Скучающий человек

                Ваша скука, не повод «развлекаться» другим.
В семь часов утра понедельника со своей двухместной кровати в бодром расположении духа соскочил Лев Семенович Добровольцев. Состояние внутреннего подъема почти никогда не покидало его в продолжении исполнения всего привычного ему утреннего моциона. И хотя после завтрака запал немного спадал, все же, дообеденное время проходило у Льва Семеновича под знаменем суетливой активности.  В этот период предвкушение перспектив нового дня и всей последующей жизни в целом приятно развеивали рутинные дела главным образом неизбирательностью в своем загадочном многообразии. С наступлением же разгара дня, рвение Добровольцева, как и солнце, к тому времени стоящее в зените, не заметно для глаз окружающих, все-таки уже неумолимо близилось к горизонту и вечером угасало совсем. Так что часы перед сном Лев Семенович проводил со скребущей душу тоской и неявно ощутимым страхом чего-то ему самому неясного в ожидании следующего дня.
Съев свои привычные гренки с яичницей и запив все чаем, Добровольцев надел не менее привычные рубашку с джинсами. Облачившись и не обнаружив на себе такую важную деталь, как носки, Лев Семенович поспешил на балкон снимать сохнущую пару, сетуя попутно на свою невнимательность и на предстоящее неудобства в процессе натягивания носков после джинсов. Одинокая жизнь Добровольцева, увы, не способствовала облегчению утренних сборов, и хотя каждое движение было многократно отработанно, а порядок их выполнения установился самый оптимальный, все же, время от времени Лев Семенович не отказался бы от помощи заботливой сожительницы. Увидев с балкона женщину, снимавшую белье в доме напротив, Добровольцев окончательно отдался думам об одиночестве как о явлении, к которому собственно он никакого содействия не прилагал, что, в плане бездействия на протяжение последних лет его жизни было частичной правдой.  Лев Семенович нравился себе в образе печальной задумчивости.  Любуясь собой и не исключая возможности дать насладиться этим зрелищем случайному зрителю, последующие минут пять он провел за созерцанием проснувшейся природы и оживляющихся улиц из окна своего балкона. Чуть опомнившись, но не переставая представляться себе жертвой ужасной несправедливости Добровольцев побрел в прихожую, где, заканчивая начатое, даже забыл отпустить пару безадресных ругательств по случаю несопоставимости длины носка с высотой, на которую джинсы были согласны заворачиваться без сопротивления.
Конечно же, романы у Льва Семеновича случались, а пара из них так и вообще всерьез близилась к женитьбе.  Но умный человек может, и, скорее всего, обречен быть одиноким. Тем более, что по прошествии лет, прежние любови на поздравления в соцсетях отвечали не многозначительным «спасибо», а планка, установленная когда-то потоками красноречия, заключавшими к тому же и некоторые проблески светлых мыслей, казалась теперь достаточно высокой, чтобы вызвать у Добровольцева страх не взять прежнюю высоту.
Что до знакомых, то они у Добровольцева не переводились и поныне. Правда и тут выбор не даровал особых перспектив развеяться, будучи представленным по большей части сотрудниками, заботливо хранимыми их женами от сквозняков. Старые же приятели, которых Добровольцева заводил с играющей легкостью, на первых парах знакомства казавшиеся людьми уникальными и развлекавшие его каждый своими неповторимыми особенностями и причудами, в итоге оказывались не так уж интересны и оригинальны, а видеть в них что-то большее, чем видели все Лев Семенович не умел и хотел. Однообразие утомляло его и увлечение охладевало так же быстро, как разгоралось.
И хотя сейчас былая восторженность Льва Семеновича не носила столь выраженный характер, как в первой молодости, привычка обременять новых знакомых положительными качествами, им не присущими или утрировать имеющиеся до масштабов, перекрывающих недостатки, вполне сохранилась в нем и даже приобрела оттенки требования. Два эти обстоятельства, помимо всегда присущего непостоянства, также все более мешали Добровольцеву обзаводиться новыми знакомствами, что ему однако же вполне удачно удавалось объяснять себе собственным выбором. 
К своим сорока девяти годам Лев Семенович был прекрасным теоретиком жизни, так как прочел достаточное количество книг для формирования именно такого ее образа, к коему он, как самому Льву Семеновичу казалось, ужасно тяготел, но который, вместе с тем, по разного рода нелепым или даже недостойным его мелочам, не мог устроить. Были среди прочитанного им и «Обломов» И. А. Гончарова и «Барон» А. П. Чехова. Главные герои этих произведений Льву Семеновичу казались жалкими, но в чувстве некоторого презрения по отношению к ним, сам себе Добровольцев из суеверия не признавался, потому как с представлениями о правильном человеке дела у него обстояли получше: многократно примеряя излюбленный образ к собственной персоне, Лев Семенович наконец и вовсе стал видеть себя обладателем всех присущих своему идеалу черт. А те, что никак не мог разглядеть, скромно надеялся когда-нибудь обнаружить.
