Глава вторая

     В вагоне пассажирского поезда было шумно и душно. Все места заняты молодыми людьми мужского и женского пола, и все они ехали в город Минск, озабоченные одной мыслью, даже не мыслью, а скорее вопросом: «Как сдать вступительные экзамены? Не просто сдать, а получить высокие отметки, чтобы пройти по конкурсу и поступить в институт». Эти молодые люди были первыми после войны выпускниками, которые начали учиться в школе сразу после освобождения Беларуси от немецких захватчиков. Целеустремленные, активные, и, как правило, из бедных семей, они связывали свое будущее с приобретением специальностей базирующихся на высшем или среднем специальном образовании. Они хотели учиться, но не всем судьба сулила успех при поступлении в учебное заведение. Им предстояло пройти самое трудное испытание в своей жизни, так как в этот год конкурс при поступлении в высшее учебное заведение доходил до двадцати пяти человек на место.

     Не понимаю, на что рассчитывал я, сидя в этом поезде и питая надежду на поступление в Белорусский политехнический институт. Подготовиться к экзаменам не успел, так как с первого дня после выпускного вечера меня уговорили принять участие в районных и областных соревнованиях по бегу на четыреста метров. Это была та дистанция, на которой мне в районе не было равных. Однако, на областных соревнованиях в Гомеле занял только третье место. Тем не менее, это был успех не только для меня, но и для нашей школы. Потом были соревнования по футболу с выездом в другие районы. Вот так и пролетело лето, а теперь я сижу в этом поезде и мечтаю поступить в институт.

     Напротив меня сидит моя двоюродная сестра Галя, которая тоже едет поступать в Минск. Она, как женщина, приняла более разумное решение и подала документы не в высшее учебное заведение, а в библиотечный техникум. В том, что она поступит, я не сомневался, а вот на счет себя уверенность таяла с каждой минутой. Я, как и все молодые люди, мог рассчитывать только на себя и, конечно, на удачу. Сегодня, наблюдая за абитуриентами, мне неприятно видеть, как родственники молодых людей привозят своих чад на машинах и днями дежурят у входов зданий, где проходят вступительные экзамены. Такого раньше не было, даже родители абитуриентов из Минска не позволяли себе появляться в стенах, или под стенами институтов. Разумеется, минчанам было легче сдавать экзамены, так как они учились в столичных школах и были лучше подготовлены. Однако, как выяснилось позже, поступило их не так и много. Парни и девушки с периферии, полные неистребимого желания учиться, брали приступом столичные учебные заведения с удивительным упорством. Они не сдавались. Провалив экзамены в ВУЗы, тут же шли сдавать экзамены в средние учебные заведения. А если и там ничего не получалось, поступали на учебу в профтехучилища и получали рабочие профессии. Таким образом они имели возможность остаться в Минске и работать на стройках, заводах и фабриках. Мало кто из не поступивших в ВУЗ вернулся в свой поселок или деревню.

     Минск встретил суетой и непривычным для провинциальных жителей шумом. Гремели и звонили трамваи, не смолкали гудки автомобилей и автобусов, гудели паровозы, извещавшие о прибытии или отправлении поезда. Столь же шумно и суетливо вели себя жители города, спеша на трамвай или автобус, громко разговаривая и толкая друг друга при посадках в общественный транспорт.

     Еще будучи в родном поселке, Галя договорилась со своей подругой-одноклассницей о ночлеге у ее дальних родственников в Минске. Мы воспользовались такой возможностью. Искать дом долго не пришлось, он находился напротив железнодорожного вокзала. Там стояли два одинаковых дома с высокими башнями по торцам. Эти два дома являются символическими воротами столицы. В одной из этих башен я провел свою первую ночь в Минске.

     Утром, выйдя на крошечный балкончик, с интересом наблюдал за суетливой и шумной жизнью привокзальной площади. Сверху трамваи, машины и люди казались маленькими существами, движущимися в разных направлениях по непонятным траекториям, к только им известным целям. Точно так бегают муравьи в большом муравейнике, подумал я и стал более внимательно присматриваться к трамваям, которые проезжали площадь, разворачивались на ней и шли набитые людьми в обратном направлении. Эти движущиеся трамваи неожиданно вернули мое сознание к детским шалостям в далекие годы войны, когда в Астрахани я перебегал пути перед движущимся трамваем, а потом прятался от разъяренных водителей. Сначала эти воспоминания вызвали невольную улыбку, но затем в душу вошла щемящая боль. После этих воспоминаний нахлынули другие, такие как бомбежки, ужас войны, холод и голод, наш отец, лежащий в гробу. Наверное, у меня покатилась слеза, потому что Галя очень осторожно притронулась к руке и сказала, что нам надо собираться и ехать в другой конец города. Пока мы ожидали трамвая под номером «1», я пошел к небольшому зеленому зданию, которое меня заинтересовало, когда стоял на балконе. Понять его назначение удалось на расстоянии более десяти метров по резкому характерному запаху отхожего места. Это был общественный туалет, грязный и неухоженный. Такое «украшение» привокзальной площади на фоне здания вокзала существовало еще пару лет, но я ни разу им не воспользовался, хотя с этим туалетом было связано одно забавное событие.

     По завершения первого учебного года мы отмечали успешную сдачу экзаменов. Слово «отмечали», я употребил весьма условно, ибо мы могли позволить себе пару бутылок жигулевского пива, триста грамм вареной колбасы и батон белого хлеба. Для пяти молодых парней это было совсем мало, но для пяти вечно голодных студентов это был почти настоящий пир. После первого стакана пива Жора Черноухов предложил прерваться и сходить в туалет, потому что очень надо. Лёня Астапенков начал возражать и предложил допить все пиво, а только потом ехать на вокзал. Мы насторожились и спросили его: «А зачем сегодня ехать на вокзал?»

     - Чтобы сходить в туалет, - ответил Леня.

     - Ты что, серьезно?

     - Да. А что? Я дважды в день езжу туда.

     Услышав такое, мы сначала уставились на Леню, а потом покатились от хохота по кровати.

     - Так это ты целый год вставал в шесть часов утра и ездил в этот вонючий вокзальный туалет? Разве ты не знаешь, что в нашем общежитии на каждом этаже в конце коридора есть женский и мужской туалеты?

     - Когда я первый раз приехал в Минск, мне показали этот туалет, и я решил, что он один на весь город, - краснея, пробурчал Леня.

     Такого веселого «культ-похода» в туалет у нас никогда не было. Мы взяли опечаленного Леню за руки и повели в конец коридора показывать «достижение» современной цивилизации, которого он был лишен в течении всего первого года обучения.

     Но это случилось через год, а пока я, пребывая в неизвестности, пришел на первый экзамен в Белорусский политехнический институт по русскому языку. Сочинение написал довольно быстро, трижды успел проверить наличие ошибок и, удовлетворенный их отсутствием, сдал его экзаменационной комиссии, будучи уверенным в хорошей оценке. Ночь, проведенная в общежитии, пролетела быстро и спокойно. Осталось только дождаться результатов экзамена. Уверенность в том, что я получу «пятерку», или, как минимум, «четверку» разбилась вмиг, как только я подошел к доске с результатами экзамена. Против моей фамилии стояла «тройка». Опечаленный несколько раз почитал весь список и обнаружил, что большинство абитуриентов получили неудовлетворительные оценки, если не считать таких как я троечников, то конкурс  сократился на две трети и составлял примерно, вместо двадцати пяти человек на место, семь человек. Было ясно, что с «тройкой» дальнейшая борьба за звание студента БПИ для меня окончилась. Надо что-то предпринимать. Но что? Возвращаться домой?

     Нет, не в моих правилах сдаваться так сразу. Поступить в институт можно и в последующие годы, а сейчас я заберу документы и подам их в приемную комиссию техникума на строительный факультет. Тем более я уже знал, что этот техникум является всесоюзным и распределение на работу можно получить в любой конец огромной страны.

     Когда забирал документы в институте, я попросил показать мне мое сочинение, чтобы узнать какую ошибку я допустил, но мне ответили, что они не имеют право это сделать, мне выдадут справку о сдаче экзамена. В техникуме меня приняли довольно доброжелательно и сообщили, что если я сдам остальные экзамены на «четверки и пятерки», то мне не придется пересдавать экзамен по русскому языку.

     - У нас конкурс всего четыре человека на место, а после первого экзамена стало два с половиной, так что ваша «тройка» в БПИ у нас может считаться «четверкой», - благодушно рассуждал председатель приемной комиссии, оформляя мои документы.

     Экзамены я действительно сдал хорошо и поступил в техникум, в котором мне предстояло проучиться два с половиной года. В то время существовали две категории учащихся в среднем специальном заведении. В первую входили те, кто поступал на учебу после седьмого класса средней школы, и их срок обучения составлял четыре года, ну а десятиклассники, к которым относился я, должны были учиться два с половиной года и жить в общежитии, которое находилось в соседнем здании. Более того, мне назначили стипендию, которой, правда, едва хватало на две недели. Остальные две недели приходилось рассчитывать на домашнюю помощь в виде небольшой суммы, которую могли прислать родственники, или посылки с продуктами. Все это позволяло хоть и впроголодь, но существовать. Так жили все иногородние студенты Минска. В первые дни занятий вокруг меня сформировалась небольшая группа ребят, которые старались рядом сидеть на лекциях, в одной комнате жить в общежитии и вместе проводить свободное время. Непонятно почему мы, столь разные по характеру и интересам люди, слились в устойчивую и дружную компанию. Например, что общего могли иметь Жора Черноухов – непоседа и организатор многих авантюристических мероприятий, и Вова Чернов - человек спокойный, флегматичный и даже несколько наивный, или Федя Куцев - излишне рассудительный, но постоянно достававший нас поучениями о вредной и полезной для здоровья пище? Особенно «уместны» были его рассуждения в периоды безденежья и отсутствия посылок от родственников. Зато у нас была возможность поиздеваться над ним, когда он получал посылку с салом и с удовольствием уплетал эту «вредную» для здоровья пищу. Иногда к нашей компании примыкали и другие ребята, но не надолго, разве что Сергеев Петя, который принимал участие во всех спортивных мероприятиях, в первую очередь, по футболу. Спортом в нашей компании занимались только двое: Петя и я. С первых дней меня присмотрел тренер баскетбольной команды, и с тех пор я проводил в спортзале по два часа три раза в неделю. Я еще больше полюбил баскетбол и, несмотря на низкий рост, играл очень успешно, увеличивая счет нашей команды на различных соревнованиях. Учеба в техникуме не была слишком обременительным делом, достаточно было внимательно слушать преподавателей и вести некоторые записи в конспекте. Это обеспечивало уровень знаний, чтобы сдать зачет или экзамен, если не на «отлично», то на «четверку» - точно. В свободное время мы с Жорой Черноуховым гуляли по городу, частенько заглядывая в парк Челюскинцев и парк Победы, перелезая через забор по причине отсутствия денег на билеты. Однажды, правда, перелезая через высокий металлический забор, я оглянулся и увидел двух конных милиционеров, движущихся по улице Первомайской. Я поспешил соскочить и зацепился за острую пику забора. Разодранная до крови рука и порванный рукав рубашки оказались своеобразной платой за нелегальное посещение парка. Но «жертва» была ненапрасной, ибо в помещении, используемом для редких цирковых представлений, играл оркестр джазовой музыки, который хорошо прослушивался сквозь дощатые стены. Кажется, это был оркестр под управлением Бориса Райского. Сейчас, по прошествии многих десятилетий, когда проезжаю на машине или трамвае мимо этого забора, я с улыбкой пытаюсь узнать ту металлическую пику, которая травмировала меня.

