Бог устал нас любить

Предупреждение автора.
Работа антирелигиозна и может оскорбить чувства верующих. Тем, кого это тем или иным образом может задеть, к прочтению не рекомендуется.
Часть 1

— Слышал, практикантку к нам присылают? — сказала я, работая с документацией. Ну, как работая… Лишь делая вид.

Городок у нас маленький и без преступности. Последнее убийство тут было лет пять назад, если, конечно, не больше. Как написали бы в книгах — тут серьезным преступлением считалась бы кража старого велосипеда.

Поэтому мне, как следователю, не оставалось ничего, кроме как возиться с никому не нужной документацией, которая была отработана не один раз.

— Практикантку? — Олег, мой шеф, крутанулся в кресле. — Я одну уже пригрел, теперь вытурить не могу.

Практиканты — это те люди, раза два в год появляются в нашем отделе где-то недели на две. Это невероятно нужные люди. Их можно послать за кофе, например.

— А кто сказал, что практикантка будет твоя? — я оторвалась от отчета за 2010 год и подняла на него глаза.

— А чья, твоя что ли? Сама бы выучилась для начала! — усмехнулся следователь.

Почему либо моя, либо его? Сейчас объясню и это.

Наш отдел очень маленький. Всего два человека. Я и мой так называемый шеф. Не знаю, как дело обстоит в других районах, но в нашем спальном районе, где кошельки вытаскивают раз в месяц, больше и не надо.

Ну, а я, как истинный победитель по жизни, по распределению попала именно в этот ГорОВД.

Пожалуй, даже у бухгалтеров не такая скучная работа, как у меня сейчас.

Я в детстве, начитавшись детективов, мечтала о работе, где каждый день будет происходит что-то из ряда вон выходящее, где каждый день будут разбои, грабежи и убийства, где каждый день меня будет преследовать опасность…

А что я получила? А получила я выезд к алкашам, бомжам, да наркоманам. Ах, да, а еще на днях мы расследовали кражу тележки из местного супермаркета. Нашли в соседнем дворе через десять минут. Не правда ли, мы профессионалы?

— А, Алин? Не хочешь еще раз пройти «курс молодого бойца»?

Я еле сдержалась, чтобы не запустить в него папкой из архива.

Олег вечно подкалывает меня по поводу возраста, хотя сам старше меня всего лет на пять-семь. Да и по поводу того, что я в прошлом году окончила ВУЗ.

Мне двадцать три.

Конечно, в детстве я мечтала о том, что в этом возрасте я стану начальником отдела, самым талантливым следователем, раскрывшим множество самых опасный преступлений, при этом, обладающая крепкой и дружной семьей с двумя детьми.

А что получила?

Довольно-таки скучную работу, где самое опасное — алкоголика обезвредить.
Замуж я, правда, вышла. В двадцать лет, по глупости, за однокурсника. Да только ему захотелось хорошей жизни, вот он и подался в адвокаты, где помогает всяким богатеньким дяденькам отвоевывать имущество у бывшей второй половинки. Вот он и пропадает целыми днями на работе, занимаясь с делами этих тетенек-дяденек, а я же, так желавшая справедливости, за мизерную зарплату копаюсь в архивных делах.

— Да пошел ты, — отмахнулась от него я.

Ах, да, в комплекте с работой я получила неуемного начальника-любителя черного юмора. Вот только свои основные приемчики он отрабатывает на мне.

Да и юмор у него пока что не такой уж и черный — светло-светло-серый, скорее.

В дверь постучали. Под наше дружное «Входите», в кабинет просунулась растрепанная светловолосая голова девушки. Туловище, наверное, осталось в коридоре.

— Извините, а вы не подскажите, где мне найти Журавлеву Алину Николаевну? — явилась, не запылилась… Ну, что ж, самое время вспомнить все то, чему меня учили в ВУЗе!

* * *


— Здравствуйте, вы, выходит, Алина Николаевна? А вы — Олег Дмитриевич? — тараторила практикантка, пытаясь поздороваться за руку то со мной, то с «шефом». — А я София, я практикантка у Алины Николаевны. Можно просто Соня. Скажите, а вот этот стол свободен? Можно я его займу? — и она, не дожидаясь чьего-либо разрешения, буквально «полетела» к пылящемуся в углу офисному столу.

Этот стол у нас как раз таки для практикантов. Ну, или на случай форс-мажорных обстоятельств вроде проломанной столешницы. Как-то у нас было и такое.

— Алина Николаевна, а вы долго здесь работаете? А вы, Олег Дмитриевич? Ой, совсем забыла спросить! А какой ВУЗ вы заканчивали? Наш? И как вы там учились? А кто был вашими преподавателями? — практикантка не унималась и трещала почище, чем любая сорока. Параллельно она вытаскивала из своей сумки, в которую, казалось, влезет даже трехкомнатная квартира, всякие финтифлюшки типа кружки для кофе с сердечками и шариковой ручкой с ярко-синим «пушком» на конце.

Олег заметно нервничал. По своей натуре он не любил чересчур болтливых, или, как их сейчас принято называть, общительных людей, а сейчас, когда к нам в кабинет заявилась такая трещотка…

Признаюсь, эта самая Соня и меня уже начала раздражать. Я уже успела перенять Кузнецова, то бишь, Олега, поэтому и была, как говориться, «на грани».

— Ну, вот, я разложилась! — с гордой улыбкой сказала Софья. — А давайте поговорим, пока посетители не пришли?

Олег закатил глаза.

* * *


— Ну-у-у-у, почему у вас так скучно? — ныла Серебрянская, как я узнала позже из трепа практикантки, ерзая на стуле, отчего тот издавал совсем неприятные моему слуху звуки. — За три часа ни одного заявления, ни одного посетителя, ни одного вызова! Ску-ко-ти-ща… — она даже зевнула для наглядности.

Кузнецов то нервно теребил в руках шариковую ручку, «одетую» в прозрачный «корпус», то сжимал ее до побеления костяшек, что, казалось, несчастный пластик вот-вот треснет.

— Давайте я вам хоть цветы полью! — сказала Соня, заметив на подоконнике полумертвый кактус, который если и поливали, то раз в два месяца остатками чая.

— Да угомонись ты уже! — не выдержал Олег. — Неужели так сложно посидеть тихо чуть-чуть, при этом не ноя и не ерзая жопой на стуле, из-за чего он скрипит?!

Она вмиг затихла. Мне даже на секунду показалось, что она засмущалась из-за слов следователя.

— Я думала, что все будет, как в кино… Преступники, погони, перестрелки… А вы только чахнете в кабинетах и заполняете скучные бумажки… Фи, — она вздернула маленький и чуть острый носик вверх.

Кузнецов, прошипев под нос что-то невнятное, поднялся со стула. Что он хочет сделать? Вот только рукоприкладства мне тут не хватало!

Но нет, он оказался умнее и выше, чем я о нем думала. Мой «шеф» подошел к шкафу с делами и, достав одну папку, ярко-зеленого цвета, он кинул ее на стол практикантке.

— Вот, на, разбирайся, раз так хотела! Дело № 347 к твоим услугам!

Дело № 347? С ним, извините, все в порядке?

Ах, да, дело № 347. Дело № 347 — это, говоря доступным языком, самоубийство наркоманки-малолетки от интоксикации наркотиками. Дело закрыли с полгода назад, списав все на самоубийство.

Герои фильмов, конечно же, повозились бы с ним, но что нам до них? Кто будет разбираться с трупом наркоманки, у которой из родственников лишь бабушка?

Да с ним возиться бы стали, только если бы у нее папа олигархом был, да и то, поймали бы какого-нибудь бомжа, сказали бы, что убил он и дело с концом. А бомжик и рад — в тюрьме-то и тепло, и еда.

Давать такое дело практикантке — низость, подлость и еще штук двадцать нецензурных слов. К тому же, она здесь на практике, а не для того, чтобы возиться с архивными делами.

Хотя, после того, как он сунул ей эту папку, она замолчала… Так что неизвестно, кто во мне больше прав — устоявшийся моралист или человек, что лишь жаждал тишины.

Серебрянская неожиданно оторвала свой взгляд от дела и, подняв его на нас, мрачноватым голосом сказала:

— Я знаю, кто убийца.

Мы с Олегом удивленно переглянулись.

— И кто же, скажи на милость? — он сел полубоком, чтобы видеть и меня, и практикантку.

— У нее был парень-наркоман, который жутко хотел, чтобы она завязала с наркотиками, а когда она отказалась — он ее убил! — довольным голосом воскликнула Серебрянская.

— Тьфу ты блин, — ругнулся мой «шеф». — Ничего поинтереснее придумать не могла?

— Но… как же… — казалось, она вот-вот заплачет, — В книгах и фильмах обычно так…

— Мда, ты бы еще приплела сюда пришельцев, — хмыкнул Кузнецов и, развернувшись к своему столу, уткнулся в бумажки.

— Все может быть! — не унималась Софья. — Мы не можем говорить точно, ведь мы не знаем, как было на самом деле!

Ну, возможно, она в чем-то и права.

Быть уверенным в чем-либо в этой более чем запутанной истории не может никто.

Но ее версия с романтикой — уже перебор.

— Вот, смотрите, Алина Николаевна, — она подскочила с места и, подбежав ко мне, буквально ткнула меня в папку, как котенка в лужу, — Тут написано, что на теле были признаки насильственной смерти и сопротивления, а также есть предположения, что было изнасилование. Почему тогда был сделан вывод, что это — самоубийство?

Она громко тараторила, отчего у меня неприятно сводило от боли виски. Боже, где вы ее взяли, поставьте на место!

Возможно, она в чем-то и права, но где гарантия, что это все произошло без убийства, а наркотик она себе вколола сама?

Никто ничего не видел, никто ничего не знает.

А кому нужна девчонка-наркоманка, у которой кроме престарелой бабушки никого нет?

Да никому! Кто будет возиться с ней и ее делом? По-быстрому закопали, и то хорошо. Радуйтесь, бабуся, что не за территорией кладбища, как суицидницу.

— Алина Николаевна, я поеду к ней домой, поговорю с родственниками и соседями. Лично я не думаю, что это было самоубийство, — она высоко вскинула голову, мол, «Нет! Я не обиделась!» и, взяв папку подмышку, вышла из кабинета.

Олег прыснул. Да-а, зрелище, если честно — более, чем карикатурное. Всякие детективные сериалы отдыхают.

— Знаешь, что, Алина, — сказал Олег, разобравшись со своими эмоциями, — Бери эту дуру и езжайте по этим адресам вместе. По-другому мы ее все равно не успокоим, а она одна дров наломает таких, что прокуратуре хватит, чтобы спалить наш участок.

Я уже успела десять раз проклясть тот миг, когда я согласилась взять себе практикантку. Проворчав что-то невнятное себе под нос, я подхватила пиджак и вышла за дверь. Хотелось, правда, напоследок сказать что-то язвительное Олегу, но я все же сдержалась. Он-то не при чем, что я согласилась обучать практикантку.

* * *


— Да подожди, куда же ты так быстро бежишь? — ворчала я, с горем пополам пытаясь догнать Серебрянскую.

— Ой, Алина Николаевна, — он наконец-то заметила меня, — А я вот хотела по адресам пройтись, думала, как быстрее будет, на троллейбусе или пешком…

— Никаких троллейбусов, никаких «пешком». Пошли со мной, — во избежание вопросом типа «куда?» и «зачем?», я пошла вперед нее, ускорив шаг.

Сейчас я готова убить этого Олега с его папкой. И понадобилось ему давать ей именно дело «Нэнси»? Дал бы ей какое-нибудь мелкое хулиганство или воровство на вокзале. Толку было бы больше!

А теперь еще мне торчать в пробках, потом бегать по подъезду и по второму кругу опрашивать всяких бабок. Не самое благородное занятие.

Расскажут тебе все про всех соседей, а когда попросишь сказать про конкретного человека, тебя назовут шлюхой. Логика зашкаливает, да.

Я достала ключ от машины из заднего кармана и, нажав кнопку на брелке, открыла свой «лупоглазый Мерседес».

— Садись, — бросила я Софии, усаживаясь на водительское сидение и вставляя ключ зажигания.

— Алина Николаевна, а как же пробки? Пешком было бы быстрее!

— Не возникай. Садись, или я отдам тебя Олегу! — я попыталась быть суровой, но, наверное, выходило не очень.

Зато угрозы я говорила реальные!

Серебрянская-то не дура, поняла уже, что если я отдам ее Олегу, то никто с ней сюсюкаться не будет. Будут только орать, и заставлять подносить кофе.

Я на собственном опыте в этом убедилась.

Мои угрозы все же подействовали на девушку, она села на пассажирское сидение и с громким хлопком закрыла дверь. Да мать вашу, это не холодильник, что вы все ей хлопаете так?

Но, все же сдержав колкую речевку, я завела машину и, пытаясь выехать с нашей стоянки, сказала:

— Говори адрес.

Соня быстро оттарабанила адрес, где мы и нашли «Нэнси».

А я пока соображала, как бы проехать туда, чтобы не попасть в пробку.

* * *


— Вот черт… — выругалась я, подъехав к нужному двору, но, заметив, что свободных парковочных мест там нет. — Значит так. Ты выходи и жди меня. Я припаркуюсь в соседнем дворе. Умоляю тебя, стой здесь, никого не трогай и не наделай глупостей.

Практикантка кивнула и вышла из машины. Ох, все-таки боюсь я ее одну здесь оставлять…

Но если я еще хоть пять минут побуду в ее обществе, я просто взорвусь. Мне нужен хоть небольшой отдых.

Выехав со двора и, убедившись, что Софья никого трогать не собирается, и даже села на скамейку, зажав в руках ярко-зеленую папку, я решила попытать счастье и припарковаться в соседнем дворе.

Там мне повезло больше, да.

Вообще не могу понять, почему так много машин в будний день, когда все приличные люди на работе?

Знаете, что я увидела, вернувшись в двор «Нэнси»?

Софью, которая пристала с расспросами к мирно проходящему подростку!

Уж не знаю, что она там лепетала, но глаза парня были больше, чем у героев японского аниме.

— Скажи, тут несколько месяцев назад было убийство, ты не видел или не слышал что-либо? Убили вот эту девушку, — она открыла папку и, найдя фотографии с места преступления. Она что, совсем с ума сошла?

Серые глазенки подростка округлились еще больше.

— Так ты знаешь что-то? — не унималась Соня.

— И что ты мне тут устроила? — прямо над ее ухом произнесла я, отчего та вздрогнула.

— Ой, Алина Николаевна, вы уже тут… Я просто решила допросить свидетеля, пока ждала вас…

— Восемнадцать есть? — спросила я уже у парня.

— Н-нет… — запинаясь, ответил он, словно не в силах отойти от пережитого шока в виде фотографии мертвой наркоманки.

— Тогда иди.

— С-спасибо, — сказал он мне, а потом добавил, уже обращаясь к Софье: — И, да, я вообще не из этого двора! Я к другу пришел!

Серебрянская не смогла выговорить ничего кроме «Ой-й…»

А я, дождавшись, пока он отойдет на приличное расстояние, я начала так называемую лекцию:

— Да известно ли вам, София Александровна, что лиц, не достигших совершеннолетия можно допрашивать только в присутствии родителей или лица, под чьей ответственностью находится несовершеннолетний?

— Но я же думала, что подросток может знать больше, потому что он больше времени находится дома…

— Думала она, — проворчала я. — Пошли по соседям, пока я не передумала!

У соседей нам особо было нечего делать. Все в это время на работе, и во всем доме были разве что дети и подростки, бабуськи и домохозяйки.

Домохозяйки, конечно же, ничего не видели и ничего не знали. Они даже не знали, кто вообще такая Елена Андреева, прозванная нами «Нэнси».

А вот бабуськи смогли сказать пару слов. Были, конечно, и бессмысленные фразы, типа: «Ой, Леночка! Такая хорошая девочка! Я же ее с детства знаю! Никогда бы не подумала, что она наркоманка!», но были и значимые.

Итог: из «полезного» мы знаем только то, что у Лены был, как выразилась свидетельница, полюбовник, который был намного старше ее. Ну, а еще то, что ее бабка, после похорон внучки, продала квартиру и уехала жить в дом престарелых.

— Пошли, София, нам тут делать уже нечего. Приедем завтра вечером, когда люди будут дома. А днем наведаемся к ее бабке. Тебе в отделение надо что-то, или тебя сразу домой отвезти?
Часть 3

Телефон на тумбочке отчаянно вибрировал. Промычав что-то невнятное, я начала нащупывать мобильник.

— Господи, Алина, неужели нельзя на ночь выключать телефон? — проворчал мой супруг и, повернувшись на другой бок, вновь заснул.

Я вздохнула, мысленно ответив ему, что, возможно, что-то срочное, с трудом разлепила глаза, чтобы хоть увидеть, кому я понадобилась в столь поздний час.

Яркий экран мобильного телефона неприятно резал глаза, заставляя прищуриться до состояния китайца. Через весь экран светилась крупная надпись «Кузнецов». Хм… И что ему понадобилось среди ночи?

Спустив ноги на пол, я нехотя встала с кровати и вышла на кухню, прикрыв за собой дверь, чтобы не будить спящего мужа.

— Кузнецов, что тебе понадобилось среди ночи? — смотря на настенные часы, стрелки которых показывали три часа ночи и, подавляя зевоту, спросила я.

— Да не поверите, Алина Николаевна, — голос Олега был полон ехидства, хотя он и был непривычно хриплым, что говорило о том, что тот тоже был вытянут из теплой постельки, — Труп у нас. Мертвый такой. Уже синеть начал.

— Издеваешься? — я, как наивная чукотская девочка, до сих пор надеялась, что это одна из нелепых и плоских Олеговских шуток, за которую он завтра получит по самые помидоры.

— Какие шутки, Алина Николаевна? Тут у нас и правда труп. Как раз недалеко от дома нашей «Нэнси». Пока не буду говорить, чей он, а то интригу испорчу. Это я все к чему… Алина, мать твою, шевели задницей, у нас тут, мать твою, труп! — он доброжелателен, да.

— Не ори на меня, сейчас начну собираться… — я вздохнула. Вот только трупа нам не хватало!

В нашем тихом и маленьком городишке убийства — пожалуй, еще большая редкость, чем черные алмазы, а тут — труп…

Да еще и среди ночи.

И это ни какая-нибудь бытовуха, которая у нас тоже случается довольно-таки редко.

И еще у дома этой «Нэнси»… Тут точно что-то нечисто…

— Осторожней на дорогах, — уже спокойно пожелал мне Кузнецов и отключился.

Я отложила телефон в сторону, все еще отходя от шока.

Труп… Труп в нашем городе… На нашем участке…

И это точно не сердечный приступ… Иначе бы двоих следователей среди ночи не подняли бы, а обошлись лишь скорой и дежурными.

Встав с кухонной табуретки, я, словно во сне, пошла в комнату, вытянула из шкафа первые попавшиеся джинсы футболку, отправилась переодеваться, а после, взяв куртку и ключи от машины, вышла из подъезда.

Надеюсь, что дорога будет легкой…

* * *


— Журавлева, ты, на удивление, быстро, — будничным тоном, словно речь шла о расписании троллейбусов или погоде, сказал Олег, записывая что-то в блокноте.

— Что тут произошло? — зевнула я и потерла глаза.

— Труп случился. Алина, вот скажи мне, почему ты не объяснила своей практикантке, что не стоит совать нос не в свои дела и лезть, куда не просят? — следователь оторвал взгляд от блокнота и перевел его на меня.

— А при чем здесь это? — я не понимала, к чему такие вопросы. Все было невпопад и происходило как во сне. Словно это глупый, никому не нужный, оживший сон.

— Пошли со мной, — он свободной рукой схватил меня за запястье и потянул к труповозке, рядом с которой на носилках, лежащих на асфальте, было тело, прикрытое тканью.

Я чего-то не понимаю. Наверное, я не понимаю всего…

Почему все так щемяще-пугающе?

Почему все это так похоже на страшный и глупый сон?

Почему…

— Уберите простыню, — приказал Кузнецов.

Он все еще продолжал сжимать мое запястье. От его хватки немели и холодели пальцы, но мне было все равно.

Санитар кивнул и откинул простыню.

Значит… Это все же Серебрянская…

Ее лицо уже начало желтеть. Губы были разбиты и искривлены в немом крике. Широко распахнутые глаза остекленели. Ее волосы также были испачканы кровью.

Горло было перерезано, чтобы она своими криками не привлекла внимание. Из раны с ровными краями по форме напоминающей нечто вроде полумесяца было обильное кровотечение, о чем свидетельствовала кожа под раной, которая приобрела буроватый оттенок и испачканная одежда.

К моему горлу подкатила тошнота.

Мир перед глазами «поплыл», оставляя на месте себя лишь расплывчатые силуэты, да и те вскоре потемнели.

По началу я ощущала где-то в коленях слабую дрожь, но сейчас у меня создавалось впечатление, будто я куда-то падаю.

Это… точно словно сон…

Такой пугающий своей напряженной атмосферой и картинами, такой реалистичный…

— Черт, нашатырь, срочно!

Санитар почти мгновенно протянул небольшую бутылочку Олегу, после чего тот, откупорив ее, сунул ее мне под нос.

В нос ударил резкий запах аммиака. Я закашляла, и мужчина тут же убрал нашатырь у меня из-под носа.

— Пришла в себя? — спросил он.

Санитар труповозки тем временем накрыл труп простыней.

— Вроде да, — я глубоко вдохнула. — Кто обнаружил тело?

— О, наконец-то, возвращаешься к работе, — он одобрительно похлопал меня по плечу. — Мужчина, возвращавшийся с работы. Мы его уже допросили.

— А как насчет остальных свидетелей? Жителей близлежащих домов, продавцов в круглосуточных магазинах? Кстати, а тут есть камеры?

— Думаешь, я тебя позвал для того, чтобы ты на труп Сонечки полюбовалась? Завтра с тобой пройдемся по жителям домов, а сейчас можно сходить в ближайший магазин, там спросить, может, кто что видел. А потом для изучения материалов дела в отделение… — и тут он зевнул, видимо, вспоминая о мягкой теплой кроватке.

— Давай только быстрее, а то я вот-вот засну…

* * *


— Ну, все как всегда — никто ничего не видел, никто ничего не знает, — я откинулась на сидении. Олег сидел за рулем. Свою машину я просто-напросто оставила там, ибо я боялась заснуть.

— А ты думала, что могло быть что-то иначе?

В салоне еле слышно играла музыка. Кажется, что-то классическое… Так убаюкивает…

— Эй, не спать! — мужчина тут же переключил на другую волну и на весь салон загремел тяжеляк.

— Я не сплю! — подскочив на месте, я протерла глаза. — А это не могло быть простое ограбление? Мол, уличные хулиганы или наркоманы, которым не хватало на дозу, решили напасть на мимо идущую девушку… Кстати, а что при ней было из вещей?

— Ну, для начала, не мешало бы определить, что ей вообще среди ночи понадобилось у дома «Нэнси», — он демонстративно поигрывал желваками. Это происшествие, конечно, выбило нас из колеи… Но Кузнецова, казалось, сейчас волновал лишь тот вопрос, что наша убитая забыла среди ночи во дворе у потерпевшей. — Ограблением это никак не может быть — сумка с деньгами, документами и телефоном на месте. Даже сережки золотые с ушей не сняли. Тут что-то другое…

— Я, кажется, знаю, что пропало… — я на секунду задумалась, пытаясь восстановить картину вчерашнего дня.

— И что же?

— Папка.

— Какая папка? — недоумевающе спросил Олег и резко нажал на педаль тормоза, отчего меня откинуло чуть вперед.

— Папка с делом нашей «Нэнси». Она вцепилась в нее и ни в какую не хотела отдавать, так с ней домой и поехала. Да и я как-то особо не настаивала — надо, пусть берет. Или не обратила внимания… Черт, столько событий в последнее время, — я схватилась за голову.

— Ладно, не паникуй ты, сейчас доедем до работы — и все там обсудим. Ох, черт, и понадобилось же этой скотине выпилить ее ночью — ни сам не поспал, ни нам не дал, — следователь устало зевнул и, вновь нажал на педаль газа.

Город уже был подернут в утренней дымке. Небо сменяло свой цвет с темно-синего, практически черного, на светло-розовый. Где-то высоко в небе, выше деревьев и крыш многоэтажек, висел почти полупрозрачный месяц. Он был настолько тонок и прозрачен, что, не приглядываясь, его даже невозможно было заметить.

Я вздохнула и вновь откинулась на сидение, прикрыв глаза. Бессонная ночь давала о себе знать. Все тело ломило, накатывала усталость, жутко болели и зудели глаза…

Ранее я никогда не ограничивала себя во сне на такой значительный промежуток времени. Даже будучи подростком, я была довольно-таки примерной девочкой и в десять приходила домой.

— Эй, не спать! — Олег подтолкнул меня в плечо. — Мы уже приехали. Выходи.

— Ага… Угу… — бормотала я, разлепив веки. Я открыла дверь автомобиля, отстегнула ремень безопасности, спустила ноги из салона и, как только я почувствовала под подошвами стареньких кед землю, лениво встала с сидения и вышла из машины, закрыв дверь.

— И не ной, пожалуйста. Я встал еще раньше тебя, и живой же, — он распахнул тяжелую металлическую дверь. — Прошу, моя госпожа.

Я кивнула и, пробурчав что-то невнятное в ответ, зашла. На ходу буркнув «привет» дежурному, я пошлепала по коридору к кабинету.

— Алина, а ключ взять не хочешь? — окрикнул меня мой напарник.

— А? — я обернулась.

Олег стоял у поста дежурного, демонстрируя мне ключ от нашего кабинета, который он за кольцо повесил на указательный палец.

— Горе луковое, пошли, — устало вздохнул он. — Точно не выспалась. Нужно будет тебя домой отправить, а то ты тут заснешь.

Следователь подошел к двери, вставил в замочную скважину ключ и, повернув его, после чего раздался щелчок, вытащил его и вложил мне в руку.

— Не потеряй. — С этими словами он вошел в кабинет.

Я же все еще осталась стоять на пороге и тупо смотреть перед собой.

— Алин?

— А?

Осознав всю глупость своего положения, я вздохнула, проворчала что-то по поводу недосыпа и зашла в кабинет.

— Давай попытаемся восстановить картину вчерашнего вечера и ночи, — он сел за стол, поудобнее расположившись в кресле. — Ты говоришь, что отвезла ее до дома?

— Ну, она сказала, что это ее дом, я с уверенностью ничего утверждать не могу, — я села на стул напротив Олега и положила голову на стол.

— Ну, это легко проверить, ее это дом, или не ее. Ты адрес запомнила?

— Вроде да. Едва ли не на другом конце города.

— На другом конце города? — Олег задумчиво потер подбородок. — А теперь задумайся — что делать ей посреди ночи на другом конце города?

— Может, она пончиков захотела… — мой мозг из-за недостатка сна отказывался соображать вовсе. Я, может быть, привела бы и более достойную версию, но тут спать хочется больше, чем жить, не то, что думать. — Ну, а так можно было бы предположить, что она решила приехать вечером сама, чтобы допросить жильцов по делу «Нэнси». Она все порывалась это сделать.

— А раз она поехала по свидетелям и не хотела отдавать папку, значит, скорее всего, папку она взяла с собой, для большей убедительности… — в раздумьях произносил следователь, перебирая в руках шариковую ручку. — А раз папка, после ее убийства пропала, значит…

— …значит, мотивом преступления является именно папка. Исходя из этого, можно предположить, что убийца Серебрянской причастен к делу «Нэнси» тем или иным образом, — отбарабанила я, словно это был заученный на детском утреннике стишок.

— И, можно сделать предположение, что живет он в том же доме, где жила «Нэнси». Или в том же дворе, раз знает о приходе следователей.

— Или у него живет там кто-то из родственников или знакомых… Но всех проверять — и жизни не хватит, — вздохнув, сказала я и приподняла голову, пригладив растрепанные волосы.

— Тут придется действовать методом исключения… Например, сухонькая старушенция вряд ли бы гонялась за Сонечкой с ножом, а вот ее внучок — запросто мог. Но если проверять всяких внуков — то и жизни не хватит, ты права. Поэтому, для начала, следовало бы начать с жильцов из дома «Нэнси». А также с мужика, что вызвал полицию.

— Ты хоть записал его данные?

— Обижаешь! Калинин Григорий Петрович. Тут и домашний адрес, и адрес работы есть. На его визитку, посмотри.

Прищурившись, я взяла заламинированный кусок бумаги.

Владелец гей-клуба? Миленько дело началось…

* * *


Обстановка была вполне себе нормальной. Белые стены, ламинат на полу, шар для дискотек под потолком… Все бы ничего, если бы не несколько шестов, которые стояли на небольших возвышениях и были ограждены натянутыми лентами. Это что-то у них вроде сцены, как я поняла?

— Значит, так, вы говорите, что нашли тело девушки между двумя и тремя часами ночи? — пока Олег допрашивал свидетеля, я лишь в полусонном состоянии в прямом смысле висела на его руке.

Довольно-таки молодой мужчина, как оказалось после, — владелец самого элитного и дорогого гей-клуба в регионе, рассказывал нам о том, что и как он делал. Говорил он спокойно, без изменений в тоне, голосе и громкости. Его лицо также не выражало никаких эмоций, кроме некой снисходительной улыбки. Жесты, привлекающие внимание, он не совершал, не делал он также и то, что с головой бы выдавало его раздражение. Он лишь периодически проводил ладонью по пепельным волосам. В общем, судя по общей картине — к делу он никак не причастен.

— Да, именно так. Я обычно в такое время возвращаюсь со своей работы, вот она, как вы видите, правда, сейчас мы закрыты. Также мне нужно было забрать со съемок мою жену, она модель, вот, кстати, она, — он указал ладонью на девушку в красном платье, которая дефилировала недалеко от нас. Так вот, она, оказывается, кто. — После моей супруге захотелось апельсинов, и мы заехали в магазин. Я решил пойти дворами и оставил машину в одном из дворов, так как у магазина нет парковки, а потом я и увидел убитую девушку. Бедняжка лежала на асфальте в луже крови… Я…

— Достаточно. Спасибо за показания. А мы не могли бы поговорить еще и с вашей женой?

— Да, конечно. Лора, подойди-ка сюда на минутку!

— Ну, что тебе еще-е-е-е? — говорила так называемая Лора растянуто, словно нараспев. — Ты же знаешь, что у меня сегодня выход, мне надо готовится-я-я-я!

Лора была броско одета и ярко накрашена. Даже от внимания обычно хладнокровного к подобным вещам Олега не укрылось ее декольте.

— Здравствуйте, я следователь по особо важным делам, моя фамилия Кузнецов, и я хотел бы узнать о том, чем вы занимались вчера вечером.

— Это что, типа подозрения?

— Нет, это лишь простой допрос свидетелей. Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Лора.

— А настоящее имя как? Мне для протокола нужно, — у Олега были напряжены руки. Повиснув на его руке, я это прекрасно чувствовала. Видимо, его эта девица тоже раздражает.

— Лора.

— Извините меня, конечно, но это для мужа и для друзей вы Лора, а для протокола нужно называть настоящее имя. Представьтесь, пожалуйста.

— Калинина Лидия Ивановна. А вы меня в чем-то подозреваете, да-а-а?

— Нет пока, Лидия Ивановна. Так скажите, что вы делали вчера вечером.

— Ну, сначала у меня были съемки-и-и-и, — Калинина загнула один палец. — Потом меня забрал мой муженек, — она загнула и второй палец, а в воздухе на секунду мелькнул ярко-красный ноготок. — Потом я попросила апельсинов, мы заехали в магазин, он отошел, а через секунду вернулся, сказал, что надо звонить мусорам, что там труп. Она была такая страшная, вся в крови, вы даже себе не представляете-е-е-е!

— Почему же, очень даже хорошо представляем. Спасибо за показания, Лидия Ивановна, они были очень ценными для нас, — и следователь захлопнул папку с делом. — Пошли, Алина, отвезу тебя домой, а то ты спишь уже на ходу.
Часть 5

— Чего только не понапридумывают эти журналисты, — выругался Олег, кинув на стол местную газетенку, где на первой странице пестрели крупные буквы: «Владелец самого дорогого гей-клуба в области стал свидетелем убийства». — Ты почитай, почитай дальше, — вздохнул мой коллега, усаживаясь на стул, — Там они та-а-а-а-акого понаписали. Там этот Калинин описан в виде такой жертвы, что не приведи господь. Он там видел жестокое убийство, и чуть ли не стал новой жертвой. Бр-р-р-р!

— Мда, вечно журналюги лезут не в свое дело, — я даже не имела желания читать эту шебурху. — Кстати, а собаки след не почуяли на месте преступления? А то я тогда была полусонная, об этом даже не додумалась.

— Нет, глухо, как в танке. Словно убил и провалился сквозь землю.

— Фу, ну и запутанная же эта история… У нас последнее убийство было пять лет назад, да и то это простая бытовуха была, а тут — труп… Да еще и второй за последний месяц. Мечтала о работе детектива — вот и получила, мать вашу, — вздохнула я и помассировала виски.

Голова жутко раскалывалась от недосыпа. Я уже и не помню, когда мне удавалось нормально выспаться. Все как с корабля на бал — то спокойная жизнь, живешь себе, никого не трогаешь, изредка алкашню разнимаешь, то приходится тебе размышлять, откуда взялся этот таинственный убийца. Я бы еще понимала, если бы пропадали деньги и документы — но из-за папки с уголовным делом убить… Как-то все слишком непонятно.

— Нам еще нужно допросить свидетелей, ты не забыла об этом?

Я издала звук, похожий на писк собаки, которой прищепили лапку или хвост. Я итак вышла на работу в субботу, за что мне еще и свидетелей?

— Да ладно, не ной, вдвоем быстро управимся, — и Кузнецов потрепал меня по волосам, разлохмачивая итак не шибко аккуратный «хвост».

— Твои бы слова да свидетелям в уши, — вздохнула я.

Надеюсь, что нам не попадется какая-нибудь бабуська или домохозяйка, что будет жаловаться на вечношумящего соседа-алкаша! Мы не за этим пришли!

* * *


— Итак, скажите, Василиса Федотовна, вы видели или слышали что-то вчера ночью?

Мы с Олегом решили разделиться. Он пошел по верхним этажам, я — по нижним. И, конечно же, все бабуськи достались мне!

— Ась? — переспросила она. — Милая, говори громче, я плохо слышу!

— Василиса Федотовна, вы видели или слышали что-то вчера ночью? — повторила я чуть громче.

— А, слышала, слышала, милая! Соседи за стенкой так скандалили, у-у-у-у, ироды!

Опять двадцать пять! Ну не важно мне, как там скандалили соседи! Мне на это плевать с высокой колокольни, я не участковый!

— О чем они говорили, вы слышали? — лишняя информация никогда не помешает, тем более, нам нужна любая информация.

— Ась?

— Из-за чего они скандалили, говорю!

— Та она мужика в дом привела, вот и скандалили! Проститутка!

Ну, на это мне тем более плевать! Я не участковый, чтобы разбираться с шумящими соседями.

— Меня больше интересует, видели ли вы или слышали что-то, что происходило на улице между десятью вечера и трех часами ночи.

— Ась?

— Вы ночью что-то слышали?!

— Как соседи скандалили слышала.

Да что за…

Полтора часа потрачено — а никакой полезной информации!

Надеюсь, хоть у Олега будет что-то полезное!

— Спасибо за информацию, до свидания!

— Ась?

— До свидания, говорю!

— А, до свидания, до свидания, милая! — Василиса Федотовна умиленно сложила руки. — Возьми с собой конфеток, а то такая ты бедная худющая!

— Спасибо, не стоит…

— Возьми, возьми! — у старухи, словно по мановению волшебной палочки, прорезался слух. Надо же, я могу исцелять одним словом…

Она все же насыпала мне в сумку карамелек и наговорила всяких пожеланий на прощание.

— Пусть господь вам поможет! — и перекрестила мою спину.

Ну, да, конечно, поможет он нам! Много ли этот ваш господь преступлений раскрыл?

Хотя тут мне надеяться не на кого, кроме как на себя да на господа-бога…


Еще раз сказав «спасибо», я подошла к соседней двери, сделанной под красное дерево. Нажав на большую круглую кнопку звонка и услышав птичьи трели, приготовилась ждать хозяев.

Дверь довольно-таки современная, да и замки навороченные… Тут явно живет не пенсионерка…

В кармане завибрировал телефон.

Кому это я еще понадобилась?

Кузнецов? Хм…

— Слушаю.

— Алина, спускайся вниз, мы едем на дело. У нас два трупа.

Как, снова?!

И на этот целых два?!

Кажется, наш убийца входит во вкус…
Часть 6

— Может, ты мне, наконец, объяснишь, что произошло? — спросила я, сев в машину к Олегу и пристегивая ремень безопасности. — Где, как и кого убили?

Невооруженным глазом можно было заметить, как напряглись скулы Кузнецова. Костяшки его пальцев побелели от того, как он крепко сжал руль. Он заметно нервничал. И оно неудивительно. Три трупа за неделю! Так еще я со своими расспросами…

Мобильный телефон, покоившийся в недрах моей сумки, брошенной на заднее сидение буквально разрывался, оповещая всех до жути неприятной (и как я ее могла на входящий вызов поставить?) мелодией, что мне кто-то активно пытается дозвониться.

— Да выключи ты его, наконец! — не выдержал Олег. Мужчина пытался вставить ключ зажигания, но руки, словно не слушались его, или ключ, будто не желал попасть в так называемый разъем.

Я потянулась на заднее сидение за сумкой, справившись с многочисленными замками, я извлекла смартфон, который все также наигрывал неприятную мелодию. На экране крупными белыми буквами светилось «Любимый», а ниже одиннадцатизначный номер телефона. Решив не раздражать Олега еще больше, провела пальцем по экрану, чтобы сбросить вызов, а после написала коротенькое сообщение: «Сейчас не могу говорить, у меня вызов. Перезвоню, когда освобожусь». Нажав «отправить», я перевела телефон в беззвучный режим, убрала его в сумку, а сумку, в свою очередь, закинула на заднее сидение.

— Я очень рад, что ты это сделала, — сказал Кузнецов, все также сильно сжимая руль. — Теперь, надеюсь, я смогу вам все рассказать, Алина Николаевна?

Его немигающий взгляд был устремлен на дорогу. Машин, на удивление, было не так уж и много, несмотря на выходной день. Пейзажи, если это так можно было назвать, и дорожные знаки как будто пролетали перед глазами, не позволяя мне даже сориентироваться, куда мы едем.

— Вечно ты лезешь со своим сарказмом туда, где надо быть серьезным, — я закатила глаза. — Говори, а то я даже не знаю, куда ты меня везешь.

— Мы едем за город, в особняк Калинина.

— Того самого Калинина, который проходит у нас свидетелем по делу?

— Проходил. Его самого и его жену убили.

* * *


В нос бил резкий запах крови, газа и… женского парфюма?

Ассистентка судмедэксперта пыталась успокоить незнакомого мне мужчину, одетого в яркий пиджак, который то и дело всхлипывал.

Девушка подносила к его носу ватку, которая, наверное, была смочена нашатырным спиртом. Мужчина то отталкивал ее от себя, то наоборот, буквально «с руками» отбирал у нее вату, вдыхал запах аммиака и морщился.

— Олег Дмитриевич, а вы быстро, — за моей спиной раздался бодрый мужской голос, заставивший меня вздрогнуть.

— На дороге пробок не было, здравствуй, Паша.

Паша — это, если я не ошибаюсь, кинолог? Мы с ним ранее никогда не пересекались, но я слышала о нем из рассказов Олега.

— Собака учуяла здесь что-то? — спросил Кузнецов. Значит, я все-таки не ошиблась — он и есть кинолог.

— К сожалению, нет, ничего. Здесь специфический запах, преступник разбил флакон с духами Калининой, поэтому Цезарь ничего не смог учуять.

— Мда, странное все же это дело… Более чем странное. Да, Алин?

— А? — я сразу и не сообразила, что Олег назвал мое имя.

Ситуация происходящего буквально «затягивала» меня с головой. Причем, я даже не вникала, что и как, лишь смотрела на все отстраненным взглядом, словно я третье лицо, зритель, пришедший посмотреть спектакль. Тот же разговор Олега с кинологом Пашей, который доходил до меня лишь обрывками, да и те были слишком туманными, словно я слышала их через вату, тот же всхлипывающий мужчина в ярко-желтом пиджаке, который в общем и целом напоминал мне цыпленка, ассистентка в короткой куртке, из-под которой проглядывался белый халат, хлопотавшая над «цыпленком», тот же судмедэксперт, что говорил что-то на маленькую черную коробочку, которая, как я поняла потом, была лишь диктофоном, находясь меж двумя носилками, прикрытыми серо-желтыми застиранными простынями.

— Алина?

— А, да, странное это дело, даже более чем. И убийца, словно эльф — не оставляет за собой никаких следов. Все странно и до жути пугающе, — я говорила чуть заикаясь, сбиваясь, чтобы поглубже вдохнуть и вновь начать тараторить.

— Тебе явно после всего того, как это закончится, следует пойти в отпуск… — проворчал Кузнецов. — Ты скоро будешь спать на ходу и при этом слюни пускать от увиденных в сновидениях актеров. Та-ак, а кто-нибудь мне подскажет, где место преступления и кто нашел тело? Вернее, тела.

* * *


— Это я наше-ше-шел их, — то ли на самом деле, то ли столь искусно наигранно захлебывался слезами мужчина в желтом пиджаке. — Я пиар мене-не-недже-же-жер Ло-лоры и Гри-гри…

— Так, давайте вы для начала успокоитесь, — следователь захлопнул свой ежедневник в коричневом кожаном переплете, — Выпьете водички, валерьяночки, чего там еще пьют… Мы пока осмотрим место преступления, допросим соседей, а потом мы с вами поедем к нам в офис и там уже снимем с вас показания, как полагается. Договорились?

— До-до-до…

— Вот и отлично. Дайте ему, пожалуйста, успокоительное, — бросил Кузнецов молоденькой ассистентке. — Пошли, Алин.

Как я поняла, комната, где все и произошло — кабинет Калинина. Об этом свидетельствовали многочисленные папки, складированные на неком подобии этажерке. На столе из красного дерева до сих пор были разбросаны бумаги и канцелярские принадлежности. Ума не приложу, зачем это все владельцу гей-клуба… Ну, ладно, с этим мы разберемся в процессе.

На темно-коричневом ковре, который был куплен явно не на блошином рынке, виднелось бурое еле различимое пятно. Также на ковре был обведенный мелом человеческий контур. Второй такой контур был прямо около двери.

— Смерть обоих наступила примерно в одно и то же время, приблизительно два часа назад, — проговорил судмедэксперт, достав из кармана блокнот и делая в нем какие-то пометки. — Мужчина погиб от колото-резанного ранения, нанесенного в область брюшной полости, женщина — от пулевого ранения в область сердца. Оба орудия преступления не обнаружены.

— Скажите, — Кузнецов, даже не поблагодарив мужчину, переключил внимание на «цыпленка», — Вы здесь раньше часто бывали? Можете сказать, пропало ли что-либо?

— Да вроде не-не-нет. Я зна-зна-знаю, что Гриша хранил пистолет в я-я-я-ящике стола, но я не зна-зна-знаю, там ли он сейчас и из не-не-него ли застрелили Ло-ло-лору.

Олег жестом попросил перчатки у судмедэксперта и, натянув перчатку на одну руку, принялся по очереди открывать многочисленные ящики стола.

— Глухо, как в танке, — заключил он, стягивая с руки перчатку. — Видимо, этот гад все же унес ее с собой… Алина Николаевна, мы с вами пройдемся пока по соседям, может, кто что слышал или знает. А вы, госпожа ассистентка, пока, пожалуйста, приведите в чувство свидетеля.

* * *


— Я был пиар-менеджером Лоры и Гриши. Продвигал их, писал о статьи, занимался рекламой… Гриша был моим школьным другом, а несколько лет назад он предложил мне работу и не смог отказать. Лора, насколько я зна…

— Лора — это Лидия Ивановна Калинина? — уточнил Олег, щелкая по клавишам компьютера, записывая показания свидетеля.

— Да, да, это она.

— Так и называйте ее, как положено, а не Лорой. Это для вас она была Лорой, а для протокола она — Лидия Ивановна Калинина. Извините, что перебил. Продолжайте.

— Насколько я знаю, Лидия Ивановна Калинина была лишь фиктивной женой Гриши. На самом деле он любил мужчин, а женился лишь для того, чтобы не было молвы. Лидия ходила, как говориться, «налево», да и у Гриши были свои… кхм… связи. Гриша был довольно-таки вспыльчивым человеком, и они с Лидой часто ругались, причем буквально на пустом месте. Да и свой гнев он срывал не только на жене, но и на работниках. Вчера они как раз крупно поссорились прямо в гей-клубе. Кричали, ругались, перепугали всех, кого только можно было. Я зашел в его кабинет, чтобы сказать им, чтобы они вели себя потише, но в ответ был послан ко всем чертям. А сегодня утром ни Гриша, ни Лида не пришли на работу. Телефоны у обоих молчали. Я поехал к ним, чтобы узнать, в чем дело. Мне никто не открыл, и мне пришлось открыть дверь своим ключом, что когда-то дал мне Гриша. Первое, что я почувствовал — это жуткий запах газа и духов Ло… Лидии. Я сначала было подумал, что они отравились газом, прошел на кухню и перекрыл его, а потом отправился по комнатам искать Калининых. А нашел… А нашел… — он вновь принялся всхлипывать.

— Алина Николаевна, воды, — приказал Кузнецов.

Я подала свидетелю стакан с холодной водой и он, жадно взяв его двумя руками, в мгновенье осушил его.

Олег поставил на печать файл с показаниями. Принтер громко заурчал, но все же вскоре выдал несколько листов с печатным шрифтом.

— Вот здесь напишите, пожалуйста: «Мною прочитано, с моих слов записано верно» и поставьте подпись.

* * *


— Опять никто ничего не слышал, опять никто ничего не знает, — Олег крутанулся в кресле. — А между тем по улицам бродит маньяк-потрошитель, который рубит людей на мясо. А, Алина Николаевна, как вы думаете, стоит ли нам позволять ему разгуливать на свободе?

— А ты уверен, что всех жертв убил один и тот же человек?
Примечание к части

И только сейчас я поняла, с кем у меня ассоциируются Олег и Алина.
#не_все_поймут
http://cs620318.vk.me/v620318345/14ba2/O5HxVkJqtEU.jpg
Часть 8

— Что ты хочешь этим сказать? — следователь прищурился и вновь крутанулся в кресле.

— То и хочу сказать. Что если тут не один убийца, а несколько? Не в том смысле, что они работают группой, а в том, что для каждого есть отдельный мотив и отдельный человек, который их решил убить. Например, у этого свидетеля, как его фамилия, кстати?

— А при чем здесь он? Ну, допустим, Курицын.

Я прыснула. Олег посмотрел на меня как на идиотку. Ну, конечно, ему-то не понять, что я про себя его «цыпленком» окрестила.

— Смех без причины — признак дурачины, — чуть растянуто проговорил он.

Я лишь отмахнулась и стала выдвигать свою версию:

— Смотри, этот Курицын был продюсером нашего Калинина и его этой самой Лоры. А вот если бы Калинин решил разорвать контракт с ним? То Курицын явно остался бы не в выгоде от этого. Ну, и, поняв, что он может потерять от этого выгоду, решает убить Калинина. И тут в момент убийства входит Лора, которую он и подстрелил. Не стоит исключать и такой вариант. Ну, а «Нэнси» попросту, как мы и предполагали — загнулась от передоза. А вот с Серебрянской будет сложнее… — увлекшись, я и не заметила не только, что я несу, но и то, что я своим трепом зашла слишком далеко, как супергероиня-детектив из дурацкого отечественного сериала.

Олег, глядя на это, казалось, разрывается между двумя эмоциями — между тем, чтобы впасть в раздумья и тем, чтобы заржать. Может, конечно, со стороны мои речевки и выглядили смешно, но я ведь дело говорю!

— Так, так, стоп, Журавлева, не гони лошадей, — он повернулся к столу и принялся крутить в руках шариковую ручку. — Если исходить из твоей теории, то главной подозреваемой в убийстве Серебрянской… Являешься ты. И не надо смотреть на меня вот такими вот глазами, — Кузнецов округлил глаза, что заставило меня давиться от смеха, несмотря на всю серьезность ситуации. Уж очень это выглядело забавно. — Именно ты отвозила ее до дома, именно у тебя был мотив — избавиться от надоедливой практикантки, что прожужжала тебе все уши. Твоя версия, конечно, имеет место быть, но тогда я должен арестовать тебя. Если тебе так хочется, я, конечно, могу закрыть тебя в обезьяннике, но, думаю, ты от этого будешь не в восторге. Так что ищем неведомого убийцу.

Мда, а вот о таком повороте событий я как-то и вовсе не подумала. София, конечно, уши мне прожужжала все, причем очень даже хорошо, но чтобы избавляться от нее этого мотива было бы мало. А вот если бы я была причастна к делу «Нэнси», тогда бы да, я могла бы, но так…

— А если исходить из того, что Серебрянскую прикончил кто-то, кто причастен к делу «Нэнси», а Калининых замочили конкуренты или даже этот самый Курицын? — выдвинула новую теорию.

— Ну, это уже ближе к реалистичному. Нужно бы съездить в дом престарелых к бабке нашей «Нэнси», расспросить ее. Но это надо сделать чуть позже. Сейчас нужно попытаться хоть как-то с Калиниными разобраться. И, да, почему ты привязалась к этому Курицыну?

— Никто к нему не привязывался! Я просто привела пример!

— Ладно, черт с ним, с этим Курицыным. А если убийца все же один, то что? — мужчина отложил в сторону свою ручку. — Я изначально и предполагал, что убийца был один, ибо живем мы… Тут. Но ты, откровенно говоря, заставила меня в этом усомниться.

— А если убийца один, то какова тогда теория? Наш «мистер икс» тихо-мирно выпиливает молоденькую наркоманку, а затем продолжает жить спокойно. Потом, когда в его дворе появляется практикантка, сующая нос не в свои дела, он начинает злиться. А когда она появляется ночью в его дворе — убивает ее. Затем из газет он узнает, что свидетелем убийств является владелец гей-клуба, заявляется к нему домой и убивает и его, и его «жену», как ненужного свидетеля? — я встала из-за своего стола и пересела на стул для «посетителей», что стоял около стола Кузнецова.

Переговариваться через весь кабинет было не очень удобно. Да и так проще будет, если нужно будет что-то показать.

— Примерно так. Но хотя, я все больше и больше убеждаюсь в правдивости твоей версии. В той, где наркоманку и Серебрянскую замочил один чувак, а Калининых — другой. Калинины были личностями довольно-таки известными и у них, конечно же, были конкуренты. Не стоит исключать, помимо варианта с конкурентами и их киллерами вариант с любовниками. Почему бы любовнику так называемой Лоры не убить ее мужа, пусть и фиктивному, что мешает им жить спокойно и счастливо? Ну, а Лору он убрал, когда она заявила, что заявит в полицию. Аналогично можно предположить и с Калининым — отвергнутый любовник решает отомстить, а жену убирает как свидетельницу. Тут уже нужно будет покопаться в их биографиях. Ох, как я не люблю это дело… — он вновь взял со стола ручку и принялся перебирать ее в руках, откручивая и закручивая колпачок, периодически вытаскивая стержень.

— Ты прямо как в дешевом романе — все к любви сводишь, — рассмеялась я.

Олег смутился, но все же улыбнулся, понимая, что подобный сюжет явно списан с какого-нибудь бульварного романчика.

— Но не стоит отрицать даже такую теорию, — сказал он.

— Конечно, не стоит, — согласно кивнула я. — Тем более, я ее и не отрицала.

И в этот момент… Я и сама не знаю, что произошло. То ли замученная муза посетила мой бренный разум, то ли вредный мозговой червяк активно начал свою деятельность, то ли вот мне проснулся автор детективных романов, то ли всплыл в памяти дешевый бульварный роман, то ли что-то еще… Но в моей голове возникла такая мысль, что тараканы в голове стали аплодировать стоя.

— Слушай, а если дело не в этом? Если наших убитых между собой связывает что-то еще?

— Это намек на то, что нам нужно будет активнее копаться в чужом грязном белье? — он поднял бровь.

Не знаю, где он этому научился, но я так тоже хочу уметь!

— Да! Хотя я, в принципе, предложила бы начать с малого.

— С малого? И с чего же?

— Да хоть с характеров! Дай-ка мне сюда лист бумаги! — я, не спрашивая разрешения, буквально из-под носа Кузнецова взяла бумагу и выдернула у него из руки ручку. — Смотри, начнем с Калининых.

Я крупно и размашисто написала на листе «Калинин» и «Лора».

— Курицын описывал Калинина как довольно-таки раздражительного человека, который чуть что, сразу же впадал в гнев. Так почему бы гнев, направленный на окружающих, не мог послужить причиной убийства? — я записала напротив «Калинина» слово «гнев». — Лора тоже запросто может быть не лишь случайным свидетелем убийства! У нее вон сколько хахалей было, и это несмотря на то, что она официально была замужем. Это же тоже может являться причиной, верно? — я написала «похоть» напротив «Лоры». — Ну, а с Серебрянской все более, чем просто! — записала на листе «Софья». — Она была слишком любопытной, все время лезла не в свое дело. Получается, любопытство… — я уже вывела буквы Л и Ю напротив «Софьи», как тут Олег сказал:

— Подожди, не торопись. Тем более, ты говоришь неправильно. Софья была больно горда всем — тем, что учится в юридическом, тем, что проходит практику, тем, что отправилась допрашивать свидетелей, ну и, соответственно — тем, что она отправилась допрашивать их самостоятельно, без чьего-либо разрешения. Выходит, что не «любопытство», а «гордость». И у тебя здесь «Нэнси» не хватает, дай сюда, — Олег забрал лист и ручку у меня и своим мелким, «полупечатным» почерком написал «Нэнси». — С «Нэнси» все гораздо сложнее, чем с предыдущими. Если я не ошибаюсь, то она была сиротой, жила с бабкой. А кто знает, какова ее бабка. Друзей у нее, вроде как не было. Девочка частенько впадала в депрессию, что и подсадило ее на иглу. Поэтому, думаю, здесь стоит записать «уныние».

— Мда, странноватый списочек выходит… И, по-моему, бессмысленный. Зачем я вообще это ляпнула? Только зря время потеряли! — я бессильно уронила голову на столешницу. Надо же было быть такой дурой!

— А я, кажется, понял, что это!

— М? — я удивленно посмотрела на своего коллегу.

— Это список семи смертных грехов. Ну, конечно, не семи, но все равно… Какие они вообще? По-моему, гнев, лень, гордость, обжорство, похоть… И еще что-то, если я не ошибаюсь.

— Сейчас узнаем! — я подошла к компьютеру Олега и, буквально вытурив из-за стола его бедного-несчастного, принялась стучать по клавишам, вбивая в строку поиска «Семь смертных грехов». — Главные грехи, или коренные грехи — термин, которым в христианском богословии называют основные пороки, порождающие множество других грехов: гордыня, алчность, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, лень или уныние, — прочитала я, а после подняла взгляд на Кузнецова: — Получается, ты был прав. И этот список — грехи наших жертв. То есть…

— То есть наш убийца — взбрендивший церковный фанатик. И искать этого придурка надо по церквям и монастырям.

— Ты просто читаешь мои мысли.

— Завтра начнем, — и он зевнул. Я вспомнила, сколько бессонных ночей уже было и мне тоже до жути захотелось зевать.

— Ага. Тем более, что завтра воскресенье, типа святой день, вряд ли он кого-то рубить будет в воскресенье. А нам надо бы выспаться, — и я тоже зевнула, прикрыв рот ладонью.
Часть 9

Мы переглянулись и рассмеялись.

— Да, видимо у нас точно крыша от недосыпа едет. И при этом она о-о-о-очень громко шуршит шифером, — сказала я, закрыв вкладку со статьей о семи смертных грехах.

— Ну, зато мы сможем запросто пройти кастинг на роль актеров, если какой-то полоумный все же решит экранизировать книги Донцовой, — кивнул Олег и чуть толкнул меня в бок, мол, слезай с моего места.

— Допустим. А ты-то откуда знаешь? — я посмотрела на него с прищуром, вроде я узнала его постыдный секретик о том, что он на досуге почитывает детективы Донцовой.

— Добрые люди рассказали. Ну, диалог, конечно, шикарен вышел! «Значит, надо облазить все церкви»… Надо же было такое удумать! — Кузнецов уже открыто угарал. Да, обстановку мы славненько разрядили…

— Харе ржать, — я откинулась в кресле коллеги (оно, как оказалось, гораздо мягче моего). — В городе людей убивают, а мы тут ржем.

— Ладно, действительно, хватит… — согласил он со мной. — Ну, вообще, если призадуматься, то доля правды в этом всем есть. Но процент мизерный. Да и не может все быть настолько просто — у нас же дело не по сценарию книги Донцовой, в конце-то концов! Плюс, на дворе, извините меня, не средневековье, чтобы за смертные грехи священникам карать. Разве что какой-то чокнутый придурок возомнил себя инквизитором…

— Нужно поднять всю документацию насчет сбежавших из психиатрических больниц и якобы вылечившихся за последние несколько лет. Вдруг там было длительное «просветление», — я лениво зевнула. Недосып все же сказывается. И сонливость вечная, и нервы ни к черту…

— Да, нужно подать заявку, чтобы к понедельнику нам уже все сделали. А завтра придется снова покопаться в биографиях. И знакомых допросить. Все же мы, как-никак, обязаны показания со знакомых Калининых. Но это уже завтра.

— Полностью поддерживаю насчет завтра, — и я зевнула еще раз для пущей убедительности. — Я уже нормально не спала черт знает сколько. Спать хочется больше, чем жить.

Олег захлопнул папку, в которой пока что было лишь пара листов, написал черным маркером на форзаце трехзначное число и убрал ее на полку.

— Но завтра нужно прийти и разобраться. Сама понимаешь — за два дня хоть что-то в деле не прояснилось, считай, новым висяком обзавелись. Выключай пока комп, Алин, —Кузнецов смел ручки в ящик стола и попытался собрать все разбросанные бумажки в подобие стопки. — Тебя подвезти, кстати? — следователь забрал с вешалки, спрятанной в углу, свое пальто.

— Да, подвези, спасибо, а то я без машины сегодня.

* * *


За два часа нудного допроса под шмыганье носами подруг «Лоры» и нервозности работников Калинина мы порядком устали. Хорошо, хоть мозгов хватило допрашивать по одиночке, а не вместе — иначе бы мозги кипели у обоих.

Ну, а что мы, собственно говоря, узнали? То, что Лору продвинул ее богатенький папочка, который вскоре обанкротился, из-за чего «бедняжке» пришлось выйти замуж за парня-цвета-неба? Или то, что Калинин сначала был по уши в кредитах, а потом все же выпутался из них и разбогател?

Ничего интересного. Одна банальная повседневность. Правда, одна уборщица из гей-клуба (у которой, к слову, просрочена регистрация), упомянула, что Калин ни дня не мог прожить без того, чтобы не накричать на кого-нибудь.

«Уж очень он был вспыльчивый человек. Кричал все, кричал, бумажками бросался… Но еще он добрый был, как успокоится. Всегда премию мне выписывал, старую куртку своей жены отдал. А она вообще шлюхой была! Гуляла направо и налево! Ууу, мразь!», — сказала она мне. Ну, последнее мы и без нее знали.

Зато прояснилось хоть что-то. Хотя бы то, что Калин был вспыльчив, что может являться мотивом для убийства. Но раз он потом добрел, как мне сказала уборщица… Вряд ли из-за этого кто-то бы мог убить. Нужен мотив посерьезнее.

Но, вроде бы, он ни с кем не собирался рвать контрактов. Тогда, может, дело не в этом?..

— Что, глухо? — Олег зашел в кабинет, который он так любезно уступил мне, сам уйдя в допросную. В руках у следователя был серебристый ноутбук с гравировкой фирмы-производителя, явно прихваченный из дома.

— Как в танке, — я указала рукой на стопку распечатанных листов с показаниями, которые я еще не успела «подшить» к делу.

— Явный это висяк, Журавлева. Только зря выходной потратили…

— А может, мы изначально пошли по неверному пути? Может, все было так, как я предполагала? Помнишь мою теорию?

— Это ты о той теории о смертных грехах, о которой ты распиналась вчера?

— Нет, о другой. Подойди сюда. И кинь мне ручку, а то у меня все, похоже, подружки Калининой стащили.

— Лови, — Кузнецов положил лэптоп на стол и, достав шариковую ручку из ящика стола, не глядя кинул ее мне.

— Спасибо, — канцелярская принадлежность угодила мне прямо в лоб. Кузнецов случайно на снайпера не учился? — А теперь иди сюда.

Я вытащила из закромах чистый лист бумаги и нарисовала в верхнем левом углу кружок, внутри которого написала «убийца».

— Вот это, как ты и, надеюсь, догадался — наш убийца, — я даже нарисовала под подписью подобие смайлика с большими глазами и усами. Далее провела от «убийцы» в разные стороны четыре стрелочки и под первой написала «Нэнси». — Вся цепь событий началась с «Нэнси». Уж не знаю, чем ему помешала малолетняя наркоманка, но, тем не менее, ее он прихлонул первой, — под второй стрелочкой я написала «Серебрянская», а после провела еще одну стрелку от «Нэнси» к выше упомянутому пункту, а под самой кривоватенькой линией написала «свидетель». — Конечно, Серебрянская не была никаким свидетелем, но она активно лезла в дело, а это, согласись, весомый мотив, — аналогично я поступила и с оставшимися стрелками. Под одной написала «Лора», а под другой — «Калинин», а под нижними — «свидетель». — Калинин нашел труп Серебрянской, а Лора, как установил судмедэксперт, осматривающий место преступления, скорее всего, была убрана как свидетель, ибо ее труп был около двери. Так что тут, если копать глубоко, все началось с «Нэнси». А остальные лишь поплатились за то, что случайно увидели или узнали не то, что надо. Я же тебе это говорила уже. Неужели забыл?

— Да, забыл, прости. У самого в голове столько теорий крутиться, что я уже и не знаю, как и что думать. И что ты предлагаешь мне сейчас, после второго раза изложения своей версии?

— Как «что»? Нам нужно допросить бабушку «Нэнси»! Она-то должна хоть что-то знать! Давай сегодня съездим, все равно день впустую, а так хотя бы что-то, да узнаем.

— Только на этот раз едем на твоей машине. Итак у меня уже бензина прокатали больше, чем за год.

Если все-таки убийца — своеобразный инквизитор, что карает за смертельные грехи, — то я не удивлюсь, если он завтра убьет Олега и лезвием на трупе вырежет слово «жадность». Никак не удивлюсь.
Часть 10

Дом престарелых — то еще захудалое местечко. Здание уже вот-вот развалится, внутри — не лучше. Штукатурка посыпалась везде, где только можно было, потолки вот-вот, казалось, на голову рухнут.

И в дополнение всему этому — жуткая антисанитария. Грязные полы, которые, казалось, лет двадцать, если не тридцать, не мыл никто.

Ну, и хамский медперсонал — куда же без него?

— Молодой человек, девушка, куда вы пошли? Вы к кому вообще? Кто вам разрешал? — верещала молодая медсестра с белыми кудрявыми волосами. Голосок у нее такой визгливый-визгливый, аж по ушам режет.

Такое чувство, что у меня от него скоро мигрень разыграется. Да и у Олега, думаю, тоже. У него уже вон, глаз дергается.

— Девушка, сколько раз можно повторять? — Кузнецов развернулся на триста шестьдесят градусов. — Мы к Андреевой. Августине Филипповне.

— У вас назначено? Вы родственники? Вы вообще кто такие?! — продолжала она, не сбавляя голоса.

Следователь глубоко вдохнул. Нервы у него уже на пределе. Да и у меня, если честно, тоже.

Олег сделал длительную паузу. Считает до десяти, как я поняла. Он-то понимает, что на психованных нельзя кричать, этим можно сделать только хуже…

— Мы из полиции. Я уже трижды повторил. И даже показал удостоверение, — он говорил спокойно и мягко, словно психиатр с душевнобольным. В довершение он достал из кармана «корочку» и, открыв удостоверение, поднес его едва ли не к самому носу «болонки».

— А почему вы без бахил?!

* * *


— Боже, у вас весь персонал такой, или только медсестры? Девушка, я вам в десятый раз повторяю — мы из полиции. Нам нужна Андреева Августина Филипповна. Мы расследуем дело о гибели ее внучки. Проведите нас к ней, по-жа-луй-ста! — я уже десять раз пожалела о том, что предложила Олегу съездить в дом престарелых. И что не взяла валерьянки для выше упомянутой особы. Ибо мы уже полчаса торчим здесь, а кроме как «Вы кто такие?» и «Почему вы без бахил?» (ума не приложу, зачем они в таком сраче!) мы не услышали ничего.

— Так вот же она! — она махнула рукой на лавку в коридоре, на которой сидели старушка в застиранном и линялом халате и мальчик-подросток.

— Благодарим за помощь, — Кузнецов хотел было поклониться, но я пихнула локтем его под ребра. — Говоришь, чур, ты — я итак с медсестрами трепался!

Как дите малое, ей-богу! Тридцать лет — ума нет!

— Спасибо большое, Витенька, что навестил, не забываешь старуху, — женщина рассмеялась.

— Да было бы за что благодарить, Августина Филипповна. Я же делаю это не ради благодарности, а по доброте душевной. Вы же знаете, как я отношусь к вам, и как я относился к Лене… — он отвел взгляд куда-то в сторону.

Я бросила изучающий взгляд на Андрееву и на ее собеседника. Если со старухой мне доводилось беседовать раньше, то подросток был для меня лицом новым, незнакомым.

Он был альбиносом. Ну, или, по крайней мере, очень похожим на него. Светлые-светлые, словно обесцвеченные, волосы были взлохмачены и торчали в разные стороны. У него была бледная, практически прозрачная, кожа. Даже синеву вен было видно с моего расстояния в несколько шагов. Просто ангел, а не ребенок.

— Жаль, что к ней не зайдешь уже просто так в гости, — Андреева провела рукой по спине парня, ее глаза уже наполнились слезами.

— Августина Филипповна? — хоть я и говорила тихо, но мой голос прозвучал для них, словно гром среди ясного неба. — Я из полиции. Я хотела бы поговорить насчет гибели вашей внучки.

* * *


— Лена была очень хорошей девочкой, — вздохнула женщина, вытерев слезу, появившуюся в уголке глаза, — Я воспитывала ее с тех пор, как погибли в автокатастрофе ее родители — моя дочь и мой зять. Лене тогда было три года. Я старалась все свободное время проводить рядом с ней, но, к сожалению, девочка хотела и есть тоже, поэтому мне пришлось работать в два раза больше, чем раньше. В те годы я еще не была на пенсии. Все было хорошо до тех пор, пока Лене не исполнилось четырнадцать. Тогда она подсела на иглу. Я знала, что ее дружба с этим человеком до добра не доведет! Я ей говорила, чтобы она не водилась с ним! Ведь это именно он подсадил ее на иглу!

— Простите, я перебью вас, — в разговор влез Олег, делающий заметки в блокноте в красно-коричневой обложке. — О каком человеке вы говорите?

— Да об ухажере ее! Ему уже за тридцать было. Я его видела один раз, и то мельком. Высокий, волосы у него темные такие… Больше ничего не могу сказать. Я знала, что Леночка наркоманка, но не могла ничего с этим поделать. Она говорила, что повесится, если я не дам ей денег на новую дозу. И я разрешала ей продавать вещи из дома, лишь бы только спасти ее от петли. А однажды, ненадолго отойдя к соседке, я обнаружила холодный труп моей внученьки… — женщина зашмыгала носом и принялась вытирать набежавшие слезы.

— А вы помните, что было в тот день? Может, что-то особенное? — спросила я, боковым зрением следя за Кузнецовым.

— Да ничего особенного не было… Пошла, как обычно, к своему ухажеру…

— Это все, что вы можете вспомнить? Может, еще что-то было?

— Нет, это все.

Я вздохнула. Почему все не могут все записывать? Это бы облегчило жизнь скромному следователю!

— Благодарим за помощь. Как станет ясно — мы вам сообщим. Всего доброго.

Взяв сумку и Олега, я уныло поплелась к выходу. Ну, вот, зря только потратили бензин и нервы. Ничего нового не узнали. Ну, почти. Разве что о том, что у «Нэнси» был ухажер. Который старше ее в два раза.

— Ну, и как вам нравится эта примерная девочка? Завела себе педофила, сидела на игле… Чудо, а не ребенок, — сразу же высказался мой коллега, как только мы отошли на приличное расстояние от Андреевой.

— Ну, да, история действительно странная. Этот педофил явно играет не роль второго плана… Нужно попытаться установить его личность и допросить. Это раз. А два — он по статье 134 пойдет, как пить дать.

— Извините, а вы же из полиции? — из-за угла, словно черт из табакерки, вышел подросток, что совсем недавно разговаривал с Августиной Филипповной.

Голос у него был еще совсем детский, не сломавшийся. Говорил он тихо, чуть запинаясь от стеснения. Не зря я его в первый раз сравнила с ангелом.

— Да. А ты что-то знаешь? — я внимательно оглядела паренька с ног до головы.

— Я хочу лишь вам сказать, что Ленин ха… ухажер продавал ей наркотики.

— То есть, помимо педофила, он был и наркодиллером? — переспросил Кузнецов.

— Именно.

— А описать его сможешь? — я достала из сумки блокнот и ручку.

— Ну, он высокий был… — он поднял темно-серые глазенки к потолку, пытаясь вспомнить все как можно точнее. — Волосы у него светлые…

— Светлые? Ты точно уверен? — я, не переставая делать почеркушки в блокноте, подняла на него взгляд.

— Абсолютно. Я видел их с Леной с расстояния чуть больше метра.

Мы с Олегом переглянулись. Странно это все. Старуха говорит о брюнете, паренек — о блондине. Может, кто-то из них страдает дальтонизмом? Или это были просто разные люди?

— Ну, что ж, спасибо тебе за информацию, — я написала на листе свой номер, а после, вырвав его из блокнота, отдала подростку. — Если вспомнишь что — звони. Как тебя зовут хоть?

— Вилор я. В честь дедушки.

— Лицо у тебя знакомое больно, Вилор… Мы раньше нигде не встречались? — Кузнецов закатил глаза, бормоча себе под нос что-то вроде: «Ох уж эти бабские штучки».

— Вряд ли. Я бы запомнил. До свидания, я пойду!

— Всего доброго, — кивнула я, наблюдая за удаляющимся Вилором.

Все же это как-то странно — один говорит одно, другой — другое… А в конце и вовсе окажется, что он был рыжим. Чудеса в решете…

— Алин, ты все еще уверена, что все идет от «Нэнси»? — спросил Олег, чуть приподняв одну бровь.

— Да я уже и сама не знаю… — вздохнув, ответила я. Сейчас, после полуторачасового «болтания» по дому престарелых я уже сомневалась насчет того, что меня вообще Алиной зовут, не говоря уже о своей теории.

Мы так и стояли в замешательстве посреди грязного коридора, активно обсуждая и споря о показаниях Андреевой и Вилора. Потом рядом с нами нарисовалась бабка в заплатанном и застиранном халате. Сначала она хотела было нас прогнать, а потом, узнав, что мы из полиции, начала причитать и жаловаться на хозяина дома престарелых, что он, такой-сякой, всю пенсию из стариков вытягивает.

И нас буквально тут же, взяв под белы рученьки, бабуськи потащили к хозяину. Или директору, кому как больше нравится.

Пришлось, для того, чтобы утихомирить разбушевавшихся женщин, поговорить и с ним… Он, кстати, оказался высоким мужчиной, которому на вид было чуть за тридцать, со светлыми, чуть отливающими рыжиной, волосами. Не, ну не совпадение ли?
Часть 11

— Господи, Адочка, это, наверное, дорого все! — всплеснула руками старушка, когда заглянула в пакет, принесенный ей девушкой с темными волосами.

Я стояла чуть поодаль, дожидаясь, пока Олег окончит разговор с директором. Я бы посидела бы еще там, если бы мне не стало плохо от запаха табака и его парфюма. Теперь приходится стоять в коридоре, облокотившись спиной о прохладную стену.

— Да не волнуйся, ба, я заработала, — с улыбкой ответила девушка. Она явно лукавила: рукав теребила и отвела взгляд куда-то на стену, чуть выше уровня глаз женщины. — Я работу хорошую нашла, много времени, правда, отнимает, но зато платят прилично.

— Дай бог, раз хорошая, — кивнула она. — Хоть бы не обманул тебя там кто, внученька.

Я могла бы еще бесконечно долго вслушиваться в этот разговор, но тут из кабинета владельца вышел Олег собственной персоны и, чуть толкнув меня между лопаток, недвусмысленно намекнул, что пора бы и уходить. А если быть точнее, то…

Он стоял прямо за моей спиной. Я чувствовала его дыхание на своей коже. Она было столь горячим, что обжигало. И он тихим шепотом произнес:

— Алин, кончай бадягу, домой хочу, жрать охота.

А мне, видимо, пора прекращать чтение литературы вроде «50 оттенков серого». Ну, или просто спать побольше.

Я вышла на крыльцо и носом потянула свежий воздух. Наконец-то мы снова встретились! В доме престарелых, признаюсь честно, запахи не ахти.

— Ну, так что сказал тебе этот «ужасный человек»? — спросила я, застегивая куртку.

— Да ничего особенного, сказал лишь то, что здесь самые лучшие условия. Ну, да, видели мы, какие там условия, — хмыкнул мужчина. — Ну, что, теперь по домам, надеюсь? Есть хочется больше, чем жить.

