Приехал к родне

Семы не было на родине долго, чуть больше десяти лет. Как уехал из своих родных Зорек, так все изменилось. А оно всегда бывает: уехал и все меняется. Единственное, что осталось неизменным, так это то, что все девки, а их теперь по пальцам пересчитай, собираются вместе и поют. А Зорьки – это родной поселок  Семы и его семьи.
Воздух родной, чистый. Это тоже всегда так бывает. Уедет деревенский чурбан в город и долго привыкает к городскому заводскому воздуху. А когда приезжает домой, то ему приходится опять привыкать, но уже к чистоте кислорода, а к такому привыкаешь быстро, потому что настоящее усваивается быстро.
Вошел Сема в родной двор и собака загавкала, не узнав сына своего хозяина. А отец его старый тракторист лет шестидесяти лет и с больной спиной, услышав лай, выбежал на порог и давай ругаться и палкой махать:
- Ты шо хулиганишь, обормот?! А ну я тебе задам щас, чтобы не хулиганил тут!
- Бать, ты чего?
- Не уж то, сына! Сема! Не уж-то ты?! – удивленно запричитал отец и, откинув палку,  зашагал хромым шагом к Семе. – Иди сюда, обормот мой! Наконец! Пряшел! Вот, всыпать бы тебе по первое число, что не приезжал к нам долго. Спасибо, что хоть письмеца к нам
- Да пряшел, пряшел! – улыбался все Семен, обнимая отца. – А что Тарзан на цепи?
- Знаешь шо этот балбес учудил?
- Шо?
- Суку домой привел!
- Да не уж то?
- Да, кобелина, бл… - отец плюнул, чтобы не ругаться, а Тарзан в будку со стыдом вошел. – Просыпаюсь я от того, что около печи кто-то капашится. С просони смотрю: Тарзан и какое-то существо рядом с ним и на меня смотрят. Думаю, Нюрка, кошка, но потом думаю: от чего у нее нос как у собаки и мех густой-густой. И понял потом – это соседская. И я как крикну на них: «А ну-ка вона отсюда, едрить вашу су… тьфу! собачью мать!», так они и выбежали.  С этих пор он и на цепи.
Семен засмеялся.
- Да пойдем в дом! – позвал его отец.
- А мама как?
Отец сначала помолчал и его веселье сменилось на угрюмость.
- Помярла мамка… - сказал отец. – Три года как уже.
Семен удивился и тоже опечалился и сел на порог. Слезы сами потекли ручьем из глаз и посмотрев на чемодан, в котором были подарки, закурил.
- А я ей подарок привез. – произнес он. – Платье ситцевое. Дашке - платок, а тебе, бать, сапоги рыбацкие.
- А Сереге?
- А брату рубашку клетчатую.
- Скоро он придет. Не грусти, захоти.
Дом ничуточку не изменился. Такие же деревянные стены, телевизор ламповый, который все еще работал и сносу ему не было. Кровати металлические, ковры, стол и стулья деревянные и скатерть. В другой комнате хлопотала сестра Дашка, готовя обед на печи.
- Дашка! Иди сюда! – закричал отец, входя на кухню. – Посмотри, кто пришел!
Дашка вышла с кухни и увидела Семена и сама обомлела. Сидел он на кровати высокий, красивый, с той же угрюмой улыбкой и добрыми глазами и смотрел на нее.
- СЕМЕН! – закричала она и кинулась к нему на плечи.
- Я приехал, приехал. – гладил ее он по ее голове покрытой густыми каштановыми волосами. – Я тебе тут кое-что привез.
Он достал из чемодана платок шерстяной и белый, который Дашка тут же примерила и прижала потом к груди. В благодарность она поцеловала своего брата.
- Бать! Вот тебе сапоги.
- Да не надо. Свои есть.
- Носить будешь!
Через два часа пришел и Серега. Он был несравненно рад своему брату.  Но все молчал и молчал. То ли от обиды, что не приехал старшой на похороны к матери, то ли от своего угрюмого, но очень доброго характера. Если Сема был открытым и бойким, то Серега совсем другой человек. Серега весь пошел в отца: такой же угрюмый, добрый, не любит ругаться, плюется, как старый дед, когда матюги произнесет и еще идет к иконе богоматери, перекрестится и совершит земной поклон. И здоровяк какой! Ах, все Великовы в деревне славились своей силой. Словно какие-то Ильи Муромцы они сами пахали поле без помощи коней. А вот Сема в брата матери покойной пошел. Он был кандидатом философии, защитил диссертацию по Ницше и взаимосвязи между философией жизни и развитием физкультурных способностей. Как и дядя, Сема очень много читал и занимался физкультурой. И когда троица пошла к матери на могилу, на поминки, весь путь он и говорил, какой ленивый русский народ, что физкультурой заниматься не хочет.
- Бать, вот мы, русские, крепкий народ. Но ленивый. И стан, и плечи широки, но никак не хотим физкультурой заниматься, развивать все это. Показать это мы любим, а вот развить, на медведя например пойти, это нам почему-то лень.
- Слушай, ты к матери на могилу пришел, а не в клуб лекцию по философиям читать. – укоротил его батя. – Вот сейчас пойдем на речку умыться, а там с братом поборитесь.
Сначала Серега не противился, думал, что старый шутит все, а тот пошутить любит. А все серьезно оказалось. Он заставил их побороться.