     Особый интерес вызывал поход в кино, но по той же причине отсутствия денег, приходилось искать возможность проникновения в кинотеатр. Для этого Жора придумал эффективную схему бесплатного посещения кинотеатра. Мы брали оставшиеся у нас от стипендии деньги и покупали с десяток билетов на вечерние сеансы, а перед началом Жора их продавал тем парочкам, которым очень хотелось попасть в кино, но билетов в кассе уже не было. Особенно легко продавались билеты на последний ряд. Разумеется, продажа шла с наценкой, которая в итоге обеспечивала возможность покупки билетов для нас. В то время поход в кино и на танцы были для молодежи практически единственными доступными развлечениями и пользовались большой популярностью.

     Для передвижения по городу чаще всего использовался трамвай, на подножки которого мы запрыгивали на ходу и спрыгивали тоже на ходу, не дожидаясь остановок, по причине мальчишеского безрассудства и отсутствия денег на билеты. Конструкция трамваев того времени позволяла мальчишкам и даже взрослым людям висеть на подножках и на задних выступах, «на колбасе» - так это тогда называлось. В часы «пик» трамваи, облепленные людьми, представляли собой довольно забавное зрелище.

     В нашем окружении было еще одно увлечение. Увлечение современной западной музыкой, то есть джазом. Несмотря на строгие запреты, с помощью ребят с радиотехнического отделения мы собирали радиоприемники и с упоением слушали Луи Армстронга, Бени Гудмана, Эллу Фицджеральд и других джазовых исполнителей. Особым достижением считалась добыча пластинки для проигрывателя с записью современной музыки, но в Советском союзе пластинки с джазовой западной музыкой не выпускались, поэтому сметливым и умелым ребятам пришлось изобретать свое записывающее устройство. И надо заметить, что у них это получилось. Записи на рентгеновских пленках, или как мы называли их «музыка на костях», имели в Минске широкое распространение, несмотря на противодействие парткомов, комсомольских, профсоюзных организаций и даже милиции. Среди молодежи стали распространяться новые веяния в поведении и одежде, выражавшиеся в стремлении выделиться из серой толпы, хотя бы внешне. Светлые или клетчатые пиджаки, зауженные книзу брюки, длинные волосы, с возвышавшимся над лбом «коком», действительно выделяли таких парней из остальных. Они, хоть и получили презрительную кличку «стиляги», привлекали внимание молодежи и становились предметом для подражания. Мы позволить себе покупку модных пиджаков не могли из-за отсутствия средств, но могли заузить брюки и сделать самостоятельно стильную прическу, на что сразу же обратили внимание девчонки из техникума. Вова Чернов, будучи минчанином и сыном работника Совмина, мог купить модный пиджак, но ему не позволял это сделать отец. Вова много времени проводил у нас в общежитии и принимал участие в большинстве наших авантюр.

     В один из зимних дней Жора Черноухов объявил, что собирается заработать денег на фотографиях, для чего, собрав наши совсем небольшие суммы, накупил фотопленок, химикатов, фотобумаги и начал фотографировать всех желающих получить фотки по недорогой цене. Фотоаппарат и портативный проектор, ванночки для растворов, как и красный фонарь для печати фотографий были взяты в аренду у знакомых. Вскоре проявленная фотопленка была высушена, и мы увидели четкие негативные изображения. Такое начало вселило в нас уверенность в том, что скоро мы действительно будем иметь хорошие фотки, причем, когда дело будет поставлено на поток, Жора обещал привлечь и нас к своему «бизнесу». Это слово в то время не употреблялось, так как носило негативный характер и было в нашем представлении связано с проклятой буржуазией, нещадно эксплуатирующей рабочих и крестьян в капиталистических странах. Так нас убеждала  коммунистическая пропаганда, а мы делали вид, что ей верим.

     Субботним вечером Жора, выпроводив всех кроме меня из комнаты общежития, начал готовиться к печатанию фотографий. На моей кровати, стоявшей у стены с электрической розеткой, установил проектор, включил красный фонарь и  выключил в комнате осветительную лампочку. Чтобы в комнату не проникал посторонний уличный свет, окна были занавешены одеялами, и в этом красноватом полумраке началось «священнодействие». Он доставал из черного пакета листы фотобумаги, укладывал их на плоскость под сфокусированными линзами проектора, включал на секунду лампочку проектора, а затем передавал их мне.

     В мою задачу входило проявление и закрепление изображения, для чего я, стоя на коленях перед соседней кроватью, пинцетом помещал листы в ванночку с проявителем. По мере появления изображения я доставал мокрую фотку из проявителя, перекладывал ее в ванночку с водой для смыва раствора, а затем помещал ее в ванночку с закрепителем. Еще мокрая фотография с помощью бельевых прищепок вывешивалась для сушки на натянутые горизонтально между металлическими спинками кровати шнуры. Жора, стоя ко мне спиной, «колдовал» над проектором, не забывая при этом поворачиваться и контролировать мои действия. По его настроению я понял, что он доволен результатом нашей работы. Крякая от удовольствия, он начал строить планы на будущее, которые заключались в том, что мы заработаем много денег и купим собственный фотоаппарат, проектор, фото-принадлежности и будем делать фотографии на профессиональном уровне.

     - Жора, какой-то запах появился в комнате, - осторожно сообщил я, - может быть перегрелся проектор?

     - Ерунда, сейчас сделаем пять фотографий и выключим его, пусть остынет, - ответил Жора и продолжил работу.

     Запах усилился, и проектор погас сам. При свете красного фонаря Жора долго колдовал над ним, а затем со словами: «Черт подери! Сгорел трансформатор!» - в огорчении резко сел на соседнюю кровать, прямо на ванночки с растворами. Это была катастрофа. Мало того, что рухнул наш бизнес, так еще надо было расплатиться за испорченный проектор, поломанные принадлежности и вернуть деньги тем, чьи фотографии мы не успели сделать. До конца месяца, а значит до стипендии, оставалось полторы недели, а денег не хватало даже на буханку хлеба и двести-триста граммов ливерной колбасы на двоих в день.

     Я спокойно переносил жизнь впроголодь, во время войны и такая жизнь могла показаться райской, а вот Жоре было труднее. Он жил в западной Беларуси, где даже в войну не было жестокого голода, тем более, что его отец вернулся с фронта живым и невредимым и мог обеспечить семью деньгами и продовольствием. Жора, сославшись в техникуме на семейные обстоятельства, поехал на пару дней домой для поправки своего финансового положения.

     Мне в это время пришлось сражаться за честь техникума на городских соревнованиях по лыжам. Пробежаться по лыжне три километра в лесистом Парке Челюскинцев было делом простым, и после старта я рванул вперед. Легкий, слегка морозный воздух заполнял мои легкие. Лыжи с настоящим спортивным креплением скользили легко, и казалось, что я не бегу, а лечу, обгоняя других. "А вот и финиш близко, наверное покажу хороший результат", - подумал я, но, не дойдя десяти метров, упал. Не поняв, что со мной происходит, я поднялся и прошел до финиша, после чего снова свалился в снег.

     - Что с тобой? – засуетились ребята.

     - Не знаю.

     - Ты заболел?

     - Нет, только есть хочется.

     Девочки из нашего техникума, порывшись в своих сумках, дали мне кусочек черствого черного хлеба и одну конфету. Этого оказалось достаточно, чтобы через пять минут я  почувствовал себя вполне нормально. Веселой гурьбой, подтрунивая друг над другом, с лыжами на плечах мы пошли в сторону техникума. Я им так и не сказал, что уже сутки ничего не ел. Мои мысли были заняты тем, что сейчас сдам лыжи и побегу к родственникам, где меня хорошо покормят.

     Почти каждую субботу я посещал семью дяди Коли, который в звании полковника ушел в отставку, получил при выходе на пенсию хорошую двухкомнатную квартиру, где жил с супругой и двумя дочками-близнецами. На период учебы в библиотечном техникуме поселилась в их квартире в качестве квартиранта двоюродная сестра Галя, и мне это было очень выгодно. Она старалась опекать, учить «уму-разуму», но при этом латала и стирала мою одежду.

     Посещения семьи дяди Коли были для меня особым событием. Здесь я находился в домашней обстановке среди близких людей, которые были всегда рады мне, и всегда здесь ожидал сытный обед или ужин. Августина Петровна, жена дяди Коли, всегда приветливая и веселая, первым делом сажала меня за стол и старалась хорошо покормить вне зависимости от времени моего прихода. Затем мы беседовали с дядей Колей, который не мог сидеть без дела, и его, как говорили в то время, «кинули на культуру», то есть назначили директором одного из центральных культурных дворцов. Не знаю, как ему - строевому офицеру, фронтовику, в период «хрущевской оттепели» удавалось руководить таким учреждением, но нам - молодым родственникам: мне, Гале и его дочерям Стелле и Свете, это было довольно выгодным делом, так как мы могли совершенно бесплатно посещать концерты известных артистов, участвовать в праздничных мероприятиях и танцевальных балах.

     Дочери Николая Михайловича: Стелла и Света, как и мы с Галей, закончили школу, но поступать в высшее или среднее учебное заведение не стали. Вероятнее всего, постоянные переезды офицерской семьи в разные города в течении учебного года не способствовали приобретению знаний, и они не были уверены в своих силах, да и не хотели учиться. Похоже, удачное замужество было их основной целью.


                *     *     *
     Осуждение культа личности Сталина, озвученное Хрущевым на съезде Коммунистической партии, в общественном сознании было сродни разорвавшейся бомбы. Трудно было  поверить в то, что большевистская партия способна признать свои ошибки, осудить их, осудить даже того, кого считали чуть ли ни богом на одной шестой части суши на планете. Отношение людей оказалось разным, во всяком случае, часть людей приняло это решение с энтузиазмом, надеясь на то, что настало время демократизации и избавление общества от тотального контроля общественной и культурной жизни со стороны партии и государства. Другие продолжали верить в мудрость «вождя всех народов», не высказывая свои мысли вслух. Они не могли пойти против линии партии, а партия разоблачила культ личности Сталина, значит надо делать вид, что партия права. Мне было интересно мнение моего дяди Коли, который упорно молчал. Однажды, когда его спросили, как он относится к Сталину, он ответил: «Я отношусь к нему так, как он этого заслуживает». Это был уклончивый ответ, и понять его действительное отношение было невозможно. Хотя я знал, что к Хрущеву он относился очень плохо из-за конфликта на фронте, во время Великой Отечественной войны.