Между тем, в квартире этажом выше громко заплакал ребенок и, совсем опомнившись от прозаических дум, Добровольцев машинально поспешил схватить висевшие у входа ключи и удалиться.
Выйдя из квартиры, Лев Семенович встретил запыхавшуюся соседку. Тяжелым шагом она направлялась к своей двери со стороны лестничной площадки и, останавливаясь чтобы перевести дух, заодно поправляла пляжную сумку, норовившую сползти с плеча. Это была приятная женщина преклонных лет. Жила с мужем, и сейчас, по всей видимости, как и обычно по понедельникам, возвращалась с супругом с сдачи.
Вообще, все люди у Добровольского были в большей или меньшей степени приятными, что льстило даже не столько людям, сколько самому Льву Семеновичу, ведь как и всякий мудрый человек, коим Добровольцев никак не мог не являться, одним из высших проявлений человеческого достоинства он видел добродушное отношение к ближним.
- Здравствуйте, Варвара Олеговна. Чего это Вы пешим ходом?
- Здравствуйте, дорогой! Да, представляете, лифт, зараза, опять сломался. Вот каково - в моем возрасте, и на двенадцатый этаж пешком?! Это муж еще не знает… машину остался в гараже мыть, обрадуется, как увидит…
- Дааа, не долго музыка играла…ну ничего, Вадим Василич с лифтером из соседнего дома договорился, он и к нам теперь заглядывает если что. К вечеру должны починить, думаю.
- Ох, хотелось бы, а то вечером как раз внучку с танцев забирать…
Добровольцев, сжав губы, понимающе кивал головой, и старался попутно нащупать в сумке телефон, не помня точно, захватил-ли его при выходе.
- Ну а как Ваши выходные? Что с хозяйством?
-  Хорошо, - возвращаясь мысленно к радостным дачным хлопотам с умиротворенной улыбкой ответила Варвара Олеговна. - Только сомневаюсь все, браться-ли за постройку голубятни в поселке. Давно охота, но ведь накладно и с голубями хлопот много. Хотя, народу у нас доброго там много, кормить найдется кому.
- Мда… - отыскав наконец мобильный и вдумываясь в свой вопрос отрешенно произнес Добровольцев. - Здорово все-таки иметь место, в которое можно сорваться и уехать от всех этих забот. Дача – хорошая штука, это конечно.  А я вот думаю, взять, да и к монахам тибетским уехать. Сейчас ведь путешествия на восток вон как популярны среди наших стала. А что? Ну и пускай популярно это. А просвещение так и подавно всегда в моде.
- Мм…ну да, да…интересно, - скромно соглашалась соседка обводя глазами пол у дверей квартир с видом человека несведущего в тенденциях моды современного общества. - Всё верно, надо порешительнее быть… Да и я, пожалуй, скажу мужу, что лучше не возиться, а уже взять и строить, - чуть помедлив заключила она возвращая своему голосу тон прежней уверенности, чтобы хоть каким-то однозначным решением завершить разговор, грозящий перерастать в форму риторического.
- Да, наверное стоит. Вам виднее, - так же резво отозвался Добровольцев всем видом выражая доверительное согласие и смутно припоминая о чем шла речь.
- Ну, до встречи! А то опоздаю еще…
- Увидимся, всего доброго.
И оставшись довольными, Лев Семенович – приятностью соседки, соседка – добродушием и умилительной мечтательностью Добровольского, соседи направились каждый по своим делам. Будь Варвара Олеговна знакома с соседом дольше, то, как и многие знакомые Льва Семеновича, понимала бы, что он был одним из тех людей, для которых подобного рода размышления не что иное как фантазерство от скуки и, принимая по умолчанию эту особенность за один из способов времяпрепровождения, необходимого таким людям как он, дала бы выговориться, не вникая в суть. Чего, собственно говоря, она и так не делала, наблюдая в основном за артистической составляющей речи Льва Семеновича, которая, что и говорить, при имевшемся опыте, была на уровне.
В действительности-ли Лев Семенович всякий раз и впрямь хотел того, о чем говорил, он и сам не всегда был в состоянии определить наверняка. Но зато, чувствуя подсознательно, что, при общении с кем-либо, неплохо было бы хотеть того или иного, настолько увлекался рассуждениями, что охотно себе верил.
