Венок сюжетов-15. Опыт иллюстрации отечественной и

                ГОВОРИ,  РОДНОЙ,  ГОВОРИ!
               

                Во дни сомнений,
                во дни тягостных раздумий...
               
                Иван Тургенев
               


                I

    Знаете, что такое бретьяницы, ежели  со старославянского?
    Подвалы припасные, обычно княжеские, рассчитанные и на дружинушку хоробрую, и даже на весь народишко стольный. Для которого в час своего вокняжения на отчий стол князь устраивал угощение всеуличное.
    А  корчага -  се сосудище глиняный или чугунный, зело развалистей и вместительней горшка. А скотницы - это кладовые, опять же припасные.
    Впрочем, даже казну иной раз скотницей называли.  Ибо скот  был на Руси одной из главных составляющих богатства, а значит и казны.
    Меды же  берковцами мерили.
    А всё материальное,- движимость-недвижимость,- называлось жизнь.
    Посему живой князь Святослав Ольгович жалуется Давидовичам: «Братья! Землю вы мою повоевали, стада мои и братние взяли, жито пожгли, а всю ЖИЗНЬ погубили». То есть лишили материальных ценностей. Выделено нами.
    Теперь будет внятно и всё прочее.

                Поднимай с бертьяницы
                Сто корчаг вина:
                Мы хоть и не пьяницы -
                Выпьем всё до дна! 
                Князюшки любимого
                Скотницы тряхнём...
                Но и рати мимо мы
                Тоже не пройдём!
                Позови нас в ратнички,
                Князюшка-наш-свет:
                Коль с Тобой, то с рати мы -
                Хоть и на тот Свет!


     И, наконец, - вопрос ребром. С чего это ваш автор в каждый   СЮЖЕТ,- и даже в этот,  в пятнадцатый, сиречь в последний -, упорно «тулит» стихи собственной ручной работы. Неужто он считает себя поэтом?
     Свят-свят и ради Бога - вот уж ни сном, ни духом!
     Более того: он  вообще не считает это  стихами, автор, а считает  всего лишь прозой рифмованной . На которой наш великий и могучий,-  с его фейерверком флексий и роскошно свободным синтаксисом,- позволяет глаголить без всякой притуги или напруги. Разверзни уста сахарные - и оно само польётся!
     Вот, наприклад, такое светлое событьице.

                Родилась у князя четвёртая дчи,
                Случилось то дело в глубой ночи.
                Но няньки и мамки все были вокруг,
                А значит ничто не случилося вдруг.
                Дитё было принято нежной рукой
                (Конечно, «двумя», чего ради «одной»?).
                И папке показано к радости всех
                В дитячьей  своей ясноглазой  красе...
                Князь дщерей своих пуще жизни любил:
                Любавой назвал, городок подарил
                О тысячи смердов на Суре-реке
                И перстень, носимый на правой руке.
                А стоил тот перстень аж двух городов!
                Да, папка Любовы - он князь, он таков.
                Короче: коль вздумал родиться в ночи,
                То папеньку прежде себе подыщи!
               
   Но это шутейно.
   А серьёзно?
   И  серьёзно -  можно.
   В году 1195 от Рождества Христова в стольном городе Куябе (в Киеве, вестимо; всего на Руси было, о чём вы уже знаете, но на хорошее и нам не жалко слов, 300 городов) случилось великое трясение земли.
   Жуть, что творилось: церьквы каменыя колебахуся!
   Так вот в одной из церквей были как раз на молении вполне рядовые киевляне -  Миша  Мишенич  Зерно и Твердило Сбыславич  Конь.
    Хватит автору выпендриваться?
    Да ни в одном глазу: обычные древнерусские имена и фамилии. Были ещё Волк Курицын, Андрей Кобыла, Внезд Угоняй, Валуй Шуба и так далее. Иной раз, не долго думая,  зело сочно называли предки наши  и свои деревни-города. Халахальня, к примеру. Или - вот: Голопердевка. А град - Волковыйск.
    Но - не отвлекаемся от темы языка своего!
    Итак, землетрясение - глазами Миши  Зерно и Твердило Коня.
    Пардон: даже именно устами сахарными Коня...
   