     Зато молодежь и семьи тех, у кого были репрессированы родственники, с энтузиазмом встретила решение партии о разоблачении культа личности Сталина, чувствуя определенную внутреннюю свободу и надежду на то, что такое никогда больше не повторится. Мы тоже надеялись, что наступило время свободы и у нас есть определенные права, поэтому, когда перед праздником Октябрьской революции задержали выдачу стипендии, возмутились. Причиной задержки явилось не отсутствие денег, а «забота» о нас. Как нам объяснило руководство техникума, они не хотят, чтобы мы прокутили деньги на празднике, а потом голодали. Подобное объяснение вызвало еще большее возмущение и тогда прозвучало слово «забастовка». Кто его произнес первым, я не слышал и узнал о забастовке только тогда, когда вышел из комнаты общежития в коридор. На лестничной клетке толпились ребята из нашей группы и что-то горячо обсуждали.

     - Что, сегодня первой пары не будет? – спросил я у Жоры Черноухова.

     - Мы решили бастовать из-за того, что нам не выдали стипендию. - торопливо пробормотал Жора. - Ты с нами?

     - Разумеется, - ответил я и вернулся в комнату.

     Бросив на кровать конспекты и учебники, схватил гитару и присоединился к ребятам. В этот день мы на занятия не пошли, а весь день провели в беседах и пениях песен. Назавтра нам выдали стипендию, а активистов по одному начали вызывать к директору.

     Результаты нашей, единственной в то время в Беларуси забастовки, были таковы: участников ее в качестве наказания направили копать траншею по улице в частной застройке Минска, а секретаря нашей комсомольской организации отчислили из техникума.

     Мы решили побороться за нее, но услышали от руководства весьма странную речь: «Ребята, это лучшее решение в данной ситуации. Если мы отчислим кого-то из вас, то вы попадете в черный список, и никогда не поступите ни в техникум, ни в институт. Вы же все из небогатых семей и росли без отцов, а ее отец - офицер и его отправляют на службу в Среднюю Азию. Там она поступит куда-нибудь и будет учиться. А теперь представьте, что было бы с вами, если бы ваша забастовка произошла лет десять назад? И вы и мы, руководство техникума, парились бы на Колыме. Вам все ясно?»

     Нам, разумеется, стало  ясно, что с нами поступили более или менее лояльно.

     Что касается копки траншеи, то мы поработали пару дней по пару часов, и на том наше наказание закончилось, а впоследствии узнали, что траншею мы копали для телефонного кабеля к дому нашего директора в частной застройке у Болотной станции.

     Республиканские власти тоже не оставили без внимания этот, по их мнению, вопиющий случай, и директору объявили выговор по партийной линии, не за траншею, конечно, а за допущенные ошибки в воспитательной работе среди учащихся.

     В республиканской молодежной газете была опубликована статья под названием «Строить или приходить на готовое», в которой мы подверглись жесткой критике. Правда, конкретные фамилии «забастовщиков» не были названы, чему мы были очень рады, но при этом возмущены тем, что осуждению подверглись только учащиеся, а не администрация техникума, которая сама приняла решение не выдавать стипендию до праздника в нарушение действующего порядка.

     Первый день производственной практики не задался с самого начала. Мы считали, что нас проведут по стройке, покажут как вести кирпичную кладку и другие строительные работы, но вместо этого прораб заставил таскать кирпичи и гипсобетонные блоки. Меня отвели на третий этаж и поставили задачу разгружать эти самые блоки с поддона, который подавался башенным краном на выносную консольную площадку. Сама по себе площадка представляла собой два деревянных бревна торчащих наклонно из оконного проема с прибитыми деревянными досками. Концы бревен внутри помещения были загружены поддоном с кирпичами с целью обеспечения противовеса. По наклонному помосту я подошел к проему и крикнул ребятам, что готов к приему груза. Они, загрузив плиты, дали сигнал крановщику, и поддон, шатаясь из стороны в сторону, поплыл вверх.

     Самым трудным делом, как оказалось, было подвести поддон к площадке, что я делал правой рукой, держась левой за внутреннюю часть стены. Подтянув правую сторону поддона поближе к стене, я крикнул крановщику: «Майна!», чтобы он опустил груз на площадку. Не знаю, слышал ли он меня, но поддон опустился довольно мягко, и теперь мне надо было сбросить стальные стропы и приступить к разгрузке. Если с правым тросом все получилось легко, то левый застрял, и мне пришлось уже левой рукой сдвигать трос в сторону, при этом мой палец застрял между тросом и блоком, и когда я с силой выдернул его, из раны потекла кровь. Я поменял руку и с большим трудом освободил трос. Поврежденный палец болел, кровоточил, мне надо было его перевязать.

     «Перевяжу палец, а потом буду разгружать»,- решил я и бросился вниз по лестничной клетке. Обогнув корпус дома, я увидел наших ребят и рабочих, столпившихся в одном месте. Они стояли спиной ко мне, смотрели в одну точку и молчали.

     - Игорь там, под плитами? - с дрожью в голосе спросил Жора Черноухов.

     - Не знаю, - услышал я голос прораба.

     - А что случилось? - спросил я, подбежав к ним.

     Все повернулись ко мне, и дальше последовала немая сцена, достойная описания настоящего писателя.

     - Ты живой? – воскликнул Жора.

     - Ну, слава Богу! – произнес все еще бледный прораб.

     - А чего-то вы решили, что я мог быть не живой, я только палец поранил. Вот сейчас перевяжу его и пойду разгружать плиты.

     - Какие плиты, вот те которые тут валяются? - показал на груду обломков повеселевший прораб.

    Только сейчас я понял, что произошло. Те два бревна служившие основанием площадки, не выдержали веса плит, и все это рухнуло вниз, к счастью, без меня.

     Опять странное стечение обстоятельств, в данном случае поврежденный палец, спас меня от более тяжелых ранений, а возможно, и от смерти. Так было всегда – в предыдущие и последующие годы моей жизни. Не будучи очень верующим человеком, я решил, что Всевышний назначил мне хорошего Ангела хранителя, который был со мной все  мои  годы, аж до нынешних семидесяти семи лет.
     Что касается первой практики, то она закончилась через пять дней, оставив в памяти впечатление плохо организованного строительного и очень опасного производства. В то время ни рабочим, ни практикантам не выдавались каски, спецодежда, даже рабочие перчатки доставались не всем. Такие вопросы, как техника безопасности, были в зачаточном состоянии, посему количество несчастных случаев на стройке было очень высоким. Об этом случае я вспоминаю всегда, когда прохожу или проезжаю мимо домов, которые в то время были достроены и уже более полувека служат людям.

     Вторая практика состоялась через год в этом же квартале Академии наук на строительстве домика для семьи Якуба Коласа. Сам по себе двухэтажный домик ничего интересного не представлял, это был обычный небольшой, как теперь бы назвали, коттедж, но на стройке мы услышали сплетню про белорусского народного поэта. Однажды, при покупке товара в универмаге он обнаружил, что у него пропал кошелек с деньгами. Растерянный поэт жаловался, что хорошо помнит, как еще минуту назад положил его в карман. Тогда ему подсказали, что кошелек с деньгами у него украли и Я. Колас произнес фразу, которая удивила и даже возмутила многих: «Неужели у нас есть еще люди, которым не хватает денег?»  Оказалось, что народный поэт не знает, как в стране живет этот самый народ. Сколько в этом рассказе было правды, не знаю, но сплетня долго «гуляла» по городу, хотя мое отношение к этому великому белорусскому поэту оставалось уважительным.

     Что касается практики, то нас через два дня перебросили на строительство многоэтажного жилого дома внутри квартала возле Ботанического сада. Как нам объясняли, здесь отрабатывается новая технология с применением кирпичных блоков. Смысл ее заключается в том, что кирпичная кладка ведется не на стройке, а в заводских условиях. Рабочие выкладывают на растворе кирпичи в большие блоки, а после схватывания раствора эти блоки привозят на стройку и монтируют из них стены. С одной стороны, это какая-никакая индустриализация, но с другой, кирпичная кладка хоть и велась в заводских условиях, но по прежнему вручную.

     Я получил от прораба рукавицы, зубило, молоток и поручение пробить горизонтальную канавку в кирпичной кладке в месте соединения стены с  бетонным цоколем. За пять дней кропотливой работы успел пробить канавку  только со стороны главного фасада, не понимая, зачем это надо. Срок практики закончился, а я еще долго продолжал искать ответ на этот вопрос. Только через несколько месяцев, после изучения норм по гидроизоляции стен, я понял, что при возведении стен этого дома забыли положить слой рубероида, отделяющего кирпичную кладку от фундамента. При сдаче в эксплуатацию это нарушение могло быть обнаружено приемочной комиссией, вот прораб и решил пробить канавку, в которую достаточно было заложить полоски рубероида и имитировать наличие гидроизоляции.

     Через два десятка лет я случайно познакомился с жителем этого дома, квартира которого находилась на первом этаже, и он рассказал, что в неотопительный сезон, особенно осенью, на нижней части наружных стен появляется влажность. Так подтвердилась моя догадка.

     Что касается кирпичных блоков, то они не получили широкого использования на стройках Беларуси, так как начинало развиваться панельное домостроение. Большое количество людей продолжало жить в домах барачного типа, деревянных с печным отоплением, и, естественно, безо всяких удобств.  Жилищная проблема в стране существовала всегда, и всегда она была головной болью, как для людей, так и для властей, но после войны она еще более обострилась. В период правления Хрущева была принята программа по переселению жителей бараков в относительно благоустроенные отдельные квартиры.  И вот тут пригодилась идея панельного домостроения. По всей огромной стране возводились домостроительные комбинаты, а в городах вырастали кварталы пятиэтажных панельных домов, получивших в народе название «хрущевки».
    
     Не хватало денег, материалов, специалистов, транспорта, монтажных кранов, тем не менее дома возводились. С целью экономии средств была снижена высота жилых помещений до двух с половиной метров, а ванная комната совмещена с туалетом, что в свою очередь, вызывало сожаление. Острословы по этому поводу запустили в народ такую шутку: «В истории Советского Союза будет сделана запись, что во времена Аркадия Райкина жил великий политик-реформатор, который стремился соединить потолок с полом, а кухню с туалетом».

     Подобных шуток в то время было много, но факт остается фактом - подавляющее большинство жителей бараков были переселены в отдельные квартиры. Как бы ни изощрялись «сталинисты» в своей нелюбви к Хрущеву, но именно при нем была решена проблема бараков, хотя жилищная проблема оставалась по-прежнему острой.

     Для ее решения коммунистические власти разрешали и строительство частных одноэтажных, преимущественно деревянных, жилых домов, которые строились за счет собственных средств граждан. Как и панельные пятиэтажки, рассчитанные на двадцатипятилетний срок эксплуатации, так и частные дома стоят уже более полувека, образуя целые кварталы, улицы. Площадки частной застройки образовывали целые микрорайоны, такие как Комаровка, Сторожевка, Степянка, Грушевка и другие, живущие своей жизнью.

     Криминогенная обстановка в городе в то время была непростая, особенно, в этих районах. Во всяком случае, появляться там одному в вечернее время было небезопасно, так как вернуться оттуда можно было без шапки, хорошей одежды или часов, и обязательно с «фингалом» под глазом. Власти города пытались бороться, даже организовывали рейды, включая конную милицию, но сил не хватало. Тогда и возникла мысль о создании бригад содействия милиции из молодых людей, которые выходили на патрулирование улиц города совместно с милицией.

