Всякая всячина

                Если Бог нас своим могуществом после смерти отправит в рай, –
                Что мне делать с земным имуществом, если скажет Он: – выбирай!
                (К Симонов)

 !000 лет назад, когда я был ещё совсем юным, тогда между Баку и Дербентом, в районе местечка Набрань какое-то ведомство обустроило нечто, по-иностранному называемое «кемпинг». Насколько это самое «нечто» соответствовало слову «кемпинг», судить не берусь, да и не имеет это значения, ни для описанных ниже событий, ни для эмоций, тогдашних и нынешних, сопутствующих тем событиям. («Набрань»  по-местному – «Ялама», что и означает по-азербайджански «набрать», а кого и зачем туда набирали, я когда-то знал, но забыл, – то ли рабочих с семьями для какой-то стройки, то ли солдат-добровольцев).
     «Обустройство» состояло из десятка дощатых однокомнатных «халабудок», поставленных на дощатые же клинообразные помосты, поскольку всё «поселение» располагалось в лесу, на довольно крутом откосе, внизу которого был берег Каспия. Лес и берег тянулись в обе стороны на  многие  километры полного, абсолютного безлюдья, что и составляло главную  прелесть этого места.

     Ведомство продавало туда путёвки, которые  стоили даже по тем временам баснословно дёшево, поскольку из «удобств» там было только электричество, а меблировка «номера» состояла из двух железных коек и тумбочки, на манер тех, что стоят в больничных палатах. Прочие услуги  обеспечивались лесом  и морем.
     Однако набралось некоторое количество чудаков, согласных на минимум цивилизации, лишь ради того, что остаётся за её границами, ради неограниченного общения с природой, – в той мере, на какую кто способен.
     В их числе в ведомственный же автобус загрузились: мама с небольшим чемоданом, и я, со своим любимым рюкзаком и с гитарой, игру на которой я намеревался освоить на досуге.       
     Тот же автобус изредка привозил  робинзонам на продажу кое-какие продукты питания, из которых при  желании можно было чего-нибудь сварганить на электроплитке или на костре, кто как устроится, а пресной воды было вдоволь в  ближайшем ручье. Следует заметить, что ручьёв таких, текущих сквозь лес к морю, было великое множество, и форсирование каждого такого потока задавало автобусу немалую проблему, поскольку дорога была лишь «условно обозначена». Мы, добираясь к «месту», испытали эти проблемы полной мерой на своих рёбрах. Однако, не стоит сетовать: ручьи эти выполняют весьма важную и полезную работу. Но об этом  – позже.

    Опишу, по возможности кратко, но с необходимыми подробностями, наш тамошний  режим.
     Был конец октября, море уже порядком остыло, так что, после нескольких моих заплывов «на слабо», морские забавы пришлось оставить, и ласты мирно уснули в рюкзаке.  Мама активно наслаждалась пассивным покоем, состоящим из коротких прогулок, чтения привезённой книги и крайне редкого общения с внешним миром при посредстве транзисторного приёмника. Я же неустанно обследовал  окрестности, собирая впечатления и «сувениры», так что возле нашего бунгало вскоре образовался небольшой курган.    

     Лес вокруг был совершенно удивительным, сообразному описанию недоступным, настолько причудливые формы принимали деревья. Растущие по соседству перекрещивались и срастались, образуя гигантские «виньетки». Лианы, подобно громадным змеям-удавам  обвивающие  стволы, были иногда толще них; сами стволы были покрыты разнообразными наростами, которые я пробовал спилить небольшой пилой, (она, вместе с топориком, в походах всегда со мной). У этой породы под белой мягкой заболонью  темная «железная» древесина, которую ничем не возьмёшь. Но, когда дерево почему-то начинает болеть, первым  «трухлявит» твердое  нутро, а мягкая «наружность» долго остаётся целой.  (Этот факт может быть символичным  для разнообразных примеров «по жизни»). Так что я получал уже готовый «полуфабрикат»  для будущих чаш и ваз.
 
