Джеки, вынеси мусор!

Предполагаемое ограничение по возрасту 18+

Ох, не нравится мне этот Джеки! Вшивый интеллигентишка! Напялил очки на своё рыхлое, выеденное язвами лучевой болезни лицо, словно он умный! А ум-то не в этом заключается! Ум-то он в способности выжить, в способности мало делать и при этом много получать! Уж в этом-то мне равных нет! Далеко тебе до меня!
Вот что ты щуришься через свои заляпанные линзы?! Киваешь подобострастно в мою сторону, уважительно пропускаешь вперед, когда мы вдвоем толкаем тележку с мусором в сторону утилизационного блока через давно уже не работающие гермодвери и уже там, в окружении вечно протекающих труб, сортируем жалкие остатки жизнедеятельности последних обитателей этой насквозь проржавевшей дыры, ранее гордо именовавшейся Хоуп. Хотя металл в открытом космосе не ржавеет, знаем мы и это! Не пальцем деланные! Умные мы, умные!
Будучи ещё мальчишкой, только что ступившим вместе с родителями на щербатый полимерный пол орбитальной станции, я услышал от учителей, что её название – SPES переводится с древнего мёртвого земного языка как Надежда. Не имя, а состояние души. Я помню, как все мы поначалу испытывали это сладостное чувство, с каким воодушевлением в голосе отец за столом нашей маленькой кухни рассказывал о небывалых успехах на астероидных родниках малого пояса искрящейся ледяными торосами планеты Амплус-7, как мама, тогда ещё трудившаяся в родовом отделении больницы, мечтала о дочке и проходила раз за разом медицинскую проверку, чтобы получить разрешение на беременность, а в ответ на это отец загадочно улыбался и обещал, что всё у нас будет хорошо.
Эх, славное это было время. Детство и не может быть другим. По неопытности я ещё не понимал всей тягостности нашей ситуации на станции. Всё перекрывалось юношеским оптимизмом и фальшивым голосом политической пропаганды из уст местного телевидения.
Всё началось с того, что отец стал подолгу задерживаться на работе. Нередко ему приходилось работать за двоих. Мама сердилась, что зарплата у отца не менялась, просила подругу поговорить со своим мужем, являющимся начальником отца, но результата это не дало. Потом её, врача широкого профиля, возглавлявшую родильное отделение больницы, сменила на посту Ролей Бьянс, молодая и неопытная жена начальника технической лаборатории. Мама смирилась и осталась на должности главного акушера. Спустя полгода она уже не обращала внимания на жалобы устающего отца, сама работала допоздна, беря подработки еще и в медицинской лаборатории.
Родильное отделение объединили с онкологическим, а затем с кардиологическим. Большую часть персонала уволили, но молодая начальница оставалась на своем месте. Вскоре выяснилось, почему были объединены отделения в больнице и почему людям стало не хватать работы. Плохую новость принес отец. Космогеологи провели окончательную разведку ледового океана на поверхности планеты. На глубине вода была полностью загрязнена не только радиацией и тоннами микроскопического космического мусора, но и солями тяжелых металлов в просто невероятном количестве. Потому планету и прозвали в простонародье Глазом Дьявола. Лёд был прозрачен, но в глубине засоренная и замерзшая вода темнела, в результате чего планета в лучах местного солнца приобретала очертания огромного мутного глаза.
Рентабельность работ на орбитальной станции приносило только обогащение пород астероидного кольца, созданных неисчислимое количество лет назад каменных монстров, держащихся на орбите стройным порядком только за счет гравитации приютившего их гиганта.
Столь необходимые для развивающегося человечества редкоземельные металлы были распространены там в большом количестве, но их обогащение было неприбыльным без водородных реакторов, чьим топливом должна была быть добытая из недр планеты чистая вода. Вода, процент пригодной которой больше склонялся к нулю. Проект был обречен на закрытие.
Будучи уже взрослым парнем, я помню, как спешно эвакуировались со станции геологи и физики-ядерщики. Как возле похожей на детскую игрушку из насаженных на толстый стержень сфер разного диаметра дрейфовал большой исследовательский корабль типа Европа. Десятками искорок направлялись к нему и от него грузовые челноки с людьми и дорогостоящим оборудованием. Как специальные космические шаттлы, похожие на окрашенные белой краской цилиндры с несколькими десятками ферм, приспособлений и манипуляторов всех форм и назначений, отсоединяли целые блоки с распотрошенной станции и утягивали их в раскрытое брюхо транспортника.