Только о еде и думает… Я тоже, между прочим, есть хочу, но не ною ведь!

— Пошли, — кивнув, достала из сумки ключи от машины.

Мы прошли вдоль здания. С крыши периодически за шиворот капала вода, заставляя меня поежиться, а Олега — выругаться.

Были слышны приглушенные голоса, которые заглушал отзвук наших шагов.

— Слышишь, ты, еще раз убежишь без разрешения — я тебя в разных мешках в лес отвезу, ты меня поняла? — мужской голос. Грубый, прокуренный, словно у маньяка из детективных сериальчиков.

— Да кто ты вообще такой, чтобы мне указывать, что мне и как делать?! — это уже женщина. В голосе слышны знакомые нотки, но сказать точно, где я его слышала — не могу.

— Ты вообще всего лишь шлюха… — и после этого раздалась звонкая пощечина.

— Да что у них там, черт возьми, происходит? — не выдержав, проворчал следователь и ускорил шаг, направляясь в сторону, откуда звучали голоса.

Темноволосая девушка, что я видела раньше в доме престарелых и высокий светловолосый парень, одетый в кожаную куртку. Он держал ее за волосы, но, как только в его поле зрения появился Олег, предпочел отпустить ее.

— Что у вас здесь произошло? — он смотрел на них, как на умалишенных. А я же лишь выглядывала из-за плеча коллеги, словно маленькая девочка из-за спины отца.

— А у нас это, — девушка заправила за ухо прядь волос и облизнула кровь с губ, — Семейные разборки, ага.

Ничего себе, семейные разборки. У нее губа разбита и на всю щеку красноватый отпечаток ладони. Да если бы у всех так «семейные разборки» проходили бы — у нас полгорода бы лежало в могиле из-за бытового убийства, а вторая половина сидела бы по выше упомянутой причине.

— Он вас избивал? — прищурившись, спросил следователь. — Мы из полиции, заявление, если что, быстро составим.

— Да нет же, говорю — все в порядке. Дэн, подтверди, что все в порядке. Мы просто повздорили немножко.

Мы сделали вид, что поверили им. Хотя странная парочка все же вызывала у нас подозрения. Особенно эта фраза… «Я тебя в разных мешках в лес отвезу»… Понятно, что отвезет не на зайчиков-белочек посмотреть!

Но, знаете, нам, честно говоря, было совсем не до этой парочки.

Не хочет она подавать заявление о побоях — и не надо. У нас итак дел выше крыши. По городу убийца бродит, что расчленяет ни в чем не повинных людей, а тут — из-за каких-то семейных разборок…


Ехали мы в машине молча. Приглушенно играло «Ретро.fm», был слышен шум проезжающих машин… Но не было разговоров. Мы словно оба вообще забыли, что такое речь.

— Ты живешь все там же? — стало первым, что я произнесла.

— Да.

Не секрет, что мы оба были погружены в раздумья, но мысли у нас все же были общими. Кто, черт возьми, этот убийца? Кто этот педофил-наркодиллер? И связан ли он каким-либо образом с маньяком? Как жаль, что все сейчас для нас закрыто занавесом.

— Приехали.

— Спасибо, Алин, — он чмокнул меня в щеку и вышел из машины, при этом громко хлопнув дверью.

Я пробурчала что-то насчет того, что это не холодильник. Но долго ворчать не хотелось, хотелось поскорее приехать домой и, наконец, поспать.

Но поспать не удалось и в этот раз.

Ночью я проснулась от входящего вызова. Снова труп.

* * *



— При погибших обнаружены документы на имя Трофимовой Ады Викторовны 1989 года рождения и Макарова Дениса Васильевича 1986 года рождения. Алин, ты вообще записываешь?!

— А? Да, да, записываю, — я зевнула и потерла покрасневшие от многочисленных бессонных ночей глаза. Я попыталась записать то, что мне сказал Олег, но кроме кривоватых каракуль ничего не вышло.

Санитары уже упаковывали в труповозку два черных мешка.

За что он на этот раз решил открыть охоту? Оба погибли от огнестрельных ранений… А меткий чувак — с одного выстрела завалил… Девушке попал в район солнечного сплетения, парню — прямо в сердце. За что же он над ними так поглумился? Они вроде свидетелями по делу не проходили…

— Нет, все же цепочка идет не от «Нэнси», — вздохнула я, убирая блокнот в сумку. — Или от «Нэнси», но тогда убийц двое.

— Или у нашего маньяка и вовсе завелся подражатель, — следователь тоже издал вздох, глядя, как погружают в труповозку тела. — Это тогда полная жопа будет.

Я промолчала. Поддакивать не хотелось, а спорить и доказывать что-то свое сейчас было не уместно.

Мои глаза очень болели, словно в них залили жидкого мыла. Организм, уставший от недосыпа, требовал хоть несколько часов сна. Кузнецов старался держаться бодрячком, хотя и он уже весь иззевался, опуская в пол покрасневшие глаза.

— Пойдем в машину, — он дотронулся до моего плеча, чтобы убедиться, что я еще не заснула прямо стоя на этом месте.

Я кивнула и лениво поплелась к машине, шоркая подошвами поношенных кроссовок по асфальту. Убийство аж на другом конце города произошло… Радует, что хоть ночью пробок нет…

Села на заднее сидение и мгновенно же уснула, положив под голову собственную сумку и слушая какую-то «безумно интересную» эзотерическую передачу по радио.

Разбудили меня лишь тогда, когда мы подъехали к офису.

— Алин, вставай, приехали.

Я лениво села на сидении и разлепила глаза, сначала просто тупо уставившись перед собой, пытаясь понять, где я. Потом все же забрала сумку с сидения и вышла из машины.

На улице было еще темно. В воздухе витала прохлада, заставляющая поежиться и еще сильнее закутаться в куртку.

Ноги по началу не хотели слушаться, из-за чего я едва не споткнулась, проехавшись носом по тротуару.

Затем все же нашла в себе силы зайти в здание. Мрачновато кивнула дежурному и, забрав ключ от кабинета, прошла по длинному коридору, слыша в полнейшей тишине звук своих шагов и своего дыхания.

В кабинете, как обычно, было сухо и пахло бумагой. Я села за свой стол и, положив на него сложенные руки, уронила голову на свои предплечия.

— Не спи, замерзнешь!

— М? — подняла голову и, не открывая глаз, сдула упавший на нос локон.

— Нас ждут великие дела! Ну, а вернее — поиски информации на Макарова и Трофимову. А с утра пораньше еще и допрос свидетелей…

Я застонала, словно раненная в ногу антилопа. Где то спокойное время, когда я целыми днями ковырялась в бумажках и таскала Кузнецову кофе?! Я так скучаю по нему… По времени, в смысле.

* * *


— Интересно, интересно… — послышалось из-за соседнего стола.

— Что ты там нашел? — я отпила горький кофе из чашки и захлопнула свой ноутбук, в помощью которого я пыталась найти хоть какую-то информацию на Макарова.

— Трофимова не раз была поймана на занятиях проституцией. Несмотря на угрозу «пятнадцати суток» еще ни разу не сдала своего сутенера. Помнишь эту дамочку, наверное? И еще — ее бабушка находится в том же доме престарелых, что и бабка «Нэнси». Тебе не кажется это подозрительным?

— Кажется, даже более чем, — я подошла к коллеге и через плечо заглянула на его экран монитора. Смутно начала узнавать девушку с фотографии уголовного дела и ту темноволосую, что вчера разговаривала со старухой.

— Вероятность около пяти-семи процентов, что убийца либо является кем-то из медперсонала, либо посещал недавно стариков, либо имеет доступ к базе данных дома престарелых. А у тебя есть что-то на Макарова?

— Пока нет, я не искала еще.

— Так иди ищи, чего же ты ждешь!

Мы еще долго обсуждали, какие же все же отношения связывали Макарова и Трофимову. Мы ведь собственными ушами слышали, как он ей угрожал. А теперь они оба мертвы.

А может, это злобный брат-близнец Макарова? Да ну, бред.

Где-то в семь утра я уже была совсем без сил. Едва на ногах держалась. Олег даже разрешил мне прикорнуть на столе, на что я с радостью согласилась.

Ну, а что пока делать? Базы данных и «уголовки» по десять раз перечитывать ничего нового не даст, патологоанатом придет только в восемь, после чего можно будет звать друзей-родственников на опознание, друзей, кстати, тоже раньше восьми допрашивать нельзя. Пусть хоть люди поспят, раз не мы.

И все бы пошло по плану.
Вызвали знакомых, найдя номера в мобильных телефонах, дождались заключения патологоанатома, провели опознания, и все подтвердили, что это Макаров и Трофимова, и даже с некоторых людей успели снять показания…

Кстати, из показаний мы узнали, что Макаров и есть тот самый сутенер. И, по словам одной из подруг Ады, сама Ада была в него «безудержно влюблена» и ради него готова на все. Мда, судя по его обещанию увести ее в разных мешках — любовь была взаимна.

Все бы ничего.

Если бы вскоре не последовал очередной звонок.

И снова труп.

На этот раз — на кладбище.
Часть 14

— Неужели наш убийца решил начать ритуальные убийства? — натянутая из бельевых веревок пентаграмма на кладбищенской земле пропиталась кровью. Синеватое тело мужчины, без даже малейшего намека на одежду, со ставшими восковыми чертами лица и кистями рук, исполосованное ножами вдоль и поперек и словно залитое кровью.

Судмедэксперт обошел пентаграмму со всех сторон, пару раз щелкнул цифровым фотоаппаратом, и, подсвечивая экраном мобильного телефона записную книжку, сделал там несколько пометок. А после, устало зевнув, махнул рукой санитарам, чтобы они убирали тело.

Кинолог Павел, держа на поводке кавказскую овчарку, ходил по территории кладбища. Цезарь, так звали собаку, обнюхивал каждый могильный крест и памятник, но все же учуять ничего не смог — это я поняла по разочарованному выражению лица кинолога.

Санитары тем временем уже убирали тело. Судмедэксперт вбивал в землю, ограждая с каждой стороны по метру от места преступления, а после «соединил» колья между собой полосатой красно-белой лентой.

— Мда, только сатанистов нам для полного компота не хватало, — Олег говорил медленно, растягивая слова, словно жевал жевательную резинку. От каждого слова веяло усталостью, сыростью и презрением, передернутыми запахом кофе, мужского парфюма и мятной жвачки.

Да что там говорить — даже те, кто никогда не кажутся уставшими, тоже устают и, черт возьми, валятся с ног от усталости. И литрами пьют кофе, чтобы прогнать от себя невольно лезущие в подсознание частицы сна.

Все устают.

Даже те, кто, кажется, никогда не устает.

— Нет, — мой голос прозвучал как-то твердо для такого места. И почему-то очень громко, хотя я и старалась говорить, как можно тише. Следовало бы ожидать, что сейчас с громким карканьем подорвутся с места все вороны, что находятся на кладбище, что поднимется ветер, и задребезжит под ногами земля. Но нет. Ничего этого не произошло. Лишь несколько пар удивленных глаз посмотрели на меня. — В жертву не приносят человека, — а тут уже мой голос, сломленный усталостью и толикой страха, все же дрогнул, — а приносят лишь энергию. Энергия агонии, конечно же, самая сильная, но зачем резать кого-то, связывая пентаграмму, которая, к тому же, кривая, из простых бельевых веревок? Можно же добыть энергию и из себя…

Мои коллеги смотрели на меня, как на умалишенную. Разве что пальцем у виска не покрутили. Кузнецов изрек: «Пора вам в отпуск, Алина Николаевна», а все остальные лишь промолчали, но, судя по их лицам, были абсолютно с ними согласны.

Почему у всех все же такое странно представление о сатанизме? Распятые в пентаграммах трупы, свечи, козлы… Упомянули бы еще о поедании младенцев и распитии крови девственниц, тьфу ты, блин…

Настоящие сатанисты не пафосные лицемеры, что пишут Ave Satan на каждом доме, из-за которых и «поползли» подобные слухи. Они просто иные.

А сейчас, когда я говорю свою версию, на меня смотрят, как на маразматика.

Мне все же никогда не понять этот мир.

* * *


В крови жертвы ритуального убийства была обнаружена большая доза алкоголя. Родственники нашлись не сразу, лишь через неделю, помятая и лохматая женщина с синяками под глазами и запахом перегара принесла заявление о пропаже мужа. А потом, когда узнала, что он неделю уже в морге лежит, начала реветь в голос, приговаривать: «На кого же ты меня покинул» и обнимать холодное тело. С трудом она была оттащена от трупа своего мужа.

Мы с трудом допросили ее, внятных слов, конечно же, не вытянув. Нам стало известно, что погибший был заядлым алкоголиком и в тот злополучный вечер как раз возвращался с очередной попойки.

А больше мы не вытянули из женщины не слова, ибо она начала орать, захлебываясь слезами.

А вскоре произошло еще одно убийство. Точно такое же, разве что убита была женщина, руки которой были крестом сложены на груди, а по краям пентаграммы были огарки белых свечей.

По городу уже начали расползаться слухи о загадочной банде сатанистов, призывающих дьявола, о подражателе нашего маньяка, а также о «дьяволе» и «боге», карающих своими методов неугодных.

Но, знаете — слухи-то есть, но следствию они как эхо ветра в пустой пещере — красиво, загадочно, маняще, но ничего не несет. Мы так и остались, спустя две недели, у разбитого корыта, с толстыми папками уголовных дел и холодными трупами, исполосованных порезами.

Откровенно говоря, я все больше убеждалась, что орудовал один и тот же человек, который решил сменить «почерк» преступления. Хотя бы для того, чтобы запутать следствие.

Да и эти убитые тоже были не без грешка — алкаш и проститутка… Прекрасная пара…

Может, и правда — взбрендивший священник, что возомнил себя инквизитором?

Тогда он скоро будет и пожары устраивать, сжигая ведьм… Ну, или гадалок, что выдают себя за «потомственных ведьм».

— Выходи из раздумий, Лин. Впервые за долгое время мы уходим домой вовремя, возрадуйся.

И правда, — сегодня ни убийств, ни вызовов, ни свидетелей, ни допросов… Мы просто бессильны стали в этом. Мы ведь не маги и не волшебники — лишь простые люди с юридическим образованием. На нас уже давит начальство, нам вызывают подкрепление, но… Все бессмысленно. Словно за собой местный Джек* не оставляет следов, доступных человеческому взгляду и даже нюху служебной собаки.

Невидимка…

— Да, давно такого не было, — кивнула я и захлопнула ноутбук. — Наконец-то мы отоспимся за все то время, что нам не удавалось поспать.

— Да, лишь бы никакая сволочь сегодня не сдохла, — согласился Олег.

— Подвезешь меня? А то я сегодня без машины…

— Расхитительница бензина, — усмехнулся Кузнецов. — На пятнадцать суток бы тебя за это. Поехали, черт с тобой.


А уже в машине я получила сообщение от Антона, известившее о том, что у него прошла посадка на самолет. Я ударила себя по лбу, вспомнив, что он мне говорил о каких-то важных переговорах в другом городе.

— Что ты бьешь себя по лбу, если за двадцать с лишним лет мозгов не появилось, то и сейчас не появится, — следователь припарковал машину и нажал на тормоз. — Выходи, приехали.

Я кивнула и принялась копаться в сумке, в поисках ключей от подъезда и, соответственно, от квартиры. Пришлось даже вытряхнуть все содержимое сумки себе на колени, и засветить перед Кузнецовым своей помадой, средствами гигиены, а также прочего хлама в сумке. Я едва не плакала.

— Ключи забыла? — кивок. — И Антон уехал? — снова кивок.

— Горе ты мое луковое, — мой коллега громко вдохнул, — Поехали ко мне, что ли, не на улице же тебе ночевать. Собери только весь хлам, что ты раскидала по моей машине, а то не охота собирать всякое в ярком целлофане по всему салону.

* * *


Я сидела на кухне Олега, одетая в его рубашку, которая доставала мне до середины бедра. Непривычно как-то… Словно между нами было большее, чем просто совместная работа.

Олег крутил в руках чашку, от которой исходил пар, и периодически отправлял в рот шоколадные конфеты, освобождая их от ярких фантиков.

Мы сидели на его кухне, и пили ромашковый чай. Мы говорили обо всем: о книгах, о музыке, фильмах, поэзии, домашних животных, кулинарии, путешествиях и погоде. Мы говорили обо всем, что только приходило в наши глупые, уставшие и не выспавшиеся сознания. Мы говорили как аристократы восемнадцатого века, не используя жаргонизмов, ругани и современных словечек. Мы не позволяли себе ни прикосновений, ни задушевных бесед. Речь была суха и безэмоциональна, словно статья в энциклопедии.

— А ты краснеешь, словно школьница, — Олег улыбнулся, глядя мне в глаза.

Я дотронулась тыльной стороной ладони до своей щеки. И правда, горячая… Покраснела…

— Помилуй, я старая больная женщина, какая я тебе школьница, — рассмеялась я.

— Тогда мне уже давно пора умирать, — Кузнецов тоже не смог сдержать смех. — Сколько же лет нашей старой и больной женщине?

— Уже двадцать три целых, — улыбнулась и отставила чашку в сторону. — А сколько же лет тому, кому помирать?

— Уже целых тридцать. Много, правда?

— Порядочно, — кивнула я.

Надо же, семь лет разницы… Никогда бы не подумала… Я всегда думала, что меньше, если смотреть лишь на внешность, и больше, если смотреть на поведение. Семь лет разницы… Вроде и мало, и много одновременно…

— Пойдем спать, старая больная женщина. Никто не знает, какую свинью нам подложат завтра.

Я прекрасно понимала, о какой «свинье» идет речь, хоть этого и не было сказано вслух. И правда: никто не знает, что будет завтра. А мы оба уже с ног валимся от усталости и недосыпания, так что говорить что-то о разговорах до рассвета — бессмысленно. На месте бы не свалиться и не заснуть.

Олег подтолкнул меня между лопаток. Руки у него холодные, прямо ледышки, словно он только-только зашел с мороза в дом. Даже через ткань я чувствовала, как кожа на спине покрывается мурашками. Вот только ли лишь от холода?..

— У тебя руки холодные…

— Они у меня все время холодные, — кончики пальцев скользнули вдоль позвоночника, а после Кузнецов все же убрал руку, словно решив пожалеть меня.

— Говорят, что у людей с холодными руками очень доброе сердце.

— Неправда. — Он говорил твердо, хотя я слышала в его голосе немного иронии и поддевки над самим собой. — Сердца у меня вообще нет. А вот руки — холодные. Иди спать, Алина. Вдруг сегодня вновь придется встать среди ночи.

Он уступил мне свою кровать, даже любезно дал плед в красную клетку.

Я откинулась на подушку, от которой исходил еле ощутимый запах мужского парфюма.

Чужие руки коснулись моих волос, чуть поглаживая их.

А я улыбалась. Улыбалась засыпая, улыбалась сквозь сон, улыбалась проснувшись.

Вы хотите знать, что между нами тогда было?

Да ничего не было. Просто он ночью укрывал меня, утром заплел косу и в машине спрашивал, не мерзнут ли у меня руки.
Примечание к части

*Джек - имеется ввиду Джек Потрошитель.

Вот на такой флаффной ноте я и заканчиваю работу над фанфиком в этом году.
Поздравляю всех читателей с наступающим Новым годом, желаю всем счастья, успехов, удачи и вдохновения^^
Спасибо, что провели этот год со мной. Это для меня многое значило.
Спасибо вам^^
Часть 16

— Доброе утро, — кивнула я дежурному и машинально заправила за ухо прядь волос, выбившуюся из косы, заплетенной Олегом. Сегодня впервые за долгое время утро было действительно доброе.



— Алина Николаевна, там привезли несколько часов назад нашего Потрошителя кладбищенского.



И, правда — утро доброе. Как хорошо все же. И выспались, и убийцу без нас поймали… Так бы и работала целыми днями, да, боюсь, платить не будут.



— Его на кладбище выловили, когда он кошке горло перерезал. Сторож заметил и нас вызвал, — продолжал дежурный. — Мы уже не стали вас с Олегом Дмитриевичем беспокоить, решили, что вы со всем разберетесь утром.



Горло перерезал? Кошке? А не странновато ли это для убийцы, у которого уже две человеческих жертвы? С чего он вдруг на животных переключился? Во имя Сатаны и ритуала?



— А место преступления кто осматривал? Были ли там свечи, веревки, пентаграммы, — господи, да что они там еще кладут? — ножи?



— Да никто ничего не осматривал, Алина Николаевна! Кошку в мешок запихнули, этому «браслеты» надели и обоих в отделение.



— А как же…



— Так, Алина, и чего это ты развыступалась тут? На улице слышно, как ты верещишь! — в здание зашел Олег, одновременно убирая ключи от машины в задний карман джинсов.



Маска добродушного и несколько романтичного мальчика-подростка опала с него, как листья с березы, уступая безразличию, сарказму и некой грубости. На секунду даже обидно стало… Каким человек был наедине с тобой, и какой он с кем-то. Удивительно, как быстро он сумел подобрать нужную маску, а сейчас вновь показал свое истинное лицо.



— Олег Дмитриевич, так это… Поймали нашего монстра кладбищенского! — сказал дежурный, осматривая Кузнецова через мутное стекло.



— Как «поймали»? А почему не позвонили, не вызвали? — сразу же начал сыпать вопросами он. Ишь ты, почему не позвонили, почему не вызвали… Как будто не рад, что, наконец, выспался! — Кто вас вызвал? Свидетели есть? Место преступления осматривали?



И Олегу вновь поведали историю, которую уже поведали мне, уделяя особое внимание тому, как запихнули в мешок дохлую кошку.



— Кошку на экспертизу отдать. Передадите ее Алине Николаевне, она все сделает, — следователь сказал это нарочно, чтобы понаблюдать, как искривляется мое лицо от отвращения. Это же дохлая кошка! А мне ее руками трогать придется, пусть и через мешок! Трупы людей можно трогать, а кошек пусть сам на экспертизу отдает!



— Кстати, а где сейчас наш котоубийца? Надеюсь, вы его хоть в обезьянник додумались засунуть?



Дежурный некоторое время пораспинался, мол, — господа следователи, за кого вы нас принимаете? — сидит ваш голубчик давно в кутузке.



— Пойдем, Журавлева, навестим его, — меня потянули за рукав в сторону «зоопарка». Мои протесты о том, что мне нужно положить сумку и оставить куртку в кабинете были искоренены мгновенно.



Олег шел быстро, широкими шагами, при этом, успевая и тянуть меня вслед за собой. Выражение лица у него было довольное-довольное, разве что лапками он не потирал, как муха, севшая на вишневое варенье. Весь его вид прямо кричал: «Да-а-а!!! Наконец-то!!! Настал судный день!!! Я посажу его за решетку!!!». Ну, и еще парочку слов о том, что он великий, что он герой, и что Шерлок Холмс со своим дедуктивным методом перед ним на коленях стоял.



Я же молча шла за ним с каменным выражением лица, уже понимая, что вряд ли это тот, кто нам нужен. Убийца кошки — не убийца человека… Но с другой стороны — от убийства животного до убийства человека один шаг… Черт, запутала сама себя!



Уже подходя к обезьяннику, когда уже были видны решетки, которые у нас раз в три года выкрашивают черной краской, я почувствовала характерный запашок. Нет, ну, а что я, откровенно говоря, хотела? Кого привозят в обезьянники? Бомжей да алкашей. Вот и запах, конечно же, стоит не шибко приятный…



— Я туда не пойду, там воняет!



Олег посмотрел на меня, как на умалишенную, разве что пальцем около виска не покрутил.



— А что? Где ты собираешься его допрашивать? Прямо на койке, от которой за километр несет? Зови конвоя, пусть ведет его в допроску! А я пока куртку повешу…



И я, выдрав свой рукав из его руки, быстрым шагом (чтобы догнать не успели) направилась в кабинет. Кузнецов еще с минутку постоял посреди коридора, смотря куда-то в пустоту, а затем, смекнув, что в моих словах есть правота, направился куда-то.



* * *




Когда я вошла в допросную, на казенной табуретке, что оставляла занозы на заднице, уже сидел, сгорбившись, худой парень, одетый в поношенную одежду. Волосы, доходившие ему до плеч, были явно не чесаны несколько дней. А про то, когда их мыли в последний раз, я вообще молчу. Кожа у него была бледна, что даже сам граф Дракула позавидовал бы. Мутноватые, словно рыбьи, глаза впали. А в довершение к образу под глазами имелись серо-синие круги, в простонародье именуемые подглазинами. На стол он положил кисти — они были настолько костлявыми, что, казалось, это лишь кости, обтянутые желтоватое, словно мертвяцкой кожей. На тонких и длинных пальцах болтались два серебряных перстня.



— Ну, рассказывай, кто такой и зачем кошке горло на кладбище перерезал? — Олег уже вовсю вел допрос, положив на стол руки, сжатые в «замок». Я закрыла за собой дверь и села на стул, стоящий рядом с Олегом.



— А что говорить-то? — его хриплый голос разнесся по комнате для допросов, эхом отражаясь от стен, выкрашенных не то синим, не то зеленым. — И так знаете все, что еще говорить-то?



Олег собирался добавить что-то еще. Я видела, как побелели костяшки его пальцев и дрогнули губы, собираясь произнести что-то. Но всему помешала я.



— Представьтесь, пожалуйста, — мой голос был непривычно тих и нежен, особенно после грубых фраз Олега.



— Семен Станиславович Волков 1996 года рождения.



— Что вы, Семен Станиславович, делали на кладбище?



— Лишь пришел на могилу своей девушки.



— Своей девушки?



— Да. Андреевой Лены. Ее не стало полгода назад.



Олег присвистнул, а я поперхнулась. Снова «Нэнси»! Заколдованный круг! В какую сторону не поверни — все дороги к ней ведут!



— А что тебе кошка-то сделала, ублюдок? — вспылил следователь, глядя прямо в глаза Семену. Я погладила по плечу коллегу, шепнув, чтобы он успокоился.



Допрашиваемый молчал. Вращал свои кольца, поигрывал с цепью наручников, покусывал и без того искусанные губы, устремив водянистый взгляд перед собой, смотря словно сквозь нас.



— Где вы были два дня назад между одиннадцатью и тремя часами ночи?



— На работе был. Ночной сторож я на складе с рыбой.



— Телефон, адрес. Все, что известно, — Олег достал блокнот и ручку. Нам лениво продиктовали телефон и адрес, а после, шепнув мне, чтобы я позвонила и проверила, Кузнецов вырвал лист из блокнота и отдал его мне.



Я вышла из допросной и, вернувший в кабинет, набрала нужный номер. Как оказалось — некий Волков там действительно работает. И даже больше — в дни убийств на работе он был. Правда, вчера на работу он не явился. Ну, еще бы… У него были занятия и поинтереснее…



Вернувшись к Олегу, я сказала ему, что узнала. Он в свою очередь сказал конвою: «Уведите».



Как только мы остались одни, следователь сказал мне:



— Мутноватый тип.



— Знаю. Но мы не можем посадить его только за убийство кошки. А у нас нет доказательств, чтобы обвинять его в большем. Нам придется выпустить его.



— Но подписку о невыезде этот гад мне все-таки напишет! Смотри, Алина, поймают его на чем-нибудь — никакие твои слова не помогут. Сядет глубоко и надолго. Готовь пока документы, нечего языками чесать.

***


Вызов к нам поступил утром, когда я только-только вошла в отделение, вытирая ноги о мокрую тряпку, слушая ворчания нашей уборщицы с неизменным «ходют тут всякие!». Трель старого, оставшегося еще со времен СССР, телефона разнеслась по всему коридору, отдаваясь звонким эхом от стен.

— Дежурный.

Я, вздохнув, сошла с тряпки, понимая, что сегодняшний день спокойным не будет. И дай бог, чтобы нужно было выезжать на разборки к алкашам или подобрать с улицы труп бомжика, что отравился паленой водкой.

Не нужно нам больше убийств!

Металлическая дверь с еле слышным скрипом от несмазанных петель распахнулась. Через порог шагнул Олег Дмитриевич собственной персоной. Кивнув мне (а то мы раньше не виделись!) он уже хотел было пойти в кабинет, как вдруг…

— Ноги вытри! — голос уборщицы нельзя было перепутать ни с чьим. Только у нее, несмотря на предпенсионный возраст, был громкий и звонкий, не побоюсь этого слова, голосище, с характерным деревенским акцентом. Например, вместо «г» она произносила «х». То есть и без того карикатурная фраза, словно сошедшая из комедии по «Первому» звучала еще более карикатурною

Кузнецов, издав какие-то звуки, вперемешку со вздохами, начало лениво шоркать ногами по тряпке.

— Да, да, записываю, говорите адрес, — бормотал еще заспанный дежурный, царапая гелиевой ручкой бумагу.

— Что там такое произошло? — шепотом спросил следователь, сгорая от нетерпения. Дежурный лишь приложил палец к губам, мол, сейчас скажу все.

— Все понял, — он повесил трубку, а после перевел взгляд серо-зеленых глаз на Олега. — Олег Дмитриевич, тут у нас труп.

Я, не удержавшись, грубо и грязно выругалась, из-за чего получила неодобрительный взгляд со стороны коллеги.

— Чуяло же мое сердце, что сегодня будет все, не как у людей! И здрасьте-приехали — труп! Отличное начало дня, блин! Очередной висяк! И очередная морока со свидетелями! Надоело, увольняюсь я!

— Вы закончили, Алина Николаевна? Могу я спросить, куда надо ехать? — у Кузнецова сейчас было такое выражение лица, мол, я юрист, и я знаю, как заставить людей чувствовать себя виноватыми. А я ведь и правда почувствовала, как к щекам приливает кровь.

— Так недалеко отсюда, Олег Дмитриевич. На соседней улице, за мусорными контейнерами наш голубчик, — посвятил нас он, а затем, уже шепотом, добавил: — Надо же, прямо под отделением. Совсем обнаглели.

Про то, что наглость — второе счастье, я промолчу. Итак понятно.

Но самое обидное это то, что пойдут слухи, мол, совсем наша доблестная милиция-полиция обнаглела, прямо под отделение трупы подбрасывают, ай-яй-яй! А то, что мы не машины, да и с ног мы уже валимся от усталости, не волнует никого! Ну, зашибись, конечно!

Про личную жизнь я вообще молчу, с этими убийствами я забыла, когда мужа в последний раз видела. Так вся загвоздка в том, что начались подозрения, мол, а что если ты совсем не на работе пропадаешь?

Обстановка раскалилась, как подкова в руках кузнеца, после слов «бдительной» Соседки о том, что я в дни, когда мой благоверный был в командировке, дома не ночевала. Слова о забытых ключах, что были чистой воды правдой, прозвучали для него неубедительно. Так что наш брак держался на соплях, жвачке и честном слове. Если бы я еще могла появляться дома почаще, то все было бы гораздо проще. А то подозревают меня так, как я не подозреваю преступников.

— И, правда, Журавлева, прекрасное начало дня. Солидарен с тобой. Собирай манатки, пойдем любоваться дохляком. Надеюсь, что ты сегодня не завтракала. А то тебе придется убирать за себя самой, — меня легонько похлопали по плечу. Не могу понять, это забота у него такая или сарказм. Ни то, ни другое меня не удивит.

Я застегнула молнию на куртке, которую я уже успела расстегнуть, поправила лямку своей сумки, что болталась на плече и, десять раз пожелав сдохнуть тому ублюдку, что не дает мне выспаться убивает людей без разбору, вышла на улицу.

Тяжелая входная дверь громко хлопнула. От неожиданности я вздрогнула.

— Мда, и как тебя сюда взяли-то только, — вздохнул Кузнецов. Он стоял, облокотившись спиной о стену. — Так ты еще и копуша. Я тебя пока ждал, всю штукатурку спиной стесал. Будешь сейчас меня отряхивать, а то скажут, с какой попойки явились следаки.

— Может, следак? — переспросила я. Олег уже в это время повернулся ко мне спиной, нагло дожидаясь, когда же я отряхну его.

— Нет. Именно оба.

— Почему это? — отряхивая кожаную куртку от светло-персиковой штукатурки, при этом, стараясь сделать это как можно резче и сильнее, таким образом, мстя ему за все грехи.

— А ты себя в зеркало видела?

Я ударила его по спине, отчего следователь взвизгнул, словно поросенок Наф-Наф. Кузнецов, это уже чересчур!

— За что ты меня так?

— Заслужил! — ответила разозленная я. — А еще слово — составишь компанию тому трупаку! — гордо вскинув голову, (Нет! Я не обиделась!) я широкими шагами направилась в сторону мусорки.

Обычной мусорки, а не в той, где я работаю, если вы намекаете на это. Я работаю в ГОРОВД, запомните, пожалуйста.

— Вот дура… — раздалось мне вслед шипение.

— Кто обзывается — тот в морге разлагается! — и я для важности вида ускорила шаг, стараясь погромче цокать каблуками.

Не знаю, как это выглядело со стороны, но Олег ржал почище, чем колхозный конь.
Пожалуй, я бы тоже ржала, если бы так прошелся Олег. Кстати, об Олеге…

Он шел сзади медленным шагом. Поравняться со мной или же обогнать меня он то ли не желал, то ли боялся попасть под горячую руку.

Около контейнеров я оказалась очень быстро. По периметру уже была натянута бело-красная полосатая лента. Неподалеку была припаркована труповозка, а рядом с телом стояли носилки, на которых лежал пока что только черный мешок. Вокруг носилок бегали санитары, а чуть поодаль, скрывшись в тени, стоял кинолог с собакой.

Кузнецов сразу же поздоровался с Пашей за руку и перекинулся с ним парой фраз. Я же, решив побыть сегодня гордой, стала осматривать труп.

Длинные волосы, спадающие на лицо, перерезанное горло… Фу, мерзость!.. Грязный свитер с пятнами крови… Костлявые руки, на пальцах серебряные кольца… Неужели?..

Поборов отвращение, я отодвинула волосы, которые не были не испачканы в крови. Моему взору предстала душераздирающая картина.

Лицо жертвы было искажено гримасой ужаса, остекленевшие широко распахнутые глаза, взгляд которых устремлен куда-то в небо, разбитые губы искривлены в немом крике… Но сомнений нет. Это Волков. Никто иной, как он.

Я махнула рукой Олегу, жестами прося его подойти ко мне.
Он сказал что-то кинологу и пришел ко мне.

— Значит, он все-таки не причастен к убийствам, — следователь, вздохнув, почесал затылок.

— Жаль только, что ты понял это лишь тогда, когда его самого прикончили.

— Это твоя вина, если бы ты не сказала, что следует оформить подписку о невыезде…

— Ша! Это не то место, где нужно спорить — пожалей хотя бы санитаров — мы их задерживаем.

— Действительно, пусть упаковывают и везут в морг. Все равно ничего не найдем больше.

Я была абсолютно согласна с ним. Сделав несколько шагов назад, желая выбраться из «ограждения». Но не тут-то было. Задев носком сапога что-то, это что-то со звоном покатилось по неровному асфальту.

— Журавлева, мать твою, что ты как слон, — проворчал Олег. — Ищи теперь эту финтифлюшку сама.

— Да пожалуйста! — я уже готова была ползать на коленях в поисках этой хрени, лишь бы не ползать на коленях на пару с Олегом и не выслушивать его ругань.

Асфальт с утра был еще влажный. Через тонкую ткань джинсов это хорошо чувствовалось.

— Горе мое луковое, — Кузнецов тоже, в буквальном смысле этого слова, встал на четвереньки и взглядом принялся изучать бетонную поверхность.

— О, там блестит что-то! — и я радостно поползла к мусорному контейнеру, за которым что-то поблескивало.

Ага, как бы не так… Выкусите, Алина Николаевна. Крышка от пивной бутылки!

Я уже «ползла» было назад, как, задев мусорку, перевернула все на себя. И на мою бедную голову посыпались пустые бутылки, упаковки, уже упакованные мусорные пакеты… ДОХЛАЯ КОШКА?!

— Алина-а-а-а… — протянул Олег, сделав жест рука-лицо. Наверное, в мыслях у него лишь одно: «Я поражаюсь твоей тупости, Журавлева». А что я? Я случайно!

Скинув с головы пустую пластмассовую бутылку, я поднялась на ноги и отряхнула мокрые коленки.

— Больше не ищи ничего! Толку от тебя никакого, только портишь все! — сразу же развыступался мой коллега. То «сама ищи», то «ничего не ищи больше»… А говорят, у женщин логики нет.

— Почему никакого толка нет? Я вон, дохлую кошку нашла! Никакой благодарности!

Я заметила, как затрясся в смехотворном припадке кинолог. Да и санитары, отвернувшись, изо все сил сдерживали смех, но дрожащие плечи выдавали их с головой.

— Отойди вообще отсюда!

— Да отошла я уже! — я вылезла из-за бело-красной веревки и встала чуть поодаль. Кузнецов же остался ползать в поисках улетевшей фигни.

Минут через пять раздался радостный крик: «Наше-е-е-е-ел!!!». И я, и кинолог Паша, и даже любопытные санитары собрались вокруг следователя.

Олег держал на раскрытой, испачканной в грязи ладони, небольшую статуэтку кошки, выгнувшей спину дугой. Статуэтка была размером чуть больше моего мизинца и выполнена она была из металла, похожего на серебро. Или и вовсе из серебра.

— И ему горло перерезали, как той кошке… — тихо произнесла я, но четыре пары любопытных глаз тут же уставились на меня. — И статуэтка кошки… Ты понимаешь, что это не может быть совпадением?

— Надеюсь, что это действительно так. Ибо круг подозреваемых сужается.

— Кладбище частное, стоит проверить не только владельца, но и его окружение.

— Ты растешь в моих глазах. Ты уже не микроб Журавлева*, а уже целая инфузория.

Один из санитаров хихикнул, но тут же получил локтем в бок от второго.

— Олег, а дай-ка сюда эту штуку… — я забрала из рук следователя фигурку кошки и, подойдя к псу, потрепала его за ухом и сунула под нос статуэтку.

— Цезарь, миленький, ну, понюхай, — пес лишь жалобно заскулил. Я еще чуть-чуть поводила фигуркой у его носа, а затем, вздохнув, потрепала его по холке.

— Ай! Вот блин! — что-то острое спилось мне в указательный палец. Тут же выступила маленькая алая капелька крови.

— Осторожнее, Алина Николаевна, — тут же подоспел Павел и, чуть повернув ошейник, продемонстрировал мне, что он закреплен проволокой. — Порвался на днях, а новый купить ему все некогда. Вот и приходится думать самому на этот счет.

— Ладно, заканчиваем этот балаган. Труп в морг, статуэтку — на экспертизу, Цезаря — на колбасу, Алину — на виселицу. Разошлись все, в общем.
Примечание к части

*микроб Журавлева - не обращение, поэтому не выделяется запятой. Просьба не отсылать сообщения в ПБ на этот счет :)
Часть 17

Хозяин кладбища, если, конечно, его можно так назвать, Куприян Вячеславович Литвинов сорока шести лет от роду, широкими шагами мерил помещение. Кончики его коричневых усов, уже посеребренных сединой, нервно подрагивали. Уголки глаз были опущены вниз, что свидетельствовало о его усталости. Указательным и средним пальцами правой руки, которые были неестественного цвета от курения, он теребил пуговицу строгого пиджака.

Мы же с Олегом, как неугодные, ютились на потертом кожаном диване.

Пахло сыростью, плесенью, затхлостью. Словно сама Смерть решила заглянуть сюда на «огонек», оставив в память о себе свой запах. Хотя, можно сказать, это и есть дом Смерти. Ритуальное агентство.

Даже в кабинете директора выставлены венки и макеты гробов в масштабе один к десяти. Кругом черные ленты с золотистыми надписями «от родных и близких», «от друзей», «от семьи». Чертова реклама… От нее аж мурашки по коже пробегали и, казалось, что ты в гостях у тетушки Смерти.

— То есть вы говорите, что человека, который прирезал кошку на моем кладбище, убили точно также? — старался говорить он как можно более высокопоставленно, такая должность, как-никак, но все же было в его голосе и даже самом простом слове «прирезал» что-то такое, что веяло зековским прошлым. — Так еще и фигурку кошки подложили?

— Да. А так как информация не успела просочиться в прессу, то у нас есть все основания считать, что убийца один из ваших работников или так или иначе связан с кем-то из них.

Литвинов задумчиво почесал усы, забавно шевеля ими.

— Мы ни в чем не подозреваем ни вас, ни кого-то из вашего окружения, — продолжила за Кузнецова я, — Мы просто делаем предположения, опираясь на известные нам факты. Об этом не знал никто, кроме вас, ваших работников, возможно, вашего окружения и полицейских. Работники правоохранительных органов будут проверены позже.

— Конечно, я все понимаю, — кивнул мужчина, — И я могу прямо сейчас предоставить вам личные дела всех моих работников. Скажите, когда вам будет удобно поговорить с ними, чтобы я мог собрать их всех.

— Думаю, завтра, в это же время. Спасибо за помощь следствию, — сказал Олег, не дав мне сообразить что-либо.

— Хотите чаю? Вы, наверное, устали за целый день, вам перекусить стоит.

— Не откажемся, — кивнул следователь. Ну, конечно, кто бы сомневался!

— Витя-я-я-я-я!!! — сразу же позвал кого-то мужчина. От его зова я почему-то вспомнила исторические фильмы, в которых была показана Российская Империя до отмены крепостного права. На секунду я представила Куприяна Вячеславовича в халате и чепчике, кличущего слугу. От представленного мне стало так смешно, что пришлось закусить губу, чтобы подавить смех.

— Сколько раз можно повторять, Вилор я, — в комнату через приоткрытую дверь просунулась лохматая голова светловолосого мальчишки, в котором я сразу же узнала нашего собеседника из дома престарелых. Заметив нас с Олегом, он смутился, но виду не подал.

— Сделай два чая. С печеньем, конфетами и прочим.

Вилор кивнул и закрыл за собой дверь. Я сразу же встала с дивана.

— А где тут у вас руки помыть можно?

— Прямо по коридору и направо. Вас проводить?

— Не стоит, благодарю.

И я вышла из кабинета. Послышался щелчок, издаваемый дверной ручкой. Где-то в глубине было слышно, как Вилор гремит чашками. Туда-то мне и надо.

Пройдя путь до кухни, или как это здесь называется, я увидела множество закрытых дверей. Наверное, они здесь еще и живут. По крайней мере, похоже на то.

А вот и кухня. Подросток стоял спиной к двери, доставая что-то с верхней полки.

— Давай я помогу тебе?

От неожиданности он вздрогнул. Пачка печенья выпала из его рук и упала на белый кафельный пол.

— Вы меня испугали…

Вилор поднял пачку с красной каемкой с пола и, распаковав ее, принялся раскладывать печенье на блюдце.

— Прости, я не хотела. Я могу немного поговорить с тобой?

— Да, конечно.

— Ты знаешь что-то? О кошке, о последнем убийстве и о прочем.

— Ровно столько же, сколько и вы, даже, меньше. Мой дядя не посвящает меня в подобные дела.

— Вилор, — я посмотрела в его серые, по-детски наивные глазенки, — Если ты боишься что-то сказать, если тебя запугали, — то мне ты можешь сказать об этом. Никто никогда не узнает, что я узнала это от тебя.

— Я ничего не знаю, к сожалению, — он опустил взгляд в пол, словно почувствовал себя виноватым. — Если бы я знал что-либо — я бы давно рассказал бы вам обо всем. А так… Придумывать и врать я не хочу. Я просто не знаю. Угощайтесь, Алина Николаевна, — и он протянул мне блюдце с конфетами и печеньем.

Поблагодарив, я взяла одно печенье. Взгляд подростка скользнул по моей руке, задержался на золотой полоске обручального кольца.

— А у вас есть дети, Алина Николаевна?

— Дети? Нет пока. А к чему ты это спросил, если не секрет?

— Просто у вас обручальное кольцо, вот и стало интересно.

— А, это, — я засмеялась. — Да, я замужем. Вышла по глупости в двадцать лет за однокурсника.

— Так это прекрасно, разве нет? — Вилор взял с блюдца конфету в зеленом фантике. «Ромашка», кажется. — Любовь — прекрасное чувство. Мне о нем много рассказывали.

Рассказывали? Хотя, что в этом удивительного — он еще слишком юн. Сколько ему лет-то? Четырнадцать? Пятнадцать? Шестнадцать? Ребенок еще совсем. Ему учиться надо, а не о любви думать.

— Конечно, прекрасное, — согласилась я, машинально потянувшись за вторым печеньем. — Особенно, когда оно искреннее и взаимное.

— Такая любовь была у моих родителей… Искренняя и взаимная…

— Была?.. — непрошенный тихий вопрос бездумно сорвался с моего языка. Я даже подумать не успела, как… Надеюсь, я его ничем не обидела.

— Их убили, когда мне было пять лет. К сожалению, а может даже и к счастью, я плохо помню, какими они были. Но я все же помню самое главное — они любили друг друга. А еще сильнее они любили меня. Я помню тот день… Все произошло буквально на моих глазах…

— Извини… — я погладила его по плечу.

В мыслях прокручивала сводки новостей десятилетней давности, но разве я запомнила тогда что-то? Я ведь совсем ребенком была. Кстати, не мешало бы узнать — нашли ли убийцу родителей Вилора. А если нет — то сделать хоть малейшую попытку найти виновника. Зло, а тем более такое, не должно оставаться безнаказанным.

— Все в порядке, вам не за что извиняться, — внезапно он обнял меня. Я сначала ничего не поняла, а затем, обняв мальчика в ответ, погладила его по светлым волосам. Вилор был ниже меня, поэтому подобный жест дался мне без труда.

— Алина Николаевна, пожалуйста, не говорите моему дяде, что я был у Августины Филипповны. Он не хочет, чтобы я приходил к ней.

— Конечно, я не скажу ему. Это будет наша тайна.

— А Олег Дмитриевич? Он не расскажет?

— Я попрошу его, чтобы он не говорил об этом. Твой дядя не узнает, можешь не волноваться.

— Спасибо вам большое! Если бы он узнал о том, что я навещаю бабушку Лены — он бы запретил мне ходить к ней. А она осталась совсем одна, ей даже поговорить не с кем, кроме сварливых старух из «дома».

Я поразилась тому, как заботится подросток о бабушке своей умершей подруги. Словно он и вовсе ее родной внук.

Конечно, в этой ситуации можно понять и его дядю — Лена ведь была наркоманкой, кто знает, как ее воспитывали и чему вообще может «научить» ее бабка. Но даже дети из «моего времени» не могли бы поступить также, а тут… Светлое и доброе пятнышко в мире эгоистов и людей с зачерствевшими сердцами. Настоящий ангел. Даже внешне он словно небесное создание — чего стоят только светлые волосы, огромные глаза и все еще детские черты лица.

— Пойдемте в кабинет, Алина Николаевна. А то нас могут неправильно понять.

* * *


Сегодня я вернулась домой раньше обычного. Олег сказал, что сидеть бессмысленно, все равно ничего нового мы уже не выжмем из известной нам информации, а завтра куча свидетелей, необходимо просто выспаться.

Я медленно поднималась по лестнице. Каждый мой шаг гулко разносился по подъезду, отдаваясь звоном в ушах. Я намеренно шла очень медленно. Домой не хотелось совсем.

Не хотелось мне туда, где меня вновь будут подозревать в неверности. Мне хотелось любви и хорошего отношения к себе, а не того, что сейчас получаю я.

В голове все еще звучали слова Вилора: «Любовь — прекрасное чувство, не правда ли?». И мой ответ: «Да, особенно, когда все взаимно».

А то, что происходит сейчас между мной и Антоном — любовь? Сейчас, думаю, уже нет.

А была ли она у нас вовсе?

В памяти всплывают моменты, проведенные вместе с ним.

Знакомство…

Начало дружбы…

Первое свидание…

Первый поцелуй…

Свадьба…

Все началось так быстро и также быстро и стремительно развивалось. Может, просто мы были молоды, и очередная влюбленность нам обоим показалась «любовью на всю жизнь».

А может, просто я сейчас заблуждаюсь и у нас лишь сложный период в отношениях…

Хах, смешно я говорю… Как будто мы с ним в браке прожили лет десять и связывают нас трое детей, две собаки, кот и фикус Геннадий.

Что нас держит вместе? Привычка? Привязанность? Он ведь уже не любит меня. Если бы любил — не подозревал бы и верил бы.

А люблю ли я его? Тоже сомневаюсь. Я могу, конечно, продолжать и дальше обманывать себя, тешиться жалкими надеждами, мол, пройдет все, все забудется, и мы вновь будем счастливы.

Но нет.

Хватит.

Надоело.

Я покопалась в сумке в поисках ключей. Антон, кажется, уже дома, но я не горю желанием стоять под дверью и ждать, пока он откроет.

Связка ключей с забавным брелком-стрекозой громко позвякивала, раздражая слух.
Подошла к двери и вставила ключ я замочную скважину. Дверь легко поддалась и я тут же распахнула ее.

Приглушенно работал телевизор. Все же Антон уже дома. Закрыв за собой дверь, после чего раздался характерный щелчок, я разулась и расстегнула куртку.

— Алин, ты? Чего так рано? — тут же раздался голос из комнаты. — А как же твоя работа? — эта фраза была произнесена таким голосом, словно я каждый вечер не на работе сижу, а с мужиками в бане пью пиво и закусываю все это дело карасями.

От этого мне стало вдвойне обиднее.

Я лишь промолчала в ответ. Желания говорить что-либо не было вовсе. Стянула с себя куртку и повесила ее в шкаф. Признаюсь, сейчас, за такими, казалось бы, обыденными действиями, я все же поняла — я нисколько не сомневаюсь в своем решении. И не буду жалеть — ни сейчас, ни потом.

Я сняла обручальное кольцо с безымянного пальца и положила его на трюмо с высокими зеркалами, что стояло у нас в коридоре, понимая, что я никогда больше не надену его.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на тех, кто уже не хочет быть рядом.

Часть 18

Эта ночь была даже хуже той ночи, когда мне приходилось ездить на кладбище, чтобы полюбоваться на труп. Сначала мы с мужем выясняли отношения, а затем, когда я, уже не выдержав, ушла в другую комнату, надеясь хоть немного поспать, то заснуть у меня не получалось.

В голову упорно лезли всякие ненужные мысли, что будоражили сознание и мешали заснуть. Я от скуки переворачивала подушку холодной стороной к щеке, по-разному укутывалась в одеяло, выбирала новые позы для сна, но, увы и ах, заснула я уже под утро.

Проспав всего несколько часов, поехала на работу. И вот теперь я сижу за своим столом, сложив руку на руку, как первоклассница, и опустив голову на свои лапки, пытаясь доспать.

— Надо же, какие люди, и уже на работе, — Кузнецов удивленно присвистнул, заходя в кабинет. — А я уж подумал, что дежурному приснилось, что ты пришла.

— М-м… — нечленораздельно промычала я, подняв голову.

— Мда, мадам, выглядите вы еще хуже, чем в те дни, когда вообще не спите, — он положил руку мне на лоб, дабы проверить, не заболела ли я. — Ты даже бледнее, чем обычно, — Олег слегка похлопал меня по щекам и, облизнув палец, провел им по кругам под глазами, думая, что я лишь намазалась косметикой для более жалкого вида. В любой другой момент я бы возмутилась, но тут мне уже было плевать — пусть делает все, что хочет, только не орет, голова раскалывается.

— Мне нужно будет отойти в течение дня. Ты ведь меня отпустишь?

— Так-так-так, и куда это мы собрались? — следователь все же отлип от меня и пошел вешать куртку.

— В ЗАГС. Хочу заявление на развод подать.

— Хм, вот, значит, где собака порылась, — он повесил куртку на вешалку, а затем вернулся к моему столу и плюхнулся на стул для посетителей. — Рассказывай, что да как.

— А что рассказывать-то, если нечего рассказывать? И вообще, Кузнецов, ты что, ко мне в психологи нанялся? Для тебя будто имеет значения, что, как и зачем!

— Фыр-фыр-фыр, фыр-фыр-фыр… — Олег попытался передать мой тон, что заставило меня засмеяться, уж больно это выглядело карикатурно. — Просто помочь хотел, по-дружески. Ну, нет, так нет, уговаривать не буду. А я смотрю, ты уже и кольцо сняла, — мой коллега взял меня за правую руку и пристальным взглядом стал изучать мои пальцы. Но на безымянном пальце не было узкой золотой полоски, было лишь одинокое кольцо с ярко-зеленым камешком. — Неужели в этот раз все серьезно?

Я мысленно уже раз десять удивилась тому, что Кузнецова интересует моя личная жизнь, а, тем более что он еще и, как он выразился, «хочет помочь по-дружески». С чего бы такая забота? Неужто «мы в ответе за тех, кого мы приучили»?

Кивнув, вновь опустила голову на руки. Олег вроде как хотел начать допрашивать свидетелей с десяти утра, может, к тому времени, я еще успею подремать на руках.

— И какова же причина?

— Просто один из нас самовлюбленный осел, который только и делает, что ревнует да подозревает.

— Понятно. А что твой благоверный-то сделал, раз ты из-за него себя так ругаешь?

Я готова была сейчас запустить в него чем-нибудь. Первым, что попадется под руку. Или же просто придушить его голыми руками. Но было вроде как не за что. Пушкин дописал, Гагарин долетался, а Кузнецов сейчас…

Уже надоел мне его сарказм, особенно тогда, когда хочется плакать.

— Ты-то никогда не был женат, тебе не понять, — и я демонстративно отвернулась от него.

— Женат не был, — согласился Олег, — Хотя были девушки, которым я делал предложение. Они даже соглашались, но все равно уходили от меня на все четыре стороны.

— Ни одна из них не выдерживала твой характер? — я все же подняла моську с рук и повернулась к нему.

Мужчина усмехнулся и принялся отбивать пальцами по столешнице пальцами ритм.

— Если бы дело было только в этом… Тут все дело в работе. Личная жизнь у меня, так сказать, с моим кабинетом.

— Он хоть взаимностью отвечает, — я, не зная, что я делаю, потянула руки к рукам Кузнецова.

Олег от удивления изогнул бровь, приподнял свою ладонь, словно хотел ее положить сверху на мою. Он смотрел мне прямо в глаза, отчего мне становилось не по себе, и по спине бежал холодок. А взгляд у него такой пронзительный-пронзительный, словно прямо в душу смотрит. Я уже почувствовала, как тепло, исходящее от его рук, коснулось моей кисти, как вдруг…

Единственный телефон, что был в нашем кабинете и стоявший на столе у Олега, разразился громкой трелью, мигая ярко-оранжевыми кнопочками.

— Я отвечу! — воскликнули мы оба, убрав руки друг от друга.

* * *


Допрос не дал никаких результатов. Абсолютно.

Опросив всех работников кладбища и ритуального агентства, мы узнали-то лишь то, что секретарша Марина — проститутка. Ну-у, по крайней мере, ее все так называли, мол, юбки она носит чересчур короткие. Все говорили одно и то же — никто ничего не знает, никто ничего не видел, а если и видел, то либо это нам нужно, как свинье будильник, либо мы это уже знаем.

После допроса более двух сотен человек мы с Олегом были как два выжатых лимона, ну, или каких-то других цитрусовых. Ушло у нас на это все дело почти целый день. Начали мы в девять, несмотря на то, что Олег хотел начать с десяти, освободились — в четыре. Хорошо, хоть никто нудиловку не затягивал, а то так вообще можно было бы и помереть. Ну, а ритуальное агентство Литвинова меня бы и похоронило, сделав десяти процентную скидку!

— А вы на какое время договорились в ЗАГСе встретиться? — Олег положил на стол свой ноутбук.

Словно у нас там свадьба, ну, е-мое!

— На половину пятого где-то.

— Так тебе уже собираться надо.

— Ну, если работы никакой нет… — я была смущена таким отношением к себе. Это ли сказал Олег? Олег, который всегда твердит, что работа должна быть на первом месте? И что мне твердил о том, что свои проблемы нужно решать в нерабочее время? Девиз которого «Сдохни, но сделай»?

Его словно подменили… Что же будет дальше? «Одевайся теплее»? «В десять чтобы была дома»?

— Да ладно тебе, развод один раз в жизни бывает, чего уж там. Езжай. Становись свободной и независимой женщиной… — бормоча это, следователь снял с вешалки свою куртку и принялся ее натягивать на себя.

— А ты куда собрался?

— На птичий рынок, за котенком тебе.

Я еле сдержалась, чтобы не выругаться. Даже мой развод не может обойтись без подколов Олега! А тут одновременно и смешно, и обидно, и плакать хочется…

— Вот только у меня аллергия на кошек.

— Ну, тогда щеночка!

Я ничего не ответила. Шутка, может быть, и смешная, но настроение у меня ни к черту. Еще и допрос… Только время и силы зря потратили… Лучше бы бомжей разнимать поехали, честное слово!

Поднявшись с места, я понесла свою бренную тушу к вешалке. Сейчас натяну на себя куртку и поеду… Если я не сделаю это сейчас — я не сделаю это никогда. А я не хочу жить с человеком только потому, что я привыкла с ним жить. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненужных людей.

— Тебя, может, подвезти?

— А? Нет, не надо, спасибо, я на машине.

— Просто выглядишь уставшей… Точно сама доедешь?

Удивленно искривив левую бровь, перевела взгляд на Олега. Кузнецов сидел в кресле, по-домашнему удобно расположившись в нем, разве что ноги на стол не закинул. В руках следователь крутил свою любимую ручку — «Global» в прозрачном «корпусе». Никаких «крутых» и позолоченных «паркеров» наш Олег Дмитриевич не признавал — оставьте их, мол, сериальным следакам. Но дело не в манерах Кузнецова, не в его позе и даже не в его любимой ручке. Он уже второй раз за последние пятнадцать минут удивлял меня. Раньше доброго слова не дождешься , а вот теперь…

— С чего такая трогательная забота, Кузнецов?

Вместо ответа он встал со стула, при этом едва не свалив либо стул, либо самого себя. Мои глаза стали размером с пять советских копеек. Он молчал, приближаясь ко мне. Его шаги были широкими и уверенными, так что любительницы любовных романов со своими «медленно и неуверенно приближался, пытаясь собраться с мыслями», могут спать спокойно. Хотя, если честно, обстановочка и ситуация были как раз словно сошедшие со страниц любовного романа для десятиклассниц. И вот, когда он подошел ко мне так близко, что я могла разглядеть каждую ворсинку на воротнике его рубашки, он шепотом произнес:

— А если ты сегодня помрешь, то кто мне будет делать кофе?

И тут я уже рассмеялась. Правда, на смех это было мало похоже, скорее, на какой-то истерический припадок. Олег смотрел на меня, как на собаку с эпилептическим приступом.

— Пойдем, мой пациент из шестой палаты, доведу тебя до дверей, чтобы ты никого не покусала, — он открыл дверь кабинета и сделал соответствующий жест.

Я сделала реверанс, взявшись обеими руками за подол воображаемой юбки, и только потом вышла в коридор. Следователь вышел следом за мной.

— Если он тебе говорить что-то будет, ты, Журавлева, его сразу кусай. Скажи, что я разрешил, — по дороге до входной двери давал он мне напутствия.

— Я его еще и поцарапаю!

— За морду?

— За морду!

По коридору вдруг раздалась телефонная трель. А затем еще и еще, становясь все громче и громче. Но не было привычного и хриплого: «Дежурный». Олег удивленно пожал плечам и, буркнув себе под нос нечто вроде «уснул он, что ли…», подошел к телефону.

— Алин, офигей, он вообще сдрапал куда-то! — с этими словами следователь просунул руку в окошко, снял телефонную трубку и поднес ее к уху.

— ГОРОВД.

Я, конечно, не слышала разговора, но по его выражению лица я поняла, что прогноз неутешителен.
Часть 19

— Что там? — я вилась вокруг Кузнецова, как лисица у винограда в одной из известных басен. Мой коллега отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. Даже обидно как-то стало.

— Вас понял. Говорите адрес, — Олег потянулся за ручкой и записал что-то прямо у себя на ладони.

«Любопытная Варвара», несмотря на то, что она Алина, попыталась разглядеть каракули Олега (а главное — их разобрать!), но вместо этого легонько получила ладошкой в лоб.

Когда следователь наконец-таки повесил трубку, я сразу же начала сыпать его вопросами:

— Ну, что там? Где? Куда ехать?

— Да хрень, все, как всегда. Очередная бабка позвонила, заявила, что ее сосед «сатанист-убийца».

— Так поехали, а то еще жалобу на нас накатает, мол, ни фига не делают…

— Нет уж, Алина. Едь в свой ЗАГС, а то ты из меня тут всю душу вынешь, а я пока пойду, с той бабкой поговорю. Ты потом подъезжай, к тому же, там недалеко. На облаву сатаниста вместе пойдем.

— Обещаешь? — я сделала по-детски наивные глазенки и заглянула в глаза Олегу. Он засмеялся и ответил:

— Обещаю. Пойдем, так уж и быть, подвезу, чтобы ты не тратилась на бензин.

* * *


— В общем, все, как всегда, — мы поднимались по лестнице, а Олег параллельно посвящал меня в курс дела. — Бабка увидела, как среди ночи ее сосед возвращается домой, так еще и по ее словам, у него вся одежда была в крови.

— Так, это все понятно. А что эта бабка сама делала среди ночи вне дома? — нет, ну, а что? Интересно ведь!

— Цитирую: «Услышала подозрительный шум и выглянула на лестничную клетку».

Я лишь тяжело вздохнула. Вечно лезут эти старухи, куда их не просят. Если бы еще по делу… А так только парня подставит. Когда-нибудь дадут ей за такое любопытство по темечку, сразу забудет, как за кем следить.

Может, я, конечно, неправильно сужу, но мне уже осточертели эти звонки от «бдительных (читать «мнительных») пенсионерок». Все у них шлюхи, убийцы, наркоманы, сатанисты и алкоголики.

— А ты хоть узнал, куда и к кому идти? — я попыталась пошутить, но вышло скорее обидно, чем смешно.

— Конечно, я же не ты, — это было давно, когда я была всего лишь практиканткой! До сих пор припоминает! Обидно, между прочим! — Идти надо в тринадцатую квартиру к Марату Федоровичу Богомолову девятнадцати лет от роду.

Я усмехнулась. Какая ирония… Сатанист и Богомолов… Да с такой фамилией он должен быть святошей, а тут его обвиняют в сатанизме… Забавная женщина.

— Ну, давай искать эту тринадцатую квартиру, посмотрим на этого Богомолова.

Квартира была найдена сразу же. Дверь, обитая черным кожзамом с криво прибитыми цифрами 1 и 3.

— Знаешь, что-то мне подсказывает, что это будет обычный студент, что сидит за компом и носится по клубам, — сказала я, нажимая кнопку дверного звонка.

— Ты лучше скажи, кто в этом вообще сомневается, — пожал плечами Кузнецов.

За дверью тем временем послышались тяжелые шаги. Я откашлялась, мысленно продумывая, что бы мне сказать.

Дверь отворилась почти сразу же. Пожалуй, тут я вспомнила Пушкина… «Родила царица в ночь, но то сына, не то дочь»… Ибо я так и не смогла разобрать, какого пола было это существо. Явно крашенные черные волосы до пояса, размазанная черная косметика, издали выглядевшая, как круги под глазами, мешковатая черная одежда… Это что еще за Мерлин Менсон в молодости? «Чудо», вдобавок ко всему, поднесло к губам сигарету и, сделало затяжку, выпустив беловатый дым в воздух.

— Вы к кому?

— К Богомолову. Марату Федоровичу, — Олег с каким-то недоверием осматривал существо. Хотя оно-то и понятно — как можно доверять, когда даже не знаешь, какого оно пола?

— К Антихристу, что ли? — оно сделало еще одну затяжку.

— Это для вас он Антихрист, а для нас — Марат Федорович Богомолов. ГОРОВД, следователь Кузнецов, — и он достал из кармана удостоверение.

Я тоже достала из сумки документ в коричневой корочки и, открыв ее, показала оппоненту.

— Следователь Журавлева.

«Менсон» кивнул и, что есть сил, заорал:

— Анти-и-и-и-и-и-ихри-и-и-и-ист!!! — словно мать, зовущая с балкона своего ребенка.

«— Аркаша, домой!
— Я замерз?
— Нет, ты хочешь кушать!»

Других ассоциаций у меня просто нет. Мне даже показалось, что сюда подойдет выше упомянутый Антихрист и скажет: «Да, мам?».

А вот и выше упомянутый Богомолов –Антихрист. Он ничем не отличался от своего приятеля (или приятельницы, чем черт не шутит), разве что волосы были длиной до плеч и на глаза спадала «покоцанная» челка.

— Кто там пожаловал? — по-мальчишечьи звонкий голос Богомолова разнесся едва ли не по всему подъезду.

— К тебе тут му… — Олег мелко откашлялся, — … господа следователи пожаловали.

— Мы войдем? — Олег, не дожидаясь ответа, буквально отодвинул в сторону «Менсона». — Разуваться не будем.

Узнаю старого доброго наглого Олега. Не то, что сегодня с утра: «Сю-сю, пу-сю»… Тьфу!

Я прошла вслед за Олегом. Внутри сильно пахло какими-то благовониями, от запаха которых кружилась голова.

— Нам бы узнать, Марат Федорович, что вы сегодня ночью делали…

— Ну, а что я мог ночью делать? — Богомолов жевал жвачку, время от времени надувая крупные ярко-розовые пузыри. — Ужастик смотрел, потом спал.

— А вот ваша соседка говорила о том, что вы явились среди ночи, перепачканный в крови.

— Баб Зина, что ли? — Антихрист лопнул пузырь из жвачки и слизал остатки жевательной резинки с губ. — Да вы не слушайте эту каргу старую, она все, что угодно сказать может, лишь бы ей не мешал никто! Хоть на необитаемый остров подари ей путевку.

— А вы бы повежливее о старших отзывались бы, — возмутился следователь, хотя по взгляду было понятно, что он согласен с этим самым сатанистом.

— Да, ведь все мы состаримся. А потом все мы умрем и сгорим в аду за свои грехи.

Вот ахинейщик… Прям мастер бредовых речей…

— Вы мне зубы не заговаривайте, Богомолов. Я вас спросил о том, где вы были сегодня ночью, — Олег начал мерить шагами прихожую, пытаясь заглянуть вглубь квартиры, но, судя по разочарованному выражению лица Кузнецова, то ли разглядеть ничего не удалось, то ли двери везде были заперты.

— Дома я был, сказал же уже.

— Скажите, а кто-то может это подтвердить? — в их диалог вмешалась я.

— Телевизор мой, вон, подтвердит.

— Прекратите паясничать, иначе продолжим наш разговор в отделение, — следователь прищурился и посмотрел «сатанисту» на то место, где у нормальных людей должны быть глаза.

— Скажите, а мы можем осмотреть вашу квартиру? Если вы невиновны, то вам нечего скрывать, — я решила поумерить пыл Олега и сама продолжила разговор.

Богомолов замялся. Словно в нем сейчас боролись два «я». Ну, или же ему просто было стыдно за тот бардак, что твориться у него дома.

— Проходите.

* * *


Спальня Антихриста была сплошь оклеена плакатами и постерами различных рок-групп. Среди них я даже нашла несколько любимых. На кровати валялся скомканный клетчатый красно-зеленый плед. У окна, завешенного темными шторами, стоял письменный стол, явно оставшийся еще со школьных годов Марата. На столешнице были видны и просто порезы ножом, и вырезанные матерные словечки, и даже фразочки типа «Цой жив» и «Ave Satan» с тремя ошибками. На столе валялись (сказать «лежали» просто язык не поворачивается) несколько старых книг, покрытых толстым слоем пыли.

— Ла-Вей*? — я провела пальцем по корешку одной из книг, стряхивая пыль.

— А кто это такой? — вопросом на вопрос ответил владелец комнаты.

Я даже тихонько присвистнула от удивления. Надо же, даже не знает, кто такой Ла-Вей… А строит из себя сатаниста… Да это сектант, самый натуральный, с завышенным чувством собственной важности и пентаграммой на шее.

Честно говоря, интерес к нему я уже потеряла…

Я бросила взгляд на Олега, что копался в горе его грязного белья, сброшенного в угол, мысленно поражаясь тем, какой он небрезгливый. Но и Кузнецов, как мне показалось, ничего интересного не нашел там.

— Журавлева, пойдем, выйдем, потрепаться надо, — и он вытянул меня в коридор. — Знаешь, Алин, на этого типа у нас ничего нет. Но, чует мое сердце и моя жопа — здесь та еще муть замешана. Этот типок, может, и прикидывается ангелочком с рожками, но это явно не так. Одежды со следами крови я, конечно, у него не нашел, но сути дела это не меняет.

— Того же мнения. Паренек строит из себя сатаниста и антихриста, а сам даже понятия не имеет, кто такой Ла-Вей, — не смотри на меня так, я все потом объясню! — в общем, я считаю, что он обычный сектант. И я более чем уверена, что он не один в этой своей секте. И сомневаюсь, что они там хлебушек жуют.

— Алин, есть позвонить? А то мой «кирпич», — Олег похлопал себя по карману, — Уже разрядился.

— На МТС звонить будешь? — посмотрела я на него с прищуром.

— На МТС, на МТС.

— Тогда на, — и я скрипя сердцем отдала ему свой телефон, одетый в ярко-голубой чехол.

Следователь разблокировал мобильник, а затем, тупо потыкав в него, набирая номер, поднес к уху.

— Нет, это не Алина Николаевна, это всего лишь Кузнецов, хочу тебя огорчить. Соколов, пробей мне по базе некоего Марата Федоровича Богомолова девятнадцати лет от роду, проживающего в… — наш отдел ИКТ? Удивлена, что он решил это сделать, он редко занимается подобным. Ну, что ж, поглядим, что из этого выйдет!



*Антон Шандор Ла-Вей — основатель и верховный жрец организации «Церкви Сатаны», автор «Сатанинской Библии», известный как создатель авторского варианта сатанизма, один из «видных идеологов оккультизма и сатанизма»
Примечание к части

Глава написана в честь дня рождения автора.
Ну, с праздничком меня, что ли :3
Вот я и стала на год ближе к смерти :D
Часть 20

— Знаешь, что? — Кузнецов говорил очень заковыристо, долго, со множеством эпитетов и вводных слов. Это меня удивило и взбесило одновременно.

Удивило потому, что Олег обычно скуп на слова — говорил коротко, метко и лишь по существу. А «приказы» и вовсе раздавал без каких-либо разъяснений.

Взбесило это, в свою очередь от того, что говорил он, едрид его коромысло, по моему телефону! И проговаривал мой баланс! А он у меня, между прочим, не резиновый. И вообще — я бедная разведенная женщина, которую бросил муж со стареньким ноутбуком и пачкой сосисок на руках! Так что все!

— Пробей мне некого Богомолова Марата Федоровича 1995-ого года рождения.

Ну, наконец-то! А то я уж думала, что он котячий (это как кошачий, только когда у кота) хвост останется в руках у следователя. Я переминалась с ноги на ногу, вертелась вокруг Олега, словно большая навозная муха (а мухи никогда не ошибаются!) и теребила его за рукав.

На том конце провода что-то заверещали, но слов я разобрать не смогла. Кузнецов молча выслушивал это, периодически нервно сглатывая.
Что там у них вообще происходит? И почему, главное, меня не посвятили во все?!

— Понял, — Кузнецов убрал трубку от уха и нажал сбросить.

— Сейчас еще скажи, что этот Богомолов — рецидивист-убийца, который был отпущен из-за недостатка доказательств.

— Почти. Около полугода назад находился в психиатрической больнице. Вроде какого-то острого психического расстройства, не запомнил диагноз. Ну, еще привлекался за хулиганство, но отделался штрафом, — устроил пьянку на кладбище. У-у-у, сатанюги, ненавижу их!

Я промолчала, усмехнувшись про себя. Надо ли моему коллеге знать, что я, Журавлева (хотя Журавлева я лишь последние три года) Алина Николаевна, в юности одевалась в черную одежду, носила кулон с пентаграммой и по ночам читала Ла-Вея?
Уж не думаю. А то сдаст меня, не дай пресвятой Люцифер, в церковь, на опыты. А я их с детства ненавижу — там пахнет тем, как отмывают деньги.

— Да ладно тебе, они мирные ребята. Если, конечно, это не какие-нибудь не выпендрежники.

— Милые… Ага… Только кошаков на кладбищах режут…

Мда… Познания моего коллеги порой меня разочаровывают… Я, конечно, уже лет пять, если не больше, не занимаюсь всем этим, но, по правде говоря, обидно, когда лезут те, кто совершенно не знает всей сути дела. Так еще и наговаривают. Мол, только и делают, что козлу поклоняются. А это не козел! Это Бафомет!

— А ты почему их защищаешь, а? — Олег прищурился и посмотрел на меня. — Неужто ты одна из них?

— Меня не обвиняли сатанисты в том, что я не верю в их дьявола. Меня обвиняли верующие, что я не верю в их бога.

— Что, снова в «Твиттере» сидела?

—Ага, — и я с трудом сдержала смех. — Пошли к нашему психу, а то он, наверное, бедняга, уже соскучился.

— Идем, — он кивнул, — Я вот думаю — может, нам его сразу с собой забрать? Пусть поговорит там с нашей психологичкой…

— Ты думаешь, она на месте будет? Ну, да, конечно. У нее вечно какие-то личные проблемы.

— Ну, все, равно, чем черт не шутит.

— Но как мы ему причину-то объясним? «Богомолов, поехали с нами, потому что я так сказал»? Мы просто так его забрать не можем.

— Скажем, что надо его допросить в отделении. Я тебя умоляю, Журавлева, ты как будто первый день работаешь.

— Смотри сам — если что, то я свалю все на тебя, — я подошла к двери комнаты, в которой остался наш Антихрист и положила руку на ручку двери.

— Заходи уже давай.

