Одуванчики

                О Д У В А Н Ч И К И

     В моей биографии детских лет был такой период, когда я искренне верила, что в мире существуют маленькие человечки, которые живут рядом с нами, но людям не показываются на глаза по той причине, что загордившиеся люди-человеки ожесточились душой, дети у них невоспитанные и это просто великаны - бессовестные существа. Да я и сама видела, как мальчишки мучают всё то живое, которое не может себя защитить. Эти дети даже не могут дать вразумительного ответа на вопрос: зачем они это делают? Просто они, таким образом, развлекаются. Вот и прячутся от людей маленькие человечки. Кому же охота подвергать себя опасности только ради развлечения какого-то  бездельника-балбеса?.. Однако если заслужить их доверие, подружиться с ними и, самое главное, не станешь вмешиваться в их жизнь и не попытаешься переиначить их привычки по своему разумению, то они проявятся, станут видимы и позволят понаблюдать за их обыденной жизнью.
     В своём воображении я домысливала себе разные ситуации, принимая на веру, что человечки очень разные по росту (не выше пяди человеческой), а вот меньше они могут быть… даже мельче муравья, толстенькие и тоненькие, словно вырезанные из бумаги. Настолько плоские, что могут проникнуть в любую щель, могут спрятаться под любым листиком, гулять по лабиринтам трещин на дороге, жить в дуплах деревьев, а в домах людей, прятаться в розетке, в рукаве висящего на вешалке пальто, за веником, сидеть под печью на поленьях и даже раскачиваться на свисающей паутинке. А поскольку в моём доме мои фантазии никто не хотел слушать, хуже того мои родные считали, что все, кто не люди (в обычном понимании этого слова), то они дети Нечистого и упоминать о них не следует, (а то ещё привяжутся), я молчала, но от этого желание увидеть человечков меньше не становилось. Шёпотом я их уговаривала не прятаться от меня. «Я вас не буду трогать, а если надо, то и помогу в чём-то…» Но люди так плохо себя вели ещё до моего рождения, что человечки не могут решиться поверить даже маленькой девочке. За это недоверие я на них не сердилась и всё надеялась встретиться с ними и, конечно же, пристально во всё всматривалась.
     Однажды бабушка сложила в корзину «мамин обед» и отправила меня к маме на ферму, где моя мама работала свинаркой, кормила и убирала за свиноматками, принимала роды и ухаживала за поросятками до двух месяцев, пока они сосали свою маму.
     В тот день была мамина очередь дежурить сутки. Свинарки в обед ушли домой, а мне бабушка наказала быстренько идти и ни на что не заглядываться, чтоб борщ в горшочке не остыл. Конечно же я отнесла корзинку, накормила маму, а уже на обратном пути позволила себе, не вверх «на ворон смотреть», а в траве поискать человечков.
     Рядом с полевой грунтовой дорогой, на которой валялись камушки, именно там, где я шла и непременно очень больно спотыкалась о них, в некоторых местах была ещё и тропинка. Эта тропинка была гладкой и под ноги смотреть не нужно было, просто не обязательно, а можно было думать о чём-то своём. В одном месте дороги, что за селом, я шла тропинкой, срезая клин, через неудобицу, на которой по обыкновению трактора не пахали, а только разворачивались, заходя на новую борозду. Этот небольшой участок земли густо зарос крупнолистыми одуванчиками. Именно там, среди листвы, цветов и седых пушистых голов одуванчика, по моему мнению, было самое место для Райского сада маленьких человечков. Я и так смотрела на одуванчики и низко наклонялась, но почему-то ни следочка их не разглядела. Но я не теряла надежду на удачу. В моей головушке мелькнула мысль, что раз на некоторых одуванчиковых головках куда-то делся пух, то это  и есть работа человечков. Именно они собирают этот пух для наполнения своих подушек и перин. А чтоб подсмотреть, как они это делают, то нужно лечь на землю. Я выбрала место, где было много пушистых головок и легла на тропинку. Лежала я тихо и довольно долго и терпеливо.
     В это время на дорогу выехал тракторист на своём велосипеде. Он тоже не любил ездить по камушкам на дороге и выехал на тропинку. Мужик торопился на тракторный стан. Когда он выехал за село, в поле, то никого нигде не увидел. Ехал в задумчивости и вдруг, на повороте, видит: ребёнок лежит на тропинке. До меня, лежачей, оставалось всего несколько метров. По высокой траве объехать меня он не смог бы, да и всё случилось так неожиданно, что ему просто некогда было соображать. Велосипед поднялся на дыбы на заднее колесо и грузный дядька, лет около пятидесяти, грохнулся на землю.
