Оскар

     Я долго думал, как начать рассказ с таким кричащим названием.  Читатель наверняка ожидает масштабно-золотой сюжет в обрамлении филигранных кристаллов. Он воображает напыщенных франтов с зализанными волосами, под руку с которыми парят очаровательные дамы во всем вечернем. Вспышки фотокамер ослепляют, обезумевшая толпа поклонников гудит за металлическим ограждением по обе стороны красной дорожки. Звезды шоу-бизнеса приветливо улыбаются и участливо машут руками. Ведущий спешит к ним навстречу, приглаживая вольную челку набок.
    - Как вы думаете, - он вскидывает густую бровь и направляет микрофон кинозвезде, - кому сегодня достанется Оскар?
    «Звезда» задумчиво поднимает глаза к звездам на небе и вытягивает пухлые губки к микрофону:
    - Я думаю, - тянет он. - Оскар достанется…
    - Стоп! - запротестует автор. - Оскар не достанется никому! Он ведь не вещь какая-то. Он… - автор поднимет указательный палец к плывущему в небе облаку. - Он кот.
    Оставив пышную бутафорию и блеск картины, описанной выше, скажу, что мой рассказ о коте по кличке «Оскар». (Он определенно достоин, чтобы о нем написали.) И как ни странен  замысел посвятить рассказ животному, тот, кто имеет домашних питомцев, меня определенно поймет.
    По улицам широко расхаживал Март. Одетый в зимний коричневый тулуп и засунув руки в карманы, он кашлял, глядя на серое небо, и чихал, натыкаясь на солнечные просветы среди мрачных туч. Бывало, он поскальзывался на кромке льда, уснувшей посреди тротуара. Ему едва удавалось устоять на озябших ногах. Шляпа падала, и в очередной раз, отряхнув ее от грязи и пыли, Март вновь натягивал ее на почти лысую голову с тонкими, как голые стволы деревьев ранней весной, волосенками. Люди тем временем продолжали сидеть в своих квартирах и домах, подперев локтями голову и вздыхая, когда же Март, наконец, окрепнет и закончит свой путь, а в город придет его младший брат - розовощекий детина Апрель.
    В один из таких дней, несмотря на предостережения о северном ветре, я выпорхнул на улицу, скрипнув входной дверью. Скажу прямо, меня почему-то сильно тянуло на улицу. Быть может, какая-то новость или случайная встреча? Не знаю. Но казалось, сама судьба дергала меня за рукав клетчатой рубашки, настойчиво прося прогуляться. «Ну ладно, - покорился я судьбе. - Так тому и быть».
    Обогнув угол дома, я вышел на главную улицу и поплелся, подобно Марту, в неизвестном направлении. Легковые автомобили шумно проносились в противоположных направлениях, отравляя и без того грязный воздух. Витрины магазинов зазывно светились, прохожие угрюмо плелись по скользким тротуарам. В пальто было прохладно, но меня согревала навязчивая мысль: что-то определенно должно случиться! Не просто так ведь я оказался на улице без цели и желаний.
    Я шел все дальше, в глубину неприветливого города, считая тротуарные плитки под ногами и сжимая в кармане пальто носовой платок. Послышался сигнал автомобиля, из продуктового магазина вышли трое: мужчина, девушка и большой пакет с торчащим кончиком французской булки. Мужчина смеялся, девушка кокетливо сжимала розовые губки. Пакет надрывался от тяжести. «Им и цунами нипочем, - подумал я, проходя мимо. И на лице моем как-то вдруг появилась улыбка. - Заразные, - добавил я про себя. - Но сколько жизни!» Тоже захотелось в магазин за продуктами.
    По-прежнему ничего не происходило, но я настойчиво продолжал идти вперед.   Сколько можно? Неужели ничего не произойдет, и я вернусь под кров родного дома замерзший и обманутый? Эх, судьба! Решила блефовать, злодейка? Хорошо! Я вынул из карманов замерзшие руки и потер их друг о друга. Мы еще поиграем.
    Но не успел я сосчитать тысячную тротуарную плитку, как остановился, споткнувшись обо что-то левым каблуком и оторвав набойку. Размышляя о вечном, я не заметил неровность - тротуарную погрешность.
    - Черт побери! - воскликнул бы Андрей Миронов.
    - Твою мать! - выругался я.
    И что теперь делать? Оставить предчувствие судьбы и ковылять в обратном направлении? Или? Или что?
    - Предложения есть? – я поднял голову к занавешенным окнам на втором этаже ближайшего дома. Взгляд притянули персиковые шторы. Совсем не в такт с погодой. Даже как-то неуважительно по отношению к господину Марту.
    Естественно, на мой вопрос не последовало ответа, и я, толи с горечи, а может и  машинально встал в позу «руки в боки» и ноги на ширине плеч. Нет, в самом деле, что делать?!
    В душу на цыпочках закралась тревога. Я огляделся. Все было по-прежнему: пешие люди, автомобили, дома и тротуары. Хотя стало темнеть – видимо, привычки госпожи Зимы в пышном платье до пят еще не все выпали из опущенного рукава. На глаза мне попала обувная мастерская, таинственный незнакомец в шляпе с сигарой во рту и огненными глазами прошел мимо, машинально смерив меня взглядом. Как ни странно, но после этого взгляда тревога в душе исчезла. Может, решила перебраться к незнакомцу, настигнув того по следам сигарного дыма?
    Вот то, что нужно. Минуту спустя я оказался на пороге обувной мастерской. Колокольчик над дверью известил о моем приходе. Небольшая мастерская вместила в себя тусклый свет, густой запах обувного крема и двух грязных рабочих за металлическими станками. На столе была выложена пирамида из ботинок и туфлей. Сама радуга завидовала ей, во всех цветах  смирившись с поражением. Один из мужчин был постарше, погорбатее, полненький и невысокий. Другой был более живым, высоким и с бегающими глазками. Не отвлекаясь от кропотливой работы, горбатый протянул свободную руку, продолжая другой виртуозно лепить из старого (коричневого) предмета конфетку. Интересно, какой именно предмет сейчас вам представился?
    - Давай сюда, - на баскском наречии бросил горбатый. Я удивленно уставился на него. - Ботинок давай сюда, - повторил он, и маленький горб на его спине начал злиться вместе с хозяином.
    - Но как? - удивился я.
    - В окно, - понял мой вопрос второй работник, оставив один глаз корпеть над обувью, другой же вскинул на меня.
