Мертвые дети

Для маленького ребенка смерть какое-то время остается тайной. И если он узнает о таком явлении, то не считает его применимым к себе. Чаще он думает, что это касается только взрослых. Какие-нибудь бабушки или дедушки могут умереть, они ведь старые. Но он, ребенок, никогда. Ведь он маленький, никогда не вырастет, не повзрослеет и не состарится, а значит и не умрет. Такого не бывает. Это даже представить не возможно, не то, чтобы поверить.

Я о смерти знала всегда. Я всегда слышала от бабушки, как она хочет увидеться с сыном. Однажды я спросила маму, а где этот ее сын, и она рассказала, что он умер, когда я была маленькая. Погиб в аварии и теперь бабушка по нему тоскует. А в шесть лет я узнала о смерти маленького ребенка, которого мне не суждено было увидеть или узнать. Нет, я знала его. Мы с братом знали его. Мама ждала ребенка. Зимними холодными вечерами мама топила печь, брала книжку и ложилась с нами на широкую полуторную железную кровать. Отчим тогда работал вахтовым методом и его подолгу не бывало дома. Мы ложились по бокам от мамы и засовывали свои продрогшие холодные ножки ей между ног и грелись. Она тихо смеялась и называла нас лягушатами. Потом читала нам русские народные сказки и сказки про зверей. Читала она с выражением, неторопливо и очень красиво. Я навсегда запомнила и полюбила это время. Тогда мы вчетвером были особенно счастливы. Она, мы с братом и неродившийся еще младенец, который жил у мамы в животике. Мы прикладывали к большому круглому животу мамы руки и с восторгом наблюдали как по его поверхности бегали маленькие бугорки. Этот кто-то иногда неожиданно толкал нас в ладошки и тут же прятался, а мы смеялись. Мы с братом по очереди прикладывали ухо к животу и слушали и рассказывали, что услышали. Больше врали и были очень довольны. А мама была счастлива и безмятежна.

Одним вечером нас из садика забрала баба Валя, мама отчима и отвела к себе. По пути она рассказала, что мама поехала в больницу в город и оттуда привезет нам братика или сестренку. И мы стали ждать. Через день под вечер, а было снежно и морозно, они с отчимом привезли новость, что у нас родился братик и назвали его Славик как и папу. Мы стали ждать приезда мамы и малыша. В садике уже догадались, что у нас кто-то родился, ведь поселок маленький и все все знают. Но уже на другой день баба Валя отвела нас в комнату, усадила на кровать и рассказала, что у мамы, оказывается нет и не было ребеночка. Что она просто болела, а этот малыш не мамин и доктора что-то перепутали и ошиблись. Я не очень понимала, как можно совместить то, что мы сами наблюдали за тайной жизнью малыша и теперь как этого могло не быть. Но я пока еще привыкла верить взрослым. Мама вернулась одна больная и удрученная.
В группе воспитательница и нянечка спросили меня, как мы назвали малыша, а я правдиво рассказала, что у мамы и не было ребеночка, что это врачи все перепутали. Женщины молча переглянулись между собой и больше меня ни о чем не спрашивали.
Я не горевала, я верила бабушке и мой детский ум не был обременен страданием. Я только видела, что маме никак не поправиться и она стала очень молчалива и задумчива.