     Первым из нашего техникума в ряды помощников милиции вступил, разумеется, Жора Черноухов, чья неуемная энергия не давала ему покоя. Он даже меня пытался привлечь к этой деятельности, но безуспешно. Мои занятия баскетболом не оставляли свободного времени, да и желания иметь дело с уголовниками не было никакого.

     - Я тебя не уговариваю вступать, давай мы просто сходим на дежурство, а потом ты решишь, - как всегда скороговоркой пробормотал Жора.

     - Ладно, завтра заканчиваются тренировки, так что послезавтра можем сходить на твое дежурство. Начинаются летние каникулы, и у нас будет много времени, - не имея желания огорчать друга, ответил я.

     Под вечер условленного дня мы пришли к отделению милиции, где собралась группа ребят из пяти человек нашего возраста. Все они были учащимися средних и высших учреждений и ходили на дежурства не по собственному желанию, а по поручению комсомольских организаций. Офицер милиции проинструктировал ребят и предупредил, что сегодня он не может выделить милиционера для работы с группой, и им придется самим прогуляться по проспекту и следить за порядком на улице.

     - В случае драк или конфликтов пришлите кого-нибудь к дежурному, а мы направим наряд милиции, - напутствовал офицер, - старшим группы назначаю Георгия Черноухова. После дежурства доложите мне.

     После этих слов мой друг Жора сразу приободрился и предложил членам группы приступить к «патрулированию». Прогуляться по проспекту от площади Якуба Коласа до площади Победы несколько раз было несложной задачей, и я присоединился к ребятам, но держался в стороне. Жора предложил зайти в магазин и понаблюдать за «карманниками», которые по его мнению активничают в это время. Действительно, не прошло и пяти минут, как Жора схватил за руку жуликоватого паренька, который сумел незаметно вытащить кошелек из сумочки женщины, стоявшей в очереди. Остальные ребята подскочили на помощь и схватили вора.

     - Женщина, это ваш кошелек? – спросил Жора.

     - Да, мой. Тут у меня вся зарплата, чем бы я месяц детей кормила? –запричитала женщина и набросилась на вора с кулаками.

     - Мы его сейчас отведем в милицию, - успокоил ее Жора, и отдал кошелек хозяйке.

     - Спасибо, ребята. Не знаю, чтобы я делала, если бы не вы, - ни то причитала, ни то  благодарила она ребят. Пока вора вели в отделение милиции, я шел поодаль от группы, не вмешиваясь в происходящее, но задержанный паренек все время оглядывался на меня. Мне стало интересно, чем закончится это задержание, и я зашел в отделение милиции вместе с группой ребят.

     - Ну что, опять попался? - произнес дежурный милиционер, как только увидел задержанного парня.

     - Я же тебе говорил, что рано или поздно ты сядешь в тюрьму, а что он натворил в этот раз? – обратился офицер к Жоре.

     - Он украл кошелек с деньгами, вытащил из сумочки у одной женщины в магазине, -затараторил Жора.

     - А где эта женщина?

     - Она осталась в магазине.

     - А где кошелек?

     - Мы ей отдали.

     - Да, ребята, спасибо за то, что вы предотвратили кражу, но у нас нет ни предмета кражи, ни пострадавшей женщины. В суд идти не с чем, - объяснил ситуацию, помрачневший милиционер.

     - Оставляйте его здесь, мы с ним проведем воспитательную работу, а вы можете идти домой, ваше дежурство закончилось. Еще раз выражаю вам благодарность, - обратился офицер к ребятам.

     Возмущению Жоры не было предела, всю дорогу домой он доставал меня своим ворчанием.

     - При Сталине людей сажали в тюрьму за три колоска, сорванных на колхозном поле, а тут мы поймали конкретного вора, а они его пожурят и отпустят, - не утихал он.

     - Хочешь, что бы все было как при Сталине? – спросил я.

     - Нет, конечно.

     - Вы сами виноваты, что не попросили женщину пройти в милицию.

     - А черт его знает, как надо поступать в таких случаях. Больше я не пойду помогать милиции ловить преступников. Пусть они ловят их сами.

     - Правильно, пусть каждый занимается своим делом, а ты еще хотел меня втянуть, -расхохотался я, зная, как Жора мог быстро увлечься любым делом и так же быстро при первой неудаче, охладеть к нему.

     На следующий день начинались каникулы, Жора и ребята из нашей комнаты разъехались по домам. Мне нравилось оставаться одному в комнате, когда никто не мешает послушать джазовую музыку по радиоприемнику, который подарили ребята из радио факультета. На коротких волнах удалось нащупать хорошую джазовую музыку, и я был удивлен и огорчен, когда в дверь постучали.

     - Входите, не заперто, - выключив и спрятав под кровать приемник, откликнулся я.

     В комнату вошла девушка из параллельной группы.

     - Игорь ты остался один? Я пришла попросить кого-нибудь из ребят помочь мне завтра утром добраться до вокзала с вещами. Дело в том, что ко мне привезли младшего брата, я ему показала город, а его и свои вещи я не донесу. Ты сможешь помочь?

     - Конечно, ты только разбуди меня вовремя, - ответил я, обрадованный тем, что в комнату пришла студентка, а не комендант общежития. В этом случае у меня были бы большие неприятности, так как были бы обнаружены запрещенные электротовары типа электроплитки и  радиоприемника.

     Наутро, как и договорились, я помог им добраться до железнодорожного вокзала, посадил в поезд и решил вернуться в общежитие «досыпать». К своему удивлению обнаружил, что ранним воскресным утром войти в трамвай не так-то просто. Крестьяне, прибывшие в Минск пригородными поездами, стремились попасть в вагон трамвая под номером «1» со своими сумками и мешками, в которых находились, яйца, мясо, молоко, овощи и другие продукты. Все это направлялось на «Комаровку», где существовал практически стихийный, плохо оборудованный рынок, который тем не менее позволял жителям пригородных сел продавать свою продукцию и обеспечивать их хоть какими-то деньгами.

     Прижатый к задней стенке вагона, я наблюдал за озабоченными пассажирами и вдруг мои глаза встретились с  глазами того самого вороватого паренька, которого два дня назад задержал мой друг Жора. «Вот это да, его действительно отпустили, но что он делает в трамвае в такую рань?» - подумал я. Ответ был очевиден. Конечно, он «работает», то есть ворует. По знакам, которые он подавал другим, я понял, что в трамвае он не один, и они что-то замышляют. Перспектива получить нож под ребро меня совсем не устраивала, и я лихорадочно стал искать выход из сложившейся ситуации.

     Выйти незаметно у стадиона «Динамо» не получится, так как они распределились у выходов. «Надо ехать дальше, ну а там будь, что будет», - решил я.

     Ситуация разрешилась весьма неожиданно и благополучно для меня, так как мои противники на следующей остановке выскочили из трамвая и, оглядываясь, скрылись за домами по улице Берестянской. Похоже, они испугались меня больше, чем я их, так как решили, что я являюсь агентом правоохранительных органов, и сейчас, возможно, проводится рейд. Вот и дали деру. Пассажирам трамвая в данном случае повезло, ведь кое-кто мог лишиться своих денег, но они об этом, разумеется, не догадывались. Впоследствии этот парнишка часто встречался со мной на улице, хитренько усмехался и даже пытался заговорить. Однако я его проигнорировал. Потому что знакомство с уголовниками не входило в мои планы.

     Во второй половине дня на вокзальной площади я встретился с дядей Колей, чтобы помочь ему принести садовый инвентарь, который должен понадобиться на участке, выделенном ему, как заслуженному защитнику Родины. Он был в военной форме, и нести лопаты, мотыги и грабли было ему не к лицу, посему все это пришлось тащить мне.  Мы шли на остановку трамвая вдоль группы попрошаек, традиционно оккупировавших часть привокзальной площади.

     - Товарищ полковник, подайте милостыню фронтовику-инвалиду, потерявшему ногу при защите Родины, - раздался голос.

     На земле сидел немолодой мужчина с испитым небритым лицом и протягивал засаленную шапку, в которой лежало несколько мелких монет. У меня денег не было, да и с попрошайками дел иметь не хотелось, другое дело – дядя Коля, у него деньги были, и он обязательно поможет инвалиду.

     Реакция дяди была неожиданной.

     - Это ты защитник Отечества? Это тебе оторвало ногу на передовой? Может ты лучше расскажешь, как тебя, полицая, партизаны поймали и за ноги привязали к двум березам. Скажи спасибо, что еще живой остался, - покраснев от гнева, выговаривал он.

     Я стоял в растерянности, ожидая ответной реакции, но попрошайка задрожал от страха, его глаза забегали по сторонам, и он стал собирать свои манатки.

     - Пошли, - обратился дядя ко мне и продолжил свой путь. Я плелся рядом, надеясь, что он скажет что-нибудь по этому поводу, но он был слишком возбужденным и злым. Таким я его никогда не видел, а задавать вопросы не решился, хотя мне очень хотелось
узнать, откуда он получил информацию об этом человеке и правда ли это. В последнее время фронтовики стали все реже просить милостыню на улицах, так как власть, наконец-то, обратила внимание на их проблемы и начала принимать меры по социальной защите. Да и их с каждым годом становилось все меньше и меньше, особенно, тех, кто получил серьезные ранения на фронте.

     Два учебных года в техникуме пролетели довольно быстро и начавшийся в сентябре  семестр оставался для нас последним. Каждый задумывался о будущей работе и месте жительства, и все это зависело от комиссии по распределению, решение которой будет принято по каждому из нас после завершения учебы. Некоторые ребята с помощью родителей искали возможности трудоустройства в республике, однако большинство полагалось на случай. Мне же было все равно куда меня направят, потому что после двухлетней обязательной «отработки» вернусь на Родину, поступлю в институт и буду жить и работать только в Беларуси, или, как ее тогда называли Белорусская Советская Социалистическая Республика.

     За два года учебы мы не только приобрели определенные знания, но и повзрослели, стали более серьезными. Осталось закончить учебу и получить диплом, ну а пока продолжали учиться, заниматься своими делами. Иногда ходили на танцы в парк «Челюскинцев» и на очень редкие вечера в техникуме. Там-то я и познакомился с очень красивой и стройной девушкой, учащейся нашего техникума. Она поступила на год позже меня, но я ее раньше не замечал. Не заметил бы и сейчас, не пригласи она меня на танец, что меня заинтриговало, так как я стоял с группой ребят и ее выбор был неожиданным. Мне казалось, что среди моих друзей были более привлекательные для девушек парни. Тем не менее, мы с ней танцевали целый вечер, и с этого вечера мы стали часто встречаться, ходить в кино, кататься на коньках, посещать бесплатные концерты во Дворце профсоюзов. При этом всегда были на людях и не оставались наедине друг с другом. Только через три месяца, когда Вова Чернов пригласил нас домой, мы иногда оказывались одни в комнате. Его мать угостила нас ужином и Вова включил телевизор. Это был первый выпущенный в Советском Союзе телевизионный приемник с очень маленьким экраном, на котором трудно было рассмотреть изображение. Для устранения этого недостатка перед экраном было установлено устройство, напоминающее круглый, с выпуклой передней стеклянной стенкой, аквариум. Это была заполненная чистой водой линза, увеличивающая изображение, без которой телевизор был бы совершенно бесполезной вещью. Пока мы смотрели телевизор, Вова и его мама периодически и весьма тактично покидали комнату, давая возможность нам побыть вдвоем. Вова и другие ребята решили, что я окончательно влюбился и наш роман – это серьезно и надолго. Только одному Жоре Черноухову это не нравилось, что он и не скрывал. Незадолго до получения диплома Жора предложил мне принять участие в организованном им походе на природу. Я отказался.