- Бать, да не могу я так! – запричитал словно старая бабка Серега. – Против брата не могу.
- А ну борись! – приказал отец и стукнул по земле своей тростью.
Братья начали бороться. Боролись медленно, словно, постановка это театральная, но потом Серега быстро отпрыгнул от Семы и сказал:
- Не могу.
- Ишь ты, красна девица, тьфу! – отрезал отец. – Слушай, Сема, ты скажи Христа ради,  что он так кабенится, прости Господи! – перекрестился.
- Серег, ты чего? Были бы мы додиками какими-то, а мы! – начал светить мускулатурами.
- Да не могу.  – и сел на бревно.
- Эх, вы, балбесы мои! – произнес отец и сел тоже на бревно, а вместе с ним и Сема.
Долго смотрели они в даль, на другой берег, где на корточках стояла баба и стирала белье, вся в поту и веселая, напевала песню о том, как тяжело крестьянину жить у барина, а как красиво пела!
Вы кудри ль мои, кудри,
Хорошо ль кудри расчесаны,
Как по плечикам лежат
И развийтись хотят.
- Эй, сударня на том берягу! – крикнул отец, как будто хотел придумать подколку.
- Чаго табе? – откликнулась дева с бельем.
- Юбку задри!
Баба рассмеялась звонко-звонко, да ответила:
- А ты доплыви и сам задри, раз надо!
- Эх! – с улыбкой крикнул отец и побежал к реке, но схватила спина. Сынки его подхватили и усадили на песок. – Сам-то ты женился, Сема?
- Развелся. – кратко и с иронией ответил Сема.
- О-о. Видишь, Серега, вот! Моя теория сработала! В городе уже не то! А вот не уехал бы ты лет, ай, ладно и женился бы на Вике, все было бы по-другому! А она ведь ждет тебя, до сих пор.
- Да, хватит тебе, бать.
- Хватит, хватит. А между прочим, мы с твоей мамкой прожили долго и без ваших сюсюканий городских и вырастили вас. Царствие ей небесное. Серега, у тебя деньги есть еще?
- Да.
- Пойдем?
И пошел старик по тропинке в сельпо, шатаясь от того, что прихрамывал на левую ногу, да все ворчал про городскую жизнь.
- Семен.
- Чего?
- Ты на батю шо? Обиделся?
- Нет. Но что он зол на меня?
- Да не зол он! Он просто скучал. Праздник же не получается. Да пойдем, Семен.
И пошли все вместе, втроем, по левую руку Серега, а по правую – Семен. И отец уже подобрел, проворчался. Ближе к городу, словно забыв возрастные ограничения они начали дурачиться как малые дети. Отец ему по спине как дал тростью и начал гнать до самой деревни с криком: «Я табе покажу, как деревню забывать, обалдуй!», а Сема все бежал и смеялся, Серега за ними и тоже смеялся.
Завели песню девки. Песню красивую, божественную, про Марию Деву Чистую Пресвятую Богородицу, которую пели в Зорьках все – от мала, до велика и никакие хард-роки не сравнятся с этой мощностью, что была и в голосе, и в песне. Под это пение домой с работы возвращалась Вика. Она работала медсестрой в местной больнице. Как и те чуть больше десяти лет назад, она такой как была и такой осталась: смущенная постоянно, с большими карими глазами и носом, который говорил о ее турецком или армянском происхождении. Она была самой красивой девушкой в Зорьках. Все парни за ней ухлестывали, но одному лишь своему Семену, который и замечать не замечал, была верна. Как она смотрела на него, когда тот танцевал с другими девушками из родной деревни. Даже друзья говорили ему:
- Прошляпишь ты свое счастье, дурак! Смотри, как глядит на тебя Вика!
А Сема отвечал:
- Для меня она слишком красивая.
И не заговорит даже с ней на улице. Лишь только один раз поцеловались и то, когда Семена провожали в армию. А Вика проплакала в подушку долго, когда Сема уехал из Зорек. И долго она еще в девках ходила и тогда она была девкой. Была уже готова уйти в монастырь, но помощь нужна была его матери. Вика долго возилась с ней, почти выздоровела, но нет! Отдала Клавдия душу свою Богу.
Когда Семен бежал, он даже ее чуть ли с ног не сбил, но во время остановился. Пыль даже немного поднялась, а Вика спрятала глаза и еще больше смутилась. Ох уж эти деревенские. Они в какой-то степени, как и в городе – делятся на «крикливых о себе» и верных, но деревенские более практичны. Они стояли друг напротив друга и молчали. Отец с Серегой как только добежали до него, тоже остановились и тихо пошли до магазина, чтобы не мешать им словами перекидываться.
- Здравствуй. – сделал первый шаг для разговора Семен.
- Добрый вечер, Семен. – ответила Вика, пряча глаза. Все еще не ушло смущение.
- Как у тебя жизнь?
- Хорошо. Твоя-то как?
- Да тоже неплохо. Я тебя провожу?
- Ну, проводи, коли не сложно. – после этих слов она показала глаза.
В это время вечерело. Хороший был. Девки все пели и пели, но уже вместе со своими мамашами:

Марие, Дево Чистая, Пресвятая Богородице,
Радуйся, Невесто Неневестная.
Царице, Мати Дево, Руно, всех покрывающее,
Радуйся, Невесто Неневестная.