                Ой ты, гой-еси, Церьква-матушка,
                Из литого ты красна камушка...
                Что ж ты стала вдруг колебахуся?!
                Я, Твердило Конь,
                Мужичок-огонь,
                Но и то вдруг аж - испугахуся...    
                А народ честной,
                Что стоял стеной,
                На попов-дьяков очи выпятив,-
                В жуткий страх пришёл:
                Рылом пал на пол -
                Будто всё вино в мире выпил он... 
                И рекоша поп,
                Окрестив свой лоб:
                «За грехи се нам,  грехи  тяжкие!
                Коль стоять нет сил,
                Аки Конь Твердил,               
                Лучше все на пол вместе ляжьте вы...»
                А земля тряслась, трепеталася!
                Церьква-матушка, колебалася.
                Но простил нас Бог:
                Не поверг чертог -
                И стоять Храмина осталося!

       Короче: не можаху стояху и зело трепетаху, но всё хорошо кончаху.
       А мы к тому же познакомились с Твердило Конём, который мужичок-огонь и которому писать рифмованной прозой, как и нам, - без всяких затруднений. Как два пальца. Хотя,- да ради Бога!-, никаким Бояном он себя тоже не считает.
       Боян -  это когда беда лебедиными крыльями плещет; когда беременный контрабас с намагниченными видеомами; когда, наконец, вместо холодца свинячьего - косые скулы океана и ноктюрн на флейте водосточных труб.
       А тут, а у нас - дело нехитрое!
       Просто ЯЗЫК  дивно  рифмолюбивый  свыше  нам дан. Судьбой, природой или кем, то мы с Твердило не ведает. Однако, как и Тургенев Иван, - уверены:  ТАКОЙ язык может быть дан только великому народу.
       И  вера эта спасала нас даже тогда, когда бешеный монгол, - главный душегуб наш,- тащил на волосяном аркане нас в даль неведомую. Да и потом,- когда  сам он, проклятый, с земли нашей  уже исчез, однако  Устав его поганый на несколько  веков, власти нашей полюбившись,  в отечестве укогтился, -  именно ЯЗЫКОМ, именно им,  родным нашим, мы прежде всего спасались. Что и было  потом сформулировано Тургеневым: «Ты один мне -  надежда и опора!»
       В связи с окончанием «Сюжетов» давайте немножно посмакуем мову свою.
       Ещё ту - древнюю. Непричёсанную. Наивно детескую. Не спеша идущую к Пушкину. Иногда смешную, дикошарую. Но удивительно яркую. 
       Будто смотришь в воду ключевую - и дивно видишь далёкое-далёкое дно её. Улыбающееся  тебе синими очами и алыми  устами Родины.
       А вот не надо нас переучивать:  мы так видим!
               
                II

       Через тяжкие века боли и страдания шёл народ наш !
       И через те, что  с оскалом монгольским. И через свои,  рукотворные.
       Костями нашими Батый равнины усеял. Белыми цветами смерти расцвели они, в ужас Плано Карпини, ходока Папского, повергнув: погост  разверзнутый длиною с самоё Европу! Да и меж Рязанью-Тверью-Москвой- Ростовом такие  бойни кровообильные шли, что и татарин позавидует. Душиловка-рубиловка в полный рост!
       А главное слово языка руського, его стержень, его опора, - ЛЮБОВЬ.
       Невольно вспоминается маркиз де Кюстин, удивлявшийся нашему дивно странному отношению к работе: мы так стараемся быстрее её сделать, будто главное будет потом. Что, впрочем, до Кюстина с простотой душевной сформулировал наш Пушкин: «Сюда, по новым им волнам, все флаги будут в гости к нам - и запируем на просторе!»
      Куда уж красноречивей и точнее?
      То же, надо понимать, и со словом «любовь».
      Вот побьём супостатов, вот с недвижимостью этой гадской,- которой вечно мало-мало-мало!-, разберёмся, вот передушим, кого надо, - и станет мерой всего бытия нашего она:  любовь. А пока пущай слово сие в языке родном живёт-процветает. Хоть в нём. Пусть будет оно нам  светом в окошке. Как же без света!?
      