    - Ну да, - я оглянулся и увидел большое окно с отличным видом на тротуар, дорогу и дом напротив. На другой стороне улицы еще просматривался кончик французской булки, торчащей из большого пакета. Вместе с ним шли двое. Я непонятно чему улыбнулся и повернулся вновь спиной к выходу.
    - То-то же, - заключил высокий. Горбатый продолжал молча держать руку протянутой, но уже не обращая на меня никакого внимания. Я снял пострадавший ботинок и сунул в протянутую руку. Горбатый удовлетворительно чавкнул. В этот момент я и услышал впервые его визг. Точнее писклявый квартет его сестер и брата.
    - Котята? - спросил я не без интереса.
    - В углу, - плюнул под нос высокий.
    И только тогда я обратил внимание на картонную коробку за грудой кожаных «трупов». Проскакав на одной ноге, я склонился над коробкой. Сиамская кошка выкатила на меня голубые глаза. У ее брюха боролись за очередную порцию молока четверо котят - двое черных, рыжий и серый.
    - Какие красивые, - потянулся я к ним.
    - Не тронь! - завизжал не своим голосом горбатый. Еще чуть-чуть, и на меня обрушился бы обувной град.
    - Котят в таком возрасте брать на руки не рекомендуется, - спокойно пояснил  вспышку напарника высокий.
    - Ммм, - сделав серьезное лицо, промычал я в ответ.
    - Кошка, запах, котята, - обрушивал, словно гром на город, слова горбатый.
    - Кошка может почувствовать незнакомый запах на своих творениях и отказаться от них, - высокий спешил с переводом с баскского на русский.
    Я принял прежнее выражение лица.
    - Готово! - вскричал горбатый, выставив над головой починенный ботинок.
    Пока я надевал его, высокий выставил мне счет:
    - С тебя двести динариев.
    С опозданием поняв шутку, горбатый удовлетворительно хрюкнул. Не обращая внимания на работников, я зачарованно продолжал смотреть «молочный поединок»: черные котята энергично работали лапками в поисках соска, рыжий котенок немного отставал от них, и только серый мудрец мирно спал в ногах у матери. Довольная кошка пыталась вылизать малышей, но те прытко изворачивались, продолжая тыкаться маленькими носиками в ее живот.
    - Забирай, если хочешь, - пробормотал высокий сквозь возобновившийся шум   станков.
    - С радостью, - обрадовался я.
    - Через два месяца, - проштамповав каждое слово, проговорил горбатый.
    - Приходи, - дополнил высокий.
    - Хорошо, - завершил я. - Приду.
    Раздался звук колокольчика над входной дверью. Он-то и заглушил мое «Приду».  На пороге появился пожилой господин в роговых очках, с затуманенным взглядом и играющим животом. Вместе с ним втиснулась и моя душевная тревога. И как только от нее избавиться? Приходит и уходит когда и во сколько захочет. Это уже отсутствие такта, в конце концов.
    - Приветствую, - прогремел посетитель в очках.
    - Мое почтение, - залебезил горбатый, изменив тон. Я решил ретироваться. Помню только, когда проходил мимо, почувствовал неприятный запах пота. Этот запах почему-то и сейчас ассоциируется у меня с коричневой дужкой роговых очков, которую я успел рассмотреть на седых висках старика при выходе.
    Улица встретила меня темным вечером. Сумерек как не бывало, первым делом я обошел тротуарную погрешность, в капкан которой угодил давеча. Жизнь кипела по-прежнему. Машины, магазины, метро. Чтобы еще увидеть на «М»? И только декорации сменил кто-то на небе, стерев тучи и водрузив месяц одинокий в тумане моря голубом. Непонятные умозаключения судьба вновь плела в тайниках моего разума. Сломать каблук и встретить двоих: эндоморфа и мезоморфа. Это ли желание судьбы? Или все дело в потном старике? На тот момент вопросы были поставлены явно неверно, однако с тревогой на душе, темным вечером и с «судьбой» в голове разве можно прийти к чему-то более толковому?
    Домой я попал спустя тысячу тротуарных плиток. Что-то там приготовил себе на ужин, затем лег в кровать.
    Спустя полтора месяца ничего нового не произошло. Почти ничего. Детина Апрель все-таки пришел, дал красным сапогом под копчик окрепшему Марту, и тот покатился прочь. А что еще ему оставалось делать? Говорят, мол, обиделся и ушел на пенсию. Но я не верю подобным россказням. Все в мире циклично, все крутится подобно мыслям в голове и солнцу в небе. Кстати, о солнце. Придя в город, Апрель поставил свою дубовую избу с зелеными растениями на подоконниках и открыл двери настежь. Сразу потеплело, люди повыползали из берлог и надели яркие одежды. Солнце же, в свою очередь, посылало яркие лучи, которые приземлялись на моем кухонном столе. Считая лучи, я вдруг вспомнил о котятах в сапожной лавке. Посмотрел на календарь, неровно висящий на стене. С момента первой и последней встречи с ними прошел ровно месяц. «Пора забирать», - подумал я и начал поспешно собираться.
    Из-за угла дома я вынырнул в темной рубашке с длинным рукавом (верхняя пуговица была расстегнута), в джинсах и новеньких ботинках, отражающих солнечный блеск. В лицо дул теплый ветерок, напоминая об обманчивой погоде. Но стоило мне показаться на главной улице, как людской поток вобрал меня в свой водоворот и понес   вдоль улицы. Прохожие дарили улыбки друг другу и сыпали шутками, автомобили на дороге передвигались свободнее. Не слышно было шумных клаксонов, выхлопные газы, казалось, и вовсе застряли в глушителях машин на полуслове.
    Окружающая атмосфера вихрем ворвалась в меня, даже не вытерев ноги у порога.  Душу наполнила теплая река, чьи воды плавно переливались через прибрежные камни. Наблюдая за этим течением, я чуть было не проворонил сапожную мастерскую. Вовремя заметив вывеску, я пробрался к мастерской сквозь людской поток. «Еще немного, и меня унесло бы безвозвратно», - подумал я, остановившись у входа и пытаясь рассмотреть давнишнюю неровность на тротуаре среди миллиона семенящих ног. Я закрыл один глаз, вторым попытался уловить цель. Напрасно. Потеряв всякий интерес к совершенно  бессмысленной затее, развернулся, дернул за ручку входную дверь мастерской и сразу попал в прошлое. Первыми меня встретили звук колокольчика над дверью, тусклое освещение и знакомый запах обувного крема. Двое маргиналов по-прежнему  сидели за железными станками, растворившись в работе и не обращая на меня ни малейшего внимания. Пирамиды обуви величественно дремали на прежних местах. Вот где время остановилось и не собирается идти вперед!