Я был на курсах по технике безопасности», когда была отсоединена последняя эвакуируемая секция от станции. На секунду померк свет в большой каюте, досадно загудело что-то за переборками. Я спешно ухватился за приподнявшийся над партой планшет и почувствовал легкую тошноту. Из громкоговорителей донеслось:
– Уважаемые жители! Сегодня с четырнадцати часов ноль минут до четырнадцати часов тридцати минут по внутреннему времени планируются работы по отключению жилых и производственных модулей С-004, С-012, В-07, В-08, В-14. Вниманию всем! На это время прекращается вся деятельность в вышеуказанных модулях и смежных с ними. Всему задействованному в них персоналу находиться в личных жилых помещениях до следующего объявления.
Сообщение повторили ещё дважды.
Я посмотрел на часы: тринадцать часов пятьдесят семь минут. Я поднял глаза на преподавателя и обвел взглядом помещение. Зал был заполнен на треть, хотя ранее здесь одновременно помещалось до пятидесяти экзаменуемых. Все ошарашенно смотрели друг на друга.
Жорес Никитьевич, преподаватель ОБЖ, ещё крепкий телом, но уже попавший в плен возрастных болезней, посмотрел на собравшихся и на свои часы. Его кустистые брови приподнялись в удивлении, и он тихо прошептал: «Совсем нас за людей не считают!».
– Все слышали объявление?! Лекция отменяется! Тот материал, что мы сегодня не успели пройти или повторить, переносится на следующие занятия! Все свободны! – он взял в руки небольшую кожаную папку, наскоро закинул в неё планшет и пару журналов и одним из первых припустил в сторону выхода, держась одной рукой за больную спину.
Я немного замешкался, рассуждая, ждать мне Мишель и Алика или нет. Из рассуждений меня вырвала картина за иллюминатором, которая запомнилась мне на всю жизнь.
На фоне черного беспросветного космоса, за бронебойным оргалитовым стеклом, подобно мареву проплыло нечто белое, невесомое и полупрозрачное. Я ринулся в сторону иллюминатора, стараясь хаотично привести свои мысли в порядок.
Мои самые страшные опасения подтвердились. За стеклом иллюминатора плыл легкий женский платок, со столь наивно смотрящимися на его фоне маленькими изображениями разных цветов. Справа, из необозримого участка, вдруг вырвалась многосуставчатая рука-манипулятор, принадлежащая роботу-механику. Резким движением она согнулась сразу в нескольких местах, потянув платок на себя. Спустя несколько секунд оттуда выплыл сам белый корпус робота, весь в царапинах и сколах. Огромными красными буквами на нем было написано «Келли Грязные Руки», и красовалась картинка в виде коренастого мужичка с сигарой в зубах и разводными ключами в руках. Мужичок зло улыбался прищуренными глазами.
Не останавливаясь, корпус робота-механика продолжал движение вдоль иллюминатора. Показалась кабина пилота, более напоминающая огромный сетчатый купол. Снаружи, в огромных оранжевых скафандрах, суетилось несколько человек. Рука-манипулятор, согнувшись ещё несколько раз в своих неисчислимых локтях, выпустила столь знакомый платок рядом с одним из рабочих. Тот неловким движением постарался ухватить его перчаткой. Вышло только с третьего раза. Для этого ему пришлось немного оторваться от корпуса робота. Механика в прыжке развернуло в сторону иллюминатора, за которым стоял я.
В его глазах я увидел стыд и неописуемый ужас от происходящего. Он что-то проорал и наспех нажал на кнопки на рукаве скафандра. Визор шлема затянулся светопоглощающей пленкой. Я разобрал «Прости», и от этого меня бросило в озноб. Я всё ещё гнал из своего разума реалии произошедшего, но картинка наполнилась красками, и я был уже не в силах игнорировать злую правду.
Станцию сильно качнуло, и я заметил, как из чрева грузового отсека робота-механика вдруг на секунду выплыли, подобные огню, замершему в вечном холоде космоса, подернутые и скованные инеем волосы на голове девушки. Вслед за ними из темноты люка на секунду показался кожаный мужской ботинок с подвернутыми на модный манер серыми брюками.
– Мишель! Алик! – заорал я вне себя от горя и страха и утонул в нахлынувшем беспамятстве.
