глава 13

  И снова я здесь. Снова в этой палате со стенами, исписанными моим кривым почерком, которым я так много записывал прелюдии, кантаты и сонатины. Снова вижу на потолке большое темно-бурое пятно, чем-то напоминающее кровавый отпечаток. Снова это зарешеченное окно, в светлые дни которого бьются радостные и теплые лучи. Я здесь, и я хочу закончить начатое.
   Последний раз, когда я был в трезвом уме и светлой памяти, не загрязненным мерзким самокопанием, я рассказывал о Катерине, о девушке моей жизни. В течении нескольких лет мы жили душа в душу. Мы творили так, словно одна муза была у нас на двоих. Мы любили друг друга и купались в этой любви, порой уходя в нее с головой. Мы жили так, как хотелось бы жить тысячам, миллионам людей. Мы были счастливы, но не замечали этого. Как говорится:" Счастье не оставляет памятных шрамов". Так и у нас. Мы вскоре привыкли к этой жизни и потеряли ощущение ценности каждого момента. Точнее я потерял.
  Я настолько привык, что она была всегда рядом, что мне казалось это уже обыденным, чем-то таким, что всегда будет присутсвовать в моей жизни. Я перестал ценить каждый момент проведенный с ней, стал часто видеть в ней недостатки. Каждый день я все меньше и меньше принимал ее. Я делал свой выбор, день за днем оставаясь  с ней, но все меньше было уверенности, что она та самая. Как я был глуп!
  Наши ссоры стали особенным началом дня и его концом. Я часто видел, как она плакала, но считал себя правым и оставлял поэтому ее наедине со своими страданиями. А она терпела! Она продолжала меня любить, продолжала отдавать все, что готова была отдать, хоть и ненавидела привязывания к людям. Я не видел ее боли или не хотел видеть. Я часто закрывал глаза на то, что она тихо всхлипывает, после очередного скандала, утирая слезы рукавом, как маленький ребенок. Я забыл, что полюбил ее такой, какой она была. Забыл, что это был мой выбор, что знал, на что иду.
   Я любил ее недостатки в начале нашей жизни, недолюбливал в середине и ненавидел в конце. Я желал видеть рядом с собой идеал, который диктовало общество, который навязывал Игушев. Он особо рьяно разжигал во мне эту ненависть, эту злобу, эту жестокость. Он постоянно указывал мне на ее промахи, на ее маленькие ошибки, над которыми раньше я бы просто посмеялся и потрепал бы ее по макушке, как озорную проказницу. Теперь же я строго отчитывал ее за каждый неверный шаг. А какое я имел на это право?
  Как мог я осуждать ее? Этого ангела, который терпел все, который продолжал быть со мной, подстраиваясь под эту тиранию. Она могла уйти в любой момент, но не уходила.Она пыталась помочь мне свернуть с ложного пути, навязанного  обществом, но я лишь отмахивался от нее, как от надоедливой мухи. Я жил уже не для себя, а для окружающих меня людей, доказывая им каждый день свое превосходство, забыв о счастье свободы.
   Как не мог понять, что она пыталась меня спасти? Как не мог осознать того, что она теряла все, лишь бы вернуть меня настоящего? Она жертвовала всем ради меня, а я продолжал ненавидеть ее.
   Я не замечал того, как сильно изменились ее картины. Не видел, что больше нет в них того по-детски легкого очарования, которое так привлекало меня в ее творчестве. Не придавал особой важности тому, что теперь на ее полотнах все больше и больше места занимали мрачные тона, что наша квартира заполнилась холодными оттенками, которые словно высасывали душу. Не придавал значения...
   Не замечал я так же и того, как изменилась моя музыка. Она стала жесткой и властной, словно хотела показать всем, ничтожность всех окружающих, показать мое величие. Все чаще стали появляться интервалы секунда, секста и септима, которые навевали ужас, боль и страх. Куда же подевались некогда мне приятные арпеджио, которые заставляли плакать людей от счастья, разглаживаться морщины и очищаться душу? Я променял их на пустоту, на известность и власть, без которых остался. Я променял их в пустую.
   Никто не играл со мной больше. Точнее я не желал ни с кем играть. Мне казалось оскорбительным играть с этими ничтожествами. А было время, когда я мог пританцовывать от радости того, что сейчас я выйду не один, а с каким-нибудь великим талантом, с восхитительным дарованием. Даже от своего идеала отрекся я. Даже с ним я потерял связь. Я не играл более с Мазерцким.
   Он отстранился от меня. Потерял всякий ко мне интерес. Все чаще у меня создавалось впечатление, что я и не был с ним никогда знаком, что и не знал я его никогда.
   Помню, когда мы играли последний раз, я был зол, безумно зол. Во мне кипело негодование меня переполняли эмоции, когда я слышал, как из под его гибких пальцев выплывали прекрасные звуки, когда-то доступные и мне. Как ненавидел я его, ощущая, что публика любит его больше, этого свободного от предрассудков и мнения толпы. И его любили. Любили, как гения, как сильного волею человека, как талантливого музыканта. А я ненавидел. Я брызгался ядовитой слюной в его сторону. Ну и чего я добился этим? Ничего...
   Я потерял все. Теряя одного за другим честных и искренних друзей, я собирал вокруг себя льстящих шакалов, которые готовы были после моего первого провала, порвать мне глотку. Теряя свою чистую душу, я приобрел грязный комок ненависти, зависти и злобы. Я потерял все, и теряя это, даже не жалел. Тогда не жалел.
   Зато Игушев был моей опорой, был моей поддержкой. Он был всем для меня. Забыв о том, как рвал всякое общение с ним, как только он оскорблял Катерину, теперь я давал волю его злословию, всячески его подбадривая.Забыв, как много мне дал Иван Федорович, я присоединялся к злостным и колким высказываниям в его адрес. Я больше не был индивидуальностью, я стал толпой.
  Стал серой массой, которая не способна ни на что великое. Я был во главе этого полчища вонючих крыс, восторгаясь  их мнимой преданностью. Они первые сбежали с тонущего корабля, оставив меня один на один с часом расплаты. А позже- предали. Безжалостно сбросили меня, как лишний и ненужный груз. И в скором времени забыли обо мне.
  Почему так поздно пришло озарение? Почему раньше я был слеп ко всему. что творилось  со мной и вокруг меня? Почему..