Как-то в один из дней оттепели я играла во дворе с собакой, а мама что-то убирала в сарае. Она пригласила меня зайти. В помещении не было окна. Эта комната была частью дома, но с отдельным входом. Так как она служила нам кладовой, то свет там не был проведен и мама оставила дверь открытой. Я прошла внутрь и остановилась у широких полок сколоченных наподобие нар, по которым были рассыпаны яблоки на хранение и стояли банки с закрутками. Я стала перебирать плоды поглядывая на маму. Какое-то время она собиралась с мыслями, а потом сказала:
- Дочь, вас обманули. У меня был ребенок. Мальчик. И он умер. Он прожил всего два дня и умер. Он был такой слабенький.- и она зарыдала, присев на край нар.
Я растерялась. Мне было жаль маму и страшно от открытия. Я готова была взбунтоваться против лжи и обвинить бабу Валю, но мама объяснила, что та хотела лишь уберечь нас. А она, мама, не может все таить и одиноко нести внутри это горе. Ей не с кем поделиться бедой и рассказать о ней. Излить свое горе.
Так я раз и навсегда стала ее первой подружкой и жилеткой для слез. Тогда я не понимала, какое бремя она постоянно взваливает на мои детские плечи своими горестными откровениями. Я долго гордилась тем, что могу хоть так облегчить ее страдания. Пока однажды, и потом и так далее, не стала свидетелем того, как она запросто, уже более успокоенно рассказывает о своих горестях и несчастной жизни уже другим женщинам, иногда совсем мало ей знакомым. И я перестала ценить такую честь. Нет, я не ревновала. Но, даже будучи маленькой, я уже не видела такой острой необходимости в этих ее излияниях на меня. А ведь некоторые из них были мне, ребенку, совсем ни к чему. Как правило, после этих бесед, мама приободрялась и со свежими силами вновь бросалась в омут жизни. А я, как отравленное яблоко, гнило и гнило под гнетом ее тайн, которыми я не могла ни с кем поделиться и я это знала, а она рассказывала о них направо и налево. Жизнь матери никогда не была легкой и я всегда была в курсе ее бед и в шесть лет и в семь и так далее.
После смерти ребенка, отчим забрал его тельце и сам похоронил на местном кладбище. Не знаю, навещал ли кто-нибудь могилку из его родни, но мама там никогда не была. Так и не смогла себя преодолеть. Однажды, уже учась в школе, мы с друзьями болтались по окрестностям и забрели на это кладбище. И я вспомнила об умершем брате. Из разговоров я слышала, что там был насыпан холмик и больше ничего. Не крещенному ребенку не полагалось даже креста. Один такой холмик, неухоженный и заросший травой был там. Я подумала, а вдруг это его могилка, и сказала об этом друзьям. Мы нарвали полевых цветов и положили их среди травы. Я надеялась, что хоть так кто-то из нас отдаст дань его памяти.
--------------------------

Через какое-то время, уже была поздняя весна или лето, я стала невольным свидетелем одного разговора. Он тоже касался мертвого ребенка. Мы с мамой собрались в поселок. Улица, на которой мы жили, находилась по другую сторону реки от поселка и нам пришлось идти к мосту, чтобы попасть на ту сторону. По пути мы встретили маму моей подружки Ленки. Женщины разговорились, а мне предоставили созерцать окрестность либо рисовать иероглифы на пыльной тропинке. Я добросовестно поковыряла пыль, потом принялась разглядывать розовые соцветия тысячелистника в избытке росшего в этих местах. Но эти спуски к реке, камни, травы и песчаные тропки были мною исхожены, исползаны и истоптаны вместе с дружками столько раз, что не представляли интереса.

А разговор складывался довольно интересный. Подобное в последнее время очень меня занимало. Мама добросовестно распорядилась "не подслушивать" и " не отходить далеко" и принялась слушать маму Лены. Мне подобные распоряжения казались двуличными. Уж я то слышала откровения и похуже. Роль беззаботно порхающей бабочки, не ведающей о тяготах жизни, казалась мне неестественной. Но я вынуждена была играть ее. Мы все знали, что старшая сестра Ленки вышла замуж за сына наших ближайших соседей и ждала ребенка. И вот теперь оказалось, что у нее случились преждевременные роды. Для меня, шестилетней девочки, не многие сведения связанные с появлением детей, были настолько запутаны и противоречивы, что заставляли задумываться. Узнав однажды о появлении и смерти своего брата, я уже понимала, что аисты и капуста- это для малышни. Но многое в этом вопросе оставалось неизвестным. Так же пугал тот факт, что раз умирают такие маленькие дети, то я, которая значительно старше, тоже могу умереть. Это открытие пугало и омрачало жизнь.

Соседка, то ли уже переболев своим горем или чтобы уменьшить его в чужих глазах, рассказ вела спокойно. Лишь редкие вздохи иногда вылетали из ее груди при разговоре. Из ее слов получалось, что это и не ребенок был, а "зародыш" или "эмбрион". Очень странные звучали слова и незнакомые. Разве бывает еще и такое? Мне тогда еще не известны были фантастические рассказы, но наверное это было похоже на них. Мама выразила сочувствие, сказав, что женщина молодая и еще все будет хорошо. Мама Лены согласилась, опять тяжело вздохнула и машинально поправила на голове черную повязку из сложенного в полосу платка. Так же она сказала, что, не смотря на то, что это был только "зародыш", отец Лены, то есть будущий дедушка, положил его в картонную коробку из под обуви и привез домой. Женщины побеседовали и расстались и мы с мамой продолжили путь.