— Да захожу я! — я открыла дверь комнаты Антихриста. — Марат Фе…

Я оборвалась на полуслове. Богомолова не было в комнате. Впрочем, в комнате никого не было. Лишь распахнутое окно, на котором чуть покачивался от ветра белоснежный легкий тюль.

— Вот же… — Кузнецов выругался.

Я подбежала к окну и выглянула на улицу. Ох, черт, как же нам не повезло! Первый этаж — спрыгнул, отряхнулся и побежал.

Напрягая зрение, попыталась рассмотреть средь улицы худощавую фигурку в черном.

А! Вот же он!

Недолго думая, я встала на подоконник и спрыгнула на землю.

— Журавлева, мать твою, ты что творишь? — заверещал, словно потерпевшая, Олег. Но я, конечно, проигнорировала его слова.

По плечам тут же обдало холодом, а я пожалела, что сняла куртку и осталась в одной рубашке с коротким рукавом.

Богомолов решил убегать дворами, — наивный, думал, что там его не найдут. Мне же ничего не оставалось, как бежать за ним.

Эта зараза, к слову, быстро бегает. Я бы тоже быстро бегала, не будь у меня помехи в виде так и норовящих слететь с ног балеток. А босиком остаться мне никак не прельщало, вот и приходилось чуть ли не каждые пять метров останавливаться, чтобы их поправить.

Антихрист скользнул куда-то за гаражи. Главное, чтобы у него не было ключа от какого-нибудь гаража — забежит, схоронится, и ищи ветра в поле.

Но мне в этот раз повезло. Марат, минув гаражи, решил направиться куда-то еще.

— Стой! — я была уже совсем близко к нему, буквально на расстоянии вытянутой руки.

«Чемпион по бегу на короткие дистанции» по инерции остановился буквально на мгновенье. Это его и погубило.

Я успела схватиться за его футболку. Правда, на юного сатаниста это никак не повлияло, и он решил продолжить свой забег. Но я довольно-таки крепко держалась за ткань…

В общем, вдвоем мы упали на землю, вдвоем ненадолго продолжили «борьбу» уже на земле, а затем, словно по наклонной, «покатились» куда-то, если так можно выразиться.

— Ну вы и дегенераты, — прокомментировал это все неизвестно откуда взявшийся Кузнецов.

— Ой, — простонала я, поднимаясь на ноги и разминая затекшую поясницу.

Богомолов тоже поднялся с земли и воровато огляделся по сторонам. По глазам парня, которые стали размером даже не с пятикопеечную монету, а с целую пятирублевую, стало понятно, что он обречен — бежать-то некуда, два мента рядом. А Олег Дмитриевич, это вам не хрупкая девушка, он церемониться не будет — руки с ногами местами поменяет и скажет, что так и было.

— Не озирайтесь по сторонам, Богомолов, вы окружены ОМОН-ом, — это он явно преувеличивает. Богомолов же не суГовый мужЫк-рецидивист-убийца и гомосексуалист, а так, обычный пацанчик, которого Кузнецов с легкостью заломает.

— Ты как, не ушиблась? — шепотом спросил у меня Олег.

Неужели заботится? Или боится, что я умру от полученных травм, и ему никто не будет кофе прямо в кабинет таскать.

— Поясницей разве что только… И нос немного саднит…

— Так не удивительно, ты ведь его стесала

Следователь по-хозяйски полез в мою сумку, нашел влажные салфетки и принялся вытирать серо-коричневые пятна с моей рубашки.

— Богомолов, а вы себя как чувствуете после «полета»? — с ехидством осведомился мой коллега.

— Превосходно, — сквозь зубы процедил Антихрист.

Кузнецов поцокал языком, пробурчал что-то вроде «О времена! О нравы!» и, накинув мне на плечи мою куртку и вручив сумку, приказал Марату идти в машину.

Парень вздохнул, закатил глаза к синему небу, но все же поплелся рядом со следователем. Олег не стал даже надевать на него наручники, зная, что сатаниста от самого слова ОМОН заколотило, и он уже никуда не рыпнется.

Когда задержанный сел в машину, Кузнецов пристегнул его ремнем безопасности и сказал, что если он надумает бежать, тио получит пулю в ногу, а всем скажут, что это он сам себя.

Я села на переднее сидение и принялась разглядывать свое отражение в зеркало заднего вида. И правда, нос стесан… Как у ребенка, который только-только учится ходить и падает после каждого шага… Аж смешно… Стесать нос в свои двадцать три года…

— Может, тебе его зеленкой намазать? — мой коллега достал из автомобильной аптечки флакончик бриллиантовой зелени.

И я послала его по матери.

Кузнецов насупился, достал из бардачка влажные салфетки, и вновь принялся оттирать мою рубашку от пыли и грязи.

— Держи, тоже оботрись, — Олег кинул пачку на заднее сидение, рядом с Богомоловым, — А то еще решать, что мы тебя избивали.

Антихрист процедил сквозь зубы нечто вроде «спасибо» и стал оттирать перепачканные руки и футболку.

Следователь завел машину и мы тронулись с места. (и умом тоже)

По дороге до отделения в салоне царила абсолютная тишина.

Антихрист-Богомолов не задавал лишних вопросов — итак все знал, и понимал, зачем его ведут на допрос. Олег смотрел на дорогу и даже не включил радио. Я же смотрела в зеркало на свой нос и пыталась замаскировать ссадину тональником, что был у меня в сумке.

— Как дите малое, вот честное слово, — прокомментировал мои действия Кузнецов. — И откуда ты такая в полиции взялась?

Вот ведь шиншилла! Позорит меня при подозреваемом!

— Из академии МВД. А после у меня был хороший учитель, — я решила не оставаться в долгу и тоже съязвить.

— И кто же? Баб Зина, наша уборщица?

— Нет, ты.

И я едва успела увернуться от дарованного мне подзатыльника.

Марат на заднем сидении тихонько захихикал.

Мы с Олегом одновременно повернулись к нему и смерили устрашающими взглядами. Богомолов мгновенно притих, даже ссутулился и словно попытался втянуть голову в плечи.

Дальнейшая дорога прошла тихо, молча и спокойно.

Даже Олег не вставлял свои ехидные шуточки, спровадив сарказм-мастера внутри него куда-то на дно Оки.

Я же просто откинулась на заднее сидение и прикрыла глаза, отдыхая после вынужденной пробежки. Физкульт-привет, что ли.

— Проснись и пой!!! — громко проорали мне в самое ухо. Очевидно, я и сама не заметила, как задремала.

Открыв один глаз и посмотрев на своего коллегу, который едва не ли не катался по полу от смеха, я прошипела сквозь зубы:

— Заткнись и спи!

Видимо, это звучало устрашающе, потому что Кузнецов мгновенно заткнулся.

С заднего сидения послышался сдавленный смешок. Антихрист, еще не отстегнувший ремень безопасности, в отличие от Олега, внимательно наблюдал за этой картиной, решив, что наши перепалки — бесплатное цирковое представление.

— А ты если будешь ржать, то я на тебя сейчас надену наручники.

— Извините, — пробухтел Богомолов, переведя взгляд в окно. Понятное дело, примерить браслеты ему не хотелось.

— И вообще — надо выходить, приехали уже давно.

Я послушалась Олега, отстегнула ремень безопасности и открыла дверь автомобиля.

Около входа стоял дежурный с сигаретой в зубах.

— Алина Николаевна, я пост уже сдал, домой вот ухожу, — сразу же начал оправдываться он.

— Да я и не собиралась ничего тебе говорить, кури ради бога.

Сатанист, уже выбравшийся из машины, недовольно цокнул языком.

— И ради дьявола тоже, — поспешно добавила я, а подозреваемый расплылся в довольной улыбке.

— Так, — вмешался Кузнецов, — Хватит лясы точить. Журавлева, топай в отделение и показывай дорогу нашему подозреваемому. Богомолов, пойдешь за Алиной Николаевной. Ну, а я пойду следом, чтобы НИ У КОГО, — он сделал акцент на этой фразе и внимательно посмотрел на Богомолова, — Не было мысли сбежать.

— А куда вы меня поведете-то?

— В допросную.
Примечание к части

Ну-у, думаю, теперь вам стало понятно, почему Алина в 12 главе упомянула о том, что убийства совершены не сатанистами.
Немного странный поворот сюжета, думаю, но зато все становится на свои места.
Спасибо, что вы все еще со мной!

Ваша Мотя.
Часть 21

— Итак, Марат Федорович Богомолов, что вас побудило выпрыгнуть в окно, спасаясь от нашей злой и страшной Алины Николаевны? — с ехидством начал допрос Кузнецов.

Богомолов молчал. С интересом изучал стены, которые давно не были побелены, с особым интересом разглядывая вытертое пятно в форме котенка.

— Повторяю свой вопрос. Что же вас так напугало, Марат Федорович, что вы выпрыгнули в окно?

Подозреваемый снова ничего не ответил. Стал наматывать на палец свои черные волосы, затем зачем-то понюхал и взял в рот одну прядь, пожевав ее.

— Богомолов, — Олег наклонился поближе к допрашиваемому, — Если вы не захотите отвечать нам по-хорошему, то придется по-плохому.

— По-плохому? — Антихрист склонил голову к левому плечу. А у меня возникло ощущение, что следователь сейчас назовет его дауненком.

— Именно. Пальчики в дверь — и расскажешь все, что знаешь и не знаешь. Вон, Алина Николаевна тебе в этом поможет. Она у нас в этом деле чемпионка отдела.

Я молчала — ничуть не хуже, чем сам Богомолов. Пусть Олег сам ляпает все, что ему надо — может, он (и подозреваемый, и следователь) идиот, но не до такой же степени. Все же запугивать нам запрещено, хотя этого никто и не соблюдает. Иначе ведь некоторых личностей не разговоришь.

— Марат, — встряла в разговор я, — Рекомендую написать вам чистосердечное признание. Это сыграет «за» вас в суде.

— За что вы меня допрашиваете? Что вы от меня хотите? — в его голосе слышался страх и испуг. Неужели он думал, что все, что он совершил, останется безнаказанным, ускользнет от правосудия?

— Лишь раскаяние в том, что вы совершили.

— И вы больше не будете меня мучить? — Если это будет возможно.

— Хорошо, — кивнул Богомолов. А Олег впервые посмотрел на меня с уважением — разговорила. И даже без угроз.

— Я… — было слышно, что в горле у парня пересохло. Он потянулся к стакану с водой, но я намеренно убрала его в стону. Нельзя давать преступнику пить во время признания. Иначе он проглотит слова раскаяния вместе с водой.

— Это я украл тот лимон в магазине! — взревел Богомолов так, что, наверное, слышало его все отделение.

Украл… Лимон… Тьфу ты блин!

* * *


— Так, Богомолова — во временный изолятор. Что бы ты там ни говорила, но не нравится мне этот тип. Нужно его разговорить, — Олег кинул личное дело сатаниста мне на стол. — На, покопайся в нем завтра — тебе все равно делать нечего будет.

Ну, здрасьте-приехали! Еще он решать будет, что мне делать и как!

— И без всяких там «ну». Пока что тут я начальник отдела.

— Простите, Олег Дмитриевич, неразумного холопа, — я поклонилась ему. — Простите, господин!

— В принципе, неплохо. Только кланяться нужно ниже.

Я шумно выпустила воздух изо рта, сложив губы трубочкой — совсем как курильщик выпускает дым изо рта. Затем я села на свой стул, почувствовав под задницей жесткую поверхность (конечно, мягкий стул забрал себе «начальник отдела»!).

— Ну, допустим — я его разберу, — я вытянула руки максимально перед собой, сложив пальцы в замок, — Но что в это время будешь делать ты? — Я? А что я? — Кузнецов плюхнулся на свой мягкий стул (чтоб тебя пружина в задницу уколола!).

— А у меня еще много важных дел! Кофе, вон, я давно не пил. А он такой вкусный…

— Так пей сейчас, сколько влезет, кто тебе мешает?

— Не-е, я же тогда ночью спать не буду. И вообще — чего ты сидишь?!

Я аж поперхнулась от такой наглости! Сам, значит, сидит, развалившись на своем стуле, разве что ноги на стол не положил, а мне: «Чего ты сидишь?». Ну, сейчас я ему все выскажу! Сейчас я ему все скажу! Все, что долгие годы копилось во мне, весь яд, который я от него вытерпела. Вывел!

— Собирайся домой, поздно уже, нечего нам тут до полуночи сидеть.
И тут я начала смеяться. Буквально истерично ржать, размахивая руками и жадно хватая ртом воздух, словно придушенная. Олег даже решил, что у меня эпилепсия и, подойдя ко мне сзади, засунул мне в рот два пальца, но затем брезгливо вытер обслюнявленные пальцы о мои джинсы. Я смерила его взглядом, мол: «Ты что, дебил?», и Кузнецов сразу же отошел от меня.

— Все, собирайся, иначе я оставлю тебя здесь. Эта фраза на меня подействовала очень сильно, и я похватала свою сумку и куртку и подскочила к двери. — Прошу, — засмеялся Олег.

— Благодарю, Царь-батюшка, — я поклонилась, а затем, матерясь себе под нос, начала отряхивать куртку, подол которой коснулся грязного пола.

— Поклон ниже, — мой коллега улыбнулся во все тридцать два зуба.

— Обойдешься, — я накинула на плечи куртку.

— Ну, обойдусь, так обойдусь, — он пожал плечами и закрыл дверь кабинета на ключ. — Идем, а то еще случится что-то, придется тут до завтрашнего вечера сидеть.

— Идем, — я дождалась, пока он вытащит ключ из замочной скважины.

Кузнецов отдал ключ дежурному, и мы вышли из отделения.

Попрощавшись с Олегом, я принялась искать ключ от машины.

Домой не хотелось. До безумия и до дрожи в коленях не хотелось. Уже давно я не чувствовала себя там дома. По-настоящему дома.

А теперь еще муж… Пока еще муж. На эти долгие три месяца.

Нужно искать новое жилье. Не пойду я ведь назад к родителям. Главное — выдержать все это время. Выдержать…

* * *


— И где ты была? — мой «благоверный» встретил меня у входной двери, уперевшись о стену коридора.

— Тебе-то какое дело? — огрызнулась я, скидывая с ног балетки.

— Не забывай, что я, пока что, твой муж, — Журавлев хотел помочь снять мне куртку, но я повела плечом, не позволяя ему это сделать.

Не нужна мне его забота. Не нужны мне его прикосновения. Не нужны пафос и фальшь. Антон, строящий из себя заботливого муженька, казался мне смешным и жалким. А меня лишь воротило от этого.

— Не нужно, Антон. Я не инвалид, сама справлюсь.

— Ты сказала мне то же самое, когда мы впервые пошли вместе в кино. Только тогда ты была более ласкова.

Я промолчала. Надо же, подхалим, какую ерунду помнит… А я-то считала, что это удел неразумных женщин, помнить все дурацкие события и даты.
Сняла куртку, повесила ее на вешалку. Журавлев попытался что-то сказать мне, но я пропустила его слова мимо ушей.

— Почему ты не слушаешь меня?

— А разве должна? Я очень устала, а тут еще ты со своими разговорами.

— Ты мне так и не ответила, где ты была.

— К черту в гости ходила. Он тебе привет передавал.

— Лин, не смешно.

— А я и не шутила. И прекрати меня так называть, раздражает.

Я кинула сумку на пол и прошла в комнату. Благо, большая квартира позволяет спрятаться, при этом никого не стесняя. Мне в спину все еще слышалось возмущенное «Мы не договорили!», но я, не обращая на это внимания, заперла дверь. Антон колотил в деревянную поверхность, но я в ответ на это включила телевизор на первый попавшийся канал. Там уже шло какое-то ток-шоу об анорексии. Ну, отлично, всю жизнь мечтала посмотреть.

— Алина, впусти меня! Алина! — мой «муженек» не успокаивался, наоборот, казалось, только больше злился и бесновался.

— Что тебе от меня нужно? — я не выдержала всего этого и отперла дверь.

— Чтобы ты мне ответила, почему ты пришла домой так поздно.

— А ты мне не отец, чтобы я перед тобой отчитывалась, — я попыталась захлопнуть дверь, но рука Журавлева не позволила мне это сделать.

— Алина, — он переступил порог комнаты, несмотря на мои возражения. — Мы с тобой друг другу все же не чужие люди. Я просто хочу с тобой поговорить, а ты ерепенишься, как не знаю кто. Еще вчера начала психовать, на развод зачем-то подала.

Зачем-то?! Он что, совсем не отдает себе отчета, как он что делает и что говорит? А теперь у меня спрашивает, почему я подала на развод!

— Да? Не чужие? Тогда у нас с тобой разные понятия о близких людях. Ты своими подозрениями и вечными расспросами сам же все и разрушил, а теперь говоришь что-то обо мне. Знаешь, я давно уже перестала хотеть приходить сюда после работы. А домом это место назвать у меня и вовсе язык не поворачивается.

— Так что же тебя здесь держит? — насмешливо спросил Антон. Всем своим видом он показывал свое превосходство надо мной. В мутноватых глазах, фальшиво сияющих от лже-заботы, так и читалось: «Ну, и куда ты пойдешь? К родителям, что ли? Охота на другой конец города тащиться?».

— И правда, что ничего, — я кинула пульт от телевизора, что до этого держала в руках, на диван. А затем отодвинула Антона в сторону и вышла в коридор.

Журавлев не то хмыкнул, не то усмехнулся. А где же та, черт возьми, забота, которой он пытался окружить меня совсем недавно? Все растворилось в этой усмешке — она словно сорвала маску фальши и лжи. И сейчас, некогда любимый мне человек, стал еще больше ненавистен. И с каждой секундой, что я находилась рядом с ним, чувство отвращения росло.

Я обула кеды, зашнуровала их, а потом надела на себя куртку. Левый карман что-то отяжеляло. Ключи. Недолго думая, я достала из кармана обе связки, — ключи от машины и от квартиры, — и положила их на обувную полку.

— Лин, ты ведь не собираешься и правда уйти? — он снова нацепил маску заботливого муженька. Я даже слышу, как звенят бубенчики.*

— А разве я сказала, что правда собираюсь остаться? — я застегнула куртку.

— Может, хоть скажешь что-то мне напоследок?
Нащупав в кармане джинсов рублевую монету, кинула ее в «мужа».

— Узнаешь себе цену — вернешь сдачу.**

И я ушла.

Нет, совсем не как в кино — не хлопала дверью, не сползала по стене… Мягко закрыла дверь и спустилась по лестнице. И никто следом за мной не бежал — видимо, Антон заботливый только на словах.

Внутри пустота.

Теперь я свободна.

* * *


Уже было темно. Небо почернело, сероватым цветом светился двурогий месяц, который на эту ночь покинули звезды. Вдоль дороги горели редкие фонари, освещавшие путь. В эту ночь, когда на улице было так пустынно, их тусклый свет освещал дорогу лишь мне.

У меня мерзли руки. Я пыталась натянуть рукава куртки как можно сильнее на ладони.

Сев на лавку, начала выворачивать карманы в поисках мелочи. Сорок пять рублей… На такси не хватит… Общественный транспорт уже не ходит. Да и к кому идти? К родителям ведь не заявишься среди ночи, да еще и без звонка. Мобильного у меня с собой не было, впрочем, как и документов — сумка осталась в квартире.
Можно было бы, конечно, пойти на работу и переночевать в своем родном кабинете, но, повторюсь — на такси не хватило бы, а до первой маршрутки я околею. То же самое было бы, если бы я пошла пешком — на утро нашли бы только мой хладный труп.

Я взвесила в руке монетки и еще раз осмотрелась по сторонам. Слева от меня был ларек. Туда-то я и пойду.

Ларек был еще открыт. За мутным и грязным стеклом горел свет. Я робко постучалась в окошко, и мне его сразу же отворила сонная женщина лет сорока с пережженными дешевой краской блондинистыми волосами.

— Чего надо? — спросила она.

Я, размышляя, рассматривала ее. Дешевая косметика, ресницы, слипшиеся от туши, размазанная ярко-алая помада, на скуле замазанный тональником синяк… Видимо, муж бьет. Иначе не могу объяснить происхождение синяка.

— Ты думать пришла или покупать? Чего надо?

— Дайте пачку сигарет.

Не курила двадцать три года, надо же хоть раз попробовать… Женщина брезгливо осмотрела меня, видимо, приняла за пьяницу или наркоманку, которая себе даже сигарет нормальных купить не может.

— Тебе каких?

— Самых дешевых.

— Тридцать восемь рублей, — она кинула на блюдце с отбитым краем пачку «Оптимы».

Я забрала сигареты и высыпала ей всю свою мелочь.

— И коробок спичек.

— Еще рубль.

— Тут сорок пять. Сдачи не надо.

Я забрала свои «покупки» под ее укоризненный взгляд. Теперь я в ее глазах стала еще и попрошайкой, раз расплатилась мелочью. Как будто тут мало тех, кто еще хуже меня… Да вот только взглядом дыру прожигают лишь во мне.

Сев на лавку, на ощупь содрала прозрачную пленку с пачки и кинула в урну — я же все же приличная девочка. Хотя какая там приличная… Все приличные давно спят дома, в обнимку с мужем или плюшевым мишкой, а не сидят в парке на лавочке, пытаясь открыть дешевые сигареты.

Вскрыв пачку, достала одну сигарету и чиркнула спичкой. Ярко-оранжевый огонек вспыхнул на самом ее кончике, осветив мои руки, на которые не попадал свет фонарей.

Я поднесла огонек к сигарете и та мгновенно затлела. Задув спичку, как я любила делать в детстве, выкинула в мусорку и ее.

Я обхватила губами жесткий фильтр и затянулась. Дым неприятно заполнил рот и мне пришлось откашляться. Серебристый дым вился, как кобра под дудочку индуса. Я сделала еще одну затяжку и вновь закашляла.

Рядом со мной кто-то сел. Неужто за шлюху приняли? Вот этого мне только не хватало… Не для вас мама цветочек растила.

— Не пристало девушке курить.

— А то, что я сижу ночью одна в парке вас не смущает? — стряхнув пепел с
сигареты, поднесла ее к губам, но не затянулась.

Едкий дым резал глаза, отчего они слезились, от запаха табака болела переносица, но мне было плевать.

— Не похожа ты на человека, который много курит. Неужто в первый раз?

— Да, первая затяжка. Так смешно — все попробовали курить еще в подростковом
возрасте, а я вот… — я хрипло засмеялась — от дыма мой голос немного охрип.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

Незнакомец что-то поставил на скамейку. Судя по брякнувшему звуку — жестяная банка.

— И что же вынудило такую прекрасную девушку закурить?

— Есть одна мразь. Попрекает меня тем, что я живу в его квартире. А я взяла и ушла. Даже вещи собрать не успела. Надеюсь, что нас скоро разведут, — не знаю, зачем я стала изливать душу перед незнакомым человеком, но веяло от него чем-то родным. Чем-то из-за чего можно довериться. — И куда ты теперь пойдешь?

— К маме. Если она меня, конечно, пустит, — я взяла банку, которую он поставил на скамейку, и отпила из нее. Кола. А я думала, что будет пиво…
И почему-то эта кола казалась мне вкуснее, чем все те дорогие вина, которые так часто приносил домой мой муж.

— Пойдем со мной, Журавлева. Иначе точно ты тут околеешь.
Примечание к части

*Алина сравнивает "маску заботливого муженька" с маской шута, на которой имелись колокольчики (бубенчики)
** ** За основу взята цитата - "Мне очень не нравятся высокомерные люди, которые ставят себя выше других. Так и хочется дать им рубль и сказать: "Узнаешь себе цену - вернешь сдачу". © Л.Н.Толстой
Часть 24

Я встрепенулась. Дрожь пробила тело, внутри все похолодело. Кто этот незнакомец? Откуда он знает мою фамилию? И куда он, черт возьми, меня зовет?!

Кто это вообще может быть?.. Друг Антона? Мой коллега? Однокурсник?

Руки дрожали. Я судорожно пыталась чиркнуть спичкой, чтобы разглядеть его. Жаль, что свет фонарей сюда не попадал… Вот и оказалась я в такой глупой ситуации.

Когда спичка, наконец, зажглась, я навела ее на своего собеседника. На меня сразу же уставились два знакомых зеленых глаза, в которых на этот раз отражался настоящий огонек, а не «огонек» наглости.

Олег, недолго думая, задул спичку.

— Олег, — я полезла к нему обниматься, — Ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть!

— Впервые в жизни, да? — он усмехнулся и укрыл меня полой своей куртки.

— Угу, — я прижалась к нему, пытаясь согреться. Теперь у меня есть своя личная грелка. Правда, «грелка» явно будет против этого.

— Замерзла? Руки ледяные.

— Да. Не думала, что ночью будет так холодно.

— Пойдем, сегодня переночуешь у меня. А завтра уже поедешь к родителям.

— Спасибо тебе… Даже не знаю, как тебя благодарить…

Олег не переставал меня удивлять. Его неожиданно проснувшаяся забота по отношению ко мне, совмещенная с черным юмором на грани издевательств. Даже сейчас вот к себе позвал… Хотя мог просто мимо пройти…

— Да ладно. Друзья все же.

— Ну да… Друзья.

Друзья. Слово, которое я произнесла на выдохе, словно выпуская дым из легких. Друзья… Я ведь и не знаю, какие они… Какими бывают настоящие друзья…

Все «друзья», которые у меня были, исчезли еще в седьмом классе. Им хотелось гулять до рассвета, бухать в подъездах и курить самокрутки. Ну, а я что… Моя мать всегда твердила мне о том, что на первом месте учеба, а уже потом друзья. Что сначала нужно сделать домашнее задание, а уже потом друзья и подружки. За несделанное домашнее задание меня жестоко отчитывали, а за прогулы уроков и вовсе…

Хотя маму тоже можно понять. Она хотела, чтобы у ее дочери было хорошее образование, а в дальнейшем и блестящая карьера, вот только о моих отношениях с социумом она забыла. И сейчас, в свои двадцать три, я словно слепой котенок, который боится всех и каждого, и стремится быстрее спрятаться.

— Ладно, идем. А то ты тут совсем замерзнешь. По дороге поговорим. Вот, держи, — Кузнецов снял с себя куртку и накинул ее мне на плечи.

Я закуталась в нее, даже забыв сказать «спасибо».

— Идем, — следователь поднялся с лавки. Я тоже поднялась на ноги.

Он, вопреки всем мелодрамам по «первому» не стал брать меня за руку. Я просто плелась рядом с ним.

— Как ты меня нашел?

— Представь себе, случайно. Сегодня мне было нечего делать, а спать не хотелось. Потом увидел девицу, которая курила и кашляла. Кто ж знает, что она там курит — табак или спайс какой-нибудь. Пахло вроде табаком… Ну, а я и решил, раз кашляет — значит, малолетка. Надо по ушам надавать и отправить к мамке. Сел рядом, начал разговаривать — узнал тебя по голосу и по жестам. Меня больше удивил факт, что ты меня по голосу не узнала.

Я покраснела, как вареный рак. Благо, что темнота этого скрывала.

— Я голоса не различаю… К тому же, холод мне последние мозги выбил.

— А они у тебя были?

— На рентгеновских снимках были.

Олег засмеялся. Неужели понравилась моя шутка?

— А теперь ты расскажи мне, почему ты ночью оказалась здесь.

— Глупо все так получилось… Антон, в очередной раз, устроил мне допрос с пристрастиями. Совсем как ты сегодня Богомолова допрашивал, разве что пальцы в дверь сунуть не угрожал. Я заперлась в комнате, ну, а потом, когда он начал колотить в дверь, не выдержала и сказала, что с трудом могу находиться в его обществе. А он начал меня попрекать тем, что я живу в его квартире. Все же есть у меня еще остатки гордости. Я надела куртку и ушла. У меня даже телефона с собой нет. А о последние деньги, что были, купила сигареты — говорят, что помогают бороться со стрессом. Но ничего подобного. Скорее даже наоборот. Теперь ты знаешь все.

Кузнецов молчал. Он даже не хмыкнул и не усмехнулся, как обычно, в этой ночной тишине было слышно лишь его дыхание — ровное и тихое.

Я подняла взгляд наверх, к небу. Оно оставалось таким же темным и беззвездным. В городах на небе не бывает звезд…

Фонари, стоящие вдоль дороги, один за другим начали гаснуть, словно какой-то чародей задул их.

— Фонари гаснут… — одними губами произнесла я.

— Что ты сказала? — переспросил он.

— Фонари гаснут, — повторила чуть громче.

Вспоминалось время, как мы, будучи студентами, выкручивали теплые, а иногда и горячие лампочки в подъездах, чтобы поцеловаться. А потом получали по ушам от какой-нибудь вредной бабки за выкрученную лампочку. Мои лихие двухтысячные. Эх, воспоминания… Они грели душу, разливаясь внутри кипятком. Даже воспоминания о том, как я, отличница и староста группы Алина Васнецова, — тогда пока что еще Васнецова, — хихикая, выкручивала вместе с Антоном Журавлевым, первым мажором группы, лампочку в загаженном подъезде, отдавались теплом, каким отдается костер, если поднести к нему руки. Воспоминания грели, буквально обжигали душу. Но, к сожалению, совсем не грели замерзшие руки.

Олег резко остановил меня, положив руку мне на плечо. Послушно остановившись, я стала во тьме вглядываться в его образ. Но, увы, даже привыкшие к темноте глаза могли различить лишь очертания силуэта.

— Алина… — он тихонько назвал меня по имени.

Из-за холода изо рта шел беловатый пар, который так хорошо был виден в потемках.

Я ничего не успела ответить — лишь чуть приоткрыла замерзшие и, наверное, посиневшие губы.

Его рука скользнула по моей щеке.

Я уже ожидала романтическую развязку, как вдруг…

Фонарь вновь вспыхнул. Да так непривычно ярко, что его светом можно было бы осветить всю улицу.

— Дура ты, он на движение реагирует!

* * *


— Отогрелась хоть немного? — Кузнецов подлил мне еще чая.

— Угу, — кивнула я и жадно принялась пить напиток.

Я сидела у него на кухне, завернутая в плед. Олег отпаивал меня горячим чаем, которые обжигал горло. Грела руки о белую фарфоровую чашку, а потом прикладывала уже теплые руки к щекам.

— И хорошо, хоть губы у тебя уже не синие.

Я кивнула и отхлебнула из кружки. От зеленого чая без сахара меня уже тошнило, но попросить сахар не позволяла совесть — и так я слишком много прошу. И крышу над головой, и плед, и чай… Еще и сахар просить…

Как говорила одна моя знакомая: «В зеленом чае без сахара самое вкусное — чувство собственного превосходства». Вот им-то я и буду довольствоваться.

— Тебе в душ надо бы сходить. Погреешься. Вода горячая вроде есть.

— Спасибо, — промямлила я, будучи тронута его заботой. Искренней заботой.

— Полотенца есть. Бери любое, все чистые. Я их стирал, — последнее предложение он сказал с таким важным видом, словно получил Нобелевскую премию.

Я не выдержала и засмеялась.

— Пожалуй, я и правда схожу в душ, — не выбираясь из пледа, встала со стула и пошла в сторону ванной комнаты.

— Можно с тобой?

— Да, — бездумно ответила я, а когда поняла, что сказала, то почувствовала, как к щекам приливает кровь.

— Фу, извращенка! — поморщился Олег и стал отмахиваться от меня, как от мошкары. — При живом-то муже!

Я засмеялась. Вот, блин, шутник! Петросян случайно не его родственник? Я бы не удивилась, если бы так оно и было.

— Стой, не иди, — сказал он, и я сразу же остановилась.

Неужели и правда решил со мной сходить? И кто из нас теперь извращенец?

Буквально через секунду Олег вернулся, держа в руках рубашку — ту самую, которую он давал мне в прошлый раз, когда я забыла дома ключи и вынуждена была остаться у него.

— Не в джинсах же тебе спать, — заявил он и вручил мне рубашку.

Поблагодарив, я хотела было перенести мое бренное тело в ванную, как тут мне под ноги попался край пледа. И я покаталась. Сначала на пледе, потом на заднице, затем — носом по линолеуму. Движение — жизнь.

— Горе мое луковое, — следователь сложил руки перед собой, словно молится.

Сейчас он всем своим видом напомнил мне мою покойную бабулю, которая так делала, когда маленькая я разбивала коленки.

Вздохнув, Олег отобрал у меня плед, затем поднял с пола и поставил на ноги. Повесив мне на шею рубашку, рукой указал на дверь ванной. Прям мистер немногословность…

С этими мыслями я пошла греться. Ну, и мыться заодно. Если, конечно, у Олега мыло будет.

И надеюсь, что он выдаст мне одеяло…

* * *


— Ты готова? — Олег, уже полностью одетый, стоял в коридоре и поправлял воротник, убирал ворсинки и ниточки с рукавов… В общем, занимался безумно интересными делами.

— Я тебе уже полчаса говорю: «Буду через пять минут!», — я высунулась в коридор в наполовину застегнутой рубашке. Взгляд Олега только туда и был устремлен.

Ойкнув, я скрылась в комнате.

— Алина! Мы же на работу опоздаем!

— Не опоздаем, — я вышла из комнаты, на этот раз уже полностью одетая и застегнутая.

— Явление Христа народу! — воскликнул Кузнецов, кидая мне мою куртку.

— Христос потом подойдет, это пока что апостол, — надела куртку и застегнула молнию.

Затем, под шумные вздохи Олега, зашнуровала кеды. Может быть, я и копуша, но нечего вот таким вот тоном вздыхать! Он прямо как моя мама — она тоже вечно недовольна тем, что я долго собираюсь, хотя и сама она возится не меньше моего.

— Ой… — я выпрямилась, покончив с кедами.

Только сейчас до меня дошло — сумка-то осталась у Антона. А в сумке ведь и документы (в том числе и удостоверение, а мне без него на работе никуда), и мобильный, и деньги, которых мне на первое время должно хватить, и кредитка, на которую мне перечисляют зарплату. В общем, без сумки я была бомжем по имени Никто.

— Что, радикулит раньше времени хватил? — с жалостью спросил Кузнецов.

И почему он пошел в юридический учиться, а не в театральный? Неплохой актеришко вышел бы. Чего только стоит этот сочувственно дрогнувший голос и жалостливый блеск в глазах…

— Нет. Я только что вспомнила, что сумку оставила «дома».

— И?

— Тебе «и», а у меня там удостоверение! — воскликнула я. Или похоже, что у меня с собой есть удостоверение? У меня с собой, кроме богатого внутреннего мира ничего нет.

— Да не с… волнуйся ты, заедем, заберем твою сумку!

Я расплылась в довольной улыбке, да в такой, что небезызвестный Чеширский кот, принявший ЛСД, на месте умер бы от зависти.

— Спасибо!

— Что «спасибо»? Выходи давай, языком она мне тут чешет! За сумкой тогда не заеду!

* * *


Мы подъехали к «моему дому». Олег поставил машину на ручник. Я с опаской посмотрела по сторонам.

Я не хочу поднимать на нужный этаж, не хочу звонить в квартиру, не хочу заходить внутрь, не хочу разговаривать с Антоном — с нелюбимым мне человеком, голос которого слышать до тошноты противно.

Олег, кажется, заметил мое негодование.

— Что такое? Быстро за сумкой и обратно, на работу опоздаем!

Я промолчала. И не сдвинулась с места. Лучше промолчу, чем послушаюсь.

— Ты не хочешь туда идти?

— Да. Не хочу видеть его вновь. У меня все же есть еще остатки гордости.

- Гордость — не порок, — Кузнецов отстегнул свой ремень безопасности, — А большая роскошь. Напомни, какой у тебя номер квартиры.

— Тридцать два.

— Если я не вернусь через пять минут — жди еще, — и Олег вышел из машины, напоследок отдав мне честь, мол, не понимайте лихом.

Я откинулась на сидение, шумно выдохнув. Представляю выражение лица Антона, когда вместо меня к нему заявится Олег.


От скуки я начала щелкать кнопками радио, переключая fm-станции.

Почему-то на радиоволнах были лишь новостные программы да современные песенки без капли смысла. От этого (и от ожидания) я начала нервничать и клацать по кнопкам еще быстрее — так, что до меня доносились лишь первые ноты или первые слога слов. Закончилось все тем, что мне надоело переключать радиоканалы, и я оставила какую-то надоедливую песенку о несчастной любви.

Вновь осмотрела двор. Нет никого, кто хоть самую малость был бы похож на Олега. От этого внутри меня начинало расти беспокойство. А вдруг… А вдруг… А вдруг Антон его сожрал?!

Что я потом в протоколе напишу? «Журавлев А.И. сварил суп из Кузнецова О.Д., а кости О.Д. скормил дворовым псам»? Нет уж, спасибо, пусть лучше никто никого не жрет!

Подъездная дверь, наконец, отворилась и на «свет божий» вышел Олег, размахивая в руках, словно трофеем, моей сумкой.

— Представляешь, — начал он, как только сел в машину и кинул сумку ко мне на колени, — Твой благоверный решил, что мы любовники!

— А ты ему что ответил? — внутри меня все похолодело. Кто знает, что у него на уме!

— А я ему подыграл, зачем зря расстраивать человека? Сказал, что я подарил тебе спертый с кладбища венок, что мы вместе вызывали дьявола и всю ночь жрали пельмешки… Да шучу я, чего так побледнела-то? Я просто сказал, чтобы он мне отдал твою сумку. Проверь, кстати, все ли на месте. Он спросил, у меня ли ты была сегодня ночью, я ответил, что нет, и что где ты ночевала, я не знаю. Сказал просто, что ты на допросе, а меня попросила съездить за твоей сумкой. Ах, да, я еще сказал ему, что ты после работы заедешь к нему забрать вещи.

— Спасибо! — я на радостях едва не полезла к нему обниматься. Надо же, как все устроил. Просто настоящий друг.

— Но-но-но, без рук! А то посажу за совращение! — он усмехнулся и повернул ключ зажигания. — Поехали вершить правосудие.
Часть 25

— Не подскажите, где мне найти Алину Николаевну? — ну, вот, здравствуйте, приплыли!

Алина Николаевна только вышла чашку из-под кофе помыть, а уже кто-то ее ищет! Понятия, правда, не имею, кто, но, надеюсь, что он по важному делу — иначе я его попросту растерзаю.

— Алину Николаевну? Журавлеву? — переспросил дежурный. — Так вот же она идет! Алина Николаевна, подойдите, пожалуйста, сюда!

Я постаралась как можно незаметнее поставить грязную чашку на подоконник.

— Что там случилось, раз вам понадобилась я, а не Олег Дмитриевич? — произнесла я, словно обиженная девочка, подходя к посту дежурного.

— Да не мне, вас, вот, молодой человек разыскивает.

— Здравствуйте, Алина Николаевна.

Вилор? Я его здесь совсем не ожидала увидеть.

Парень выглядел напуганным. Испуганные серые глазенки, которые, казалось, увеличились раза в три, метались то на меня, то на дежурного. Джинсовая куртка была не застегнута, футболка сбита в сторону. Волосы, которые обычно были причесаны, сейчас стояли дыбом и выглядели так, словно их хозяин только-только проснулся.

— Вилор? Не ожидала тебя здесь увидеть. Что ж, идем ко мне в кабинет, там все расскажешь.

Я положила руку ему на плечо. Вилор кивнул и пошел следом за мной.

— Заходи, — я открыла дверь кабинета.

— Кто там пожаловал? — сразу же спросил Кузнецов.

Я мысленно сравнила его с вредной бабкой у подъезда, которая встречала каждого вошедшего в подъезд фразой «Что за урод к нам пожаловал?!». Ну, а я порадовалась, что у меня в руках нет кружки — иначе я бы в него ее запустила.

— Вилор. Племянник Литвинова, если ты его, конечно, еще помнишь. Заходи, не бойся.

Поздоровавшись с Олегом, Литвинов-младший зашел в кабинет.

— Вон около стола стул, на него садись, — я закрыла дверь и прошла к своему столу. — Рассказывай, что там у тебя случилось.

— Я сегодня был на кладбище… — он зачем-то понизил голос, словно боялся, что нас кто-то может подслушать. — Проведывал своих родителей… — он покраснел. — Ну, и Лену…

— Ты не рассказывай нам свою жизненную драму, ближе к делу, у нас рабочий день не резиновый, — встрял в разговор Олег.

Где ни посей — оно уродится. Чего он вообще в разговор лезет? Давно по тыкве не получал?

— Не обращай внимания, продолжай.

— Когда я подходил к могиле Лены, я увидел, что рядом ошивается он. Тот, кто загнал ее в могилу. Тот, кто… — внезапно Вилора затрясло, словно в припадке. Он судорожно дергал руками, словно пытался что-то сказать, но ему не хватало воздуха.

Подросток упал на пол, свалив вместе с собой стул. Даже трясти его продолжило уже на полу.

Я пребывала в состоянии шока. Ноги словно связал кто-то, и я не могла подняться. Язык против моей воли стал мясистым и неповоротливым, не позволяя вымолвить ни звука, кроме мычания.

У губ Литвинова появилась пена. Эпилепсия? Или как там ее называют? Но что делать в таких случаях? Звонить в «скорую»? Бросаться оказывать первую помощь? Черт, я ведь даже не знаю, как это делать! Нужно было все же в школе ОБЖ не прогуливать, сейчас бы не…

Олег, к счастью, оказался более стрессоустойчивее, чем я. Поднявшись с места, он подбежал к Вилору и, положив его голову себе на колени, зачем-то схватил с моего стола ручку и, засунув ее парню в рот, крикнул:

— К Светлане! Срочно!

Эта фраза мгновенно вывела меня из транса. Я подскочила с места и выбежала из кабинета.

«Хоть бы она была на месте, хоть бы она была на месте», — пульсировало у меня в висках и громким эхом отзывалось в ушах.

Пожалуй, я еще никогда ничего не желала в жизни так, как сейчас.

Может, этому способствовал страх за мальчика, может — стресс, а может и шок. Я и сама не знаю.

Подбежав к нужной двери, я толкнула ее. Открыто. Какое счастье!

— Алина Николаевна! Что-то случилось? — Светлана Андреевна поставила на стол белую чашку с дымящейся жидкостью.

Она была нашим психологом и медсестрой одновременно. Не самая хорошая женщина, к тому же, чересчур занята собой и своими проблемами.

Ей было уже за сорок, но она усиленно молодилась, чтобы сойти за тридцатилетнюю. Правда, с такой зарплатой денег на дорогую косметику и салоны красоты не особо-то и хватало. Поэтому Светлана Андреевна извечно брала подработки — этим-то и объясняется постоянное отсутствие ее на рабочем месте.

— Там у мальчика… В нашем кабинете… Меня Олег послал… Я не знаю, что с ним… Эпилепсия… — я говорила бессвязно и непонятно, словно после пол-литра. Но женщина меня поняла.

Она сразу же поднялась с места, подошла ко мне и, тронув меня за плечо, мол, идем, вышла из кабинета.

Светлана Андреевна выглядела очень забавно, пытаясь на своих каблуках выглядеть грациозно и не отставать от меня. Как корова на льду, ей-богу.

Когда я зашла в кабинет, Вилор уже сидел на стуле со стаканом воды в руках, обнимая его обеими руками.

— Так это и есть ваш мальчик? — цокнула языком психолог, оглядывая Вилора с ног до головы. — Как чувствуешь себя?

— Уже лучше, спасибо, — подросток поставил стакан воды на стол.

— Голова не кружится? — она присела на корточки, чтобы быть на одном уровне с парнем и тонкими морщинистыми пальцами, усеянными множеством не то серебряными, не то из белого золота колец, оттянула ему нижнее веко.

— Нет… Затылок болит немного…

Светлана Андреевна нахмурила брови. Что-то не так? Или что-то необычное?

Жестом показав ему повернуть голову в сторону, женщина не без брезгливости (ишь ты, какая ва-а-а-а-а-ажная!!!) раздвинула Литвинову волосы на затылке.

— Ты головой, видимо, ударился, когда упал… Рана на голове. Олег Дмитриевич, — она умиленно приплюснула наращенными ресницами, смотря на следователя, — А у вас не найдется аптечки?

— Вот чего нет — того нет! — Кузнецов развел в сторону руками.

— Какая жалость! — театрально воскликнула психолог. Актриса, блин, погорелого театра! — Придется мальчика вести ко мне в кабинет!

— Ничего, отведем. Алина Николаевна, помогите мне, пожалуйста, — и, пока Светлана Андреевна не видит, он сложил руки в молящем жесте.

Я прыснула. Только слепой или тупой не понял бы, что Светлана подбивает к нему клинья. Причем уже давно. Олег, по возможности старался с ней не контактировать, а если уж и приходилось, то только в присутствии кого-либо третьего.

Вилор тоже не дурак, сразу все понял и улыбнулся.

— Может, не стоит? Не так уж сильно у меня и болит…

— Надо-надо! — не унималась женщина, обрадованная возможностью пообщаться с Олегом.

Олег молча помог Вилору встать и опереться на свое плечо. Я же просто встала позади них.

И потом вся эта делегация со Светланой Андреевной во главе прошествовала к ней в кабинет.

Психолог упорно отказывалась выпускать нас (вернее, Олега), пока она не закончит с процедурами.

Кузнецов в это время внимательно изучал ее стол. Он даже нашел стакан с желтоватой жидкостью и, засунув туда нос, сказал: «Фу».

— Что у вас в стакане? Вонючее такое.

— Это для Богомолова. Его психиатр сказал, что он становился разговорчивее и менее замкнутым в себе после этого препарата. Кстати, мне нужно будет поговорить с вами насчет него.

— Прямо каким-то фантастическим фильмом попахивает, — усмехнулся Олег.

— Это нормально, что у меня в глазах потемнело? — спросил Вилор, чуть наклонив голову в сторону.

— Приляг на диван, — Светлана Андреевна кивнула в сторону облезлого диванчика, стоящего у самой стены. — А мы пока пойдем, поговорим.

И она жестом указала нам на дверь.

— Алина Николаевна, если у него есть какие-то дела, вы можете идти, — сразу же сказала она мне, — Или остаться с мальчиком.

Вот это поворот!

— Светлана Андреевна, не отклоняйтесь, пожалуйста, от темы, — Кузнецов положил руку мне на плечо, давая ей понять, что я никуда не пойду.

— Ой, да что вы всё так официально? Можно просто — Светик.




И тут я поняла, что о Богомолове она ничегошеньки не скажет, — ей нужен был Олег.

— Не хотели бы вы, Олег Дмитриевич, зайти после работы ко мне и продолжить наш разговор за чашечкой кофе?

— Простите, Светик, но у меня аллергия на кошек. Тем более, когда их тридцать.

* * *


— Тебе уже лучше? — я пододвинула к Светланиному дивану стул.

Вилор все еще лежал на диване, свесив ноги, обутые в кеды, на пол. Лицо подростка было белое, словно простыня. Радует, что хоть не серое, как у умирающего. Только трупа нам здесь не хватало.

Да, пожалуй, моя работа сделала из меня ту еще циничную мразь — не жаль будет умирающего, жалко будет себя, — ведь мне придется писать отчет.

Даже боюсь представить, какой я стану, когда мой рабочий стаж перевалит за двадцать лет… Наверное, как Олег. А может, и того хуже.

— Гораздо, — паренек вяло улыбнулся. — Спасибо вам, Алина Николаевна.

Я улыбнулась и положила руку ему на лоб. Температура, вроде, нормальная. Это радует.

— Я, наверное, домой пойду… — сказал он, попытавшись встать. Но я вытянула руку вперед, помешав ему.

Переведя взгляд на психолога, которая разговаривала с кем-то по телефону, рассказывая, какой же «Никита козе-е-е-е-ел». Я кашлянула, пытаясь привлечь ее внимание. Ноль эмоций.

— Светлана Андреевна!

— Чего вам, Алина Николаевна? — оскалив зубы в псевдо-улыбке она повернула голову в мою сторону, зажав рукой микрофон беленького айфона.

От ее былой вежливости не осталось и следа — ну, конечно, Олега ведь нет, выеживаться не перед кем, можно и показать свою истинную быдло-сущность.

— Как думаете, Вилору уже можно встать?

— Как ты себя чувствуешь? — осведомилась «Светик», мысленно не то проклиная нас, не то продолжая свой разговор.

— Нормально.

— Тогда вставай.

Мда… Светлана прямо врач «от бога». Радует, что она пошла в психологи, а не в хирурги, иначе и без того хиленькая российская медицина рухнула бы благодаря ей. И анекдоты стали бы не такими смешными…

Я поднялась со стула и протянула подростку руку. Вилор сначала нерешительно смотрел на мою ладонь, затем на меня, а после, осмелев, все же взял меня за руку и встал с дивана.

— Идем сначала ко мне в кабинет, — встав, он попытался убрать свою руку из моей, но я не позволила, чуть сжав его кисть в своей.

Литвинов не сопротивлялся. Понял, видимо, что со мной бесполезно бороться.

Я вела его по коридору, как заботливая мать ведет своего ребенка. Это для меня было странно и непривычно — у меня не было младших братика или сестренки, не была я и нянькой для чужих детей. Так что подобное вызвало у меня смешанные чувства. Вроде, как и уже взрослого парня за руку веду, а вроде, как и ребенка совсем…

— У вас руки такие нежные, — произнес он, осторожно поглаживая мою ладонь большим пальцем, — Прямо как у моей мамы.

Внутри у меня все сжалось, словно это была моя собственная боль, а не его. Ребенок, потерявший мать, ищет теплоту ее рук у практически незнакомой женщины.

Я чувствовала, как неприятно защипало у меня в глазах. К горлу медленно подбирался комок непрошенных слез. Но нет. Мне нельзя плакать на работе. Это Алина может позволить себе взахлеб рыдать, обхватив колени руками, при этом воя и всхлипывая. А Алина Николаевна не могла себе позволить и незаметно вытереть слезинку в уголке глаза.

— Я плохо помню свою маму… Но мне кажется, что вы похожи на нее.

Я остановилась, как громом пораженная.

Как много он все-таки пережил… Не каждый старик столько переживал, а тут — ребенок… Ребенок, который еще жизни не знает, но зато знает, что такое смерть! А он до сих пор способен улыбаться.

Многие давно бы шагнули в окно, если бы им суждено было пережить такое.

Может, и он однажды не выдержал, и, взяв острое лезвие, чертил им на теле замысловатые узоры, но он сейчас здесь, передо мной! Он здесь, а не в могиле, где его разлагающееся тело поедают черви, для которых его плоть служит едой. И он выдержал все это. Выдержал все испытания, дарованные злодейкой-судьбой. Выдержал, когда другие сломались бы еще в самом начале.

— Прости, что не смогу тебе заменить ее…

— Не извиняйтесь, ведь вы не виноваты… — он улыбнулся.

Я посмотрела ему в глаза, в которых появился блеск, какого не было раньше. У кого-то виден только цвет, а у него и в душу заглянуть можно. И в темно-сером цвете я вижу боль, отчаяние и саморазрушение. Те, кто говорит, что нет ничего больнее неразделенной любви — посмотрите на него! Поживите его жизнью хоть несколько дней, и вы будете смеяться с того, над чем плакали раньше. И вашим героем станет он, а не героиня сопливой мелодрамы.

— А почему тогда я чувствую себя виноватой? — я улыбнулась, уже чувствуя что-то мокрое в глазах. — Я найду того, кто это сделал. Обещаю тебе. Нет, даже клянусь. Может, хоть так я заглажу вину, которую я чувствую перед тобой.

— Но…

Не знаю, чем бы закончился наш разговор, если бы мы не оказались у моего родного кабинета.

— Заходи, — и я открыла перед ним дверь кабинета.

Подросток кивнул и зашел внутрь.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — сразу же поприветствовал его Кузнецов.

Я зашла в кабинет и прикрыла за собой дверь. Подошла к своему столу, убрав бардак, который Олег развел на нем, пока меня не было, уселась на стул.

— Вилор, — начала я, вытащив из ящика лист бумаги и новую ручку — мою разгрыз Вилор в эпилептическом припадке, — Я хотела бы продолжить наш с тобой разговор…

— Только пену изо рта больше не пускай, — встрял Олег.

Я уже не выдержала и, схватив со стола первое, что попалось под руку (а это, к слову, оказался дырокол), запустила им в Кузнецова. Ну, вернее, не в него, а чуть левее — я же не хочу же я его убить в конце-концов! Следователь ловко увернулся от брошенной в него канцелярской принадлежности, буквально нырнув под стол. Дырокол, столкнувшись со стеной, шлепнулся на пол, прихватив с собой приличных размеров кусок штукатурки.

Ну, вот, влетит мне еще за порчу казенного имущества! А Олегу ничего, хотя это он виноват!

— Не обращай внимания, — сказала я Литвинову, глаза которого увеличились до размеров пятирублевой монеты, — Рассказывай, что ты видел на кладбище.

— Я видел около могилы Лены того, кто продавал ей наркотики. Он стоял около ее могилы.

— Он тебя видел?

— Нет… Надеюсь, что нет…

— Помимо тебя кто-то еще был на кладбище? Тот, кто может подтвердить твои слова?

— Сторож… Он был там, когда я приходил…

— Скажи, — я не знаю, что меня дернуло спросить об этом, но, все же, как говорится: «Доверяй, но проверяй», — А это достоверная информация, что он был ее дилером?

— Честно говоря, не знаю. Об этом я узнал от самой Лены, если она мне не врала — то да. Точно могу сказать лишь то, что они были любовниками — я не раз видел их вместе. В том числе, и когда они целовались. Ну, и когда… — он покраснел.

Я кивнула.

— Я тебя поняла. Ты хочешь еще что-то сказать нам?

— Нет, это все.

— Мы отвезем тебя домой, — сказал Олег, прервав нас. — Мы все равно сейчас поедем на кладбище, проверим, правда ли то, что ты нам сказал.

— Спасибо…

— Собирайся. Алина Николаевна, вы тоже собирайтесь.

Ишь ты, как мы заговорили… Алина Николаевна, вы…

Интересно, а если бы я ему дыроколом по макушке все же попала бы, он бы меня «госпожой» называл бы?

Часть 26

— Никогда не любил кладбища. Веет от них чем-то неживым, — поежился Кузнецов.

— Ты бы живое еще в морге искал, — усмехнулась я. — Идем к сторожу, пока я в тебя еще и степлером не запустила.

Мы подошли к месту, где сидит кладбищенский сторож. К «живому уголку», проще говоря. Судя по тому, что там горит свет — сторож на месте.

Дверь была деревянной, крашенной ярко-желтой краской, которая уже полупилась в некоторых местах. Олег постучал. Но за дверью не было слышно ни звука. Кузнецов нахмурился и постучался вновь

— Может, он там уснул? — предположила я.

Олег лишь пожал плечами.

— Откройте, полиция, — в дверь постучалась уже я. — Если вы не откроете, мы вызовем МЧС и сломаем дверь. Считаю до трех. Раз. Два. Три! — не выдержав, я просто дернула за ручку.

Открыто…

То есть мы, как два последних кретина, с полчаса долбились в открытую дверь?!

— Заходи, чего встала.

Я зашла в помещение. Так называемая сторожка представляла собой комнатенку от силы восемь квадратов с обшарпанными стенами, на которых виднелись потеки воды и с жутким запахом плесени. Обстановка была такой же скудной, как и первое впечатление — стол, два стула, старенький телевизор «Рубин» в углу стола, настольная лампа, излучавшая тусклый свет.

На одном из стульев восседал, положив голову на столешницу спал, как я поняла, сторож.

Чуть поодаль от мужчины стояла початая бутылка водки и два стакана.

Олег подошел к нему и, положив два пальца ему на шею, сказал: «Жив».

— Уважаемый, — Кузнецов потряс его за плечо, — Эй, уважаемый!

Сторож замычал, бурча себе под нос брань. Продрав глаза, он посмотрел на нас и выдал:

— Вы за мной?

— Пока что всего лишь к вам. ГОРОВД, следователь Кузнецов.

— Следователь Журавлева, — достав удостоверения и раскрыв «корочки», мы показали их смотрителю.

— У меня никто не сбегал! — сразу же посвятил он нас. Я прикрыла рот кулаком, усмехнувшись. Хах… Наивный… Боится, что мы пришли проверять, все ли у него в гробиках спят. Больно оно нам надо.

Олег смерил меня презрительным взглядом. А ему самому, можно подумать, не смешно!

— Мы безумно рады это слышать. Но мы по другому поводу, — Олег сейчас показался мне очень наивным, — понятно ведь, что смотритель пьяный в «зюзю», а он из него еще пытается вытянуть что-то. Глупый наивный дядя-следователь.

— Нам необходимо знать, кто и когда появлялся на территории кладбища в течение сегодняшнего дня. У вас есть журнал посещений или нечто подобное, куда вы записываете, кто и когда приходил?

Сторож кивнул и, пошевелив седыми усами (клянусь вам, так и было!!!) достал откуда-то из-под стола потрепанную тетрадку с грязной засаленной зеленой обложкой. Облизнув свой далеко нечистый палец, мужчина открыл тетрадь и принялся листать, изредка смотря на поля. Наконец он перестал перелистывать страницы и протянул «журнал посещений» Олегу, сказав при этом что-то вроде: «На».

Я заглянула через плечо следователя. Тетрадный лист в клетку был расчерчен где-то на восемь-десять колонок. В каждой нечетной было написано «пр.», а в каждой четной «уш.». Что, как я поняла, расшифровывается как «пришел» и «ушел». На полях корявенькими цифрами была записана сегодняшняя дата — 22.11.14. Прямо как в школе, даже улыбнуться заставило.

Было заполнено целых четыре ряда колонок. Это, выходит, шестнадцать-двадцать «посетителей». Неужели их сегодня так много было? Вроде до родительского дня далеко, да и будний день…

— Скажите, — вмешалась я, — А племянник директора кладбища, Вилор Литвинов, сегодня приходил?

— Приходил, барышня, приходил. Как всегда просил, чтобы я ничего не говорил его дядьке. А я что? Я зверь какой-то, что ли? Не скажу я ничего Куприяну Вячеславовичу. Вам вот сказал, и все, больше никому не скажу! И вы не говорите ему!

— А скажите, уважаемый, а почему вы пьяны на рабочем месте? — осведомился Кузнецов, разглядывая мусорку, в которой покоились несколько пустых бутылок водки.

— Дык, так что, это преступление, что ли? Ко мне сын моего сослуживца приходил! Сказал, отец бутылку передал! Ну, мы с ним и выпили по пять капель или что это преступление теперь, товарищ начальник?

— Ну, во-первых, попрошу заметить — не «товарищ начальник», а Олег Дмитриевич, и не «барышня», а Алина Николаевна, во-вторых — ваши «пять капель» пятью бутылками в урне лежат, а в-третьих — ну не дело это, на рабочем месте пить! Вдруг у вас сбежит кто или памятник сопрут? А спрос с вас будет. Так что не надо, уважаемый.

Смотритель открыл рот и сложил руки в молящем жесте, а после свалился на колени, обняв ноги Олега. Я с трудом подавила в себе смех и фразу: «Ну, вот, граф Кузнецов, теперь у вас есть свой собственный холоп».

— Родимый! Знал бы ты, как мы давно с ним не виделись! И все тридцать лет ведь ни слуху, ни духу! Я уже решил, что он помер, а тут его сын приходит — говорит, по работе приехал, отец просил прийти ко мне. Ну что ты, родимый, не понимаешь что ли? Не человек ты, что ли?!

— Ну, и давно вы по «пять капель» выпили? — спросил мой коллега, пытаясь высвободить свои ноги от объятий пьянчужки.

— А?

— Давно, спрашиваю, вы выпили?!

Сторож, задрав рукав рубашки, прищурившись, взглянул на свои доисторические наручные часы.

— О! Часы остановились!

— И лампа не горит, и врут календари*… — не выдержал следователь, который наконец-таки спас свои ноги.

— О! А как ты догадался, что у меня лампочка перегорела? А наверх некому залезть, вон, смотри, что из дома притащил, — он указал рукой на настольную лампу.

— Не «ты», а «вы». И сидите смирно, гражданин. А то вызовем патруль и отправим вас в вытрезвитель. Так что лучше молчите.

Конечно, мы поступили немного неправильно. Сначала нужно было у него документы проверить, потом отправить его трезветь… Но нам, честно признаюсь, было лень возиться с пьяным сторожем. Что мы хотели у него выяснить — мы уже выяснили.

— Идемте, Алина Николаевна, нам нужно осмотреть территорию.

— Подожди, — шепотом ответила я. — Я сфоткаю тетрадь.

Достав из кармана сумки телефон, я открыла камеру и сделала снимок сегодняшних «посещений».

— А теперь идем, — и я вышла из «живого уголка». Олег вышел следом за мной. — Нам нужна могила «Нэнси». Жаль, что мы у этого пьянчуги не выяснили, где она находится. А указателей с рядами они и не думали поставить. Поэтому придется смотреть по датам, — я подошла к ближайшей ко мне могиле и посмотрела на дату. — Здесь восемьдесят девятый год, март.

—Третье апреля, 1989. Получается, мы должны идти прямо. Ироды, такое кладбище типа крутое, а у самих даже столбиков с рядами нет.

— Нам нужно пройти практически все кладбище. «Нэнси» умерла не то в конце мая, не то в начале июня этого года.

И мы направились вперед по кладбищенской дорожке. Несмотря на то, что кладбище частное, грязища тут была такая же, как и на муниципальном. Размытые дождем дорожки, множество камушков, попадающихся под ноги… Об один из таких камушков я запнулась и упала на колени. Олег поржал, но меня все же поднял. Зараза, ржать он тут у нас еще будет.

— А не боишься, — начал мой коллега, — Что тут мертвые ходят? Не боишься покойников?

— А чего нас бояться? — я подмигнула ему. И он ушел в раздумья по поводу новой шутки.

Но, к счастью искрометный подкол так и не увидел свет божий.

— Кажется, это здесь. Двенадцатое мая 2014 года. Нужно идти вдоль ряда.

— Идем, — хмыкнул Кузнецов с таким важным видом, словно я ему сказала, что Китай находится в Австралии, а он, как самый умный, спорить со мной, дурочкой, не стал.

Но я все же ошиблась в своих подсчетах. Наша Леночка лежала лишь в центре следующего ряда.

Рядом с земляным холмиком, под которым покоилась девочка, пустовало еще одно место — видимо, ее бабушка позаботилась о том, чтобы после смерти быть похороненной рядом с внучкой.

Я осмотрела ее могилу. Ничего необычного, все как у всех. Засохшие венки и цветы, был свежим разве что букет белых роз, стоящих прямо на могиле.

Белый крест с витиеватыми кованными завитушками. Сбоку крест был испачкан чем-то буро-красным. Какой-то ирод, видимо, испачкал красной краской.

К кресту была прибита табличка с золотыми буквами: Андреева Елена Валерьевна 18 сентября 1998 — 30 мая 2014.

Ей даже шестнадцати не было…

Бедная девочка. Никогда не испытывала жалость к наркоманам — сами свою судьбу вершат. Но здесь… Пятнадцатилетний ребенок, еще не знавший жизни, вгонял себе в вену эту дрянь, а теперь покоится под двумя метрами земли. Мне ее стало очень жаль, хотя я ее ни капельки не жалела, когда мы вели ее дело.

— Алина, — Олег, стоявший рядом, неожиданно подал голос после столь долгого молчания, — Не хочу пугать, но там чьи-то ноги.
Часть 28

— Пьяный, наверное, приснул, — пожала плечами я. — Растормоши его.

— А чего я-то? — Кузнецов смерил меня злобным взглядом. — Тебе надо, ты его и буди!

— А вдруг он СПИДозный?! — мое восклицание, пожалуй, было слышно на другом конце кладбища. В вдруг он и правда СПИДозный? А я девочка, мне еще детей рожать!

Олег усмехнулся. Что, для него заразный бомж — не аргумент?

— Ладно, идем вдвоем. Один я не пойду — вдруг он кусается. Помирать — так вместе. Хотя СПИД мы от него точно не подцепим — если, конечно, кто-то, не будем показывать пальцем, кто, не захочет с ним миловаться.

— Ты сейчас о себе говоришь? Хватит трындеть, идем.

Вздохнув, следователь пропустил меня перед собой, сказав: «Дамы вперед», а сам пошел по «моим следам». И почему все всегда должна делать я? Мне кажется, что будь я женой Олега, то мужиком бы в нашей семье была бы я, а он в фартуке, тапочках с зайцами и в бигудях готовил бы борщ.

Зайдя за могилу нашей «Нэнси», я осмотрела спящего с ног до головы. Правда, его голову увидеть мне не удалось — она была накрыта бежевой курткой. Неужто и правда спит? А с виду приличный человек — одежда-то не из дешевых. Да и если по шмоткам судить — это уже взрослый человек, а не напившийся вдрабадан сыночек богатых родителей.

Может, плохо стало? Сердце заболело или еще что? Но почему тогда голова курткой прикрыта?

— Алин, — Олег толкнул меня локтем в бок, — Тебе не кажется, что пятна на куртке похожи на кровь?

Почему-то от его слов меня бросило в дрожь. И правда — на куртке бурые пятна. Куртка ведь светлая, их отлично видно.

— Надеюсь, что это не кровь, — ответила я заплетающимся языком. — Только этого нам для полного счастья не хватало.

— А давай проверим?

— Вот еще! Тебе надо, ты и проверяй!

— Почему как что-то надо, так всегда я? — он вознес руки к небу, словно ища ответа у небесных созданий. Или даже у бога.

Но все же он подошел к «спящему».

— Какие-то у него руки желтые…

Умеет, блин, успокоить! Желтые руки, мать его… Сейчас пусть еще дотронется и скажет, что холодные. Тогда я точно лягу рядом с нашим мертвым новобранцем.

— Эй, гражданин, — Олег резко сдернул куртку с его лица.

Доли секунды мне хватило, чтобы к горлу подступила тошнота. У Олега тоже чувство юмора мгновенно исчезло и он, опешив, выронил куртку из рук.

У покойника левая половина лица была превращена в кровавое месиво — фарш в чистом виде, так еще и с кровью. Кровь была у него везде: на коже, уцелевшей после такого испытания, на светлых волосах, на одежде, даже на земле была.

Кожа на изуродованной щеке пластами болталась на кости, словно флаг на захваченном острове. Приглядевшись, я поняла, что у убитого выбит глаз, и вместо него зияла черная дыра, образованная спекшейся кровью.

Мне пришлось отвернуться, иначе меня вывернуло бы наизнанку прямо на месте преступления.

— Я не могу на это смотреть. Меня сейчас вырвет.

— Я, если честно, тоже не могу, — признался Кузнецов, подойдя ко мне и слегка приобняв меня за плечи. — Вызывай ребят и труповозку.

— А ты?

— А я пока здесь побуду, чтобы местные собаки его по кусочкам не растащили. Этому бедняге и так досталось. Интересно, за что его так…

— Это нам и предстоит узнать… — я сглотнула, вспоминая красные пятна на кресте Андреевой. А что, если это совсем не краска?.. Просто покойничка нашего приложили о крест…

— Олег… — я позвала его. Надеюсь, что он не пошлет меня куда подальше с моими предположениями.

— Что?

— Осмотри крест «Нэнси». Что-то мне подсказывает, что там далеко не краска. А я отойду позвонить пока, ладно? А то если что вдруг — то за мной тут никто убирать не будет… Это за ним еще могут, — я начала копаться в сумке в поисках мобильного телефона, — А мне только штраф вгноняют за то, что обгадила место преступленитя, — найдя в сумке смартфон, я разблокировала его и, отойдя подальше, стала набирать номер нашего отделения.

Олег присел на лавочку возле чьей-то могилы. Вот ведь железные нервы. Не то, что у меня.

— Дежурный, — послышалось в телефонной трубке.

— Это Журавлева. У нас труп.

* * *


— При убитом обнаружены документы на имя Громова Велиара Михайловича 1984 года рождения, — судмедэксперт двумя пальцами, словно боясь оставить отпечатки пальцев даже через перчатки, держал водительское удостоверение убитого.

На кладбище не подоспели разве что пожарные. Наряд полиции, следивший, чтобы случайно забредшие зеваки не топтались на месте преступления, «Скорая» откачивала смотрителя, которому при виде трупа стало плохо. Кинолог прочесывал территорию кладбища, изредка давая понюхать собаке куртку убитого — так мы пытались восстановить его путь. С минуту на минуту должен был подоспеть Литвинов-старший, хозяин «места преступления».

— Слушай, Алин, а это случайно не он владеет домом престарелых? — Олег, сделав пометки в блокноте, повернулся ко мне лицом. — Ну-у, где бабка Андреевой находится.

— Не помню, вот честно. В последнее время столько произошло, всего и не упомнишь. Кажется, у того фамилия тоже Громов была. Надо будет проверить.

Санитары в это время застегивали молнию на черном мешке и перекладывали труп на носилки. Не завидую я их доле. Меня давно вывернуло бы, если бы я к такому прикоснулась бы. А они уже привыкли, видимо.

— Олег Дмитриевич, — эксперт снял перчатки и положил их в карман, — Мы свою работу сделали, но заключение по телу будет готово только завтра. Морг уже не работает. Вернее, работает, но патологоанатомы уже все разбежались.

— Лишь бы трупы на месте остались. Тогда подождем до завтра. Можете сказать что-либо предварительно?

Криминалист кивнул:

— Только немногое. Сначала его оглушили сзади чем-то металлическим — в ране имеются следы ржавчины. Удар наносил человек, значительно ниже его по росту. Нападение произошло либо в непосредственной близости перед крестом, либо противник перенес его на руках, что мало вероятно ввиду небольшого роста. Дальнейшие удары шли левой частью головы убитого о крест. Одной рукой убийца держал его за волосы, — на затылке вырван клок волос, — второй, как я предполагаю, за челюсть. Удары были слабые, но их была проведена целая серия — иначе не было бы такого кровавого месива вместо лица. К слову, один из ударов и стал смертельным. Глазное яблоко также отсутствует ввиду ударов об украшения креста. Потом тело было перетащено за могилу — на земле имеются следы волочения и следы крови. Также, если судить по следам, как я предполагаю, убийцы, то труп для него был достаточно тяжелым, ибо он упирался. Кстати, хочу сказать, что преступник является обладателем довольно-таки маленьким размером стопы — тридцать семь-тридцать восемь предположительно. После он уложил тело на землю, закрыв голову курткой. Куртка, наиболее вероятно, принадлежала убитому, так как на нем верхняя одежда отсутствовала. Ну, и, исходя из всего этого, могу сделать предположение, что убивала женщина.

Эта новость стала для меня более, чем неожиданностью. Женщина — убийца?! А что если она — этот серийный маньяк, который убивает всех и каждого? А мы, как последние идиоты думали, что убийца мужчина… («У женщины мозгов на подобное не хватило бы, — говорил тогда Кузнецов. — И ты яркий тому пример».) Хотя кто знает, может, это убийство — лишь разовая акция, а не целая серия… Или их там вообще двое, маньяков этих придурошных… Черт… Как все запутанно-то… Говорила мне мама — иди на экономиста!

— Спасибо вам, — Олег пожал ему руку.

— Олег Дмитриевич, — к нам подоспел и Троянов, — Цезарь ничего не унюхал, мы все кладбище прочесали, и ничего.

Пес смотрел на нас виноватыми глазами, чуть поджав уши. Я улыбнулась с этого зрелища и погладила его по голове.

— Спасибо, Паша, — кивнул Кузнецов.

Я лишь вздохнула. Все, как всегда. Что, он не пахнет ничем, что ли, раз его собака не чует? Нам только на медицину теперь полагаться можно… И то не факт, что там пройдет все гладко…

— Если вы хотите, то можете отправляться в отделение. Мы, в принципе, закончили тут свою работу. Да и вы тоже, — криминалист взглядом показал на труповозку, которая вот-вот должна была отъехать.

— Да, нам действительно следует поехать на рабочее место. Нам нужно отыскать родственников Громова и пригласить их на опознание. А завтра, когда смотритель протрезвеет, придем на допрос.

— Тем более, что рабочий день уже закончился, — вставила свои «пять копеек» молоденькая ассистентка-криминалистка — явно практикантка.

— У следователя нет графика, — с улыбкой ответила я.

— Заткнись, — прошипел мне на ухо Кузнецов, дернув меня за руку. — Мы пойдем. Еще раз огромное вам всем спасибо.

— Было бы за что благодарить — это наша работа.

— Мы с Цезарем, пожалуй, тоже пойдем. Он у меня с самого утра не кормленный… Если мы еще понадобимся — звоните.

Дальнейшего разговора я не услышала, так как следователь, сказав всем, что он уходит, ну, или «До свидания», повел меня к машине.

Почему убивают кого-то всегда под конец дня? Когда очень хочется спать, домой и кушать. Самое главное, что кушать. И когда люди уже отказываются работать…

— Значит, так, Журавлева, — сказал Олег, заводя машину, — Сейчас едем в отдение, ищем родственников Громова и вызываем их завтра на опознание. Потом я отвезу тебя к твоему благоверному, заберешь свои шмотки и, так уж и быть, по доброте душевной, я отвезу тебя к маме. Хвали господина.

* * *


Кузнецов копался в базе данных. Я сидела рядом с ним, притащив свой стул к его столу.

— Напомни-ка мне, как его имя-отчество, — следователь уже набрал в строке поиска «Громов».

— Велиар Михайлович.

Через несколько секунд на экран монитора уже высветились все Громовы Велиары Михайловичи нашего города. Таких, к слову, оказалось трое. Первый умер пять лет назад, второй был 1928 года рождения, ну, а третий был «наш». Олег навел на «него» курсор мыши и нажал левую кнопку. Сразу же высветилось кто он, где работает, что ест и чем дышит.