          Я на любовь к тебе пришёл, а вовсе не на рать,-
          (Да, это русский и его удобней рифмовать),-
         А ты ударил мне в чело своей дружиной всей.
         Негоже, князь, так поступать: разлюбие не сей!
        Любовь была у нас с тобой воистину - года.
        Теперь вдруг пала нелюбовь. Неужто - навсегда?
        Князь, убери своё копьё. Зачем нам нужен бой?.
       И пусть с небес к нам вновь придёт - любовь, любовь, любовь!

       Вотще, народ в те поры,- не только наш: любой,- был зол, но, однако,  весьма  сентиментален. Молодая психика его, - ещё только ища меру мудрости, -  как бы постоянно колебахуся от смеха непотребного  к плачу такому же.
       Это было уже не детство, а буйное тинейджерство рода людского.
               
                Чёрные люди избили бояр!
                В гневе на власть были чёрные люди.
                Страшное с властью случилось нелюбье!
                Бросили бедных бояр в крутояр,
                Камни огромные сверху метали
                В злобе, а жалости вовсе не знали...
                Бойтесь, бояре, с людями разлюбье:
                Страшны становятся чёрные люди,
                Если сначала ведёте вы сами -
                Свиньям подобно с такими людями!

      Да! Если к роскошному обилию легко рифмующихся флексий нашего великого и могучего добавить роскошь инверсий (мы не агняне: диктатуры синтаксиса над собой не признаём) плюс  довольно безболезненный перенос ударений, чем не пренебрегало и само Солнышко нашей поэзии («Водились Пушкины с царями. Из них был славен не один, когда тягался с поляками нижегородский мещанин»), то говорить суровой прозой практически не остаётся никакого смысла. Вот именно: лишь открой уста сахарные!

                Брали город на копьё.
                Штурмовали - ё-моё:
                Сыпались со стен поляки,
                Яблуки и груши аки!
                А сзади - другой поляк:
                Да вдруг врезал в чресла так,
                Что легла наша пехота,
                Будто всё ей неохота.
                Там рука, здесь голова.
                Был один, а стало два.
                Эй, ребята, чё вы спите?
                Головы хоть соберите!
                Это ж ваши, не мои.
                Был один, а стало три...
                Но лежит Твердило Конь
                (Тот, что в церкве, что огонь) -
                И ничё ему не надо:
                Ни награды, ни услады.
                Лоб бы время почесать.
                Да иде ж его узять?
                Нету ж рядом головы!
                И руки нема, увы...
               
    Чего это,- критику факт кто-нибудь наведёт-, автор так «легко» о побоищах пишет?
    А традиция же у нас такая! Король наш Даниил, помните, как  именно полякам испугавшимся, которые в одной из битв нашим помогали, говорил? Вот именно:  вы же, мол, взрослые ребята -  на войне без смерти не бывает! А потом вечный Пушкин его подрежал. По памяти, но сути не искажу:  Вот слетелись в шумном крике - посмотрите каковы: Делебаш уже на пике, а казак без головы. Шутка гения.
               