     - Ты, что совсем сдурел? Разве ты не знаешь, что она за твоей спиной встречается со спортсменом из Физкультурного института? - пробубнил себе под нос, но при этом  очень громко он.

     - Ты что несешь, ты это видел? - вспылил я.

     - Нет, но мне говорили ребята из института.

     - Тогда не неси чушь, - я неожиданно для себя, толкнул его в грудь.

     Жора свалился на кровать. Назревала потасовка, но он не стал вступать в драку.

     - Ладно. Не хочешь верить, не верь, но ты меня еще вспомнишь, - сказал он и вышел из комнаты.

     С того момента отношения с ним после двухлетней дружбы окончательно испортились. Я ему не поверил, так как он с самого начала был против моего романа с этой девушкой, потому что мечтал познакомить меня со своей младшей сестрой.

     - Как только окончит школу, я тебя обязательно с ней познакомлю, она очень хорошая и красивая девушка, - ворковал он по вечерам перед сном, стараясь меня заинтриговать.

     Об этом событии я не стал рассказывать своей девушке, и мы продолжали встречаться до самого отъезда. Перед получением диплома нам объявили города, в которые мы можем получить направления на работу. Жора Черноухов получил направление в Брест, Леня Астапов выклянчил направление в Петропавловск Камчатский, самый дальний город, ну а я и Вова Чернов решили, что поедем вместе в Хабаровск. Это был единственный город, откуда пришла заявка на два человека. Вова, конечно, мог бы остаться в Минске, так как его отец работал в Совмине и мог бы повлиять на решение комиссии, но Вова решил ехать со мной, «повидать мир».

     В последний вечер мы сидели в комнате общежития вдвоем с девушкой и долго разговаривали. Она уговаривала меня остаться в Минске.

     - Твой дядя - большой человек и он мог бы за тебя похлопотать.

     - Он - человек военный, и такими делами заниматься не будет, да и я не хочу никаких фокусов. Два года пролетят незаметно, и я вернусь. Ты завершишь учебу, и мы снова встретимся.

     Прощание длилось долго; обнимания, поцелуи увлекли меня, и дело зашло так далеко, что она была готова на все. Я понял, что она даже хотела этого, но в последний момент что-то меня насторожило. Как будто чей-то голос настойчиво шептал мне: «Игорь! Остановись. Не связывай себя непродуманными поступками». Я остановился, и, как показала жизнь, очень правильно сделал, в чем убедился через несколько лет.

     На следующий день Вова, я и одна девушка из нашей группы ехали в общем вагоне поезда Минск-Москва за получением окончательного направления на работу в Хабаровске. Непосредственно в Хабаровск ехали мы с Вовой, а девушка получила направление в Благовещенск, так что нам предстояло провести большую часть пути вместе. Москва встретила суетой, шумом, и, мне показалось,  безразличием людей друг к другу. Все спешат, толкаются, не обращают внимания на других, даже не утруждают себя ответом на обращенный к ним вопрос. С большим трудом мы добрались до союзного Министерства, в управлении кадров которого нам выдали необходимые документы и направили в бухгалтерию для получения, так называемых, «подъемных».

      Эти деньги позволили нам приобрести плацкартные билеты на поезд до Хабаровска, питаться в дороге и дожить до первой зарплаты. Что касается питания в поезде, то мы перебивались тем, что удавалось купить на железнодорожных станциях. Попытка пообедать в вагоне-ресторане повергла нас в уныние своими  ценами, и мы поняли, что тех денег, которыми мы располагали, хватит только на девять дней нахождения в поезде. Именно столько дней в то время шел поезд до Хабаровска. А на что мы будем жить до первой получки? Этот вопрос заставлял нас экономить на еде, что для меня было делом привычным, а вот для Вовы, впервые столкнувшегося с чувством голода, было не просто. Он ведь впервые вырвался из дома и остался без опеки своей мамы, которая отпустила его в столь далекие края только потому, что уезжал не один, и на меня возлагалась определенная доля ответственности. В техникуме его считали маменькиным сыночком и называли с долей иронии уменьшительно-ласкательным именем «Вовочка», но я себе не позволял этого делать. Вероятно, поэтому он и привязался ко мне, что даже рискнул ехать вместе в столь далекие края.

     Время в поезде тянулось медленно, как и сам поезд, и каждый последующий день был похож на предыдущий. Менялись только проплывающие мимо пейзажи. Я, лежа на животе на второй полке, часами наблюдал за ними через окно вагона. С раннего детства любил поезда, вагонную суету, стук колес и особенно ночные поездки. Обычно я сплю в поезде пока покачивается вагон и стучат колеса, но как только стук прекращается, просыпаюсь и с нетерпением жду отхода поезда со станции, чтобы снова заснуть, мысленно отметив по названию станции свое географическое положение. В то время поезда подолгу стояли на станциях, что давало возможность не только закупить пирожков или булочек, но и сбегать на привокзальную площадь в качестве краткой экскурсии.

     Правда, для любознательных такие «экскурсии» иногда закачивались опозданием на поезд, а это приводило в бешенство вагонных проводников. Им приходилось опрашивать соседей по купе, собирать вещи отставшего пассажира, сообщать начальнику поезда, который в свою очередь обязан был давать информацию по рации на предыдущую и последующую станции. Вещи отставшего пассажира и билет на поезд, как правило, сдавались дежурному следующей станции и там они дожидались владельца, который должен был продолжить свой путь в таком же поезде на следующий день. Мы с Вовой хоть и выходили из вагона на крупных станциях, но четко следили за временем и возвращались заблаговременно до отправления состава.

     По мере продвижения поезда на восток менялись и пейзажи за окном. Уже остались позади сотни мостов, пересекающих русла малых и больших рек, поля и перелески средней части России, а колеса продолжали отбивать свою ритмичную мелодию на стыках рельс, постепенно подбираясь к Уральским горам. Как-то незаметно и довольно буднично мы пересекли границу Европы и оказались в западной Сибири. Возможно, обычным или будничным это пересечение было для других пассажиров поезда, но не для нас. Мы вдруг почувствовали, что едем по другому континенту и едем далеко, на Дальний Восток. Никто не знает, что нас там ждет, как сложится наша жизнь и трудовая деятельность, когда мы сможем вернуться на Родину.

     Подобные мысли невольно приходили в голову, но серьезного беспокойства они не доставляли, тем более, что мы сами стремились побывать в этих дальних краях, ну а там «будь, что будет!», как любил говорить мой старший брат, принимая рискованное решение.

     По ходу движения поезда менялись не только пейзажи за окном, но и пассажиры в вагоне. Кто-то ехал из Москвы до Омска, а кто-то - из Омска до Новосибирска или далее. Во всяком случае, появление новых попутчиков привносило в однообразное вагонное существование определенное оживление, знакомство с новыми людьми обеспечивало нас новой информацией о судьбах людей, обычаях и традициях тех регионов, в которых эти люди живут. Мы уже находились в Сибири, и все, что рассказывали попутчики было очень интересно, тем более, что сибиряки оказались очень открытыми и добрыми людьми. Они делились с нами не только новостями, но и старались угостить чем-нибудь из своих дорожных продовольственных припасов, и это всегда было кстати, потому что поезда останавливались только на крупных станциях, пробегая порой безостановочно по десять, двенадцать часов. Если остановка на станции происходила глубокой ночью, то нам на следующий день приходилось довольствоваться только несколькими стаканами чая и пачкой печенья, это все, что могла обеспечить проводница вагона. В связи с этим, мы с нетерпением ожидали дневной остановки, чтобы выскочить из вагона и сделать закупки в буфетах или с рук у местных продавцов.

     Однажды нам удалось купить полтора десятка сваренных к приходу поезда горячих картофелин. Это была удача, мы успели соскучиться по «бульбе» и с наслаждением съели их в один присест, не переставляя удивляться тому, что в Сибири тоже выращивают картофель. Кто-то из пассажиров объяснил нам, что здесь живут не только русские, но и украинцы и белорусы, переселенные из родных мест еще в царское время, особенно в период столыпинских аграрных реформ. Все эти сообщения не переставали удивлять и огорчать сознанием того, что мы мало знаем об истории и географии большой страны. Все наши познания ограничивались лишь западной частью территории государства и послереволюционным с 1917 года периодом истории, ну а все, что мы знали про Сибирь и Дальний Восток, так это в нашем сознании было так далеко, словно на Луне. Оказавшись здесь и почувствовав определенную сопричастность, мы впитывали в себя новые знания, и ранее далекий образ, сформировавшийся на книжных описаниях этих земель и исторических событий, становился ближе и реальнее.

     Между тем, поезд по-прежнему отстукивал колесами, теперь уже по западной Сибири, оставив позади огромную Барабинскую степь и вползая в Саянские горы.

     Открывающиеся виды захватывали дух своей грандиозностью и необычностью для нас, жителей равнинных земель. Если взгляд упирался в каменную стену бесконечно высокой скалы, то мы переводили его в противоположное окно вагона, где открывалась огромная впадина глубиной в сотни метров, или широкая долина, на которой растут большие зеленые деревья, похожие на привычные нам сосны и ели. При этом, другую сторону долины окаймляли такие же горы с устремленными вверх заснеженными вершинами. Через несколько километров долины и ущелья появлялись в другом, противоположном окне вагона и мы переходили к нему, чтобы насладиться завораживающими пейзажами. При движении поезда, вошедшего в поворот, в течении минуты можно было увидеть непосредственно из окна среднего вагона начало и конец эшелона, движущегося по узкой горизонтальной «тропинке с рельсами», прорезанной на крутом склоне каменной горы. Невольно возникала мысль о том, что может случится, если произойдет случайный сход поезда с рельсов. Последствия было легко предсказать, но лучше о них не думать, тем более от пассажиров ничего не зависит. Но это зависит от работников железной дороги, которые неплохо справлялись со своими обязанностями, в чем мы убеждались, когда поезд неожиданно останавливался и ждал по нескольку часов сообщений об устранении угрозы камнепада или снежных завалов. В эти часы мы стремились выскочить из вагона, чтобы размять ноги и хотя бы несколько минут постоять на сибирской земле.

     После многодневного пребывания в качающемся вагоне ощущение нереальности пребывания на спокойной твердой земле не покидало в течении нескольких минут, ну а свежий чистый горный воздух просто пьянял. Хотелось кричать от восторга и бежать в открытый простор, но он был открыт только с одной стороны железнодорожного полотна, да и то резко уходил вниз в ущелье, так что бежать было некуда, разве что в обрыв. Побегав вдоль поезда, изрядно замерзшие, мы вернулись в вагон и услышали разговоры пассажиров о самом глубоком озере на земле, озере Байкал. Оказывается, у нас будет возможность увидеть его.