     В одном таком маршруте я вдруг ощутил непонятную тревогу, как будто за мной кто-то наблюдает или крадется, человек или зверь. И я, отчётливо сознавая, что этого быть не может, всё-таки оглядывался, прислушивался,… и вдруг понял, в чём дело: с высоких деревьев опадали редкие последние листья, и «щёлкали», ударяясь о нижние ветки.  «Хор» этих звуков и слышал я в безветренной тишине леса. Можно представить себе, какая это была тишина! 
                «А… теперь вот, в лесной обители
                Даже слышно, как падает лист…»

   Другой маршрут пролегал по пляжу, покрытому крупной галькой. Вот и пришло время вспомнить об упомянутых ручьях. Дело в том, что весной, когда начинали таять большие снега на Большом Кавказе, ручьи набирали силу, и, неутомимо подмывая лесную растительность, выносили всё это в море, которое очищало от коры и шлифовало полученное добро, а при штормах укладывало волнами прибоя на берег. Так что «микроландшафт» был подстать иллюстрациям к фантастическому фильму. То и дело на пути вставали причудливые двухметровые чудовища,… это были комли больших дерев. Ясно, что унести их было невозможно, а фотоаппарата, увы, не было. Зато под ногами во множестве валялись  орлы, олени и жирафы, слоны, драконы и дельфины, танцоры рок-н-ролла и «па-де-де»; все – заманчивого размера и веса, и потому прямо-таки просящиеся в рюкзак.
 
       Корням тех кустов, что располагались ближе к морю, приходилось расти, пробираясь  сквозь морскую гальку, оставляющую на них свои отпечатки, а порой и врастающую прямо в «тело». Выглядело это так, будто какой-то силач мял  древесину огромными пальцами, как пластилин. Сама собой получалась восхитительная деревянная пластика.
     Оставалось только отрезать всё лишнее,… с той поры я всерьёз увлёкся «корневой скульптурой». Даже был экспонентом выставок «Природа и фантазия».
     Потом почти всё пришлось раздать или бросить при многочисленных переездах. Осталась самая малость. И ближайшая участь этой, последней малости, неизвестна. Но, скорее всего, незавидна, как и всего прочего «земного имущества». Думать об этом не хочется.
                Вечером я усаживался на край помоста и упорно щипал гитарные струны. И вот однажды, случайно подняв глаза, я увидел, что по проводу, протянутому к крыше соседнего домика, бежит… белка! Маленькая, не больше крупной мыши, но с пушистым хвостом. (Я знал эту породу по книгам, – она называется «белка-соня»). Бежит, как четвероногий канатоходец, крутя для баланса хвостом, как пропеллером. С этой поры я стал наблюдать за  симпатичными зверьками. 
    Оказалось, что у них тут целая колония, комфортно расселившаяся в пустотах перекрытия домиков, а электропроводка для них – привычные пути сообщения. «Инфраструктура». Однажды случилось так, что две сони направились по одному проводу навстречу друг другу. И – ничего! Постояли и договорились, – одна, чудом повернувшись,  возвратилась назад, только хвостами отчаянно крутили обе.   
     Пассивное наблюдение вскоре наскучило, и я стал подкармливать их, подвешивая посередине провода  на ниточке сухофрукты, предназначенные для компота. Угощение пришлось по вкусу, и я не уставал радостно и умилённо удивляться, видя, как белка, зацепившись за провод хвостом и задними лапками, свешивалась вниз и лихо уплетала сухую яблочную дольку; только невкусные чешуйки от сердцевины летели на землю. Когда я удлинял подвеску, соня ухитрялась передними лапками за  ниточку подтягивать лакомство. Но однажды ниточка оказалась длинной настолько, что зверёк не смог дотянуться до корма. Тогда соня уселась на провод, выпрямилась, пронзительно заверещала, и сказала  мне всё, что она обо мне думает, и было это абсолютно понятно по её модуляциям, даже без словаря беличье-русского языка.

Подобные воспоминания - это, пожалуй, самое ценное, что приобретаешь за время жизни. Хотя бы потому, что «имущество» это легче всего сохранить, чтобы им потом воспользоваться. И ещё – оно не убывает, если с кем-нибудь поделишься. И – кто знает, –  быть может, пригодится и ТАМ…