                III

    Некоторые слова и выражения просто нет сил считать потерянными навсегда. В них такая сочность, такой дивный смак, что губы языком облизать охота.
    Особливо, как рязанцы о столичниках наших бают: «Не берите с собою ни доспехов, ни щитов, ни коней, ни сабель, ни стрел, берите только ремни да верёвки, чем вязать боязливых и слабых москвичей.» 
    На что московский летописец  не совсем  однозначно, но тоже сочно ему отвечает: «Рязанцы люди суровые, свирепые, высокоумные, гордые, чаятельные, вознесшись умом и возгордившись величием, помыслили в высокоумии своём полуумные людища, как чудища».  О Господи, какой слоёный смыслом язык!
    Может, что возьмём из закромов забытых?
    Вот-вот: из бертьяниц да скотниц великого нашего и опять же могучего...
    Дивно исхитрить означало хорошо спрятать.
   Пожарная заря. Меташа тенета на зайци. Тут всё ясно.
   Обильное утешение. Имеется в виду - угощение. «А во ины дни, в среду и в пяток, утешеваши братью Печерскую». В смысле: обычно князь устраивал пиры для дружины, но иногда - и для монахов. Или даже - для чёрных людей. Чтоб они бояр не избивали и каменья в них не метали.
    Истужники! Это вроде наших пенсионеров, которые платят за долбанные те комуслуги иногда воистину из воследних сил. Тужатся, но платят.
     Без комментариев:  учредить светлый пир, нечистые человекы, самовидец, блюсти без пакости, жить не в поганстве, церковный свещегас, стадо Христово, наша самоядь и наши поганые, бысть зима зла вельми и бысть глад зело лютый, измлада с копья кормленный, идяху стрелы аки дождь, легла пехотушка наша будто поле скошенное, властодержатели, хищник прав моих.
     Некоторые выражения, впрочем, требуют хотя бы минимума объяснения.
    Оправливать:  творить суд и расплату - вводить в правовое поле.
    Для спанья время от Бога присуждено:  се есть полдень. Вот так! Наверно, с зарёй наши предки вставали? Хочется верить.   
    Рукавицы перстовые готские. Импорт! Наши были о двух пальцах.               
    Воевать в зажитие: исключительно для сбора припасов.
    Остолпила,- окружила,- сила татарская!
    Прибежали в Новгород численники окаянные: то есть татарские переписчики, желающие знать, с кого из неверных христиан дань брать. Ни с тех ли пор слово «перепись» приводит русского человека в ужас?
    Да! Широчайше  используется  слово «прибежали»: сбегали на рать, сбегала замуж. Совершенно точно, в отличие от нынешнего, трактуется и слово «нечаянно». У наших предков оно означало  «неожиданно». Ничего, блин, не чаяли - и нате вам! «Нечаянно прибежали в Рязань татаре:  город пожгли, людей посекли, полон в Орду увели». «А потом нечаянно молния ударила страшная и громы зарычали, аки звери алчные».
     А вот народная мудрость. Правда, странная: «Не раздавивши пчёл, мёду не есть!» Этакий взгляд на мир - глазами медведюшки. Или Молотова:  в такой стране, как Россия, нельзя-де сжарить яичницу, не разбив яиц. А в какой -  можно? Монте-Карло, наверною
     Взяли свою волю над князем. Это - стопроцентно новгородцы! Главные наши демократы, европейцы, грамотеи и даже вовсе...  англичане. О чём - в конце.
     Смолвить в любовь -  помирить...
     Здоровый, жизнеутверждающий язык! Который, однако, требовал огранения, шлифовки. Что и было сделано вечным Пушкиным нашим, чуть «не победившим» Александра Невского в борьбе за право быть именем №1 России.
     Хотя биться им было никак не сподоблено. Ибо, как сказал поэт:

                Мой предок Рача мышцей бранной
                Святому Невскому служил...

      То есть у каждого -  своя миссия: один спасал Северо-Западную Русь от  Запада и Востока, другой - гранил алмаз языка великого народа своего.
      Здесь для меня всё ясно.
      Но мне смешно убогое наскакивание наших пишущих неодемократов на князя Светлого. Который, меж тем, всегда был...  главным демократом нашей истории! Разумеется, в том варианте, в каком может быть демократом КНЯЗЬ.
      Этому и посвятим последнюю главку последнего сюжета.
      Ибо пятая - это уже «аривидерчи»  и всё такое на посошок.


