, точно артистов, рассматривали нас.
Проводить Веру в последний путь собралась вся близкая и дальняя родня.

Следом за процессией шли мальчишки до самого кладбища. Оно находилось в тополиной роще на окраине города. Кресты выделялись между матовых стволов, каменные надгробия, железные и деревянные ограды.
Проехать между могил катафалк не мог Гроб понесли на руках к свежевырытой яме.
Около могилы остановились музыканты. Гроб поставили на холмик глинистой земли.
Откуда-то вынырнул могильщик. В руках он держал молоток, в зубах – гвозди. Накрыли крышкой гроб, и могильщик принялся забивать гвозди в крышку гроба. Многие присутствующие зарыдали, Мать опустилась перед гробом на колени, из-под ее колен рыхлая земля посыпалась в могилу. Казалось, она вот-вот упадёт в могилу.
Каждый присутствующий человек взял горсть земли и бросил в могилу. Я сделал то же самое. Я стоял над последним пристанищем дорого мне человека, напротив её матери, и смотрел на могилку
Могила становилась все мельче и мельче.
В последний раз, заиграл оркестр, вызывая дрожь в теле, когда оркестр перестал играть, и люди медленно стали расходиться.