— Громов Велиар Михайлович 1984 года рождения, тридцать лет, — начал читать вслух Олег, — Владеет домом престарелых «L»*, доставшимся ему в наследство от отца— Громова Михаила Ивановича (1953-2012), — я же говорил тебе, что это он! — Привлекался по делу о фальшивомонетчестве, но был отпущен ввиду недостатка доказательств. Окончил юрфак в 2007 году, — надо же, а мог быть нашим коллегой! — С 2010 года женат на гражданке Российской Федерации Громовой (Никаноровой) Карине Александровне 1986 года рождения. Имеет дочь — Громову Марину Велиаровну 2013 года рождения, — дочитав, следователь откинулся на стул. — Вот и все. Обычный хозяин дома пенсионеров с не пригодившимся ему юридическим образованием.

— А если Вилор говорил правду, и этот Громов торговал наркотиками и «любил» малолетку?

— А если нет? Алин, мы не в кино. Вилор запросто мог ошибиться или и вовсе — придумать это все для того, чтобы привлечь к себе внимание. А если он и сказал правду — то он запросто мог сказать ее вовсе о другом человеке.

— Но тем не менее — труп нашли у могилы «Нэнси», а не где-нибудь в другом месте. И убит он был в непосредственной близости от ее «нового дома». Что он там забыл, а? Вряд ли он был таким заботливым «хозяином», раз вынес цветочки на могилу внучки одной из постояльцев, — я настаивала на своем.

Неужели Олег настолько слеп, что не замечает очевидных вещей? Здесь даже коза с ежом поняли бы все давно, но никак не Олег, нет!

— То есть каждый из нас остается при своем мнении, да?

— Видимо так. Ты ведь со мной не хочешь соглашаться.

Кузнецов усмехнулся:

— Ну, тогда предлагаю заключить пари. Ты расследуешь дело, исходя из своей версии, а я — исходя из своей, идет? Так и дело пойдет быстрее, и «свободных рук» будет больше. А когда расследуем, то посмотрим, кто из нас был прав.

— По рукам, — протянула ему руку для рукопожатия. — На что спорим?

— А давай на ящик шоколадок?

— А давай! Я люблю молочный с орешками.

— Ты так уверенно об этом говоришь, словно считаешь, что выиграешь, — следователь засмеялся.

— Хочу — и считаю! Звони, давай, его жене и вызывай ее на опознание. Я домой хочу. А тебе еще меня с моими вещами, между прочим, перевозить к маме, вот! — показала ему язык.

— А чего это я должен звонить? — возмутился мой коллега. — Я и так все время звоню!

— У тебя лучше получается. У тебя такой бархатистый голос, такой нежный, с легкой хрипотцой… — сменив тон на более елейный, произнесла, словно сова, наклонив голову вправо.

— Подлиза, — он засмеялся вновь. — Диктуй номер.

Быстро продиктовав ему номер домашнего телефона Громова, я откинулась на спинку стула, наблюдая за Олегом.

Сначала его пальцы касались кнопок рабочего телефона, который явно был моим ровесником. Цифры с кнопок даже стерлись от времени и набирать приходилось чуть ли не наугад. Затем он (понятное дело, что Олег, а не телефон), поднес трубку к уху. Чуть сдвинув брови, отчего на переносице появилась едва заметная складка — это на том конце провода послышались гудки. А вот дернулись уголки губ — это на том конце провода послышалось «Алло». Я уже знаю все, что он слышит в телефонной трубке, даже когда сама не слышу ни звука. Я Олега и его мимику знаю лучше, чем себя и свою. Мы с ним целый год вместе работаем, так сколько я еще до этого практики у него проходила… И все у него.

Его никто больше не мог вытерпеть просто. Ну-у, еще Антон однажды выдержал. Но больше он к Олегу ни ногой, разве что из уважения ко мне терпел в нейтральной обстановке.

— Здравствуйте, мне нужна Громова Карина Александровна, могу я ее услышать? — послышалась недолгая пауза. Видимо, ему отвечали на том конце провода. — Вас беспокоит ГОРОВД, следователь Кузнецов. Примите мои искренние соболезнования, сегодня в 18:15 на кладбище обнаружен труп мужчины, при котором имелись документы на имя Громова Велиара Михайловича. Ждем вас на опознание завтра с девяти до одиннадцати часов утра…

* * *


— Точно моя помощь не нужна? — спросил Олег, отстегивая мне ремень безопасности.

— А что ты мне поможешь? Трусы мои сложишь? Сама справлюсь, ты лучше меня здесь подожди, — это будет самая лучшая помощь, — я взялась за ручку автомобильной двери. — Сумку я здесь оставлю, наверное.

— Оставляй, не волнуйся, я ничего не украду, — усмехнулся он.

— Еще не хватало, чтобы ты что-то у меня спер. Ладно, пошла я, — и я вышла из машины, оставив сумку на переднем сидении.

Вечерний ветер неприятно касался щек, трепал в разные стороны волосы. Я перекинула волосы на одно плечо, чтобы хоть как-то предотвратить их «развевание» и чтобы не наесться ими. Невкусно все же.

Я закрыла дверь машины. Послышался еле слышный хлопок. Надо идти. Олег же не будет меня вечно ждать, да и злоупотреблять его добротой не стоит — автобусы ведь еще ходят.

Мои ноги словно связал кто-то на уровне колен. До того не хотелось мне идти туда, в квартиру. Каждый шаг отзывался болью, словно колени и правда цепью связали.

Хотелось обернуться и бежать, бежать отсюда подальше. Черт с ними, с этими вещами. Не самое главное в жизни ведь теряю. Вернуться туда, что я еще недавно называла «домом» — пытка. Если не хуже.

Уже подойдя к подъездной двери, я услышала, словно кто-то в стекло стучит. Обернулась — и правда, Кузнецов постукивал костяшками пальцев по окну, пытаясь этим привлечь мое внимание. Заметив, что я на него смотрю, он показал мне, что держит за меня «крестики» на пальцах. Рассмеявшись, я также скрестила пальцы и показала ему.

От этого казалось бы простого жеста мне даже легче немного стало — не таким уж тяжким грузом тянуло что-то в грудной клетке.

Сделав глубокий вдох, я зашла в подъезд. Голубые стены, некогда выглядевшие приветливо, сейчас, наоборот, отталкивали, словно крича: «Беги!». Серые ступеньки сейчас казались лестницей на эшафот. Лучше бы они к эшафоту вели.

Взявшись рукой за холодные перила, я начала медленно и неуверенно подниматься наверх. Руку неприятно холодила деревянная поверхность, которая также будто намекала мне уйти. Мои шаги эхом отзывались в пустом подъезде, словно звук ударялся об оштукатуренные стены и развеивался в пустоте. Даже несмотря на то, что я была обута в кеды, казалось, будто по лестнице поднималась не Алина, а подкованная лошадь.

Из одной из квартир выглянула соседка — вечно сующая нос не в свои дела баба Тася.

Кивнув ей в знак приветствия, я продолжила свой путь.

— Алиночка, а вы мне не поможете? Тут к моему внуку ходят друзья, они запираются в комнате и молчат! Я думаю, что они наркоманы! А сегодня я заметила, что у меня пропали сережки! Ну, те самые, с аместитиками, помните?

Ну, да, конечно, сама не помнит, какие серьги сегодня надела, а внук — наркоман. Знаю я ее внука, нормальный парень, к тому же, с железными нервами, раз такую терпит.

— Баб Тась, я сейчас не на работе! Надо — вызывайте наряд и пусть они разбираются с вашим внуком. А вам я бы посоветовала сходить к невропатологу, подлечить память и купить зеркало! — почему-то эта реплика придала мне уверенности, и я начала быстрее, едва ли не бегом, подниматься по лестнице, оставив удивленную старушку, ощупывающую свои серьги, в одиночестве.

Уж не знаю, кто меня вел, бог или дьявол, но вскоре я оказалась около двери квартиры Антона. Даже протянула руку к кнопке дверного звонка.

И почему-то именно в этот момент внутри меня разыгралась война: позвонить или бросить все к чертям и сбежать вниз, спрятавшись где-нибудь под раскидистым деревом. Закрыв глаза, я все же нажала на кнопку.

Послышалась осточертевшая птичья трель, а затем шаги моего «мужа». Дверь распахнулась сразу же, — видимо, он даже не смотрел в «глазок».

Антон предстал передо мной не таким, как он обычно ходил дома. Он словно не успел переодеться после работы — светло-сиреневая рубашка, которую я буквально на днях наглаживала и черные джинсы, подпоясанные ремнем с серебристой пряжкой.

— Алина? — удивленно спросил он.

— А ты ожидал кого-то другого? — хмыкнула я, с важным видом подперев косяк. — Может, все же позволишь мне войти?

— Да, конечно, — он чуть посторонился, позволяя мне войти в квартиру.

Я зашла внутрь.

— Разуваться не буду — не мне полы мыть. А с тебя не убудет, если тряпкой немного помашешь.

Пройдя в комнату и, достав спортивную сумку, с которой я сюда приехала три года назад, я начала скидывать туда свою одежду. Я не особо заморачивалась насчет аккуратности — кидала, как попало. Ничего, потом переглажу, главное сбежать отсюда поскорее.

Следом за одеждой полетела многочисленная обувь, а затем косметика и прочее, что прилагалось к ней.

Самое сложное было — это запихнуть куртки. Если пальто и ветровка еще проблем не доставили, то с пуховиком пришлось повозиться. Не выдержав, я просто сняла с себя кожанку и запихнула ее в сумку, а пуховик надела на себя. Песцовую шубу, подаренную Антоном на годовщину, я принципиально забирать не стала — пусть подарит какой-нибудь новой пассии, она будет рада такому подарку.

— Что, даже украшения забирать не будешь?

Я задумалась. На мне, вроде, все украшения, которые мне дороги, хоть они всего лишь серебряные: серьги, подаренные бабушкой, кулон, оставшийся в наследство от нее же, цепочка и два кольца — подарки от родителей.

— Может, хоть посмотришь? — «муж» схватил с тумбочки мою шкатулку и, сняв с нее крышку, высыпал все содержимое на кровать.

Чего там только не было — и серьги с множеством драгоценных камней, которые своим весом оттягивали уши аж до земли, и кольца различной толщины, и подвески размером от рисового зернышка до лошадиной подковы, и цепочки… И золотое, и из белого золота, и серебряные, и с камнями, и без них…

Я внимательно вгляделась в эти побрякушки. Все они были подарками Антона. Ну, а я что? Мне от него уже ничего не надо. Жила же я без этого всего столько лет.

Поизучав взглядом все повнимательнее, я заметила простенькую тоненькую серебряную цепочку. Подарок Олега на год совместной работы.

— Журавлева, — Олег зашел в кабинет, — А у меня для тебя сюрприз.

— В последний раз ты так сказал, кинув игрушечную крысу мне в кофе Что на этот раз? — я наклонила голову к плечу, смотря ему в глаза.

Кузнецов сделал жест рукой, мол, сейчас все будет, не гони лошадей, и зашел мне за спину. Я хотела было повернуться, чтобы посмотреть, что он там творит, но, когда мне рявкнули: «Не подсматривай!!!» я решила все же не поворачиваться.

Послушавшись его, я мысленно готовилась к очередной гадости. И тут моей шеи коснулось что-то вроде удавки — плотно охватывало шею, перекрывая допуск к кислороду. Я начала жадно хватать ртом воздух. «Ну, вот, сейчас придушит он меня за все хорошее…», — мелькнуло в моих мыслях.

— Оп, застегнул, — удушье меня сразу же отпустило. — Ну, как, нравится?

Я опустила взгляд вниз. Тоненькая серебряная цепочка с простым плетением чуть задевала воротник блузки.

— Сегодня год, как мы вместе работаем, — сказал он. — Можешь считать это своим вторым днем рождения.

Вытянув из кучи безделушек цепочку, я надела ее на себя, застегнув.

— И все? — удивленно спросил Журавлев.

— А мне большего и не надо. И шкатулку, пожалуй, тоже заберу — она бабушкина, — буквально выдрав у него из рук шкатулку, я взяла во вторую руку тяжелую спортивную сумку со шмотьем. Я больше не намерена здесь задерживаться.

Выйдя в коридор я все же решила спрятать шкатулку в сумку, завернув ее в какую-нибудь кофточку, чтобы не разбилась.

— Неужели ты мне не скажешь ничего на прощание? — удивленно спросил Антон.

От былого пафоса в голосе не осталось и следа. Сейчас он был похож на мокрого бездомного котенка — жалкого, милого, но никому не нужного. Неужели и правда не хочет, чтобы я уходила? Поздно, батя, пить «Боржоми», когда почки отпали.

— Счастливо оставаться, — я «отсалютовала» ему «пока» и вышла за дверь.

Что ж, милый, хочешь слов на прощание? Я тебе даже спеть смогу.

Я свободен, словно птица в небесах, я свободен, я забыл, что значит страх…**

_________________________________________________________
* «L» — не смогла придумать название :)
** Кипелов — «Я свободен»
Примечание к части

Глава, так сказать, прощальная, поэтому такая большая :)
Автор уезжает на некоторое время. Как только приеду - напишу проду. До этого времени фанфик будет заморожен.
Часть 29

Я вышла из подъезда, крепко сжимая в руке ручку тяжелой сумки с вещами. Разыгравшийся ветер трепал не застегнутый пуховик, заставляя меня ежиться и придерживать его края свободной рукой.

Олег, увидев, что кто-то вышел из подъезда, встрепенулся и стал внимательно вглядываться. Неужели не признал меня в другой куртке? Я махнула ему рукой, мол, это я, я здесь. Следователь кивнул и завел машину. Подойдя к автомобилю, я открыла заднюю дверь и, кинув сумку на сидение, закрыла выше упомянутую дверь, и, наоборот, открыла переднюю.

— А багажника что, не существует? — спросил Кузнецов, забирая с переднего сидения мою сумку, чтобы я смогла сесть.

— А ты его открыл? Спасибо, — усевшись, я забрала у него свой «сборник барахла» и поставила его себе на колени.

— Вот еще — багажник тебе открывать. Тебе надо — ты и открывай. Говори лучше, куда ехать.

Я, пристегивая ремень безопасности, стала называть ему адрес.

— Надо же, куда тебя черти занесли, — удивленно присвистнул он. — Сама-то хоть дорогу знаешь?

— Я там до двадцати лет прожила, так что не смешно. Дорогу, если надо, я тебе покажу. И включи музыку.

Олег удивился такой наглости, даже глаза у него стали больше, чем у героев японских мультиков. Ну, конечно, это ведь только он может себе такую наглость позволять, а я так, девочка приличная, стеснительная. Но музыку он все же включил. На первой попавшейся радиостанции играла «Агата Кристи»*.

— Переключить или оставить? — спросил Кузнецов, держа указательный палец на кнопке переключения.

— Оставить, — ответила я, шепотом начиная подпевать. — Давай вечером с тобой встретимся, будем опиум курить…**

Следователь хмыкнул, услышав мое пение. Я смутилась и тут же замолчала.

— Чего затихла? — он на секунду перевел взгляд на меня, а затем сразу же снова посмотрел на дорогу. — Теперь налево или направо?

— А чего ты хмыкаешь? Сейчас вообще прямо.

Дальнейшая дорога прошла молча — даже не было слышно, как рычал мотор, лишь еле слышно играло радио. Я даже не вслушивалась в тексты песен — кажется, это что-то из русского шансона. Агата Кристи, видимо, была разовой акцией.

— Теперь куда ехать? — Олег остановил машину у светофора. За светофором был перекресток, отделявший жилой район от центра.

— Налево. Потом прямо до второго перекрестка, затем направо и прямо до сталинских голубых пятиэтажек. Третий подъезд слева, — я сразу же оттараторила весь маршрут следования.

— А этаж какой? Может, тебя еще на руках до квартиры донести? — Кузнецов усмехнулся. Ну, и к чему он это сказал?

— Попробуй. Но учти — это окраина города, «скорая» будет нескорой.

— А зачем мне «скорая»?

— Так надорвешься ведь. Я-то тяжеленькая.

— Учти, не я это сказал, — он засмеялся. А я почему-то обиделась.

* * *


— Ну, вроде, приехали, — следователь поставил машину на «ручник». — Дальше уже сама, до квартиры я тебя не донесу.

— Мне и не надо, — я улыбнулась, — И на том, как говорится, спасибо. Прости, что даже на чай не приглашаю. Ты ведь знаешь мою мать.

— Да, пересекались как-то раз… До сих пор вспоминаю с содроганием.

— Да ладно тебе, она просто сказала тебе, что нельзя в тридцать лет не иметь семьи. Ну, и предложила тебе жениться на нашей соседке снизу.

— Да, только она африканка, у нее шестеро детей и дохлый енот, которого она всюду таскает на шее.

Мы переглянулись и засмеялись.

— Ладно, пойду я. До завтра. И с меня шоколадка.

Забрав с заднего сидения сумку, я открыла дверь автомобиля. Сначала я по привычке хотела было чмокнуть Олега в щеку, а потом, поняв, что это не мой «благоверный», махнула на него рукой и вышла из салона, закрыв за собой дверь. Направилась к подъезду. Ну, что, дом родной, встречай меня.

— Алина! — послышалось мне вслед. Обернувшись, мне довелось увидеть, что Кузнецов слегка приоткрыл окно.

В моей дурной голове сразу же роем пронеслись мысли. Я все-таки сериалы по «России» тоже иногда смотрю.

— Да?

— Горькую с миндалем я люблю! Ее купи!

* * *


Поставив на пол лестничной клетки сумку, которая после подъема на пятый этаж казалась неподъемной, я нажала на кнопку дверного звонка. Звонок, как назло, западал, и мне пришлось позвонить еще раз, но теперь я уже услышала знакомые трели. За дверью послышались споры о том, кто пойдет открывать дверь. После фразы: «Гена, иди ты открывать!» я наконец-то услышала шаги по направлению ко входу. Ну, или к выходу. Смотря с какой стороны смотреть.

— Алина? — по ту сторону порога стоял мой отчим в неизменной растянутой зеленой майке и со свернутой газетой в руках. Его взгляд сначала скользнул по мне, затем по сумке, стоящей на полу.

— Пап, я, видимо, надолго, — я слегка пнула ногой сумку.

— Кто там пришел? — из коридора послышался голос моей матери, а затем появилась и сама она, в парадном пиджаке с ярко-зелеными цветами, накинутом на домашний халат.

Это как в том анекдоте: «— Василь Иваныч, почему ты без штанов? — А там все равно баб не будет. — А галстук тогда зачем? — А вдруг будут». Так и моя мать. Вдруг чужие? А вдруг свои?

Она сначала внимательно осмотрела меня, затем перевела взгляд на папу, а потом и на сумку, — не обделять ведь и ее вниманием. Поправив очки в массивной оправе, мать посмотрела на меня. Я съежилась под ее взглядом, словно нашкодившая собачонка.

— И что это значит? — ее вопрос в повисшей тишине прозвучал как гром среди ясного неба.

Я знала, что этот момент рано или поздно все-таки настанет. Вот черт. Теперь я понимаю, что чувствуют преступники, когда я их допрашивают. И руки трясутся, и в горле пересыхает, и желудок сводит… Как показала практика — это отнюдь не избитое клише авторов детективных романов, а самая настоящая истина.

— Я ушла от Антона.

Мама всплеснула руками и ахнула. Отчим же отнесся к этому более спокойно, я бы даже сказала, равнодушно.

— Ушла она! Парень для нее все делает, а она ушла! — сокрушалась мать, расхаживая из стороны в сторону по узенькому коридору. — И что, до пенсии будешь на моей шее сидеть?!

— Люся, дай Алине хотя бы войти! — заступился за меня отчим, стороня маму в сторону, чтобы я могла пройти.

— Не перебивай меня! Нет, это же уму не постижимо! Как так вообще можно-то?!

Папа жестом показал мне, чтобы я входила, и помог втащить мою сумку.

— Не думала я, что воспитала такую неблагодарную ш… девицу! — слышала я, закрывая за собой дверь. — Сколько всего он тебе дал, а ты…

— Мама, хватит! — мне пришлось повысить голос, чтобы она за собственными речами меня услышала. — Ты даже не знаешь, в чем дело, а делаешь меня виноватой!

Моя мать никогда не обладала даром понимания. Впрочем, и мнения у нее было всего два: ее и неправильное. И так было всегда, сколько я себя помню. Когда я подала документы в академию МВД, а не в экономический, как она хотела, она едва не выгнала меня из дома, а впоследствии не разговаривала со мной месяц. Когда я решила остаться работать в ГорОВД, а пошла работать не в «крутую» адвокатскую контору, чтобы защищать пузатых дядек с полными карманами «капусты» и их сыночков с такими же полными карманами, но пустыми головами и дочек с силиконом во всех интересных местах, — она закатила такой скандал, что, думаю, его еще неделю обсуждали в Воркуте. Ну, а теперь она считает, что я должна терпеть Антона до конца жизни. Просто потому, что у него есть хорошая работа, деньги, ну, и за щедрые дары в мою и мамину сторону.

— И в чем же? — мама, чуть понизив голос в ответ на мое высказывание, встала в позу руки-в-боки.

— Может, дашь мне хоть куртку снять? А потом и поговорим.

Мать что-то пробурчала себе под нос по этому поводу. Отчим, понимая, что сейчас и ему влетит за то, что рядом стоял, наспех ретировался в комнату. Я начала стягивать с себя пуховик под возмущенное мамино: «Ну как так можно вообще?!». Вздохнув, сняла с себя кеды, не расшнуровывая их, и прошла в свою бывшую комнату.

— Я буду в комнате. Хочешь поговорить — идем со мной. У меня сегодня на работе был завал, поэтому давай поговорим сейчас и без скандалов, потому что хочу отдохнуть.

В ответ я услышала, что меня передразнили: «Устала она! Отдохнуть она хочет!», но мне пришлось сделать вид, что я пропустила это мимо ушей.

Зайдя в «свою» комнату, убедилась, что в ней все осталось так же, как и при моем отъезде: на диване лежал все тот же клетчатый плед, немного смятый от «посиделок». На письменном столе лежали разбросанные мною ручки и блокноты. Даже в воздухе витал запах духов, которыми я пользовалась в то время, вперемешку с еле ощутимым запахом моющего средств — видимо, недавно была уборка. Под ногами чувствовался мягкий ворс ковра. Странное чувство… Забытое…

Я присела на диван, борясь с желанием закинуть на него ноги. Мама прошла следом за мной и села подле меня. Мы обе молчали, словно не зная, с чего начать разговор. Но тишина, к сожалению, была недолгой.

— Просто я не смогла жить с человеком, который меня все время в чем-то подозревал.

Мать раздражено цокнула языком.

— И в чем же он тебя подозревал?

— Хотя бы в неверности. Мама, я работаю следователем! У меня каждый день на работе то грабежи, то убийства, то отморозки какие-нибудь. А в последние время, с этим мухосранским потрошителем мне и вовсе покоя нет — каждый день завал, на работе по десять-двенадцать часов в сутки. А этот твой Антошенька считал, что я с ухажерами все это время милуюсь.

— И что с того? Не могла немного потерпеть? Он же тебя не избивает, в конце концов! Посмотри, сколько всего он тебе дал. Да он из тебя человека сделал, на ноги тебя поставил! Живешь, как королева, в шубах своих и золоте ходишь. Ради этого можно и всякое потерпеть. Да и вообще — чего ты пошла на такую работу, раз там завал? Могла бы и с ним работать. Работала бы с приличными людьми за не менее приличные деньги, а не с бомжами-алкашами за копейки!

— Мама! — воскликнула я, выслушав всю эту тираду. Я даже подскочила с места, хотя сразу же села на диван, поняв, что произошло. — Пойми ты меня наконец — разлюбила я его! Не люблю просто!

Серые глаза матери, казалось, прожгут во мне дыру. Цвет смешался с яростными искорками-молниями, которые были способны испепелить в считанные секунды. Я видела этот взгляд лишь дважды в жизни — когда сказала, что поступила в академию МВД и когда осталась работать в ГорОВД. Несмотря на то, что я видела это так мало, я знала — единственный способ спастись — бежать. Причем изо всех сил и как можно дальше. Мама поджала губы, шумно втягивая в себя воздух.

— Да мне плевать на твое «люблю-не люблю». Живи с тем, кто может дать тебе столько всего, а не того, с кем будешь перебиваться с хлеба на воду. Думаешь, когда твой отец погиб, я вышла замуж за этого, — очевидно, она имела в виду моего отчима, — по большой любви? Нет, деточка, ты ошибаешься. У меня на руках ты была, а тебя поднимать надо было, кормить чем-то. А него были и работа, приносившая неплохие деньги, и положение в обществе. Так что слушай меня, милая, не то останешься без копейки денег и в заплатанном халате.

— А что мне деньги? Я и сама неплохо зарабатываю. По крайней мере, мне хватает. И ребенка у меня на руках нет, как у тебя — живи для себя и в свое удовольствие. Так зачем же мне терпеть Антона, если этого можно избежать? Зачем мне выслушивать его регулярные претензии, учитывая, что я двенадцать часов провела на ногах? Я жить хочу, а не гнить с ним.

— Ну и останешься под конец жизни одна. Потом ведь плакать будешь, что его упустила, а поздно будет уже.

— Может, ты хоть позволишь мне решить, с кем я буду жить? Раз он такой хороший — забирай его себе и живи с ним! Как будто ты никогда ничего не чувствовала. Могла бы просто понять меня, как мать. Он мне противен стал, а ты говоришь, чтобы я с ним жила.

Но меня, конечно же, никто слушать не стал. Конечно, Алина ведь самая глупая тут, Алина всегда неправа. Даже с собственной жизнью разобраться не может — ей помощники нужны.

Мы могли бы спорить об этом еще бесконечно долго, настаивая каждая на своем. Психологи бы сказали, что здесь «яркий пример противостояния характеров» — я, которая основывает все свои действия на чувствах, этакая «мечтательница», и моя мать — закоренелая реалистка, для которой важнее достойная безбедная жизнь, положение в обществе и доход, который не стыдно назвать. Может, мама, конечно, и права — без этих критериев ты в современной жизни никто и звать тебя никак. Но мне пока что еще больше важны чувства, нежели карьера и заработок. Я еще молода, вся жизнь впереди, если завтра не подохну. Так почему же я должна жить с нелюбимым? Ради того, чтобы не остаться одной, стоит жить с кем попало? Да черт возьми, я лучше останусь одна и ни с чем!

— Послушай лучше мать. Я жизнь прожила, я побольше твоего знаю! — воскликнула мама, а затем добавила уже гораздо тише, думая, что я ее не слышу: — Лучше бы я аборт сделала.

Эта фраза больно резанула по ушам. Ломала изнутри кости, вырывала органы, разрывала сердце на мелкие куски. Хотя на самом деле ничего не произошло. Я все также сидела на диване. Лишь к глазам и к горлу подступили непрошенные слезы с горько-кислым привкусом обиды. Сглотнув, я все же нашла в себе силы ответить, пусть и не сразу.

— Позволь мне решить хоть что-то самостоятельно в моей никчемной жизни. Ты и так всю жизнь решала за меня, словно во мне хочешь реализовать то, какой не стала ты. Но не смей говорить мне, как и что делать. Это моя жизнь! Моя, а не твоя! И сейчас решаю Я, что и как мне делать! Или ты хочешь, чтобы я в конце стала такой, как ты?!

Мама опешила от такого ответа. Несмотря на мой премерзкий характер, я себе такого не позволяла. Пока мать мысленно подбирала нужный ответ, который звучал бы как можно гаже, я уверенна в этом, я просто вышла из комнаты. В коридоре, на полу, стояли обе мои сумки. Я взяла «маленькую» сумку и начала в ней копаться, гоняя из стороны в сторону кошелек, мобильник и ключи. Надеюсь, что я их не выкинула… Не думала, что они мне вновь понадобятся…

Пачка сигарет была найдена на самом дне моей сумки. Почти полная… Отлично… Хватит еще на парочку маминых психозов. А вот за спичками придется идти на кухню.

В свои двадцать три года я второй раз курю. И второй раз делаю это для того, чтобы успокоить нервы. Чувствую, что через две недели проживания с матерью курение превратится у меня в пагубную привычку.

Обувшись, наспех завязала шнурки и вышла на лестничную клетку. Окно в подъезде уже было заклеено газетной бумагой, чтобы сохранить тепло. Надо же… Тут еще рамы деревянные… А я не замечала этого. Ну, что на них смотреть? Рамы и рамы. А тут посмотрела на них и словно в детство вернулась. Веет от этого всего чем-то родным… Щемящее знакомым… А там, «дома», уже пластиковые окна стоят — их незачем заклеивать.

На крашенном еще, наверное, во время перестройки, подоконнике лежала газета. Разложив ее на деревянной поверхности, я залезла на подоконник, посадив свой зад прямо на газету, чтобы не вляпаться в многочисленные плевки, оставленные «жителями и гостями подъезда».

Закинув ноги на подоконник, я достала из пачки сигарету, а затем, достав спичку из коробка, чиркнула ею о шершавую поверхность сбоку. Сразу же появился ярко-оранжевый огонек, жадно облизывающий деревянную палочку, отчего та становилась черной. Словно огнедышащий дракон из средневековой сказки, что украл принцессу, заточил ее в башне и целует ее, отчего принцесса теряет свою красоту.

Я поднесла спичку к сигарете, и как только та вспыхнула, потрясла рукой, чтобы затушить пламя.

Запах табачного дыма мгновенно разнесся по всему подъезду. Ну, вот, сейчас из любой двери выглянет какая-нибудь старушенция и начнет меня отчитывать.

— Только этого мне не хватало, — отчего-то произнесла я вслух, зажимая губами жесткий фильтр и делая первую затяжку.

Второй раз, безусловно, не вызвал у меня столько жуткого кашля, как в первый раз, но я все равно закашляла, как только дым попал в рот. Выпустив его в воздух, сложив при этом губы трубочкой, я стряхнула пепел на пол и сделала новую затяжку. И так еще одну, раз за разом, пока тлела сигарета. Мне казалось, что вместе с дымом в воздух уходят все мои проблемы — развод, непонимающая мать, завалы на работе… И что потоки ветра уносят их, словно пыль, далеко-далеко, где я их никогда больше не увижу. Пусть уносит. Желательно навсегда.

Я сделала очередную затяжку. Дверь моей квартиры отчего-то открылась. Неужели мать одумалась? Это нужно записать, а то мне никто не поверит.

Я наспех потушила окурок о раму и засунула его в еле заметную щель между рамой и подоконником.

Но нет. Я ошиблась — мама так и не вышла на лестничную клетку. Зато вышел отчим. Я махнула ему рукой и сняла ноги с подоконника, расстелив на нем еще один газетный лист. Папа кивнул и, подойдя к окну, сел рядом со мной.

— Куревом так несет…

— Наверное, снизу кто-то накурил, — ответила я, стараясь как можно незаметнее спрятать пачку сигарет в карман.

— Что у вас с матерью произошло?

— Да все как всегда. Считает, что она всегда права, и что она знает лучше, чем я. И как ты с ней столько времени прожил, не понимаю.

— Она мать. И во многом она права. Но не тут.

Я удивленно приподняла одну бровь. Во всех семейных спорах и ссорах он всегда принимал сторону мамы (наверное, боялся, что она и ему по этому поводу начнет мозги перемывать). А сейчас… Что, неужели, я оказалась права?

— Объясни, пап, в чем же.

— Хотя бы в том, что она подстраивает тебя под себя. Думаешь, она меня любила? Да никогда. Вышла за меня лишь потому, что осталась без денег и без мужа с ребенком на руках. А я на ней женился лишь потому, что мне к тому времени было уже под сорок — уже старик, хе-хе… Все говорили мне, что это мой последний шанс. Вот и сдался я под напором толпы. Как оказалось — зря. Я все время уделял карьере, и ни капли своей личной жизни. Вот и получилось так. А Люся теперь внушает тебе о том же. Она боится, что ты будешь, как она — даже несмотря на то, что детей у тебя пока нет. Тебе бы ее понять, раз уже она тебя не хочет понимать. Поверь мне, я-то знаю, каково это жить с человеком только по необходимости. И каково это быть рядом с человеком, который к тебе не чувствует ничего. И каким он злым и равнодушным становится, пожив рядом с нелюбимым пару лет. Уже тебе не важно, кто ты, сколько ты получаешь и в каких брюках ты ходишь — ты хочешь получать что-то иное, чем взаимное равнодушие.

— То есть ты хочешь сказать… — я не сразу поняла все то, что он сказал. Мне пришлось несколько секунд «переваривать» все это в голове, словно «разжевывая» и раскладывая все это по полочкам с инвентарными номерками…

— Не будь своей матерью. У тебя еще вся жизнь впереди. Не трать ее так, как в свое время потратили и я, и она.
Примечание к части

* Агата Кристи - российская и советская рок-группа.
** Агата Кристи - "Опиум для никого"
Часть 30

Ночь была беспокойной. Меня бросало то в жар, то в холод, долго не получалось подобрать позу для сна, да и другие подушка и одеяло отчего-то были очень неудобные — твердые и колючие. В общем, чудесная выдалась ночка, учитывая, что вставать мне в шесть утра.

Мобильный телефон, лежавший на столе, завибрировал, громко отдаваясь эхом от деревянной поверхности.

— Кого это еще черти принесли? — проворчала я, пытаясь нащупать мобильник.

Когда я, наконец, нашла его, пришлось еще несколько секунд всматриваться в экран, чтобы понять, кто звонит.

Кузнецов? Ему-то что надо? Если это очередной прикол, я его убью и закопаю рядом с Леночкой!

— Что ты хочешь, да еще и в пять часов утра? — вместо приветствия сказала я. Спасибо, Олеженька, за сладкий сон!

 — И тебе привет. Алин, у нас проблемы.

— Что, — не выдержала я и выругалась, — «Нэнси» ожила и сказала, что ты ее убил?

— Лучше бы это было… Одним висяком меньше с наших плеч. Богомолов умер.

Я едва не выронила телефон. Пришлось придерживать его и левой рукой, держа ее чуть пониже правой, иначе был бы велик риск выронить его.

— Как «умер»?! С ним же вечером все в порядке было!

— Ну-у, знаешь ли, люди могут умереть и за считанные секунды. Хотя я и сам не понимаю, отчего молодой и здоровый парень упал и умер.

— Стоп, — я забрала телефон к себе на подушку и устроилась поудобнее на диване, укрывшись одеялом по самый подбородок, — А ты-то откуда об этом знаешь?

— Дежурный позвонил. Цитирую: «Он мне тут все заблевал, думал, под кайфом каким-нибудь, хотел пульс пощупать, а он уже остывать начал». Я так предполагаю, что его отравили. Но, мать вашу, не через клетку ведь его кормили! Может, он сам вообще… Помнишь самоубийцу полгода назад, что снотворного наглотался? Так он тоже обрыгал все, что можно. Вот я и думаю, может, и Богомолов снотворного нажрался…

— О каком снотворном ты говоришь? Ты сам его обыскивал с ног до головы! Что, у него таблетки были?

— Не было у него ничего, кроме разбитого мобильника. Признаюсь, сглупил. Так что думаешь, ему помогли?

— Вскрытие покажет. Может, он и вовсе просто сожрал чего… Или у него болезнь какая. Мы не патологоанатомы, чтобы утверждать, что с ним. Придет заключение — разберемся, — не удержавшись, я зевнула.

Кузнецов на том конце провода зевнул мне в ответ.

— Взаимность бесценна, — усмехнулась я. — Так что, мне собираться?

— Зачем сейчас? Нам там все равно делать нечего. Но если, конечно, ты хочешь убрать за ним камеру — не смею тебя задерживать. Поспи лучше еще часик. Я за тобой заеду — все равно не засну больше.

— Спасибо…

— Но за бензин сама заплатишь.

— Вот спасибо. А насчет «часик поспи» — так я тоже не засну. Вот хорошо патологоанатомам — их никто не будит, никто их не зовет, когда кто-то умирает. Пришли, труп вскрыли, как жабу препарированную, в бумажках пару строчек чиркнули — и свободны. А мы же всегда и во всем виноваты. Активисты, блин.

— Так что ты на патологоанатома не пошла? — было слышно, как Олег на том конце провода засмеялся, — Или ты трупиков боишься?

Я поморщилась, то ли простонав, то ли проблеяв что-то невнятное, и перевернулась на другой бок.

— Не боюсь я их. Просто мечта стоит того, даже если не раз придется вытерпеть подобное.

— То есть твоя мечта — быть следователем? — в голосе Кузнецова было слышно удивление. — Не, мечтать нужно о великом.

— О чем, например? — теперь была моя очередь удивляться. И что же «великое» для прирожденного карьериста? Звание генерала? Жизнь, как в сказке? Или же все банально донельзя — верная любящая жена и здоровый ребенок?

— О шоколадке… — мечтательно протянул он, словно смакуя каждый звук на языке. — О двухсот граммовой… С орешками…

Я засмеялась, а затем, ойкнув, замолчала, машинально прикрыв рот рукой. Прямо как раньше, когда я, запираясь в комнате, подолгу разговаривала по мобильному телефону, — тогда еще он был «раскладушкой», — а иногда и ночи напролет болтала. И самое главное было — не засмеяться, чтобы не разбудить родителей. А порой это было ой как сложно.

— Хватит, у меня мама спит, — я зачем-то улыбнулась в трубку, хотя знала, что он этого не увидит.

— Алина прямо как девочка-подросток, что по ночам болтает с парнем вместо того, чтобы делать уроки, — замурлыкал он в трубку самым елейным голоском, какой только мог сделать.

— Будь у меня такой парень, как ты, я бы давно уже повесилась бы, — я попыталась сделать голос как можно строже, даже в некотором смысле грозным и устрашающим, но довольная улыбка, — нет, даже лыба, — не хотела сходить с моих губ.

— Ты сейчас стараешься, чтобы голос казался грозным, но на самом деле я знаю, что ты улыбаешься.

Я непроизвольно дотронулась кончиками пальцев до своих губ. Немного шершавые — обветрились на холодном ветру.

— Как ты догадался? ..

— У тебя интонация меняется, когда ты улыбаешься. Я следователь, я замечаю мелочи. Они хоть и незаметные, но на них держится все.

— Не зная тебя, я бы решила, что ты влюбленный мальчишка, — я тихонько засмеялась, закусив нижнюю губу, чтобы подавить смех.

— Эй, ты кого это влюбленным мальчишкой обозвала? — послышалось возмущенное на том конце провода. Правда, негодование было смешано со смехом, из чего было понятно, что ни капельки он не обижен, даже наоборот.

Мы еще долго разговаривали, посмеиваясь сами над собой. И могли бы так разговаривать ни один час, если бы не нужно было собираться.

Никогда не любила телефонные разговоры — казалось, что многое до нас не доходит, запутывается где-то в телефонных проводах, отбирая всю искренность, чувства. Оставляя лишь нематериальные слова, что доносились до слуха. Но сегодня я поняла, что просто у меня был ужасный собеседник. Слова, даже запутавшись в проводах, донесут всю свою суть, но только в том случае, если они будут сказаны искренне. И тому, кому надо. Остальное все — ересь для горделивых лгунов, что считают, что могут обмануть глупого собеседника. Но нет. Нас они могут обмануть, но их, телефонные провода, они не обманут никогда.

* * *


Я зевнула, потягиваясь и поудобнее располагаясь в своем кресле.

— Жалко, конечно, парня, — взяла со стола чашку с кофе и сделала большой глоток, — Ребенок, считай, был.

— Он у нас по делу главным подозреваемым был, а ты его жалеешь. Мягкотелая ты слишком для нашей профессии, тебе бы училкой младших классов быть, тогда у тебя все получилось бы, и ты была бы на своем месте.

— Ума нет — иди в пед, — грозно цокнула я языком и поставила чашку на стол, разлив при этом кофе. — Вот же… — пришлось лезть в ящик стола за салфетками.

Олег, назвав меня рукожопом, достал из кармана телефон и принялся листать меню. Я же в это время вытирала столешницу влажными салфетками, дабы не осталось пятен.

И тут в дверь постучали. Черт, как же все не вовремя! Наспех дотерев столешницу, я выкинула испачканные салфетки в мусорку, что была под моим столом. Кузнецов (прямо мистер-толерантность он сегодня!) дождался, пока я с этим закончу, и только тогда сказал: «Войдите!». Сложив рука на руку, как примерная школьница, я подвинула стул поближе к столу.

В кабинет зашла женщина в черных солнцезащитных очках, — они первые в глаза бросились, конечно, кто будет носить их в конце ноября, — и в черном пальто. Темно-каштановые волосы были гладко зачесаны назад и собраны в пучок на затылке. Губы женщины были накрашены ярко-алой губной помадой.

Мы с Олегом застыли в ожидании. Обычно приход подобных особ не предвещал ничего хорошего.

Громко цокая каблуками, она прошла в центр комнаты и застыла, очевидно, под темными стеклами очков переводя взгляд то на меня, то на Олега.

— Мне нужен Кузнецов! — громко произнесла она, поджав алые губы. Интересно, а  она знает, что со стороны похожа на курицу?

— Что вы хотели? — Олег чуть приподнялся со своего стула, приветствуя ее.

— Мы с вами вчера договаривались о встрече в девять утра. Громова Карина Александровна, — и она протянула руку с идеальным маникюром Кузнецову для рукопожатия.

— Кузнецов Олег Дмитриевич, — он пожал ей руку и вновь занял свое место, а потом представил и меня: — Моя коллега, Журавлева Алина Николаевна.

Я кивнула в знак приветствия. Громова кивнула в ответ.

— Прошу, присаживайтесь, — Кузнецов взглядом указал на стул возле своего стола.

Карина кивнула и присела на самый краешек.

— Для начала ответьте мне, Карина Александровна, когда вы в последний раз видели своего мужа?

— Вчера утром. Он сказал мне, что задержится после работы, — женщина говорила спокойной, я бы даже сказала — равнодушно — ее голос не дрогнул и на секунду.

Это меня удивило. Неужели в шоке до сих пор? Или ей просто плевать на все с высокой колокольни?

— Хорошо, — Олег полез в ящик стола и извлек оттуда личные вещи убитого, упакованные в полиэтиленовые пакеты для вещдоков. Среди них были мобильный телефон, связка ключей с кольцом вместо брелка, кожаный бумажник. Я знала, что есть еще и куртка, но, думаю, он покажет ее несколько позже. — Вам знакомы эти вещи?

У Громовой задрожали руки. Взяв в руки телефон, она начала через пакет водить длинным ногтем по трещинам и царапинкам.

— Да. Это его вещи, — она вновь положила телефон на стол и поправила указательным пальцем сползшие на нос очки.

Олег кивнул и достал откуда-то из-под стола куртку, что была упакована в целлофановый пакет.

— Это что, кровь? — спросила она, пока Кузнецов доставал вещь из мешка.

— Да, — ответил он. — Узнаете?

Она молча кивнула.

— Скажите, вы готовы опознать тело?

— Хочу предупредить, — перебила их я, молчавшая до этого, — Что тело находится не в лучшем состоянии. Если у вас имеются проблемы с сердцем, то лучше будет провести опознание при помощи экспертизы, дабы установить личность.

— Нет, с моим здоровьем все в порядке. Я уверена, что смогу опознать его, — голос Карины впервые за весь разговор дрогнул,.

— Тогда пройдемте со мной. Алина Николаевна, вас не затруднит пройти с нами?

— Нет, конечно, Олег Дмитриевич.

Я вышла за ними, притворив дверь. Олег вел ее к моргу, попутно объясняя, что погибший не в самом лучшем состоянии. Я же молча шла за ним.

Никогда не любила морги. Там жутко воняет формалином и гниющим мясом — запахи, от которых меня тошнило. При первом практическом занятии в морге меня и впрямь вырвало — прямо на стерильный белый кафель «разделочной». Мне «повезло», что я оказалась не одна такая «счастливица», иначе до конца обучения я бы стала всеобщим посмешищем, а такое мне не прельщало вовсе.

Олег что-то продолжал рассказывать новоиспеченной вдове, даже когда мы уже практически подошли к нашему судебному моргу. Забавно… В отделении полиции в подвале труп… Даже два… Ну, а что, зато нам близко. Уж не знаю, каким психическим расстройством страдал этот архитектор, и как вообще ментовка оказалась над моргом, но в добрые дни там обитал разве что вечно пьяненький патологоанатом да когда кто-то из родственников работников умирал, клали на ночь в морг, чтобы не было запаха в доме. Ну, а в недобрые… А в недобрые нас на работе не бывает.

Но когда дело доходило до опознания, признаюсь, я даже радовалась тому, что у нас такая планировка и желала горе-архитектору процветания — сколько работы и беготни нам убрал!

Кузнецов открыл железную дверь.

— Федотыч, мы на опознание! Проходите, Карина Александровна. И вы проходите, Алина Николаевна.

Я кивнула и зашла следом за Громовой. Запах формальдегида неприятно щекотал ноздри, одурманивал, вызывая тошноту и головокружение.

Федотыч, сухенький и лысоватый патологоанатом лет этак под шестьдесят. Обычно я видела его уже навеселе, но сегодня он был трезв и даже гладко (на вид, я его не трогала) выбрит.

— Вам какого доставать? — он буравил нас троих взглядом карих глаз.

— Громова. Того, который старше.

Кряхтя, он поднялся со стула и подошел к «морозильнику».

— Напоминаем вам, что вам необязательно опознавать его самостоятельно. Мы можем сделать экспертизу за государственный счет, впоследствии чего мы сможем установить личность убитого, — вновь, как заученную скороговорку повторил Олег.

— Я очень ценю вашу заботу, благодарю. Но я в состоянии опознать тело моего мужа.

Федотыч вывез каталку с телом, укрытым белой простыней. Ногами вперед, понятное дело.

— Уверены? — все же еще раз переспросил Кузнецов.

Я уже в нетерпении переминалась с ноги на ногу, борясь с возникшим недомоганием. Стараясь дышать как можно реже, чтобы поменьше вдыхать эти запахи, но у меня все равно создавалось впечатление, будто я сейчас вот-вот потеряю сознание от вони.

Женщина кивнула.

Патологоанатом резко откинул простыню с головы покойника.

Карина сняла с себя солнцезащитные очки. Я стояла боком к ней и видела ее в профиль. Кожа Громовой побелела и теперь по цвету ничем не отличалась от простыни, которой был укрыт ее покойный супруг. Она осматривала изуродованное лицо убитого мужа, вернее, то, что от него осталось. От вида «фарша» и пустой глазницы ее вывернуло — также, как когда-то и меня вывернуло в морге в студенческие годы.

— Это он, — хрипло ответила она, вытирая рот тыльной стороной ладони и размазывая по лицу алую помаду. — Можете убирать.

Федотыч кивнул и вновь накрыл тело простыней. Новоиспеченная вдова вновь надела на себя очки.

— Вы уверены в этом? Тело обезображено, опознать его трудно…

— Да… У него родинка над верхней губой была… По ней-то и опознала. Можно мне уйти отсюда? Мне не по себе.

— Конечно. Алина Николаевна, проводите, пожалуйста, Карину Александровну в наш кабинет.

* * *


— Распишитесь, пожалуйста, здесь, — Кузнецов, поставив свою закорючку в документе, протянул его Громовой.

Женщина жалобно всхлипнула, вытирая тыльной стороной ладони мокрые соленые дорожки, которые из-под очков крупными каплями скатывались по щекам.

Сняв очки и положив их на край стола, она принялась взглядом изучать документ, перечитывая каждую строчку по несколько раз.

— Где расписаться? — она подняла взгляд и переводила его то на Олега, то на меня, пристроившуюся рядом со следователем.

От взгляда Карины меня передернуло, а по спине пробежал холодок. На левом глазу Громовой было бельмо. Выглядело это так, словно на зрачок и радужную оболочку накинули мутновато-белую полупрозрачную пленку. Теперь все стало на свои места. Громова не снимала очков потому, что стеснялась и комплексовала. А я-то сначала решила, что это показуха, мол, она безутешная, прорыдала всю ночь, все глаза проревела. И правда, пора перестать мне судить людей по первому впечатлению. Несмотря на то, что оно самое сильное, в восьмидесяти трех процентах оно является ошибочным. Все остальное дерьмо всплывает позже.

Я попыталась не смотреть в больной глаз Громовой, сосредоточив взгляд на правом, здоровом глазе, который был ярко-голубого цвета и необычно проницательным.

— В самом конце, где написано «подпись потерпевшего». Там галочка еще должна стоять, — ответила я.

— Нашла, — кивнула вдова, поставив витиеватую подпись с буквами Г и К, — Больше нигде не нужно расписаться?

— Нет, это все, — Кузнецов, забрав у нее документы, вложил их в файл, чтобы подшить к материалам уголовного дела.

— Тогда можно я пойду? У меня ребенок дома маленький…

— Не сочтите за грубость, — не сдержалась я, разглядывая алые полосы на щеках женщины — Но я не могу вам не сказать, что у вас помада размазалась.

Вдова непроизвольно коснулась кончиками пальцев губ, а затем щек.

— Я дам вам салфетку, — поднявшись со стула, я подошла к своему столу и, открыв ящик, достала оттуда упаковку салфеток и карманное зеркало.

— Карина Александровна, вам, может, нужна помощь? Вас проводить? — обратился к ней уже Олег.

— Не стоит, я на машине. Благодарю, — она забрала из моих рук салфетку и зеркало и принялась вытираться размазанную косметику.

— Алина Николаевна, можно вас на пару слов? — Кузнецов буравил меня взглядом своих зеленых глаз. Что он выдумал на этот раз? Надеюсь, это не очередная его безбашенная идея?

— Конечно, Олег Дмитриевич. Выйдем в коридор?

— Нет, просто подойдите ко мне.

— Хорошо.

Обойдя стол, я наклонилась к Олегу. Он говорил мне в самое ухо, опаляя дыханием кожу. Говорил он шепотом, и я с трудом различала слова.

— Журавлева, у тебя права с собой?

— Да, все забываю их выложить.

— И хорошо. А то на меня косо смотрели бы.

Мои глаза начали медленно увеличиваться в размерах и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Я непроизвольно повернула голову в сторону своего оппонента. Но Олег, взяв меня за подбородок, мол, верни, как было, заставил вернуться в исходное положение и продолжил шептать мне на ухо:

— Отвезешь ее домой. Ей за руль в таком состоянии нельзя — устроит еще аварию, и себя угробит, и других. На кладбище и так мест скоро хватать нет будет. Отвезешь — если дома никого не будет, вызовешь мать, сестру, бабушку, соседку, ламу с Марса — кого угодно, но одну ее не оставляй. Я дождусь родственников Богомолова и результатов вскрытия. А потом уже вместе будем решать, что и как делать.

— Хорошо. А почему ты о ней так заботишься? — ревность? Нет, не надейтесь даже, лишь любопытство, смешанное с удивлением. Что или кто так поменял Олега? Может, его инопланетяне украли и подселили к нам «своего»? А то его и правда словно подменили…

— Простая человечность. А вообще, если ты хоть немного включишь свой маленький и несчастненький мозг, то ты поймешь, что до выяснения всех обстоятельств, она — главный свидетель и главный подозреваемый. А, знаешь ли, жены, после того, как убьют мужа, часто суют голову в петлю, поняв, что натворили, и что наказания не избежать. Чувство вины, знаешь ли, женщин грызет гораздо сильнее, чем мужчин. В основном они даже не доживают до ареста, не говоря уже про суд.

— А с чего ты взял, что она могла убить своего мужа?

— Милочка, я работаю здесь не первый год. Я бытовухи перевидал больше, чем ты историй о любви узнала. Делай, как я сказал, и не смей спорить со мной. Потом вернешься и разберемся со всем вместе. Целовать не буду на прощание.

Я улыбнулась.

— А придется, — прошептала я, не переставая улыбаться. А затем уже вслух добавила: — Карина Александровна, я вас провожу. Вам сейчас опасно садиться за руль.

* * *


— Я вернулась, — я зашла в кабинет, на ходу стягивая с себя пальто. — Бр-р-р, похолодало-то как! Я еще, дуреха, переобуться забыла. Так в туфлях и пошла. Думала, что ноги отморожу. Еще и эта маршрутка, будь она неладна… — стянув с себя пальто, повесила его на вешалку.

— Ну, а что ты хочешь? Зима через неделю, — Кузнецов сидел за столом, уткнувшись носом в какие-то бумажки.

Я подошла к его столу и села на стул для посетителей.

— Что тебе там Громова рассказала-то? — он на секунду поднял на меня взгляд, а затем вновь начал изучать свои листочки.

— Что может рассказать женщина, которая только что видела труп своего обезображенного мужа? Сначала молчала, потом всхлипывала, потом говорила, как лучше проехать. Я ее до дома довезла, там мать была, я ее оставила. От чая отказалась, на всякий случай оставила рабочий телефон и свой мобильный. Потом пошла на остановку, сорок минут тряски — и вот она я. А ты там что такое интересное читаешь?

— Заключение о смерти Громова. Поверь — ничего интересного там нет.

— Ну, тебе хоть что-то понятное стало? Или там написано, что он умер, потому что умер? Как была тайна, покрытая мраком, так и осталась? — я вытянула руки перед собой и хрустнула пальцами. Олег, услышав хруст костей, поморщился.

— Да нет. Ничего нового я практически не узнал — нам все рассказал судмедэксперт на кладбище. Федотыч от себя добавил лишь то, что под ногтями остались частицы эпителия убийцы. А так — мы уже все знаем.

— Ой, — я внезапно вспомнила о пьянющем кладбищенском смотрителе. Из вытрезвителя или обезьянника, куда его там запихнули, его, наверное, уже выгнали. А у нас он единственный свидетель! Что, заново его искать теперь? А если он снова напился и не помнит даже собственное имя? Вот ведь… Пресвятой единорог!

— Что ты ойкаешь? Птичку жалко? — процитировал известный фильм Олег, убирая в сторону заключение.

— Вспомнила про кладбищенского смотрителя. Ну-у, того, который был пьян до такой степени, что принял тебя за смерть.

— Ну-у, думаю, ты больше подходишь на эту роль. А что касается смотрителя — так я с ним уже поговорил, он не помнит ни фига. Взял с него подписку о не выезде да отпустил. Нечего наш обезьянник загаживать.

Я улыбнулась. Все как будто в кино — все уже сделал кто-то за тебя, пока ты не делал ничего. Прекрасно. Не день, а чудо прямо. И я об этом впервые за долгое время без сарказма говорю.

— А что насчет Богомолова? Его опознали?

— Да, приходили его брат с сестрой. Но знаешь, не особо-то они горевали. Невооруженным взглядом было понятно, что от смерти брата им ни холодно ни жарко. Видно, Богомолов в их семье — отрезанный ломоть. Кстати, вот заключение на него от Федотыча. Зачитаешь?

Я взяла заключение из рук Олега.

— Читай вслух. Я сам его еще не открывал даже.

— Считай это сказкой на ночь от тети, — вздохнув, я начала читать: — Труп молодого человека девятнадцати лет…

Далее следовало подробное описание трупа со всеми его органами, вплоть до каждого ноготка. Это было несколько нудно и затянуто, отчего мой коллега, несколько приморенный этим, начал зевать.

— Причина смерти, — дошла я до самого интересного, — Несовместимость препаратов де… ду… до… — я это не выговорю. И второе название, кстати, тоже, — … что применяются в психиатрии.

Я краем глаза посмотрела на Олега. Он как-то страшно изменился в лице — закусил щеки с внутренней стороны, отчего отчетливо стали видны скулы, взгляд метался из стороны в сторону, как у загнанного животного. Он сжал кулаки до побеления костяшек.

Что с ним? Отчего он так взбесился? Что-то не так? Или его привело в бешенство то, что я не смогла выговорить ни одно название?

— Олег...Олег… — тихонько позвала его я.

— Я ее убью! — только и смог выговорить следователь, подскочив с места и быстрым шагом вышел с кабинета, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Часть 31

— Стой, подожди! Ты куда вообще? — Олег пустился по коридору, да с такой скоростью, что я едва поспевала за ним на этих дурацких каблуках. — Не беги так, я ведь не успеваю за тобой!

Олег остановился и повернулся ко мне лицом. Ойкнув, я невольно отшатнулась от него. Признаюсь, ранее я его никогда не видела таким… злым. Напряженные скулы, поджатые губы, глаза, метающие молнии… Боюсь, что он меня сейчас просто убьет, скажи я слово поперек.

— Алина, — он выдохнул, собираясь с мыслями, — Я уже не маленький мальчик, которому нужна нянька, что будет за ним присматривать. Я разберусь сам! Возвращайся в кабинет! — он повысил на меня голос. Еще один верный признак того, что Олега сейчас лучше не трогать. И вообще лучше не подходить к нему на расстояние пушечного выстрела.

— Ладно, — кивнула я и, развернувшись, пошла назад по направлению к кабинету, при этом цокая каблуками.

Кузнецов, видимо, все еще продолжал буравить мою спину взглядом — казалось, что это чувствуется кожей. От этого мне стало более чем неловко, даже холодок на пару с мурашками пробежался меж лопаток, но я все же старалась идти как можно грациознее, при этом, не сутулясь и расправив плечи. Возможно, со стороны я была похожа на цаплю, но мне казалось, что это довольно-таки грациозно.

Когда я уже подходила к кабинету, я услышала шаги вдоль по коридору. Обернувшись, увидела, что Олег все же решил продолжить свой путь.

И без меня… Вот ведь гад…

Открыв дверь кабинета, я зашла внутрь. Но закрывать ее я, к слову, не стала, оставив небольшую щелку для того, чтобы наблюдать за происходящим в коридоре. Я еще несколько секунд слышала торопливые шаги Олега, а затем они стихли. Видимо, он зашел в один из кабинетов.

Зажмурившись, чтобы не было соблазна выбежать раньше времени, я начала шепотом считать до пяти, а затем, открыв глаза, сняла с себя туфли, чтобы цокот каблуков не привлек ничье внимание.

Стоять босиком в капроновых колготках на полу было холодно. От холода, исходящего от пола, у меня немели пальцы на ногах. Но ради дела можно и потерпеть.

Отодвинув туфли в сторону, чтобы, возвращаясь, не запнуться о них, я приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Никого. И хорошо.

Стараясь не шуметь, я вышла из кабинета и пошла в том же направлении, в котором шел Олег, попутно размышляя, куда он все-таки мог зайти. Лишь дверь одного кабинета была слегка открыта — кабинета Светланы. И, если слух меня не обманывает, оттуда доносятся голоса.

Мама говорила, что подслушивать нехорошо. Но кто сказал, что я хорошая?

Подойдя к двери максимально близко, я наклонила голову ближе к щели, чтобы лучше слышать разговор. Сейчас, пожалуй, я впервые в жизни пожалела, что на слух плохо различаю голоса. Собственно, поэтому меня и не взяли в музыкальную школу. Была бы сейчас скрипачкой какой-нибудь в местном оркестре, играла бы на похоронах, и не попадала бы в такое глупое положение.

— Ты вообще понимаешь, что ты натворила?! — так, мужской голос, не хриплый, но и не звонкий — что-то общее между ними. В, казалось бы, низкий голос, врывались раздраженные высокие нотки. Видимо, он был разозлен. Я думаю, что это голос Олега, хотя полностью уверенна в этом быть не могу.

— О чем вы говорите? — второй голос принадлежал женщине, звучал он испуганно и как-то сдавленно, словно ее держали за горло. Ну, тут сомнения нет, что это — Светлана.

— Да о том и говорю, мразь, — последовал глухой звук, словно он ударил кулаком в стену. — Что ты ему подсыпала?! Отвечай, какими таблетками ты его накормила!

Это он о Богомолове? Хотя да, глупый вопрос. О ком он может говорить еще? Больше у нас никто не травился до смерти, да еще и от препаратов, применяемых в психиатрии. К тому же, Олег взбесился после того, как я зачитала заключение о смерти Марата. Так что вопросы все отпадают сами собой.

Психолог тихонько взвизгнула, словно собачонка, которую пнули. Ах ты ж Каштанка, мать твою.

— О ком вы говорите, Олег Дмитриевич? Я вас не понимаю! И вообще — отпустите меня! Мне неприятно! — запротестовала вдруг Светлана Андреевна. Да ну? Ей неприятно? А я думала ей, наоборот, приятно, когда ее держат. А еще лучше — когда связывают.

Ну, зато у меня теперь точно отпали сомнения по поводу того, что это Олег. Можно с облегчением продолжать подслушивать, не боясь, что услышишь чью-то тайну, и она обернется тебе не самыми приятными последствиями.

Кузнецов издал звук, похожий на рык. Ого… Я его никогда таким не видела… Вернее, не слышала. Бывало, конечно, что он злился, но чтобы рычать… Здорово же он обозлился на нее.

— Не понимаешь ты, да? — он истерически хохотнул. — Парень, которого забрали по подозрению в ритуальных убийствах, Богомолов, умер сегодня ночью в камере. Знаешь об этом, наверное? Так вот, нам сегодня пришло заключение о смерти. И, знаешь, что там написал дяденька-патологоанатом? Знаешь?! Да то, что смерть наступила в результате несовместимости препаратов, применяемых в психиатрии. Я пока что не такой уж дурачок, и я прекрасно помню, то жутко пахнущее лекарство, которое ты приготовила для него и сказала, что тебе посоветовал это сделать его лечащий врач. Так вот, я звонил его психиатру. И, как ты думаешь, что он мне сказал?! Никто ему не звонил насчет Богомолова и о некой Светлане Андреевне он слыхом не слыхивал. А? Как ты теперь все это будешь объяснять?! Ты, возможно, убила ни в чем не повинного человека, у которого жизнь только-только начиналась! У него могла бы быть семья: жена, двое детишек, кошка с собакой. А ты его убила! Что скажешь в свое оправдание?!

Женщина всхлипнула, и, видимо, заплакала. Олег так смело кидается обвинениями… Что он творит? Вдруг она и правда ни в чем не виновата, лишь банальное совпадение? Может, Богомолов наглотался раньше таблеток, которые ему прописал его психиатр или психолог, а тут ему Светлана дала еще каких-нибудь розовых или зеленых таблеток. Вот и… Мы ведь не в кино, чтобы все было так просто.

Я хотела было забежать в кабинет, сказать ему все, что думаю на этот счет. Не забыв упомянуть, какой же он все-таки скотина и гад, раз довел, возможно, невиновную женщину. Но ноги, как назло, словно стали ватными и ниже колен не чувствовались вовсе, как у парализованной. Так и пришлось мне стоять под дверь, слушая, что же будет дальше.

— Не буду я ни в чем оправдываться! — она повысила голос, почти перейдя на крик. Я ожидала, что она сейчас скажет «Я ничего не совершала», но мои ожидания были не оправданы. — Да, это я его убила! Такое отрепье, как он, недостоин жизни! Он убивал ни в чем не повинных людей для своих грязных мерзких ритуалов! Он их мучил, словно скот на живодерне, так еще и не признавался в этом. Вы бы, наверное, отпустили его за счет недостатка доказательств, тогда я решила, что раз вы не сможете осудить его, то правосудием стану я. Тем более, он был сатанистом. Все равно ему лежала бы прямая дорога в ад. Мерзкая, грязная, алчная вера, отрицающая существование истинного бога, зато заставляет верить неразумных детей в существование прямоходящего козла, что дает им свободу и спасение. Таким людям не место в нашем мире!

Олег шумно втянул в себя воздух. Я закрыла глаза и про себя начала считать до пяти — это помогало мне перестать нервничать, успокоиться. Лоб уже покрылся испариной, и одна капля медленно опускалась мне на переносицу. Сейчас мне было страшно не за Светлану, которая явно отгребет по полной программе, причем заслуженно, а за Олега, который из-за какой-то гадины может натворить глупостей и попасть под статью. Надеюсь, что он будет разумен.

— Веришь, значит, в… бога? — последнее слово он произнес с неким презрением, словно выплюнул. Кузнецов усмехнулся, а психолог от этого издала вновь звук, похожий на скулеж, желая что-либо возразить. — Помолись тогда перед судом. Я обещаю, что я сделаю все для того, чтобы тебя судили со всей строгостью закона, без каких-либо поблажек.

— Ты все равно ничего не докажешь, — сквозь зубы произнесла она не менее презрительным тоном. Надо же, какая гордая… Даже когда ей выдвигают обвинения, не падает на колени, умоляя о пощаде, а наоборот, дерзит, будто верит в свою безнаказанность.

— Думаешь? — через несколько секунд я услышала тихую запись, очевидно, сделанную на диктофон мобильного телефона. На записи Светлана с металлическим от обработки техникой голосом рассказывала о том, что она убила Богомолова.

— Ты… — только и смогла выговорить она, а затем, пытаясь собраться с мыслями, говорила или, правильнее будет сказать, мычала что-то нечленораздельное.

— Я. Думай, с кем ты связалась. Все же не на швейной фабрике работаешь… Монашка чертова. Я сообщу начальству, и завтра тебя уже не будет на этом месте. Собирай монатки и пиши лучше, по добру-по здорову, рапорт об увольнении. И не забудь о том, что тебе никуда не скрыться, даже если ты соберешься бежать. Через десять минут придешь ко мне в кабинет и напишешь Журавлевой чистосердечное признание. Если ты напишешь его мне — я тебя просто-напросто прикончу своими же руками. И постарайся не попадаться мне на глаза. Я ненавижу убийц. Учти — если ты не придешь через десять минут, я тебе устрою такую «райскую» жизнь и до суда, и на суде, и в колонии. Ты у меня там гнить будешь, гнида. Ты меня поняла, — сказав это, Олег развернулся и направился к выходу из кабинета.

Я хотела было уйти как можно быстрее, но едва не поскользнулась благодаря капроновым колготкам и единственное, что я смогла сделать, это отойти к стене. Кузнецов вышел из кабинета, при этом хлопнув дверью так, что, пожалуй, во всех ближайших кабинетах разбились оконные стекла. Следователь еще раз выругался в адрес Светланы и пошел назад, в сторону нашего кабинета.

— Олег, подожди! — я, конечно, знала, что он даст мне по ушам, но лучше уж пусть он даст мне по ушам сейчас, чем когда все поймет сам. Эту он вон как быстро раскусил, вдруг он и меня раскусит так же быстро.

Он обернулся. По его выражению лица было заметно, что он ничуть не удивлен моим присутствием.

— А, Журавлева. Я знал, что ты не успокоишься и пойдешь подслушивать. Вон, ради тебя я даже дверь полностью закрывать не стал. Что ты хотела?

— Как ты понял, что это она убийца? — я посмотрела ему в глаза, но Олег тут же отвернулся от меня и продолжил свой путь, смотря перед собой.

— Давно работаю, Журавлева. Да и гены… — он усмехнулся. — Отец судья, мать прокурор. К тому же, Светлана проста, как пять копеек. У нее на шее что висит? Крестик размером с мою руку. А Богомолов у нас кто? Дьяволопоклонник. Разве не понятно с первого взгляда, что они будут ненавидеть друг друга? А еще добавь к этому всему тот факт, что его обвиняют в убийстве… Вот она и считала, что совершала благое дело.

— А как же заповедь «не убий»? — мы уже подошли к нашему кабинету и Олег, остановившись, положил руку на дверную ручку.

— Видишь ли, заповедь эта христианская, и распространяется она лишь на таких же христианутых на всю голову. То есть за убийство Богомолова, по их и ее мнению, ей в раю выделят целую ложу из сахарной ваты и облаков. Замочила, возможно, невиновного человека, и считает, что это правильно. Чертовы набожники… Прикидываются святошами, а сами людей рубят лишь за то, что они иной веры. Еще и верят, повторюсь, что это правильно. А потом еще ходят по церквям, замаливая свои грехи. Ненавижу их за это.

Я прошла в кабинет и, найдя свои туфли, обулась. Обувь была непривычно теплой для замерзших ног, чему я была несказанно рада.

— Ты сам не так давно кичился тем, что ненавидишь сатанистов. А теперь уже и верующих стал ненавидеть?

— И те, и другие в равной степени ужасны. Набожники делают все, что угодно, а потом идут молиться и исповедоваться, где пузатый дядька с бородой за золотую монетку снимет за них все грехи, пообещает спасение и теплый рай. А сатанисты же людей режут, как салат для того, чтобы это помогло им попасть в столь желанный ад, а не в рай. Может, конечно, я не прав, но я сужу по тому, что я знаю и что я вижу или видел. Религия — зло. Она, словно паук, оплетает мозг паутиной из религиозных предрассудков и сказок. Люди от нее тупеют, делают все так, как повелел «бог», а не так, как считают нужным. Представь, во время пожара, пожарный, вместо того, чтобы тушить огонь, начнет молиться? Адекватные и умные люди всегда атеисты. Потому что они не начинают молится тогда, когда нужно действовать. Думаю, что ты меня поймешь.

Я промолчала, переваривая полученную информацию. Олег уже сел за свой стол и, взяв в руки шариковую ручку, начал вертеть ее в руках. Я последовала его примеру и села за свой стол. Правда, ручку в руках крутить я не стала.

— Получается, ты атеист?

— Надо же, у тебя проявился разум. Да, атеист, ты права. А ты по религии кто? — Кузнецов, прищурившись, смотрел на меня, готовя очередной подкол или и вовсе целую лекцию в мой адрес, если мое мнение не совпадет с его.

— Не хочу тебя расстраивать, но я тоже атеист. Жаль, наверное, у тебя такой хороший подкол пропал…

Мой коллега проворчал себе под нос что-то невнятное, а после замолчал вовсе, разглядывая в ручку, что вертел в руках, словно в жизни не было ничего интереснее нее.

В дверь робко постучали. Я автоматически вздрогнула и выпрямила спину.

— Явилась, не запылилась, — проворчал Олег. — Войдите!

Дверь отворилась и внутрь протиснулась Светлана.

— Пойду, пожалуй, руки помыть. Вон, ручка потекла, — Кузнецов поднялся со своего места и вышел из кабинета, поведя плечом, когда проходил мимо психолога. Это он так выражает свою неприязнь.

— Вы что-то хотели, Светлана Андреевна? — спросила я, хотя сама прекрасно знала, зачем она явилась. — Проходите, присаживайтесь.

Женщина подошла к моему столу и присела на краешек стула, положив мне на стол руки с длинными красными ногтями и многочисленными золотыми кольцами на морщинистых пальцах.

Светлана молчала, собираясь с мыслями, отчего-то шумно дыша через рот. Я не стала ей мешать. Конечно, Олег ей такие речи забабахал, наверное, до старости дрожать будет при виде следователей. Она поднесла руку к шее и принялась перебирать и пропускать сквозь пальцы золотую цепочку, а затем, когда ей подобное надоело, принялась теребить нательный крест, тоже сделанный из золота и украшенный, или, вернее будет сказать, инкрустированный, красно-бордовыми камешками. Гранат, если не ошибаюсь.

— Алина Николаевна, — она выдохнула, и утерла слезу, появившуюся в уголке глаза, размазав при этом темно-серые тени, — Я хочу написать чистосердечное признание.

Кивнув, я достала из ящика стола несколько чистых листов и авторучку. Также в столе был найден лист бумаги в файле — образец написания чистосердечного признания. Лишних вопросов я задавать не стала. Во-первых, я итак все знаю, а во-вторых — она сама понимает, что слухами земля полнится, и я о ее преступлении знаю больше, чем знает она.

— Вот образец, — я положила перед ней файл, — Вот бумага и ручка. Пишите.

* * *


— В конце не забудьте поставить дату и подпись, — напомнила я.

Женщина кивнула и, написав «23.11.14» и простенькую роспись, состоящую из инициалов и первых двух букв от фамилии, протянула мне лист бумаги.

Взяв его в руки, я пробежалась взглядом по тексту, где Светлана раскаивается в убийстве Богомолова.

— Алина Николаевна, поймите меня, как женщина. Мне давно нравится Олег Дмитриевич, и я думала, что после подобного происшествия он обратит на меня внимания и…

— Вы считали, что он поощрит ваше преступление? Убийство, даже совершенное из благих намерений, все равно останется убийством. А вы, Светлана Андреевна, то строите из себя борца за справедливость, то влюбленную женщину, что обезумела от любви. Мадам, не притворяйтесь. Уже не пытайтесь оправдать свое убийство, раз совершили его. Вы арестованы и будете дожидаться суда в камере временного изолятора.
Часть 32

Я вышла из здания ГорОВД, на ходу застегивая пальто. Настроение у меня было приподнятое: убийца Богомолова, этакий оборотень в погонах с идеальным маникюром и гимнастом на шее теперь за решеткой. Пусть, конечно, о ее причастности к делу догадалась не я, а Кузнецов, но сути дела это не меняет.

Я улыбнулась, потянув носом морозный воздух. Уже и зимой в воздухе пахнет. Хорошо-то как…

— Алинка, тебя подвезти? — Олег вышел следом за мной, тоже застегиваясь на ходу. Настроение следователя, как это ни странно, улучшилось, даже стало каким-то веселым. Видимо, всю свою злость и весь свой негатив он сорвал на Светлане, а со мной он теперь мог обращаться разве что так, как он делает в присутствии посетителей или начальства.

— Так тебе ведь в другую сторону, — я улыбнулась, поправляя воротник.

— Ну-у, если ты не хочешь — уговаривать не буду. Хотел вот помочь по доброте душевной… — протянул коллега, зачем-то осматривая меня с ног до головы.

— Если только по доброте душевной, — я засмеялась. Олег улыбнулся.

— Садись в машину, инфузория моя. Так уж и быть — включу тебе печку.

Улыбаясь во весь рот, мол, я не Алина Николаевна, я Чеширский кот, я подошла к машине. Олег нажал какую-то кнопочку на брелке и открыл мне дверь пассажирского сидения.

— Благодарю, — я села в автомобиль, подобрав подол пальто. Кузнецов закрыл дверь и уже через несколько секунд сел рядом со мной на водительское место.

— Дорогу покажешь? — нарочно, шутки ради, произнес с акцентом он, вставляя ключ зажигания.

— Покажу. Прямиком в лес, где я убью тебя, а потом изнасилую.

— Может, наоборот? Так как-то приятнее будет, — он завел машину и мы тронулись с места.

— Может.

