Море

Говорят: «Пойдём на море?»
И ты соглашаешься.
Стало слишком много моря в жизни. Море жизни.
И ни его, ни её не может быть «слишком».

Когда приходишь куда-то без приглашения – блуждаешь.
Это как в лесу: не знаешь – не суйся. Бредешь по нему, предполагая, что прямо, никуда не сворачивая, а потом оборачиваешься и думаешь, что не туда идёшь.
Обратно.

А так и заблудиться недолго среди золотого инея на мхе, свисающих льдинок на зелёных ветках ольхи. Шагаешь в надежде, что вернёшься обратно, а не возвращаешься. И все дальше уводит тебя тропинка, а, обернувшись вновь, хочется бежать. Бежишь ведь со всех ног, глазами отмеряя красные отметины на деревьях. Выходишь в соседний посёлок, в который как-то попал, а как попал – без понятия. Встречаешь Зинаиду на своём пути. Старушка угощает тремя кислыми яблоками и рассказывает о детях, учащихся в латвийских школах, о семье, но не о потере личной. Слишком тяжко.
–  Я иду на море, пойдём со мной, –  позже предлагает она, не зная, что тебе туда и надо.

И вот он выход, чтобы сбежать по настилу со скоростью света или звука вниз, как когда-то мечтал, и золотой песок как-то оказывается в старых кроссовках, которым лет уже девять, а они все ещё живы – надевай гетры и хоть сейчас в зеркальные комнаты на паркет.
Рисуешь на море надписи носками черными, втыкаешь перья остриём в песок, а позже чернила из-под тонкого грифеля льются и льются на коричневые страницы дневника, пока отдыхаешь перед дорогой обратно. И самолёты летают так низко, что до них не достать ни кончиком пальца, ни погладить от носа до хвоста. И не самолёты вовсе – птицы, змеи или белки-летяги.

Отпечатки ложатся резко, и песчаные лапы все сильнее вдавливаются, глубже – проведи подошвой, а останутся на прежнем месте. И воронье перо уже в заднем кармане синих растянутых джинс, которые выбросить пора, а рука не поднимается – память.

После блужданий пора бы домой. Входишь в чащу зеленую, идёшь, идёшь и понимаешь, что опять не туда идёшь. Сколько ж можно кругами-то ходить? И кеды утопают во мхе, а ушастый лесник в шапке говорит, что лисы здесь воруют тапки, олени бродят среди елей, а волков он не знает.
Лесник же, оказывается, забирается иногда по стволу дерева, пролезает на ветку и, сидя на ней, сук не рубит, знает ведь поговорку. Только ветки пилит и пилит перед собой, чтобы композиции стояли на столиках перед входом в дома двухэтажные.

А ты теперь знаешь, что можно войти в лес и не выйти из него. Путь же к морю находится чудесным образом сам по натянутым паутинам между деревьев с бегущим золотым солнечным светом вдоль них, по жизни, отказывающейся втискиваться в рамки, оставляемые тонким грифелем карандаша. Жизнь не описать, не написать, если не жить, глубже и глубже падая в бездну себя, а она-то на ладони, снаружи.
Жизнь-то рядом с морем.
С Ним время идёт иначе.
Медленно.

А если всё-таки заблудиться – полетит стремглав.
Разве что волны смоют воспоминания о больших городах.

Фотография: Kate Kolovskaya