               
                IV

      Даже притом, что среди князей-графов наших был и Макиавелли русской древности, безудержный по целеустремлённости и особому, чисто московскому цинизму Иван Калита, и  Дмитрий Донской, и Суворов,  - удивительная по яркости фигура Александра Невского смотрится  меж ними как Эверест рядом с Монбланом или Эльбрусом.
      Поразительно многогранный, сложный, яркий человек!
      Грех не вспомнить , как оценивался он на глаза Запада и Востока, будучи ещё и великим дипломатом, что для великого воина  крайне не характерно. 
     Того Запада и того Востока, против которых, воистину спасая Северо-Западную Русь как некую неповторимую самость,  Александр Ярославич держал то щит, то меч, то ум светлый всю свою яркую жизнь.
      Вот мнение знаменитого европейского рыцаря, посетившего землю Новгородскую: «Прошёл я много стран и народов, но нигде не видал такого ни в царях царя, ни в князьях князя». Хотя, как именно выглядел Александр Ярославич, можно только догадываться.
      В отличие, скажем, от Дмитрия Донского, облик которого в житие описан щедро: «Бяше крепок и мужествен, и телом велик, и широк, и чреват вельми, и тяжек собою зело, брадою же и власы чёрн, взором же дивен зело.»
      Подчёркивается, - прославляется даже!-,  цитируем Соловьёва, «строгая жизнь Димитрия, отвращение от забав, благочестие, незлобие, целомудрие до брака и после брака». Плюс: «Аще и книгам неучен бияше добре, но духовные книги в  сердце своём имяше». Главный историк говорит, что есть, мол, вариант: «научен». Но лично склоняется к первому. Склоняемся к нему и мы.
       А общий вывод делаем такой: это  явно не новгородский князь.
       «Чреват вельми» и «и книгам неучен» -  это князь московский. Он единоцелен: ему татар побить надо! Что и было сделано на поле Куликовом. 
       В Новгороде же Великом книгам научен был даже тать Пётр, которого вы уже знаете. Миссия  же Александрова была  сложнее даже Димитриевой.
       Видимо, и внешне, и внутренне он был совсем другим человеком: вынужденно значительно более сложным, даже противоречивым. Ведь шли первые, самые страшные, годы Ига татарского. Судьба Руси на волоске висела!
       Внешне Александр Ярославич  был, видимо,  похож на...  Черкасова в своей роли: огромного роста и по-северному не чреват вельми.
       А то, что книгам научен, - само собой. О чём говорит хотя бы его тонкий, по-новгородски лаконичный ответ Папе римского, закинувшему уду на предмет возможного обращения наших крайне западных земель в католичество.
       Вот уда: «Слыхали мы о тебе, князь, что ты честен и дивен, и велика земля твоя: поэтому прислали мы к тебе от двенадцати кардиналов двоих хитрейших - Галда и Гемонта, да послушаешь учения нашего.» 
       А вот ответ князя Великого Новгорода и не только его. Александр послушал, описал всё от сотворения мира до седьмого вселенского собора - и добавил: «Всё это мы знаем хорошо, но от вас учения не принимаем».
       Скорее всего, Иннокентий IV был кем-то введён в заблуждение, призывая Александра последовать ... примеру отца, якобы принявшего католичество в Орде, опять же якобы - со слов Плано Карпино. Однако «мы с Соловьёвым», в отличие от папы, Плано Карпино читали - и ничего такого там не нашли.
       Любопытно, что высочайшую оценку личности, а заодно и внешности Александра Невского дал главный душегуб Руси хан Батый. Сперва он написал Александру: «Мне покорил бог многие народы. Неужели ты один не хочешь покориться моей державе?»
       Меж тем шёл 1242-й год. Князь только что отбил  полками новгородскими, - строптивыми, но любимыми,-  три мощнейших удара с Запада: шведов, немцев, литовцев. И ему было ясно: потерять Новгород - значит потерять Русь. Поэтому поехал к Батыю. Всего, как известно,  с дипломатической целью Ярославич ездил в Орду четыре раза! И последний раз, видимо, был отравлен. Так вот  Батый сказал о нашем Невском так: «Всё, что мне говорили о нём, - всё правда:  нет подобного этому князю»...
      О том же, как относились к Александру современные ему русичи, лучше всего, пожалуй, говорит их крик в ответ на сообщение митрополита  Кирилла  о смерти великого князя: «Дети мои милые! Знайте: зашло солнце земли Русской!». И дети милые, бороды слезой оросив, ответили: «Уже погибаем!»
      
 
               