    Горбатый, по привычке не говоря ни слова, протянул волосатую руку. (На его большом пальце запеклась кровь вперемешку с гуталином.) Высокий подвывал себе под нос мотив какой-то старой песни. Знакомая картина. Хотя что-то здесь не так. Какая-то деталь все-таки ускользнула от меня. Но вот я услышал писклявые крики. Это котята кричали наперебой! И как только это открытие осталось для меня в стороне в первые секунды?
    Услышав зов, я ловко обогнул груду обуви, и передо мной предстало удивительное зрелище: изрядно подросшие котята резвились на опушке картонной коробки под строгим наблюдением голубоглазой матери. Я наклонился над коробкой, предварительно заложив руки за спину. Тут-то и произошло чудо! Оторвавшись от своих собратьев, черный котенок заметил меня и неуверенно, но шустро направился ко мне, подняв голубые глаза. Сердце в моей груди сжалось (сжалось ли сердце котенка в эту секунду?), и я решил взять его на руки. Другие котята продолжали резвиться с материнским хвостом, методично двигающимся в разные стороны и напоминающим маятник.
    - Стоп! - прервал наше первое знакомство высокий сапожник, прекратив работу. Все это время рука горбатого находилась в подвешенном состоянии. Услышав слова напарника, он поднял предплечье, затем локоть и всю руку, словно складной ножик, и почесал сальный затылок.
    Задержав полусогнутые руки в десяти сантиметрах от коробки с котятами, я доверчиво посмотрел прямо в моргающие глаза черного котенка. «Сейчас все исправим», - я попытался передать мысль животному. И тот, в знак понимания, склонил маленькую головку набок. Я улыбнулся и перевел взгляд на сапожника. (Его согнутые в коленях длинные ноги топорщились из-за станка. Короткие брюки открывали миру явно несвежие носки.)
    - Что значит «Стоп»? - сухо спросил я.
    - Остановка, знак, тупик, кирпич, красный свет, - внезапно вклинился горбатый, забросав собственными ассоциациями всю мастерскую. Произнеся ряд слов, он высунул язык и перевел его на левую сторону, продолжая наблюдать за автоматизмом своих рук, которые прилаживали подошву к лаковой поверхности туфли.
    - Это значит, - высокий перевел взгляд с высунутого языка напарника на меня, -приходи через полмесяца.
    - Но котята уже взрослые и..., - начал было я.
    - Через пятнадцать дней они будут еще взрослее, - продолжил высокий.
    - Тогда и приходи! - закончил горбатый и перевел язык на правую сторону.
    Ничего не оставалось, как развести руками. Глубоко вздохнув и выпрямившись, я поплелся к выходу, перебирая отяжелевшими ногами. Перед выходом остановился на синем коврике с надписью «welcome», обернулся и посмотрел в сторону «визжащей» коробки: опершись передними лапками о картонные стены и стоя на задних, мой маленький черный друг смотрел на меня, провожая взглядом. Уголкам моих губ вновь пришлось разойтись в стороны. Улыбнувшись котенку, я открыл входную дверь. Раздался звук колокольчика, и я оказался на улице.
    Толпа прохожих вновь подхватила меня подмышки и понесла. На этот раз в обратном направлении. Едва касаясь ногами тротуара, я вертел головой в слепой надежде что-то увидеть. Но кроме затылков впереди идущих, мне попадались лишь профили людей, шагающих в одну сторону со мной. Курносый нос мещаночки сменился орлиным клювом аристократа, двойной подбородок толстяка - вытянутым подбородком старца. Люди, люди, кругом одни люди. Но мои мысли были далеко, приютившись рядом с картонной коробкой в углу мастерской. Поначалу я выбирал: какого окраса котенка взять, какого пола и манеры поведения, подвижности. Но после первой встречи с Оскаром (именно так я назвал котенка впоследствии) всякий выбор исчез, испарился, исключился. Животное выбрало меня само. Блеск, надежда и полное непонимание окружающего мира в его голубых глазках застыли в моей памяти навсегда. И когда меня, наконец-то, извергла тротуарная толпа, оставив на пороге собственного дома, я продолжал думать только об Оскаре. Нашарил ключи в кармане брюк и стал подниматься по лестнице, прислушиваясь к ровному стуку собственных ботинок о ступеньки. Этаж, еще один, знакомая дверь, замочная скважина, скрип. Что так сильно раздражает мой слух уже неделю - хлопок двери, дуновение ветра, выключатель, свет в абажуре на стене, тишина и тепло домашних тапочек. Пятнадцать дней, половина месяца, две недели и один день, 360 часов, 21600 минут, 1296000 секунд. Можете поверить, я считал их вплоть до следующей встречи с будущим питомцем.
    Как вы уже догадались, половина месяца прошла, словно утренний зевок. Другими словами, не успел я утром встать с теплой постели и протереть глаза, как жеманный Май за окном уже бесшумно подкрадывался к дому - дворцу-ларцу, в котором жил Апрель. Пока хозяин дома сидел на печи, жевал бублик и сонно почесывал голую пятку, хитрец Май аккуратно обходил его владения, приподняв ситцевый халат цвета заката и опасаясь испачкать бархатные туфли. Тонкие ножки выглядывали из-под халата, бабочка цвета «бордо» тряслась на худой шее с выделявшимся адамовым яблоком, спальная шапочка с кисточкой то и дело норовила съехать набок. Из-под нее вились виноградные лозы волос.
    - Эх, - выдохнул я, глядя на это смещение власти. – Апрель, Апрель. Недолго тебе осталось.
    Произнеся эти слова, я застыл у окна. Рука придерживала отдернутую занавеску. С улицы я, наверное, походил на невесту моряка, всматривающуюся в линию горизонта и постоянно путающую облака с парусами корабля. Не хватало только девичьего платочка на голове.
    Ну да ладно. Море далеко, и слава Богу. Обувная мастерская на горизонте! Вперед за кладом - черным котенком по кличке Оскар!