Мне говорили, что моя пунктуальность и воспитанность спасли мне жизнь. Что моим друзьям повезло меньше, если бы они вовремя пришли на лекцию, то ничего подобного с ними бы не случилось. Оказалось, что они встречались и опоздали на лекцию только по причине того, что с самого утра хотели побыть вместе. Это рассказал дневник Мишель. Мишель, самой весёлой и жизнерадостной девушки нашего жилого отсека. Да что там отсека, всей этой проклятой станции.
Мне много раз казалось, что я вижу её худую фигуру, пробегающую по отсекам станции, слышу её звонкий смех. Все моё нутро рвало от тоски и боли в клочья, когда я понимал, что Мишель больше не ворвется в мою комнатку вечером или я не застану её в библиотеке. Что её кучерявые длинные рыжие волосы больше не накроют меня, вдруг сделав всё вокруг таким уютным и домашним, не сшибет с ног её возбуждающий запах молодости и детского мыла, и её писклявый голос не произнесет: «Ну что, опять с интегралом мучаешься?! Давай помогу!».
Что скрывать, я был тайно влюблен в неё. Иногда он дразнил её Мишкой, но Алик один раз сказал, что ей это не нравится, и я безропотно прекратил так её называть.
Алик, мой старина Алик! Как же мне тебя не хватает! Друг, хотя нет, ДРУГ! Дружище! Братишка! Только сейчас я понял, как же мне повезло с друзьями! Какими же беспечными и счастливыми были минуты рядом с ними! Алик, дружище, как же я без тебя?! С кем мне разделить все свои переживания, которые я не мог разделить ни с родителями, ни с Мишель?! Коренастый, крепкий, немного полноватый, но с самого рождения всегда серьезный и надежный как водородный реактор последнего поколения. С черными, редкими, прямыми волосами и уже пробивающимися усиками, такого же рыжего, как волосы Мишель, цвета.
Как впоследствии выяснилось, механики готовились отключить переходы между жилыми модулями в согласованное время. Вот только отдел информационной пропаганды, ранее ежечасно выходящий в эфир с живыми дикторами, покинул станцию одним из первых. Сообщение было доставлено и оцифровано искусственным интеллектом. Вот только механики, готовящиеся к отсоединению от станции очередного блока, рассчитывали, что объявление транслируется уже давно, и поспешили закончить начатое.
Я ещё не раз орал в пустоту ту сказанную учителем фразу: «Они нас что, за людей уже не считают?!». И каждый раз забывался в нежных объятиях матери или затихал лицом в подушке под робкие похлопывания по спине отцовских рук.
За смерть моих друзей так никто и не извинился. Спешно покинули станцию последние пассажирские челноки, пропала с орбиты громада транспортника, унеся с собой родителей погибших подростков. Казалось, они были даже рады такому исходу событий. У них появился шанс бежать из предстоящего кошмара.
Вместе с другими детьми мы бегали в скафандрах по отключенным от электричества и воздуха жилым отсекам. Это стало нашей новой увлекательной игрой, столь популярными были прогулки по вымершим помещениям, где в свете фонариков витал подобный приведениям мусор.
Практически весь персонал станции написал заявления на перевод на другие объекты. Некоторым даже не пришлось ждать ответов, но моим родителям, как потом выяснилось, не повезло. Мать ни в какую не отпускала начальница медицинского блока, всё та же Ролей Бьянс, обещая ей возможность написать научную диссертацию. Для этого нужна была лаборатория, а такая на станции имелась, и по причине резко уменьшившегося количества обитателей, постоянно пустующая. Отец получил распределение, но отказался из-за матери, стараясь помочь ей в построении карьеры.
Всё шло своим чередом. Нередко к станции причаливали на дозаправку военные корабли и скоростные глиссеры разведчиков. Но трудности и дороговизна очистки воды для последующего питания их водородных реакторов, не позволила стать станции перевалочным пунктом.
На ней пытались разместить производство овощей в гидропонических фермах. Но условия не позволили. Станцию оказалось невозможно увести с орбиты Амплус-7. Станцию строили под определенные условия, что помешало ей исполнить роль космического огорода.
Животноводство тоже не дало результатов. Оставшиеся физики и геологи не смогли вовремя перестроиться под новые нужды. Компания, предоставившая соответствующее оборудование, потребовала неустойку за сорванный контракт. Руководство станции разорилось окончательно. Притом, что это было уже новое начальство, из местных, оставшихся инженеров. Старое руководство скрылось вслед за дикторами с телевидения.
