Серафима

  В городе я - случайный человек. Бываю здесь по делам коммерческим дважды в неделю. Сбываю молочную продукцию своего подворья. Управляюсь скоро - максимум часа за полтора. Клиенты постоянные. Набегут перед работой, разберут заказы. Дольше стоять только с излишком приходится. Редко.
  Оттого мои впечатления  о городском житье-бытье большей частью поверхностны.
  Иногда пристраивается рядом торговец вяленой рыбой и начинает свою философию.
  Я его тихо ненавижу с его рыбьей тухлятиной, по которой он нещадно колотит свёрнутой трубочкой газетой, оставляя на товаре в придачу к смраду отпечатки мух.
  Он чаще о семейном неустройстве распространяется, оглядывая мои белейшие нарукавники и фартук. О том, как неудачно выбрал он себе спутницу жизни.
  Ну, да. Судя по его одежонке, в любое время года, не только с супругой, а и с горячей водой, моющими средствами не повезло.
 - Вот как у вас на селе это заведено? – Навязывается он с беседой.
  И я мыслями ухожу туда. В то время, когда пришла пора стать мужчиной, взять на себя ответственность за женщину, семью.
  Мне отец поведал тогда, что любовь – дело бабье. Они, бабы, её придумали и этими придумками живут.
  Мужиком правит страсть. А, когда, с какого боку она зайдёт и как одолеет, заранее неведомо. Оттого для дела семейного присоветовал Марию, что одиноко через три дома хозяйствовала.
 - Ты посмотри, Коля, у неё ж в руках всё горит. Дом, двор, огород в полном порядке.
 - Она ж дай бог десятком лет меня постарше. Да и мужики её двор за три версты обходят…
 - На то у каждого свой резон. Тебе против неё, только свои достоинства выставлять, ни в чём не уступая.
  Так и порешили. Срубили дом на краю улицы. Соседкой оказалась тихая одинокая женщина, моих примерно лет.
Но спросить о ней я почему-то решился у матери. Что-то во мне поселилось и не давало покоя.
  Это – Серафима. Не вздумай, Коленька, и глянуть в её сторону. Тут и потёмки, и бесовщина. Сколько выдумок людских, сколько правды – неведомо.
  Началось с того, как мать ею на сносях в город за детским приданым решила отправиться. Сказывали, сон накануне дурной видела, да соблазн одолел – поехала.
  Вернулась скоро. Не в себе. С виду, словно всю дорогу в бурьянах да пыли придорожных каталась. А, вскоре и роды начались.
  Побежали за повитухой. Та пришла да, глянув на уже народившуюся рабу  божью, велела звать отца Серафима.   
  Девочка не крикнула, появившись на свет. Лежала посиневшая и, казалось, пыталась выдохнуть, а не вдохнуть.
  Когда над ней склонился батюшка, она открыла широко глазки и заплакала. Со слёзками.
  Он перекрестил её троекратно и сказал, что в остальном тут не его воля - Божья. И ушёл, не приняв подношения.
  Нарекли её в честь святого отца Серафимой.
  Растила мать своё чадо затворнически – то ли из страху какого-то, то ли уже тогда умом пошатнувшись.
  Всё кончилось тем, что как-то среди лунной ночи она заголосила да в реку с обрыва бросилась. Серафиме лет шесть было.
  Добрые люди приютить пытались, да в её глазах какой-то колдовской огонь  загорался, и доброхоты отступали.
  Ставили на лавку у ворот кто молока крынку, кто сметаны. А однажды кто-то привязал козу.
  Так потом и про козу, как про исчадие ада говаривали.
  Когда мой новый дом возвели под крышу, я привёл Марию. Сына на свет божий произвели. Упрекнуть её было не в чем.
  Только вот городские, что кружились рядом, пока я с товаром стоял, как-то незаметно подрасшатали наши деревенские устои. Ну, да, погуливал.
  Мария в истерике повторяла:
 - С деревенскими бабами – хоть со всей деревней – пожалуйста! А городскую не прощу.
  Кричала-кричала при всех фактах измены, а как сына в армию проводили, ушла в свой дом, что лелеяла и холила всю нашу супружескую жизнь пуще нашего, общего.
  Вот тогда-то я и ступил на порог Серафимы.
Из горенки пахнуло свежевымытыми полами, шалфеем, что на столе в литровой банке пил прозрачную водицу.
 - Идём ко мне жить. Любить тебя буду больше жизни своей – взял я её за руку.
  Её ладонь дрогнула в моей, но она как-то легко поплыла за мной следом, словно не касаясь земли ногами.
  Я ласкал её в одежде, потом нагую. Она прислушивалась к моим движениям, вздрагивала, перебирая пальцами край простыни. Пока её тело не наполнилось женской сластью.
  Утром я ушёл на покос, а, когда закатное малиновое солнце отразилось в оконцах моего дома, положил косу на плечо. Дом меня встретил запахом истопленной бани.
  На крыльцо с горшочком холодного кваску вышла встретить меня Серафима. Она уж отведала банного жару. Её красное, покрывшееся капельками пота лицо, обрамляли влажные волнистые с проседью волосы.
 - Джоконда! – Восхитился я ею.
Только знать об этом никому не надобно. Это наше с ней – и страсть, и счастье, и любовь.