                *
      Меж тем, у Соловьёва есть совершенно ключевая  фраза касательно  всего  многоцветного спектра отношений  новгородцев и Александра Невского.
      Думается мне, здесь ключ вообще к ...
      Хотя -  стоп: это уже ВЫВОД, который пытается навязать автор. Молчу!
      Но фразу, разумеется, процитирую. Чуть ниже.
      С кем добился своих выдающихся побед Александр Ярославич? Конечно, с новгородцами. И с псковичами частично.  А кого он, как дипломат, спасал от Орды в первую очередь? Их же: новгородцев и псковичей.
      Конечно, он всю Русь любил и спасал. Но их - особенно.
      Как он рассказывал о подвигах шестерых ребят из дружины своей!  Гаврилы Олексича. Сбыслава Якуновича. Якова Половчанина. Миши, Саввы, Ратмира. Это просто гимн какой-то воинской доблести и мужеству новгородцев!
      А какое общественное устройство более всего претило Александру?
      Новгородское, конечно. И псковское.
      «С нами бог и святая София, а князь нам не нужен!»
      Каково ему, спасителю земли сей, слушать такое? Ох уж эти  вечействующие, ни удержу на них нет и сладу с ними: только с ханом договорился о тишине долгожданной, а буйная молодь новгородская, никого не спрашивая, ни с кем не советуясь,- побежала на Волгу громить в городках татарские гарнизоны!
      Опять, что ли, в Орду скакать -  перед ханом унижаться?
      Но где же фраза-ключ соловьёвская? Да вот она:
      «Новгородцы любили видеть Александра в челе дружин своих;  но недолго могли ужиться с ним, как с правителем, ибо Александр шёл по следам отцовским и дедовским.»
       Вот именно: а не по законам новгородской вольности!
       Даже в год Невской победы,- пишет Соловьёв, -  он уехал из Новгорода, рассорившись с жителями. Да,  - сказали, наверно, новгородцы князю любимому, - как сказали едва не тысячу лет спустя англичане Черчиллю,- ты хорошо руководил нами в войну; но на «Харриерах» ведь  именно мы летали и гибли! То есть иди отдохни, Уюнстон: в Потсдам Иден поедет. В смысле: Биргера не только ты, Ярославич, побил, но и Гаврила, Сбыслав, Яков, Миша, Савва, Ратмир рученьки приложили.
        В бою краше тебя, Ярославич, нет! Но для мирной жизни дюже уж тебя, князюшка, много! Отдохни чуток: надо будет ратиться -  опять позовём.
        И величайший, светлейший из князей наших их как-то понимал, любимых своих новгородцев. И уходил, и мирился, и возвращался, и опять уходил.
        И динамическое это напряжение между вольным  народом и умной властью стало ВЕРШИНОЙ наших достижений в поздней древности нашей. Новгород, - где находилась одно время главная контора союза ганзенских городов, - был одним из самых процветающих в тогдашней Европе: богатый, вольный, с поголовно грамотным и, -да-да!-, очень горластым населением. А как иначе?  Демократия!
        Поэтому, когда Зюганов говорит о том, что любовь к сильной руке (на собственной шее?) у нас-де в крови, я его понимаю: он сторонник жёсткой княжеской власти. Но когда то же говорит  Гребенщиков («Страна просто воет от тоски по сильной руке»), то хочется ему сказать: э, брат, не уважаешь ты  нашу историю. Даже если она сейчас воет, - скажи ей: кончай выть, НЕ НАШЕ это!
        Народ, который сотворил Великий Новгород, казаков, сибиряков, поморов, дальневосточников, дошагал до Океана и бродил, как дома,  по Америке, не может хотеть ярма на вые своей. Вот наша суть.
        Ищите нового Невского, ребята!
        Даже: создавайте нового Невского своего!
        Динамическое напряжение - это нормально.


                V

                Кто ХИЩНИК  ДУМ МОИХ ?  Кто мне твердит века,
                Что я люблю, когда державная рука,-
                Аки хомут,  лежит на  вые благодарной?
                Дарю его я вам:  да-да, берите даром -
                И пусть придётся вам по шее тот хомут!
                Нормально? Ремешки не шибко шейку жмут?
                Вот и да будет так: носите на здоровье.
                А ваше в адрес мой «идейное» присловье,
                Что я люблю хомут и шоры на глазах,-
                Экскьюз и миль пардон, заткните себе в зад...
                Веками  вы меня в те ДАЛИ не пускали.
                Теперь я знаю, ЧТО в них было, в ДАЛЬНИХ ДАЛЯХ:
                Я там себя узнал,  я понял, КТО я есть!
                Там, в далях тех, - мой стыд, но и моя там честь.
                А вы при хомуте и впредь пророков корчьте,
                Желаю сверху  вам -  дугу и колокольчик...
                Вези-вези, «пророк», возок лукавой лжи,
                Но к шее свой хомут покрепче привяжи! 
               
               
                ВИКСАВЕЛ-2.