    Я отошел от окна и начал торопливо одеваться. (Не пойду ведь я голым на улицу, сверкая парочкой сзади и прикрываясь фиговым листочком спереди.)
    И снова здравствуйте! День, как день. Солнце выглядывает из-за крыши соседнего дома, на улице стало теплее и светлая рубашка с коротким рукавом на мне - тому подтверждение. Сказать честно, в этот раз я не обратил внимания на окружающий мир. Ускоряя шаг, я практически бежал по главной улице города, смахивая на чемпиона по скоростной ходьбе. (Мой таз синхронно раскачивался в такт с согнутыми в локтях руками.) По сторонам я смотрел исключительно в ожидании, что в любой момент мне на шею накинут тряпку со спортивным номером и пятью колечками, расположенными в два ряда. Капелька пота скатилась по виску ровно в тот момент, когда я достиг финишной черты - обувной мастерской. Не услышав рева толпы, я оглянулся по сторонам. Полуобнаженные девушки с клетчатыми флажками в руках, оказывается, существовали только в моем воображении. Реальность же открыла мне беспечных прохожих с сумками и без. Им было абсолютно плевать на меня и мою бурную фантазию. Честно скажу, что и мне было не до них.
    Под звук колокольчика я вихрем влетел в мастерскую, ногой раздавив заглавную букву в слове «welcome» (да простят меня англичане) на коврике у порога. Словно по сигналу горбатый и высокий оторвались от работы (первый продевал шнурки в отремонтированную пару спортивных кед, второй пытался закрепить молнию на внутренней стороне охотничьего сапога) и повернули застывшие лица в мою сторону.
    - Ты кого здесь забыл, сапог гуталиновый? - обратился ко мне с вопросом горбатый, словно видел меня впервые.
    - Котенка, - не моргнув глазом и не обратив внимание на оскорбительное высказывание, ответил я. В тот момент мне было абсолютно плевать на любые сочетания слов, тем более из уст этого «делинквента». Я еле сдерживал волнение от  предчувствия долгожданной встречи.
    - Ааа, - деловито протянул высокий и сапогом, натянутым на руку, указал в сторону угла. - Там!
    Рванув в знакомый угол с пирамидой обуви, я в пару прыжков оказался у картонной коробки. И каким же было мое удивление, когда вместо четырех передо мной возник один котенок. Он мирно сидел в коробке и чего-то ждал. За ним, свернувшись в клубок, спала сиамская мама-кошка.
    - Эй, туфель лакированный, чего уставился? - недовольно бросил горбатый. - Котенка никогда не видел?
    - Остальных разобрали, - прояснил высокий, не переставая удивлять меня опережением всякого диалога. - Хочешь, забирай этого.
    Тем временем черный котенок открыл маленький ротик, пискнул еле слышно, замотал хвостиком и неуклюже направился в мою сторону. Достигнув края коробки, он встал на задние лапки, передними опершись о картонные края. Я улыбнулся и взял его на руки. Он был таким маленьким и пушистым, что походил скорее на снежинку, упавшую с небес в самую сажу. Оказавшись у меня на руке, он попытался добраться до моего локтя. Чуть не упал, внимательно посмотрел на меня и лег прямо на плечо, подобрав под себя лапки.
    Внутри у меня все перевернулось и тепло стало медленно распространяться от руки по всему телу. Я аккуратно развернулся и последовал к выходу. Глубоко вздохнув, сиамская кошка продолжала крепко спать, мастера вновь уткнулись в работу, один ботинок съехал вниз с кучи обуви, остановив кинетическое движение у моих ног. Я перешагнул через него, вновь раздавил букву «w» и оказался на улице. Последнее, что я услышал, прикрывая дверь, была отборная брань горбатого, видимо, порвавшего шнурок, продевая его в ушко очередного ботинка.
    - Ну, вот мы и на улице, - обратился я к котенку. Малыш лишь сощурил глаза от яркого света в ответ. - Это тротуар, а это люди, - продолжал я знакомить животное с новым для него миром. - А вот и дома, небо и солнце.
    Прямо под ногами послышался собачий лай. Я поспешно перевел взгляд вниз и увидел жалкую таксу на поводке сиреневого цвета. Машинально укрыв руками испуганного котенка, взглядом проследил за тонкой нитью поводка. На другом его конце оказалась пухленькая дама средних лет, в сиреневой шляпке и с нагло приподнятой правой бровью.
    - Матильда, оставь, - послышался глубокий оперный голос дамы. - Нам ли так опускаться? Обращать внимание на всяких!?
    С этими словами она оценила меня с ног до головы, не найдя ничего консервативного, резко потянула поводок на себя и перешла на «дерзкий» французский:
    - Avant, ma ch;rie! Avant! Et ne pas essayer de tourner autour! (Вперед, моя конфетка! Вперед! И не вздумай оборачиваться.)
    С этой, патетически пропитанной фразой, дама с собачкой прошла мимо. 
    - А я думаю, - обратился я к Оскару, переместив последнего на ладонь. - Ей просто не хватает мужика.
    Котенок как-то по-особенному посмотрел на меня и чихнул.
    С этого дня время изменило свой шаг, ускорило походку и направилось в будущее с удвоенной прытью. Котенок поспевал за ним: рос и крепчал. Вскоре он пристрастился к резиновому мячику (катал его по всему дому и приносил мне в зубах, словно преданный пес). Оскару нравилось царапать когтями косяк мягкого дивана - вскоре он изодрал его в клочья, а я все улыбался и был готов купить новый диван, лишь бы малышу было где точить свои «монголо-татарские мечи».
    Глядя на котенка, я не раз задумывался, почему нарек его Оскаром. Ведь существует столько прозвищ и кличек! И каждый раз, вороша собственную память, я находил только один ответ. Вначале животное выбрало меня. Затем судьба, оставив его одного с матерью, выбрала нас. И затем уже внутренний голос прошептал мне имя. Точно! Так и было. Просто однажды я увидел его и понял, что он - Оскар. Другого объяснения нет. Точно так же люди встречаются впервые, улавливают случайный взгляд прохожего, глядят в ответ и понимают как-то вдруг - я любим и я люблю! Но подобное происходит нечасто. В большинстве случаев человек ошибается, принимая мимолетную вспышку за истинное чувство. Считаю, что вовремя осознать истинную любовь - это дар!