Дальнейшая дорога прошла довольно-таки спокойно — мы тихонько разговаривали о работе и о сегодняшнем происшествии, ставшим неожиданным для всех под тихую болтовню радио. Идиллия. Сторонний наблюдатель сказал бы, что мы счастливая семейная пара, возвращающаяся домой с работы и рассказывающая друг другу последние новости. Но мы-то знали, что все далеко не так. К счастью.

Мы уже почти подъезжали к моему дому, как вдруг…

— Смотри, снег! — у меня был воистину детский восторг.

Я буквально с открытым ртом наблюдала, как маленькие белые точки появляются из потемневшего неба, а затем, спускаясь на землю, становятся белым ковром. А когда снег падал через узкую полоску света, исходящую от фонаря… Это не передать словами. Словно в детскую сказку попала, где с неба сыпется звездная пыль.

— И правда, снег, — я уже не видела лицо Олега из-за того, что небо стало почти черным, но почему-то я была уверенна, что он улыбается. — Всегда любил снег. Он меня чем-то привлекал… Завораживал…

А я просто молча наблюдала за тем, как снежинки падают на землю. Они все падали и падали, нескончаемым потоком. Дорога уже побелела, и мне это только больше радости доставляло.

— Вот мы и приехали, — Кузнецов поставил машину на ручник.

— Олег, — я повернула голову в его сторону, почему-то думая, что смогу посмотреть ему в глаза. Наивная… — А давай погуляем? Прямо под снегом.

— Но ведь поздно уже, — усмехнувшись, ответил он. — Хотя я что, куда-то опаздываю? Идем.

Он открыл дверь автомобиля и вышел. Я последовала его примеру.

Стоило мне только выйти, как одна из снежинок тут же упала мне на щеку и мгновенно растаяла, превратившись в воду и скатившись по щеке, подобно слезе. Я дотронулась еще не успевшей замерзнуть рукой до того места, куда она упала, но не почувствовала ничего, кроме влаги и тепла, исходящего от моего тела.

— Знаешь, — я подошла чуть поближе к фонарю и подняла голову вверх, наблюдая, как снег кружится в тусклом желтом свете, что давала лампочка Ильича, — Мне всегда нравилось, когда снег попадал на полоску света от фонаря. Было в этом что-то волшебное.

— Даже сейчас? — он подошел ко мне сзади, обняв за плечи.

— Даже сейчас, — я улыбнулась, положив свои ладони поверх его. — Когда я уже почти что разведена, на работе у меня завал и бродящий по улицам города убийца, а симпатичный коллега дышит мне в затылок.

— Так может, зайдешь домой, раз тебе не нравится, что я тебе в затылок дышу? — Олег положил подбородок мне на макушку. Благо, рост позволял.

А я все смотрела, как свет фонаря освещал идущий снег, отчего тот походил на маленькие звездочки. Даже становился желтоватым. Холодные снежинки падали мне на нос, на щеки, путались в волосах, но почему-то не было мне холодно от них. Скорее, наоборот. Словно изнутри грело что-то.

— Даже не попытаюсь сдвинуться с места, — ответила я, чуть поглаживая его руки почему-то онемевшими от холода пальцами. И как они могли замерзнуть… Ведь так тепло внутри…

А снег все шел и шел…



* * *


Мой смартфон, лежавший на столе, отчаянно вибрировал, информируя хозяйку, то бишь меня, о входящем вызове.

— Алина, да сколько можно! — не выдержав, возмутилась мать, смотря очередной выпуск программы «Поле чудес» по «первому». — Выключи ты его, наконец, невозможно ведь отдохнуть!

Я пропустила мимо ушей реплику мамы и, взяв со стола телефон, вышла на кухню и нажала на зеленую трубочку.

— Слушаю.

— Алина Николаевна, — послышался в трубке дрожащий женский голос. Ну, и кому я на этот раз понадобилась? Это явно по работе. — Это Карина Громова. Вы меня помните?

— Помню, конечно, — я машинально начала расхаживать по кухне взад-вперед, размышляя, что же ей могло понадобиться от меня. Неужели дух покойного мужа пришел, чтобы попрощаться. — У вас что-то случилось?

— Да… — было слышно, что женщина на том конце провода всхлипнула. — Кто-то подкинул мне записку в почтовый ящик. Алина Николаевна, мне очень страшно! — воскликнула она и, кажется, заплакала.

Вот ведь… Только домой вовремя попала, и тут нате вам…

Вздохнув, понимая, что ночь снова будет лишь наполовину «проспана», я сказала:

— Ничего не предпринимайте и не выходите из дома, я сейчас подъеду.

Громова рассыпалась в благодарностях, но я ее слушать не стала, молча отключилась, положив телефон на кухонный стол, рядом с кувшином с кипяченой водой и присела на табуретку, стоящую рядом. Мать, безусловно, опять начнет возмущаться по этому поводу. Ну, кто бы сомневался… Это уже этакая традиция… Но все же это было мое решение — людям помогать.

Вздохнув, я поднялась с табуретки и задвинула ее под стол. Из комнаты была слышна ругань мамы на отчима. На этот раз он слишком громко шелестел газетой и мешал ей смотреть телевизор. Интересно, а когда я ей сообщу, что я сейчас уйду, а потом черт знает когда приду, она скажет «не мешай мне» или отреагирует более по-матерински?

Я, стараясь не шуметь, чтобы не получить звездюлей за то, что слишком громко хожу, прошла в свою комнату и, открыв шкаф, вытянула оттуда первые попавшиеся джинсы и свитер. Мой разум уже, конечно же, не был настроен на помощь людям. Я мечтала о том, чтобы после тяжелого рабочего дня завалиться на диван и лежать брюхом кверху, тратя последние деньги на балансе мобильного телефона для того, чтобы проверить почту. Но нет, Алина Николаевна, выкусите. Вам нужно работать.

Натянув свитер прямо на домашнюю футболку с логотипом «Арии», я взяла телефон и набрала номер Олега. Он ответил почти сразу же, на заднем плане было слышно, как тихонько работал телевизор, показывающий вечерний выпуск новостей.

— Да, Алина.

— У нас все как всегда, — я громко вздохнула. — Звонила Громова, что-то вещала мне о записке в почтовый ящик. Я сейчас еду к ней. Если можешь — подъезжай. Адрес скину смс-кой.

— Я подъеду. Тебя, может, забрать?

— Не стоит. Я сама справлюсь, — нажав на «отбой», я достала из шкафа пуховик и накинула его на плечи, не застегивая.

Прямо вот так вот, при полном параде, я прошла в гостиную, где мама смотрела телевизор, а папа читал очередную газету, пестрящую яркими картинками.

— Меня срочно вызывают на работу, — сказала я «прямо с порога», не церемонясь на приветствия. Родители разом повернулись в мою сторону. — Когда буду — не знаю. Постараюсь вернуться как можно быстрее.

Сказав это, я вышла в коридор, взглядом ища свои сапоги. Из комнаты все еще слышалось возмущенное мамино: «Гена, ну ты это слышал?! На работу ее вызывают!» и невнятное мямленье отчима в ответ на это.

Я обулась и, подхватив сумку, как можно быстрее ретировалась из квартиры, чтобы не слышать скандала обо мне, предназначенного никому.

Маршрутки еще должны ходить. Несмотря на то, что на улице уже темно, времени сейчас всего семь вечера. А общественный транспорт у нас ходит до девяти. В общем, радует, что Громова не позвонила на два часа позже.

На ходу застегивая пуховик, и одновременно кутаясь в него, как нахохлившийся воробей, оттого, что только-только почувствовала холод в подъезде, я быстрым шагом спускалась по лестнице. Идти приходилось на ощупь, ибо свет на лестничных клетках горел редко где. Эх, чертовы подростки… Вечно лампочки выкручивают… И с каких пор стала такой ворчливой? Вроде пока не семьдесят.

Выйдя из подъезда, я поплелась к близлежащей остановке, мысленно ругая всех: и мир, и взбрендившего маньяка-убийцу, и себя, и маму, и Громову и даже ни в чем не повинного Кузнецова. Видимо, и правда старею.

* * *


— Расскажите мне, как все было, — я опустилась на диван рядом с рыдающей Громовой, ложкой помешивая чай в черной полупрозрачной кружке.

Вдова всхлипнула, вытирая тыльными сторонами ладоней слезы. Ее мать, молодящаяся женщина лет этак под пятьдесят с вьющимися крашенными волосами, стриженными под каре, присела рядом с дочерью и, погладив ту по спине, протянула ей чашку с водой и две таблетки — как я поняла, успокоительного.

— Спасибо, мам, — она в очередной раз всхлипнула и забрала таблетки из рук женщины. Закинув их в рот, запила их водой и повернулась ко мне. — Я попытаюсь… Извините, если не выйдет.

— Я все понимаю, — ответила я, кивнув и полезла в сумку за блокнотом и ручкой.

Карина Александровна в очередной раз шмыгнула носом и начала свой сбивчивый рассказ.

— После вашего ухода у меня началась истерика. Маме удалось успокоить меня лишь спустя полтора часа. Потом, когда я уже более или менее успокоилась, мама сказала мне о том, что она забрала почту… И там было это… Простите, я не могу… — она вновь начала рыдать взахлеб, прикладывая к носу бумажную салфетку.

— Кариночка, успокойся, пожалуйста… — ее мать продолжала гладить ее по спине, — Если ты будешь продолжать так реветь, и не сможешь что-либо ответить, никто не сможет помочь.

У меня внутри где-то в районе сердца болезненно кольнуло. От зависти… Так вот она какая, материнская забота… Моя мать только и могла что орать на меня за косяки и доказывать что-либо. А такого… Такого не было никогда. И сомневаюсь, что будет когда-либо.

Я не говорю о том, что моя мать плохой человек. Нет, ни в коем разе. Просто она чересчур реалистка. Готова дать пощечину в тот момент, когда я раскисаю, но помочь, когда мне плохо… Она на это не способна. Когда я в первый раз, причем не взаимно влюбилась и, пыталась поделиться с ней всем, что накопилось, она лишь усмехнулась, а в ответ на мои слезы дала мне хороший такой подзатыльник, что аж в ушах зазвенело. Хотя я ей даже благодарна за все это. Иначе я была бы лужей розового киселя, присыпанного ванилью. А так хоть какой-то стержень внутри есть.

— Может, вы попробуете рассказать, что случилось? — обратилась я к женщине. — Не будем давить на Карину Александровну хотя бы до того момента, пока она не успокоится.

— Хорошо, я попытаюсь, — ответила она, не переставая гладить дочь по спине.

— Для начала представьтесь, пожалуйста.

— Никанорова Любовь Викторовна.

Я записала в блокноте ее фамилию и инициалы.

— Расскажите, что вам известно.

— Хорошо. Когда Карина ушла на опознание, я осталась сидеть с Мариночкой, моей внучкой. Когда я выходила с ней на прогулку, я забрала почту. Там была еженедельная газета и несколько писем. Одно из них было в белом конверте, на котором не было написано ни адреса, ни отправителя, ни получателя. Я не стала его распаковывать до прихода Карины. Ну, как она вам уже рассказала — по приходу домой у нее случилась истерика. Через полтора часа она успокоилась, и я ей сообщила о находке в почтовом ящике. Мы вскрыли конверт и обнаружили там записку с текстом: «Я убийца твоего мужа, и я буду на его похоронах». У Карины вновь случилась истерика из-за этого и когда она успокоилась, позвонила вам.

— Спасибо. Карина Александровна, вы подтверждаете слова вашей матери?

— Все верно, — кивнула она, вытирая слезы.

— Скажите, а где сейчас эта записка? Могу ли я на нее взглянуть?

Никанорова только открыла рот, чтобы ответить, как вдруг в дверь позвонили.

— Наверное, это мой коллега, Олег Дмитриевич. Надеюсь, вы не против, если он будет присутствовать?

— Нет, конечно. Я открою, — Любовь Викторовна поднялась с дивана и ушла в коридор.

Ее дочь осталась сидеть на диване, изредка шмыгая носом и всхлипывая, утыкаясь носом в собственные колени, обтянутые темной тканью брюк.

— Проходите, пожалуйста, Алина Николаевна вас уже ждет, — послышался голос женщины, а затем в комнату зашел Олег собственной персоны, уже без куртки, в одном свитере, и, подойдя ко мне, сел рядом со мной на диван.

— Наверное, вы уже рассказали все о случившемся Алине Николаевне, — он тряхнул мокрыми от нападавшего снега волосами, и несколько капель скатились с темных волос ему на колени. — Если же нет, то я готов послушать ваш рассказ.

— Вы правы, Олег Дмитриевич, я уже обо все знаю, — я протянула ему свой розово-серебристый блокнот, где уже были сделаны пометки черной гелиевой ручкой. — Даже более того — я записала все, что знаю.

— Благодарю вас, Алина Николаевна, — Кузнецов кивнул и, забрав блокнот из моих рук, пробежался взглядом по строчкам, написанным моей рукой, а после, захлопнув блокнот, отдал его мне. — А могу я взглянуть на послание?

— Да, конечно. Я его Алине Николаевне обещала показать как раз за секунду до вашего прихода, — Никанорова подорвалась с места и, подойдя к журнальному столику, взяла оттуда белый конверт и вернулась к нам. — Мы вложили его назад. Думали, что лучше будет, если мы вернем все, как было.

Следователь внимательно осмотрел конверт со всех сторон, а затем, осмотрев разрыв, вытащил оттуда послание. Посланием оказался обычный лист А4, наверное, из пачки какой-нибудь «Снегурочки», на котором были отпечатаны слова: «Я убийца твоего мужа, и я буду присутствовать на похоронах». Запятая, к слову, отсутствовала.

— Шрифт Times New Roman, размер шрифта — тридцать шесть. Какие либо знаки препинания не использованы, — сделал вывод он, осматривая «письмо», а затем, подняв взгляд на вдову, спросил: — Карина Александровна, у вас есть подозрения, кто мог бы прознать о гибели вашего мужа и подстроить подобную шутку?

Она отрицательно помотала головой. Ее мать, все еще сидевшая рядом, лишь поджала губы.

— А у вас, Любовь Викторовна? — на этот раз задала уже я.

Но и мне в ответ помотали головой. Я не удержалась и вздохнула.

— Нам следует сдать конверт и записку на экспертизу, чтобы, возможно, выявить отпечатки пальцев отправителя. Если у вас к нам нет каких-либо просьб или вопросов, то мы с Алиной Николаевной сейчас проследуем в отделение…

Громова внезапно схватила меня за руку, до побеления костяшек обхватывая ладонь своими тонкими пальчиками. Я, удивившись, чуть приоткрыла губы, не в состоянии вымолвить ни слова. И Олег, и ее мать, наблюдавшие эту картину, тоже были более чем поражены подобным. Карина подняла на меня взгляд и посмотрела прямо в глаза, отчего меня вновь передернуло — почему-то мне был жутко неприятен на вид ее слепой глаз с бельмом. Прямо до мурашек вдоль позвоночника и дрожи в руках, но я старалась не подавать виду — это не тактично все же.

— Пожалуйста, не уходите! — попросила она со слезами в голосе. — Умоляю вас… Я очень боюсь, что он придет и к нам домой и отберет последних дорогих мне людей. Пожалуйста, не уходите… Мне будет спокойнее, если вы останетесь.

Я перевела взгляд на Олега. Он лишь кивнул и зачем-то взял меня за вторую руку.

— Я останусь. Не знаю, что насчет Алины Николаевны, но я останусь.

— Я тоже останусь, — подтвердила я, понимая, что возвращаться сейчас домой — это значит выслушать очередной скандал от мамы. А сейчас мне этого хотелось меньше всего.

Вдова вновь заплакала, рассыпаясь в благодарностях. Казалось, что скажи мы ей сейчас целовать нам ноги — она бы это сделала. То ли она настолько была тронута нашим поступком, то ли настолько благодарна.

— Спасибо, спасибо… — лепетала она сквозь слезы, словно ребенок, не желая выпускать мою руку из своей.

— Я постелю вам наверху, — произнесла ее мать, все еще гладя дочь по спине.
Часть 33

— Не спишь еще? — Олег, постучавшись, заглянул в «мою» комнату.

— Нет, заходи, — я села на кровати, подтянув одеяло к груди, чтобы выглядеть более-менее прилично.

Хотя о каком приличии может идти речь, когда Кузнецов самолично в одних парадных джинсах заявился в мою опочивальню? И с каких это пор наше общение перешло на такой уровень?

— А тебе-то чего не спится? — спросил он, присаживаясь на край кровати, отодвинув в сторону одеяло, чтобы не сесть на него.

Логичный вопрос. Сам пришел ко мне, разбудил бы меня, если бы спала, а теперь еще и спрашивает, почему же я не сплю.

— Не могу я спать на новом месте, — созналась, машинально кутаясь в одеяло.

Кузнецов хмыкнул:

— А как же «на новом месте приснись жених невесте»?

— В последний раз мне приснился Чикатило. Знаешь, не особо-то я и замуж хочу, — я попыталась отшутиться, но вышло как-то вяло и, скорее, это прозвучало грустно, нежели смешно. — А сам-то чего не спишь?

— Зло не дремлет, — подмигнул он мне, откидываясь ко мне на подушку. Я, как ни странно, даже не возразила ничего — уже пусть делает, что хочет. Да и глупо вякать в моем положении.

— Верно, оно дрыхнет, — я легонько щелкнула Олега по носу, отчего тот непроизвольно зажмурился.

— Да и не особо оно дрыхнет, если учитывать, что происходит в городе.

Я вздохнула. Это «зло» не дает покоя ни живым, ни мертвым. Уже даже не так страшны убийства, как страшна «Санта-Барбара», которая происходит по их причине. Расплата над ни в чем не повинным человеком, хорошая с виду женщина, что сама себя усадила гнить за решетку из-за религиозных предпочтений, сломанная жизнь вполне молодой девушки и девочка, оставшаяся сиротой. А теперь еще и эта записка, перевернувшая, казалось бы нормальный день для следователя с ног на голову.

Хотя я сомневаюсь, что она от настоящего убийцы. Скорее всего, это шутка от какого-нибудь полоумного любителя черного юмора вроде Олега. Или, если это и правда писал убийца, то вряд ли это наш серийный маньяк — то он бесшумный и невидимый, прямо человек тень, то он делает нам недвусмысленные намеки о его дальнейшем местонахождении. Так не бывает.

Или он нас совсем за дураков считает, что мы Скотланд-Ярд 1888 года, раз делаем подобное. Или наоборот — он делает это, чтобы отвести от себя подозрения? Вот черт, голова идет кругом от всего этого! Почему все не может быть, как в кино — плюнул и попал в серийного убийцу, зарубившего троих маникюрными ножницами?!

— Как думаешь, какой смысл в этой записке? — я также в наглую, как и он лег ко мне на подушку, положила руку ему на макушку и запустила пальцы в короткие волосы.

— Ну, как показывает мой опыт — это чья-то злая шутка. Согласись, ты ведь считаешь также. И в основном это делают «униженные и оскорбленные» — брошенка-любовница, внебрачный ребенок, тот, кому он здорово навредил, а также тот, кому он задолжал крупную сумму денег. Просто шутки ради, чтобы, так сказать, хоть какую-то моральную компенсацию себе вынести за счет этого. Могу тебе даже реальный пример привести, мне отец рассказывал. Он у меня, как тебе известно, судья. Парень заявился в дом к убийце своей матери и сказал, что убил его. Его сразу же из мести прихлопнули. А на самом деле он всего лишь связал и закрыл в подвале убийцу. Это, конечно, тоже статья, но все же это не такое ужасное преступление по сравнению с тем, что совершил убийца. А парень на самом деле хотел просто поиграть на нервах, так сказать, месть за все, только не столь кровавая, а, скорее, психологическая. Вот и тут, возможно, также. Так что нам с утра нужно будет расспросить Громову, рассказывала ли она кому-либо об убийстве мужа. Хотя, знаешь ли, слухами земля полнится…

— То есть ты намекаешь на то, что нам необходимо проверить всех знакомых Громовых?

— Для начала поговорим с Кариной и ее матерью. Что-то не нравится она мне…

— Какая из? — осведомилась я, удивленно приподняв брови. Кузнецов поднял на меня взгляд, но из-за полумрака я не увидела и цвета — лишь то, как отражается тусклый свет из-под щели под дверью в его глазах, он словно сверкнул как-то по-демонически зрачками в полутьме.

— Обе. Одна ревет взахлеб, не в состоянии успокоиться. Может, это и есть нормальная реакция на случившееся, но кто знает, оплакивает ли она усопшего мужа или усопшую вместе с ним совесть. Я тебе уже говорил, что женщины в два раза больше поддаются чувству вины после совершенного преступления? Вторая же, теща, абсолютно спокойна. Опять же — одному черту известно, наглоталась ли она успокоительного, чтобы не рыдать при убитой горем дочери, плевать ли ей на убийство нелюбимого зятя, или же она вовсе с ног до головы испачкана его кровью. Не забывай о том, что криминалист сделал предположение, что убийца женщина, причем, которая в два раза ниже и слабее его. Семидесяти процентная вероятность того, что убивала женщина. А это как-никак больше половины. А что, Громова или ее мамаша не подходят под это описание? Так что делай выводы, Журавлева.

— Смотри, но ведь велика и вероятность того, что это сделала озлобленная любовница, а ты обвиняешь несчастную вдову и ее мать. Да и потом, зачем бы они пошли на кладбище? Чтобы выследить его? Не моли чепухи. Вилор говорил, что Громов и «Нэнси» были любовниками на почве того, что он продавал ей наркотики. Так что, ревнивая женушка, прознав о том, что он не забыл свою Нэнси из глубинки, огрела его башкой о крест любовницы за то, что он притащил ей на могилку белые розочки? Да и не забывай — ее в морге вывернуло. А будь она убийцей, она бы максимум театрально поморщилась бы. А вырвало бы ее на месте преступления, раз она такая мнительная. Но там я ничего подобного не увидела, вроде чистенько все было.

Олег хмыкнул и проворчал что-то невнятное. Но спорить со мной все же не стал. Видимо, все же согласен. Или пытается так доказать всем своим видом свое благоразумие, мол, я с тобой даже спорить не стал, я умнее тебя.

— Самое разумное сейчас, по моему мнению, будет допросить Карину и сходить на похороны, дабы понаблюдать за реакцией пришедших. Кто-то чем-то да выдаст себя. Знаешь, раз убийца и правда будет на похоронах, то у нас есть, по крайней мере, пять личностей, которых мы можем подозревать… — я решила продолжить рассуждать, надеясь, что мои рассуждения все же окажутся верны, и Олег меня поддержит.

Но он только выразил свое мнение, сказав пару слов (пусть и не совсем цензурных) и, очевидно, нахмурив лоб.

— Ну-у, во-первых, — Карина, во-вторых, — ее мать. В-третьих, и, в-четвертых, мы с тобой. Сам ведь говорил, что до полного выяснения обстоятельств нельзя снимать обвинения со всех. Ну, а в-пятых — сам погибший. Это явно не самоубийство, но чем черт после Нового Года не шутит. А, ну, да, еще не стоит исключать кладбищенских работников. Не знаю, правда, сколько их будет, но факт остается фактом. Ах, да, чуть не забыла, еще те, кто там УЖЕ лежит. Но у них-то стопроцентное алиби — они мертвы на момент убийства.

— Ты мыслишь слишком узко, — Кузнецов покачал головой. — А как же некромантия, магия, зомби-апокалипсис и вселение дьявола в мертвые тела?

Я засмеялась. А здорово он меня подколол, пожалуй, я это запомню. Но перед этим он получит ответный «удар».

— А ты читаешь слишком много фентези. Хотя радует, что это не «Пятьдесят оттенков серого», иначе ты бы мне просто так лежать рядом с собой не позволил бы… — вновь засмеялась уже своей, в моем понимании удачной, шутке.

А Олег, видимо, посмотрел на меня полным недоумения взглядом — в темноте этого не видно. Он что, ничего не понял? Он что, не сидит в соцсетях, где из-за этой «книжки» проводятся целые баталии?

И мне, смущаясь и розовея до кончиков ушей, пришлось пояснять, что же это такое, эти загадочные серые оттенки.

Самое удивительное, что мы за этими разговорами — о работе и ни о чем, — сами не заметили, как заснули. На утро нам обоим, конечно же, будет стыдно, что мы даже не нашли в себе силы расползтись по койкам. Ну, а мне еще за то, что этакая недотрога вроде меня, которая за руку себя не всегда взять позволит, оказалась в одной постели со своим напарником. Хотя и без пошлостей все, но такое чувство, будто было все где только не было. Ну, и кто теперь святоша, почти разведенная Алина Николаевна?

Но к черту это все. Терпит до утра. А пока спокойной ночи нам. И желательно, чтобы хоть там не было убийств и крови. Пусть там будут желто-розовые пони и лиловые коты, что могут ходить только боком. Сладких снов нам.

А приснился мне Олег.

* * *


Проснулась я от того, что кто-то активно долбился в дверь, сопровождая это криками: «Алина Николаевна, Алина Николаевна!». Я с трудом разлепила веки, пытаясь сообразить, где же я, что меня зовут по отчеству. В это же время послышалось удрученное мычание разбуженного Олега.

Так, стоп... А что он делает со мной? Ах, да, точно, мы же вчера разговаривали и, видимо, не заметили, как вырубились от усталости. Самое забавное или даже плачевное было то, что я обнимала его обеими руками и ногами, а голову и вовсе положила ему на живот. Видимо, во сне я приняла Кузнецова не то за бывшего мужа, не то за огромного плюшевого мишку-мутанта.

— Что это? — шепотом спросила я у него, выпутывая его из собственных объятий, снимая руки и ноги.

— Видимо, хозяйка дома, — дождавшись, пока я освобожу его, он откинул с себя одеяло и встал с кровати.

Я же смогла лишь сесть и прикрыться выше упомянутым одеялом, натянув его до подбородка и взглядом искать свои джинсы.

— Что-то случилось? — следователь распахнул дверь комнаты, и перед нами предстала бледная и перепуганная Никанорова.

Женщина стояла на пороге, переминаясь с ноги на ногу, будто пришла не в комнату в собственном доме, а просить милостыню у грозной барыни. Также она заламывала пальцы и кусала губы и, казалось, вот-вот расплачется. Через открытую дверь был слышен громкий детский плач.

Здесь, видимо, неплохая звукоизоляция в плане дверей. Пока дверь не открыли — в комнате стояла абсолютная тишина. Пожалуй, это более чем удобно для большого дома с несколькими жильцами.

— Ребенок плачет уже минут двадцать… Я и стучалась, и ломилась в комнату к Карине — но она не открывает… Помогите, пожалуйста, мне кажется, что случилось что-то страшное! — ее голос дал слабину и дрогнул — впервые за все время, которое я разговаривала с ней. И глаза женщины блестели от подступивших слез…

— Так, стоп! Вы уверены, что она просто не ушла куда-то? — сразу же спросил Кузнецов.

— Ботинки и куртка на месте, — Никанорова отрицательно помотала головой.

— А что она просто не наглоталась успокоительного и уснула? А ребенка попросту не слышит? — вмешалась уже я, поднимаясь с кровати и подходя к ним поближе. Плевать, что я в одной застиранной футболке.

— Вот этого я как раз и боюсь, — Любовь Викторовна едва не плакала — уже даже шмыгала носом, — У нее слабое сердце, оно может не выдержать передозировки лекарствами.

Она ведь говорила, что у нее все в порядке с сердцем... Зачем она соврала?

Олег закусил щеки изнутри и зачем-то поднял глаза к потолку, видимо, размышляя, как же лучше поступить. То, как он закусывает щеки изнутри, я видела, причем ни раз — он всегда так делает, когда задумывается. А вот жест с глазами к потолку — впервые. Может, он просто глаза закатывать не умеет?

Но принятие решения у Олега, к слову, не заняло и минуты. Вскоре он шумно выдохнул и, несколько секунд пробуравив глазами Никанорову, сказал:

— Хорошо. Ведите меня в ее комнату.

Женщина кивнула и, указав рукой куда-то вправо, пошла по указанному ею же направлению. Кузнецов пошел следом за ней, чуть подергивая плечами от нервного напряжения. Я же махнула ему, мол, я догоню, а сама принялась искать свою одежду.
Почему-то ее нигде не было. Вот и думай, живет здесь домовой или я Маша-растеряша…

Поиски заняли добрых пять минут, и еще бы заняли раз семь по столько же, если бы я не решила оставить это дело.

Плюнув и выругавшись, я вышла в коридор, как была — в одной футболке. Буквально через две двери Олег, ругаясь на великом и могучем, пытался плечом выбить дверь. Спецназовец предпенсионного возраста, блин. Но, хочу сказать, что я вместе со своим сарказмом ошибалась. Дверь Кузнецову выбить все же удалось, пускай и не сразу.

— Надеюсь, что вы не подадите на меня в суд за порчу имущества, — отшутился он, вопреки всем правилам приличия заходя в комнату первым.

Ребенок вопил неимоверно, казалось, что от его крика лопнут барабанные перепонки, и потрескаются стекла. Любовь Викторовна, только зайдя в комнату, сразу же бросилась к плачущей в колыбели внучке, не обращая внимания на дочь, лежавшую на широкой двуспальной кровати, раскинув руки в стороны.

К слову, о Карине. Она лежала на кровати, одетая в светло-зеленый пушистый махровый халат. Ее лицо, пожалуй, было белее бумаги. Олег, подойдя к кровати, положил ей два пальца на шею, а после, кивнув мне, мол, жива, начал легонько похлопывать ее по щекам.

— Карина, с вами все в порядке?! — повторял он, не переставая давать ей пощечины.

Ее мать, в это время ходившая с малышкой на руках, наконец, заметила свою дочь, которую Кузнецов тщетно пытался привести в сознание.

— Что с ней?

— Пока не знаем. Пульс есть, — я, словно желая убедиться в правоте собственных слов, хотела было взять ее за руку, но тут заметила, что у нее в ладони, плотно сжатой в кулак, было что-то.

Неужто ее мать была права? Все же говорят, что материнский интуиция — самая сильная, которая только может быть. Она что, и тут не подвела.

— Олег, — я тронула его за плечо и взглядом указала на ее руку.

Он понял меня без лишних слов. Взяв одной рукой руку женщины за запястье, он другой рукой принялся разжимать ее пальцы. Получилось у него не сразу — вдова вцепилась в этом «что-то» мертвой хваткой. Я хотела помочь следователю и даже попыталась подлезть ему под руку, но в ответ лишь получила: «Не лезь».

Когда Кузнецову все же удалось сделать задуманное, на простыни выпал белый флакончик и покатился вниз, желая соприкоснуться с полом, но я успела предотвратить это, перехватив его.

На этикетке было написано что-то на иностранном языке — это даже не английский. Если не ошибаюсь, то это немецкий. Открутив крышку, я увидела, что он пуст.

Вряд ли там была одна таблетка, которую она выпила и заснула с пузырьком в руке. Так, насколько я знаю, делают лишь при совершении суицида не то для большего пафоса, не то забывая выкинуть пустую коробку. Выходит, что…

— Я, конечно, не знаю, что здесь было, — я засунула нос во флакончик, пытаясь на нюх определить, что же там было, — пахло, кстати, валерьяной, — Но здесь пусто.

Не говоря ни слова, следователь поднял Громову на руки.

— Что вы делаете? — Никанорова, наблюдавшая за происходящим, тут же начала задавать вопросы, дабы удовлетворить свое любопытство. Олег, которому, понятное дело, было не до ответов, сквозь зубы рявкнул:

— Жизнь ей спасаю! Алина, открой мне дверь в ванную!

Я, сначала испугавшись и растерявшись, начала метать из стороны в сторону, словно тигр по клетке. Но Кузнецов, рыкнув, вывел меня из этого состояния. Обогнав его, я бросилась в сторону ванной и открыла дверь. Следователь шел за мной. Несмотря на то, что он старался идти как можно быстрее из-за того, что он вынужден был нести на руках килограмм этак пятьдесят-шестьдесят, его шаг заметно замедлился. Да и сам он, казалось, словно прогибался под ее тяжестью.

— Ты мне сейчас поможешь, — раздавал указания он, занося женщину в ванную. — Подержишь ей волосы.

— Хорошо.

Олег поднес ее к ванне и, поставив ее на колени, уперев ее руки о бортик сантехники. Я опустилась на колени рядом с Кариной и взяла ее за волосы, чтобы те не спадали на лицо и не мешались. Кузнецов разжал ей челюсти и засунул два пальца в чуть приоткрытый рот.

Через секунду ее вырвало и, закашлявшись, Громова пришла в себя. Следователь брезгливо вытер пальцы о собственные джинсы. Я все еще стояла на коленях, держа темные волосы женщины и переводя взгляд то на нее, то на моего коллегу.

— Таблетки вышли вместе с рвотой. Вам повезло — еще бы пятнадцать минут и без промывания желудка не обошлось бы в лучшем случае. Что хоть за таблетки-то были? — он не смотрел ни на вдову, ни на меня, устремив взгляд куда-то в коридор, откуда все еще был слышен детский плач — видимо, Любовь Викторовна, дабы успокоить внучку, расхаживала по коридору из стороны в сторону, заодно заглядывая в ванную для удовлетворения своего любопытства.

— Снотворное, — сдавленным шепотом ответила она, все еще склоняясь над ванной. — А почему мой ребенок плачет?

Олег, не выдержав, фыркнул что-то вроде: «Потому что у него мать дура». Правда, говорил он довольно-таки тихо, поэтому я с трудом расслышала, что он сказал, а Громова, думаю, не услышала ничего вовсе.

В ванную заглянула мать Карины с внучкой на руках.

— Все в порядке? — спросила она, покачивая все еще плачущую малышку на руках.

— Вполне, — кивнул Кузнецов. — Но «скорую» все равно вызвать не мешало бы.

— Мама, а что с Мариной? Почему она плачет? — Громова попыталась подняться на руки, но, ослабевшая, она не смогла встать, лишь упала на четвереньки.

Олег вновь поднял вдову на руки. Карина Александровна по началу сопротивлялась и брыкалась, но затем все же успокоилась, смирившись со своей участью.

— Я отнесу ее в комнату, а Алина Николаевна вызовет «скорую». И покормите, наконец, ребенка. Я, конечно, не мать, но даже мне понятно, что она голодна.

* * *


— У нее отравление, — сделала заключение врач «скорой», щупая пульс Громовой.

Я, все же найдя свою одежду под кроватью, стояла в дверном проеме, облокотившись о косяк. Олег же присел на стул, стоящий у ее кровати.

— Что с ней вообще произошло?

— Таблетки перепутала, — ответил Кузнецов.

— А вы, собственно говоря, кем ей приходитесь? — мужчина отпустил руку неудавшейся самоубийцы и выпрямился.

— Друзья семьи. В соседней комнате находятся ее мать и дочь, если вам необходимы родственники.

Врач кивнул и принялся говорить назначения, на что Олег поддакивал или мямлил: «Хорошо».

Я же просто стояла и молчала, уставившись в одну точку. Ничем не отличалась от Громовой, разве что в вертикальном положении была и в сознании.

Доктор все еще продолжал что-то говорить Олегу, но я его не слушала. Мне итак хватало проблем по горло, а забивать голову еще этим… В общем, чудненько сегодня денек начался. Вдова, пытающаяся покончить жизнь самоубийством, «скорая», десяток пропущенных вызовов от мамы (ути-пути, какая забота!), недосып, так еще, вдобавок ко всему, на работу опоздали. Узнает об этом начальство — вздрючит нас по полной программе так, что мало не покажется. Еще и скажет, что мы бездействуем — по городу шляется убийца, а мы тут с вдовой одного убитого тетешкаемся.

Олег, выслушав все настояние врача, вызвал проводить его и пришедшую с ним сердитую медсестру до машины скорой помощи. Я же даже не сдвинулась с места и осталась в комнате, сев на пол, застеленный дорогим ковром.

Послышалось, как хлопнула входная дверь, а через несколько секунд шаги по лестнице — Кузнецов возвращается.

— Что сказала «скорая»?

Я встрепенулась. В комнату зашла и стояла на пороге мать Карины — уже относительно спокойная и в другом свитере.

— Я не вслушивалась, если честно. С врачом Олег Дмитриевич разговаривал.

— А я вот только Маришку успокоила, — сказала она мне, словно оправдываясь в том, что сама не слышала всего того, что они говорили. — Она уже услышала.

На этой фразе в комнату вернулся Олег, и Никанорова вновь задала свой вопрос, что до этого услышала я. Но на этот раз она все же получила свой ответ. Я не вслушивалась и в то, что ей рассказывал мой коллега — не было ни сил, ни интереса.

— Ну, а теперь мы вынуждены вас покинуть — мы итак уже опаздываем на работу. Алина Николаевна оставит вам наши телефонные номера — рабочие и личные. Звоните в случае необходимости. Я постараюсь заехать после работы, чтобы проведать Карину Александровну и вам помочь, если что-то понадобится.
Часть 34

Подъезжая к отделению, мне предстала совершенно неожиданная для меня картина. Для Олега, впрочем, тоже, ибо такой смачной ругани, что вызвала удивление, я от него не слышала никогда.

Из «нашего» морга четверо мужчин, видимо, работники ритуальных услуг, выносили гроб. Неподалеку стоял черный катафалк с надписью «Ритуальные услуги», уже с открытыми дверями. Около него стояла женщина в черном пальто и с ярко-малиновым шарфом на шее, который вместе с кудрявыми белокурыми волосами прикрывал лицо. Она размахивала руками, показывая жестами что-то работягам.

— Интересно, чей это они вывозить собираются… — задумчиво проговорила я, наблюдая за этой картиной.

— Похищение трупа Громова, — усмехнулся мой напарник, ставя машину на ручник. — Думаю, Богомолова. Вроде его родственники все собирались его похоронить. Жаль, отсюда лица не вижу, так бы точно сказал, его это сестра или нет. Она вроде тоже белокурая.

— Так подойди поближе, заодно и узнаешь, что это за похоронный балаган.

— Пойдем со мной, вдруг она меня покусает, — Олег, несмотря на всю серьезность ситуации, сложил руки в молящем жесте и выпятил вперед нижнюю губу, делая морду кота из «Шрэка».

Я прыснула — уж больно карикатурно это все выглядело. С виду такой взрослый и приличный человек, даже в костюмах иногда ходит, а тут — рожи корчит. Эх-хе, такой талант загубил, когда не пошел в театральный. Был бы комиком каким-нибудь, концерты бы у него были… А так он убийц по кладбищам ловит.

— Ну, пойдем, раз боишься, что она тебя укусит, — я отстегнула ремень безопасности и, открыв дверь автомобиля, вышла на улицу.

Кладбищенские работники, поминая крепким словцом и умершего, и женщину, и матерей друг друга, и конструктора катафалка, пытались запихнуть гроб внутрь — они вчетвером пытались затолкнуть его, а из катафалка кто-то помогал затянуть его. Видимо, это водитель.

— Пойдем, — Кузнецов похлопал меня по плечу. — Думаю, баб она не трогает, так что тебе нечего бояться

— А вдруг трогает? — я для большей карикатурности вида округлила глаза.

— Тогда все же иди ты первой, тебя не жалко.

Я показала ему язык, но все же пошла по направлению к «похоронной процессии», ступая по скользкому асфальту, словно пингвин, чтобы не поскользнуться и не упасть.

Олег шел сзади меня, высказывая свое недовольство по поводу гололеда. Шаги его были непривычно тяжелыми и частыми — обычно шагов Кузнецова не было слышно вовсе, а тут словно слон за тобой семенит… Еще и матом ругается…

Я была более сдержана в выражениях, — я все-таки девочка, — хотя чувствовала, что вот-вот я растянусь и как начну… Чертов вчерашний снег… Чертова зима… Чертов Кузнецов…

— Если ты сейчас упадешь, — прошептал он мне в самое ухо, подкрадываясь сзади, — Мне придется вызывать подъемный кран.

Я вздохнула. Ему сзади, все же, было видно, как я, искривив ноги буквой «зет», ходила по-пингвиньи. Хотя Олег, я более, чем уверена, ходил также — уж лучше побыть минут пять пингвином, чем отбить себе все, что только можно.

Женщина, убирая светлые волосы с лица, внимательно посмотрела на нас, но все же ничего не сказала. Я изучала ее внимательным взглядом в ответ, рассматривая чуть ли не каждую золотистую пуговицу на ее пальто. Мы стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Просто стояли и молчали, разглядывая друг друга. Пожалуй, я еще никогда не попадала в столь неловкое положение.

Между ней и мной в катафалк заносили или, вернее будет сказать, затаскивали гроб, используя при этом не совсем приличные выражения. Из машины была видна еще одна пара мужских рук, помогающая втащить деревянный ящик внутрь.

Позади себя я слышала шаги Олега, а затем и его сбивчивое дыхание. От холода Кузнецов едва ли не сопел, как закипающий чайник. Впрочем, мое дыхание тоже было не по-бунински легким.

Мой коллега тоже молчал. Он явно медлил. Я уже знала его повадки, как родная мать. Когда он не знал, что сказать — он теребил в руках первое, что под руку попадется. На этот раз это оказался мех на капюшоне моего пуховика. Перебирал его своими длинными пальцами, пропуская пушок меж ними, изредка потягивая на себя и, собрав в подобие пучка несколько ворсинок, скручивал их в жгутик. Я не стала ему ничего говорить и протестовать — мне, в принципе, ни холодно, ни жарко, тем более, что ковырялся в нем не незнакомый мне человек а мой коллега, даже друг, как он однажды назвал себя.

Олег буравил взглядом женщину, разглядывая ее неприлично яркий для данного события шарф. Она поежилась: не то от холода, не то от пристального взгляда чужих глаз. Кузнецов продолжал перебирать мех неизвестного мне животного на капюшоне, но, однако, сказать не решался ни слова. Его будущая оппонентка оказалась смелее его — теребя позолоченную пуговицу пальто, она спросила:

— Что вы хотели? — голос ее был тихим, мягким, но, несмотря на это, звонким и мелодичным. Возможно, его обладательница обладала неплохим музыкальным слухом и, наверное, пела. Я думаю, что у нее неплохо получилось бы.

— Вы сестра Богомолова, Ольга Федоровна, если я не ошибаюсь? — Олег отстал от пушка и убрал руки вниз, на этот раз схватившись за мой рукав.

Она кивнула:

— Да, вы правы, Олег Дмитриевич. Я вас тоже помню. И вы разрешили мне забрать тело моего брата…

— Да, я помню. Не признал вас издалека. Не составит ли вам труда пройти в мой кабинет вместе с моей коллегой, Алиной Николаевной, чтобы подписать документ о том, что вы забираете из морга тело своего брата? Я останусь здесь и помогу ребятам. Думаю, им не помешают лишние руки.

Поведение Кузнецова вызвало у меня удивление. Редко замечала за ним нечто подобное — безвозмездная помощь просто так, чисто по-человечески. Обычно он придерживался мнения, что «человек человеку — волк» и что каждый катит свою телегу. Особенно это было ярко выражено по отношению к чужим. То есть мне он еще готов был с полпинка помочь, но чтобы чужому человеку… Боже упаси. Нет, я не хочу сказать, что Олег плохой и не отзывчивый — он может и бабушку через дорогу перевести, и бездомного котенка сарделькой покормить, но чтобы Олег помогал тем, кто сам способен сделать это или выполняет свою работу — это нонсенс. Он если и делал подобное, то лишь в тех случаях, когда мог извлечь из этого какую-либо выгоду для себя. Но совершить подобное безвозмездно… Олег был слишком горд и высокомерен для этого.

— Да, конечно, — согласилась Богомолова.

— Алина Николаевна, а… — Кузнецов, видимо, решил спросить у меня, согласна ли я на его условия. Забавно, учитывая, что он решил все за меня.

— Олег Дмитриевич, — я оборвала его на полуслове. Выслушивать одно и то же несколько раз было нудно и скучно, поэтому предпочла это дела погасить сразу же. — Я сделаю все.

Кузнецов вместо этого склонился к моему уху и, вновь запустив пальцы в мех на пуховике, шепотом сказал мне:

— Бумажка в зеленой папке слева на третьей полке. Там карандашом на форзаце написан номер 360. Я специально положил ее сверху, когда она ее подпишет — положишь сразу после заключения от Федотыча.

— Я поняла, — конечно, слышала я это далеко не в первый раз, и в каком порядке раскладывать материалы уголовного дела знала не хуже самого Олега. Но он, не то, чтобы освежить мою память, не то для того, чтобы показать собственное превосходство, напомнил мне об этом еще раз.

К слову, нужной мне была лишь информации о том, в какой папке дело Богомолова. Несмотря на то, что чистосердечное признание у Светланы принимала я, по крайней мере, в бумажном варианте, бумажной волокитой по этому поводу занимался Кузнецов. Я же взяла на себя возню с документами по Громову.

— Пройдемте со мной, — обратилась я к Ольге Федоровне. — Обещаю, что это не займет много времени.

* * *


— Благодарю вас, — сказала я, убирая документ назад в папку на присущее ему место. — Не знаю, сможет ли вас обрадовать эта новость, но убийца вашего брата уже задержан.

Женщина, теребившая до этого край своего малинового шарфа, подняла на меня взгляд, откинув с лица длинные пряди волос.

— Он был убит?.. — тихо спросила она, смотря словно сквозь меня. — Я думала, что он сам…

— У него была склонность к суициду? — уточнила я, совсем забыв о тактичности и прочих вещах. В то же время я закрыла папку и убрала ее на край стола.

— Да. Как вы знаете — у него были психические отклонения. Помимо тяги к насилию он шантажировал мать тем, что убьет себя, когда что-то было не так, как он хочет. Мы не верили ему до того момента, пока он не вспорол себе вены. Тогда-то он и попал в психиатрическую больницу. Так что я решила, что он сделал это, когда вы поместили его во временный изолятор или как там он называется. Вы, вроде, его обвиняли в убийствах на кладбище? Нет, я ни в коем случае не говорю, что вы виноваты в смерти моего брата. Мой брат был больным человеком, просто безумным сумасшедшим, который мог с собой сделать все, что угодно. И даже будь его гибель — самоубийством, я бы ничуть не удивилась.

— Простите меня, пожалуйста, за бестактный вопрос. Я сейчас к вам обращусь не как человек, желающий удостоверить свое любопытство, а как следователь. Убийства, по обвинению в которых и был задержан ваш брат, остались нераскрытыми, поэтому вопрос имеет место быть. Скажите, а давно у вашего брата была склонность к насилию?

Богомолова замялась. Поглаживала пуговицу на рукаве пальто, рассматривала ворсинки на шарфе, при этом опустив взгляд вниз. Как я поняла — она испытывала стыд за брата. Мало того, что он сумасшедшим был, из-за чего на нее в нашем маленьком городке обязательно бы показывали пальцем, так еще и, как оказалось, он был и садистом. Может, и сестре перепадало за все хорошее, вот только теперь ей стыдно об этом сказать.

— С самого детства… Я на пять лет старше его, и я прекрасно помню, как все начиналось. Сначала он мучил животных — подрезал и поджигал усы дворовым котам, кормил собак мясом со стеклом. Я рассказывала обо всем этом матери, но она не верила мне, говоря, что я все это выдумала — в детстве у нас с Маратом были не самые лучшие отношения. Да и для мамы он всегда был самым лучшим — любимый младшенький сыночек. Не верила она и нашему старшему брату, Игорю, что на три года старше меня. Мать считала, что все это сказки детского воображения.

Когда ему было двенадцать, он, как сейчас помню, пытался отрезать Игорю ухо, пока тот спал. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы в комнату в тот момент не зашла я. Но мама не поверила и в этот раз. Марат начал хлопать глазками и говорить, что он всего лишь играл, да и нож был игрушечный. Тем самым он выставил двоих взрослых людей дураками перед матерью. Мой старший брат задумался над тем, чтобы снять хотя бы комнату и сбежать туда вместе со мной. Но мы передумали, побоясь оставить маму один на один с этим чудовищем. Мы даже первое время связывали его на ночь, но он нажаловался матери, и нам пришлось отставить эту затею. Мы уже тогда поняли, что с братом творится что-то неладное, но мама… Она до последнего не хотела верить в это. Даже когда ее любимый Маратик попал в детскую комнату милиции за то, что в школе сломал руку первокласснику. Ведь они «всего лишь играли».

Ему было четырнадцать, когда я в тайне от матери повела его к психиатру. Диагноз был неутешительный — острое шизофренеподобное психотическое расстройство. Откуда и взялась эта склонность к насилию и прочему. Мне предложили тут же госпитализировать его, но я отказалась, боясь гнева матери. И, как выяснилось, не прогадала. Мне пришлось водить его к психиатру в тайне от матери, чтобы хоть как-то помочь ему. После занятий в мед училище, — из-за Марата мне пришлось отказаться от мечты стать журналистом и учиться на медсестру, чтобы, если понадобится, оказать ему помощь. Игорю тоже пришлось отказаться от свиданий с девушками и прочего — мы целыми сутками были вынуждены сидеть около Марата, чтобы он не натворил чего-нибудь.

Но даже общение с психиатром продлилось недолго — он все рассказал матери, и мне влетело за это по самое «не хочу». Мама до последнего отказывалась понимать, что он не здоров.

Когда ему было шестнадцать, он впервые дал ей пощечину, а после вспорол себе вены на локтевом сгибе лишь из-за того, что она не пустила его на прогулку среди ночи. Тогда мы даже не стали спрашивать согласия матери, стоит ли отдавать Марат в «дурку». Сами же и отвезли его, связав по рукам и ногам. Я устроилась туда медсестрой, чтобы присматривать за ним. После мать уговорила меня забрать его оттуда.

Ну, а через некоторое время Марат, насмотревшись телевизора, увлекся сатанизмом. Целыми днями из его комнаты было слышно бормотание на латинском. Мы не отнеслись к этому негативно — все же лучше, чем издевательства. У него даже появились, с позволения сказать, друзья по интересам. Мама была просто в восторге от этого. К сожалению, долго она этого не видела — инфаркт. Сердце устало справляться со всем этим, и ее не стало.

После ее смерти Марат закомандовал, что хочет жить один. Отговаривать его не стали — кто знает, что взбредет ему в голову на этот раз. Оставили ему квартиру матери, а сами расползлись по съемным квартирам, по очереди заходя к нему. У него в гостях вечно были неформалы со странной внешностью, вечно пахло сигаретами, и громко играла музыка. Соседи на него жаловались, но я не могла ничего поделать.

Знаете, я все же не удивлюсь, если выяснится, что он причастен к этим убийствам. Несмотря на то, что он мой брат, и что я его любила, — да и сейчас люблю, пусть и по-своему, — я смотрю на вещи реально. Он больной человек, который способен… был способен даже на такое. Поэтому мне и удается держаться спокойно. Вы, наверное, решили, что мы его ненавидели, поэтому нам так плевать на его смерть. Но… — Ольга вдруг расплакалась, хотя до этого держалась спокойно и холодно. Она рыдала навзрыд, вытирая слезы ладонями и шарфом, издавали и крики, и жалобные всхлипы, при этом ее плечи вздрагивали, будто от холода.

Я не знала, как ей помочь. Очень хотела, но не знала, как. Я просто не умела…

— Простите, пожалуйста, Алина Николаевна… Я уже просто не могу… Мой младший братик… Всю жизнь я за ним смотрела, чтобы он не натворил глупостей… Теперь его не стало… Лучше бы меня саму убили! — она не могла успокоиться. Слезы катились по ее лицу непрерывным потоком, словно на нее вылили ведро воды.

Я не нашла ничего лучше, как протянуть ей стакан с минералкой. Кивнув, Ольга, выпила его залпом, а после, поставив пустую посуду на стол, вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Мы скорбим о вашей потере, — я попыталась выразить соболезнования, но получилось до жути неумело. И неудивительно — я никогда не делала этого раньше, за меня все говорил Олег.

— Спасибо вам… — тихо ответила мне она, сжимая в руках свой малиновый шарф. — Можно я пойду?

— Я вас провожу, — я поднялась со стула, несмотря на возражения Богомоловой. — Пойдемте.

* * *


— Что она тебе рассказывала-то? — Олег зашел в кабинет, отряхивая руки о джинсы.

Я пересказала ему весь разговор с Ольгой Федоровной, не забыв упомянуть о том, что она расплакалась под конец. Кузнецов хмыкнул, потирая переносицу. Я решила, что это многозначное «Хм» и является ответом, поэтому задала вопрос сама:

— А почему ты решил помочь втащить им гроб? Уж сомневаюсь, что это было безвозмездно.

— Ну, да, в некотором роде ты права. Мне нужно было, чтобы ты разговорила Богомолову. Женщины больше доверяют женщинам и, понятное дело, с женщиной она была бы разговорчивее. А мне, думаешь, она бы рассказал бы и половины из того, что рассказала тебе? Да черта с два. Да и мне нужно было поговорить с работниками, чтобы узнать, где его вообще собираются похоронить. Не поверишь, но его будут хоронить на муниципальном кладбище.

Эта новость почему-то стала для меня удивительной. У нас уже столько связано с кладбищем Литвинова, что, казалось, существовало оно и только оно, где последнее пристанище метр на два стоило, как приличная комната в коммуналке. Оказывается, не крутится весь мир вокруг него.

— Но Громова, думаю, точно хоронить там будут. Он же такой важный при жизни был. А Литвиновское кладбище, как в Москве Новодевичье. Новодевичье-Мухосранское, получается.

— Уж этого я не знаю. Это как его вдова решит. Кстати, нужно бы ее вечерком проведать.

— Почему ты о ней так заботишься? Неужто понравилась? — я хихикнула, прикрыв рот ладонью.

Олегу мой юмор явно не понравился, поэтому он принялся прожигать во мне дыру своими зелеными глазами.

— Ты забыла о нашем споре?

Ах, да, точно. Мы оба решили расследовать это дело, исходя каждый из своей теории. Олег решил отталкиваться от мысли, что убийца — жена, но я сразу же выступила «против», сказав, что версия провальная. Но Олег был не приклонен. Так у нас и возник этот спор. Суть спора понятна — кто находит убийцу, тот получает от проигравшего ящик шоколадок.

Теперь понятно, зачем Кузнецову вдова. Лишь холодный рабочий расчет. Никакая это не человечность, лишь цинизм и холодный рабочий расчет. И тянет его к вдове не из-за каких-либо странно-дурацких чувств, а из интереса к делу и желанию заполучить халявный ящик шоколада. Вот ведь хитрюга…

— Нет. Но ты думаешь, что мы будем успевать вести два дела одновременно? Мы должны ведь подтвердить или опровергнуть версию о причастии Богомолова к убийствам. Нужно найти его дружков-сатанистов и устроить им до…

— Успокойся, — голос напарника вернул меня с небес не землю, — Тарахтишь, как Серебрянская. А она не очень-то хорошо закончила. Никто не отменял тот факт, что Богомолов мог быть ВОВСЕ не причастен к ритуальным убийствам. А если он и был причастен — то он уже мертв. А вот убийца Громова разгуливает на свободе и запросто может убить завтра кого-нибудь еще. Да и где гарантия, что это не, как ты говорила в самом начале, один убийца? Тем более, что ритуальные убийства прекратились и, надеюсь, больше не возобновляться. А реальный убийца сейчас у какой-нибудь Фрекен Бок уплетает плюшки с вишневым вареньем. Возможно, я даже скажу цинично, но сначала нужно найти одного, а затем уже начинать поиски другого. А потом уже и станет ясно. Ну, что, за работу?

— За работу!
Часть 35

Моя теория, казалось, была абсолютно провальной, хотя на начальном этапе развития она казалась мне идеальной. Я уже около двух часов ломала голову над тем, кому из окружения Громова было выгодно его убийства. Конечно, для того, чтобы делать такие веские выводы, нужно было знать побольше того, что мы знаем сейчас. Ибо в настоящее время лично мои познания о выше упомянутых знакомых ныне покойного ограничиваются женой, тещей да малышкой-дочерью. А заплаканная и истерящая вдова вряд ли сможет внятно рассказать о друзьях и врагах Велиара. Поэтому о Громове всю жизнь Громова я могу описать всего четырьмя фразами: Громов родился — Громов женился — Громов завладел домом престарелых — Громова убили.

Глупая, глупая неопытная Алина… Думала, что запросто смогу распутать этот «клубок» из разноцветных ниток-тайн, а вот оно как вышло… Нужно было хоть немного разузнать об этом самом Громове, а не соваться на глубину без акваланга. Что мне дадут сухие слова из досье? Здесь нужны люди… Они знают намного больше. Правда, не всегда хотят говорить о том, что им известно. В этом-то и есть их существенное отличие от базы данных. Вторые берут доступностью за неимением информации. Но, к сожалению, это не перекрывает и половины.

Я знаю лишь то, что сказал мне Вилор: что он продавал несовершеннолетней и имел с ней отношения. Но верить мальчишке… Он, будучи ребенком, имеет богатую фантазию и, кто знает, может, он и выдумал все это лишь за тем, чтобы привлечь к себе внимание. Сейчас-то это никто не может подтвердить. Основные свидетели этих событий мертвы. И сомневаюсь, что о них кто-то знал больше, чем положено знать.

В общем, если исключить, что погибшему мстили за то, что он загубил чью-то жизнь наркотиками, у меня остаются три версии: месть, случайность и разборки. Причем все могло идти с любой стороны. Мстить могла и отвергнутая первая любовь, и сын погибшего в аварии по вине Громова, и внебрачный ребенок, и даже какой-нибудь возлюбленный Карины. Случайность тоже могла вылезти из любой щели — это и наш местный Потрошитель мог быть, и пьяница какой-нибудь, или кто-либо в состоянии аффекта. А что касается разборок. Тут все концы в воду. Или никого не найдешь, а если кого и найдешь — то ничего не докажешь.

На этом мои версии обрывались. Олег же, казалось, в своих догадках был более продуктивен — уже около часа то стучит по клавиатуре, то вдумчиво вглядывается в экран. Я бы решила, что он в соцсети залез вроде «Вконтакте» или «Одноклассники», не будь у нас ограничение доступа к этому всему. Неужели он все же оказался прав? А я, строя из себя самую умную, осталась с носом и двумя ушами. Даже обидно как-то стало. До последнего я была уверена в собственной правоте.

— Олег, что делаешь? — я смяла очередную бумажку с жалким подобием схемы и отправила ее в мусорную корзину, стоящую под рабочим столом.

Мужчина оторвал задумчивый взгляд от монитора и перевел его на меня. Кузнецов, если верить чуть подрагивающим уголкам губ, был недоволен подобным поворотом событий — видимо, он сильно увлекся, а мой голос вернул его в реальность.

— Анализирую известную нам информацию, исходя из которой, прописываю все возможные варианты развития событий. Пока что к единому выводу еще не пришел. Знаешь, нужно было бы поспрашивать знакомых о его отношениях с женой. А лучше на работе. Но мы с тобой ступили…

Черт, точно! На работе! Где же еще все про всех знают, как не там? Обязательно найдется любопытная уборщица, что покопалась в бумагах или секретарша, что через тонкие стены слышала все-все разговоры. Все, что можно было скрыть от друзей и знакомых, на работе всплывало на счет «раз». Да и не нужно будет усложнять себе работу, занимаясь то поиском знакомых, то их допросом, то связывая звенья цепи воедино.

— Олег, ты гений! — я на радостях едва не полезла к нему обниматься. К счастью, мне все же удалось сдержать себя в руках.

Кузнецов в это время буравил меня взглядом, видимо, размышляя, что же вызвало у меня столь бурную реакцию. Я не стала обращать на него внимания и, подхватив свою сумку, попыталась запихнуть в нее листы бумаги, при этом не помяв их.

— Ну, и куда ты собралась? Рабочий день до шести!

Поняв, что все же моя сумка слишком мала для того, чтобы вместить бумагу, я вздохнула и ответила Олегу:

— Ты мне сейчас сам подал эту идею. Я хочу наведаться в дом престарелых. И, так уж и быть, побуду сегодня великодушной — можешь начеркать мне список вопросов, которые мне следует задать персоналу и бабуськам. У тебя, кстати, пакет есть? А то как-то несолидно мне в блокноте допрос записывать.

— Меня больше удивил тот факт, что ты сама собралась туда ехать. Ты же у нас девочка не-е-е-ежная, без мамы никуда-а-а, — он нарочно растягивал слова, копаясь в ящиках стола. — Алин, нету у меня пакета. Спроси у дежурного, у него должен быть.

— Ну, мы ведь решили работать врозь. Да и зачем мотаться нам туда дважды и взбудораживать население? Уже давай я поеду, а ты работай дальше. Если что — я буду на телефоне. Звони, постараюсь приехать как можно быстрее, хотя на общественном транспорте это будет проблематично. Так что извините, если что, — я, сняв с вешалки куртку, начала натягивать ее на себя, застегивая молнию. — Я пойду.

— Удачи.

* * *


Дорога меня измотала изрядно. Честно говоря, уже можно было ехать назад, я уже устала. Сначала двадцать минут в холодном троллейбусе. Радует, что я попала не в час пик, поэтому мне удалось даже доехать сидя, поудобнее устроившись на сидении, впитавшем в себя различную смесь ароматов, начиная от дорогого и дешевого парфюма и заканчивая запахом табака и перегара. Затем ко мне подошла контролер в синем жилете, накинутом поверх поношенной дубленке, и попросила оплатить за проезд. И, как назло, у меня самой мелкой оказалась лишь купюра в сто рублей. Поэтому я осталась с восьмидесятью рублями мелочи во всех карманах.

Но троллейбус, как оказалось, был просто царской каретой по сравнению с маршруткой, в которой дуло изо всех щелей, заставляя сильнее кутаться в куртку и ежиться, отчего я становилась похожей на нахохлившегося воробья. И, вдобавок ко всему этому, в салоне играл громкий шансон, который... как бы это помягче сказать… хаял мою профессию, причем не совсем культурными выражениями. Я раз двадцать, если не все тридцать, успела пожалеть о том, что где-то посеяла свои наушники.

В дом престарелых я приехала злая, уставшая и в любой момент готова разорвать медсестру, что скажет мне о том, что я без бахил.

К слову, в доме престарелых не изменилось ничего с нашего последнего визита. Разве что в холле появилась фотография Громова в траурной рамке и с двумя гвоздиками под ней. А так… Тот же пол с грязными и мокрыми от снега следами, та же вековая пыль, лежавшая на подоконниках, где в посеревших горшках находились засохшие комнатные растения, те же озлобленные на весь мир медсестры и слоняющиеся по коридорам санитары с дурным запахом перегара и сигарет.

На регистратуре сидела медсестра в желтоватом халате, разговаривающая по стационарному телефону и громко смеявшаяся на все здание своим лошадиным смехом, из-за которого возникало лишь одно желание — зажать уши руками, чтобы этого не слышать больше. Но, тем не менее, к этой девице мне хочешь-не хочешь, а подойти придется. Иначе я буду блуждать по нему, словно Минотавр, которого уже не спасет никакой Тесей со своими шерстяными нитками.

В целом, хочу отметить, дом престарелых больше был похож на больницу, нежели на то, чем он является. Большой штат медицинских работников, а именно медсестер. Уж не знаю, есть ли тут врачи, но я более чем уверена, что хоть один терапевт да тут есть.

Громко цокая каблуками сапог по кафелю, бывшему ровесником октябрьской революции, я подошла к столу. «Сестричка на мое появление не отреагировала никак, лишь продолжила свою болтовню по телефону, растягивая губы, накрашенные баклажановой помадой в улыбке, обнажая желтые зубы.

Положив руку буквально перед ее носом, начала барабанить длинными ногтями по столешнице, надеясь, что хоть это мне поможет привлечь ее внимание. Но, увы и ах, персонал здесь оставлял желать лучшего. Не выдержав, я нажала на кнопку рычага на стационарном телефоне, из-за чего в трубке тут же послышались гудки.

— Девушка, вы что творите?! Кто вам вообще дал право делать подобное?! — сразу же завопила она, на этот раз уже поджимая губы, из-за чего те поимели сходство с куриной задницей, крашенной в фиолетовый. — У меня был важный звонок!

— Думаю, посмеяться вы сможете и в другое время, — холодно ответила я ей, наблюдая, как девица меняется в лице, и одновременно доставая удостоверение из бокового кармана сумки. Достав его, я распахнула «корочку» прямо перед ее носом. — Следователь Журавлева. Расследую дело о гибели владельца вашего места работы.

Медсестра мгновенно поднесла руки к лицу, пытаясь скрыть покрасневшие под тонной белой пудры щеки. Видимо, стыдно все же стало. Да и не каждый день к ним являются такие «большие» люди.

— Ой, простите, простите! Прошу прощения! Чем вам помочь?

— Для начала позвольте мне пообщаться с персоналом. Начиная от санитаров и сиделок и заканчивая бухгалтерами и заместителем директора. Это возможно?

— Конечно-конечно! — девушка закивала головой, словно китайский болванчик. — Пойдемте со мной!

Медсестра вела меня длинными коридорами, от которых отдавало такой же мрачностью, как от заброшенных зданий или чего-то подобного. По дороге я спрашивала ее о Громове и о самом доме. Она с наигранным восхищением рассказывала мне и о своей работе, и о своем начальнике. Уже из этой наигранности я поняла, что ловить здесь мне нечего.


— Вот, прошу. Слева — кабинет заместителя директора. Извините, я не провожаю вас дальше, мне нужно работать…

Я кивнула, понимая, что работа — это болтовня и смех по телефону. Но, если она получает за это деньги — то на здоровье. Как говорится: мамы всякие нужны, мамы всякие важны.

Подойдя к двери с золотистой табличкой, я постучалась. Надеюсь, что хоть там я получу какую-то более или менее полезную информацию. Все же заместитель директора — это правая рука директора и по совместительству владельцу. Да и знать он будет больше, чем сиделка или уборщица.

— Открыто! — послышался низкий женский голос по ту сторону двери.

Я открыла дверь и вошла внутрь. За рабочим столом перед открытыми папками сидела женщина лет сорока пяти-пятидесяти. Одета в дорогой, но уже старенький строгий костюм, с отделкой на лацкане пиджака. Женщина была полновата, но не огромная, как можно было бы подумать, услышав первое сравнение. На ее щеках уже были морщины, которые не скрывала даже косметика, которой на ней было достаточно, но, тем не менее, вульгарно или омерзительно это не выглядело. Крашеные «Рубином» волосы были стянуты в пышный пучок на макушке. Она рассматривала меня своими слегка раскосыми глазами, изучая меня с головы до ног.

— Добрый день. Меня зовут Алина Николаевна Журавлева, я следователь ГорОВД и расследую убийство вашего директора, Велиара Михайловича Громова, — сразу же представилась я.

— Алексеенко Нина Павловна, заместитель Велиара Михайловича, — представилась и она. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Кивнув, я присела на край офисного стула с мягкой черной обивкой.

— Итак, Нина Павловна, когда вы в последний раз видели погибшего?


Я все чаще и чаще вспоминаю мифы древней Греции, а вернее Сизофа, катящего свой камень в гору. Он как-никак лучше подходил под сегодняшние события. Информация была полезная, но ее было очень мало, буквально крупицы. Слова заместителя директора оказались самыми нужными во всем этом. Ну, а если быть точнее, то она рассказала мне о том, что к Велиару некоторое время бегала одна растрепанная девчонка-подросток, что громко смеялась, когда ее просили вести потише и кричала на весь персонал то бранью, то криками животных, а то и вовсе просто кричала. Громов аргументировал это тем, что это была сестра его жены — немного нездоровая на голову. К сожалению, Алексеенко не помнила, как выглядела девочка, но что-то мне подсказывало, что это и есть наша «Нэнси».

Невежливо будет не заметить, что я не стала допрашивать всех сотрудников. Допросила я лишь «больших шишек» вроде бухгалтеров и прочих кабинетных крыс. На остальной персонал у меня не хватило времени и сил. Я лишь оставила заместителю директора образец написания показаний и попросила завтра выслать мне это факсом (к счастью, таковой у нее в кабинете имелся). А также я попросила проводить меня к бабушке Лены — Августине Филипповне.

Сопровождать меня вызвалась сама же заместительница, попутно рассказывая о том, какой же замечательный у них все-таки дом престарелых. Предложила даже сдать мне сюда маму, если она мне, как она выразилась, надоест.

От этой фразы по моему телу словно прошелся заряд электрического тока. Конечно, мы с матерью не особо ладим, да и устаем друг от друга, но все же такое… Сдать ее сюда уже само по себе ниже моего достоинства — все же она меня родила и воспитала. Я должна быть благодарна ей уже за это. А «начальнице» следовало бы быть помягче в выражениях. Надоест… Надо ведь такое было сказать… Может, я, конечно, и неблагодарная дочь, но не до такой же степени, чтобы…

Но в ответ я лишь вежливо отказалась, улыбаясь лишь уголками губ. Спорить и что-то доказывать противоречит моим обязанностям, да и опасно это будет. Они сейчас все больно грамотные пошли, все знают дорогу до прокуратуры и как писать жалобу, но зато никто не знает элементарных правил вежливости.

В палате или комнате, уж не знаю, как они тут называются, Андреевой, помимо нее было несколько таких же старушек-божьих одуванчиков в расшитых крупными цветочными мотивами разноцветных платках. Над одной из коек склонилась медсестра. На ней, на удивление, был кипельно-белый и отглаженных халат. Даже удивительно было для такого места. Я пока что не видела тут ни одну медсестру в не застиранном халате.

— Извините, что прерываю вас, — Нина Павловна обратилась к медработнице, — К Августине Филипповне пришла госпожа следователь.

— Да, конечно. Тем более, что я уже закончила, — девушка выпрямилась и повернулась к нам лицом, сразу же столкнувшись со мной взглядами. — Добрый день, Алина Николаевна.

— Добрый день, Ольга Федоровна, — я, признаюсь, не знала, что сестра Богомолова работала у Громова. Она говорила, что работала медсестрой в психушке, но про дом престарелых не было сказано ни слова. — Если вы не против — мы с вами тоже поговорим, но несколько позже, как только я допрошу Августину Филипповну.

— Нет, конечно. Сейчас я принесу вам стул, — Богомолова метнулась к выходу и принесла мне стул, стоящий за дверью.

— Благодарю, — я присела на стул, который показался мне непривычно жестким после мягкого стула Алексеенко. — А теперь попрошу вас, Нина Павловна и Ольга Федоровна, оставить нас наедине. Ольга Федоровна, прошу, не забудьте о нашем договоре.

Обе женщины кивнули и вышли из палаты, оставив меня в компании Андреевой и ее соседок. Бабушка Лены внимательно вглядывалась в мое лицо, а затем села на кровати, несмотря на мои протесты.
— Итак, Августина Филипповна… Что вы можете сказать о ныне усопшем Велиаре Михайловиче?

Старуха начала рассказывать о том, какой все же он был нехороший человек и гад, что вытаскивал деньги из стариков, отбирая у них пенсии, а оставлял их ни с чем. А вернее с антисанитарией в комнатах и жижей, что здесь именовали кашей. В подтверждение ее слов, со своих кроватей подали голоса и другие бабушки, изредка поддакивая своей подруге по несчастью.

Если говорить коротко, то я услышала историю о том, что Громов — «такой же козел, которого показывали в «Пусть говорят» — деньги из стариков тянул, дом себе строил, а их помоями кормил». Старушки в это время успели переругаться, обсуждая, по какому каналу и в какой передаче показывали это. Некоторые даже успели оскорбиться, что я пришла с допросом лишь к Андреевой, а не к ним.

Поступки Громова, конечно, преступления, причем очень даже низкие и недостойные, но все же это было не то, зачем я пришла.

— Простите, но я пришла несколько за другим. От свидетеля, — по этическим соображениям я не могу назвать его имени, — мне стало известно, что Громов — продавал наркотики вашей внучке. Что вы можете сказать на этот счет?

Августина Филипповна лишь развела руками. Старухи начали тихонько перешептываться. Несмотря на то, что сказала я это довольно-таки тихо, у них всех разом видимо прорезался совиный слух.

— Того гада, милочка, я даже не видела. Лишь слышала из слухов о нем. Видела, правда, мельком его один раз с моей Леночкой. Высокий он был, спина у него широкая была, как и правда у Велиара. Но волосы у него были не то темные, не то в шапке он был.

Так, а насколько я помню — в прошлый раз она утверждала, что он был брюнетом. А теперь появилось и сомнение, что это могла быть шапкой… Вилор же, если опять же память мне не изменяет, описывал светловолосого мужчину, каким и был Громов, если исключить легкую рыжину на его коротких волосах. Но тем не менее она сказала, что спина у него была широкая, как у убитого. Да и роста тот немаленького… был. Так что, как оказалось, и теорию Литвинова-младшего отметать нельзя. Вот оказывается все как задуманного.

— Спасибо вам большое, вы нам очень помогли в расследовании. И, обещаю, что сделаю все, чтобы улучшить ваши условия. Не болейте, бабушки, — сказав это, я поднялась со стула и отнесла его обратно к двери.

Старушки в это время рассыпали меня благодарностями и комплементами, смешивая это с вопросами о муже и детях, на которые я не хотя отвечала. Еще раз попрощавшись, наверное, уже в третий раз, я все же вышла в коридор.

В коридоре меня уже ждала Богомолова, семенившая из стороны в сторону и теребившая прозрачную пуговицу на халате. Заметив меня, она сразу же подбежала ко мне, убирая за ухо светлую прядь волос, выбившуюся из «хвоста».

— О чем вы хотели со мной поговорить, Алина Николаевна?

— Извините, что приходится вам задерживать. И, видимо, после окончания рабочего дня. Но такова уж моя работа. Что вы можете рассказать о погибшем владельце, Велиаре Михайловиче?

— Я проработала не так долго, чтобы утверждать что-либо и делать выводы о нем. Он мне платил больше, чем платили в психиатрической клинике, и то ладно. Ходили слухи о том, что он отбирал пенсию у стариков, но я не уверена в том, безосновательны они или же правдивы. Я всего лишь медсестра, мне неизвестна вся система. Да, рабочий день и правда закончился, но нет ничего страшного в том, что вы меня задержали. Все равно я жду Игоря.