     Конечно, если бы он шёл пешком, я, лёжа на земле, услышала бы его шаги, но велосипед ехал быстро, и шуршание шин я приняла за шелест ветра в траве. Когда дядька упал, я закричала с испугу. Вскочила на ноги и побежала через чей-то огород, засаженный кукурузой, в сторону села. Там, в этом районе был огород моего дедушки.
     Старик что-то там делал на своём огороде, а тут я, перелезла через каменный забор и спрыгнула на землю у него за спиной и тут уже дала волю слезам. Когда дедушка начал расспрашивать о случившемся, я вспомнила о том, что у тропинки где-то оставила свою корзинку с порожним горшочком. Косынку с головы я тоже потеряла, когда бежала, продираясь через кукурузные заросли. Сквозь слёзы, сбивчиво, я что-то там лопотала про человечков и про то, как здоровенный дядька чуть было не раздавил меня…
     Дедушка обалдело смотрел на меня и силился хоть что-то понять из моего лепета. Наконец он взял свою палку, на которую он опирался, в одну руку, другой взял меня за руку и повёл к перелазу, где можно было выйти на полевую дорогу и дойти до того места, откуда я бежала.
     Пришли. Тот дядька всё ещё сидел на траве, поглаживая ушибленное колено, смотрел на треснутую раму велосипеда, постанывал и сквернословил. Мужики между собой переговорили и, конечно же, я осталась во всём виноватой, плохо воспитанной девочкой. Нашли мою корзинку, в кукурузных рядках косынку и дедушка, не выпуская мою руку, повёл меня домой, довоспитывать. Но поскольку я и сама была сильно испугана, то отдохнуть мне бабушка не дала, чтоб «не заспала». Взяла из гнезда свежее куриное яйцо и повела к одной бабушке-шептухе «переляк» (испуг) яйцом выкачивать. Та бабушка (имени её я уже не помню), катала мне яйцом по голове, по спине и по всем частям тела, что-то там вполголоса говорила, выгоняя из моего тела страх на лес, на море и ещё куда-то в те места, где люди не ходят. Я, слушая её, постепенно успокаивалась и даже перестала всхлипывать. Меня стало клонить в сон. Бабушка моя не стала ждать, когда ко мне вернуться силы. Из кружки умыла меня холодной водой и повела огородами домой, чтобы никому не вздумалось спросить: откуда мы идём? Иначе моё лечение пойдёт прахом.
     Когда на следующее утро мама вернулась из фермы домой, то меня разбудила бабушка и уже обе они стали меня довоспитывать, как и что было расспрашивать. Я долго им лопотала о человечках, о страшном дядьке и о ставшем на дыбы велосипеде прямо надо мной. Две женщины слушали меня, не перебивая. Мама плакала, а бабушка поглядывала на домотканое полотенце, висячее в простенке на колышке, которое часто заменяло ремень. То, чего я там наговорила родным мне людям, искренне веря, что уж они-то меня поймут, на самом деле их как раз не обрадовало, а наоборот – сильно огорчило. Бабушка, которая всем заправляла в нашем доме и в своём дедушкином доме, сурово подвела итог, наставляя свою дочь и тыча скрюченным пальцем в мою сторону:
     - Воно щэ дурнэ! Но если ты не укоротишь ей язык, то она будет сидеть в девках до сорока лет. Кто же захочет такую дурную девку в жёны братьи в свой дом вести?..
     После этого разговора, мама, где мягко, а где сердито, попыталась мне втолковать ту крестьянскую истину, по которой выходило, что характер, хоть и Богом данный, но если я его не научусь прятать, в смысле – держать язык за зубами, не выпускать свои думки на волю, на людской пересуд, то я буду обречена на одиночество, а хуже того – в селе на до мной будут насмехаться…
     Я покорно кивала головой, где-то даже внутренне соглашалась с доводами старших и многоопытных людей, но мне предстояло ещё много слёз выплакать и понять, что родные люди по крови – далеко не единомышленники. У них своя точка зрения, своя выгода, а до моей души, по большому счёту им и дела нет. Односельчане, которым всю свою жизнь мои родичи старались угодить или хотя бы обмануть их мнение, ничуть не лучше волков, притворившихся добрыми и справедливыми, (для своей выгоды), не упустят случая что-то себе урвать и уж точно жалеть тебя не станут.
     Что касается человечков, то до сих пор у меня полной ясности, как не было, так и нет. Как знать, может они и в самом деле живут где-то или рядом с нами, не желая вступать с нами в тесный контакт. Чему тут удивляться, если мы не можем душу открыть себе подобным, то уж им, маленьким, лучше держаться от нас на безопасном расстоянии.
                2015 год.