    Что касается меня, я полюбил котенка всем сердцем. По мере становления его сил и характера у него стали вырисовываться неординарные способности. Помнится, еще давно я прочитал в газете статью про черного кота по прозвищу Оскар. Он жил в одной из больниц Северной Америки и заходил в палату только того больного, который вскоре умирал. Врачи предполагали случайность и совпадение. Но когда «черный предсказатель» посетил более двадцати пациентов и те вскоре предстали перед Богом, врачи резко изменили точку зрения. Не знаю, чем та история закончилась, поэтому продолжу свою.
    Мой Оскар, в отличие от американского, не предсказывал смертей, однако обладал другими, не менее уникальными способностями. Он умел слушать и понимать.
    - Конечно, - скажете вы, - любой кот умеет слышать и понимать!
    - Не совсем, - отвечу я. - Слышать и слушать - разные вещи.
    Расскажу подробнее. Я часто разговаривал с котенком, словно передо мной был человек. Объяснял ему, что можно делать и чего нельзя. И Оскар слушал меня! Так, он ни разу не «наделал» мимо лотка, без лишнего визга давал себя мыть. Да что там, каждый раз, когда я выходил на улицу, он следовал за мной и по одному лишь сигналу мог забраться ко мне на плечо, миновав мою ногу и торс на своем пути.
    Прошли по «хай стрит» за руки братья-близнецы Июнь и Июль. (Они были очень молоды, в одинаковых шапочках и джинсовых комбинезонах.) Следом за ними пролетел фермер  Август на своем кукурузнике. На нем были соломенная шляпа, зубочистка во рту, клетчатая рубаха на выпуск и потертые штаны. Август пролетал над полями за городом, следя за сбором урожая, как раз в тот момент, когда из леса вышел охотник Сентябрь. Шагая в мокрых сапогах, он раскуривал потухшую папиросу. В одной руке держал за ноги убитых уток (птичьи головы раскачивались из стороны в сторону, бились друг о друга, издавая при этом звук упавших кеглей в боулинге). Другая рука крепко сжимала ружье, из двойного дула которого выходил легкий туман.
    Плаксивый Октябрь вовремя сменил охотника на своем посту, показавшись на одной из автобусных остановок. Его опухшие от слез глаза уперлись в придорожную лужу, откуда на него смотрел эктоморф с впалыми щеками, который то и дело шмыгал прямым носом. Его тонкая, иссохшая линия рта что-то беззвучно мямлила. От вида своего отражения Октябрю стало ужасно жаль себя, и он еще сильнее заплакал.
    Вскоре к остановке подъехал автобус – он-то и разогнал отражение в луже. В дверях показался Ноябрь. Он сошел с автобуса, подошел к Октябрю (тот жалобно посмотрел снизу вверх), высунул из кармана пальто сиреневый платок (с надписью «Париж») и вытер им сопливый нос родственника. Затем заботливо взял десятый месяц под руку, свистнул такси, посадил его на заднее сиденье, и Октябрь пропал из вида. Только шашечки на крыше желтого автомобиля продолжали неясно светиться вдалеке.
    Затянув на шее шарф потуже и натянув кожаные перчатки, Ноябрь громко чихнул - так и началась зима.
    Тем временем я лежал на диване, смотрел телевизор и наблюдал, как возмужавшее существо черного цвета сидит прямо перед экраном, шевелит хвостом и внимательно наблюдает. Оскар любил смотреть ТВ в промежутках между сном и употреблением пищи. (Может, именно поэтому его глаза и перекрасились со временем в оранжевый цвет?)
    Последнее время он стал много спать и дергаться во время сна. (Какие сны ему снились?) Стал меньше играть и больше бегать на улицу. Он познакомился с первым снегом и долгое время не мог понять, кто и с какой стати перекрасил двор в бело-серые тона? Обильные снежинки, падающие с неба, вынуждали носиться запыхавшееся животное по всей улице. Я хотел его поймать, но он и не думал останавливаться, пытаясь свести счеты со всеми снежинками разом. Белые, как чистые простыни на замерзших веревках во дворе, они ложились котенку на спину, и Оскар становился похожим на сто второго далматинца. Жильцы из соседних подъездов замедляли движение, останавливались и восторженно глазели на моего питомца. В такие минуты я гордо задирал нос с горбинкой и, наблюдая за падающими хлопьями снега, искоса подсматривал за соседями. Помню одна дама, чей возраст перевалил за экватор, увидев Оскара, театрально скрестила руки на груди и засеменила в мою сторону. Растопырив пальцы в красных перчатках, она слезно уговаривала отдать котенка в «красные» руки (забота о животном прилагалась). Однако я остался глух к мольбам, нарочно отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена, и вдруг увидел в зубах Оскара мертвую ворону. Маленький хищник нес свою жертву на полусогнутых лапах (трудно было определить, кто из них чернее), озираясь по сторонам.
    Тем временем заботливая дама стушевалась на фоне двора. Через минуту я и забыл про нее, наблюдая за Оскаром: он уже порядком истрепал труп птицы, превратив его в вековое чучело. Полной грудью я вдохнул морозный воздух, душа утонула в спокойствии, и совсем ничего не предвещало начало конца.
    Несколькими днями позже, когда бородатый Декабрь в красном тулупе, валенках и с мешком за спиной уже поглядывал в свою подзорную трубу за заключительными действиями Ноября, Оскар начал чахнуть - на первый взгляд незаметно, однако вскоре склон горы стал более крутой. Так, он перестал есть и пил только воду. На второй день уже не бегал и только ходил. Улица  перестала интересовать котенка, и к концу второго дня его обильно вырвало.
    - Подавился шерстью, - махнул я рукой и развернул газету на третьей странице.
    Свернувшись в клубок, Оскар спал рядом со мной. Впервые он был рядом целый день. И только на четвертый день я заметил, что клубок мой не спит. Он лежал с открытыми глазами и глубоко дышал.
    (Признаюсь, мне очень сложно описывать то, что происходило дальше. Стоит комок в горле и по душе стекает водопад слез.)
    Ветеринар прописал антибиотики, но котенку они мало помогали. Время шло, я пытался кормить его, заталкивал пищу в маленькую пасть, но он просто выплевывал ее и дышал еще тяжелее.