В раннем детстве очень интересно познавать и сравнивать. Свой собственный дом был изучен и хотелось сравнить, как живут другие люди. Я была очень общительная, дети ко мне тянулись и доверяли. Меня и братишку часто приглашали к себе в гости и я с удовольствием туда ходила. Мама обзывала меня гуленой, но она не догадывалась и о половине наших с братом походов и приключений. А то бы мы, как большинство детей нашего возраста, сидели бы дома под замком. Мама, при всех ее откровенных разговорах, никогда не проявляла интерес к моим делам. Она не знала ни о моих проблем, ни о моих страхах, так как ей и своих хватало с избытком. Я, живя с неродным отцом и наблюдая за их с матерью сложными отношениями, приобрела долгое, так до конца и неисчерпанное недоверие к мужчине, как к таковому. Например, я рано начала стесняться своего обнаженного тела в присутствии взрослых. То есть, уже в возрасте семи лет я не могла себе позволить купаться в реке в одних трусах. Тогда купальники не покупали таким маленьким детям. И я купалась в трусах и майке. При моих походах "в гости" я наблюдала не только за бытом, но и за тем, какие отношения складываются у моих сверстников с их родителями. Простите за подробности, что забегаю вперед, но меня шокировало, что одна моя подружка рассказывала, как не утерпела и уселась при папе на горшок. Ей было восемь лет, но она не стеснялась этих подробностей. А другая посвятила нас, своих одноклассниц, в то, как она в десять лет бегает голенькая из душа в свою комнату в то время, когда в зале сидит ее папа и смотрит телевизор. Это не считалось извращением. Мама и папа девочки не видели в этом чего-то сверхестественного. Да, папа сделал замечание, но скорее не от конфуза, а из чувства долга. Узнавая такие подробности я поняла, как быстро взрослеют дети при неродных отцах. Много позже, уже будучи сама мамой, я столкнулась с необходимостью воспитывать в своих детях стыдливость, так как мы для своих детей самые близкие люди, которых не принято стесняться.

Ленка жила недалеко от нас и была ровесница моему брату и на год младше меня. То ли время было такое, то ли еще какие факторы, но люди вокруг были на редкость добросердечные и гостеприимные. Я перебывала в гостях почти у всех своих подруг и друзей, но у Ленки мне нравилось бывать больше всего. Во-первых, родители Ленки были исключительно добрыми и терпимыми. Мы часами скакали и орали у их забора на заднем дворе, плескаясь в арыке и отдыхая в старом автобусе. То же самое проделывали и ребята постарше нас. И никого ни разу не прогнали и не урезонили. А у входа с улицы прямо у калитки росло большое тутовое дерево со сладкими белыми плодами. Мы, как гроздья тутошки, висели на ветвях дерева все лето. На дерево мы залазили по забору, вели себя раскованно и шумно. И нам совсем не требовалось сопровождение Ленки или ее разрешение. Взрослые добродушно здоровались с нами и следовали своим путем в дом или по делам. А мы продолжали сидеть в ветвях и, как шелкопряды, поедали сладкую ягоду. Когда нам хотелось пить, мы отправляли Ленку в дом за водой.
Дома у Ленки тоже было интересно. Их участок находился на склоне и сад с огородом сползал вниз к калитке. Зато был прекрасный обзор тропинки и улицы. Дом был стандартный из пяти комнат и веранды. Первая комната, как у всех, служила прихожей и кухней, потом три спальни и зал. У Ленки была своя комната и множество кукол с кроватками и посудой. Они были красиво расставлены на полках в шкафу и на полу около кровати. Я завидовала Ленке: ей не нужно было убирать игрушки после игры. Мне же, из-за недостатка места, приходилось ютиться то под столом, то еще где-нибудь в уголке и постоянно складывать все после игры, ломая аккуратно расставленную композицию из игрушек и кукол. А так хотелось доиграть, досочинять что-то, продлить историю.
Во дворе у Ленки не разрешали шататься по грядкам. Да мы и сами понимали, какой это труд, наблюдая за своей мамой. Но можно было вдоволь резвиться на затененном огромными ореховыми деревьями заднем дворе среди кустов черной смородины и склада железного хлама у забора. Мы бродили там как в лесу, обрывая душистую, ни с чем не сравнимую ягоду. В один из таких походов "в гости", Ленка отвела меня на задний двор и попросила идти за ней. Она залезла в густые заросли смородины и пошла, раздвигая ветви. Я следовала за ней, перехватывая из ее рук ветки, чтобы они не хлестали меня по лицу. Ленка привела меня почти к самому забору на краю участка, где среди кустов смородины высился какой-то бугорок.
- Осторожно! Не наступай.- предупредила девочка.- Никому не скажешь? Это тайна. Мне велено не говорить про это. Не выдашь?
Я отрицательно замотала головой. И Лена рассказала мне, что здесь, под этим бугорком, лежит маленький ребенок ее старшей сестры. Он, со слов девочки, был ангелом и его очень быстро забрали на небо, чтобы он не мучился от болезней и не страдал. Я не сказала подруге, что уже знаю про эту историю. Не стала я также рассказывать, что это не ангел, а просто "зародыш и даже еще не человек", как я слышала со слов ее мамы. Мы трогательно помолчали над могилкой. Ленка шмыгала носом, а я подумала, что может все-таки эти маленькие дети ангелы, а не какие-то там некрещеные зародыши, которым даже деревянный крест на могиле не полагается. Остаток времени для игр мы провели очень сдержанно, пребывая под впечатлением от разделенной между нами тайны.