     - Если поезд будет так часто и надолго останавливаться, то мы окажемся там ночью, и никто ничего не увидит, а вас я больше не выпущу из вагона, - проворчала проводница, недовольная нашей прогулкой.

     Байкал мы действительно увидели в сумерках. Не само озеро, а только небольшой кусочек покрытой льдом поверхности. Это не оставило в нашей памяти яркого впечатления, а вот про байкальского омуля «с душком» мы наслышались много от пассажиров, которые на станции выбегали из вагона и покупали рыбу. Посовещавшись, мы не стали тратить деньги на рыбу, тем более характеристика «с душком» несколько настораживала и мы так и не попробовали знаменитого байкальского омуля.

     После Улан-Удэ в вагоне стало появляться больше пассажиров с азиатской внешностью, да и пейзажи за окном стали меняться. Высота гор начала снижаться, профили их становились все более пологими, превращаясь на наш взгляд просто в лысоватые возвышенности, которые после Саян уже трудно было назвать горами. Вот тут то мы впервые поняли значение слова «сопка», которое сопровождало нас все время пребывания на Дальнем Востоке, где все горы местные жители, как правило, называют сопками. За все годы пребывания в дальневосточном регионе, я примирился с тем, что двухсотметровая по высоте горка, покрытая лесом, под Хабаровском называется милым словом «сопка», и это мне казалось нормальным. Но когда я увидел Ключевскую Сопку на Камчатке, а это действующий вулкан высотой немногим ниже пяти километров в высоту, то в этом слове я почувствовал определенную долю иронии.

     Долгое пребывание в вагоне и малоподвижный образ жизни стал для меня настоящим испытанием, я ведь привык бегать, прыгать, заниматься спортом, посему последние дни с нетерпением ожидал прибытия на свою станцию назначения и завершения этого бесцельного времяпровождения. Вова более спокойно переносил эту нудную вагонную жизнь. Привыкший к благоустроенной жизни дома, он забывал, что находится в поезде и часами, запершись в туалете, устраивал себе подобие душа. Это вызывало недовольство других пассажиров и проводницы вагона, которые обращались ко мне с просьбой урезонить друга и объяснить ему, что в поезде он не один. Приходилось идти в конец вагона, дергать дверную ручку туалета и проводить «воспитательную работу» через закрытую дверь. Это немного помогало сократить время пребывания его в этой комнате, но назавтра все повторялось опять.

     К культурным мероприятиям в поезде можно было условно отнести радио, по которому в определенные часы раздавалась музыка и сообщались новости, а для чтения предлагались старые газеты и журналы, поэтому пассажиры развлекали себя игрой в карты, питьем пива, если удавалось купить на станциях, а так же водочкой. Чем ближе поезд приближался к Хабаровску, тем труднее было купить пиво и водку, но зато в вокзальных магазинах в свободной продаже имелся питьевой спирт и шампанское. Это мы узнавали от мужской половины пассажирского населения, так как сами мы ни водкой, ни пивом не баловались.

     Иногда скуку в поезде пытались рассеять две девушки, едущие на Сахалин после окончания культпросвет училища в Москве. Одна из них маленькая и немного горбатенькая хорошо играла на баяне и пела русские народные и эстрадные песни, вторая играла на балалайке или мандолине. Эти маленькие концерты привлекали внимание пассажиров не только нашего вагона, но и соседних, и вносили разнообразие в скучную, порядком надоевшую жизнь на колесах. Но через неделю нам с Вовой эти концерты стали мало интересны и мы перестали ходить на них в другой конец вагона. Мы с нетерпением ожидали прибытия поезда на станцию назначения и морально готовились к этому. Именно морально, а не физически, потому что нам понадобилась всего пара минут для сбора своих вещей: бросить в полупустой чемодан пару сменного белья, спортивное трико, зубную щетку и бритвенный станок ну и небольшой  радиоприемник.

     Выйдя из поезда на железнодорожном вокзале города Хабаровска, мы принялись расспрашивать местных жителей дорогу до нужного нам краевого управления. В противовес москвичам, хабаровчане с охотой и подробно объяснили направление движения до места назначения, а когда узнали, что мы приехали из Минска, то даже предложили проводить нас. Разумеется, мы отказались и очень быстро добрались до управления, где начальник отдела кадров оперативно оформил нужные документы и выдал направление на работу, назначив меня инженером ЖКО, а Вову мастером строительного управления с одинаковой зарплатой по 700 рублей в месяц. После денежной реформы 1947 года эта сумма была невысокой, а в условиях жизни на Дальнем Востоке она оказалась довольно низкой, ниже средней по стране, но нас это не расстроило. Главное, что мы были вместе, нас не разбросали по городам и весям огромного Хабаровского края, тем более, что мы еще не были обременены семьями, и нам пообещали в течении месяца представить комнату на двоих в многоквартирном жилом доме.

     - Ну, а пока поживете в гостинице, оплату за проживание проведут ваши организации, а завтра – на работу к 9 часам утра, - завершил беседу начальник отдела кадров.

     - И еще. Вам надо перевести часы на местное время, разница с Москвой составляет семь часов.

     На это замечание мы не обратили внимания, хотя назавтра почувствовали разницу во времени, когда поняли, что наш рабочий день начинается в два часа ночи по московскому, привычному нам, времени. Если мне в течение недели удалось перестроиться и приходить на работу вовремя, то Вова к этому так и не привык. Он все время опаздывал на два-три часа. Сколько я ни пытался разбудить его утром, мне это не удавалось, и я уходил на работу один.

     В первый рабочий день мне предоставили рабочий стол в помещении, где кроме меня находились еще три человека: начальник ЖКО – добродушный пятидесятилетний мужчина, бухгалтер-кассир – молодая женщина и бригадир, который редко сидел за столом. В соседней комнате собирались по утрам рабочие разных специальностей и после разнарядки расходились по объектам, вместе с ними уходил и бригадир. Как правило, после обеда начальник тоже направлялся на объекты, так, во всяком случае, он говорил, и до конца рабочего дня я оставался вдвоем с бухгалтером, которая много рассказала интересного.

     В первую очередь она сообщила, что начальник не имеет ни высшего, ни среднего технического образования, его назначили только потому, что никого более подходящего не нашлось. Кроме того, она предупредила, чтобы я был осторожен с рабочими, так как более половины из них сидели в тюрьмах, в том числе и ее муж, выполнявший столярные работы на объектах, подконтрольных нашей организации. Таких объектов оказалось очень много, это жилые дома, детские садики, общежития, само административное здание краевого управления, подземные сооружения гражданской обороны и многое другое. Все эти здания и сооружения имеют инженерную инфраструктуру водоснабжения, канализации, электро- и теплоснабжения, благоустройство территорий, и все это в комплексе должно находиться в исправном состоянии. Но не находилось, ибо каждый день принимали десятки жалоб на неисправность действующих систем. Рабочие, которые направлялись на объекты, порой вели себя непрофессионально, а то и просто занимались вымогательством, продавая полученные на работе краны для воды, пробки и щиты для электроснабжения. Бороться с этим было трудно: это вошло в систему почти по всей стране.

     - Эх, раньше при Сталине было лучше, за такие дела их бы всех пересажали, - сокрушенно жаловался мне житель одного из домов, когда я приехал разбираться с таким случаем.

     - За три колоска, сорванных на пшеничном поле, тоже сажали, вы считаете, что это правильно? - спросил я.

     - Ну, это был перегиб.

     - Так вы будете писать жалобу, чтобы можно было привлечь их к ответственности?

     - Нет, не буду. Они ко мне тогда вообще не придут, если что-то опять сломается,  - сказал он и закрыл дверь.

     Такая позиция огорчила и заставила задуматься о нелогичном поведении людей, которые возмущаются плохой работой по ремонту и обслуживанию жилых домов, но когда им предлагаешь изложить конкретную жалобу на конкретного человека, то они отказываются это делать. Другое дело – настрочить анонимку, это хоть и подло, но зато безопасно. В период сталинских репрессий по этим, как правило лживым, доносам пострадали сотни и сотни тысяч советских граждан, так и не узнавших, что подметное письмо настрочили «добрые» соседи или «друзья»-сослуживцы.

     Я все же поговорил, не создавая ажиотаж в коллективе, с сантехником один на один и предупредил, что следующий раз одним разговором дело не ограничится. Этот дом является государственной собственностью, как и кран, полученный у нас, а продажа его жильцам может быть расценена как воровство, - объяснил я.

     Он не оправдывался и только кивал головой, давая понять, что больше такого не повторит, хотя я знал, что следующий раз он возьмет не деньги, а бутылку спирта и это в его понимании уже не будет расцениваться как воровство. Так действовала система коммунального обслуживания жилых домов почти по всей стране, и с этим бороться было невозможно.

     Постепенно и как-то незаметно все бумаги, поступающие к начальнику, перекочевали на мой стол, а затем городские службы начали направлять их непосредственно на мое имя. Вместе с этими бумагами приходили и новые проблемы, которые под угрозой штрафов и других санкций необходимо было решать в установленные сроки. Особой жесткостью отличались предписания органов гражданской обороны по подземным убежищам, относящимся к нашему краевому управлению, причем эти документы сразу направлялись к руководству, а только потом с грозной резолюцией ко мне. Приходилось днями лазить по объекту, проверять состояние всех конструкций и элементов оборудования, а потом готовить письмо об устранении замечаний.

     Через три недели нам с Вовой, действительно, выделили одну комнату в трехкомнатной квартире, где стояли две кровати, один диван и небольшой столик, на который мы тут же водрузили радиоприемник и принялись искать на коротких волнах джазовую музыку. Это удавалось с трудом, так как эфир был заполнен китайскими и японскими радиостанциями и среди какофонии пищащих, скрипящих и мяукающих звуков только иногда улавливались нечто похожее на джаз, да и то в исполнении японских певцов. Мы были разочарованы, однако изредка получалось поймать волну «The voice of America» с настоящим джазом.

     Теперь мы имели жилье и постоянный адрес, на который нам могли писать наши родственники. Словно наперегонки, мы принялись строчить письма, и в первую очередь мамам, братьям, а уж потом нашим девушкам. Рассчитывать на скорые ответы не приходилось, учитывая огромные расстояния, тем не менее, мы с нетерпением заглядывали в почтовый ящик, в котором первые письма появились через две недели. Главной новостью оказалось известие, что моя мама уехала из поселка в небольшой шахтерский городок  западной Украины и забрала с собой Артура. Старший брат Борис заканчивает службу в Армии и собирается приехать к маме на постоянное место жительства, тетя Лена осталась жить одна в бабушкином доме. Что касается моей девушки, то ответа я не получил ни на первое, ни на второе письмо. Писать третье не стал и понемногу начал вычеркивать первое серьезное увлечение из моей памяти, предполагая, что ее планы на жизнь не связаны со мной, а в мои планы на жизнь не входила возможность создания семьи на ближайшие годы.