Не то, чтобы его фантазии кому-то сильно досаждали. Тем более, главное зло здесь было скорее не в следствиях а в причине. Так что, веди Лев Семенович и вовсе отшельнический образ жизни, вреда окружающим не было бы и подавно, да только и в жизни самого Добровольцева некоторые события приобрели бы иной поворот, не думай он о них столь часто и реалистично и, возможно, что-нибудь из мыслимого нет-нет да осуществилось бы.
Кстати, тут не лишним будет заметить, что склонность к неплодотворным рассуждениям в хронической форме Лев Семенович обрел ближе годам к тридцати, тогда как в юности, имеющиеся симптомы еще не были столь удручающими. Обладая повышенной мнительностью и некоторым тщеславием, часто свойственным не глупым молодым людям, Лева напряженно анализировал самые мелкие и субъективные детали, порой искажаемые в неспокойном уме его предвзятостью и, оттого, односторонностью наблюдения, что отвлекало его внимание от общего плана. Он так много носил в уме своем концептов событий и представлений о том, как всё должно происходить, что от всей этой толкотни, смыслы и цели постепенно скрылись за бесчисленными предрассудками и суевериями, а на первый план показались чванство и чувство собственной важности, по старой привычке, прикрываемые на счастье сохранившимися хорошими манерами. Вкупе с присущей Добровольцеву с ранних лет предупредительностью, в некоторых случаях отдававшей признаками паранойи, в целый образ вырисовывалась личность беспокойная, нервная и до крайности нерешительная, но вместе с тем и не обделенная бойким умом. Картина изменилась лишь с накопившемся опытом, когда сам Лев Семенович стал гораздо лояльнее относиться к себе. С тех пор, ушедшая в отставку самокритика, только иногда подавала признаки жизни, на что у не столь бойкого, сколько находчивого ума уже имелись свои меры. В общем, к моменту исчезновения юношеской неуверенности, привычки действовать в Добровольском так и не сформировалось.
К половине девятого утра, примерно в это время каждый раз отправлялся на работу Добровольский, в одном из центральных районов города, в котором находился его дом, во всю кипела жизнь, со двора доносились голоса детей и предостерегающие замечания печливых родительниц, сигналили друг-другу спешащие кто куда водители авто, а среди всей этой суеты в поисках пропитания опасливо лавировали запуганные собаки.
Спускаясь по лестнице Лев Семенович думал, к кому из сослуживцев он был бы не прочь сейчас заскочить. Отсеяв большинство и выбирая между последними двумя претендентами, секретарем своего начальника - Ирой Зощенко и работником-консультантом Людмилой Павловной, а вернее сказать, между свежими новостями и вкусным кофе, Добровольцев вдруг приметил мальчишку, находящегося несколькими ступенями ниже него и, от шума, доносившегося с общих сквозных балконов между коридорами и лестницей, не замечавшего приближения постороннего. Мальчишка, с виду лет восьми, стоя на нижней параллельной планке перил и перегнувшись через них на уровне пояса, сначала удивил Льва Семеновича несвойственной детям такого возраста способностью занимать одно и то же положение дольше пяти секунд, особенно столь неудобное. Однако, удивление рассеялось, как только мальчик, видимо, окончательно прицелившись и скопив достаточное количество слюны, плюнул в лестничный проем и тут же стал вглядываться, с целью удостовериться в меткости произведенной бомбардировки.
- И что это Вы тут делаете?
Приосанившись поинтересовался очевидец, продолжая двигаться к застуканному на месте преступнику, только уже медленнее, с каждым новым шагом полностью перенося вес с ноги на ногу и предавая своим движениям внушительный вид.
- Скучаю.
Коротко отрезал мальчишка, не потрудившись перевести взгляд на вопрошающего.
От столь самодостаточной невозмутимости Добровольцев даже на секунду замялся с ответов: приготовленную реплику надо было менять.
-Эх ты, бездельник! Разве так можно?!
Морща недовольно лицо и стараясь не подавать признаков удивления протянул Лев Семенович.
- А че? Я ж не в людей.
-Мишааа, ты где копаешься? - на половине оборвал женский голос последнее слово очередного бесцеремонного ответа.
Не дав Льву Семеновичу закончить своего допроса, уже было подобравшегося к нравственной составляющей дела, мальчишка резко обернулся в сторону звавшей его из коридора матери, шустро спрыгнул с перила и умчался так, словно рядом и не было незнакомца, обращавшегося к нему секунду назад.
 «Нет, вот это наглость! Скучает он…» повторял почти про себя Лев Семенович, продолжая спускаться вниз по лестнице и все сильнее возмущаясь нахальной честностью мальчишки.
«А убирать кто будет?»
«2.08.17»