Начались занятия в школе. Я пошла в первый класс и мы с друзьями, что были младше нас, стали реже видеться. Однажды, в свободное от учебы время, я собралась на прогулку. На улице у калитки, где жила Ленка уже резвилась веселая компания. Но меня они встретили насторожено и холодно. Ленка выступила вперед всех и заявила мне:
- Ты мне больше не подруга! Я доверила тебе тайну, а ты ее всем выболтала. Теперь меня дома ругают. Ты нехорошая девочка. Иди отсюда. Мы все равно не будем играть с тобой.
- Какую тайну?-растерялась я.
- Про умершего ребеночка Наташи. Ты не должна была никому говорить.
- Я и не говорила никому!
- Не правда! Уже все знают. А я говорила только тебе.
Дети с любопытством слушали нас. Я попыталась оправдаться:
- Лена, вообще-то я об этом знала еще раньше. Твоя мама сама рассказала нам с мамой про это. Может она и кому-нибудь еще рассказала? -я вспомнила, что моя мама любит рассказывать о своих делах многим посторонним людям.
- Это не правда! Ты врешь!- сердито кричала Ленка, сложив перед собой руки крестом и топая ножкой.
И я от злости и несправедливого обвинения сказала то, что не следовало бы говорить. Я сказала ей при ребятах:
- Это и не ребенок был вовсе, а только зародыш. Твоя мама сама так сказала. И не какой он был не ангел. Все глупые враки.
Ленка закричала, что это все неправда, расплакалась и убежала домой. Дети угрюмо постояли около калитки и стали расходиться. Со мной осталась только моя лучшая подруга Шолпан, которая утешала меня и сказала, что верит мне. Дети не стали ко мне хуже относиться. Мы также продолжали дружить. Потом мы общались и с Леной, но уже никогда наши отношения не были такими доверительными.
-----------------------

Я помню Степины глаза:
Что-то из области Рублевых,
Остроконечная глава
И волос:ершик бестолковый.
Он так свободно дверь открыл
И распахнул глаза широко...
Возможно,ангел так встречал
Кого-то там в раю далеком.

Этого мальчика я видела только один раз. У моей мамы была подруга детства. Я знала и наблюдала все семью некоторое количество лет. Степа был старшим братом младшей сестры тети Наташи. Как и у моей мамы, у тети Наташи не сложился первый брак. Но она рискнула и уехала вместе с двумя детьми в далекое село Шушенское. Там она, что называется " встала на ноги" и теперь решила помочь сестре, которой тоже не повезло в браке. Тетя Наташа забирала племянника с собой и обязалась содержать его и воспитывать. Скоро им предстояло уехать и мама, взяв меня с собой, поехала проститься с подругой. Матери тети Наташи дали однокомнатную квартиру в новом многоэтажном доме на девятом этаже. Впервые я поднималась на лифте так высоко. На площадке мама сверилась с адресом на клочке бумаги позвонила в нужную дверь. За дверью затопали, завошкались и запыхтели. Дверь отворилась. На пороге стоял худенький светловолосый мальчик лет семи с огромными синими глазами. Его большая голова была похожа на вытянутое кверху яйцо. Большие оттопыренные уши, большие ладошки и ступни босых ног и маленькое тоненькое тельце. Он широко, но как-то виновато улыбался нам и приглашал войти.
- Бабушка, тетя Наташа, к нам гости!- радостно крикнул он через коридор в глубину комнат.
- Ну так веди их сюда, сынок.- послышался голос бабушки. Она внука называла "сынок".
Мальчик вежливо и радостно, как самых долгожданных гостей, проводил нас на кухню, где у плиты возились две женщины и в смущении прижался к ногам тети Наташи, которую сразу и безоговорочно полюбил. За время встречи, пока женщины делились последними новостями, я находилась в компании Степы и двух его старших сестер, дочерей тети Наташи. Мы дружили с девочками и у нас было о чем поболтать. Степа, уже влюбленный в сестер, с которыми ему предстояло жить, стеснительно молчал, но не мог скрыть свою радость от предстоящего отъезда. Он сдерживал свои чувства, но они так и прорывались в широкой довольной улыбке и доверчивых огромных глазах. Мальчик не был красивым, но как же он был непосредственен и обаятелен. Не знаю, радовалась ли я нашей беседе с девочками, но я постоянно следила за этим малышом. Большим детям свойственно игнорировать маленьких детей, но я была покорена всем его обликом, его искрящейся, но не навязчивой радостью. Мы вышли на балкон. На юге Казахстана летом и зимой не редки сильные порывистые ветра, приносящие с собой пыль и песок. На такой высоте чувствовалось, как дом покачивало из стороны в сторону. А внизу все утопало в облаках изумрудной зелени. Далекое колесо обозрение, так называемое "Чертово колесо", было хорошо видно с высоты и казалось маленьким, смешным и забавным.
Когда мы уходили, все сердечно  прощались с нами. И Степа прощался так, как будто был знаком с нами всю свою коротенькую жизнь. Мальчик запомнился мне сразу. Он вошел в мое сердце как стрела. Нет, как солнечный луч. А вот смерть его пронзила меня как раскаленная стрела.