     Немного осмотревшись в городе, мы быстро нашли себе компанию ребят, с которыми вместе ходили купаться на Амур, на танцплощадку и на баскетбольную площадку, где я попал под прицел тренера одной из баскетбольных команд, и он тут же зачислил меня в основной состав.

     Наш первый поход «на речку» оставил в памяти неизгладимое впечатление. Прогуливаясь в один из выходных дней по Амурскому бульвару, мы вышли к зеленому массиву, который являлся зоной отдыха, растянувшейся вдоль правого берега реки. Спустившись по аллеям парка, мы оказались на берегу Амура и замерли то ли от неожиданности, то ли от восхищения, сказать трудно. Мы стояли на высоком правом берегу и молча смотрели на широкий водный простор, открывшийся перед нами. Могучая река несла свои воды с запада на восток вдоль границы с Китаем, а местами она сама служила этой границей. Напротив Хабаровска Амур резко поворачивал на север, так что противоположный песчаный пологий берег, поросший кустарником, по отношению к городу оказывался на западной стороне, уходя почти за горизонт. Далее, ниже по течению, река поворачивала на северо-восток и направляла свой мощный поток к Охотскому морю.

     - В следующее воскресение мы поплывем на катере на тот берег, - предложил Вова.

     - Согласен, а сейчас давай спустимся вниз, там слева уже купаются люди, там даже есть вышка для ныряния.

     - Вода, наверное, еще холодная.

     Мы спустились вниз и походили босиком по мелководью, но купаться не отважились, ибо вода нам показалась довольно прохладной, хотя температура воздуха была почти летней.

     Впоследствии, река Амур стала нашим любимым местом времяпровождения, куда мы приходили поплавать даже поздно вечером, а после купания, уже в темное время суток, возвращались домой пешком по оживленной улице, где можно было купить пирожков и даже выпить по стакану на двоих разливного шампанского. Наверное, это был единственный город, в котором шампанское продавалось на разлив, при этом водки в городе не было. Вместо нее в магазинах продавался питьевой спирт, пробовать который мы категорически отказывались. После получки покупали одну бутылку конька, которой нам  хватало на целый месяц. Мясо в магазинах, кроме китового, напрочь отсутствовало, но зато полки ломились от разнообразных видов рыб. Рыба продавалась живая, жаренная, вяленная, копченая или запеченная в духовке. Пока добирались до дома, мы ужинали на ходу пирожками с рыбой или с джемом и такой ужин нас вполне устраивал, тем более, что дома мы ничего не готовили кроме чая.

     В трехкомнатной квартире кроме нас жили две семьи, так что у плиты всегда кто-то «кухарил» и нам, не имеющим своей посуды, было не с руки там появляться, а электрочайник мы могли включать в своей комнате. Иногда нам доставалось по тарелке супа, сваренного сердобольной старушкой, живущей с мужем в соседней комнате. Скромные пожилые люди жили тихо и ни с кем не вступали в контакт. Только мне однажды удалось разговорить их, когда я увидел плачущего мужчину и задал вопрос его жене.

     - Что случилось? Почему он плачет?

     - Он часто плачет. Воевал на фронте и в звании  полковника много лет служил в штате одного из руководителей Советского Союза, пока того не освободили от должности по политическим мотивам. У нас отобрали служебную квартиру и «порекомендовали» уехать подальше от Москвы. Вот уже месяц мыкаемся на Дальнем Востоке, - с горечью очень кратко сообщила она.

     - У меня есть просьба, Игорь. Никому не рассказывай то, что я тебе сообщила, - добавила она.

     Я выполнил ее просьбу и не рассказывал никому, даже своему другу Вове. Хоть она не назвала имени государственного деятеля, я сопоставил некоторые политические события и решил, что ее муж служил в штате Булганина, недавно освобожденного от должности Председателя Совета Министров СССР. Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба этой пожилой супружеской пары, но однажды, когда мы были на работе, она исчезла из квартиры. Дело в том, что в семье другого соседа, рабочего Ивана, родился ребенок, и ему предоставили вторую комнату, то есть ту в которой жили пожилые люди. Мне было странно осознавать, что осудив культ личности Сталина и жестокие репрессии против граждан страны, Хрущев, занявший пост председателя правительства, тоже начал преследовать своих противников. Пусть не так жестоко: людей не расстреливали, кроме Берии, и в лагеря не отправляли, но судьбы их все же ломались. Например, тот же Булганин, верно отслуживший власти большевиков, не только был отстранен от должности, но и лишен звания маршала. Вероятно, в этом и заключалась истинная сущность большевизма.

     Чем больше я включался в решение проблем на работе, тем больше их становилось. При этом заметил, что начальник практически не занимался вопросами организации работ, а  дисциплина среди рабочих оставляла желать лучшего. Это очень ярко проявилось, когда на нашу базу поступило четыре платформы с каменным углем для отопительных котельных. Взяв с собой группу из восьми человек, я приехал на базу и распределил рабочих по два человека на платформу.

     - Я думаю, что часам к четырем вы закончите, - заверил я рабочих и собрался возвращаться в контору.

     - А сколько вы нам заплатите? 

     - По действующим расценкам.

     - Ну, тогда сами и разгружайте.

     Это был саботаж, который привел меня сначала в замешательство. Если мы задержим вагоны, то придется платить штраф, но на приписки по объемам или расценкам я пойти не мог, и неожиданно для них и для себя я снял пиджак, открыл нижний боковой люк высокой бортовой платформы, отобрал совковую лопату у одного из рабочих и принялся бросать уголь в отвал. Оторопев, они молча стояли и наблюдали за мной, а потом разошлись по своим местам и начали работу. Рабочий, у которого я отобрал лопату, попросил ее вернуть, но я сказал, что буду работать до конца, а он пусть поищет на складе другую. Разгрузку мы закончили только к вечеру, и я, уставший и грязный, добрался домой, не чувствуя ни ног, ни рук, но довольный тем, что я победил, победил их и самого себя. С этого момента все работники нашей организации выполняли мои поручения беспрекословно, а отношение ко мне стало уважительным, как со стороны подчиненных, так и руководителей краевого управления. Этот случай, и даже то, что я отказался получать дополнительные деньги за разгрузку угля, стал известен буквально на следующий день.

     В один из летних дней сотрудников нашей организации привлекли на помощь колхозу в проведении сельскохозяйственных работ. У нас это называлось поехать «на картошку», здесь - поехать «на помидоры», хотя характер проводимых работ для меня так и остался тайной. Нам подогнали бортовую машину, в кузове которой были устроены сиденья из досок, опирающихся на решетку из таких же досок, поставленных на ребро. На ухабах эта неустойчивая конструкция шаталась, скрипела и подпрыгивала вместе с пассажирами. Я сидел у заднего борта, наблюдая  за старшими сотрудниками краевого управления, которые сразу после выезда за город начали разливать в алюминиевую кружку, какую-то жидкость и передавать ее друг другу. Мне было понятно, что они пьют горячительный напиток, но какой, я не знал, пока очередь не дошла до меня. Осторожно, стараясь не расплескать жидкость, алюминиевую кружку передали мне и все уставились на меня в предчувствии интересных событий. Они не ошиблись. Я, не подозревая подвоха, опрокинул кружку в рот и почувствовал, что эта жидкость опалила полость рта, язык и губы. К тому же машина подскочила на ухабе, и стопа левой ноги попала под опорную доску, а остатки жидкости облили мое лицо. Спазм в горле закрыл дыхательные пути, и я, не способный произнести хотя бы слово, начал жестикулировать, показывая на ногу. По началу мои попутчики весело рассмеялись, но затем поняли, что со мной что-то неладное.

     Машина остановилась, и я сумел все-таки одно слово выдавить из себя: «Нога». Смех прекратился, люди поднялись со своих сидений и освободили мою ногу. Женщины сняли мой ботинок, перевязали ногу и начали упрекать мужчин, что зря они мне налили спирта, не разбавив его водой.

     - Парень, похоже, никогда не пробовал чистый спирт, а вы, взрослые дядьки устроили шуточки над ним, -  всю оставшуюся часть пути ворчала наиболее старшая из них.      

     Машина остановилась на проселочной дороге, среди сопок, поросших густой травой и кустарником.

     - А где же поле? – подумал я и стал собираться идти вместе со всеми, но меня остановили.

     - Ты, Игорь останешься подле машины, потому что надо идти с полкилометра по склонам сопки, со своей поврежденной ногой ты не дойдешь, - сказал старший группы, - мы и без тебя справимся.

     Я не стал возражать, залез в кабину и заснул, сто граммов чистого питьевого спирта для меня оказались слишком большой дозой. Я был не только травмирован, но и пьян.

     Не знаю сколько времени проспал, но когда проснулся, долго не мог понять, где это я нахожусь и что со мной произошло. Голова трещала от боли, и я с удивлением обнаружил, что сижу в кабине машины один, вокруг – никого, только лесные горы. Пошевелившись, почувствовал, что у меня, кроме прочего, болит нога, вот эта боль стала приводить меня в сознание, а восстановленная память вернула меня в реальный мир.

     Я вылез из кабины, сел на подножку машины и принялся изучать травмированную ступню. Ничего опасного не обнаружил и, одев носок на бинт, с трудом натянул ботинок. Ходить в принципе можно, - решил я и направился по тропинке вниз по склону.

     - Ты куда это собрался? – услышал голос водителя, который сидя в кузове читал книгу.

     - Как это, куда? Надо идти работать, - ответил я.

     - Здесь таких тропинок много и ты заблудишься. За этими сопками начинается настоящая тайга, а там есть медведи. Хочешь с ними познакомиться?

     - Особого желания не испытываю.

     - Голова болит?

     - Да, и пить хочется.

     Водитель подал свою фляжку с водой, и я с удовольствием приложился к ней.

      - Пару глотков сделал и хватит, а то опять опьянеешь.

     - От воды?

     - Да, от воды, спирт –штука коварная. Посмотри, наши уже возвращаются.

     Я посмотрел влево и увидел поднимающихся по тропинке сотрудников, они шли совсем не по той тропинке, по которой хотел идти я. На обратном пути мужчины опять приложились к алюминиевой кружке, но мне, к счастью, не предлагали. По возвращению в город водитель специально выбрал маршрут, который проходил мимо дома, в котором я жил. Это было очень любезно.

     Лето в Хабаровске пришлось нам с Вовой по душе: теплая, с такими же теплыми дождиками, погода, теплая амурская вода, как днем, так и ночью, тянувшая к себе каждую минуту, и потому мы старались проводить все свободное время на Амуре. В будние дни - на правом, а в выходные дни - на левом берегах реки. Чтобы попасть на левый берег надо было сесть на речной катер, который курсировал между двумя берегами, высаживая пассажиров на левом берегу или на больших плоских островах Амурской поймы. Правда, в середине лета равнинная часть левобережья и островов заливала вода, так как паводки на восточных реках приходятся не на весеннее время, а на летнее. В это время поверхность воды расширилась почти до горизонта, и левобережные пляжи оказывались под водой.