Насколько помню — это ее старший брат. Значит, братик забирает сестренку с работы? Неужели у них настолько хорошие отношения? Я понимаю, что страх (и за себя, и за мать) сближает, да и они, как стало понятно, были друг для друга единственными друзьями и по-настоящему родными людьми, но все же подобное несколько смущает, учитывая, что они оба уже взрослые люди. Даже старше меня. Может, конечно, он на машине и по пути удобно ее забирать, но все равно сердце следователя подсказывало, что что-то здесь неладно.

— Спасибо вам большое, что подождали и задержались. Пожалуй, и мне пора, Олег Дмитриевич меня уже заждался. Еще раз спасибо вам огромное, — я начала надевать на себя куртку, не переставая разговаривать с ней. Это было довольно-таки проблематично, так как в одна рука у меня была занята сумкой и пакетом с бумагами с допроса.

— Может, вас подвезти? — вдруг предложила Богомолова. — Вам ведь в отделение? Нам как раз по пути будет. Тем более, что Игорь на машине.

Я с радостью согласилась на это. Испытание маршруткой и троллейбусом во второй раз я бы не выдержала.
Часть 36

Богомолова, пока мы, стоя на улице на холодном ветру, дожидались ее брата, рассказывала о похоронах Марата. Ольга заметно нервничала, кусая свои бледные, словно бескровные, губы, и, то и дело, дергала себя за край малинового шарфа, концы которого свисали ей аж до пояса. Хоть она и старалась говорить сдержанно, холодно, как на допросе, но голос ее все равно дрожал от воспоминаний пережитых событий, но, тем не менее, в нем чувствовались и раздраженные нотки. Особо это было заметно, когда дело дошло до места захоронения. Ольга и Игорь хотели похоронить Марата рядом с матерью — как раз соседнее с ее могилой место пустовало. Но все же кладбище христианское и, прознав о причине, по которой Богомолова не стало, престарелая смотрительница с забавной фамилией Хорек словно объелась белены: с пеной у рта она начала доказывать, что самоубийц издревле хоронили за территорией кладбища, и что ставить кресты на их могилы — богохульство чистой воды, вместо этого нужен столбик.

Как по мне, так это величайшая глупость. Есть место, где хоронят людей, да и земли на нем предостаточно, полгорода, конечно, не перехоронишь, но райончик-два — вполне. Так зачем занимать еще и территорию за оградой? Чтобы показать всем, какое вы продуктивное кладбище, и что вы расширяетесь? Не думала, что это то, чем стоило бы гордиться.

Тогда хоронить там только потому, что они преднамеренно лишили себя жизни, напившись уксуса? Бред… Здесь уже все мертвые, им все равно, кто будет с ними по соседству лежать. Важен сам факт смерти, а совсем не причина. Давайте тогда тех, кто умер от старости хоронить в левом углу, тех, кто от болезней — в правом, а тех, кто погиб в результате несчастного случая — по середине, при этом разделив на сектора. В секторе один будут жертвы автокатастроф, в секторе два — убитые, в секторе три — утопленники. Почему деление идет только по части самоубийств? Тогда и такое, если исходить из подобных соображений, будет логично. Какая разница, стал ты кормом для червей по доброй воле или против нее… К мертвым тоже надо иметь уважение. В отличие от живых, они всегда молчат. А, следовательно, никогда не лгут.

«Дальше — больше, — продолжала свой рассказ Ольга. — Она, не стесняясь, назвала сумму, за которое мы можем „купить место“. И это на муниципальном кладбище, которое якобы бесплатное! Сумма была довольно-таки большой, и нам пришлось отказаться от этой затеи. Многочисленные старушки-родственницы, помимо прочего, настаивали на том, что необходимо отпевание, и даже рассказывали байки о покойных родственниках и мужьях, пытаясь запугать нас с Игорем. Под их напором нам пришлось согласиться… Мы нашли священника, который запрашивал небольшую сумму… Но стоило ему только узнать о том, что Марат умер не своей смертью… Да еще и что он был неверующим… Нет, он не отказался от работы. Просто повысил изначальную сумму в три раза. И опять же, мы не могли позволить себе такие деньги. Похороны, наверное, сами знаете, недешево обходятся. Нам пришлось отказаться и от священника, что, конечно же, выше упомянутые старухи не оценили. Знаете, от смерти младшего брата мне итак на душе паршиво. Молодой девятнадцатилетний парень умер, тут итак душа наизнанку, так еще и со всех сторон ты слышишь не плач, а осуждения в свой адрес, мол, как так можно, ни места, ни священника. Я тогда сама была готова в гроб лечь, лишь бы не видеть и не слышать всего этого… Тело моего братишки, уже пожелтевшее… И взгляды… Не злобные, нет. Презрительные. Со всех сторон. Они мне еще долгие годы будут сниться в кошмарах».

Неужели необходимость отпевания настолько важна, что стоит презирать, а не сочувствовать? Молитвенные песенки над покойником и дымящееся кадило с омерзительным запахом помогут вознестись душе на небеса? Да это, черт возьми, нужно живым, а не мертвым! Те, кто верят в чудодейственную силу подобного, тешатся тем, что это поможет, те, кто не верят, но сдаются под напором верующих — тешат их самолюбие, потакая их «правоте». Интересно, а чем руководствуются священники, задирая сумму в три, если в пять раз выше положенного? Без крупной суммы денег, заплаченной святой лжи в черной рясе, господь не увидит новобранца, и его душа вечно будет скитаться между небом и землей? Тогда правилен вывод, что церковь — дело более выгодное, чем хлебопекарня? Каждый день кто-то рождается, кто-то грешит, а кто-то умирает, и каждый день кого-то нужно крестить, кого-то исповедовать или причищать, а кого-то и вовсе — отпевать. А выбор хлеба — дело сугубо личное для каждого. Кто-то ест любимый белый батон за каждым приемом пищи, еще и между ними поедая бутерброды, кто-то только кусочек-два за сутки ржаного хлеба, вроде «Бородинского», а кто-то и вовсе на диете.

И, знаете, это странный мир. Мир, в котором религия правит даже атеистами. Мир, в котором мы все под каблуком у церкви.

— Ой, а вот и Игорь, — Богомолова улыбнулась, убрав за уши блондинистые пряди волос.

Около нас остановились белые «Жигули» пятой модели. Ольга сказала мне, чтобы я садилась, а сама, открыв переднюю дверь, села на пассажирское сидение и начала тараторить, рассказывая, кто я такая и куда меня девать. Я в это время поудобнее расположилась на заднем сидении, откинув в сторону круглую подушку леопардовой расцветки.

В машине пахло семьдесят шестым бензином, имеющим отвратный запах, который я, как водитель, пусть и с небольшим стажем, знала чуть ли не как запах собственных духов, а также освежитель «Елочка», сливающийся с ароматом какого-то мужского одеколона. Из магнитолы тихонько играло „Русское радио“, по которому Филипп Киркоров пел о физических свойствах воды и о любви.

— Так вот, это Алина Николаевна, коллега Олега Дмитриевича, который дело Марата вел. Она сегодня на допросе в доме престарелых была, и я предложила ее подвезти…

— Куда вам надо? — Игорь прервал болтовню своей сестры. Голос его был высоким для мужчины, но, как и у сестры, был мягким и мелодичным, словно он всю жизнь занимался вокалом.

Мужчина обернулся назад и посмотрел на меня. Видимо, его любопытство не выдержало, и он решил воочию увидеть меня. Ну, а я увидела его. Рада знакомству, наслышана.

Светлые нечесаные волосы Богомолова доставали ему до плеч, касаясь воротника рубашки. Бледно-голубые маленькие глаза, которые он словно щурил, бегали из стороны в сторону, видимо, с целью рассмотреть меня. В уголках его глаз уже были морщины, «гусиные лапки». Видимо, он близорукий, много щуриться, отчего они и возникли. Он морщил свой длинный крючковатый нос, поигрывал желваками и поджимал бледные, как и у Ольги, губы. Возможно, кому-то он покажется красивым. А кому-то — уродливым.

Мне же он показался обычным. Таких, как он, по улицам города бродят десятки, сотни, тысячи. Его внешность сера и безлика, словно на наброске у анонимного художника. Его младший брат и то обладал более запоминающейся внешностью, вырываясь темным пятном из серости города. И пусть на него все смотрели осуждающе, он не был таким, как все. Хотя бы внешне, да он показал свою индивидуальность.

— В отделение, если вас не затруднит, — я с трудом подавила в себе бородатую шутку об удавах и улыбнулась ему.

— Нет, конечно. Давайте поговорим в дороге, если вас это не затруднит. Оля сказала, что убийца нашего брата уже за решеткой, — начал он, не дожидаясь моего согласия на разговор.

Но я, в принципе, была не против, поэтому и ответила, выложив все, как есть, скрыв, правда, некоторые детали:

— Да, все верно. Только не за решеткой, а в камере временного изолятора. Она написала чистосердечное признание в тот же день. Как выяснилось, мотивом для убийства было… м-м… как бы выразиться более доступно… религиозная неприязнь. Она верующая, кичилась тем, что делает благое дело. Знаете же, что Марат проходил главным подозреваемым по делу о ритуальных убийствах, не так давно прогремевших в городе. Она и дала ему несовместимые препараты. Она до ареста работала судебным психиатром и помогала нам с Олегом Дмитриевичем с вашим братом.

И Ольга, и Игорь молчали. Ольга даже опустила голову куда-то вниз, видимо, изучая взглядом свои руки и глотая очередные слезы. Игорь же лишь посильнее сжал руль — даже мне с заднего сидения были видны его белые костяшки пальцев. Наверное, зря я сказала им об этом… Они оба еще хоть и говорили, что все хорошо, но явно не оправились после удара. На реабилитацию обычно месяцы уходят, а тут прошло всего ничего, о каком спокойствие может идти речь?

— Извините, мне, наверное, все же не стоило…

— Нет, — оборвал меня Богомолов на середине слова, — Лучше нам все же знать, чем на суде вести себя, как бараны, что могут лишь мычать. Спасибо, что рассказали нам все. Кстати, мы почти приехали, минут десять осталось. Может, поговорим в это время о чем-нибудь другом, более веселом?


* * *


— Что, Журавлева, рассматриваешь себе все возможные варианты? — сразу же спросил Кузнецов, стоило мне только войти в кабинет. Олег, как обычно, сидел за своим рабочим столом, держа за ручку в правой руке белую чашку с кофе.

— О чем это ты? — не поняла я, расстегивая куртку и вешая ее на вешалку. — Я замерзла, как собака. Сейчас я хочу лишь забраться под одеяло и выпить чего-нибудь горячего. А ты тут еще со своими загадками. Включи, пожалуйста, чайник.

— Да о твоем кавалере на «пятерке». Что, Алин, развестись еще не успела, но уже присматриваешь вариант будущего мужа, лишь бы не остаться с сорока кошками? Правильно, ты же за сапогами босиком не ходишь! — следователь, крутанувшись на своем стуле, повернулся к подоконнику, где стоял электрочайник.

Вставив вилку в розетку, он открыл крышку, проверив, есть ли там вода, а затем, захлопнув ее, нажал на круглую кнопку на ручке чайника.

Я вздохнула и плюхнулась на свой стул. Вижу я, как Олег работает, в окошко на несколько секундочек, бедненький, выглянул, чтобы глазки отдохнули… Небось сидел, пил кофе, сосал леденцы да смотрел в окошко, выжидая мамочку Алину, без которой он ни на что не способен.

— Тебе-то какое дело? Может, и нашла кого. Оправдываться перед тобой я не собираюсь, — я откинулась поудобнее на стул, вытянув отекшие от сегодняшней беготни ноги.

Кузнецов в последнее время, сказать откровенно, вел себя более, чем странно. То он становился добрым, милым, заботливым и куча прочих ругательных слов, то он докапывается до моей жизни, пытаясь выяснить, кто же тот «ухажер из “пятерки”» (если бы Богомолов ездил бы на «Мерседесе» — Кузнецов, наверное, уже бы удушился от собственной желчи), так еще и перейдя на свой привычный сарказм. К слову, таким он мне нравился гораздо больше. А то: «Алиночка то, Алиночка се»… Тьфу!

— Да мне ровным счетом никакого. Просто учитывая, что ты была в доме престарелых, могу сделать вывод, что ты — любительница геронтофилии*. Вот и думаю, какого старичка ты там подцепила — лысенького или пузатенького… — Олег отхлебнул кофе из чашки и облизнул губы с таким выражением лица, словно он девушка на свидании. — Тебе чай или кофе? Чайник закипел.

— Кофе. Знаешь же, что я чай не люблю, — я полезла в ящик стола за сахаром, перерывая там все бумажки, которые только были.

Сахар лежал слева в ящике, на своем месте, куда я его обычно кладу. Небольшая коричнево-белая коробочка с красной надписью в две строчки: «Сахар Тростниковый». Внутри ровными рядами, плотно друг к другу лежали крупные кубики сахара коричневого цвета. Я слышала много мифов о пользе и вреде тростникового сахара. Наслышана я и тем, что его везут кораблями из стран Латинской Америки, где его портят грызуны и накачивают ядом. А также и тем, что он безумно полезный и содержит магний, фосфор и прочие микроэлементы. Что я могу сказать по поводу этих двух мнений? В ближайшем магазине от работы в тот день, когда у меня закончился сахар, был только тростниковый.

— Знаю. Ты и меня приучила к кофе, хотя раньше я пил исключительно крепкий черный чай. Делаешь из нормального мужика «ванильку»... — ворчал Кузнецов, доставая из-за цветочного горшка банку «Нескафе». Наверное, глупо было держать кофе за цветочным горшком… Но оставь мы его на видном месте или в столе — придет ночью дежурный, обыщет все, что только можно, но все же найдет этот чертов кофе и выжрет полбанки! А за полудохлой традесканцией он его еще никогда не находил. Да и кофе мы, извините, по очереди за свои деньги покупаем. У нас даже график есть. И дежурный в него никак не внесен.

— «Ванильки» были в моде два года назад. Ты протухший.

Взяв свою чашку с цветочками, я поднялась с места и подошла к столу Олега, поставив кружку прямо перед его носом. Следователь отдал мне банку и ложку, а сам, повернувшись к подоконнику, снял чайник с нагревательного элемента и налил мне полную чашку кипятка.

— Россия — щедрая душа, — он улыбнулся во все тридцать два, обнажив два ряда ровных белых зубов. От подобной улыбки кожа в уголках его глаз собралась в складки, а щеки стали сродни хомячьим.

Я не выдержала и засмеялась. Налил госпоже кипятка — и доволен, как сто китайцев. Правда, китаец, в сложившейся ситуации, всего один, но все равно доволен он был как все сто.

Зачерпнув в чайную ложку быстрорастворимого кофе с горкой, я закинула его в кипяток и размешала, наблюдая, как вода мгновенно становится коричневой, и как со дна к поверхности, вслед за ложкой, тянутся темные разводы-линии, как на картине художника абстракциониста. Вода стала темно-коричневой, не успела я и досчитать до трех. Я, конечно, не Иисус, чтобы превращать воду в вино, но воду в кофе превратить я вполне способна. Причем за считанные секунды.

Взяв кружку в руки и грея о нее замерзшие пальцы, я вернулась к своему столу и кинула в жидкость два кубика сахара. Темная вода поглотила их с чавкающим звуком, как морское чудовище поглощает корабли. И, обхватив своими щупальцами, тянет на дно. Несколько кофейных брызг, образовавшихся от соприкосновения кубиков сахара с поверхностью жидкости, брызнули на столешницу, впоследствии рискуя остаться небольшими коричневыми липкими пятнышками на крашенном белой краской дереве.

— Ты кофе будешь? Могу дать сахар, мне не жалко, — доброжелательно предложила я, делая глоток из чашки.

Горячий напиток неприятно обжигал ротовую полость, скатывался по горлу, а затем по пищеводу и попадал в желудок, согревая изнутри. Нет, даже обжигая. И от этого замерзшему телу было так приятно, как не было приятно в тот момент, когда это самое бренное тело позвали замуж.

— Нет, спасибо, у меня еще есть, — ответил Кузнецов, зачем-то продемонстрировав мне свою чашку. — Что узнала в доме престарелых, помимо того, что нашла там себе жениха?

— Хотя бы то, что сестра Богомолова, Ольга, там работает медсестрой, — я сделала еще один глоток. — А также то, что покойный Громов, как оказалось, вытягивал деньги из стариков. Уж не знаю, каким образом он это делал, но по полпенсии он у них, если верить бабке «Нэнси» и Богомоловой, точно отбирал. А причастность его к гибели Андреевой Августина Филипповна так и не подтвердила. Она сказала, что совпадал лишь рост и тот факт, что у погибшего спина была широкой, как и у наркодиллера. Но под такую характеристику даже ты попасть можешь — вон, у тебя и спина, и плечи широкие. Бабуська даже цвет волос не запомнила. Сказала, мол, либо темные, либо он в шапке был. Так что, всех темноволосых и в темных шапках, кто высокий и обладает широкой спиной, отлавливать и предъявлять обвинения? Это глупо. Все концы в воду. Так что лучше не тешиться надеждами от мальчишки-подростка, что, возможно, пускает нас по ложному следу или придумывает легенды, чтобы привлечь к себе внимание, а заняться чем-то более реалистичным и нужным, чем поиск иголки в стоге сена, — последнюю фразу я произнесла так, как ее произнес бы Олег. Я очень удивилась этому. Раньше никогда не замечала за собой «копирования» речи кого-то другого, говорила лишь своими словами. А тут… Видимо, слишком частое общение с Кузнецовым сказывается и на моих монологах. Как бы думать я не начала по-Олеговски. Вдруг к сорока годам превращусь в него, буду также ворчать на всех, оскорблять и громко гоготать над своей же искрометной шуткой. Нет уж, не нужно нам такого счастья.

— Признавайся, мысли мои читала? — следователь сощурил зеленые глаза и в упор начал смотреть, словно выжигая дыру во мне.

— Да я и сейчас читаю, — попыталась отшутиться, улыбнувшись и откинув прядь волос со лба. А затем, оперевшись руками о стол, чуть приподнялась со стула, смотря на Олега немигающим взглядом, каким он буравил меня. — И я разделяю твои мысли.

— Фу-у, извращенка! — мой напарник поморщился, замахал рукой, словно отгоняя назойливую муху, коей была я, и отвернулся к стене.

— А я думала, что ты, как всегда, о еде думаешь…

— А, ну, и об этом тоже. Как же без этого, — Кузнецов погладил себя по животу, чуть выпятив его вперед, имитируя четвертый месяц беременности.

Я усмехнулась. Он был бы отличным папой. Вон, с какой заботой гладит он свой животик.

— А еще я, знаешь, о чем думаю? О том, что нам не мешало бы начать собираться домой. Пять минут до конца рабочего дня осталось.

— Ну, это мы с радостью, — я наспех допила свой кофе, выпив залпом полчашки, а затем отставила выше упомянутую чашку на край стола с надеждой, что забредший ночью в кабинет дежурный, помоет ее. Также я попыталась сложить ровной стопкой никому не нужные бумаги, в содержание которых не вникала даже я.

И все же самое приятное в работе — собираться домой. Я сняла куртку с вешалки и, натянув ее на себя, застегнула «молнию». А затем подхватила сумку и повесила ее на плечо.

— Ишь ты, собралась уже, — хмыкнул Кузнецов, надевая на себя пальто. — Так иди, раз собралась, кого ждешь? Я тебя сегодня не повезу. Хватит тебе на моем горбу кататься. Да и мне к вдове нужно, обещал все-таки… Так что могу до остановки подбросить, если так уж хочешь. Но ты платишь за бензин. Цена девяносто второго бензина на сегодняшний день составляет тридцать три рубля пятьдесят две копейки за литр. Заплатишь прямо по курсу или как в такси?

— Нет уж, спасибо. Я лучше пешком пройдусь. Тем более, что пешие прогулки полезны, — я поправила лямку сумки на плече и, поняв, что ловить мне здесь больше нечего, направилась к двери, слыша краем уха, как возится с пуговицами Кузнецов.

— Для фигуры, кстати, тоже. Возьми на заметку и начни ходить на работу пешком. Подкачаешь, может, к лету свои ноги. Тебе не мешало бы.

Подавив в себе оскорбление в адрес моего коллеги, я все же постаралась как можно доброжелательнее пожелать сквозь зубы ему хорошего вечера и направилась к выходу. Пусть едет к своей вдове, козел. Раз она ему дороже меня. А я буду трястись в вонючем троллейбусе, прижавшись к какому-нибудь немытому мужику или к бабе с вонючими духами. Зато его вдова будет счастлива, конечно!

Так я и проплелась до остановки, рыкнув ни в чем не повинному дежурному: «Всего доброго». Уже на улице я видела, как Олег, болтая с кем-то по телефону, сел в машину и уехал в сторону, совсем противоположную его дому. Все же не соврал, что к вдове поехал… А я думала, что он это сказал, чтобы на меня бензин и время не тратить…

Но все же тот факт, что ехать до дома мне придется в холодном троллейбусе, не так страшен. Гораздо страшнее то, что я получу хорошую такую взбучку от матери за все содеянное. И за то, что не ночевала дома, и за пропущенные вызовы, и за то, что не перезвонила… В принципе, это оправдано, но мне все же не десять лет, и не нужно за мной устраивать контроль, как за царской персоной. Мне, конечно, приятно, но меня это уже стало напрягать.

Нужно мне либо пустырника купить, либо готовиться к тому, что меня пропесочат. Главное — не огрызнуться в ответ. С мамой мне никак ссориться нельзя, идти мне некуда. К Антону я ни за какие коврижки не вернусь, уж лучше на вокзале жить буду. А если я мать разозлю — то она меня без всяких шуточек выставит за порог, облаяв при этом. И отчим не поможет, ибо знает, что заступись он за меня — и сам пойдет за порог.

Поэтому терпите, Алина Николаевна…

* * *


Я открыла дверь своим ключом, чтобы не привлекать внимание и, тем самым, не провоцировать мать. Хотела прокрасться тихо, но не тут-то было…

Мама, в своем неизменном домашнем халате с верблюдами уже сидела в коридоре на табуретке, держа в руках свернутую газету. Папа же скакал вокруг нее с пузырьком «Корвалола», уговаривая выпить лекарство и напоминая ей о больном сердце.

— Вот она, мерзавка, явилась! — в меня тут же полетела свернутая газета. Но я, благодаря реакции, заработанной на службе и работе с Олегом в одном кабинете, с ловкостью увернулась от нее, и бумажная пресса угодила в стену. — Мать всю ночь не спала, переживала, где же ты, чертовка, можешь быть, а ты так спокойненько теперь заявляешься!

— Мам, я же сказала, что меня вызвали на работу. Пришлось остаться там на ночь. Телефон разрядился, позвонить не могла. Прекрати за мной следить, будто мне двенадцать. Как бы ты не хотела этого, но я уже взрослая. И меня уже вызывают на работу по ночам. А работаю я отнюдь не бухгалтером, бывают всяки форс-мажоры. Так и в этот раз. Ты меня прости, я же не по своей воле, — я говорила спокойно, не повышая голоса, и даже попросила прощения, хотя прежде делала это очень редко. То ли подействовал пустырник, купленный в ближайшей аптеке, то ли так меня испугала перспектива остаться на улице.

Мама от такого даже опешила и чуть приоткрыла рот, опустив руки вниз. Серые глаза внимательно изучали меня через стекла очков, словно желая удостовериться, ее ли дочь перед ней.

— Конечно, конечно, доченька… Работа — дело отвественное… — тихо ответила она, успокаиваясь после недавнего приступа ярости.

Отчим с уважением посмотрел на меня. Подобное не удавалось даже ему, не говоря уже обо мне. Я с мамой могла только собачиться, и ничего больше. А тут она вместо того, чтобы ругаться, поддержала, да еще и «доченькой» назвала, чуть ли не впервые в жизни. Я и сама горжусь собой, чувствую прямо себя героем.

А может, не такая уж и плохая моя мать? Просто несчастливая…


Часть 37

Сегодняшнее утро было относительно спокойным. Хотя бы тем, что мы с матерью с самого утра не начали ссориться и рычать друг на друга, как это было обычно. Основой всех наших склок была одна причина — я была слоном. Самым настоящим слоном в обличие хрупкой с виду девушки. И, слону понятно, что ничья нервная система не выдержит, если с шести утра кто-то начнет шаркать тапками по советскому ковру, греметь чашками, заваривать кофе, при этом громко ругаясь, ибо не было ни дня, чтобы я не обожгла пальцы. Сегодня же, несмотря на все мои уже привычные, так сказать, традиционные действия, никто не вылез из комнаты и не начал ругаться. Это, конечно же, меня очень радовало — мало приятного в том, что с самого утра портят настроение.

Кофе был горячим, бутерброды с костромским сыром — вкусные, а начало дня просто отличное. Даже несмотря на ранний подъем и недосып — мой организм привык к этому, и я даже научилась засыпать в десять. Если, конечно, Кузнецов, его собачью душу, не задерживал меня на работе допоздна или же не звонил мне после десяти, искренне удивляясь тому, почему же я уже сплю.

Так, например, было и вчера. — Олег, отчего-то довольный, как сто китайцев, позвонил мне в половину одиннадцатого и сообщил, что завтра, вернее, уже сегодня, работники Литвиновского кладбища должны забрать тело Громова. А так, как вдова не в состоянии сама разобраться со своим мертвым мужем, все заботы о его «транспортировке» в родной дом, где с покойным будут прощаться, легли на наши с Олегом плечи. Кузнецов мне долго и красочно расписывал то, что сделают с Громовым, потом, куда и как его повезут и, наконец, когда и как его похоронят. И, самое главное — «обрадовал» меня, что мы идем на похороны.

«Журавлева, мы имеем записку, которую, возможно подкинул убийца. Да и следовало бы пойти на похороны, проследить за реакцией хотя бы. Хочешь идти на кладбище — иди. Не хочешь — все равно иди. У тебя есть выбор».

Но этот факт, признаюсь, огорчал меня не больше, чем отсутствие сливочного масла, которое я ем раз в полгода. Во-первых, я знала, что на захоронение все же придется идти. Во-вторых — я любила свою работу и, даже в таком виде, она привлекала меня больше, чем сидение в душном офисе, где можно заниматься лишь тем, что гонять чаи с дежурным. Да и вообще не по моей это части, жить офисом. Хотела бы я такой жизни для себя — выбрала бы себе судьбу менеджера, экономиста, секретаря, нотариуса или еще что-нибудь из этой оперы, да простят меня люди этих профессий. Я не спорю, что офисная работа сейчас самая востребованная и уж тем более не хочу оскорблять офисных работников, но я не хочу этого для себя. Поэтому и устроилась не адвокатом, как хотела моя мамочка, а следователем. Лично для меня быть кабинетной крысой — пытка. Ты словно в коробке и выполняешь свою работу, которая не меняется день ото дня. Как хомяк, крутящий свое колесико, прерываясь на сон и еду. И, даже несмотря на то, что мне приходится большую часть времени проводить в здании, в моей работе есть и всякие эксцессы, из-за чего она становится интересной и не рутинной. Пьяницы, хулиганы, карманники, убийцы… Так что сходить на похороны Громова, да еще и в рабочее время, как бы цинично это не прозвучало — как большой перерыв, совмещенный с нахождением на свежем воздухе.

А вот контроль за работниками, которые будут переносить тело в катафалк… Это уже настоящая проблема. Повезет, если они еще придут трезвыми. Сначала гроб будут пытаться запихнуть в автомобиль, ругаясь при этом на великом и могучем, изредка вставляя фразы на языке какой-нибудь братской республики. Радует, что хоть продолжается это обычно не более двух часов. А то и меньше. Но лишь в том случае, если покойника не уронят. Как бы смешно это не звучало, но такое и на самом деле случается. Кто-то не рассчитал силы, у кого-то истерика, кто-то пьян… Не у всех есть средства на рабочих — многие довольствуются родственниками и знакомыми. И так похороны требуют больших расходов: и гроб, и цветы, и крест, и поминки… Даже если обходиться всем по минимум — меньше тридцати тысяч рублей никогда не уйдет. Все же ритуальные услуги — один из самых выгодных бизнесов. Все мы не вечные…

Мои размышления «о вечном» прервал звук входящего сообщения. Если бы не оно — я из собственных мыслей могла бы написать трехтомник о похоронах и магазинах ритуальных услуг.

Вытащив телефон из чехла, я ввела простенький графический ключ. На экране, на заставке которого стояла картинка с водопадом, светился желтый конвертик с подписью «плюс один». Скорее всего, это опять мой мобильный оператор. Меня регулярно оповещали о новых опциях и о прочих подобных вещах, что мне, по сути, были не нужны. Но каково же было мое удивление, когда я прочитала, что сообщение от Кузнецова. Он же в такое время обычно спит непробудным сном, а тут рассылает сообщения… Сообщение было донельзя коротким: «Я задержусь».

Не думала, что доживу до того момента, когда Кузнецов опоздает на работу.

Ах, да! Начальство не опаздывает, начальство задерживается.

* * *


В дверь моего кабинета постучали. Я, свернув пасьянс, который раскладывала в ожидании Олега, машинально взглянула на его стол и крикнула:

— Войдите!

Наибольшей вероятностью было то, что это дежурный или программист, которым делать нечего. Не то, чтобы у нас напряженные отношения, где все друг к другу на «Вы» и заходят по расписанию, нет.

Просто Олег приучил наших коллег стучаться. Все же мы, как-никак, работаем с людьми, и нам будет очень неловко, если один из наших программистов, открыв дверь с ноги, влетит в кабинет с бумажками на плечах на манер погон. В то время, когда я была практиканткой, а Кузнецов (даже не верится, что это когда-то было) был простым следователем, а не «ва-а-а-а-ажным начальником отдела», было и такое. Но когда Кузнецов сказал «подвинься» тогдашнему начальнику, — на самом деле, он ушел на пенсию по выслуге лет, но выглядело это так, словно Олег и правда приложил к этому свои лапы, — и сам начал «править», то первым делом он раздал всем звездюлей за подобное. Хорошие такие звездюли, что даже бесстрашная Арина Елизаровна из русского селения, работающая в отделе кадров, вспоминала об этом с содроганием и по сей день. В общем, Олег с первого дня своей руководящей должности, сумел создать себе имидж сурового босса, которого не боюсь только я да уборщица баба Глаша. Поэтому к нам без стука не входил никто. Кроме бабы Глаши.

В кабинет зашел мужчина в черном костюме. Через руку, согнутую в локте, была перекинута куртка.

— Здравствуйте, Алина Николаевна. Надеюсь, вы меня еще помните. Я Литвинов Куприян Вячеславович, вла… — с порога начал он представлять, даже не присев.

Я, не дослушав до конца, перебила его:

— Не стоит представляться, я вас прекрасно помню. Присаживайтесь, прошу вас, — я взглядом указала на стул, стоявший возле стола.

Признаюсь честно — встреча с владельцем единственного в нашем городе частного кладбища была для меня неожиданностью. Олег все порывался поговорить с ним, да все не находило повода. Насчет происшествий, связанных с кладбищем, в том числе и об убийстве Громова, он ничего не знал. Пожимал плечами, разводил руками в стороны и сокрушался, почему все это происходит именно с ним. Конечно, у нас вызвало некие подозрения по причине того, что все дороги ведут на Литвиновское кладбище, но это не та причина, по которой следует вызывать на допрос. Даже звучит глупо: «Куприян Вячеславович, мы вас вызываем на допрос потому, что все убийства в городе пляшут от вашего кладбища». Так что встреча с ним, да еще и в моем кабинете, была мне на руку. Главное, конечно, не запутаться сейчас в вопросах, а то пропущу свой единственный шанс.

— Что привело вас ко мне? Вы вспомнили что-то, что касается уголовного дела? — на всякий случай я вытащила из ящика стола лист бумаги и ручку, при этом следя за реакцией Литвинова.

— Увы, — он развел руками, при этом едва не уронив куртку, также висевшую на локтевом сгибе, — Я к вам сугубо по своей рабочей части, — он сделала акцент на слове «своей», сказав его чуть громче и напористее, чем остальное предложение.

— Вы по поводу тела Громова? Олег Дмитриевич предупреждал меня, что ваша кампания обеспечит транспортировку тела.

— Да, вы абсолютно правы. Мы проведем транспортировку тела усопшего сначала домой, для прощания, а через некоторое время, то бишь завтра, на кладбище. А так как я был лично знаком с Велиаром Михайловичем, пусть и всего лишь по работе, мне хотелось бы лично контролировать процесс. Обычно этим занимается мой племянник, Вилор, исполняя роль главнокомандующего в траурной процессии, но в этот раз за этим решил проследить и я.

Теперь дело принимает совершенно неожиданные повороты. Когда я спрашивала у него о Громове — молчал, мол, ничего не видел, ничего не знаю, я не я и лошадь не моя. А теперь вот признается в том, что они все же БЫЛИ знакомы. То, что он не сказал сразу об их знакомстве — подозрительно. Но то, что он сказал об этом сейчас — вызвало еще больше подозрений.

— У меня к вам два вопроса. Почему вы сразу не сказали о том, что были знакомы с Громовым? И как вы можете охарактеризовать покойного.

— Насчет знакомства с ним меня не спрашивали. Вы задавали лишь вопросы о том, видел ли я что-нибудь. А так как я человек обязательный и привык отвечать строго на поставленные мне вопросы — я опустил факт знакомства с Громовым. Что касается характеристики… Мы с ним недостаточно были знакомы, чтобы я с уверенностью смог сказать что-то хорошее либо плохое в его адрес. Владелец дома престарелых, доставшимся ему после смерти отца, семьянин, — как-то я стал свидетелем его телефонного разговора с женой. Разговаривал он с ней ласково, спокойно, голоса не повышал. Больше о его личной жизни мне ничего неизвестно. Повторюсь — нас связывали рабочие отношения. Старость и смерть всего в сантиметре друг от друга. И немудрено, что владелец дома престарелых будет сотрудничать с владельцем кладбища. У него было полно знатных стариков и старух, которые желают быть похороненными с почестями и на кладбище, где никто не надругается над их могилами. Много у кого из них нет родных или с ними потеряна связь. По этой причине об их похоронах заботился Велиар Михайлович. За их деньги, конечно. Это все, что вы хотели знать?

Я кивнула. В целом, ответ меня устраивал, даже развеялись подозрения. В конце концов, мы сами виноваты, что не спросили у него о знакомстве с погибшим. Так, может быть, я не начала бы задавать ему подобных вопросов. Теперь первым делом у непосредственных свидетелей буду спрашивать о том, знакомы ли они с пострадавшим. Это поможет избежать подозрений в дальнейшем, а также спасет от позора с дурацкими вопросами.

— Да, если вы не возражаете, мы пройдем к моргу и проследим за тем, как ваши работники перенесут тело в катафалк.

— Не стоит, Алина Николаевна. Вам не стоит мерзнуть. Я самостоятельно прослежу за этим.

Дверь кабинета резко распахнулась. Я машинально повернула голову в сторону входа, хотя этого не требовалась, ведь я знала, что никто кроме Олега не мог себе позволить подобного.

Одетый во все черное, он влетел в кабинет, напоминая при этом ворона, разве что не хлопая крыльями и не каркая. Куприян Вячеславович, все еще сидя на стуле у моего стола, с головы до ног изучал взглядом Кузнецова. Поправив волосы, которых сегодня явно не касалась расческа, следователь, тоном голливудского ЦРУшника, задал вопрос:

— Кто за кем собрался следить?

Ситуация, прямо скажу, была словно из киноленты кого-нибудь детектива или боевика. Где два злодея обговаривают план захвата, и договариваются, что один из них помешает всеобщему герою и спасителю, проследив за тем, чтобы он не лез во все это, но в самый ответственный момент герой заходит в комнату, и… Злодеям приходится менять свой план. Но все, конечно же, заканчивается хорошо, зло наказано, героя чествуют, носят на руках и купают в лучах славы. Все как в жизни, только с точностью наоборот.

— Доброе утро, кстати, — сняв с себя пальто, Олег прошел к своему столу и присел на стул.

— Доброе утро, Олег Дмитриевич — ответил Литвинов, не дав мне даже открыть рот. — Я собирался проследить за тем, как мои работники вынесут тело покойного и переместят его в катафалк. Как я уже сказала вашей коллеге, Алине Николаевне, обычно это контролирует мой племянник, Вилор, но сегодня я принял решение проследить за этим лично. Если у вас имеются вопросы ко мне, вы можете задавать их сейчас. Также, если у вас есть что спросить у Вилора, я могу его позвать. Он приехал со мной и сейчас ждет в машине возле отделения.

— Нет, у меня нет к вам вопросов. А у вас, Алина Николаевна? — Кузнецов перевел на меня взгляд, буравя своими зелеными глазами.

— Тоже не имеется. Обо всем, что меня интересовало, я уже спросила, — ответила я, переведя взгляд куда-то на стену. — И пригласите, пожалуй, Вилора в отделение. Все же на улице не май месяц, даже в машине с печкой холодно.

— А я вас провожу в морг. Заодно и переговорим с патологоанатомом по поводу тела, как лучше будет его транспортировать, как лучше перекладывать в гроб и прочее. К слову, не расскажете о том, куда вы будете перевозить тело?

— Сначала, конечно же, в дом к покойному, для прощания с родственниками. Его жена просила сделать все по христианским традициям, поэтому ночь покойник проведет в своем доме. Последнюю ночь, — он выделил голосом эту фразу, отчего меня пробрало холодом, а вдоль позвоночника поползли мурашки. — Затем, в одиннадцать часов утра завтрашнего дня, мы перевезем его в церковь для отпевания. Церковь выбирала его жена, находится она за городской чертой, поэтому дорога будет долгой. Само погребение назначено на половину второго. Думаю, вы осведомлены об этом.

Олег кивнул.

— Да, конечно. Мы с Алиной Николаевной будем присутствовать на похоронах. Спасибо, что поделились информацией. Пройдемте в морг.

Часть 38

Вилор стоял на пороге кабинета, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руках свернутую в несколько раз шапку. Одет Литвинов-младший был в темно-синий пуховик, который он еще не успел расстегнуть. На меховом капюшоне еле поблескивали в свете энергосберегающих ламп капельки воды. Видимо, пока паренек дошел до отделения, его припорошило вновь начавшимся снегом.

— Снимай куртку, проходи, присаживайся, — доброжелательно поприветствовала его я. Хотя со стороны это, скорее всего, выглядело как приказ. Еще и учитывая, что я следователь… Хе-хе… Тут уже Германией попахивает…

Смущаясь, и потирая, и без того красные от мороза щеки, он присел на самый краешек стула, расстегивая пуховик и рассматривая стену.

— Извини, чая нет, мы с Олегом Дмитриевичем только кофе балуемся. Но если тебе хочется чаю — я могу поспрашивать у коллег. Думаю, мне не откажут.

— Не утруждайте себя, Алина Николаевна. Сейчас мне важен не вкус и качество напитка, а его температура.

Я нажала кнопку на электрочайнике, который тут же начал тихонько вибрировать. Если поднести к нему ладонь, то создавалось впечатление, что это мурчащий котенок, которого ты чешешь за ушком, но никак не электроприбор.

Вилор играл с «собачкой» уже расстегнутого пуховика, гоняя ее вверх-вниз по «молнии». Тут не нужно быть психологом, чтобы понять, что Литвинов нервничает. Вызвано ли это моим присутствием? Или тем, что где-то в отделении его дядя, которого мальчишка, как я поняла, отчего-то боялся, как огня? Да и отношения у них были натянуты, как струны на бас-гитаре, — того и глядишь, порвутся, и будут болтаться, как шнурки.

Кто знает, что в голове у дядьки, раз он периодически путает имя племянника. Еще свежи воспоминания о том, как мы с Олегом сидели на потертом диване в квартире-офисе ритуального агентства Литвинова.

— Все хорошо? — спросила я, доставая из стола Олега его кружку, дабы налить кофе Вилору. Думаю, Кузнецов не будет против.

— Вполне, — ответил он, не сводя взгляда своих серых глазенок со стены. — Холодно мне просто.

— Сейчас согреешься, — я закинула в чашку ложку растворимого кофе. — У меня в столе, слева, во втором ящике, лежит сахар. Доставай его, — наполнив одну чашку кипятком, который вмиг стал темно-коричневым, я заварила кофе и ко второй чашке.

Парень не стал мне возражать и, поднявшись со стула, обошел мой стол и, открыв ящик, принялся взглядом искать сахар. Я вернулась к своему рабочему месту и поставила кружки на столешницу.

— Угощайся. Сахара клади сколько хочешь, не стесняйся.

Кивнув, он взял одну из чашек и закинул туда три коричневых кубика. Сладкое, видимо, любит. Даже я, хоть и считала себя сладкоежкой, ограничилась двумя кубиками.

— Ты так напряжен… — тихо сказала я, наблюдая краем глаза за Вилором, который делал из чашки жадный глоток. — Ты волнуешься?

— Нет, все хорошо. С чего вы это взяли? — Литвинов вытер с губ капельки кофе.

— Это заметнее, чем ты думаешь, — улыбнулась я, тоже отпивая из чашки. — Я тоже была очень стеснительной в твоем возрасте. В этом нет ничего необычного или странного. Это нормально.

— Я рад, что вы меня поняли. Я не ожидал того, что мне предстоит разговор с… вами. Я был настроен только на работу.

— Расскажи о своей работе, если тебя не затруднит. Куприян Вячеславович немного затронул эту тему, но мне хотелось бы узнать об этом исходя из твоей точки зрения, так сказать, из твоих уст.

Вилор заерзал на стуле, нервно хрустнув пальцами. Я спросила что-то не так? Или он не хочет говорить об этом?

— Я немного стесняюсь своей работы. Многие негативно реагируют, когда я говорю о ней, мол, падалью пропах, с мертвяками вожусь и прочее, — начал он.

Я скривилась, словно меня заставили съесть целый лимон, причем с кожурой. И кто же говорит ему об этом? Расфуфыренные дамочки, что живут за счет отца, затем — за счет мужа? Или же двадцатилетние лоботрясы, что не учатся и не работают, а лишь пьют «Ягуар» и играют в «Доту»? Здесь, на мой взгляд, важна не профессия, а само наличие работы. Лично я прониклась уважением к семнадцатилетнему подростку, что пусть и на собственного дядю, но работает.

— Я контролирую процесс выноса покойника и похорон. Казалось бы, это никому не нужно, но на самом деле это очень важно. Многие путаются, теряются, спотыкаются. Бывает это даже с тем, кто работает не один год. Я сам бы гроб носил да могилу копал, да физическая форма и здоровье не позволяют — сердце слабое от рождения. У меня даже в школе освобождение от физкультуры было. Да и сейчас дядя бережет меня, как может. Все же ни у него, ни у меня родных кроме друг друга не осталось.

Мое тело пробила мелкая дрожь, а руки покрылись мурашками. Зря я все-таки спросила это. Вроде бы безобидный вопрос, а человека он заставил чуть ли не душу мне излить. Больно, мерзко и неприятно от собственной бестактности. Дура вы невоспитанная, Алина Николаевна. Причем помешанная на своей работе, готовая допрашивать всех, причем абсолютно непроизвольно.

— Ну, знаешь ли, любая работа важна. И здесь, по-моему, больший «вес» имеет тот факт, что ты работаешь. Многие люди с проблемами со здоровьем, даже с казалось бы пустячными, замыкаются в себе, отказываются работать… Строят себе баррикаду едва ли не из одеял и подушек и гниют там при жизни, хотя им нет еще и тридцати. Да и ты еще юн. Тебе, кажется, всего семнадцать? Я уже стала забывать, много информации в последнее время поступает. Немногие подростки соглашаются работать, да еще и в том случае, если работа тяжела и физически, и морально. Немногие все же способны выдержать вид мертвого тела. И запахов, соответственно… Но ты молодец. Выдерживаешь все, несмотря на столь юный возраст. Ты, наверное, еще и школу не окончил?

— Алина Николаевна, не стоит жалеть или возводить мое заболевание в культ. Слабое сердце — это не приговор. Даже четвертая степень рака в одном случае на миллион — не приговор. А вы восхищаетесь тем, что я работаю. Любой разумный человек, что не хочет своей собственной моральной смерти и падения со всех существующий лестниц — поступил бы также. Если вам встречались на пути только «неразумные» люди — я бы посоветовал вам сменить круг знакомых.

Я почувствовала, как к щекам приливает кровь. С детства у меня так — стоит кому-то засмущать или пристыдить меня — щеки тут же алеют, шея покрывается красно-белыми пятнами, а сердце с такой частотой и силой начинает колошматиться о ребра, что, казалось, вот-вот проломит их.

Уже лет пять со мной такого не было, и вот опять. Так еще и из уст какого-то мальчишки! Меня, взрослую женщину, пристыдил ребенок! Причем за дело, раз я покраснела. Вилор едва ли не открыто назвал меня лицемеркой. Хотя, может, так оно и есть? Может, мне стоит прислушаться к его мнению? Со стороны все же виднее… Иначе, если я не начну следить за своим языком и мыслями, к сорока годам я превращусь в огромную жирную лицемерную свинью.

— А школу я закончил еще в прошлом году, — продолжил Литвинов. — Из детского дома в интернат переводят в шесть лет, но произошла какая-то путаница с документами, и в школу я пошел в пять лет, пробыв в детдоме всего несколько месяц. Дядя забрал меня из интерната, когда я учился в десятом классе. Мне было пятнадцать тогда. Опережая ваш последующий вопрос, скажу сразу — ныне я учусь на заочном на первом курсе медицинского вуза в соседнем городе. С факультетом пока не определился, но думаю над педиатрией. Я, вроде, все рассказал. Хотите еще что-нибудь спросить? — он улыбнулся своей по-детски доброй и наивной улыбкой.

Я не нашла, что сказать.

— Извини… — только и смогла пролепетать, опустив взгляд вниз, в чашку с кофе. — Черт возьми, словно это я — маленькая стеснительная девочка в очках и с белым бантиком, которую пристыдил дядя-милиционер за то, что она дорогу в неположенном месте перешла, а не то, что Я — следователь и разговариваю Я с каким-то мальчишкой, что моложе меня почти на десять лет. Вдобавок к этому, стыдно ещё за свой длинный язык.

Если бы я могла покраснеть дважды — я бы уже не то, что покраснела бы, сгорела бы от стыда!

— Алина Николаевна… — вдруг тихонько позвал он меня по имени. Тихо-тихо, еле различимо. Даже дождь шумит громче, даже кошка ступает громче. Не прислушиваясь, даже в полной тишине не услышишь.

— Да? — я с трудом подняла на него взгляд.

Вилор смотрел на меня с недоумением. Что, казалось бы, необычного? Пристыдил девушку, та покраснела, как вареный рак, теперь и может разве что только смотреть на свой недопитый кофе. А он удивляется…

— С вами все хорошо?

— Вы покраснели…

— Сердце что-то побаливает, — соврала я, сама не зная, зачем, — Скоро пройдет, ты не волнуйся. Со мной иногда такое бывает. Кардиолог говорит, что это спазмы. Кстати, что это все время я задаю вопросы? Можешь и ты спросить о том, что тебя интересует, — я решила перевести тему со своей лжи хотя бы таким способом. Несмотря на то, что я понимала, что это выглядит безумно глупо.

— У меня нет к вам вопросов, — без раздумий ответил Литвинов-младший. — Я не люблю лезть в душу к человеку, если он захочет — расскажет сам. Так что если хотите что-то сказать — говорите. А иначе вдруг я затрону больную тему или что-то в этом роде. Мне не хотелось бы делать вам больно.

Последнее предложение он произнес тише, чем всю реплику, но как-то… С душой, что ли. Словно с застарелой болью, отчего-то вновь разбуженной и зашевелившейся, словно змей. Но боль на то и застарелая, что уже не обжигает. От этого в голосе Вилора слышалось спокойствие. И какое-то чувство... Теплое, ласковое, незнакомое… Или давно забытое…

Может, он узнал во мне свою погибшую мать? Которая так недолго была с ним… Лишенный материнской любви, он, по сути, совсем еще ребенок, ищет ее в любой женщине, что хорошо к нему относится. Я поняла это, еще когда он сказал мне о сходстве с его мамой, которую он практически не помнит. Но теперь я перестала в этом сомневаться. И дело даже не во фразе, которая ничего в себе не несет. А в интонации, в голосе, в чувствах…
Оказывается, они могут донести гораздо больше, чем слова.

— Хорошо, — улыбнулась я, отставив от себя полупустую чашку. — Начну с самого начала. Меня зовут Журавлева Алина Николаевна…


Часть 39

В церкви пахло ладаном. Сладковатый запах бил в нос, одурманивал, заволакивая сознание мутновато-белой пленкой.

Слышны были громкие рыдания вдовы, норовившую вот-вот упасть рядом с гробом, и которую поэтому Олег держал под руку. Карина опиралась на нее, вытирая слезы, катившиеся по щекам из-под оправы солнцезащитных очков бумажным платком. Она не сняла очки даже сейчас, находясь в церкви, где с минуты на минуту должны отпевать ее мужа. В редкие минуты успокоения, когда осознание горя ненадолго отпускала ее, она сильнее опиралась на руку Олега, изучая его взглядом через черные стекла очков, дрогнувшим голосом говоря частое «спасибо».

Ее мать стояла чуть поодаль, прижимая к груди букет мелких белых роз. Никанорова давила слезы, кидая презрительные взгляды в сторону своей дочери, которая плачем уже сорвала голос. Любовь Викторовна держалась грациозно, хотя обстановка не соответствовала — расправленные плечи, прямая спина, высоко поднятый подбородок. Всем своим видом она показывала, что ей плевать на гибель зятя, если, конечно, она и вовсе не была рада этому, но она упорно пыталась выдавить из себя хоть слезинку.

Заместитель Велиара, с которой я уже сталкивалась в доме престарелых, — кажется, ее зовут Нина Павловна, — стояла неподалеку от закрытого гроба. Она ссутулилась, голова ее была опущена вниз. Пыталась ли она посочувствовать? Оплакать? Или ей было также все равно, как и теще покойного, и все это было лишь для вида? Возможно, она просто молча радовалась новой должности, изображая на немолодом лице вселенскую скорбь.

Слышны были также причитания от друзей, — или кто они там ему, — тридцати-сорокалетних мужиков, облаченных все, как один, в расстегнутые кожаные куртки, под которыми виднелись черные рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами золотой цепью толщиной в палец на шее. Выходцы из девяностых, словно не знавшие, что на дворе уже две тысячи десятые. Они бормотали что-то вроде «Братуха, покойся с миром», утирая скупые мужские слезы пальцами, унизанными массивными перстнями. У некоторых я даже приметила рубины на золотых кольцах.

Между ними «затаилась» хрупкая девушка в меховом жилете с фотографией в траурной рамке. Среди коренастых широкоплечих мужчин она выглядела, словно ребенок. Я уже видела ее где-то в доме престарелых — не то медсестра, не то велиаровская секретарша. Будь у нее губы накрашены — узнала бы сразу, а так… Увы.

Лицо девушки было заплаканным, на щеках виднелись черные потоки от туши. Вот охота же выпендриться было, даже на похороны накрашенная пришла… Радует, что хоть без яркой помады, коей любят краситься молоденькие девушки. Она была бы еще вульгарнее, чем тушь.

— Кто родственники? — внезапно послышался густой мужской бас.

Я вздрогнула от неожиданности, поворачивая голову в сторону источника звука. Священник, одетый в длинную белую рясу с многочисленными вышитыми на ней гладью кресты, стоял у алтаря, под огромной иконой Божьей Матери в золотой рамке. Его уже седая борода, достававшая ему до груди, была всклокочена и торчала в разные стороны, как у черта с похмелья. Через плечо попа было перевешено кадило на длинной золотистой цепочке, которой дымилось и источало неприятный запах, что заставлял меня наморщить нос.

— Я жена… — сдавленным голосом ответила Громова, сжимая тонкими пальцами рукав пальто Олега. — Вернее, уже вдова… — она вновь разрыдалась.

Кузнецов, вздохнув, провел ладонью по ее волосам, большая часть которых была скрыта под черным платком, словно успокаивая ее.

— А это… — он хмыкнул, окидывая взглядом следователя. В глазах священника читались явно не святые мысли. Казалось, еще вот-вот и он упомянет заповедь «Не возлюби жену ближнего своего» или еще что похуже…

— Ее брат. А вот сестра покойного, Алина, — Олег указал на меня.

Я удивленно вскинула брови, мать Карины повернула голову в сторону Кузнецова, но, однако, не сказала ничего — раз он следователь, то так и надо. Никто спорить не стал.

— Подойдите ко мне, нужно кое-что обговорить, — священнослужитель махнул нам рукой.

Что, будем говорить прямо здесь? Обычно принято выходить… А тут я, думаю, даже голос не понизят.

Олег подвел вдову к священнику, я же поплелась за ними следом. Уж не знаю, что Олег задумал, и зачем вообще ему это, но дело пахнет интересно и не очень хорошо.

— Дети мои, — поп все же понизил голос, вопреки моим ожиданиям, — сейчас душа вашего брата и мужа с нами, но она должна подняться на небеса. Без молитвы господь не увидит его душу. А молитва стоит денег…

Я открыла рот от удивления, хотя уже не удивлялась ничему. Я давно уже знала, что священнослужители берут деньги за свою работу, но чтобы об этом говорили так… Открыто…

Мне стало так мерзко, что захотелось блевать. Этот пафос, эта напыщенность. Теща, давящая слезу, заместитель, изображающая вселенскую скорбь, «братухи», пришедшие лишь ради еды на поминках, секретарша с потекшей тушью… Теперь вот и священник, утверждавший, что без кругленькой суммы господь не увидит покойника. Я и так относилась к религии довольно-таки презрительно, с усмешкой, но это убило во мне окончательную веру, как и в религию, так и в людей.

Ты же носишь крест, ты же облачен в рясу, ты же сам блеешь о боге, о прелюбодеянии и алчности, а шепотом, чтобы бог не услышал, требуешь деньги за отпевание покойника. Вот вам и вся вера… Вот вам и весь бог… Бог без денег никого не услышит и не увидит! Или не увидят пузатые дядьки с большими крестами, которые для них украшение, не более? А бог, если и есть, то он лицемер такой же, как и эти самые дядьки?

Какая же пафосная эта реальность…

— Я заплачу… Столько, сколько нужно… — Карина полезла в карман и, вытащив оттуда несколько смятых тысячных купюр, протянула их священнику. — Сделайте все, что надо… Прошу вас!..

— Господь примет душу вашего мужа, — поп жадно выхватил деньги из рук Громовой, распрямляя купюры и пряча их в складки рясы.

Мне стало до такой степени противно, что не хотелось ни минуты боле оставаться в этой провонявшей ладаном церковью. В этой обители лжи, лицемерия и пафоса. Не хочу даже смотреть, как «святой отец» на ходу будет сочинять молитву, которую только что оплатила безутешная вдова. Я лучше пробуду на улице. Хоть и продрогну в легком плаще, — у меня просто нет другой черной кутки, а явиться на похороны в красном пуховике будет вульгарно, — все лучше, чем слушать подобное. К черту это все.

— Алина, ты куда? — окликнул меня Олег, пытаясь свободной рукой схватиться за мой рукав.

— Здесь душно, мне не по себе… Я выйду на воздух, мне станет легче. Не волнуйся.

Кузнецов спорить не стал, но все же удивился. А затем и махнул рукой — делай, мол, как хочешь и что хочешь, разберусь сам, без тебя.

Шепотом пожелав ему терпения, при этом указав взглядом на не перестающую плакать Громову, я вышла из церкви.

* * *


Холодный ветер неприятно хлестал по щекам, растрепывал мои волосы, собранные в хвост, перекидывал на плечи концы черного платка с бахромой, напоминавший скатерть, которой когда-то у нас дома был накрыт стол. Платок я повязала по приказу Олега, мол, все прилично-правильные девушки надевают на похороны платок — такова традиция.

В поисках этого злосчастного кусочка ткани был перерыт весь дом, пока мама, сжалившись, не выудила с верхней полки своего огромного советского шифоньера, доставшегося ей по блату, платок, который у нее с тех пор, как погиб мой родной отец. Так что двадцатилетнее изделие с бахромой уфимской швейной фабрики мне было торжественно вручено. Несмотря на то, что мамино «богатство» было уже изъедено молью, мне приказали беречь его как зеницу ока. И главное: «Не теребить и не отрывать бахрому, а то я тебя знаю!».

Но когда эта самая бахрома наряду с твоими же волосами хлещет тебя по щекам — хочется ее не просто оторвать, хочется пропустить ее через три советских мясорубки, скормить псу Церберу — стражу Ада, пришить ее в качестве украшения к савану Кощея Бессмертного — и лишь потом, чтобы наверняка, сжечь.

Неподалеку было слышно, как кто-то разговаривал по телефону на непонятную, наводящую меня на подозрения, тему:

— Здравствуйте, это дом престарелых, которым владел покойный Громов? Я журналист, веду криминальную колонку в региональной газете. Мне поручено было написать статью об его убийстве. Скажите, могу ли я за определенную сумму получить доступ к документам, хранящимся в его кабинете? От себя гарантирую полную конфиденциальность. О том, что доступ к этим бумагам дали мне вы — никто не узнает…

Заинтересовавшись, я пошла на звук. Готова поклясться, что голос мне знаком, слышала я его не впервые, это точно. Но кому он принадлежал — я не смогла определить — как уже говорилось ранее — я не умею различать голоса.

Разговор, как оказалось, происходил буквально за углом. И, признаюсь, я столкнулась с тем, кого встретить я совершенно не ожидала. Для меня меньшее удивление вызвало бы то, если бы тут стоял Громов с развороченной в мясо головой и договаривался бы о том, что он заплатит за тайный просмотр собственных документов, но никак не Вилора, что, прижимая к уху мобильник, будет перебирать бахрому шарфа.

Заметив меня, Литвинов-младший невнятно произнес в трубку что-то вроде: «Я вам перезвоню» и посмотрел на меня испуганными серыми глазенками.

— Алина Николаевна, это не то, что вы подумали… — сразу же начал оправдываться он.

Я лишь покачала головой, поправляя ставший мне ненавистным платок.

— Я слышала то, что слышала. Вилор, не лезь в это дело. Я, конечно, понимаю, что тебе любопытно — сама пережила тот период, когда надо знать все, иначе жить не хочется. Но это игры взрослых людей в преступников и детективов и детям в них не место.

— Позвольте и мне сказать что-либо, Алина Николаевна. Несправедливо будет, если я выслушаю вас, но вы не выслушаете меня.

— Конечно. На отпевании я присутствовать не могу из-за запаха окуривания, — я от него задыхаюсь, — так что я могу уделить тебе некоторое время. Только, если ты не против, мы пройдемся по территории кладбища — стоять на одном месте уж очень холодно.

Вилор согласился и спросил, в какую сторону мне хотелось бы направиться. Я ответила, что мне безразлично, после чего он, уводя меня куда-то влево, начал говорить:

— Я не знаю, если честно, как это сформулировать… Помните, я вам говорил о том, что я сирота и что моих родителей убили прямо на моих глазах когда мне было всего пять лет? — я кивнула. Как можно забыть историю, от которой у тебя мурашки по коже и от которой хочется рыдать в голос? — Я плохо помню своих родителей, но само убийство я помню до мельчайших подробностей и по сей день, хоть и не понимал практически ничего… Да и видел я не особо много — с перепугу забрался под стол. Видел лишь ноги убийцы в камуфляжных штанах и тяжелых армейских ботинках. Затем упавшее на пол тело отца, под которым потихоньку образовывалась красная лужица, крик матери и ее мольбы пощадить хотя бы ребенка, затем снова выстрел, мать, упавшая на колени и выплевывавшая собственную кровь, зачем-то прижимая к животу передник, очередной выстрел, после которого мама упала… После этот гад, ругаясь матом, звал меня, переворачивал вещи и распахивал дверцы шкафов… Но меня он все же не нашел, иначе я бы не стоял сейчас перед вами. Он от злости выстрелил в стену и ушел. Вскоре приехала милиция, которую соседи вызвали, услышав выстрелы. Милиционеры оказались более сообразительными и вытащили меня, испуганного, из-под стола. До приездов органов опеки меня приютила Августина Филипповна, бабушка покойной Лены. Она мне и передачки в интернат носила — изредка баловала конфетами и апельсинами. А мой дядя появился лишь спустя десять лет. В момент убийства моих родителей он находился заграницей, а после жил и работал там еще десять лет. Обо мне он и не вспомнил — более того, он даже не приехал на похороны брата. И, как вы думаете, какие у нас с ним складываются отношения? Извините, я отвлекся, — Вилор откашлялся, подавляя дрожь в голосе.

Я, не зная, как его поддержать, положила руку ему на плечо.

— Алина Николаевна, вы, наверное, сейчас посчитаете меня душевно больным или нечто в этом роде. Но убийца, орудующий в городе… Этот негодяй, убивший столько невинных людей…. Нельзя, нельзя убивать людей, просто так вот распоряжаясь чужими жизнями! Какими бы мерзкими и отвратительными они не были, они не заслуживают того, что он с ними совершает! — он поднял взгляд к осеннему небу, такому же серому, как и его глаза, словно пытался вспомнить, что же он все-таки хотел сказать, а затем, понизив голос до шепота, он начал говорить: — Мне кажется, что тот, кто убил моих родителей и тот, кто убивает людей в городе — один и тот же человек. Просто покинувший город на неопределенный срок… Или чересчур запуганный… Который убивал с таким хладнокровием и жестокостью тогда, и сохранивший это до сих пор. И не щадящий никого — ни жен, ни матерей, ни детей…


— Вилор… Мальчик мой… — я слегка погладила его по плечу через куртку, поправила его шарф. — Нельзя судить лишь по хладнокровию, жестокости и безжалости. Убийцы, каким бы тварями они не были, были и остаются людьми. А люди, даже если они в чем-то похожи, на деле могут оказаться абсолютно разными. Никогда не суди лишь по одному качеству или по одному человеку. В конце, быть может, тебе будет стыдно за свои мысли. И еще раз тебя попрошу — не пытайся ничего выяснить, тем более самостоятельно. Если у тебя возникают какие-то догадки или ты хочешь помочь нам с делом — ты всегда можешь посоветоваться со мной. Я даже дам тебе доступ к документам, если ты обещаешь мне не ввязываться во все это. Я поговорю с Олегом Дмитриевичем, думаю, он не будет против. Тем более, что лишние руки нам не помешают. Приходи к нам в отделение хоть завтра, я помогу тебе. Но никогда, — слышишь?! — никогда и ни под каким предлогом… — мне не хотелось бы, чтобы он пострадал по собственной глупости или от моего бездействия. У него светлая голова, может далеко пойти, но, увы, чересчур рискован. Молодость, черт бы ее… Однажды это погубит его, если он не будет предусмотрительным, как погубило это Серебрянскую. Но в случае с ней мои слова не подействовали, она всегда все делала по-своему. А Вилор вряд ли меня ослушается.

— Алина Николаевна… — он тихо позвал меня, обрывая на полуслове. Неужели он сейчас скажет, что ему не нужны мои советы, и сделает он так, как считает нужным, а не следуя советам старой вредной разведенки, что ставит себя слишком высоко?

— Да?

— Я хочу вас поцеловать.
Часть 40

— Алина, у тебя на кого подозрения пали? — Олег, сняв пальто, повесил его на вешалку и вальяжной походкой прошел к своему столу.

— О чем ты? — я искренне недоумевала, что он имел в виду — мои мысли сейчас были совершенно о другом. Они переплетались в разноцветный комок, как клубок, а затем этот комок резко распутывался, выпуская свои яркие нити в разные стороны.

С того момента, как Вилор спросил у меня разрешения поцеловать меня, а я, сама не зная, зачем, согласилась, я не могла прийти в себя. Все дотрагивалась кончиками пальцев до собственных губ, словно желая проверить, был ли тот поцелуй, вспоминала светло-серые крапинки в глазах цвета осеннего неба, тонкие пальцы, неуверенно коснувшиеся моих волос и перебиравшие темно-русые пряди, тихий шепот не то со словами благодарности, не то с извинениями. Происходило все настолько робко и невинно, что хотелось повторить вновь.

— Прости, я все думаю о Вилоре. Не натворил бы дел этот мальчишка… — вздохнув, я села на свой стул.

Олег лишь покачал головой и зачем-то достал из ящика стола кружку.

— Журавлева, Журавлева… Тебя не переделать. Вместо того чтобы думать о деле, ты думаешь о том, послушается ли тебя какой-то пацан. Я все больше и больше уверен в своей догадке о том, что ты искала дорогу к пединституту, а нашла к юридическому. Перестань пытаться заботиться обо всех. Всем не поможешь. И я думал, что ты это уже давно поняла. Тебе кофе, кстати, сделать? А то захотелось чего-то…

— Да, сделай, — достав сахар и поставив картонную коробочку на стол, я продолжила говорить: — Я удивляюсь твоей черствости. Всем не поможешь, да, я и не спорю с этим. Но когда Я могу что-то изменить в лучшую сторону — почему я должна оставаться в стороне? Вовремя поданная рука помощи может спасти человека: хоть от смерти, хоть от социального дна. Тем более, ты знаешь, какая у нас обстановка в городе. Да и размеры нашего города. Скажет что-нибудь о своих догадках в компании друзей — и все, пиши, пропало, покойся с миром, парень, ты был нам хорошим другом. Он ребенок еще, по сути. Сломанный жизнью ребенок, который еще верит в чудеса. Я себе не простила бы, если бы он стал жертвой мухосранской мясорубки. Кто, кроме меня, сможет ему помочь? У него никого нет, — подойдя к его столу, поставила на край свою чашку, а сама присела рядом, на стул для посетителей.

— Да кому нужна твоя помощь, Журавлева?! Мы — верные псы закона и подчиняемся лишь тоненькой книжечке под названием «Конституция РФ». Помогать мальцу — вне твоей компетенции, к тому же, твоя протянутая рука может свести бедняжку к самому дну. Тебе не кажется странным то, что, пережив столько потерь, он совершенно не сломался? Даже не надломился! Тебе не кажется странным, что он не спрятался в панцирь, подобно черепахе, от внешнего мира, не возненавидел его, да еще и способен на искренность? Где ты увидела в нем жертву?! Ты не нужна ему, Журавлева. Он точно не сломается, ибо есть что-то, что позволяет ему оставаться прежним. Твоя протянутая адская лапа только разрушит его маленький идеальный мирок, который он столько лет создавал в своей голове, собирая его по крупицам, долго и упорно обустраивал его после каждой смерти. Ты, сама того не понимая, будешь тыкать мальца носом в его же страшные воспоминания, и тогда он точно не выдержит. Оставь сиротку в покое, он крепче тебя, и я не удивлюсь, если он имеет способность влиять на тебя. Уж больно ты за него держишься, в обычной ситуации даже твоя ранимая тушка не способна на такое. А насчет него… Те, кто теряют все, — он резким движением подвинул мне чашку с кофе, которую минуту назад наполнил кипятком, — обретают свободу делать все, что вздумается. Кстати, если тебе интересно, с псами закона я утрировал. Я что-то вроде питбуля в наморднике. Снимешь — и мне будет совершенно наплевать, на чьей стороне заниматься преступлениями. Закон писали люди. Кучка несовершенных по натуре людей, которая создала такие же несовершенные правила, дабы контролировать других людей. Каждый нарушал его хотя бы раз. И не думаю, что ты исключение. Так есть ли толк следовать беспрекословно всем правилам оттуда? Знаешь, не надень мне в свое время важный человек намордник и не приведший меня в полицейское отделение, я бы сейчас был бы по ту сторону. Тем, кого сейчас я упекаю за решетку.

— Почему?.. Неужели ты способен причинить зло невинным людям?..

— Зло? — Кузнецов усмехнулся. — Добра и зла нет, Журавлева. Есть две разные точки зрения. Зло — лишь выдумки для невинных детишек, которых можно запугать бабайкой. Так что слепо делить мир на черное и белое — ровно как откусывать пирог по краям, не задевая начинки, а потом еще и ругая повара за то, что в выпечке не оказалось варенья. Убить человека — добро или зло? А если этот человек опасный преступник, который убьет половину континента, прежде чем его поймают? А изнасиловать женщину? А если у нее от насильника родиться ребенок, который в будущем станет великим ученым? Который изобретет атомную бомбу, что будет способна уничтожить все человечество? Ты можешь дать четкий ответ хотя бы на один из этих вопросов? Или, как обычно, будешь мямлить, не зная, что сказать? Мы с тобой уже обсуждали эту тему, но ты, видимо, из моего урока ничего не извлекла. Меня всегда интересовала преступность, меня тянуло к тайнам, трупам, содержащим эти самые тайны, ко всему, что нужно найти и раскрыть. Это своего рода мания и люди, как и «доброта», о которой ты пыталась мне втереть, не имеет к этому не малейшего отношения. Будь я преступником, я бы составлял загадки, но я следователь именно потому, что мне больше по душе разгадывать их. А еще, Алина Николаевна, — тут Олег замялся, — если я питбуль, то вы, наверное, такса! — тут он громко гоготнул.

— Почему сразу такса? — нарочито обиделась я. Эта порода собак мне никогда не нравилась, тем более в роли оскорбления для меня.

— Следом бегаешь на своих коротких лапках, никуда не успеваешь. Кстати, ты еще и не очень соображаешь. Вот, к примеру, я люблю заставлять тебя делать мне кофе. Мы работаем вместе довольно давно и ты ни разу не замечала, что об этом я прошу именно тебя, хотя в бухгалтерии полным-полно большегрудых девиц, которые на меня смотрят как пионер на Ленина. Никогда не задумывалась, почему? Возможно, мне нравится заставлять тебя унижаться… А может, ты просто знаешь мою любимую чашечку. Знаешь, когда ты приносишь мне кофе, я пью его любым, хоть холодным, хоть горячим, но при этом ты прекрасно осведомлена, что на свете нет ничего отвратительнее холодного кофе без сахара. Сопоставив все эти факты, ты могла бы прийти к интересному выводу, но, судя по тому, что ты до недавнего времени делала дома кофе и своему мужу каждый вечер, — а может, и не вечер, — я прихожу к выводу, что ты к выводу не пришла. Хотя тебе стоит знать, что у меня обычно и кофе горячее, и зерна крупнее.

— Босс, вы закончили? — сонно зевнула я.

Олег почему-то цыкнул. Видимо, в восторге от моей реакции он не был.

А что он, собственно говоря, ожидал? Что я начну рвать и метать, доказывая свою точку зрения, или, может быть, ронять в его «крупнозерновой и горячий» кофе слезы, или напишу заявление об увольнении? Нет, это лишь автоматически сделает его победителем и потешит его самолюбие, которое уже сейчас раздуто до размеров Юпитера. Его наоборот, спустить с небес на землю надо, пока его не сбил какой-нибудь астероид Б-612.

Я отхлебнула кофе из чашки, смотря на Кузнецова, что, развалившись в кресле, всем своим видом показывал превосходство надо мной. Эта расслабленная поза не то домашнего кота, не то перепившего нудиста, этот надменный взгляд зеленых глаз, ухмылка маньяка на суде… И кто же его научил таким гадостям?

В дверь постучали. Ну, и кого же опять черти принесли? Разговаривать вообще до конца дня с кем-либо не было ни малейшего желания, но по закону всемирного свинства сегодня наш кабинет будет проходным двором.

— Войдите, — подал голос почетный питбуль нашего кабинета.

Я попыталась быстро метнуться к своему столу, да так и застыла посреди кабинета в позе рыси, приготовившейся к прыжку. Дверь в это же время слегка приоткрылась и в кабинет просунулась светловолосая растрепанная голова.

— Заходи, Вилор, — Кузнецов махнул рукой, жестом показывая ему войти.

Я, признаюсь, не ожидала, что он вообще придет. После диалога, — или вернее будет сказать — монолога? — с Олегом, я засомневалась в правильности своих слов. Кто знает, в конце концов, поцеловал он меня из-за каких-то высоких чувств, или ради того, чтобы закрыть мне рот. Хотя его приход все же заставляет усомниться меня в последнем.

Литвинов прошел в кабинет, на ходу расстегивая куртку.

— Алина Николаевна, я… — начал было он, но я оборвала его на полуслове.

— Я уже поняла. Проходи, присаживайся.

Олег снова цокнул языком. В его взгляде так и читалось: «Ты же хуже ему только сделаешь. Не втягивай его во все это». Но я отмахнулась от назойливых мыслей, как и от Кузнецова.

Сняв с себя пуховик, парень повесил его на спинку стула, стоящего около моего стола. Я, все же выйдя из оцепенения, прошла к своему рабочему месту. Отчего-то далось мне это с большим трудом. Может, оттого, что тут энергетика отталкивающая, а может, мне, стеснительной и зажатой по натуре, было не шибко комфортно, когда меня буравили две пары глаз.

— Алина Николаевна, я по поводу нашего сегодняшнего разговора… — он зачем-то понизил голос, словно желая, чтобы его слышала только я. — Я хочу сотрудничать со следствием. И я хотел бы поделиться с вами информацией, которую мне уже удалось добыть.

Олег хохотнул, а затем спросил с насмешкой:

— Что же ты нам хочешь рассказать?

Меня такое поведение возмутило до глубины души. Неужели это презрение в силу его возраста? Если бы пришел сорокалетний мужик, то что, Кузнецов беспрекословно бы поверил и пошел за ним, как такса на поводке? Даже если он скажет, что коза немного карась? Еще не выслушав, он всем своим видом показывает, что слова Вилора нужны ему как собаке (тьфу ты, опять о собаках) пятая нога.

Стиснув зубы от злости, я посмотрела на парня. Мол, рассказывай, я тебя слушаю. Он сразу все понял и начал говорить, уже чуть громче, чтобы это услышал и Кузнецов.