На дворе стояла весна. Прибежав на обед домой, я нашла в почтовом ящике письмо от Ирины. Я  решила захватить письмо с собой, так как спешила в училище. На ходу распечатала письмо и стала его читать. По мере его прочтения мой шаг стал замедляться…
Степа погиб в начале девяностых годов. Был радостный день рождества. Говорят, умершие в такие великие праздники, даже самые грешники, прямиком попадают на небеса и все грехи им прощаются.  А Степа был ангелом.
Два мальчика семи лет весело бежали по дороге. Впереди стлались по земле клубы белого густого пара.. Было интересно, откуда спустились на землю эти чудесные теплые облака. Мальчики переглянулись друг с другом, как бы спрашивая:” Что делать?”…И побежали. В разрыве пара почти не наблюдалось асфальта. Было ощущение, что ты бродишь среди облаков. А может паришь среди них?
В азарте бега мальчики не сообразили, что воздух становился все теплее и гуще. И один из мальчиков не сразу заметил как исчез его товарищ, только услышал его отчаянный крик позади себя. Крик нестерпимой боли заставил его замереть на месте и повернуть обратно. Мальчик подбежал к отверстию в земле. Это был открытый канализационный люк. В клубах пара дети не заметили, что люк открыт. И Степа обеими ногами угодил в это отверстие. Его товарищ стал звать помощь, кинулся к дверям находившегося неподалеку магазина.
Пока вызвали сантехников, отключили подачу горячей воды и вынужденно ожидали, чтобы вода в колодце хоть немного остыла, прошло несколько часов. В любом случае ребенка было не спасти. Он сварился заживо в первые секунды своего падения.
Я узнала об этом в конце апреля. Смысл письма трудно доходил, а чувства просто оцепенели. Я рано удивилась своей спокойной реакции на сообщение, когда чувства обрушились на меня лавиной. На мгновение я задохнулась от их напора, а в следующее я уже навзрыд ревела. Так охватило меня горе. Не смотря на то, что виделись мы один раз, Степа мне запомнился сразу. Говорят, что люди, умирая, надеются на то, что там их встретят дорогие при жизни люди. А мне очень хочется,  чтобы в такой час меня встретил Степа, который открыл когда-то перед нами дверь, распахнул широко и доверчиво свои голубые глубокие глаза и ласковой открытой улыбкой позвал в свое сердце.

А это маленькое воспоминание мамы. Она рассказала мне, что в детстве они, дети, очень любили тюрю. Это накрошенные кусочки хлеба в чуть подслащенном чаю, даже не молоке. Их, детей, в семье было много. Всего бабушка родила десять детей. Молоко доставалась только самым маленьким, младенцам. И вдруг им троим: Наде, Наташе и Володе - четырех, трех и двух лет - досталась манная каша. Совсем немного, но очень вкусная. И они втроем с удовольствием уплели ее за обе щеки. А потом узнали, что их младший брат, один из близнецов, умер и, чтобы каша не пропадала, ею угостили старших детей. Так-то.