     Однако путешествие на противоположный берег становилось не менее интересным, так как там работала лодочная станция, и можно было походить по спокойной воде разлива на веслах. Плавать на безмоторных лодках по основному руслу Амура было рискованно, потому что справиться с мощным течением реки с помощью весел не представлялось возможным, а лодку сносило на много километров вниз по течению. Пересекать Амур вплавь было еще более рискованно, однажды я доплыл почти до середины реки и, увидев, что нахожусь далеко от пляжа, поплыл обратно, при этом оказался на берегу в двух километрах ниже по течению. Пришлось тащиться пешком и выслушивать упреки моего друга, который решил, что я утонул.

     - Ты понимаешь, что если твои ноги или руки сведет судорога, то ты утонешь? Кроме тебя никто так далеко не заплывает и тебе никто не поможет, - ворчал Вова.

     - Ладно, не злись, больше не буду, - ответил я, чтобы остановить его нравоучения.

     Но если он заведется, то простые истины будет вдалбливать бесконечно долго, повторяя одно и тоже по несколько раз в разных вариациях.

     - Следующий раз возьму с собой шило, и если сведет судорога ногу, уколю шилом. Говорят, помогает, - пошутил я и тут же пожалел об этом.

     Вова шутки не понял и принялся убеждать, что с шилом в плавках я могу повредить свои жизненно важные органы, а это очень небезопасно.

     - Пошли к пристани, там скоро будет катер, надо возвращаться в город, - предложил я.

     - Давай вечером сходим на танцы, - откликнулся Вова, - мы же обещали местным ребятам показать, как танцуют«Рок-н-рол».

     Стоя на палубе катера, мы любовались широкими просторами Амура, но какая-то неведомая сила потянула меня в машинное отделение. Очень захотелось увидеть сердце судна – его механизмы и моторы, приводящие в движение гребной винт, который, в свою очередь, приводит в движение катер. Мы спустились по металлическим ступеням вниз и вошли в открытую дверцу небольшого помещения, заполненного моторами, трубопроводами, проводами, а так же лязгом, грохотом и скрежетом механизмов. Все свободное пространство было заполнено туманом водных и масляных испарений, что в купе с высокой температурой затрудняло дыхание и вызывало устойчивое желание поскорее выбраться отсюда. Махнув рукой приветственно машинисту в грязной майке, ковырявшемуся в одном из небольших электромоторов, мы поспешили наверх, на свежий воздух.

     - Ну и работка у этого машиниста, - вдохнув полной грудью, произнес Вова.

     - Это ад, а не работа, - поддержал его я, - это настоящий ад, а не работа.

     В тот момент я не мог себе представить, что через десять месяцев буду работать, а вернее служить в еще более страшном аду. И не на реке Амур, а на вечно бушующем, по ошибке, или по чьей-то иронии названном Тихим, океане (Pacific Ocean).

     Вечером мы пришли на танцплощадку под открытым небом, где встретились со знакомыми ребятами. Из репродуктора звучала обычная советская музыка в стиле вальса, фокстрота или танго, и мы, приглашая местных девушек, танцевали, разговаривали и веселились. Все было хорошо до тех пор, пока ребята не попросили показать некоторые элементы знаменитого в то время зарубежного танца «Rock and Roll». Ребята подсуетились, и из репродуктора раздалась музыка, близкая по ритму к «рок-н-ролу», так что нам с Вовой отказываться было не с руки и мы, как говорится, «сбацали рок». Вокруг образовалась небольшая группа парней и девушек, которые внимательно смотрели и даже начали подражать нам.

     Но музыка неожиданно смолкла, а к нам подошли хмурые парни и предложили прекратить танец и выйти с танцплощадки. Потом нас отвели в небольшое помещение и начали проводить воспитательную работу, предъявляя обвинения, ни больше ни меньше как в растлении советской молодежи, заключающемся в попытке обучить парней и девушек вражеским западным танцам. Нам с Вовой было смешно это выслушивать, а когда мы сказали, что надо в таком случае запрещать фокстрот и танго, ведь тоже пришли с запада, они не нашли аргументов и решили отпустить нас, срезав с наших пышных шевелюр по нескольку волосинок в качестве символического наказания.

     Данный инцидент оставил неприятный осадок в наших душах, но зато повысил авторитет в глазах местной молодежи, особенно среди девушек. Правда, ни я, хоть и подружился с одной из них, ни Вова не хотели иметь серьезные отношения с женщинами.   


     На работе произошли определенные изменения и, в связи с тем, что начальник ЖКО был уволен за какие-то финансовые нарушения, его обязанности полностью перешли ко мне. Я оставался на должности инженера, а на предложение руководства назначить меня хотя бы временно исполняющим обязанности начальника, ответил отказом. Такая перспектива не устраивала, так как после двух лет отработки собирался вернуться в Минск, а уволиться с должности начальника будет не просто. Пришлось одному тянуть лямку за двоих более трех месяцев, которые оказались очень непростыми.

     Каждую неделю происходили события, связанные с авариями в отопительных котельных, плохо подготовленных к отопительному сезону, прорыву подземных сетей водоснабжения и теплоснабжения, вызывающих очень опасные ситуации. На территории детского садика такой порыв привел к образованию каверны, заполненной горячей водой под асфальтированной дорожкой. Одна из воспитательниц вела по ней маленькую девочку и по какой-то причине она пошла по бордюру, не выпуская руки девочки, как вдруг почувствовала, что девочка повисла на ее руке. Молодая женщина глянула вправо и увидела, что асфальт под ребенком провалился, а в яме текла горячая вода. Схватив ребенка, женщина бросилась в помещение и позвонила в исполком. Она спасла жизнь ребенку и нашу организацию от крупных неприятностей, аварию удалось устранить в течение трех дней.

     Вторая серьезная авария случилась с жилым двухэтажным домом, построенным в спешке, и в такой же спешке сданным в эксплуатацию. Строительная организация подготовила документы передачи дома на баланс нашей организации и эти документы находились у меня на столе несколько дней, а я все время не решался их оформлять. Еще до начала рабочего дня раздался телефонный звонок, и я услышал голос заместителя начальника краевого управления.

     - Вы еще не подготовили документы на приемку жилого дома на баланс?

     - Нет, тут еще нет всех согласований, - начал оправдываться я.

     - Вот и хорошо, - прервал он меня.

     - Что? Город отобрал дом у нас?

     - Нет, не отобрал, отбирать нечего. Дом вчера вечером развалился.

     - Как развалился?

     - Рассыпался как спичечный.

     - Люди не пострадали?

     - Нет. Прораб уходил последний, запер на замок входную дверь и пошел домой. Через двадцать метров услышал шум. Оглянулся, а дома нет, только груда кирпичей накрытых стропильной крышей. Крыша была сделана хорошо, только часть шиферных листов потрескалась. Кирпичную кладку вели перед зимой, соответствующих присадок в раствор, наверное, пожалели или украли. Лето кладка как-то продержалась, а теперь поплыла.

     - Хорошо, что строители не наши, - сказал я.

     - Конечно, хорошо, а то я сейчас не говорил бы с Вами по телефону, а давал бы показания в прокуратуре. Но тут другая проблема - восемь семей наших сотрудников остаются без квартир, - огорченно произнес он и повесил трубку.

     Этот случай поверг меня в уныние, и я понял, что мне надо каким-то образом менять работу. Тут у меня нет рычагов, чтобы изменить ситуацию, а загреметь «под фанфары» легко. Ведь если бы приняли дом на баланс и заселили его, а он развалился вместе с жильцами, то мне, ни в чем не виновному, грозила бы уголовная ответственность. «Надо, что-то делать», - решил я, но что делать не знал.


      Зато знало государство, которое решило эту проблему за меня, и в лице военкомата прислало повестку в соответствии с законом о всеобщей воинской повинности. Повестка пришла только на мое имя, так как Вова был «белобилетником» и не подлежал призыву на военную службу из-за плохого зрения. «Очкариков» в то время не брали в армию.

     Со смешанными чувствами я отправился на медкомиссию, так как выбрасывать из жизни три года не очень хотелось, а с другой стороны я знал, что мне после службы в армии не придется возвращаться на прежнюю работу, и я буду иметь право выбора местожительства в любом конце Советского Союза. Разумеется, выберу свою родину - Беларусь. В то время это была Советская Белоруссия и считалась моей «малой родиной», но для меня она всегда была главной и единственной Родиной.

     После сдачи всех анализов меня вызвали на заключительную медицинскую комиссию, чтобы сделать окончательный вывод о моей пригодности к воинской службе. В том, что выводы будут положительными, я не сомневался, хотя сама процедура была изначально довольно унизительной. Всех призывников заставили полностью раздеться и по списку вызывали в помещение, где находились врачи-женщины и медсестры, тоже, конечно, женщины. У каждого стола призывник осматривался врачом соответствующей специальности и получал запись в своем деле. Председатель комиссии, единственный мужчина, просматривал документы и делал окончательное заключение. Передо мной шел высокий паренек, которому председатель предложил отойти на пол шага от стола.

     - А то будет, как в известной морской «байке», - заулыбался председатель.

     Мы замерли, ибо не знали о чем идет речь.

    - Однажды такой высокий парень, как ты, подошел вплотную к письменному столу, а председатель комиссии говорит ему, чтобы он убрал прибор со стола. Парень поднял письменный прибор и спросил куда его поставить. Тогда председатель заорал на него: «Не письменный прибор надо убрать со стола, а твой «прибор», дубина ты стоеросовая!» 

     Все, кто был в помещении, включая врачей и медсестер, рассмеялись. Я тоже, но при этом несколько насторожился от упоминания слов «морская байка». Неужели сейчас идет набор на флот? Это, конечно, заманчиво, но тогда мне придется служить не три, а четыре года, а это очень большой срок.

     Словно угадав мои размышления, председатель сказал, что мое здоровье позволяет служить на кораблях военно-морского флота и это будет четырехлетний срок.

     - Не огорчайся, совсем недавно срок службы составлял семь лет, а в царской России доходил до двадцати пяти, - сообщил он, подписывая мои документы. А я и не огорчался, год - туда, год - сюда, какая разница? Впереди еще целая жизнь.

     А вот мой друг Вова, то есть Владимир Сергеевич, очень расстроился, теперь ему предстояло в одиночку, оторванному от дома, принимать решения о дальнейшей жизни, работе, питании, да и, вообще, о месте дальнейшей жизни. Мне было тревожно оставлять его одного в этом далеком от Минска городе, но что я мог поделать? Единственное, что меня утешало - это уверенность в том, что он сделает все возможное, чтобы вернуться домой, к отцу и матери. Его, как впрочем и меня, ничего здесь не держало. Я уже попрощался с городом Хабаровск и рекой Амур, сыграл в последних в своей жизни соревнованиях по баскетболу и пошел на призывной пункт один, так как не хотел, чтобы кто-то меня сопровождал. У военкомата собралось много призывников, их родственников и друзей. Как водится в таких мероприятиях, не обходилось без горячительных напитков, гармошки, песен и, разумеется, слез матерей, отправляющих своих чад на воинскую службу. Один я сидел тихонько в сторонке и ждал команды «на построение» и посадку в грузовые автомобили, которые стояли возле военкомата.

     - Куда нас повезут, неужели во Владивосток? Мы же все будущие моряки. На машинах? Но уже глубокая осень, а ехать более тысячи километров. Может на поезде? А впрочем... будь что будет!