    На следующий день Оскар не мог найти себе места, то прячась под кроватью, то залезая на тумбочку. Котенок жалобно мяукал, и я склонился над ним, пытаясь помочь всем, чем только мог. Я заворачивал его в теплое одеяло, подносил миску с водой, подсовывал всевозможные лекарства ему в рот, гладил его. И где же только были эти «милые» соседи, что так упорно пытались поиграть с ним или погладить? Где была их помощь в трудную для животного минуту? Почему никто в тот момент не брал его на руки? Почему не был с ним рядом? Почему?
    К вечеру пятого дня Оскару стало совсем плохо. Маленькая головка покачивалась в такт с неровным дыханием. Он не двигался. Я обнял его, прижал к груди и уснул.
    Наутро я нашел своего котенка на полу. Он был грязный и дышал тяжелее прежнего. Я вытер его и положил рядом с батареей. Сама смерть уже кружилась над ним, но я продолжал верить в чудо. Как же больно было находиться рядом, ощущать собственное бессилие и неспособность помочь ближнему. Но и уйти прочь, оставить его одного наедине со смертью я не мог.
    Время близилось к шести вечера, когда Оскар приподнялся и, еле волоча лапки, направился к входной двери. На половине пути я взял его на руки и отнес обратно к батарее. Котенок еле дышал, но я продолжал верить в жизнь! Через несколько минут его действия повторились, и мне вновь пришлось брать его на руки и нести к теплому месту.
    -Ты будешь жить, - вскричал я отчаянно, но котенок обессиленно пискнул в ответ. Его зрачки увеличились. Я видел в них боль и печаль. Сколько же воли, отваги и характера было заключено в этом маленьком создании. Он страшно мучился, ужасная боль сковала все его тело, но малыш по-прежнему хотел жить, гоняться за воробьями и сладко урчать, когда его гладят. Однако еще больше он хотел не расстраивать меня, не показывать собственное бессилие перед смертоносной болезнью. Борясь до конца, Оскар беспрерывно мяукал, открыв рот и с трудом вдыхая последние глотки воздуха. О чем он думал в те последние минуты? Что было перед глазами? Осознавал ли скорую смерть? Или же боль была настолько сильной, что вобрала в себя все мысли обреченного животного? И никакой помощи со стороны, никакого обезболивающего. Мучительная неделя, шесть дней, и никакой надежды…
    Я уронил голову на руки, словно сжал изо всех сил сердце в кулаке, не обращая внимания, как маленький герой в третий и последний раз направился к входной двери. Он еле переставлял лапки. Падал, лежал какое-то время, собирая остатки сил, поднимался и вновь плелся к двери. У самого порога Оскар рухнул на пол, перевел взгляд на дверь, поднял переднюю лапу и начал ею скрести о дверной косяк.
    Я встал со стула, подошел к двери и открыл ее настежь. Котенок по-прежнему лежал на полу. Его силы совсем иссякли - он не мог встать. Наклонившись, я помог ему подняться, придерживая за брюхо. Оскар начал перебирать лапками и вскоре, с моей помощью он оказался в холодном и грязном подъезде дома. Фактически я держал котенка на руках и тот лишь выбирал направление, едва придерживая штурвал корабля на корме во время шторма.
    Стоило только пересечь порог родного дома, как мой единственный друг упал на ледяной пол в подъезде. Машинально отпустив животное, я ожидал, что будет дальше. Оскар начал дышать глубже, я вновь подобрал его и прижал к груди. Животное дышало все реже и сильнее. Вдруг послышался глубочайший вздох с хрипотцой, и я почувствовал, как что-то теплое, совсем невесомое в одно мгновение подкатилось к мордочке маленького создания и выпорхнуло наружу. Мои руки уловили движение, и в следующую секунду голова Оскара повисла на моем предплечье.
    Я не верил своим глазам и не понимал разумом, что душа покинула черный комочек шерсти навсегда. Я коснулся чужой души, впервые ощутив ее присутствие, - неповторимое ощущение, от которого отходил несколько дней. Сама жизнь приподняла передо мной занавес смерти, открыв новую грань мировосприятия.
    Воспринимая мир в новых красках, я возвратился в квартиру с обмякшим телом котенка на руках и аккуратно положил его у батареи. Сел рядом с ним. Оскар мирно спал, свернувшись в клубок. Все было по-прежнему - хорошо. Он просто спал и совсем скоро проснется. Ведь так?
    Осторожно погладил животное и только тогда ощутил, что его шерстка не вздымается как раньше. Я наклонился ближе и увидел, как пульсирует шея котенка. Может быть, он все-таки жив и я смогу что-нибудь сделать?
    Раз, два, три - три импульсивных толчка в области шеи и тело по-прежнему без движения. Я посмотрел котенку в глаза: они были широко открыты, большие зрачки смотрели в одну точку, жизнь в них превратилась в стекло.
    Пальцами рук я прикрыл ему веки, положил руки на его тело и вспомнил о Боге! Да, именно в тот момент Господь был нужен мне больше всех на свете. Иисус прикасался к больным, и они выздоравливали, налагал руки на мертвых, и они оживали! Он говорил своим ученикам, что те смогут делать не только Его дела, но и больше их!
    - Встань и иди, - повелел я котенку, закрыв глаза. Но ничего не произошло. Я попробовал еще раз. - Проснись и ходи! - произнес я громче, но менее уверенно.
    В квартире вновь воцарилась тишина. Я приоткрыл левый глаз в последней надежде на чудо - Оскар был мертв. Тогда я встал и прислонился спиной к стене. Впервые за долгие годы по моим щекам текли слезы, ручейки горечи и непримиримой обиды. Я мог понять смерть человека, ведь тот знает каждый свой шаг и, более того, понимает, куда движется и чего достигнет. Человек выбирает свой путь самостоятельно. Да, он допускает ошибки, но и в силах исправить их! Совсем с другим я не мог смириться - со смертью неокрепшего животного, чистого создания, впервые увидевшего снег! Оскар просто жил, и в этой короткой жизни я был для него всем, а он - лишь неполным годом в моей жизни. И почему, почему ему суждено было уйти так рано, оставив неизгладимый след в моей жизни?
    Я ударил по стене кулаком, словно поставил чернильную печать с надписью «Чудес не бывает!», заложил руки за спину и стал ходить взад и вперед, поставив счетчик на ноль. Гомеостаз моей души был настроен на острую апатию, и фрустрация спокойствия длилась несколько последующих дней. Именно так, такими терминами швырялся мой расшатанный мозг в тот момент. В беспокойную голову сыпалась куча слов, как будто кто-то открыл врата моего разума и пускал туда всех желающих без приглашения.
