Мариша 18-22

                НЕМНОГО О СЕМЬЕ, С КОТОРОЙ ПОРОДНИЛСЯ ДЕД ФЕДОТ
                (Воспоминания Деляры Прошуниной, снохи Федота Кондратьевича.
                Написаны в конце 90-х годов.)

                (18/22) Мариша

     В Уральске у меня появилась помощница. Мы с Колей без конца метались по командировкам, а наш трехлетний сыночек оставался с разными нянями. Хотелось найти одну, постоянную. Мне посоветовали поговорить с Маришей, по ночам убиравшей единственную в 150-тысячном городе баню.
     (Про баню, наверно, тоже стоит сказать пару слов. Три дня в неделю мылись женщины, два дня мужчины и два дня солдаты. Женщины приходили со своими тазами, шаек не хватало, и очередь занимали с утра, номер очереди писали на ладонях. В женские дни в предбаннике с утра до позднего вечера бушевали скандалы. Позже, когда мы познакомились, Мариша могучим телом расталкивала толпу и проводила меня с сыном в маленькое отделение для начальства. Мне завидовала вся редакция.)
     Часов в одиннадцать вечера я пошла к бане ждать, когда появится Мариша. Наконец вышла плотная, крепкая женщина неопределимого возраста. Выслушала меня и говорит:
     -Ты меня не возьмешь?- Мариша всем говорила ты.
     -Почему?
     -Я сидела, всего полгода как вышла.
     -А за что вы сидели?
     -Лучше я тебе завтра приговор покажу, забываю я эти слова.
     На завтра выяснилось, что Мариша сидела по 58-й статье за дискредитацию советской власти и глумление над всесоюзным радио. А дело было так. Муж у нее погиб на фронте в первые же месяцы войны, она работала уборщицей в ремесленном училище. Завхоз училища, эвакуированный с Украины, снимал у нее комнату.
     У Мариши всегда большое подозрение вызывало радио.
     -Ну, брешет, ну брешет,- возмущалась она.- Ишь, «Говорит Москва». Сам, небось, спрятался в Уральске и чешет языком. Разве можно услышать Москву, она ведь далеко.
     Это она говорила, уже отсидев восемь лет. А при своем квартиранте-завхозе Мариша тоже, конечно, ворчала.
     -Мели Емеля, язык-то без костей,- показывала она на черную тарелку-репродуктор.
     А однажды Мариша в красном уголке сняла с полки бюст Сталина и со словами «сколько же на тебе грязи» окунула в ведро и обтерла половой тряпкой.
     Завхоз сообщил, куда следует, и остался в доме не квартирантом, а хозяином. Дом этот стоял и при нас, деревянный, большой, прочный.
     -Ты не думай,- говорила мне Мариша,- я на него зла не держу. Пусть ему дом остается, хотя бы перину отдал, что мне бабаня моя дала, и противень у меня был хороший, сейчас таких не делают.
     К моему удивлению, Мариша охотно вспоминала лагерную жизнь.
     -А что я в лагере была, так ни капельки не жалею. Там женщины были ученые. Мне бы в Уральске ни за что таких не встретить. Видишь, я здоровая какая, силой меня Бог не обидел. Я отработаю на стройке и иду на кухню. «Давайте, бабы,- говорю,- я котлы вам помою». А прежде чем мыть, я целый мешок каши наскребу и за пазуху. Не будет же меня вохра за титьки лапать. Прихожу в барак и кормлю своих златоустов. Меня-то в кухне за работу покормят. Вольным ведь не охота котлы мыть. Поворочай-ка их.
     -Мои умницы поедят и начинают рассказывать. Тебе кто больше нравится, Татьяна или Анна Каренина? Мне Татьяна. Нельзя ребенка на мужика менять. Знаешь, когда Петю Ростова убили, я сказала, «сегодня больше не рассказывай, я плакать буду». И целый вечер плакала.
     Мариша чуть не получила еще один срок. Спросила у начальника лагеря: «Это ты, что ли, идиотский стол ешь?» Она имела в виду диетический. Женщины из столовой еле его уговорили не придавать значения, она же по невежеству.
     Но Мариша не была невежественной, деликатное и отзывчивое сердце вполне заменяло ей знания.
     С ее появлением в нашей семье моя жизнь стала гораздо легче. Она знала, у какой хозяйки покупать молоко, у какого браконьера - рыбу, когда запасаться керосином и прочие хитрости жизни в городе, где ничего не продают, а только «выбрасывают», «дают», а потом «несут».
     Коля писал во все инстанции, и вскоре Маришу реабилитировали и дали ей комнату в доме с центральным отоплением и с электричеством. В середине 50-х годов в Уральске это была большая редкость.