Поначалу каким-то чудом удавалось сводить концы с концами. Воды хватало на проживание нескольких тысяч оставшихся человек. Автоматические орбитальные челноки исправно поставляли очищенную воду с водоочистной подстанции на поверхности планеты. Мяса и овощей, полученных с площадей ранее бывших зонами релаксации, едва хватало на проживание.
Пока часть людей стоически переносила все тяготы такой жизни, мама не прекращала своих изысканий в области биоизлучений, и вскоре она начала заниматься исключительно научной деятельности. Но все её гранты уходили к вновь образованному руководству станции и там безбожно разворовывались.
Самым шиком было договориться с контрабандистами и, получив поддельные документы, сорваться из Глаза Дьявола в область Внутреннего Кольца обитаемых планет.
Я прекрасно помню, как однажды отец пришел со смены на ферме и долго не мог ничего сказать. Я лишь запомнил его очень нервозное настроение и зареванные, подернутые красным глаза, на фоне серой, морщинистой кожи лица.
Мать пыталась дознаться, что же с ним происходит, но быстро бросила эти попытки и засобиралась в свою лабораторию. Отец в итоге сдался, молча расстегнул свою сумку и вынул на свет несколько прозрачных колб с чем-то бурым внутри. Я уже тогда понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет, мои мысли подтвердила истерика матери, которую уже нам вдвоем пришлось успокаивать не один час. Ближе к полуночи мама успокоилась и забылась во сне, покрытая пледом, лежа у папы на ногах. Помню отец тогда улыбнулся и, потрепав меня по шевелюре, одними губами сказал: «Не волнуйся! Всё будет хорошо!».
Фильтры, которые принес отец, очищали воду плохо, не чета окончательно сломавшемуся на планете автоматическому заводу. Спустя полгода у отца обнаружили почечную недостаточность. Требовалась операция, с которой наш медицинский блок уже не смог справиться. У меня начали крошиться зубы и болеть суставы. Мама потеряла большую часть объема своих прекрасных русых волос, обрезав их коротко, постоянно всхлипывала и вздрагивала от стонов отцов.
Папы не стало спустя год. Он погиб на работе, угодив в мясорубку. Оформили как несчастный случай на производстве, благодаря чему мы получили его паек на два года вперед. Позднее я узнал от мамы, что это было намеренное самоубийство, признаться, я и сам до этого додумался, уж больно было заметно, как сильно отец нас любит.
Не прошло и полугода со смерти отца, как началась Первая Космическая Война. Сообщение в импульсном диапазоне прозвучало несколько раз, мимоходом, не задерживаясь, скрывшись в неизведанных закоулках Космоса. Не было возможности уточнить, что же случилось на самом деле. Ближайшая к нам станция Облачная Дева, над безжизненным шаром Церсеи, располагавшая общим на двоих сверхдальним ретранслятором, замолчала. Спустя пару дней она распалась в огненном взрыве, предупредив перед этим сквозь треск эфира и затихающие голоса: «Марс атакует…Нет веры предателям…Вместе…».
Так мы остались наедине сами с собой и со своей ставшей осязаемой ненужностью перед всем человечеством.
Никогда мне не забыть, как спустя пару дней относительно спокойной жизни прокатилась волна самоубийств, многие сходили с ума. Мужчины врывались в каюты к своим соседям и насиловали жен своих друзей, словно в последнем порыве, перед тем, как застрелиться от безысходности и отчаяния, стараясь заглушить перед этим самые низменные желания.
В это время я прятался с запасом еды в прачечной своего жилого уровня несколько недель, до того момента, как стихли выстрелы и крики терзаемых жертв не заглохли окончательно. Выбравшись из горы испачканного и пропахшего белья, исхудавший и до ужаса перепуганный, я направился в сторону административного уровня, шарахаясь от трупов и грозных надписей на стенах. Матери в каюте не оказалось, больше я её не видел.
Мне было тогда двадцать четыре, и мне поверили, надо мной сжалились и дали работу в бригаде сортировщиков мусора. Те самые люди, которые спустя год были свергнуты, как не раз после этого.