    Выудив из бурного потока несколько нужных слов, я составил следующее предложение:
    - Нужно похоронить его.
    С этими словами я подошел к окну, как-то чересчур спокойно отодвинул занавеску и взглянул во двор: ночь окутала город, свет фонарей неестественно окрасил снег в апельсиновый цвет, редкие снежинки описывали замысловатые круги на уровне моего окна. Прохожих не было видно. «Объявили траур по Оскару» - осколком пронеслась бредовая мысль.
    Но хоронить любимца в холодной почве двора я не хотел. К тому же у меня не было лопаты. Оставив окно не занавешенным, я отошел от него, вернувшись в колею прежнего маршрута.
    Когда счетчик перевалил за добрые пятьсот шагов, я вдруг остановился и над моей головой (как бывает в мультфильмах) засияла лампочка «Ильича». Было не до смеха, однако я поднял руку и провел ладонью над головой в надежде дотронуться до нее. В итоге я рассеял только воздух, перемешав его с квартирной пылью.
    Остатки слез застыли на моих щеках, когда я аккуратно (в том же положении) положил тело котенка в картонную коробку и прикрыл его белой простыней. «Все на свете возвращается туда, откуда вышло», - подумал я, глядя на коробку.
    Через десять минут я уже рассекал надвое холодный воздух. Коробку с телом котенка я нес на руках, прижав к груди (словно животному было от этого теплее). Главная улица показалась мне совершенно другой: автомобильных клаксонов не было слышно, попадались случайные прохожие с оранжевыми лицами, оттеняемыми светом фонарей. Грязный снег сбился на окраину дороги, темное небо затянулось тучами. Вскоре показалась молодая чета с двумя сумками: они выходили из продуктового магазина с яркой надписью над входом. Каждый держал по сумке. Они не смотрели друг на друга. Помню, мужчина что-то спросил у женщины. Та огрызнулась вместо ответа. (Ни в одной из сумок не торчал кончик французской булки.)
    Я шел дальше. Миновал уже знакомую обувную (тротуарную неровность  неподалеку давно отремонтировали), прошел еще пару кварталов и оказался у входа в невзрачное здание, где стирается последняя грань визуальной памяти - крематорий.
Постучал в дубовую дверь. С той стороны послышались еле различимые шаги.  Дверь со скрипом отворилась.
    - Вам кого? – из-за двери показалась вековая голова с последними признаками жизни в виде четырех волосинок на лысине. – Точнее, чего? – поправил старик сам себя. – Все, кто мог быть кем-то, уже давно в печи!
    Без лишних слов я протянул коробку.
    - Ааа, - заговорщически сощурил глаза старик. – Понимаю, проходи!
    Он пропустил меня внутрь и, прежде чем закрыть за мною дверь, внимательно оглядел улицу.
    - Порядок, - проговорил он одновременно со скрипом закрывающейся двери. -  Боюсь, я могу быть вам полезен, - продолжил старик, взяв меня за локоть, и повел в глубину темного здания с высокими арочными сводами стен. Тусклое освещение настенных свеч осветило светлый халатик на ветхом тельце старика. Обут он был в мягкие тапочки, пятки на которых изрядно стерлись.
    - А вот и наш друг, - старик повернул меня направо. Откуда ни возьмись перед нами появилась огромная печь с закрывающейся дверцей в самом сердце. Как-то сразу потеплело. Печь была накалена до предела, внутри поскрипывали горящие бревна и доски. У ее подножия аккуратно лежали сучья деревьев. В стороне лежала совковая лопата.
    - Вуаля! - радостно произнес старик, свободной рукой представив мне печь.
    Из уважения к предмету его гордости я обронил легкую улыбку. Именно в этот момент я и почувствовал взгляд, сверливший мою спину.
    Оставив старика довольствоваться тенью моей улыбки, я обернулся. У дальней стены в сумерках стоял мальчик лет пятнадцати с перчатками в руках, на несколько размеров опережающих масштаб его ладоней. Алый свет печи осветил задумчивое испачканное сажей лицо мальчика. Одетый в рабочий комбинезон (застегнутый на одну бретельку на уровне ключицы) на голое и худое тело, он смотрел сквозь меня.
    Выдержав паузу, он двинулся к старику (прошел сквозь меня) и протянул огнестойкие перчатки.
    - Ваш инструментарий, мастер, - с серьезной интонацией обратился мальчик к старику.
    - Merci, ;tes-vous libre (Спасибо. Ты свободен. - фр.), - таким же тоном ответил старик, напяливая на руки перчатки, словно пробовал играть арпеджио на фортепьяно. Затем бросил мне, - Не люблю русскую речь. Сразу мысли в голове путаются.
    Я утвердительно качнул головой в знак понимания. Мальчик (без единой эмоции на лице) внимательно посмотрел на меня, затем на картонную коробку в моих руках.
    - Черный кот от усов до хвоста, - методично предположил мальчик.
    - Осмелишься? - спросил у него старик, сморщивая пальчики ног в тапках и указав кончиком перчатки на дверцу в печи.
    - Никак нет, мастер, - неизменным тоном ответил мальчик, продолжая смотреть сквозь картон. - Не могу.
    - А вы? - старик перевел на меня свой взор. Наши глаза встретились. Впервые в своей жизни я увидел такие голубые бездонно-прозрачные глаза. Казалось, в них вместилась вся боль Иисуса, распятого на кресте.
    - Нет, - ответил я и поспешил отвести глаза в сторону. С ужасной болью на душе я отдал коробку с котенком в руки старика, и все чувства, что были во мне, смешались разом воедино. Пока старик нес котенка к печи, открывал дверцу и помещал его прямо в коробке в самое пекло, мои чувства всей палитрой красок плеснули на белый холст. Затем невидимая рука в произвольном направлении размазала все краски, превратив возможную картину в абсолютную мазню.
    Дверца печи захлопнулась, а вместе с ней и мое сердце.
    Выполнив основную часть своей работы, старик снял перчатки и бросил их мальчику. После этого он подошел ко мне, похлопал меня по плечу и без лишних слов удалился.
    - Не забывай подкидывать дрова, - донеслось из темноты.
    - Будет сделано, - ответил мальчик, кивнув, и добавил, - Мастер.