— Я мало знаю об убийствах. Все мои сведения получены из СМИ, а СМИ — это помойка с гнилью, куда сбрасывают весь хлам и где уже давно копошатся опарыши. Так что я буду говорить лишь то, что знаю. Не знаю, нужно ли вам это сейчас… Но мне известно, что виновного так и не нашли… Я по поводу Лены. Лены Андреевой. Она умерла от передозировки наркотиками в мае. Вы уже знаете о том, что я был ее другом. И, соответственно, я располагаю большей информацией, чем соседи и даже ее бабушка.

— А вот это уже становится интересно… — протянул Олег, доставая лист бумаги и шариковую ручку — видимо, собрался записывать основные моменты.

— Продолжай, — кивнула я Литвинову.

— Если я не ошибаюсь, то окончанием дела стало то, что Лена сама себе вколола двойную дозу. Но Ленка… Она хотела завязать. Она мне сама призналась в этом, задирая рукава кофты и показывая синие от многочисленных уколов руки. Плакала, клялась, божилась, что устала от этого всего и бросит, обязательно бросит. Мы увиделись через несколько дней после этого. Ленка сказала, что не сможет завязать, по крайней мере — сейчас, что это будет слишком опасно для нее… Я тогда не понял, что это значит, думал, что она снова «под кайфом». Но когда я понял — было уже слишком поздно. Лена не назвала мне имени своего дилера, — вернее даже будет сказать — барыги, — поэтому я не могу указать пальцем на того, кто это сделал. Я знаю лишь одно — она вела дневник, где описывала все, что с ней происходило. В том числе там есть и имя этого «торговца раем». Но где этот дневник сейчас находится — мне тоже неизвестно. Я пытался найти его самостоятельно, но мне не удалось это сделать. Я знаю, что Лена хранила дневник не в своей квартире.

Он закончил, и в кабинете повисло напряженное молчание. Вилору, видимо, не давали покоя собственные слова, которые спустя столько времени вырвались наружу, мы с Олегом, в свою очередь, думали над ними. Первым заговорил Кузнецов:

— То есть ты хочешь, чтобы мы прямо сейчас отправились искать какой-то мифический дневник?

— А почему бы и не опираться на эту версию? — ответила я вместо Литвинова. — В конце концов, мы ничего не потеряем, если пойдем по этому пути…

— Время, Журавлева! Время! Пока ты будешь бегать по всем свалкам, ища дражайший блокнотик с сердечками, к нам еще несколько трупов вполне могут привалить. И тогда мы окажемся по уши в дерьме, так еще и в листочках из Леночкиного блокнотика, если ты его, конечно, найдешь. Нужно хвататься за последние детали, а не те, что древнее мамонта. «Нэнси» дважды не убьют, да и обижаться она уже не может. Не хватайся за каждую новую мысль, как утопающий за соломинку — быть может, это балласт.

— Да, но, тем не менее — у нас с тобой был уговор, что дело пойдет по двум ветвям развития, исходя из наших версий, так как к единой мы не пришли. И не забудь, что ты сам сказал, что мы будем работать не вместе, а по одиночке — так меньше потребуется времени.

— Ну, тогда я внесу поправки. Делай все, что тебе вздумается — ищи дневник, ройся в мусорке, разговаривай с бомжами, носи рыжее каре и кусай свиней за уши — но только за пределами этого кабинета и в не рабочее время. В конце концов, я бы тоже мог все время проводить с вдовой, как с главной подозреваемой, но я сижу здесь, с вами, Алина Николаевна, и мы вместе разгадывали то, кто мог быть автором записки «Я убийца твоего мужа, я буду на похоронах». Но вы, видимо, решили воспользоваться первой попавшейся возможностью и сбежать от этого, — он резко перешел на «вы», словно вспомнив, что мы в кабинете не одни и что у нас так называемый посетитель. — Так что возвращайтесь к делу. А ты, если хочешь, можешь подождать Алину Николаевну до конца рабочего дня, а я, так уж и быть, по доброте душевной разрешу тебе посмотреть, как работает профессионал и порисовать человечков.

* * *


Олег выписал тех, кто, по его мнению, на похоронах вызвали наибольшие подозрения. Но, так как имен большинства он не знал, вышло что-то вроде: «Карина», «Мымра страшная», «Соколова», «ТП», «Чувак в кожанке», «Никанорова» и так далее.

— Вот скажи мне, Журавлева, какие впечатление на тебя произвели эти люди? На кого ты бы положила свои подозрения?

Я, забрав у него список, внимательно пробежалась по нему глазами. Многих я и не вспомню уже. Там были несколько запоминающихся личностей, которых грех было не запомнить, а остальные были простой серой, — простите, черной, — массой.

— Карину сразу же надо вычеркивать. Я вообще не понимаю, почему ты так к ней относишься и подозреваешь. Все же она потеряла близкого ей человека, а это переживают хладнокровно лишь те, кто имеют отношение к делу. А реакция Карины говорит о том, что она к этому не причастна. Далее, ее мать. Знаешь, после похорон я стала сомневаться в ее невиновности. То, как она пыталась выдавить слезу… Не самое приятное зрелище. Мерзко, пафосно и лицемерно. Так что ее со счетов не стоит списывать. Разве что мне не совсем понятны ее мотивы. Избавиться от нелюбимого зятя, чтобы ее дочь получила наследство? То ли она чересчур свою дочь любит, то ли чересчур ненавидит своего зятя. Так что считай, что если мы сможем нащупать ее мотивы — разгадка практически у нас в кармане. Заместитель Громова. По виду ей уже за пятьдесят. Выходит, что пять лет до пенсии осталось. Соответственно — смысл ей убивать Громова? На его место, как я сейчас уже осознаю, — раньше я это не смогла понять, — она бы не села. Дом престарелых отошел бы в наследство либо его вдове, либо кому-то из ближайших родственников. Так что в мягкое начальническое кресло сел бы или сам наследник, или тот, кому был бы продан дом. И я глубоко сомневаюсь, что новый директор оставит старого зама, который стар во всех смыслах. Обычно шеф приводит за собой и своего заместителя, либо уже назначает кого-то из персонала по своему выбору. А остаться без работы, когда тебе до пенсии осталось всего ничего — не самая лучшая участь. Так что если это все же сделала Алексеенко — она мазохистка. Да и потом, убийство явно было не спланировано. Когда убийство спланировано — убийца сидит на берегу Средиземного моря, попивает коктейльчик и получает сообщение по Интернету о том, что все прошло успешно. Громова же убили спонтанно — кто-то увидел, и сразу накатили все прежние обиды. А вот секретарша Велиара, эта девчушка с потекшей тушью и в меховом жилете, вполне могла бы пойти на такое. По законам всех жанров кинематографа — она должна быть его обманутой любовницей. А тут обиженная жизнью женщина зашла на кладбище кого-то проведать, увидела своего босса — и давай его головой о крест долбать. Вот теперь только другой вопрос — откуда в столь хрупкой девушке сила, чтобы она смогла не только прибить его, но и оттащить его в сторону? Другое дело — его друзья. Крепкие мужики, которые утащат на своем горбу не только мертвого друга, но и двух слонов. Хотя и эту версию тоже можно исключить, так как судмедэксперт сказал о том, что убивала либо женщина, либо мужчина, обладающий маленьким размером ноги, низким ростом… Как подросток. И это снова возвращает нас к секретарше…

Вилор и Олег синхронно зевнули.
Часть 41

Я вздохнула и прислонилась лбом к холодному стеклу троллейбуса. На улице было уже темно: в сумерках едва можно было различить дома, фонарные столбы, деревья, которые сливались в одно и казались огромным бесформенным пятном.

— С тобой все хорошо? — Вилор, до этого времени молча сидевший рядом со мной, осторожно поправил мои волосы, разметавшиеся по спине.

—Вполне, — я повернулась к нему лицом, — устала только и спать хочу. Работа выжимает все соки.

— И тем не менее, ты, вместо того чтобы ехать домой, едешь со мной в холодном троллейбусе на поиски «какого-то мифического дневника»? — в его голосе слышалась целая смесь эмоций: удивления, восхищения, может быть. Даже призрения.

Я не стала сразу отвечать ему, задумалась. И, правда, зачем я это делаю? Для чего я, поверя словам какого-то мальчишки, с которым мы поцеловались разочек, отправляюсь на поиски дневника девочки-подростка, который не факт, что существует? Преданность ли это делу? Жажда справедливости, о которой нелестно отзывается Олег? Желание сделать все назло своему коллеге? Что мною движет? Какая-то невидимая сила, голос в голове, дьявол за левым плечом, что толкает честных людей на убийства, верных мужей на измены, а подростков — на прыжок с крыши? Я и сама не знаю, что меня дернуло принять такое решение. Но, тем не менее, я все же буду искать дневник убитой с полгода назад девушки, чье дело закрыли, не успев начать.

— Да. Кто, если не я? — я вымученно улыбнулась.

Он, просунув руку между моей спиной и спинкой сидения, обнял меня за плечи. Мне хотелось прильнуть к нему, уткнуться носом в его плечо, но я держала себя в руках. Почему я не сделала желанное? Стеснялась? Боялась? Пыталась уберечь себя от людской молвы и осуждений, ведь «злые языки — страшнее пистолета»? В последнее время слишком много вопросов и слишком мало ответов. И с каждым днем все больше загадок, которые вряд ли будут когда-то разгаданы.

— Ты любил ее? — неожиданно для самой себя спросила я.

— Кого? — его тонкие пальцы еле ощутимо сжали мое плечо через куртку.

— Лену.

Вместо ответа послышался тяжелый вздох. Вилор сильнее сжал мое плечо. Он был напряжен, видимо, я затронула не самую приятную для него тему. Еще раз вздохнув, он все же начал говорить:

— Лена была единственным светлым пятном в моей жизни. Мой ангел… Добрая, невинная… Только она и помогала мне ничего не сделать с собой, жить дальше… А что касается любви к ней. Этого не было. Вернее, не в том смысле, в котором мы привыкли это видеть. Я любил ее как подругу, как младшую сестренку. Она не отвернулась от меня — и это главное. С ее смертью весь мир потускнел. Мой свет погас. Внутри так пусто, так одиноко! Мне больше никто не поможет, никто не подаст мне руку. Меня словно самого не стало… — я чувствовала, что он из последних сил сдерживается, чтобы не разрыдаться.

Зачем я только затронула эту тему? Дура, дура, дура!

— Извини… — я взяла его за свободную руку, до этого лежавшую у него на коленях.

— Все хорошо, Алина… Скажи мне только — ты ведь не оставишь меня одного?.. Я ведь хоть немного, но нужен тебе? — он посмотрел на меня своими большими серыми глазенками, в которых застыли слезы.

Я и сама была готова, признаюсь, расплакаться прямо сейчас, зареветь навзрыд.

— Конечно. Я всегда буду рядом с тобой, — я всегда старалась избегать слова вроде «всегда», «никогда, «навсегда»… Но в этот раз я не знаю, что дернуло меня сказать именно так. — Даже если меня рядом нет.

Вилор отчего-то молчал. Едва ощутимо поглаживал мою ладонь, сильнее прижимал к себе, хватаясь пальцами за ткань моей куртки.

— Ты меня любишь? — почти шепотом произнес он, но тут же осекся, понимая, что сболтнул лишнего. — Извини.

— Да, — произнесла я на выдохе.

* * *


— Я бы начал поиски с подвала, если бы я искал его в одиночку, — мы уже подходили к дому, где некогда жила погибшая Андреева.

Вилор, крепко держа мою руку, с тоской осматривая окна, в которых уже горел свет.

— Там уже давно живут другие люди. Августина Филипповна почти сразу же продала квартиру. И хотелось бы прийти туда, просто по старой памяти, но голос незнакомой женщины мгновенно приводит меня в чувство. А так, если смотреть отсюда… Если смотреть на знакомые окна, в которых горит свет… Создается иллюзия, что все по-прежнему. Не могу я привыкнуть к этому, Алин… Видимо, это мой извечный бич.

Я вновь не знала, что ответить. Вилор был привязан к этой девочке, как не каждый брат может быть привязан к сестре. И единственное, чем я могу помочь ему — просто быть рядом с ним. Быть жалким подобием Лены, второсортной заменой… Лишь бы ему не было больно.

— Идем. Хватит лясы точить. Уже и так поздно, а нам не стоит задерживаться до полуночи, — крепче сжав мою руку, направился куда-то налево.

Я шла на ощупь вслед за ним. Сейчас он был для меня нечто вроде собаки-поводыря. Оказавшись в чужом месте в темное время суток я была абсолютно недееспособна — даже ступала маленькими шажками, на всякий случай вытягивая перед собой свободную руку, дабы не врезаться ни во что. Вилор тихонько посмеивался надо мной, но продолжал вести меня вперед. Пока, наконец, мы не наткнулись на железную дверь.

— Подвал здесь снаружи, рядом с одним из подъездов. Там внутри лестница, она вниз ведет… Впрочем, ты сама все сейчас увидишь, — Литвинов дернул двери, и та со скрипом поддалась. — Ее никогда не запирают, — пояснил он, — все равно прятать нечего кроме хлама, который хранить негде, а выкинуть — жалко.

Парень достал из кармана старенький мобильный телефон и, разблокировав его, начал использовать его вместо фонарика. Но тусклого света экрана мобильника было недостаточно, чтобы осветить весь подвал. Моему взору был доступен лишь трухлявый деревянный порог.

— Достань телефон, так мы сможем хоть что-то увидеть.

Кивнув, я послушно достала телефон из сумки.. Жаль, что на современных мобильниках не делают фонарики. На старых кнопочных телефонах такая функция была. И она не раз спасала мою задницу, жаждущую приключений.

Сейчас же я пыталась хоть что-то разглядеть в тусклом свете экрана своего мобильного. Вилор осматривал ступеньки, а затем нерешительно ступил на одну из них.

Я спущусь первым. Мало ли что.

— Но…

— Никакие твои «но» не принимаются. Все же я в этот подвал спускаюсь не в первый раз. Не думаю, что тебе тоже приходилось бывать в нем раньше.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Аргументы Вилора были довольно-таки весомыми и с моими доводами вроде «Ты же ребенок» и «Пусти меня, я тетя-полицейский» им точно не тягаться. Да и, в конце концов, мне приятна была забота с его стороны. Все же я девушка, а не только следователь.

Литвинов начал осторожно спускаться, недоверчиво ощупывая ногой каждую ступеньку. Мне же ничего не оставалось, как стоять около скрипучей двери и пытаться посветить.

Но уже через несколько минут он крикнул мне:

— Спускайся, здесь безопасно.

Пытаться одновременно и освещать свой путь телефоном, и спускаться, оказалось не так легко, как казалось в начале. Радовало, что было всего три ступеньки. Когда я ступила на последнюю, Вилор подал мне руку, помогая спуститься.

Подвал встретил меня запахом сырости и плесени. И холодом, какого не чувствовалось снаружи. Я водила телефоном из стороны в сторону, желая осмотреться.

Заметив свет, по трубе пробежала прочь огромная серая крыса. Я поморщилась, непроизвольно прижимаясь к Вилору. Крыс я ненавидела и боялась с детства, благодаря многочисленным байкам о том, что крысы могут отгрызть мне уши, когда я сплю.

— Ты чего? Боишься ее, что ли? — он взглядом указал на трубу, где еще недавно была крыса.

— Угу…

Я перевела взгляд в угол, где был свален всякий хлам. Старый лакированный буфет, на который были составлены никому ненужные тарелки и кружки со сколами, какое-то гнездо из тряпок и старого полушубка.

— Ты думаешь, что она дневник там спрятала?

— Это самое лучшее место. Вряд ли туда кто-то сунется. Но я бы не рисковал, мало ли…

— Я проверю там. Надеюсь, что там не будет крыс, — я брезгливо поморщилась, вспоминая это гадкое животное размером с трехмесячного котенка. — А ты проверь в трубах. Может, он туда завалилась…

Вилор не стал спорить, подсвечивая телефоном, без капли брезгливости встал на колени и принялся высматривать заветную тетрадку.

Я же, морщась, как будто меня поймали террористы и заставили съесть килограмм лимонов, принялась двумя пальцами свободной руки ворочать тряпки, имеющие отвратительный запах. От моих действий сразу же загремели тарелки, стоящие на треклятом предмете мебели. В этот момент я возненавидела все: и тарелки, и мебельную фабрику, сделавшую этот буфет, и вонючие тряпки, и себя, что вообще полезла в эту дыру. Хотелось уже поскорее уйти отсюда, пусть и не с чем.

— Алина, я нашел его! — Вилор радостно размахивал какой-то тетрадкой.

Неужели все оказалось проще, чем я думала? И не стоило это моего нытья…

* * *


Я бережно поглаживала розовую обложку дневника, нашей с Вилором находки. Вчера он даже не был открыт, просто мы осмотрели обложку с разномастными сердечками, где каллиграфическим почерком было выведено: «Лена Андреева».

— Что ты там гладишь? — Олег с подозрением осматривал тетрадь, находившуюся у меня в руках.

— Дневник «Нэнси». Мы его вчера все же нашли.

Кузнецов хмыкнул.

— Тебе не кажется, что как-то вы его подозрительно быстро нашли?

— По большому счету, мы знали, где искать. Вилор сразу сказал, что стоит начать поиски с подвала, мол, на месте Лены, он спрятал бы его там. Мы нашли его за трубами, там влажно, поэтому на обложку проступила плесень. Внутрь я не заглядывала, потому не могу дать гарантии, что там мы сможем прочитать его. Ну, или, по крайней мере, разобрать.

— Алина, а тебя не смущает одна вещь? — следователь, взяв дневник из моих рук, открыл его и принялся быстро перелистывать страницы. — Здесь Вилор сомневался даже в существовании дневника, зато стоила вам отправиться на его поиски, как он сразу же уволакивает тебя в подвал, где полно крыс, — я сморщилась при упоминании об этих животных, — где вы тотчас находите дневник. Это не НТВ, здесь быстро найти можно разве что втык от начальства. Я бы на твоем месте задумался бы над этим, — он резко захлопнул дневник. — Эту макулатуру надо подробно изучить самим, а затем отдать на экспертизу. Эту процедуру ты должна знать, хоть мы ее и не касались. В институте все подробно рассматривается. По крайней мере, в том, где учился я. Ты мне сама кичилась своим красным дипломом, но, зная твои умственные способности, поясню. Тетрадочку на проверку возьмет тетенька в белом халате по кличке судебный медицинский эксперт, которая будет с тетрадочкой проводить всякие опытики, а потом выдаст нам заключеньице, где будет написано, как, когда и какой ручкой это писали. Плюс скажет, писал ли один человек, потому что всякие могут там что-то приписать или исправить.

Я не стала ничего говорить ему. Это все равно, что свинью в грязи валять — через несколько часов понимаешь, что свинье это нравится. Кода Олегу пытаешься сказать о том, что он повел себя, мягко говоря, «не толерантно», он распыляется еще больше и, конечно же, оскорбления становятся такими витиеватыми, что проклятие Тутанхамона кажется детсадовским стишком. Я, например, когда не знала об этой особенности моего коллеги, и указала ему на ошибки, была прозвана брюхоногой пернатой землеройкой. (Скелет в кабинете биологии трижды перевернулся вокруг своей оси)

— Если ты так желаешь, то ладно. Займешься сегодня дневником, в том случае, если не будет другой работы. Но, прошу заметить, что у меня сегодня будет и другая работа. Ты ведь о нашем споре помнишь? Насчет убийства Громова и «причастности к делу его вдовы».

— И что? Наша такса учуяла след?

Я пропустила очередную колкость мимо ушей.

— Можно считать и так. У меня появилась новая версия. Но для этого нужно будет поработать в архиве, — я говорила о версии Вилора. В сложившейся ситуации я не могла ни подтвердить, ни опровергнуть его гипотезу. Да и глупо было бы отказываться от возможной развязки, хоть и кажущейся невероятно фантастической. Собственных версий у меня все равно нет, а сказать Олегу, что я бездействую— равнозначно признанию его победы.

Сам он ведь пасет Громову. Я даже пару раз видела, что он волочит куда-то «веник» из красных роз. О меркантильности Олега ходят легенды, вряд ли букет предназначен любимой девушке, от которой ему ничего не надо. Это уже как аксиома — если Олег делает кому-то хорошо, значит, ему он него что-то надо.

— Ладно. Работай в своем архиве. У меня тоже какая-то работа есть по поводу спора. А ты начинай уже копить на ящик шоколадок, который ты мне проиграешь, — он довольно улыбнулся во весь рот.
Часть 42

— Здесь ты можешь найти необходимую тебе информацию, — я, распахнув дверь архива, жестом пригласила Вилора зайти. — Все, произошедшее в городе за последние лет двадцать — здесь. Думаю, ты найдешь информацию об убийстве своих родителей.

Литвинов-младший покорно зашел, с восхищением осматривая высокие полки, доверху забитые толстыми папками. Причем, что примечательно, чем глубже проходишь — тем желтее папки. У самого входа они были совсем новые, — с яркими обложками разных цветов: желтого, красного, зеленого, синего, — но в глубине обложки папок были гораздо тусклее, некогда белые и вовсе превратились в желтые.

В архиве также очень пахло пылью. А еще не то старыми книгами, не то газетной бумагой... Сколько бы я не пыталась «принюхаться» — так и не смогла разобрать запах.

— Скажи, какой это год был? — я ходила меж стеллажей, смотря на записанный год на «корешках».

— Две тысячи второй, — ответил парень. — Двенадцать лет назад…

Я кивнула вместо ответа, проводя длинным ногтем по форзацам. Даты были записаны как на надгробиях, уж извиняюсь за такое сравнение. Дата начала и через тире — дата завершения. Число, месяц, год — число, месяц, год. Жаль только, что месяца я не знаю. Спрашивать об этом — нетактично, да и Вилор вряд ли помнит об этом.

— Это было в марте, — словно прочитав мои мысли, сказал он. — Двадцать второго…

— Спасибо…

Двадцать второго марта две тысячи второго года было заведено лишь одно дело. Да и не думаю, что у милиции было время разбираться с другими делами, когда произошло убийство, да сразу двоих лиц. Тут весь город на ушах стоял. В нашем тихом маленьком городке — убийство! Эта новость еще около полугода занимала первые полосы желтой прессы.

На «корешке» была лаконичная надпись черным маркером: «Дело №189. 22.03.02 - , ст.105.2А». Даты завершения нет. Это означает, что дело так и не было закрыто. По сроку давности оно еще не могло быть закрытым — двадцати лет не прошло. Поэтому на нашем отделе висело одно незаконченное дело… Только о нем почему-то никто не говорит уже.

— Это оно, — тихо произнесла я, вытягивая желтую папку. — Остаться здесь, с тобой? Тебе, наверное, нелегко будет… Еще и одному… — смотря в его серые глаза, я протянула ему папку.

— Не волнуйся за меня, — он дотронулся до моей руки. — Я больше не один. Я ведь знаю, что ты рядом со мной, даже когда тебя рядом нет.

Я временно отложила папку назад на полку, чтобы она не мешала. Или хуже того — в эмоциональном порыве не затерялась где-нибудь на полу. Осторожно коснулась его плеч, притягивая к себе и обнимая.

— Я всегда рядом, — прошептала я, повторяя уже когда-то сказанные слова. — Всегда.

Вилор положил мне руки на спину, обнимая в ответ.

— Я люблю тебя, Алин… — произнес он также шепотом, лихорадочно гладя меня по спине.

— И я тебя…

В тот миг для меня не было ничего важнее него. Да и для него, думаю, тоже. Я смутно помню, что было в тот момент. Все было как-то беспорядочно, хаотично, путано… Все смешалось в одно: лепет о любви, прикосновения, тепло его тела… Это было самое настоящее слияние душ, благодаря которому меня не покидало чувство единения.

Тогда я поняла, что я на самом деле люблю. Впервые в жизни. Что не смогу не быть рядом, не смогу не подать руки. Жизнь этого мальчика теперь в моих руках. И если я оставлю его — это приведет к очередной порции боли для него. И поэтому я всегда буду рядом с ним — я не хочу, чтобы ему было больно…

— Алина Николаевна, не могли бы вы… — дверь бесцеремонно распахнули.

Непроизвольно повернула голову в сторону источника звука. На пороге стоял Соколов, наш программист. Зачем я ему понадобилась?.. У нас же нет сейчас совместной работы…

— Извините, я позже зайду… — смутившись, он прикрыл дверь. Мне ничего не оставалось, как выпутаться из объятий Вилора и догонять его.

Он все видел… И все теперь знает…

Черт, черт, черт! Это провал, самый настоящий провал! Если об этом узнает кто-то — это может пойти дальше и мне, понятное дело, ничем хорошим это не светит. Все же ему еще нет восемнадцати, а мне уже двадцать три. Тюрьму мне удастся обойти, но о карьере следователя, да и юриста в общем — можно забыть раз и навсегда. Как и, учитывая размеры нашего городка, о любой карьере и приличной работе. Олег позаботиться об этом.

— Соколов, подожди! — окрикнула я его, машинально прикрывая рукой раскрасневшиеся от недавних поцелуев губы. — Надо поговорить.

— Что такое, Алина Николаевна? — он остановился и повернулся в мою сторону. — Я думал, вы заняты чем-то более интересным.

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Почему большинство моих коллег специализируется на том, чтобы пристыдить кого-то, причем в такой «шутливой» форме? Шли на шоу «Кривое зеркало», заблудились, попали в отделение полиции?

— Я ведь не враг тебе, Алина, — Соколов резко перешел на «ты», хотя обычно обращался ко мне на «вы» и исключительно по имени-отчеству. — Я никому не расскажу о том, что видел. Просто хочу тебя предупредить, что у тебя могут быть проблемы с законом из-за этого. Мальчишке на вид нет и пятнадцати.

Я молчала, стыдливо опустив взгляд в пол. В глазах неприятно жгло и щипало, сердце колотилось, как безумное, дрожали колени. И страх, и стыд, и волнение переполняли меня.

— Не говори Олегу… Если он узнает, проблем не оберешься…

— Я не скажу. Мне незачем тебя подставлять. Но оставь ты это дело. Себе же хуже делаешь, — он, развернувшись, пошел вдоль по коридору. Это был недвусмысленный знак того, что разговор окончен.

Я так и осталась стоять, застыв посреди коридора. Что делать дальше, мне было неизвестно. Временно прекратить отношения с Вилором, пусть и для нашего же блага, я не могла. Секунду назад я еще говорила, что всегда буду рядом, а теперь скажу о том, что нам лучше не встречаться. Это было бы подло и низко с моей стороны.

Не помня себя, направилась назад в архив. Литвинов, оперевшись спиной на один из стеллажей, держал в руках раскрытую желтую папку и изучал ее.

— Алина! — радостно воскликнул он, захлопнув дело. — Что он хотел?

— Я так и не поняла… — я практически шептала, не могла говорить громче. — У меня могут быть проблемы… Нас видели вместе… И я не знаю, как поступить… — мысли путались, слова не могли связаться в предложения. Мой рассказ был похож на бред сумасшедшего, но никак не на речь человека разумного.

— Мне стоит уйти? — он сразу все понял.

Я кивнула, но затем нашла в себе силы говорить:

— Нам лучше не появляться вместе на работе. Это опасно для нас обоих. Я провожу тебя до выхода. Папку можешь забрать с собой, спрячь только ее под куртку, чтобы никто не увидел. Олег меня убьет, если узнает, что я раздаю архивные документы…

Литвинов натянул на себя пуховик, спрятав дело себе под мышку. Застегивая «молнию», он перевел взгляд на меня.

— На тебе лица нет… Все в порядке?

— Да, в полном, — я попыталась улыбнуться, но получилось это как-то вымученно и натянуто.

Вилор понимающе кивнул, однако, не сказал ничего.

— Я провожу тебя до двери, — взяла его за руку своей холодной от волнения рукой. Ладонь его была непривычно теплой, даже, я бы сказала, горячей. — Позвони мне вечером, если сможешь…

* * *


Когда я зашла в кабинет, Олег, развалившись в своем кресле и закинув ноги на стол, пил кофе и разговаривал по телефону.

— Да, дорогая, конечно, я заеду к тебе сегодня вечером. Не знаю, смогу ли остаться на ночь, но заеду точно, — доносились до меня лишь обрывки фраз. Кузнецов с кем-то ворковал нежным-пренежным голосом, да и говорил он ласковые слова… Точно что-то надо. И, руку даю на отсечение, что он говорит с Громовой. — Давай, до встречи. Люблю тебя, милая.

Я поморщилась от этого приторного пафоса. Следователь, видя мою недовольную мину, показал мне язык.

— Буду скучать, — он отключил телефон, а затем сказал, обратившись уже ко мне: — Знала бы ты, Журавлева, как я здорово устроился. У меня под каблуком сама главная подозревая. И она готова сделать все, что я попрошу. Даже показать мне свои скелеты в шкафу. И не только их…

— А я думала, ты ее любишь.

— А, ну, и это тоже.

Неожиданно раздался звонок коммутатора. За свой недолгий опыт работы я поняла две вещи. Пятьдесят процентов проблем начинаются со звонка телефона, остальные пятьдесят — со звонка коммутатора.

— Опять Соколову что-то надо… — пробурчал Олег, потянувшись к трубке. — Задрал он меня за сегодня. Слушаю, — он снял трубку.

Уже через секунду выражение лица Кузнецова изменилось. То ли его Соколов уже так достал, то ли это не Соколов.
Примечание к части

Вот на этом и заканчивается мое творчество в этом году. Спасибо вам, мои читатели, что были со мной на протяжении всего этого года. С Новым Годом вас, мои дорогие. Желаю вам всего наилучшего, исполнения всех желаний и творческих успехов. От себя обязуюсь в наступающем году писать главы почаще и радовать вас новыми произведениями.
Еще раз спасибо вам.
Ваша **Motia**.
Часть 43

— Все спецслужбы уже там. По сути, дожидаются только нас, — сказал мне Олег. Я лишь кивнула, нервно теребя пуговицу пуховика.

Слабо помню, что тогда было и как я себя вела. Помню, что села в машину Олега, судорожно пытаясь пристегнуть ремень безопасности. Мой коллега выглядел как минимум растерянным — к тому же, бледный, как сама смерть. Он закинул в рот маленькую таблетку, конфискованную из пустующего ныне кабинета Светланы. Он и мне предлагал такую, но я отказалась. И, как сейчас понимаю, зря.

Состояние было похожее на шок. Если Кузнецов нервничал, заламывая пальцы и глотая успокоительное, то я была чересчур спокойна для сложившейся ситуации. Видимо, не совсем понимала, что произошло. Следователь говорил что-то о теракте, о смертях… Затем начал говорить о жертвах и «Скорой». Было ясно одно — произошла какая-то трагедия, унесшая много жизней. И это в нашем маленьком, до недавнем времени тихом, городе!

— А если там пробки будут? Нам же срочно надо… — я не знала, почему Олег решил поехать на личном автомобиле, а не на служебном, с мигалкой. Пусть это и ведро с гвоздями, которое старше всего нашего отдела, но попадать в пробку в нашей ситуации не есть хорошо. Да и что говорить о машинах — я не знала даже, как Олег будет в таком состоянии сидеть за рулем!

— То поедем на метро, — огрызнулся Кузнецов, вставляя ключ зажигания.

— Откуда в нашей дыре метро?!

— А откуда в нашей дыре пробки?! — он повысил голос, а затем откашлялся и продолжил: — Журавлева, ты можешь хоть немного помолчать и не задавать лишних вопросов? У меня от твоего жужжания уже уши болят! Я тоже хочу знать что, зачем и почему, но я же молчу. Хотя я, скорее, молчу, потому что мне некому задавать вопросы. Разве что тебе, но твой уровень интеллекта сравним разве что с амебой. Поправочка: напуганной амебой, — он усмехнулся с собственной шутки. — Так что не мешай единственному умному человеку из нас двоих довезти тебя до места преступления. Можешь в дороге поиграть в игры на моем мобильнике.

— Спасибо, я воздержусь, — вежливо отказалась я.

Сгорая от любопытства, мне явно было не до «Змейки» на смартфоне. Но сейчас спрашивать что-либо у Олега было опасно для собственной психики. А если я помолчу — то он расскажет все сам. Кузнецов любит обсуждать события, так что он все пояснит.

И, правда, не прошло и десяти минут нашей поездки, во время которой следователь попытался нервно переключать радио, как он начал говорить:

— Если для тебя наш городок был образцом спокойствия, можешь об этом забыть раз и навсегда… — причитал он, словно бабка у подъезда. Я решила промолчать в ответ на его реплику — целее буду. — Двойной теракт. В один и тот же день, на одном и том же месте, с разницей буквально в пять минут.

На светофоре загорелся красный, поэтому Олег нажал на педаль тормоза.

— Двойной теракт? Кто-то подорвал террориста, который подорвал… э-э-э… Кого он там подорвал?

— Не совсем так, но верно мыслишь, инфузория. Ты ведь заметила, что я недолго разговаривал, собственно, всех подробностей не знаю. Да и что кривить душой — понял мало что. Но из понятого достаточно, чтобы составить картинку. У нас объявились не то неформалы, не то очередные сатанюги. Человек шесть-десять их. Для секты, если учитывать размеры нашего городишечки, достаточно. Ну, и благодаря этой помойке под названием СМИ люди настолько напуганы, что подозревают в убийствах всех и каждого. А тут эти ребята. Конечно же, всех собак сразу же на них повесили. Испокон веков так — если ты чем-то отличаешься ото всех, то в лучшем случае ты будешь жертвой насмешек, а в худшем… Ты поняла меня. Обозленные на весь мир наши горожане сплотились и решили устроить самосуд. Девушке волосы подожгли, парня ножом пырнули… И тут, — БА-БАААХ! — он резко повысил голос, отчего я вздрогнула, — прогремел взрыв. И мертвые, и раненые, и шокированные — полная смесь, бесплатное приложение к взрывам МЧС, «Скорая», пожарные, саперы и, в чем я уверен на все триста процентов — журналисты тоже уже там. Как я тебе и сказал — дожидаются только нас.

Я никогда раньше не была на месте терактов, к счастью для меня же. Лишь видела это по телевизору — охваченные огнем близлежащие здания, деревья, люди с оторванными конечностями, истекающие кровью, от которой земля окрасилась в красный, а иногда еще и воронка в месте, куда попала бомба. Зрелище, достойное голливудских ужастиков. Так что увидеть это воочию мне не хотелось.

— Мы приехали, — как назло, Олег произнес эту фразу, когда меня охватила паника. Надеялась оттянуть этот момент, взять, так сказать, реванш… А тут… — Припарковаться только, кажись, негде.

Я облегченно вздохнула. Наверное, получилось это слишком громко, ибо Олег усмехнулся.

— Я и не заставляю идти тебя на место самого взрыва. Ты такая бледная, что распугаешь там всех, кто выжил: решат, что ты смерть. От тебя-то и толку там не будет, только и будешь путаться под ногами и взрослых дяденек. Займешься лучше чем-нибудь другим. О, этот козел отъезжает… Припаркуюсь здесь.

* * *


Думаю, мне повезло больше, чем Олегу, который вклинился в «самую гущу событий». Несмотря на то, что, как он выразился, он «бережет мою нежную психику», честь и хвала ему, ибо я всего лишь просматриваю записи с камер видеонаблюдения. Благо, — хотя, какое, к черту, благо?! — теракт произошел в центре города, где поблизости тьма торговых центров, каждый из которых был как новогодняя елка обвешан камерами.

Охранник, седеющий толстый мужичок с усами вроде гусарских, коротко рассказал мне свою биографию перед тем, как он все-таки предоставил мне записи: шесть черно-белых квадратиков на экране. Жаль, что без звука.

Все камеры показывали улицу с разных углов. Два сегмента не вызывали у меня никакого интереса: там была видна улица с другой стороны. А что там может быть интересного? Разве что собака бегает…

Другие же фрагменты представляли собой сцену самосуда, доступную для просмотра со всех сторон.

«Активист», назовем его так, стоял, окруженный толпой и держал за волосы миниатюрную кудрявую девчонку, по виду еще подростка. Этот упырь был крупнее ее в два раза, но его нисколько не смущало это. Он по-волчьи скалил зубы, взывая к толпе. Судя по мимике, он был взбешен, говорил гневно. Девчонка кричала и вырывалась, даже кусаться пыталась.

Мне, стороннему наблюдателю, зрителю, стало страшно за нее. Хотя, в некотором смысле, я понимала ее — одна, против толпы… Страх охватывает тебя изнутри своими липкими лапками, цепляясь ими за желудок и легкие. И от этого появлялась готовность на все, лишь бы избавиться от этого гадкого чувства. Но совсем одно, когда в тебя кидаются тряпками недоумки-одноклассники, а совсем другое — когда стадо людей может забить тебя до смерти палками и камнями.

Из толпы вдруг появился еще один парень более худощавый, чем выше упомянутый «активист», да и одет был попроще. В руках у него была десятилитровая канистра. Перекинувшись парой фраз с главарем, он открутил крышку с канистры и плеснул жидкостью на несчастную жертву. Девушка из последних сил попыталась вырваться, не то крича, не то моля о пощаде, не то проклиная.

Я непроизвольно начала заламывать пальцы. Неужели это керосин? Они хотят сжечь ее заживо? Словно ведьму в Средневековье?

От толпы вновь отделился человек. На этот раз полноватая девушка невысоко роста. Несмотря на холод, она была одета в короткую юбку. Хочу отметить, что это отвлекало внимание от ее внешности. Встреть я ее на улице в другой одежде, я бы ее в жизни не узнала бы. Девушка достала что-то из кармана, как позже стало понятно — это был спичечный коробок. Достав из него одну спичку, она черкнула ею о ребро коробки и кинула уже горящую спичку в девчонку. Ее длинные кудрявые волосы мгновенно заполыхали. «Активист» все же сжалился и отпустил несчастную. Жертва с трудом прорвалась через кольцо толпы, которая, к моему удивлению, расступилась перед ней, и пропала из поля зрения камер под гогот толпы.

Я до последнего надеялась, что они все же не подожгут ее. Просто попугают… Бедная девочка. Я не представляю пытки страшнее, чем сгореть заживо, каждой клеточкой своего тела чувствуя приближение смерти. Надеюсь, что ей помогут и что она выживет.

Затем главарь вновь начал говорить что-то толпе. Вскоре, опять же, из толпы, вывели худощавого парня с длинными, до пояса, распущенными волосами. Несмотря на холод, он был одет в одну футболку. Парень сопротивлялся активнее, чем предыдущая жертва, даже успехи у него были кое-какие — один из «стражников» согнулся пополам после одного из его ударов. Но, заметив злобный взор главного, тот, переборов себя, мгновенно выпрямился.

Парень был стойкий духом, это с одного взгляда заметно. Жаль, что оказался не в том месте не в то время. Он многого мог бы добиться. Если, конечно, для него все не окончится сейчас…

В жертву из толпы стада полетел камень. «Активист» засмеялся, а затем махнул рукой, видимо, отдавая приказ. Один из «стражников» замешкался, а вскоре их жертва опустилась на колени, держась ладонью за подреберье. «Охранник» в это время вытер окровавленный нож о рукав собственной куртки. Жертва же, держась за бок, с трудом поднялась на ноги и поковыляла прочь, сказав напоследок этим тварям что-то.

Главарь вновь взвыл к толпе, но его оборвали буквально на полуслове. Раздался взрыв.

Дальше картинки не было, видны были лишь помехи. Видимо, взрыв вывел камеры из строя.

От увиденного мне стало не по себе. Даже слезы на глазах навернулись. Эта видео запись казалась не вещдоком, а фильмом. Не то ужасами, не то боевиком. Тяжело было осознавать, что это совсем недавно произошло буквально рядом со мной, а я ничего не могла изменить. И на душе оставался неприятный осадок оттого, что я не знала, за что поступили так с этими девушкой и парнем, и выжили ли они. Думать о расследовании дела у меня, как назло, не выходило. Единственная адекватная мысль, которую я могла выдвинуть — взрыв был произведен откуда-то из толпы.

* * *


Я просидела больше двух часов, бездумно пялясь в экран и рассматривая записи с камер. Готова поклясться, что еще пять минут просмотра — и у меня можно будет принимать экзамен по этим видеозаписям.

Но все равно мне было многое непонятно, хотя, казалось бы, все на ладони. Это как в школе на уроке физики. Вроде и понятно, а вроде и…

Единственный разумный вариант, так это то, что террорист был смертником. То есть подорвал сам себя и толпу. Если же нет, то становится очевидным, что бомба была с таймером. Значит, она была либо заложена там до самосуда, либо кто-то подложил во время него и по-тихому улизнул.

Насчет первого варианта я уже спросила у охранника-гусара — он здесь с утра, за порядком бдит, никто подозрительных предметов не оставлял. Просматривать записи за весь сегодняшний день, а то и за вчера и позавчера, мне абсолютно не хотелось, поэтому я решила плясать от второго варианта. Но плясать не вышло: туфли жали. Сколько я не вглядывалась в толпу, подозрительных телодвижений я не обнаружила. Да и от «стада» никто не отделялся: в поле зрения камер не попал ни один человек, который бы прогуливался поблизости. Как я уже и сказала — бегала лишь собака. Кажется, это была кавказская овчарка.

— Ну что, есть успехи? — Олег подошел сзади, резко положив ладонь мне на плечо, отчего я вздрогнула. — Значит, ты тут «В мире животных» смотришь? Пока я там копошусь в этом всем, да?! — он едва сдерживал смех, глядя на экран. — Чего ты к этой собаке-то прицепилась, а, Журавлева?

— У меня такое чувство, что эта бомба взялась из воздуха. Или вон, ее шавка эта на хвосте принесла, — я откинулась на жесткий и неудобный стул. — Тут либо смертник, либо… Ее никто не мог подкинуть, никто от толпы не отделялся, а на улицах камеры не зафиксировали вообще никого, кроме этой собаки.

— Стой… Можешь увеличить эту псину?

Немного повозившись с клавиатурой, я всю же увеличила этот злосчастный «собачий» сегмент.

Олег несколько секунд вглядывался в экран, как-то странно морща лоб и щурясь. Собака в это время бежала в сторону местного эшафота. Через несколько минут она должна была побежать назад. Кузнецов смотрел немигающим взглядом, словно сейчас весь мир был заключен в этом животном.

— Стой. Отмотай назад, где она только бежит туда, — приказал он. Я послушно сделала это, готовясь услышать размышления, к которым он пришел. — Вот, смотри, — он ткнул пальцем в экран, — здесь у псины в зубах что-то вроде хозяйственной сумки. Видишь же? А теперь перемотай вперед. Здесь она уже бежит налегке. Тебе не кажется это странным? А я еще голову ломал, откуда там ошейник взялся…

— Ошейник? — перебила его я, прервав тем самым монолог.

— Да, там, на месте преступления, собачий ошейник был найден. Кожаный, на вид дорогой. Сразу видно, заботливый хозяин купил своему животному. Только вот он проволокой скреплен, порвался. Нужно будет у Паши, возможно ли собаку научить тому, что она принесет что-то и оставит в нужном месте…

Я невольно вспомнила одну из встреч с кинологом Пашей и его овчаркой Цезарем. Я тогда еще Цезаря по холке потрепала и укололась об его ошейник. Он порвался, а Паше все некогда было купить новый, поэтому он и был скреплен проволокой.
Часть 44

— Ты, главное, не бойся ничего, — сказал Олег, поправляя многочисленные проводки, в которых я была буквально запутана, — мы будем слышать тебя, а ты — нас. К тому же, тебе нужно всего лишь проверить, на месте ли тот порванный ошейник у собаки. А если нет — то расспросить его насчет него. Ну, и, конечно же, ты помнишь о том, что нужно спросить, возможно ли обучить собаку принести и оставить какую-либо вещь.

— Почему не можешь пойти ты? Почему обязательно я?

Противные проводки мне жутко мешались, да и перспектива остаться один на один с предполагаемым преступником не казалась мне особо радужной. По началу это казалось мне заманчивым, интересным, словно в кино… А теперь мне просто страшно. Никто не знает, что у него в голове… К тому же, зная нашу технику и мое везение: либо что-то зафонит, либо откажет, либо еще что-то.

— Потому что женщинам больше доверяют, следовательно — с ними более разговорчивы, — Кузнецов помог надеть мне плащ. Он был совсем тоненьким, не грел совсем, зато под ним идеально можно было спрятать микрофон, без вреда для качества звука. — К тому же, тебя не жалко. Это я ценный кадр, меня беречь надо… — он заботливо начал застегивать пуговицы на моем плаще, пряча под него провода.

— Алина Николаевна, попробуйте что-нибудь сказать, — сказал Соколов, до этого тихо-смирно сидевший на заднем сидении машины и копаясь в ноутбуке.

— Что сказать? — почти шепотом произнесла я.

Соколов угукнул, поправляя свои огромные наушники, за которые Олег прозвал его инопланетянином.

— Выдохни, чего ты такая напряженная? Он же тебя не съест. Это для храбрости, — мой коллега зачем-то обнял меня, а после буквально вытолкнул из машины: — Иди-иди, а то вдруг что, вся машина твоей храбростью провоняет.

Стоило мне только выйти на улицу, как меня прошиб холод: как я уже сказала ранее, легкий плащ, несмотря на всю его красоту, не грел — скорее, наоборот. Я ежилась от холода, но даже не имела возможности сильнее закутать в этот треклятый плащ: слишком велик был риск «сбить» проводки прослушки, тогда хоть ори, хоть заорись — никто тебе не поможет.

— Алина Николаевна, не стойте на месте. Вы привлекаете к себе внимание, — голос Соколова буквально залился мне в ухо.

От того, что наушник был лишь в одном ухе, мне жутко было неудобно. Это как когда у тебя сломался один наушник, и ты от безысходности продолжаешь слушать музыку так. В одно ухо тебе льется музыка, а в другое — шум, гам, звуки людей. Ты постепенно теряешь смысл мелодии, погружаясь в реальность, а любимая песня все идет и идет…

— Передай лучше трубку, или что там у вас, Кузнецову. Мне так будет спокойнее.

— Говорите шепотом — вы привлекаете к себе внимание.

Я вздохнула и закатила глаза. Бурчание программиста меня раздражало. Оно было унылым, скучным, лишенным художественной изюминки. То ли дело бурчание Олега — через каждое слово оскорбление, да еще какое-нибудь художественно вывернутое, или же шутка или подкол.

А путь мне все же пришлось продолжить. Сначала до подъезда, проклиная и зиму, и плащ, и свою работу, затем — поднимаясь на третий этаж,

И тут меня вновь заколотило от страха. Черт возьми, когда я забирала вещи от Журавлева — я не испытывала такого, хотя на тот момент мне это казалось самым мерзким и отвратительным чувством, которое я испытывала когда-либо. Как же я тогда ошибалась… Лучше бы оно и правда было самым ужасным…

Стены подъезда Троянова были исписаны вдоль и поперек. Начиная от оскорблений «Ленки из седьмой» и фразочками вроде «Здесь был Вася», заканчивая целыми предложениями из классики. Интеллигенция прямо. Несут культуру в массы. Читала я эти надписи не то от скуки, не то чтобы справиться с волнением. Как ни странно, это помогало. И даже в некотором смысле действовало успокаивающе: приятно осознавать, что ты ни один такой дебил на белом свете.

— Ты не нервничай, — неожиданно послышался голос Кузнецова. — Мы с Соколовым тебя слышим и, если что, примем твою исповедь и споем по тебе литургию. Да, Виталик?

— Не забудь черную ленточку мне на фотографию найти, — попыталась отшутиться я. Получилось это, правда, довольно-таки громко: все время забываю о том, что нужно говорить шепотом, а то выглядит это как разговор с самим собой, что ну уж очень подозрительно.

В руках я комкала небольшую зеленую бумажку, на которой был написан адрес. Кузнецов, обозвав меня беспамятным одноклеточным, самолично записал адрес Павла, при этом старательно выводя каждую буковку: «А то у тебя мозгов не хватит разобрать мой почти каллиграфический почерк». За это я была ему очень благодарна, так как, перенервничав, я забыла нужный мне адрес.

Найти нужную дверь не составило труда. Номера квартир сейчас есть на девяносто процентах дверях. Имелся такой и на двери Паши: небольшие цифры из желтого пластика. Сама дверь была металлическая, графитного цвета. Справа имелся и звонок. Все как у людей.

Выдохнув, я нажала на кнопку звонка. Раздалось классическое «Дзынь-дзынь», после чего по ту сторону двери послышались шаги. Он все же дома… Вот черт… В последний момент меня даже посетила мысль убежать, словно хулиган, но было уже поздно отступать.

— Алина Николаевна? — он опешил. Явно не ожидал меня увидеть. Особенно если учитывать, что адрес свой он мне не давал.

— Да… Паш, мне кое-что нужно выяснить у тебя. Мы с Олегом не смогли до тебя дозвониться. Только, может, позволишь мне для начала войти? Я сегодня одета не по погоде…

Олег прыснул. Я едва не отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

— Да-да, конечно, проходите, Алина Николаевна. Я сделаю вам чай. Давайте я помогу снять вам пальто?

— Нет-нет, не стоит. Я так замерзла, что мне кажется, что если я его сниму, то тут же окоченею, — я уже представила его выражение лица, если бы он снял с меня плащ и увидел бы, что скрыто под ним. Еще решил бы, что я террористка и пришла его подрывать. — И сделай, пожалуйста, мне одолжение. Не называй меня на «Вы». Мы с тобой ровесники, вроде. Да и мне двадцать три всего…

— Мне двадцать один. Но, думаю, после двадцати разница в два года является ничтожной. Можете… Можешь не разуваться. У меня все равно не особо чисто. Да и вряд ли будет чисто когда-либо, — сказав это, Троянов ушел на кухню.

В коридор тут же выбежал Цезарь. Огромная кавказская овчарка приветливо помахала мне хвостом, обнюхивая меня со всех сторон.

— Все в порядке, я у него в квартире, — шепотом произнесла я, присев, чтобы погладить Цезаря, а заодно проверить наличие ошейника.

— Молодец, теперь проверь, есть ли у собаки ошейник.

— Сейчас, — я потрепала пса по холке, внимательно изучая взглядом и на ощупь собачью шею. Но ошейника мною так и не было обнаружено. — Его нет.

— Спроси у Троянова, может, он его снял. Просто так кидаться обвинениями… Сама знаешь, чем это чревато…

— Ты чего там зависла? — вспомнишь лучик — вот и солнышко. Павел выглянул в коридор, очевидно, ища меня. Правую руку он отчего-то держал за спиной. — Проходи на кухню, я чайник уже поставил.

— Я тут Цезаря твоего глажу. Не могу пройти мимо собаки, не погладив ее. Кстати, почему он у тебя без ошейника? Я своему ошейник никогда не снимала…

— Да вот, потерял он его где-то… Там же, помнишь, какая проблема была: он порвать его где-то умудрился, я ошейник проволокой скрепил, потому что было лень новый купить. А Цезарь его на днях потерял. Вот теперь и ходит без ошейника.

— Алина, уходи оттуда! — прошипел мне Кузнецов.

Я растерялась. Неужели мои предположения были верны? И Троянов и есть террорист местного розлива? Что же делать, что же делать… Я готова была метаться из стороны в сторону, не зная руководство к дальнейшим действиям. Хоть Кузнецов и сказал уходить, но это выглядело бы слишком подозрительным и могло бы навлечь на меня большие беды, но никакие «большие беды» не стоили моей жизни! Пусть и короткой и такой никчемной!

— Ты знаешь, я, пожалуй, пойду… — я начала медленно пятиться к двери. — Я уже согрелась, да и Олег волноваться будет… А ты нам потом все расскажешь… Время терпит… — я уже чувствовала под лопатками железную поверхность двери и пыталась нащупать дверную ручку.

— Никуда ты не пойдешь, — он медленно вывел руку из-за спины. В руке у него был зажат пистолет.

Послышался щелчок: Паша снял его с предохранителя. Сейчас ствол был наставлен на меня. Чисто теоретически, я могла бы открыть дверь и выскочить в подъезд, но все это действие нужно производить чуть ли не со сверхзвуковой скоростью, чтобы он не успел выстрелить в меня, а потом еще и добить контрольным выстрелом. А так, если я буду подчиняться ему, то Олег обязательно что-нибудь предпримет, чтобы спасти меня. Тем более, сейчас, когда стало понятно, что он виновен. Иначе не стал бы он наставлять на меня оружие… Боится — значит, виновен. Это как аксиома.

— Черт возьми, Алина, что у вас там происходит?! — Кузнецов повысил голос, задав вопрос.

Хотела бы я сама знать, что здесь, черт возьми, происходит…

Ноги словно стали ватными, в горле пересохло, а в голове был абсолютный туман. Когда на тебя наставлен пистолет, тебе не до философских мыслей. Ты либо хочешь взвыть о пощаде, либо хочешь упасть от страха в обморок. Третьего не дано.

— Убери, пожалуйста, пистолет, — попросила я, стараясь справиться с дрожью в голосе. — Я обещаю, что я никуда не убегу.

— Нет! Все вы так говорите, а потом уходите! Пока на вас не наставишь оружие, вы не становитесь покорными! — Троянов сорвался на крик.

Спокойный и хладнокровный до недавнего времени парень сейчас напоминал мне настоящего психопата. Глаза его покраснели, руки дрожали, да и сам он срывался едва ли не на дискант.

— Постарайся не повышать голоса и не реветь. И вообще не выражать каких-либо эмоций. Этот парень явно псих. Мы уже вызвали группу захвата, — произнес Олег. Вот только от его слов мне нисколько не легче.

— Иди на кухню. Живо! — приказал он, буравя меня взглядом своих ореховых глаз.

Я покорно пошла в сторону кухни. Шла я медленно, чтобы лишний раз не спровоцировать его. Люди с нездоровой психикой не любят резких движений, поэтому нужно быть предельно осторожной.

— Садись на стул, — вновь отдал приказ он.

Я села, а Троянов сел напротив меня. Я смотрела ему прямо в глаза, в которых пылал огонек ненависти и безумия. Этот огонь отбрасывал искры, которые застывали темными крапинками у края радужной оболочки.

— Я вообще-то знаю, зачем ты пришла... — он неожиданно рассмеялся. Правда на здоровый смех это походило мало, скорее, на нечто внезапно вырвавшееся из груди, истерическое и в то же время бессильное. — Вы догадались, что это я их подорвал. Я осознал, что меня найдут, когда Цезарь вернулся без ошейника. И, конечно же, хорошо помнил, как ты уколола палец об него. Кузнецов... он так внимателен к подобным мелочам... Я понял, что ко мне рано или поздно подъедет черная «Волга»*, поэтому подготовился заранее. Но кто же знал, что этот трус придет не сам. Побоялся марать ручки... Послал ко мне девушку... Такую красивую девушку... С тобой и говорить вроде бы надо иначе. Хотя, признаюсь, я ожидал от тебя эмоций — ну там плача, истерик, ждал мольбы и просьб отпустить. А ты стойкая, я бы даже сказал — сильная. Неудивительно, что Кузнецов тебя ценит как сотрудника. Мне лишь одно непонятно — как ты еще не устала от всего этого? Почему ты до сих пор не написала рапорт об увольнении? Тебя держат какие-то моральные принципы? Или что? — он не переставал смотреть мне в глаза.

Я ежилась от его взгляда. Уж больно он был глубокий и пронизывал аж до костей. Я сейчас готова была даже душу продать, лишь бы не чувствовать его на себе.

— Лучше ответь ему, — произнес Олег. В этот раз он говорил непривычно тихо, словно был расстроен. Это было очень не похоже на него: Олег редко говорил тихо.

— Да, — сказала я. — Я ненавижу преступников. И хочу, чтобы они все сидели за решеткой.

Троянов усмехнулся и зачем-то погладил ствол.

— Когда-то и я таким был… Несмотря на то, что я на два года младше тебя, процесс… мм… взросления у меня начался несколько раньше. А началось все с детского дома. Если ты не знаешь, я сирота. Мать свою никогда не видел, она отказалась от меня сразу после моего рождения. Найти она меня никогда не пыталась, впрочем, как и я ее. Я ее не виню, бог ей судья. В сиротском доме у нас была одна нянечка… К сожалению, я уже не помню ее имени. Помню, что она практически всегда носила черное, а на голове у нее был платок, из-под которого иногда выбивалась седая прядь волос. Она была доброй… Не кричала ни на кого, как другие… В руках у нее большую часть времени были четки. Она их перебирала, что-то бормоча себе под нос. Естественно, многие детишки хотели тоже поиграть с четками, но она им не разрешала. Но когда об этом попросил ее я — четки сразу же перекочевали ко мне в руки. Нянечка рассказывала мне про бога: что он милостив к тем, кто соблюдает его заповеди и жестоко наказывает тех, кто их нарушает. Она рассказывала мне о добре и зле, что можно совершать, а чего нельзя делать ни в коем случае.

Когда мне исполнилось шесть, меня перевели в интернат. Дети там были очень жестокими… Они били меня, всячески издевались… Воспитателям было плевать на все это. Пожалуй, им было бы плевать, даже если меня убили бы. Хотя, думаю, они были бы рады — минус один голодный рот. Каждый день я молился и спрашивал у бога: почему он не покарал этих мерзких детей, которые так издеваются надо мной? Почему они остаются безнаказанными?! И тогда ко мне пришло осознание, что бог этого просто не видит! Мир настолько огромен, что одному за ним очень сложно уследить. Поэтому я решил, что стану помощником бога. И буду помогать ему, наказывая виновных. В тот же день я побил одного из мальчишек, что издевался надо мной. По сути, я ничем не отличался от него в те моменты, когда он бил меня. Только он грешил, а я совершал благое дело, ведь я помогал богу.

Тогда же я решил, что когда вырасту, то пойду работать в милицию, чтобы наказывать преступников и защищать мирных граждан. Увы, следователем мне стать так и не удалось, зато, благодаря званию сироты, я смог окончить курсы для кинологов. Потом я, конечно, попытался поступить в вуз, но у меня ничего не вышло.

Зато тогда я познакомился с Сонечкой… Милой, как тогда мне показалось, девочкой. Голос у нее был мягкий, с переливами, словно серебряный. И фамилия была говорящая — Серебрянская. Она тоже подавала документы в университет, но, в отличие от меня, ей удалось поступить. Мы с Сонечкой начали общаться, даже подружились. А со временем я понял, что она мне нравится. Однажды вечером я позвал ее на свидание. Встречу назначил на улице. Мы с ней просто гуляли, разговаривали обо всем на свете. А затем я рассказал ей о своих чувствах… А она отвергла их! — он повысил голос, перейдя чуть ли не на крик. — Она сказала, что я ей не нужен! Что ей вообще никто не нужен! Наглая, тщеславная девчонка… Самый чудесный и светлый человек, как мне тогда казалась, предал меня. Буквально наплевал в душу, вытер рот и улыбнулся, как ни в чем не бывало. Это был для меня самый настоящий удар. Я не смог выдержать этого. Я достал из кармана нож, который носил с собой везде и всюду еще со времен интерната, и перерезал ей горло. Сонечка стала первой грешницей в моей коллекции. И имя ей — тщеславие.

Придя домой, я отбил нюх у Цезаря с помощью молотого перца и хлорки. Я знал, что как только обнаружат труп, нас вызовут на дело, поэтому не хотел, чтобы Цезарь учуял след. Меня бы посадили, а помощнику бога не место в тюрьме.

Все было бы хорошо, если бы меня не застукали. Поэтому я и оставил Сонечку лежать там, в подворотне. Так еще и застукал не абы кто, а скандальный владелец единственного в городе гей-клуба! О его скандальности ходили легенды. Он был очень вспыльчив, вспыхивал от любой ерунды. Это был отличный экспонат для моей коллекции — гнев.

Я наведался к нему в гости. Этот придурок даже видеть меня не захотел, молча указал на дверь. Его я заколол ножом. Он пытался отбиваться, орал, кричал, оставил мне синяк на руке… Даже полез в ящик стола за пистолетом… Но не успел. Несколько ударов в живот — и он согнулся пополам, забыв думать о чем-то другом, кроме как о собственной шкуре. Я добил его так же ударами в брюхо. Затем забрал из ящика его стола пистолет — он мне пригодится.

На шум в комнату, а вернее будет сказать — в кабинет, вбежала его жена. Она кричала, верещала, размахивала руками. Я не смог убить ее сразу. Она ведь не была ни в чем виновата, просто оказалась не в том месте не в то время. Но то, как вызывающе она была одета… Этот короткий шелковый халатик, не прикрывающий ничего… И это явно было не для мужа — я сам видел, что у него на столе было полным-полно разбросанных фотографий с обнаженными мужчинами. И я застрелил ее. Я стрелял впервые в жизни, но у меня это получилось отлично. Видимо, Господь решил мне помочь. Мне не нужны были ни грешники, ни свидетели. Так я помог избавиться богу и от похоти.

Чтобы не вызвать подозрений по поводу того, что Цезарь не обнаружил никаких следов, я разбил духи этой блудницы.

А я тем временем входил во вкус. Я знал, что бог видит мои старания и с радостью принимает помощь. Я услышал, что в доме престарелых хозяин обирает стариков, забирая у них пенсию, а взамен не предоставляет им ничего. Я направился туда. Но с владельцем мне так и не удалось поговорить: я стал свидетелем ссоры проститутки и ее сутенера, как мне удалось узнать позже.

До жути гордая девица, которая, не смотря на свою «профессию», задирает нос аж до звезд и такой же до жути жадный парень, стремящийся загрести себе как можно денег. Хороша парочка, что уж тут сказать. Они стоят друг друга. Они ссорились на почве денег. Ему их не хватало, а она, загордившись, ответила, что она сама вольна выбирать, когда и как ей работать. Я не смог долго смотреть и слушать это — застрелил обоих. Первым выстрелом я хотел прихлопнуть его, но вот что странно: девица успела прикрыть его собой. Следующим выстрелом я добил уже парня. Гибель этой девушки заставила меня задуматься. Я понял, что в нашем жестоком мире ещё остались такие чувства, как взаимоуважение, мораль и, наконец, любовь... Иначе она бы не стала прикрывать своим телом от пули того, кто минуту назад отвесил ей пощечин, а потом оттягал за волосы. Есть все же такое в вас, женщинах, что заставляет вас любить тех, кто над вами издевается.

В тот день я закупился алкоголем и пролежал в холодной постели весь день, прогуляв работу, под тихое поскуливание Цезаря... Знаешь, у меня никогда не было девушки. Никогда не находилось той, что приняла бы меня таким, каким я был — чуть грустным, но искренним, незаметным, тихим, но преданным. Как пес. Вот мне и нашлось место среди собак. Может дело в моей внешности, может характере, может в отсутствии харизмы и нежелании обращать на себя внимание... Но девушки всегда видели во мне лишь сухого безэмоционального неудачника. Я лежал в чертовой постели и сверлил потолок, понимая, что ни одна из них не подарит мне свою любовь просто потому, что я ее не заслуживаю, я, обычная тень в серой массе, и не одна из них никогда не будет любить меня настолько, чтоб жертвовать ради какого-то простачка-кинолога своей жизнью. А я был готов на многое, я ненавижу свои привязанности, ненавижу тех, к кому эти привязанности питаю, они мешают мне, мешают быть тем, кто я есть, заставляют с каждым разом натыкаться на одни и те же грабли, вместо того, чтоб оставить в покое! Да, наверное, мне и вправду этого хочется... Покоя...

А моя коллекция не переставала пополняться. Вскоре я узнал от Кузнецова о том, что вам удалось арестовать кладбищенского убийцу. Я сразу же навострил уши: знал, что вы больше двух суток не сможете продержать его за решетку, а значит, как только он окажется на свободе, я буду волен делать с ним все, что захочу. Так и произошло. Я перерезал ему горло прямо за углом вашего отделения. Этим я хотел показать вашу ничтожность. Вы не видите убийцу, даже когда он совсем рядом, не говоря уже об отдаленных участках города. Зато я вижу грешников везде. Ведь ты знаешь, что я не простой убийца. Его грехи были очень тяжкими — убийства, черная магия… Но они не подходили ни под один смертный грех. Поэтому я решил назвать его унынием. По сути, я был прав. Ведь, насколько мне известно, он слишком долго горевал из-за погибшей от передоза девчонки…

Вышеупомянутого владельца дома престарелых я убил на кладбище. Старушки мне рассказали, что он зачем-то каждую пятницу ходит туда. С ним я не особо церемонился: несколько раз ударил головой о крест и оттащил в сторону. Это был алчность. Эта тварь была не достойна жить, так как он обирал тех, чья жизнь уже подходила к концу и кто со дня на день готов был отдать душу богу. Так же, как он не почитал этих стариков, он не почитал и своих мать и отца. А это самое худшее, что можно представить. Уж мне-то, как сироте, об этом не знать.

Ну, и что касается теракта… Этих людей сгубило чревоугодие. Но нет, не тот голод, о котором мы привыкли думать. Этот голод гораздо хуже, чем то, что мы испытываем, не поев. Этот голод по смертям и крови, голод по зрелищам. Таким способом я избавился не только от изголодавшихся, но и от вероотступников: они ведь проводили самосуд над сатанистами… Теми, кто отрекся от истинной веры, выбрав себе в боги козла! О самосуде я знал заранее: лично был знаком с одним из его участников. Сделать бомбу не составило труда — по физике и химии в интернате я имел «пять», к тому же, доступ в Интернет имелся. Цезарь же был давно обучен, поэтому сумку с бомбой донести до нужного места и оставить там он мог.

Мой план был чудесным, но... да, этот чертов ошейник! Я так долго был помощником бога, что не заметил страшного греха, отравляющего изнутри мою душу и приносящего, как ни странно, блаженное спокойствие. Да, это была лень, грех невидимый, но беспощадный, подтачиваемый изнутри, и замечаешь его уже слишком поздно. Лень ведет к бездействию, бездействие к унынию, уныние — к депрессии... Но все же я должен закончить свою миссию на земле, — Павел резко приставил дуло пистолета к виску. - Грех должен быть искоренен, да и помощнику бога, как и уличному псу, не место в неволе, — Троянов рассмеялся, но в этот раз голос его был хриплым и надрывным. — Помолись за мою душу, Алина. Мой бог меня уже ждет.

Я хотела было рвануться с места и выхватить у него пистолет, не позволив совершить самоубийство, но руки меня не слушались: я не могла даже пошевелить пальцем. Да и стоило ли на самом деле не дать ему погибнуть? Ведь он сам понимал, что собой представляет, и ему было очень тяжело жить с этим.

Паша в последний раз посмотрел мне в глаза. В этот раз у него в глазах я увидела не гнев, не безумие, а… горечь? И пустоту, разъедающую нутро. А еще боль, от которой хотелось выть по-волчьи, разрывая грудь и сжимая в безжизненных пальцах остатки рассыпающегося в песок засохшего сердца одинокого и всеми покинутого человека...

Он нажал на спусковой крючок и в следующий миг по небольшой кухне разлетелись кровавые ошметки и куски его черепа.
Примечание к части

* В годы массовых репрессий органами НКВД активное использовались легковые автомобили Горьковского автозавода «ГАЗ-М-1» («эмка»). Почти всё время выпуска «эмки» в целях экономии красились в чёрный цвет, что подчёркивало зловещий образ автомобиля, созданный на основе панического страха перед репрессиями. Позже негативное восприятие «эмки» как символа репрессий перешло и на сменивших её в ведомственных гаражах «Победу», «Волгу», «BMW» и «Mercedes».
Часть 45

Я почувствовала, как к моему горлу подкатывает тошнота. Мертвое тело Павла упало на пол, пачкая кухонный пол алой вязкой жидкостью. Где-то в коридоре жалобно и протяжно выл Цезарь. Сильно воняло кровью.

К моему превеликому стыду, меня вывернуло. Прямо на месте преступления, словно желторотую стажерку.

— Алина, что там у вас? — голос Олега доносился словно через вату.

— Он мертв, — с трудом выговорила я.

Откуда-то из коридора послышался шум, будто кто-то долбился в дверь. Неужели они все же решили спасти… меня?.. Почему именно сейчас?.. Произойди это минутой ранее, все могло бы выйти иначе… Иначе…

— Алина, где ты?! — мне было непонятно, откуда этот звук — из наушника или из коридора. Впрочем, это было неважно. По крайней мере, сейчас.

— Я здесь, — отозвалась я и попыталась встать на ноги, но они меня не слушались: колени дрожали и я, не удержавшись, осела на стул.

Через несколько секунд на маленькую кухоньку ввалилась группа захвата: шесть широкоплечих и рослых ОМОНовцев, едва пролезавших в дверь, в масках, закрывающих лица и с автоматами на плечах. Где-то среди них семенил Олег, казавшийся на их фоне щуплым подростком.

— Уже некого арестовывать, — произнесла я, указав взглядом на труп. Мой собственный голос был каким-то странным, я его даже не смогла узнать сначала… — Я не смогла это предотвратить… Не смогла… — неожиданно для самой себя, я разрыдалась, вытирая ладонями слезы, бегущие по щекам, одновременно размазывая косметику.

— Вызовите труповозку, — Кузнецов отдал приказ, прорываясь через плотное кольцо ОМОНовцев. — И «скорую».

Слезы все еще непрерывным потоком текли по моему лицу. Внутри все дрожало, словно от холода. Кузнецов, подойдя ко мне, легонько похлопал меня по щекам.

— Ну-ну… Успокойся… Все позади…

Но его слова не особо воодушевляли. Какое ему, черт возьми, дело?! Это я видела собственными глазами смерть, я! Я не могла ничего предотвратить! Я! А не он! Ему сейчас легко говорить… Он ничего не видел…

— Я ничего не смогла сделать… Он погиб по моей вине…

—Он так или иначе сделал бы задуманное, тебе не удалось бы его отговорить. Так еще и тебя бы на тот свет за компанию забрал бы. Все хорошо. Я рядом.

Я сделала очередную попытку встать, но ноги подкосились, и я непременно упала бы, если бы Олег не подхватил меня.

— Вашу мать, я же попросил вызвать «скорую»! Неужели так трудно это сделать?! Или вы, дебилы, только со второго раза все понимаете?! — он повысил голос, обращаясь уже к группе захвата.

— Не надо «скорой»… Я в порядке… Просто устала… И перенервничала…

Кузнецов не стал со мной спорить, поэтому приказ о вызове «скорой помощи» все же отменил.

Я уткнулась носом ему в плечо, тяжело дыша и пытаясь прекратить реветь. Олег не ругался, как он обычно делал, если я позволяла себе проявить хотя бы жалкое подобие эмоций, лишь слегка придерживал меня, чтобы я не упала.

— Вызывайте труповозку и судмедэксперта. И поживее. Почему вам все приказы нужно отдавать трижды?! — он едва не рявкнул. Я непроизвольно вздрогнула, хоть это и было адресовано не мне. — Алина, тебе, может, спуститься вниз, в машину? Вижу же, что ты не можешь здесь находиться больше… Не волнуйся, мы без тебя справимся.

— Угу… Я не хочу здесь больше быть… — лишь подтвердила я, цепляясь пальцами за ткань его пуховика.

— Олег Дмитриевич, здесь собака! — неожиданно крикнул один из ОМОНовцев, пытаясь за загривок затащить Цезаря на кухню. — Что с ней делать? Может, выкинуть ее на улицу?

— Я тебя сейчас самого выкину! Этот пес в полиции побольше твоего, таких повидал, что тебе в страшном сне не приснится! Оставь Цезаря в покое, я его к себе заберу. Я, надеюсь, что если мы с Алиной Николаевной оставим вас на пять минут, то вы ничего не учудите. Мы только в машину и обратно.

Олег поднял меня на руки. Я этого никак не ожидала, и в любой другой ситуации бы вскрикнула, но сейчас я лишь крепче схватилась за ткань его куртки, даже не сделав жалобных попыток сопротивляться.

— Обещай только, что не будешь выдираться, а то ведь могу и уронить случайно, — он попытался улыбнуться, но вышло как-то вяло, скорее даже пугающе.

Не знаю, какие усилия пришлось приложить Кузнецову, чтобы спуститься по лестнице вместе с этакой тушей на руках. Правда, он все же ненадолго поставил меня на землю, когда открывал машину.

— Можешь лечь на заднее сидение. Только не забудь разуться, все же обивку жалко, ее тяжело отмыть. Стой, я помогу тебе снять прослушку, — он начал расстегивать пуговицы на моем плаще.

Мгновенно стало холодно. Плащ и без того легкий, надет явно не по погоде, так еще и расстегивать его…

— Ты вся дрожишь… — Олег наконец избавил меня от надоевших проводков, выпутывая меня из них, как из паутины.

— Как я рада избавиться от нее…

Он усмехнулся. Видимо, понял меня. А затем зачем-то снял с себя куртку и накинул ее мне на плечи.

— Отогревайся. Я постараюсь поскорее вернуться и отвезти тебя домой. И не волнуйся больше. Все позади.

Я обняла его. Понятия не имею, что мною руководило тогда. Может, страх пережитого до сих пор не хотел отпускать, все крепче и крепче захватывая меня в свои холодные объятия. Я никогда не была сторонницей нежностей, даже своего бывшего мужа, когда он еще был просто моим ухажером Антошкой, я не могла взять за руку. Едва ли не переступая себя, я позволила ему просто дотронуться до меня, не говоря уже о чем-то более близком.

— Спасибо тебе… За все…

— Если что — звони, я приду. Ты молодец. Я горжусь тобой.

Он отдал мне ключи от машины и приказал ждать его, после чего ушел. Я поудобнее улеглась на заднем сидении. Глаза нещадно болели, как у студента перед сессией, веки словно налились свинцом. Через несколько минут я уже отрубилась.

* * *


Очнулась я, или, вернее будет сказать — проснулась, в собственной постели. Голова раскалывалась, словно мои тараканы освоили игру на ударных. За окном было темно; непонятно было, ночь сейчас, раннее утро или поздний вечер.