Сейчас мне сорок пять. Я до сих пор жив, хотя население станции сократилось за это время с десяти тысяч до нескольких сотен. А всё почему? Да потому что умный я! Знаю, точнее даже чувствую, когда смолчать нужно, а когда без слов дать по зубам в темноте неиспользуемых тоннелей, а то и по горлу провести ножом. Умный я, мудрый! Вон, все подохли, и их останки бродят пузырями в чане с биомассой, чтобы прокормить собой свиней. Или того хуже, быть съеденными своими же, но это уже расточительство! Слухи всё это! Я бы до такого не додумался!
– Чё плетешься?! Вот как дам сейчас, живо побежишь! – я выпал из своих размышлений, которые, как мантра, повторял изо дня в день, словно боясь забыть свою историю.
Я замахнулся на Джеки и тут же скривился от боли. Острая боль в районе правого легкого последнее время всё чаще давала о себе знать. Я скрывал это как мог, но однажды закашлялся кровью перед самой Госпожой нижнего Уровня Ролей Бьянс (пережила таки всех, не так глупа оказалась). Та снисходительно промолчала. В тот вечер мне пришлось договориться с более молодым и здоровым Жаком Берже о смене профессии. Жак стал начальником склада, сразу же после этого забыв об их договоренностях. А я перешел в мусорщики.
А вот теперь мне подсунули это вонючего карлика, Джеки! И где же тебя откопали, чудо очкастое! Говорил же, не споря с госпожой, что справлюсь за двоих, лишь бы остаться одним, незаменимым. Так нет же, прислали тебя на мою голову!
– Торопись давай! – крикнул я ему, при этом дернул на себя тележку и вошел в лифт. Джеки потерял равновесие и стукнулся зубами об натертую до блеска ручку огромной тележки, набитую сейчас контейнерами с мусором и испражнениями.
«Секунду! Что-то здесь не так!» – подсознание запаниковало ещё до того, как мозг понял, в чем дело. В слабоосвещенном коридоре слабо заморгали лампы под потолком, сквозь пыльные экраны тачпадов у каждой двери появились изображения, загудела вентиляция, выдохнув из раструбов кучи закружившейся в воздухе пыли.
– Госпожа так и сказала! Джеки, вынеси мусор! И завтра выходи на работу один, пусть Поль отдохнет! Стар он уже и болен! – с этими словами замшелый очкарик Джеки со всей силы приложился к стенке тележки и вытолкнул её перед собой как таран. Металлический бок ударил меня прямо в живот, тем самым вызвав очередную порцию кашля.
Тем временем Джеки с проворством потянул тележку на себя. Я пытался ухватиться за её ручку, но не успел, столь сильны были спазмы. В итоге я упал на колени, и, не задумываясь больше ни о чем, принялся выкашливать из себя болезненный ком.
Зажужжали двери гермостворок, со скрипом сойдясь перед моими протянутыми в мольбе руками. Загорелся красный свет. Спокойный голос искусственного интеллекта сообщил: «До плановой проверки герметичности лифтовой шахты осталось десять секунд, девять секунд…».
– Суки! Жалкие суки! Выпустите меня! – заорал я сквозь кашель, находя в себе силы, чтобы встать и облокотиться рукой на небольшой, забранный стеклом, лючок  в гермостворке. За ним, улыбаясь, стоял Джеки и что-то тараторил, указывая грязной рукой на камеру видеонаблюдения над собой.
– Твари! Вы сговорились! – кричал я в испуге, уже осознавая всю безвыходность своего положения.
Вдруг за спиной Джеки показалась широкая тень. Я счастливо засмеялся, уже чувствуя своё спасение. Ведь это Максим, мой друг! Сейчас он задаст этому очкарику, посмевшему меня подсидеть.
Из тени вышел Тьерри по прозвищу «Мясник», и я снова упал на колени, понимая, что выхода назад нет. Что не всегда прозвища произрастают из увлечений, но и иногда из профессий людей.
«Один…Ноль…Проверка герметичности выполняется! Осторожно…» – сообщил голос из динамика и затих. Голос в вакууме не переносится, как и кислород в теле человека. Резко стало очень холодно, боль в груди, только что терзавшая меня, вдруг сильно нахлынула и спала. На душе стало спокойно.
«А долго же я продержался! Скольких пережил! Всё потому, что умный я, от природы умный! Умный…» – угасало сознание, и мне показалось, что мое лицо накрывают покрытые инеем рыжие волосы Мишель.