    Прошло несколько минут, а я все стоял, глядя на тонкие щели между дверцей и печью. Я представлял, как тонкая материя любимого животного превращается в пепел и дым, выходит в трубу, что на крыше крематория.
    Мальчик тем временем сновал неподалеку, совершенно не замечая меня. Он складывал бревна, переложил лопату в другое место и разделил охапку сучьев на три части, лежавшие у самой печи. Затем он хладнокровно, словно в печи пеклись пирожки, открыл (ОТКРЫЛ!) дверцу печи, чтобы подкинуть дров.
    Мое сердце переместилось из левой стороны груди в правую, но я все-таки посмотрел в глубь печи. И каково было удивление, когда мой взгляд не обнаружил там ничего, кроме яркого света пламени. Даже и следа не осталось от котенка. Пустота.
    Сглотнув слюну, я показался сам себе ненужным, сунул руки в карманы и пошел к выходу. Вглядываясь в темноту и постоянно натыкаясь на неизвестные предметы, я нащупал дубовую основу двери. Опустил руки вниз и налево (хорошая все же штука визуальная память), дернул на себя холодную сталь дверной ручки и под торжественный скрип вновь очутился на улице.
    Я шел в обратном направлении, едва отрывая подошвы обуви от земли. На улице похолодало (как и на сердце). Втянув шею в плечи, я смотрел под ноги и никуда больше. Промелькнула пара чьих-то полуботинок, шнурки на которых прыгали из стороны в сторону. Промежутки между тротуарными плитками облюбовал спрессованный снег, а я все никак не мог понять, где кончается жизнь и начинается смерть. Почему кто-то рождается, а кто-то умирает? И почему мы не ценим то малое время, что отвела нам жизнь?
    Каждое событие в жизни учит нас чему-то. Один маленький котенок любил жизнь и совершенно не хотел умирать. Кому как, но короткая жизнь черного существа с большими ушками и оранжевыми глазами научила меня ценить каждую минуту и секунду жизни. Чтобы ни случилось, стоять до самого конца. Быть преданным другом и заражать других своим счастьем. Оскар просто жил, но по-настоящему жить ведь тоже надо уметь!
    Я не помню, во сколько пришел домой. На часы (с шумной секундной стрелкой) я не посмотрел и даже не включил в прихожей свет. Разделся и сразу же лег под теплое одеяло. Долго ворочался с боку на бок, затем вскочил и включил настольную лампу. Не мог заснуть в темноте. Всюду мерещился Оскар. Сначала он лежал в дальнем углу комнаты и смотрел на меня, после встал, потянулся и направился ко мне. (Скажу честно, мне было страшновато, и я никак не мог совладать с собственной фантазией.) Вскоре котенок оказался под кроватью, у кровати, во всех четырех углах и даже у меня в ногах. Хотя, если рассуждать с «дневной» точки зрения, ведь где-то его душа все же витала? Вопрос в том, насколько близко?
    Внезапно для самого себя (как это обычно и бывает) я уснул.
    В долине разливающихся рек занимался рассвет. Солнца еще не было видно, но четверть неба, задев облака, уже окрасилась в нежно-оранжево-ванильные тона. Зеленая травка под ногами отсвечивала яркие мазки (с нажимом) горизонта. Я не знал, что было позади, стоял на месте и глядел только вперед. Душевное спокойствие обдувал теплый ветерок, пробуждая ото сна поверхность широкой реки. Другой берег успел утонуть в солнечных красках, и я лишь мог разглядеть вдали тонкий ствол дерева, заслонившегося от солнца чувственными листьями. Что было там, на том берегу?  Желание ответить на этот вопрос охватило меня с новой силой, и я сделал несколько шагов по направлению к деревянному мосту, перекинутому через реку.
    Легкий туман окутал ноги, когда я, ступив на старый мост, услышал скрип ржавых гвоздей. Вокруг ни души, и казалось, само время застыло вместе с солнцем, которое все никак не хотело показаться из-за горизонта, словно девочка с косичками, жеманно прятавшаяся за дверью.  Я уверенно шел все дальше и дальше. В голове была пустота, в сердце отчуждение. Но мост все не заканчивался. Тогда я перешел на быстрый шаг и вскоре побежал. Работая руками, я бежал все быстрее и быстрее, пока не понял, что мне в одиночку не одолеть это препятствие. Я остановился, посмотрел по сторонам, было  тихо, ветер стих.
    Что делать? Идти обратно или следовать прежнему курсу? Вдруг я потерял решительность, а вместе с ней и душевное равновесие. Душа в моем теле раскачивалась подобно игривым волнам на вид спокойной реки. Дыхание участилось, и меня охватила тревога. Чувство опасности. Мне стало страшно, и я не знал, что делать дальше.
    Бросив полный отчаяния взгляд в сторону рассвета, я рассмотрел вдали маленькую черную точку. Приближаясь ко мне, она быстро увеличивалась в размерах. Я весь напрягся, изо всех сил сжал руки в кулаки и приготовился к худшему. Но уже в следующий миг слезы ручьем хлынули из моих глаз. Я упал на колени, мое лицо исказила гримаса жуткой боли и ужасной радости одновременно.
    Из тумана выбежал, семеня мягкими лапками, Оскар. Он был жив и здоров. Увидев меня, котенок быстрее ветра побежал мне навстречу. Вскоре он уже был в моих объятиях и немного, наверное, жалел об этом. (Я неистово гладил его по шерсти и против, сильно сжимал бедное животное. Так уж сильно я соскучился.)
    Взяв котенка на руки и подняв перед собой, я посмотрел в его большие, с оранжевым ободком глаза. Они (внимание!) не были стеклянными! В них резвилась душа и был виден естественный блеск.
    От счастья я закрыл глаза, прижал Оскара к груди, услышал его урчание и проснулся.
Скажу больше. Не просто проснулся, а вскочил с кровати. В комнате было еще темно, но на занавесках уже играли первые лучи солнца. Я подбежал к окну и резким движением разогнал занавески в разные стороны. Глядя поверх заснеженных крыш домов, я разглядел линию горизонта: солнца еще не было видно, но четверть неба, задев облака, уже окрасилась в нежно-оранжево-ванильные тона. Глядя на это великолепие природы, я закрыл глаза и задумался: «Чудеса все-таки бывают. Просто мы не всегда позволяем им сбыться, топя их в собственном неверии».
P.S. И еще. Кто, как не родные вашему сердцу существа будут первыми встречать вас на небесах?!