- Я к тебе зайду часа через два? – спросил Сема.
- Как хочешь. – ответила с улыбкой Вика и вошла в хату.
Стемнело. Как и обещал через два часа пришел к ней до дома. Долго еще маячил около ее забора и кинул в окошко небольшой камешек. У него есть одна хорошая черта – хорошо развитая интуиция. Он попал по окошку ее комнаты. У Вики сон чуткий. Она услышит все, что угодно. Встав с постели, Вика подошла к окну и посмотрела: около ее дома стоит Сема. С букетом цветов. Какие она и любила раньше: полевыми. Она накинула на себя платье и вышла к нему.
- Пришел? – сказала она и хихикнула.
- Как и обещал. Это тебе. – протягивает букет.
Хоть и было темно, она засветилась вся, смутилась, покраснела и это было заметно.
- Да не красней ты, кареглазка.
- Помнишь же, как называл, дурак.  И цветы помнишь любимые.
И гуляли под звездами. В хатах горел свет. И не смотря на поздний час, девки пели и пели. Но вместо мощи божественной была мощность мирская. Ганя, гармонист лет тридцати играл на гармошке что-то такое, советское:

Ах, белый теплоход, гудка тревожный бас,
Крик чаек за кормой, сиянье синих глаз,
Ах, белый теплоход, бегущая вода,
Уносишь ты меня, скажи, куда?

Но влюбленные не пошли в сторону реки, где не было никого и ближе к той березке, где они целовались, когда Сему в армию провожали. Памятное место. Вика постоянно ходила на это место и сидела под березой.
«Отец Небесный! – думала она. – Услышал Ты мои молитвы».
Они стояли все и молчали. Сема ее обнял. В этот миг ей казалось, что все мечты ее сбылись. Вика, будучи молоденькой девчонкой лет четырнадцати, только и мечтала, чтобы Сема ее обнял и все равно, что скажут мальчишки, которым и завидно. А что завидно? А то завидно, что им хорошо. Но сейчас – мальчишки выросли и попереженились и не завидно никому. Только им, как дуракам, хорошо было, да так хорошо, что и незаметно, какое время было – ночное или нет? Да и ладно с этим.
- Ты там себе женку нашел, поди? – спрашивала она, хотела как-то упрекнуть, но откинула свои намерения, не тому ее целый год учили в церковной школе.
- Развелся. – выдержав долгую паузу ответил Сема и взглянул на небо. А там звезды были, красиво-то как! Воображение показало ему созвездие, даже не созвездие, а надпись звездную: «Дурак! Не прошляпь ты ее!». И он понял.
- Вот как… - произнесла с сожалением Вика.
- А ты? Без кольца?
- Без кольца…  - вздохнула Вика.
- А что так?
- Бессовестный ты, тебя ждала. Проплакала в подушку. А ты вона как! Ну что? Хорошо целуются твои, эти, городские? Лучше чем я?
Семену стало стыдно. Если Вика краснела от смущения, то он – от чувства вины.
- С городской не получилось, так что? Дуру деревенскую захотел?! Я тебе не такого рода! – после этих слов Вика побежала в сторону деревни, а за ней Сема, крича:
- Стой же ты! Нет, не за этим приехал.
- Ничего не говори, просто поцелуй, дурашка!
Стало тихо.
- Что?
- Поцелуй же меня, глупый. Я скучала…
- Господи…
Семен ее поцеловал. Сначала, как маленький мальчик, в щечку.
- Это все? – спросила обиженно Вика.
- Эх!
Семен повторно поцеловал, но уже крепко, как там в городе говорят, по-французски. Потом поднял ее за талию на руки и стал кружить. А Вика все никак не могла угомонить слезы, которые тихо шли из ее карих глаз.
Так и прошла ночь: быстро, увлекательно и счастливо. К утру они пошли по домам. Отец обычно рано просыпался и тогда он поднялся рано и увидел в окно идущую пару. Это были Сема и Вика. Забавы ради он решил их поругать:
- Шалопаи! Где всю ночь куролесили?! Ой, я вам сейчас задам!
- Бать! – с улыбкой сказал Сема. – Нам не по пятнадцать лет. – и пошли дальше до ее дома.
Старый отец смотрел им в след и причитал:
- Выросли пташки друг для дружки.
Еще недели две побыл в родных Зорьках Сема и уехал обратно в город. На этот раз уже не один, а с Викой.