Сколько я проспала? Хотела посмотреть время, а телефона поблизости не оказалось, хотя я всегда кладу его рядом с собой, на прикроватную тумбочку. Мало ли что… Все же работа у меня не самая спокойная. Ни раз ведь было, что выдергивали меня среди ночи прямо из теплой постельки.

Может, мне все приснилось? И это был очередной ночной кошмар, один из многих? На мне даже одежда другая: спортивный костюм, который я ношу дома. А я отчетливо помню, что засыпала я в джинсах и свитере.

Точно! Я вчера пришла с работы уставшая, как собака, переоделась, решила немного полежать и заснула! А от усталости подобная ерунда и приснилась. Даже легко проверить, был ли это сон или реальность. Если это было на самом деле, то на моем плаще будет чужая кровь. Он не мог застрелиться, находясь прямо перед моим носом, и при этом не испачкав меня кровью.

Подскочив с кровати, я едва ли не бегом подбежала к шкафу и включила свет. Злополучного плаща там не оказалось. Точно, я ведь даже не доставала его из сумки, когда переехала от Антона. Сначала разбирать вещи мне было лень, потом некогда. Значит это сон, сон…

Я истерически рассмеялась, словно сумасшедшая. Сон, сон, просто сон! Никогда я не чувствовала себя такой счастливой! Я рассмеялась громче. Пусть я разбужу всех, мне плевать! Это сон! Лишь сон!

— Алина, что случилось? — в комнату заглянула мама. К моему счастью, заспанной она не выглядела, иначе отгребла бы я по самое «не хочу».

— Это сон! Это был сон! — я подбежала к ней и обняла.

Маму я в последний раз обнимала еще в детстве, она не любила эти «нежности телячьи». А тут она просто опешила, не успев ничего сказать.

— Этого не было! Я просто спала! Не было никакого подозреваемого, исповеди, его самоубийства! — я продолжила смеяться, не в силах успокоиться. Весь тот страх, вся та боль, полученная во сне, сейчас просто выходили со смехом. Все хорошо… Сейчас это смешно, хоть тогда и было страшно.

Но холодный и слегка жалостливый взгляд матери заставил меня остановиться. Она смотрела так, словно все знала, а может, знала и побольше моего. И от этого мне становилось не по себе.

— Алина… — тихо произнесла она. На маму это было непохоже. Обычно она говорила твердо и уверенно. Внутри у меня все похолодело. — Это был не сон.

Я закричала. Громко и протяжно, словно раненый зверь. Крик вырывался из глотки против моей воли, и я не могла это контролировать. Плевать, что подумают соседи, возможно разбуженные моим криком. Плевать на все!

— Алина, что с тобой?! — мама не на шутку заволновалась. За меня. Я никогда за ней такого не наблюдала, по крайней мере, в моем присутствии, а тут…

Я встрепенулась. Крик уже перерос в хрип. Нет, нет! Это не может быть не сном! Я вновь сплю! Сейчас я ущипну себя и проснусь!

Но проснуться не вышло. Сколько я не щипала свою несчастную руку, отчего кожа уже покраснела, ничего не произошло. Я не поверю в то, что это было на самом деле, пока не увижу кровь на собственном плаще. Он, наверное, висит в коридоре на вешалке, раз уж это «не сон».

Я выбежала в коридор. Мой плащ и правда висел на вешалке в прихожей, вот только бурых пятен на нем не было. Она мне нарвала! Это все же был сон!

Буквально сорвав верхнюю одежду с вешалки, я принялась разглядывать светлую ткань. На рукаве было замытое, едва заметное пятно. На плечах тоже имелись красноватые разводы.

Все же не соврала…

Я осела на холодный пол и заплакала, сжимая в руках ткань плаща.

* * *


— Олег привез тебя несколько часов назад. Ты спала, и он принес тебя на руках. Сказал, что ты заснула в машине. Он мне все рассказал, — я слушала мать в пол-уха, грея руки о чашку с так нелюбимым мною чаем.

Внутренности все еще дрожали, а у глаз чувствовалась влага. Я ведь до последнего надеялась, что всего этого не было… Что это лишь сон… Глупый и дурацкий сон, которому нет ни начала, ни конца.

— Он сказал, что я могу тобой гордиться, — мама явно произнесла это не без гордости, уж прошу прошения за тавтологию.

Я едва не усмехнулась. Сейчас, когда убийца мертв, мною можно гордиться. А в процессе расследования, когда меня могли поднять среди ночи и вызвать на работу или же когда я засиживалась допоздна на своей «обожаемой» работе — все было не так. Хотя мама изначально не хотела, чтобы я работала следователем, так что ничего удивительного, что все непосредственные результаты, вытекающие из моей работы, ей не по душе. Но гордости за себя я никак не ожидала.

— Мама, где мой телефон? Я точно помню, что он был со мной… Олег не отдавал его тебе?

— Посмотри в сумке. Он оставил ее у порога.

Со скоростью горной лани я метнулась к порогу, едва не запнувшись о свою же сумку. Вот она, родименькая. Надеюсь, что телефон нигде в машине у Олега не выпал, а то потом проблем не оберешься.

Причем проблема не в том, что я временно остаюсь без связи. В крайнем случае, возьму у мамы (как бы смешно это не звучало) ее «кирпич». Просто Кузнецов, зная его характер, запросто мог залезть в мой телефон, прочитать сообщения и просмотреть фотографии, а потом, смеха ради, разослать всякую чепуху всем моим контактам. Такое было уже однажды, когда я была практиканткой. Больше повторять не особо хочется.

Мобильник лежал там же, где я его и положила: в боковом кармане. Это радует. Значит, ничьи наглые лапы до него не дотянулись.

Зарядки осталось всего двадцать процентов, о чем свидетельствовала надпись через весь экран. Но телефон работал, что уже радовало. Введя незатейливый графический ключ, я увидела, что мне не только пытались дозвониться, но и слали сообщения. Два пропущенных вызова от мамы, один от Олега и один от Вилора. Странно, что он мне решил позвонить… Попрощались мы с ним не очень хорошо, хоть в этом и не было моей вины. Нужно будет ему перезвонить.

Сообщений было всего два. И я уже догадываюсь, что оба они от мобильного оператора. Но, как оказалось, интуиция у меня была на уровне канализации. По одному от Олега и от Вилора. Поборов соблазн, я открыла первым сообщение Кузнецова. Все же там может быть что-то важное, особенно, если это касается работы. А сообщения Вилора принесут пользу разве что душе.

Кузнецов: Не могу до тебя дозвониться. Я выбил тебе выходной, можешь завтра не приходить. Отдыхай и высыпайся, но чтобы послезавтра в восемь утра была на работе. :)

Что ж, новость оказалась более чем приятной. После пережитого мне и правда был необходим хоть денек отдыха, но я не думала, что Олег с таким пониманием отнесется к этому. Ответив «спасибо», я крикнула матери:

— Мам, у меня завтра выходной! Я буду спать!

А после открыла сообщение от Литвинова-младшего.

Вилор: Нужно встретиться.

Я попыталась вспомнить нашу последнюю встречу. Архив, дело об убийстве его родителей, объятия, увидевший все Соколов и моя истерика. Вроде прошло чуть больше недели, а казалось, будто несколько лет позади. Закончилось все, как я уже сказала, не очень хорошо. Я просто испугалась людской молвы: что меня будут осуждать, в худшем случае — подведут под статью, а в лучшем — лишат любимой работы. Да-да, именно любимой! Какой бы трудной и опасной она не была, она все равно остается любимой. Все же злые языки страшнее пистолета.

Я быстро набрала ответ, заклацав ногтями по сенсорной клавиатуре: «Хорошо. Завтра. Я позвоню. Я соскучилась».

Подумав немного, я стерла последнее предложение. Какой бы я ни была на самом деле, необходимо держать марку. Я же не инфантильная пятнадцатилетняя дурочка. Это в жизни можно все.

Что ж, надеюсь, что теперь у меня будет гораздо больше свободного времени. Дело раскрыто. Наконец-то. Для меня это было первым серьезным делом и, надеюсь, последним. Я думала, что все так запутанно бывает только в кино... Но нет, жизнь преподнесла мне этакий «подарок».

Пашу немного жалко. Совсем еще молодой… был. Мог бы построить семью, завести детей. Но жажда справедливости в его крови оказалась сильнее. Жаль только, что он решил бороться этим таким способом. Он был неплохим человеком, просто в жизни не повезло. Не оказалось рядом той самой руки помощи, способной вытянуть буквально из пропасти.

Я не знаю, когда будут его похороны, да и будут ли они вообще. Вдруг его просто закопают, как бездомную собаку, а спустя несколько дней уже и забудут, где похоронили. Да и действительно, кто будет заниматься его похоронами? Родни у него нет, друзей, как я поняла, тоже. Коллеги, узнав о нем всю правду, пожелают его поскорее забыть. И лишь только Цезарь будет жалобно выть, вспоминая усопшего хозяина…

И пусть я не верю в бога, но все же я сяду на колени, сложив ладони, и попрошу, чтоб хоть кто-нибудь, кто услышит мою тихую молитву, позаботился о его заблудшей душе.
Часть 46

— Я не думал, что ты вообще согласишься встретиться, — сказал Вилор, носясь туда-сюда с чашками. Литвинов-младший пытался показать себя как гостеприимного хозяина, но оттого, что тот суетился, получалось это скорее забавно.

— Мне сегодня выходной дали, — ответила я, опустив ладони себе на колени, слегка поглаживая потертости на старых джинсах. — Видишь же, что я одета не для работы, — усмехнувшись, вытянула из вазочки конфету в ярко-зеленом фантике.

— Ты прекрасна в любой одежде, — парень налил в чашку кипяток из чайника, случайно расплескав часть воды по столу.

— А льстить нехорошо. Осторожнее, обожжешься, — улыбнувшись, я поднялась с неудобного стула и, подойдя к раковине, взяла оттуда тряпку.

Вилор хотел было остановить меня, но передумал, и даже отошел в сторону. Я принялась вытирать столешницу, краем глаза поглядывая на Литвинова. Он наблюдал за моими действиями, крутя в руках чашку с каким-то цветочным рисунком.

— Алин, тебе чай или кофе?

— Кофе, конечно. Я ненавижу чай, он на вкус как переваренная солома.

Парень усмехнулся, вернувшись к кухонному столу и доставая из шкафчика стеклянную банку с кофе.

— Ты знаешь, какая на вкус переваренная солома?

— Нет, лишь догадываюсь. К счастью, не довелось попробовать, — я попыталась отшутиться, но выглядело это вяло и неинтересно, как в «Кривом зеркале», которое так любит моя мама.

Литвинов-младший ничего мне не ответил, молча кинул в кипяток быстрорастворимый кофе. Я наблюдала за его действиями, как кот следит за мышью: внимательно, буквально пожирая взглядом. Вилора это ничуть не смущало, мне даже наоборот казалось, что ему это льстило.

— Так о чем ты хотел поговорить? — нарушила молчание я, забирая свой кофе и пододвигая к себе сахарницу.

— Ну, во-первых, я соскучился. Мы с тобой довольно-таки давно не виделись, две недели уже прошло, — начал он.

Я могла от удивления лишь открывать-закрывать рот, как рыба, выброшенная на сушу. Две недели! Две! Я со своей работой совсем потеряла счет дням: тут бы до завтра дожить, чтобы снова пойти на работу. Нет времени ни на дом, ни на семью, ни на любовь, ни на себя. Ты приходишь домой, выслушиваешь нагоняй от матери за столь позднее возвращение, проглатываешь ужин, не успев почувствовать вкуса, и идешь спать. Просыпаешься — и снова на работу. И все по кругу. Уходишь, когда еще темно, приходишь — когда уже темно. А мне бы просто так, средь бела дня, на солнце посмотреть.

Теперь мне понятно, почему бывший муж закатывал мне скандалы. Он хотел себе жену, хозяйку и хранительницу домашнего очага. А я с появлением этого маньяка жить стала на работе, и личная жизнь у меня была только с моим кабинетом. Он хотел приходить домой и видеть перед собой теплый ужин и красавицу-жену, а в итоге мы вдвоем ели консервы с быстрорастворимой лапшой, потому что на большее не хватало ни сил, ни времени. Поначалу Антон заказывал себе еду из ресторана, но вскоре ему надоело, что я не делаю ничего по дому. Сам же он говорил, что мыть-убирать — «не мужское занятие». Он даже предлагал мне уйти с работы и заниматься лишь домом, благо, средства позволяли. Но я отказалась. Сидеть дома, смотреть сериалы, жиреть и топтать мозги мужу — это не для меня.

Я хотела быть самодостаточной, а в итоге потеряла семью из-за этой работы. Хотя я даже не знаю, можно ли назвать это семьей…

Стоит вспомнить, как мы жили в последнее время. Без любви, только опираясь на привязанность и взаимоуважение.

— Алина, ты меня вообще слушаешь? — Вилор помахал ладонью перед моим носом.

— Да, прости, задумалась. Так о чем ты?

— Я прочитал дело моих родителей.

— Ты нашел там что-то важное для себя?

Он лишь мотнул головой.

— Хочешь, мы еще раз вместе посмотрим?

— Не стоит. Я изучил его вдоль и поперек, даже по диагонали читал. Так что это бесполезно. Лучше просто забери его, чтобы у тебя не было проблем.

Я кивнула. В этот момент мне было очень обидно за того маленького мальчика, коим когда-то был Вилор. Он видел убийство родителей собственными глазами, но так и не разглядел лицо убийцы. Ужасно знать, что жизнь твоих близких забрал кто-то, а ты даже не знаешь, кто это. Я знаю по себе.

Мой отец был военным. Когда мне было три года, его отправили служить в «горячую точку». Он не вернулся. Я его практически не помню, совсем маленькой ведь была — даже младше Вилора на тот момент, когда убили его родителей. Мама вновь вышла замуж спустя буквально полгода, так что я не страдала отсутствием отцовского внимания — отчим заменил мне папу.

Но куда бы я ни пошла, везде меня преследовало мерзкое чувство: быть может, именно те люди, которые меня окружают, виновны в его гибели. Быть может, этот старичок в автобусе отдал приказ идти в атаку, или этот мужчина, выгуливающий собаку, выстрелил в моего отца, или папа моей соседки по парте — его убийца. Было очень страшно оттого, что убийцей мог оказаться кто-то из близких тебе людей.

Возможно, кто-то и осудит мою мать за то, что так мало времени прошло с момента гибели ее мужа, а она уже вышла замуж. Как она сама говорит: «У меня на руках остался маленький ребенок, которого никак не вытянуть на мизерную зарплату. Тем более, в то время. Все же это были лихие девяностые». Отчим в то время был состоятельным человеком, но из-за сильного увлечения карьерой, к сорока годам он не был ни разу женат и детей не имел. Я же не имею никакого права их судить, несмотря на то, что я знаю, что они были вместе лишь по необходимости, не любя друг друга. Просто так нужно было.

— Я обещаю тебе, что мы найдем убийцу твоих родителей, — я нарушила повисшее напряженное молчание. — Только не разбирайся в этом сам, я тебя прошу. Это игрище взрослых людей, где идет борьба не на жизнь, а на смерть. Это может быть слишком опасно для тебя. Я знаю, что ты одержим местью, — в глазах у меня предательски защипало: то ли от жалости к Вилору, то ли от собственных внезапно нахлынувших воспоминаний, — и что сердце твое буквально разрывается на куски. Но не надо. Пока в этом мире у тебя есть люди, которые дорожат тобой — не делай им больно. Ты ведь не хочешь, чтобы они чувствовали то же, что чувствуешь ты?..

— А кому я нужен, Алина?! Дяде, который только будет рад, если я исчезну? Конечно, ведь тогда он приберет себе к рукам все, что должно перейти ко мне после моего совершеннолетия! У меня даже друзей нет! Единственный добрый и светлый человечек, кто так искренне любил меня, сейчас гниет в могиле! И я ничего не могу сделать, кроме как раз в неделю приносить ей живые цветы. У меня нет ни семьи, ни друзей. Осталась только любовь. Но и то, мне кажется, что и ты рано или поздно уйдешь. Никто не захочет любить меня, узнав меня таким, какой я есть!

Я резко поднялась со стула, едва не расплескав по столу кофе. Вилор был на грани истерики, даже глаза его покраснели. Я понимала его, как никто другой. У самой случаются такие моменты, когда кажется, что весь мир от тебя отвернулся, и никому ты не нужен. В таком случае помогало лишь одно: нежность. Что бы ни говорили психологи, это остается самым действенным методом.

Я обняла Вилора за плечи, прижимаясь к нему всем телом. Литвинов слегка опешил от моего действа, но, осмелев, положил руки мне на талию. Так бы мы и простояли целую вечность, не отлипая друг от друга.

Я нещадно повторялась, говоря ему не соваться в это дело. Без этих слов не обходилась ни одна наша встреча. Будь я героиней книги, писателя бы закидали тухлыми яйцами за тавтологию. Но иначе у меня просто не получалось. Его маленькое сердечко просто наполнялось жаждой мести и ненависти, и это грозилось вот-вот вылиться наружу. А этого никак нельзя было допустить, иначе эти чувства разольются по всему телу, и тогда случиться страшное. И был лишь один способ предотвратить это — затмить.

— Вилор… — выдохнула я, осторожно проводя рукой по его волосам. — Я люблю тебя.

Он не ответил ничего. Я лишь почувствовала, что он сильнее прижимает меня к себе. От этого по всему телу растекалось тепло. И становилось хорошо…

* * *


— Я, конечно, знал, что ты трудоголик, но чтобы настолько, — Олег поднял на меня взгляд и тут же уткнулся назад в ноутбук, высматривая там что-то и щурясь при этом.

— Тебе не угодишь, — я кинула сумку на свой стул и принялась расстегивать пальто, — то мало работаешь, то много.

— Просто я для тебя с таким трудом выбил выходной у начальства, а ты все равно приходишь на работу. За два часа до конца рабочего дня, правда, но не суть. И что же привело тебя в обитель злого дракона Олега Дмитриевича, прекрасная принцесса? — Кузнецов все же оторвался от своего лэптопа. — Неужели соскучилась?

— Да, безумно, особенно за тобой, — я переложила сумку на тумбочку, где хранились канцелярские принадлежности, а сама уселась на стул. — Ты снял все подозрения с Громовой?

— Официально их и не было. Разве что я в своем блокнотике красивым почерком в графе «подозреваемые» записал «Громова». Сейчас зачеркну, — Кузнецов полез в ящик стола за своим ежедневником в кожаном переплете.

Следователь всем говорил, что он необходим ему для работы, мол, он записывает туда необходимую ему информацию. Но я-то знала, что на самом деле «по работе» он исписал максимум три листочка, на остальных он просто рисовал, чтобы убить время, допрашивая нудных свидетелей, рассказывающих о том, что «Любка из шестой квартиры — шлюха».

— Ты ей хоть позвони, — произнесла я, внимательно наблюдая за действиями коллеги. — Обрадуй, что убийцу ее мужа нашли. Да не просто нашли, а даже ликвидировали. Преподнеси ей себя, как героя. Чтобы она в тебя уж точно влюбилась.

— Ревнуй молча, — он показал мне язык. А я еле сдержалась, чтобы не запустить в него чем-нибудь тяжелым.

— Я ее не ревную. Кстати, расскажи, к чему привели твои обхаживания ее?

— Да ни к чему не привели, по сути. Как ни крути, но я оказался слишком хорош для нее. А она слишком любит своего покойного мужа. Именно любит, а не любила. Ей нужно было лишь чье-то крепкое плечо, в которое можно поплакаться о гибели любимого, и это плечо она нашла во мне. Она успела рассказать мне все о нем, начиная с момента их знакомства и заканчивая его гибелью. Я думал, что это все притворство, фальшь, стыд, попытка запутать меня… Но после раскаяния Паши я понял, что она была искренна и на самом деле так сильно любила этого Велиара. Она терпела все его выходки: поздние возвращения домой, равнодушие к ней, даже измены с малолеткой ему прощала. Вот только он ее совсем не любил. Не то чувства затухли со временем, не то их и не было вовсе. На что же вы, женщины, только не готовы ради любви. Даже забыть о самоуважении. Такие, как она, способны любить до гроба. Пожалуй, ты не из таких девушек. Ты слишком высоко ценишь себя.

Я не стала ничего отвечать. Не знала, плохо это или хорошо — слишком высоко ценить себя. Но отчего-то мне было стыдно. Быть может, оттого, что я не смогу любить так же, как она — до безумия, когда свет клином сходится на одном человеке. На первое место я и, правда, всегда ставлю себя. В отношениях с любимым человеком, с семьей, с друзьями, с коллегами. Чертова эгоистка. Приспособившаяся к этому миру.

— Так зачем ты пришла, Алина? Я не верю в твое бескорыстие, что ты пришла на работу в выходной просто так. Выкладывай, что там у тебя.

Достав из сумки папку с уголовным делом, я подошла к столу Олега и, удобно разместившись на стуле для посетителей, положила директорий прямо перед его носом.

— Я, пожалуй, не буду у тебя спрашивать, где ты это взяла. Не буду напоминать, что это незаконно. У меня лишь один вопрос. Журавлева, и как это понимать?!

— Смотри, — я открыла папку на нужной странице.

Возвращаясь от Вилора, в общественном транспорте я от скуки начала читать уголовное дело. И была там одна деталь, зацепившая мой взгляд, в результате чего отправилась я не домой в теплую постельку, а на работу.

— Присмотрись внимательно сюда, — я ткнула пальцем в черно-белый фотоснимок. На первый взгляд, он ничем не примечателен: обычный шифоньер. — Видишь, здесь фотография? Качество, конечно, не ахти какое, но если присмотреться, можно кое-что разглядеть. Человек двенадцать молодых парней в военной форме, явно какой-то военный отряд.

— И что в этом странного? Многие продолжают общаться со своими армейскими друзьями, даже фотографии их могут на почетное место ставить.

Но я лишь отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

— Читай далее, — перелистнув страничку, повернула папку к себе и начала читать вслух. — Убитый Литвинов С.В. 1968 года рождения в 1986-1990 годах был офицером секретного военного отряда «ГРОБ», созданного для охраны государственной тайны. Следует отметить, что на сегодняшний день в живых остались лишь два офицера отряда — Еремин Л.Н. и брат погибшего, Литвинов К.В. Их местоположение неизвестно.

— Я помню это дело, — перебил меня Кузнецов. — Мне тогда было всего восемнадцать, я был студентом-первокурсником академии МВД. Это преступление тогда подняло на уши весь город, все искали жестокого убийцу, чтобы совершить самосуд над ним. Конечно, уважаемых людей города убили. Но милиция бездействовала. И теперь мне становится ясно, почему.

— Мне тоже. Видимо, кто-то сверху отдал приказ, что это дело нельзя раскрывать. Я не знаю, как ты, но во мне только большее любопытство разыгралось, поэтому я поеду к Литвинову-старшему и расспрошу его обо всем. Неизвестно, выпишут нам за раскрытие этого дела премию или, наоборот, отправят в увольнение, поэтому действовать лучше неофициально. Ты со мной?

— Думаю, меня никто не осудит, если я сегодня уйду с работы пораньше. Но учти, Журавлева — это только из-за моего уважения к тебе и твоему вчерашнему подвигу. Ну, а еще по причине моей природной пытливости. Собирайся, инфузория моя.
Часть 47

Олег в очередной раз нажал на кнопку дверного звонка, после чего раздалась протяжная трель. Следователь, тихо бормоча себе под нос ругательства, тяжело вздохнул.

— Странно, я ведь могу поклясться, что слышал шаги за дверью… — пробормотал он, продолжая измываться над звонком. На лбу Кузнецова залегла глубокая складка, которая образовывалась на его челе в минуты раздумий.

Я переминалась с ноги на ногу. Сложившаяся ситуация мне ой как не нравилась. Вилор сегодня сам сказал, что он не планирует покидать дом, так как ему необходимо готовиться к экзаменам. Даже дядя решил освободить его от работы на этот период и взял обязанности мальчика на себя. Все же из института Литвинову-младшему «вылететь» не хотелось — уж слишком большого труда ему стоило туда поступить, он сам рассказывал.

— Подожди, я позвоню Вилору, — сказав это, полезла в карман за мобильным телефоном.

Следователь удивленно изогнул бровь. В зеленых глазах читался вопрос. Проигнорировав Кузнецова, я принялась листать список контактов. Найдя нужный номер, я нажал на вызов. В трубке тут же раздались протяжные гудки.

— Стой! Слышишь? — Олег приложил ухо к входной двери дома, пытаясь прислушаться.

Наморщив лоб, последовала его примеру, прикладываясь ушной раковиной к холодной поверхности. Какая-то музыка… Такая мелодия стояла у Вилора на входящих вызовах! И тут мне стало не на шутку страшно.

Вилор, мальчик мой, что же случилось… Может, ему стало плохо? У него слабое сердце, любое волнение может оказаться последним… Я начала активно колотить кулаками по двери.

— Вилор, открой! Это я, Алина! Открой!

Но все мои усилия были тщетны. Тогда, не выдержав, я в сердцах нажала на ручку двери. Ко всеобщему удивлению, она поддалась. Мы с Олегом переглянулись. Опыт подсказывал, что ничего хорошего это не сулит. Какой разумный человек не будет запирать входную дверь дома? Когда опасный убийца только недавно был пойман… Обычно население еще несколько лет живет в страхе, запирая дома и квартиры на все замки.

Олег зашел внутрь, я зашла следом, прикрыв дверь. С виду ничего не вызывало подозрений: все выглядело точно так же, как и сегодня утром. Не разуваясь, я пошла вдоль по коридору, прямиком в комнату Вилора.

— Алина, ты куда? — Кузнецов так и застыл на пороге, не то пораженный, не то удивленный.

— Отстань, — я лишь отмахнулась от него. — Посмотри лучше в других комнатах.

— Что посмотреть? Алина!

Я не стала ему ничего отвечать. Не до него сейчас! Мысли в голове вились роем надоедливых и жужжащих пчел, но все они сводили к одному: что же с Вилором. Будь с ним все хорошо, не оставил бы дверь открытой, ответил бы на мой звонок! Он всегда отвечал мне… И каждый разговор начинал с того, как он рад слышать мой голос…

Глаза мерзко жгло. Я уже готова была завыть в голос от незнания. Неизвестность заставляла волноваться больше, накручивать себя, настраивать на плохое…

Только нажала на дверную ручку, как откуда-то из глубины комнаты послышался грохот. Толкнув дверь, я буквально залетела в комнату. Никого… И ничего тяжелого на полу, что могло бы вызвать такой сильный шум.

И тут мой взгляд упал на распахнутое настежь окно. Точно! Звуки доносились с улицы! Всего за несколько секунд я оказалась около окна и, облокотившись на раму, выглянула на улицу. Никому не нужный задний двор с голыми деревьями, потрескавшийся асфальт и фигура в черном, убегающая в сторону пустырей. На голове этой самой фигуры был капюшон, закрывающий голову и лицо, поэтому я не смогу опознать его. Невозможно даже определить, какого оно пола!

— Олег! — крикнула я, пятясь назад, но тут же запнулась о ковер и упала на пол.

Под руки попалась какая-то тряпка. Рубашка Вилора! Но… Но почему на ней бурые пятна?.. Глаза начало жечь еще сильнее, по щекам скатывались непрошенные слезы, отчего-то очень горячие.

Я взяла предмет одежды в руки. Олег, если узнает, что я улики лапаю — голову оторвет. Но сейчас мне было плевать. Еще теплая… В некоторых местах ткань была разрезана. Он ранен?.. Или еще хуже?.. Из горла сам собой вырвался крик. Я кричала до хрипоты, периодически прерываясь на всхлипы. Я утыкалась носом в ткань, вдыхая запах Литвинова, смешавшийся с запахом крови. Вилор… Миленький, что же с тобой случилось?.. Кто мог с тобой так поступить?.. Родной мой… Я ведь старалась тебя оберегать, пыталась тебя оградить ото всего… Неужели ты меня не послушался?..

Раздался звук пощечины, и щеку вмиг обожгло. Удар вывел меня из шокового состояния. Кузнецов склонился надо мной, положив одну ладонь мне на плечо.

— Олег… Он выпрыгнул из окна и побежал в сторону пустырей… А я на полу нашла это… — я протянула ему окровавленную рубашку.

— Кто выпрыгнул из окна? Литвинов? И чья это рубашка? — следователь сыпал меня вопросами, в ответ на которые мне хотелось только завыть вновь. Кузнецов взял меня за руку и рывком поднял на ноги.

— Это рубашка Вилора… Он ранен или того хуже. А кто сбежал, я не знаю. Я думаю, что это тот, кто сделал это…

— Подожди, не реви. Если бы Вилору было «еще хуже», где-то рядом лежало бы его окровавленное тело. Значит, он был лишь ранен, — даже не смотря на окровавленную рубашку, Олег кинул ее на кровать парня. — А что делает человек, когда он ранен в первую очередь? Учитывая, что он остается в сознании?

— Вызовет «Скорую» себе?

— Да, а до ее приезда он попытается оказать сам себе помощь. И для начала — смыть кровь. Соответственно, он будет там, где есть вода. На кухне я уже был, Вилора там нет. Значит, он будет разве что в ванной.

Я метнулась в сторону ванной комнаты. Дверь была чуть приоткрыта. Вилор… Потерпи немного, сейчас мы тебе поможем… Это моя вина… Я ушла, а не осталась с ним… Все только из-за меня…

В ванной моему взору предстало ужасное зрелище. Но Вилора там не было. Я даже не знаю, радовало меня это или, напротив, огорчало.

Дядя Вилора, Куприян Вячеславович, полностью одетый лежал в ванне. Вода была алого цвета. Я зажала рот руками, чтобы не закричать вновь. То, что мужчина мертв, не оставляло сомнений. К горлу подкатила тошнота.

Есть вещи, к которым невозможно привыкнуть, даже если они уже стали привычными, я бы даже сказала — будничными. Будучи студенткой, мне часто приходилось бывать в морге и видеть тела людей, умерших от разных причин. В большинстве случаев тела были искалечены. Редко кто умирал естественной смертью. И все равно на каждом вскрытии мне становилось дурно, как в первый раз. Даже когда в городе начались регулярные убийства, я не могла привыкнуть к виду мертвых изуродованных тел.

Следом за мной в ванную комнату заглянул и Олег. Я повернулась в его сторону. Он открыл рот и хотел было сказать что-то, но, увидев мертвое тело, плавающее в ванне, смог произнести лишь:

— Господи…

— Я не думаю, что это самоубийство, — произнесла я.

— Рад, что ты еще не лишена возможности соображать, — следователь усмехнулся и, отодвинув меня в сторону, подошел к мертвому телу. — Ему перерезали горло. Края у раны ровные. Значит, нож был остро заточен, и ранение наносили одним движением. Лежит он здесь около часа. Видишь, от воды кожа сморщилась.

Я заглянула в ванну. Лицо мужчины, уже изборожденное возрастными морщинами, было белесо-желтоватого цвета, на шее кожа была сморщена от длительного контакта с водой. В нос бил запах крови.

Олег положил руку на щеку покойного.

— Умер примерно так же, около часа назад.

Я попыталась перевести взгляд куда-то в сторону, но получилось смотреть разве что на воду, что приобрела красноватый оттенок. В воде плавали клочья волос, сгустки свернувшейся крови, какой-то мусор, похожий не то на песок, не то на землю. Мне вновь стало плохо. Зажав рот руками, я отвернулась от тела.

Олег положил руку мне на плечо, осторожно поглаживая его. Я делала глубокие вдохи, чтобы прийти в себя.

— Не бойся, он тебе уже ничего не сделает. Можешь повернуться. Заодно посмотри, может, я что-то упустил.

Угукнув, все же повернулась, хотя и была не в силах смотреть на это. Я пыталась смотреть лишь на лицо. От одного вида красной воды мне становилось дурно.

Мое же внимание привлекло то, что волосы трупа на виске испачканы кровью. Морщась от отвращения, я, прикасаясь кончиками пальцев к холодной коже, раздвинула ему волосы в этом месте. Так и есть, на виске была гематома от удара.

— Его оглушили сначала! — воскликнула я.

И правда, кто бы смог абсолютно спокойно перерезать горло высокому и крепкому мужчине, который, к тому же, служил в армии? Да не просто служил, а в каком-то секретном подразделении. Там, насколько я знаю, такие навыки дают, что никакие супергерои рядом не стояли.

— Так ты говоришь, что кто-то побежал в сторону пустыря?

— Но успеем ли мы? Все же мы и так порядочно задержались…

— Бегом в машину. Надеюсь, удача будет на нашей стороне.

* * *


— Это Кузнецов. У нас подозреваемый в убийстве. Вышли группы захвата по следующим адресам… — дабы не терять время, он решил позвонить в отделение по дороге к автомобилю. Коллега перечислил адреса частного кладбища, ритуального агентства Литвинова и пустырей. Хотя до сегодняшнего дня я не знала, что у них тоже есть адрес. — Предположительно, преступник вооружен. Ждем, — и он положил трубку.

Кузнецов открыл багажник. Я, словно любопытная мартышка, заглянула внутрь.

— Всегда боялся быть застигнутым с пустыми руками преступником, за которым я веду охоту, — сказал он, — и сейчас этот страх сыграл «за» меня, — Олег достал из багажника бронежилет и кинул его мне.

Не задавая лишних вопросов, я послушно натянула его на себя. К слову, даже облегченный броневой жилет, который достался мне, весил килограмм пятнадцать, что позволило мне на себе ощутить все тягости рыцарей.

— Конечно же, я всегда знал, что мне достанется симпатичная напарница, и с ней придется поделиться бронежилетом, — следователь достал из машины второй жилет. — Но, к сожалению, мне досталась всего лишь ты. Не волнуйся, все узаконено и куплено из собственного кошелька. Прыгай в салон. На переднее сидение.

Сев в машину, я сразу же пристегнула ремень безопасности. И ежу было понятно, что сейчас предстоит нешуточная погоня. В фильмах это было показано как эпичная погоня с перестрелкой, конечно же, заканчивающая победой главного героя. Но если киношные погони вызывали восторг, то в жизни это вызывало страх. Жуткий животный страх, охватывающий целиком. Он заставляет сердце биться чаще, тяжело и отрывисто дышать и искать укрытие. Да, черт возьми, укрытие и пути к побегу! Как ни крути, но чувство справедливости и долга отходят на второй план, когда опасность угрожает твоей собственной шкуре.

— Алина, скажи, ты умеешь заряжать пистолет? — мой коллега сел на водительское сидение.

— Да… Нас в институте учили… — сказать, что я была шокирована, значит, ничего не сказать. Сложившаяся ситуация приобретала все более и более опасный характер, что, конечно же, играло не в мою пользу.

— Отлично, — он завел мотор. — В бардачке пистолет и патроны. Ты знаешь, что делать.

Дрожащими руками я заряжала оружие. Олег же в это время гнал в сторону пустырей, нагло превышая скорость — за сотню зашкаливало. Я же крепче сжимала в руках ствол.

Внезапно Кузнецов дал по тормозам. По инерции меня качнуло вперед, отчего я едва не ударилась лбом о лобовое стекло.

— Дальше пойдем пешком. На машине мы дальше не проедем, да и спугнем его, если еще не… — он не стал договаривать. И так было понятно.

Отдав ему оружие, выскочила из автомобиля и осмотрелась по сторонам. Дорога от пустыря была только одна, и вела она к частному кладбищу, принадлежавшее убитому Литвинову. Через кладбище уже можно попасть в город, и тогда ищи ветра в поле. Но я не думаю, что преступник за такое короткое время мог преодолеть столь большое расстояние. Да и Олег мудро поступил, направив группы захвата именно на эти адреса — мы его окружили таким образом, бежать ему будет некуда.

Кузнецов легонько похлопал меня по плечу, давая знак, что нужно бежать. Но, как говорится, легко сказать — трудно сделать. Когда тебя заковали в этакую пятнадцатикилограммовую кольчугу бежать сродни пытки Святой Инквизиции. Радовало лишь одно — обута я была в старые и удобные кроссовки, а не в туфли, как хотела изначально.

Почему-то я вспоминала свой первый курс. Казарменное положение, говоря простым языком — армия. На практических занятиях меня заставляли наряжаться в полное обмундирование, которое весит больше, чем я, так еще и сверху натягивали противогаз, больно дравший волосы. Ну, а приправлялось все это физруком, что не стеснялся в выражениях и крыл нас даже не трехэтажным, а пятиэтажным матом. Тогда я его ненавидела, а сейчас была благодарна. Когда это все закончится, подарю ему бутылку хорошего коньяка.

На расстоянии метров десяти мелькнула знакомая фигура в черном.

— Олег, смотри! — крикнула я, отчего дыхание окончательно сбилось, и дышать я стала как ожиревший мопс после прогулки.

— Стой! Стрелять буду! — следователь сделал предупредительный выстрел в воздух.

Раздался оглушающий грохот, от которого хотелось зажать уши ладонями. Подозреваемый все же остановился и, покачав головой, вывел из-за спины правую руку. У него пистолет?.. Откуда?.. Все не так просто, как я думала…

Он направил оружие на Олега. Все происходило чересчур быстро, мы не успели среагировать. Да и были шокированы известием, что у него вообще есть с собой оружие. Вновь послышался выстрел.

Я вскрикнула и закрыла лицо руками. Следующим услышала звук падающего тела. Олег! Я открыла глаза и увидела, что мой коллега лежит на земле. На светлых джинсах в районе колена медленно растекалось бурое пятно.

— Олег! — я подбежала к нему и упала на колени. — Это я виновата… Это я закатила истерику! Мы не должны были действовать в одиночку… А я даже не подумала остановить тебя, потому что думала только о себе! Чертова эгоистка! Прости меня, прости! — я трясла его за плечо, пытаясь привести в чувство.

Слезы застилали глаза, изо рта вырывались всхлипы. Олег… Нет, этого просто не может быть! Ты ведь не сильно ранен, верно?.. Все ведь будет хорошо?.. Ты сейчас мне так нужен… Я бы отдала все на свете, лишь бы услышать твою очередную шуточку!

А затем, подняв взгляд на виновника, крикнула:

— Ты отнял у меня любимого, хочешь отнять и друга?!

Он лишь рассмеялся и ринулся убегать.

— Алина… — прохрипел следователь, — со мной все нормально. Пуля застряла в мягких тканях. Но бежать дальше я не смогу. Бери мой пистолет и беги за ним! Закрой это чертово дело! Покончи с этим!

— Но как же ты?.. Я не могу тебя бросить здесь истекать кровью!

— За меня не волнуйся. Жгут я себе смогу наложить да и «скорую» вызову,— он слабо улыбался, хотя и было заметно, что на лице его застыла гримаса боли. — И перестань реветь. Я еще не покойник, чтобы по мне лить слезы.

— Потерпи немного, — прошептала я, прикасаясь губами к его виску и забирая у него пистолет. — Скоро все будет хорошо.

Я бросилась бежать. Мгновенно забыла о том, что на мне тяжелый бронежилет и что руку оттягивает далеко не легкий пистолет.

Лишь бы он не успел далеко сбежать… Лишь бы… Лишь бы… Лишь бы!

Эта фраза звенела в мыслях, звон отдавал в уши. Мне даже казалось, что я слышу собственный голос.

Вот он! Виновник всех моих трагедий! Человек, который совсем скоро окажется за решеткой! Он насмехался надо мной, дразнил, то убегая далеко вперед, то замирая на месте, но стоило мне только приблизиться к нему, как он удирал вновь.

Где-то вдалеке послышался вой полицейских сирен. Скоро все закончится. Совсем скоро! Виновный получит по заслугам!

Услышав сирены, подозреваемый остановился, внимательно осматриваясь по сторонам в поисках источника звука. Ну, вот, гад, застал и мой черед смеяться!

Я навела на него пистолет. Он застыл, словно в нетерпении, но не переставал усмехаться.

— Сдавайтесь, вы окружены! Сопротивление бесполезно! Вам предъявлено обвинение по статье 105 Уголовного Кодекса Российской Федерации — убийство, а также по статье 317 Уголовного Кодекса Российской Федерации — посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа.

Подозреваемый поднес левую руку к капюшону черной толстовки. Что он, черт возьми, собирается сделать?! Я крепче сжала в руке оружие.

Он усмехнулся и начал стягивать с себя капюшон, а, стянув с себя его полностью, посмотрел мне в глаза и залился смехом. Сердце мое словно сжала чья-то грубая металлическая рука, а внутри все задрожало. На глазах вновь появилась мутноватая пелена, мешавшая видеть, а хватка, с которой я вцепилась в ствол, сама собой начала слабеть.

Нет…
Примечание к части

Хочу объединить некоторые части, поэтому не пугайтесь изменения их количества :)
Часть 48

— Фамилия, имя, отчество, — произнесла я, положив на стол диктофон. Зеленые стены допросной не успокаивали, а наоборот, раздражали.

— А то ты не знаешь, — он усмехнулся, сложив руки, закованные в наручники, на груди.

— Представься, — во второй раз потребовала я, едва сдержавшись, чтобы не повысить голос.

— Литвинов Вилор Сергеевич.

— Год рождения?

— 1997. Алина, может, хватит задавать вопросы, на которые ты и так знаешь ответ?

Я пропустила этот вопрос мимо ушей. Все по нормам проведения допроса подозреваемого. Хотя, есть то, что я забыла: уважительное отношение к подследственному, у нас сейчас абсолютное панибратство. За это можно и выговор от начальства получить, все же презумпцию невиновности никто не отменял. Пока вина не будет доказана — никто не имеет права называть его убийцей.

— Ты знаешь, за что тебя арестовали?

— До меня и с первого раза доходит, — огрызнулся Литвинов.

— Признаешь ли ты свою вину?

— Да. Все равно бежать уже некуда.

— Расскажи, как все было.

Литвинов рассмеялся, вскинув голову к потолку. Секунду назад он признал свою вину, что же происходит теперь? Истерика ли это? Игра на моих нервах? Банальное издевательство? Или все же он таким образом тянет время?

— Вы уверены, что готовы это услышать, госпожа следователь? Все же это история не для слабонервных, мне жаль ваше сердечко, — усмехнулся он, нахально смотря на меня пустыми серыми глазами.

Нет, это не мой Вилор. Это чужой человек в его теле. Он насмехается надо мною, относится ко мне с презрением. Даже взгляд его пуст. Глаза моего Вилора наполнены теплотой и любовью; он пережил не одну трагедию, но не утратил веру в жизнь. А этот человек опустел. Он потратил всего себя на боль, злость и месть, в нем не осталось ничего светлого.

— Я выдержу.

— Ну, тогда я начну с самого начала, Алина Николаевна.

Когда мне было пять лет, меня из-за какой-то ошибки с документами перевели в интернат на год раньше, чем сверстников. Меня там сторонились. Ныне я и сам не могу понять, что во мне было не так, что сделало изгоем пятилетнего ребенка. Будучи вечно забитым в угол, тяжело найти друзей. Но мне удалось. Один раз мальчик, из ребят постарше, разогнал моих малолетних обидчиков. На тот момент ему было двенадцать. Он рассказал мне по секрету, — он помощник бога! А раз он помощник бога, то обязан следить, чтобы ни одна невинная душа не страдала. А еще подарил мне крестик, — Вилор расстегнул верхние пуговицы на рубашке и показал мне нательный крестик, висящий на красной нитке. — Его звали Павел Троянов.

По моей спине пробежал холодок от упоминания имени ныне покойного кинолога, который оказался тем самым неуловимым убийцей. Литвинов тем временем продолжал:

— Я дал Паше обещание, что приду ему на помощь, как только она ему понадобится. Он тогда рассмеялся. Какая, казалось бы, помощь от ребенка?.. Но он ошибался. О, как глубоко ошибался! Прошло больше десяти лет, и он вспомнил обо мне. Когда Паша стал совершеннолетним, он хотел забрать меня из интерната, — ведь мы уже много лет были неразлучны, — но ему отказали. Несмотря на то, что государство выделило ему жилищную площадь и он имел худо-бедный достаток — отказ обосновали тем, что нечего портить мне жизнь, с ним я загнусь, а в интернате хоть какие-то условия есть, да и, к тому же, в живых был мой родственник — дядя, хотя о его местонахождении ничего не знал.

Дядя забрал меня через три года, когда мне было пятнадцать. Он сразу дал понять, что я ему не нужен — ему нужен лишь бизнес и недвижимость моего отца, и если я хочу жить как все — я должен буду в шестнадцать лет переписать все наследуемое имущество на него. Я согласился. Ни тогда, ни сейчас мне это не нужно. Это он гнался за деньгами, а для меня это лишь бумажки.

Отношения с дядей у меня не клеились — относился он ко мне не лучше, чем к скоту. Пусть. У меня зато были вкусная еда и собственная теплая постель. Позже дядя выделил мне простенькую работу, за которую, конечно же, не платил. Было лишь одно хорошее, что он для меня сделал — помог мне поступить. Несмотря на все мои заслуги в учебе, без денег я никому был не нужен. Дядя, скрипя сердцем и зубами, выделил необходимую сумму для того, чтобы меня приняли в медицинский. Этим он, фактически, подписал себе смертный приговор.

Я тебя обманул, Алина, когда сказал, что хочу стать педиатром. А ты по своему незнанию и повелась. Педиатры учатся меньше, чем остальные врачи, и с первого курса у них факультет «педиатрия». А тебе я сказал, что только думаю над этим. Моя настоящая мечта — работа хирургом. Я также частенько проходил практику в морге, мне даже позволяли самому делать надрезы на мертвых телах, поэтому мне было известно, куда наносить смертельные удары.

После возвращения из интерната я первым делом отыскал соседку-старушку, что приютила меня до приезда органов опеки, лишь для того чтобы просто сказать «спасибо». Она ведь даже передавала мне конфеты и фрукты в интернат, несмотря на то, что сама воспитывала осиротевшую внучку — Лену. Леночка… Самое прекрасное создание, которое я когда-либо встречал. Тогда ей было четырнадцать – на год младше меня. Она помнила, как мы дружили в детстве — при встрече первая кинулась мне на шею. Она, как и ее бабушка, называла меня Витей. В детстве она не могла запомнить мое имя, а затем уже привыкла. Лена помогла мне не сойти с ума от соседства с жестоким и равнодушным по отношению ко мне дядей. Я называл ее своей спасительницей, своим ангелом-хранителем… А она лишь заливалась лучезарным смехом, щуря небесно-голубые глаза. Леночка, моя Леночка! Сколько мы вместе пережили! Ей одной только было до меня дело. Она никогда меня не осуждала за ненависть к дяде — знала, что это небезосновательно. Мы могли утешать друг друга, обнявшись и гладя по волосам — просто так, без слов. Прикосновения дают больше, чем слова — они могут быть лживыми. Ты, наверное, думаешь, что мы были друг для друга первой любовью. Но ты ошибаешься. Мы были близки, как брат с сестрой, но ни о какой любви не могло быть и речи — брату нельзя любить сестру, как и сестре нельзя любить брата.

А потом я заметил, что с Леной происходит странное: она стала говорить всякую ерунду, зрачки были расширены даже на свету, вместо платьев она стала носить джинсы и свитера с длинными рукавами. Да и из дома Лены стали пропадать вещи. А еще она говорила мне что встретила человека, в которого влюбилась. Ему уже было под тридцать. Конечно, я не был в восторге от этого, но перечить Леночке я не мог — это ее жизнь, и только она решает, что и как делать. О том, что она подсела на иглу, я узнал позже, от нее самой. Она показывала мне исколотые вены и горько-горько плакала, говорила, что хочет прекратить, но тогда он разлюбит ее. Он — это ее возлюбленный, как я понял позже. Однажды Лена пришла ко мне и попросила спрятать ее дневник, — на случай, если с ней что-то случится, — и отдала мне розовую тетрадку. Я ее использовал, чтобы хоть немного приостановить следствие и запутать вас еще больше. Когда собака бегает вокруг запутанных веревок, рано или поздно они перевяжут ей лапки, и она упадет. Но что-то я отвлекся… Лена сказала, что решила покончить с наркотиками. И обняла меня крепко-крепко. В последний раз.

Ее нашли мертвой в собственной квартире. Патологоанатом сделал вывод, что это передозировка наркотиками. Но я не мог поверить! Я знал, что она хочет завязать! Она не сама, это он ей вколол двойную дозу!

Я настоял, чтобы Лену похоронили на нашем кладбище. Дядя долго сопротивлялся, но я ему напомнил, что по документам я являюсь владельцем, и он уступил. Также я упросил его оплатить похороны. Но честная старушка продала квартиру и вернула ему все до копеечки, а сама отправилась в дом престарелых.

Я присутствовал на похоронах моей Леночки. Ее облик в гробу до сих пор стоит у меня перед глазами. Не могу сказать, что в гробу она выглядела как живая — не хотелось ее обнять как прежде, я даже в лоб поцеловал ее с трудом. Я осознавал, что ее больше нет с нами, и от этого было еще больнее.

После ее похорон я словно сошел с ума: без устали листал ее дневник, вчитываясь в каждую строку, искал имя. И все же нашел. Велиар Громов. Страницу, где указано его имя, я вырвал, а сам дневник спрятал в собственном доме на чердаке.

По началу я не хотел мстить. Я желал лишь одного — посмотреть в глаза этой мрази, что отобрал у меня моего ангела. Но с каждым днем без нее боль внутри все росла и росла… И вскоре я уже жаждал мести. Я знал об этом гаде все: где он живет, где работает, на ком женат, даже что он ел на завтрак. Вот так ирония — он был владельцем дома престарелых, куда ушла бабушка Лены. Теперь я знаю не понаслышке, каково это, жить рядом с человеком, что лишил тебя близких. Одно лишь останавливало меня — Громов был отцом новорожденного ребенка. Я долго вынашивал план мести, пока однажды обо мне не вспомнил Паша… — Вилор неожиданно прервался. — Можно мне воды? В горле совсем пересохло.

Я налила из графина в стакан питьевой воды. Литвинов мгновенно осушил его и вытер рукавом мокрые губы. Я посмотрела ему в глаза. Если во время рассказа о Леночке во взгляде промелькнуло что-то человеческое, больное и застарелое, оставшееся от моего Вилора, то сейчас глаза убийцы вновь пусты, словно стеклянные. Парень мотнул головой и продолжил:

— Паша позвонил мне поздно вечером, ближе к полуночи. Голос его дрожал, то и дело он всхлипывал… Он плакал? Или был в истерике? Я не смог разобрать.

«Вилор… Миленький… Я, кажется, человека убил…», — почти шепотом произнес он.

«Где ты находишься? Я сейчас приеду!», — я все еще помнил об обещании, данном мною еще в детстве, посему не мог послать Пашу на все четыре стороны.

Ехать… вернее, идти, было совсем недалеко, буквально на соседней улице, рядом с домом Лены.

Еще издали я услышал всхлипы своего старого друга. Паша сидел прямо на асфальте, а рядом лежала убитая им девушка. Я ее сразу узнал в свете уличных фонарей — именно она подходила ко мне утром того же дня, показывая уголовное дело об убийстве Леночки. Моей Леночки! Признаюсь, мне очень даже льстило, что этим занялась наша уважаемая уже полиция, но тот факт, что его будет расследовать эта взбаламошенная — меня не радовал. Она могла только сделать только хуже и отпугнуть Громова. А потом пришла ты и задала тот самый вопрос:

«Восемнадцать есть?»

Дальше вы уже разбирались между собой. А я сказал, что не здешний. Ведь не соврал — я живу не в этом дворе, просто воспоминания не давали мне покоя, — я прекрасно помнила тот день. Соня Серебрянская, моя практикантка, что занялась самовольством и начала допрашивать подростка. Я тогда очень злилась по этому поводу. А ночью ее нашли мертвой. — Паша рассказал мне, что он полюбил эту девушку, а она отказала ему — ей никто был не нужен, она решила пройти свой путь в одиночку. Паша вспылил и перерезал ей горло перочинным ножом — он с ним не расставался, ведь это был мой подарок — его единственного и лучшего друга.

Лицо некогда симпатичной девушки было обезображено предсмертной гримасой, на нем застыла маска смерти. Но мое внимание привлекло другое. Папка! Та самая зеленая папка!

«Она хотела допросить свидетелей, — всхлипнул Павел, — она стажер в полиции. Была…»

Я забрал папку из рук мертвой девушки и заставил Пашу снять куртку, испачканную кровью, — ее мы впоследствии выбросили в мусорный бак, который, к тому же, подожгли. А сам я снял куртку и отдал другу, хоть она и была ему коротковата — при шоке человека необходимо укутать. Затем мы увидели свет фар. Мы сбежали, как последние трусы, да еще и всю дорогу оглядывались — вдруг за нами идет кто-то. Мы знали, что нам ничего не сойдет с рук, тем более нас видели. Придя к Паше домой, он, едва ли не рыдая, отбил нюх своей собаке с помощью красного перца. После меня собака была для него самым дорогим существом на свете. Да и ты знаешь, что он работал кинологом. Через час Паше и правда позвонили, и он, взяв Цезаря, отправился на дело. Но, конечно же, все обернулось провалом. Мой друг не только имел доступ к полицейским сводкам, но и водил дружбу с вашим Олегом. К вечеру мы уже знали, кто нас видел. Владелец единственного в нашем городе гей-клуба. Паша поморщился и назвал его развратником и грязным грешником. Но все же мы отправились в дом этого… хм… владельца. Я уже не помню ни его имени, ни фамилии. Мы пошли «на дело» вдвоем.

Паша показал в глазок удостоверение, и жена владельца пустила нас в дом, хоть и возмущалась: «Мы же уже разговаривали со следователями!». Меня представили как помощника следователя, а эта курица и поверила. Мозгов у нее было не шибко много, да и выглядела она как шлюха. Паша назвал ее «блудницей».

Мы прошли в кабинет владельца. Пока Паша отвлекал его разговорами, я подкрался сбоку и заколол его ножом. Я видел, как рука владельца потянулась к ящику стола, как только он заметил блеск обнаженной стали. Но он не успел — я оказался быстрее. Когда он бился в агонии, издавая предсмертные рыки и хрипы на весь дом, плюясь собственной кровью, я открыл тот самый ящик стола. Там был пистолет, который я решил забрать с собой — нам он еще понадобится, раз мы решили пойти по скользкой дорожке. В вузе у меня есть военная кафедра, поэтому начальные знания об оружие я имею и даже умею с ним обращаться. Я проверил наличие патронов. Полностью заряжен. И тут в кабинет забежала жена убитого мною. Увидев мужа в крови, лежащего на столе, она завизжала. Недолго думая, я снял пистолет с предохранителя и выстрелил в нее. Та сразу же упала замертво. Я не знаю, как мне удалось попасть с первого раза ей прямо в сердце, наверное, кто-то там, наверху, был все же на моей стороне. Она не жилец, скончалась почти сразу же. Да и муж ее тоже, хоть и бился в конвульсиях. Все же я знал, куда бить.

И тут настала очередь Паши давать мне обещания. Он лепетал о том, что возьмет всю вину на себя, что готов прямо сейчас пойти сдаться… Но я не позволил. Мы уже прошли слишком большой путь, чтобы отступать, да и не хотелось мне, чтобы мой лучший друг, герой моего детства, оказался за решеткой.

Мы покинули место преступления, предварительно разбив духи девушки — было бы подозрительно, если бы собака не взяла след во второй раз.

По дороге домой Паша все продолжал клясться мне в вечной преданности. По сути, мне ничего не надо было от него — делал я это не ради награды. Все же я был перед Пашей в долгу, тянувшегося из самого детства. Мне необходимо было лишь одно — найти Громова. Я не терял надежду разбудить в нем что-то человеческое, совестливое… А уже потом отдать его правосудию. Хотя я и догадывался, что за человек этот Громов — в любой момент он мог прихлопнуть и меня. Поэтому я попросил Пашу помочь мне. Я отдал ему трофейный пистолет, а сам спрятался в доме престарелых.

Но там снова оказались вы, господа следователи! На этот раз вы со мной даже поговорили. Алина Николаевна, а вы ведь узнали меня. Но я отрицал все. Я также дал вам жирный намечище, но вы и слушать не хотели подростка, хоть ты и делала записи в блокноте. Пока я с вами разговаривал, Паша ползал на животе, словно заправский киллер по территории дома, боясь, что вы найдете его. Ваше присутствие и правда ломало нам все планы. Но когда вы наконец ушли, я все же подобрался к Громову.

Он насмехался надо мной, называл «шлюшкиным женихом», осквернял честь моей Леночки. Да и о ней самой отзывался нелестно. Я не выдержал и дал Паше условный знак. Он выстрелил, но, как назло, промахнулся! Пуля угодила в стену. Громов откровенно заржал и ушел, сказав, что у него нет времени на разборки с малолетками. Паша начал извиняться, ругать себя, что промахнулся. Я отобрал у него пистолет и решил подкараулить этого Велиара на улице. Но мне вновь помешали.

Помнишь ту ссорившуюся парочку, которую вы пытались разнять? К тому моменту они все еще продолжали ругаться. Парень тягал девушку за волосы, оскорблял по всякому. А она, в свою очередь, кричала, что хочет «завязать» и начать новую жизнь. Я сразу вспомнил свою Леночку. Она тоже хотела все закончить, но эта скотина убила ее!

Я наставил пистолет на парня и сказал, что если он не отпустит девушку, я выстрелю. Но он лишь послал меня. И тогда я все же нажал на спусковой крючок. Но… В последний момент девушка закрыла его собой, пуля угодила в нее. Она упала на колени, зажимая руками рану и выплевывая изо рта кровь. Совсем как моя мама когда-то… Парень застыл как вкопанный. Мне ничего не оставалось, как застрелить и его.

Эта девушка была единственной, кого мне было жалко из убитых мною. Позже я узнал, что она была проституткой. Кто-то пожалеет, кто-то — осудит. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. Тот парень ведь был ее сутенером, ты знаешь? И она прикрыла его собой от пули… Что это было? Стокгольмский синдром? Или же она так была преданна ему? Любила, быть может… Она единственная из всех, кто не заслуживал смерти. Пусть она и была шлюхой, она готова была пожертвовать собой ради другого. Она была человеком, а не мразью в человеческом теле.

После этого Паша отправился домой, сказав, что он хочет побыть один. Мне тоже было необходимо побыть одному. Я пришел к Лене на кладбище. Сторож по началу не хотел меня пускать, грозился рассказать все дяде, но мне удалось его уговорить. Я рассказывал Леночке… вернее, холмику земли, под которым она покоилась, что все мои старания отомстить за нее провалились.

На следующий день Паша пересказал мне разговор с Олегом: твой коллега смеялся над твоей версией о том, что мотив для убийств — грехи убитых. От одной только мысли об этом у Паши загорелись глаза — с детства будучи очень религиозным человеком, он осознавал, что совершает грех, и каждую секунду искал возможность для того, чтобы оправдать себя. К тому же, в ту же ночь было совершено убийство на кладбище, к которому мы были непричастны. Я подумал, что это отличный шанс для нас. Зная, насколько ленива наша полиция, она, найдя одного убийцу, и думать не захочет о том, что может быть еще маньяк, да не один, а целых два.

После этого разговора мы не видели с Пашей больше недели. Зато через пару дней к нам заявились вы, Алина Николаевна, собственной персоны! Да не одна, а на пару с Олегом Дмитриевичем! Вы о чем-то говорили с моим дядей. А я, сколько ни старался, так и не смог понять, о чем разговор. А потом ты пришла ко мне на кухню… Ты предложила мне помочь. Помочь! Мне! Фактическому слуге своего дяде, который только и делает, что обслуживает его и подтирает за ним грязь! Помочь мне! В тот момент в тебе я увидел человека. В тот момент я мог даже влюбиться в тебя. А еще ты пообещала, что ничего не расскажешь моему дяде. Алина-Алина… Ты даже не понимала, что в тот момент ты играешь против себя…

О новом убийстве Паши я узнал уже из СМИ. Сам Паша сказал, что совершил его лишь затем, чтобы запутать следствие окончательно. Тем более, что убитый был подозреваемым в убийствах на кладбищах. Я тогда жестоко обругал своего друга: когда у вас был подозреваемый, вы бы оставили это дело в покое и следили бы только за ним, а теперь, когда его самого убили, круг подозреваемых расширился, а это было против нас. Мы настолько сильно разругались по этому поводу, что не общались несколько месяцев.

А потом я вспомнил о Паше сам. Вернее, мне понадобилась его помощь. Все это время, что мы не виделись, я продолжал изучать подробнее Громова. К тому моменту мне уже хотелось разорвать его в клочья. Но эта мразь была чересчур педантична и продумана, что каждую минуту с ним рядом кто-то да находился. Но мне удалось вычислить одну важную вещь. Каждую пятницу он ходил на кладбище. На наше кладбище! Мне необходимо было, чтобы кто-то отвлек сторожа, пока я разделаюсь с этим чудовищем. Паша согласился мне помочь. Когда дело было сделано, он попросил меня отдать ему пистолет, мол, все равно ты уже отомстил, а мне он еще пригодится. Я отдал. И лишь потом с ужасом понял, зачем.

Я приказал ему напоить смотрителя, представившись сыном армейского сослуживца, а после подделать некоторые записи в тетради. Дядя наказал сторожу вести записи, когда кто-то пришел, а когда — ушел. Дописав пару лишних, мы бы скрыли и свое присутствие, и присутствие Громова. По дороге Паша рассказал мне, что вы нашли нового подозреваемого в кладбищенских убийствах! Я лишь стиснул зубы от этого известия. Снова не вовремя! Но отступать было уже некуда. Глупо было бы не воспользоваться моментом. Кто знает, вдруг завтра этому Велиару уже будет не до кладбища.

Я нашел этого гада рядом с могилой моей Леночки. Ему еще хватило наглости прийти к ней! И даже принести ей букет белых роз! Ее любимых… Каждая клеточка моего тела в тот момент была наполнена ненавистью. Ее было столько в моем сердце, что оно готово было разорваться, попади туда еще хоть одна капля. Я схватил с земли здоровенный булыжник и оглушил его по затылку. Убийца Лены упал на землю. Он был без сознания, но живой. К сожалению. Тогда я схватил его за волосы и потащил к кресту. Я действовал, как сумасшедший: что есть силы бил его виском о Ленин крест, пока, наконец, половина его лица не превратилась в сплошное кровавое месиво. Забавно, не правда ли: убийца убит на могиле своей жертвы? Я оттащил его за крест. Не хотел, чтобы это чудовище даже лежало там.

После убийства я со всех ног понесся в полицию. Я рассказал вам, что видел его! Таким образом я пытался отвести от себя подозрения. Ведь я видел его еще живым, да и смотритель до ужаса пьяный, не может ничего ни подтвердить, ни опровергнуть. Но, видимо, от нервного перенапряжения и стрессов у меня случался приступ эпилепсии, поэтому договорить мне не удалось. Но своей цели все же я добился — по делу я проходил как свидетель, да еще и в доверие к вам вбился! Алина, ты ведь доверяла мне, словно знала меня не один год! Дети не умеют врать, этим принципом ты руководствовалась?

Следующим днем я узнал от Паши, что виновный в ритуальных убийствах мертв. И даже знал, что женщину, отравившую его, уже посадили. Одно лишь мне было непонятно: мотивы. Что ей сделал этот парень? Она кричала то о «грязном почитателе дьявола», то о безудержной любви к Олегу и жертве ему… Лживая старая сучка. Она даже не способна придумать мотив: кидается из одного в другое. А еще очень падка на мужчин. Паша рассказывал, что и он не был обделен вниманием Светика, как она себя называла. Ей бы я всадил в лоб всю обойму, повезло ей, что вы посадили ее раньше. Да и мерзка она мне, ты ведь помнишь, как она относилась ко мне тогда, когда мне поплохело? Презрение, брезгливость, равнодушие — и все в кучу. Мне ее ничуть не жаль, пусть даже я не убил ее собственными руками. Надеюсь, ей воздастся по заслугам.

А насчет Громова… Мне все было мало. Я хотел не только показать вам вашу же беспомощность, господа следователи, но и подействовать на нервы его женушке. Я подложил ему в почтовый ящик записку, отпечатанную на компьютере: «Я убийца твоего мужа, и я буду на его похоронах». Вы, конечно же, бросились искать убийцу среди пришедших на похороны, но даже подумать не могли, что это будет работник кладбища.

Кстати, именно в тот же день Паша посоветовал мне… хм… охмурить тебя, влюбить в себя. Это обеспечило бы мне не только алиби, но и защиту лично от тебя, если вдруг следствие выйдет на меня. Я предложил Паше пойти тем же путем, но он лишь рассмеялся: сказал, что на него и так никто даже не посмеет подумать. И знаешь, я ведь до последнего надеялся, что ты меня на самом деле любишь, а не на словах, но все надежды разрушились, когда ты не убрала пистолет, даже увидев мое лицо. Ты лгала мне, Алина. Лгала, что любишь. Это была жалость, привязанность, желание заботиться о ком-то и быть любимой, может, даже материнский инстинкт, но никак не это чувство на букву «л». Так и должно быть. Не дающий ничего, не может получить что-либо взамен, а я тебе любовь не дарил.

Но зато через тебя мне удалось провернуть много разных штук. Например, заполучить дело об убийстве моих родителей. Всю жизнь я жил с каким-то странным чувством. Я не могу сказать точно, где оно жило: в сердце, в желудке, в голове… Оно, казалось, заполняет все мое тело. И когда не стало Леночки, я начал ощущать его все острее и больнее. С убийством Громова оно понемногу затихло, и тогда мне стало ясно, что это было за чувство. Месть. Я одержим местью, Алина. Я не могу больше жить, не мстя никому. Родители, Лена… Их отобрали у меня! Я ничего не смог сделать, не смог спасти! И теперь я хочу хотя бы отомстить, чтобы каждый, кто виновен, получил свое. Ты ведь уже не маленькая, знаешь, что каждый получает по заслугам.

В тот день, когда я получил доступ к полицейскому архиву, в тот самый день, когда нас «застукал» твой коллега и пригрозил тебе Уголовным Кодексом, произошла еще одна вещь. Ты знаешь, о чем я говорю. Паша позвонил мне утром и сказал, что хочет завершить свое дело, закончить работу «помощника бога», сегодня он доделает последнее. Я сначала не понял, о чем он говорит, но потом мне стало ясно. На всякий случай он поблагодарил меня за все: за нашу дружбу, за то, что не раз спасал его и даже за… А насчет этого «за…» он сказал мне, чтобы я не волновался: в случае чего он возьмет всю вину на себя.

Вечером я пришел к нему домой. Паша был сам не свой, на столе стояла початая бутылка водки, в комнате жалобно скулил закрытый Цезарь. Увидев меня, он расплакался и все рассказал. Именно он стал виновником того теракта. Паша не мог оставить без внимания массовый самосуд.

«Таким образом, я убью сразу двух зайцев, причем в прямом и переносном смысле: и паршивых овец, и изголодавшихся по крови и зрелищам».

А еще он плакал по другому поводу: он так больше не мог. Слишком тяжело было жить человеку, когда он виновен в смерти других. Да и роль «божьего помощника» оказалась слишком тяжела, непосильна ему. Он обнял меня в последний раз, снова поблагодарил за все, попросил заботиться о Цезаре и пожелал счастья.

«Уже ничего плохого не произойдет. Тебя никто не посмеет обвинить в этих убийствах. Я свой долг выполнил, дальше сам».

Больше мы не виделись. Уже от тебя я узнал, что Паша признался во всех убийствах, а потом, раскаявшись, застрелился сам. От этого известия мне захотелось не только завыть, но и придушить тебя — ведь косвенно ты была виновата в его гибели. Но было нельзя. Тогда я бы сдал себя с потрохами. Я хотел отдать тебе то самое дело, ведь я уже изучил его досконально. Я видел ту самую запись о секретном военном отряде ГРОБ, даже то, что мой дядя состоял в нем, заметил. Поэтому вечером меня ждал серьезный разговор с дядей.

Я не хотел убивать, но решил пойти на опережение: я знал, что у дяди есть тайник, где он хранит пистолет. Найти тайник не составило труда: за картиной в его кабинете. Код к сейфу подобрать тоже не составило труда — наиболее часто используемые клавиши затираются. Дядю я ждал с чашкой чая и пистолетом.

Конечно же, он очень удивился, что я зову его выпить чай. Но когда я достал пистолет и потребовал его рассказать мне о ГРОБ, он все понял. Сопротивляться не стал, выдал, как на духу.

После Великой Отечественной Войны правительством СССР было принято решение о «разработке» идеальных солдат, сверхлюдей, воинов — называй, как хочешь. Для этого созвали лучших ученых того времени. Выводились различные формулы, создавались всевозможные, изменяющие генетический код, таблетки, капсулы, вакцины… Проводились эксперименты на людях разных возрастов. Пока, наконец, не пришли к выводу, что такие препараты необходимо вводить беременным женщинам до восьмой недели беременности. В шестидесятых было произведено первое успешное введение такого препарата. Ты ведь знаешь, что тогда велась «холодная война» с США, все были готовы к тому, что в любой моменты может начаться новая война.

Одной из первых подопытных стала моя бабушка. Сначала мой дядя, а потом и мой отец родились с уже измененными генами.

В восемнадцать лет девушек и юношей с подобной особенностью собрали вместе в одной военной организации. Понятное дело, что она едва ли не с каждым днем росла все больше и больше, ведь взрослели новые «эксперименты». У девушек изменения в генотипе никак не повлияли на них самих. Юноши же «получились» такими, какими их планировали создатели препарата. Умны, внимательны, быстро обучаемы, обладающие идеальным зрением и невероятной физической силой. В армии их учили убивать. Дядя не стал рассказывать мне всех подробностей, лишь это. Но армия ведь не может длиться вечно, через пять лет их отпустили на вольные хлеба, но с условием, что при начале войны все как один встанут на защиту родины.

На территории воинской части у генерала был собственный дом, где он жил со своей семьей. У него была дочь. Моя мать. Многие парни ухаживали за ней, звали замуж. Мой отец не был исключением, но она только ему ответила согласием.

Уйдя из армии, папа занялся бизнесом, доставшимся ему от его отца: агентство ритуальных услуг и частное кладбище. Дядя же продолжил заниматься военным делом. Начиная с двухтысячного года, отцу приходилось хоронить своих сослуживцев, иногда и целые семьи. Все либо погибали в результате несчастного случая, либо были убиты. Как оказалось, ген воина не только передавался по наследству, но и мутировал, усугубляясь и проявляясь более активно. Всех детей идеальных солдат с малолетства было приказано отдать на спецобучение. Но кто же отдаст свое чадо? За это они и поплатились жизнью. Иногда мать сама отдавала ребенка после гибели мужа, но если же нет — убивали обоих.
Как я потом понял, именно из-за мутации гена дядя не оказал сопротивления: понимал, что я сильнее него.

С моим отцом было то же самое. Генерал, утирая слезы, отдал приказ расстрелять дочь и зятя, а выродка, меня, принести ему. Через час после отдачи этого приказа генерал застрелился.

Исполнителем был назначен мой дядя. Как истинный военный, он, получив приказ, отправился его выполнять. Вот почему он на замке нет следов взлома, его спокойно впустили.

Дальше я не мог слушать. Я выстрелил дяде в колено. Он схватился за пораженную часть тела и, не удержавшись, свалился с табуретки на пол. Я схватил табуретку и оглушил его. Затем оттащил его в ванную, чтобы не запачкать ничего кровью. Набрал полную ванну воды, раздел и уложил искалеченного и истекающего кровью, но еще живого дядю в нее и перерезал ему горло. Его предсмертные хрипы были песней для моих ушей.

Я вымыл кухню и коридор от крови. И ведь как предчувствовал! Стоило мне отмыть все, как в дверь позвонили! И кто это?! Опять вы! Времени не было, пришлось действовать быстро. Свою рубашку изорвал и испачкал кровью дяди, пусть и слегка запекшейся. Сам же быстро переоделся в чистую толстовку и решил выпрыгнуть в окно, прихватив с собой дядин пистолет. Ты вошла в комнату как раз в тот момент, когда я спрыгнул. А дальше ты все знаешь и сама.

Признайся, Алин, если бы не эта случайность — вы бы никогда не поймали меня. Наш план был совершенен и не давал сбоев, по крайней мере, в мою сторону. Но эти пару секунд погубили все. Можешь отправлять меня в камеру. Я уже завершил свое дело, — его глаза были опустелыми. Избавившись от чувства мести внутри, Вилор потерял себя, ведь именно это чувство делало из него личность. Не было в нем ничего романтичного, нежного, одна лишь месть, ненависть и боль.

— Паша отдал жизнь ради того, чтобы ты начал все с чистого листа, но тебе оказалось этого мало. Ты не смог успокоиться, даже когда дорогой тебе человек погиб, пустив себе пулю в голову. Ты не тот Вилор, которого я знала. Ты мразь, опьяненная вкусом крови, — я говорила сухо, холодно, хотя внутри меня все дрожало от эмоций.

Хотелось думать, что это все сон, что Вилор, так любимый мною, не сидит сейчас передо мной в допросной. Хотя, может, в чем-то и прав этот мальчишка. Может, и не любила я его, лишь пожалела, привязалась. Если бы любила, то, наверное, не допустила бы подобного.

— Конвой, уведите!

— Плохой не я, Алина, а те, кого мы убивали, — ответил Литвинов, когда двое крепких парней уже взяли его под руки. — Мы лишь делали то, что должны были. Были мстителем и помощником бога, — с этими словами его вывели из комнаты допросов.

Я осталась сидеть на жестком стуле. Мне хотелось разрыдаться прямо сейчас, дать волю эмоциям, закричать… Но нельзя. Это можно Алине, девушке, дочери, подруге, а Алине Николаевне, следователю полиции, это строжайше запрещено. На ватных ногах я встала со стула и вышла из допросной.

В коридоре царила привычная обстановка: уборщица с синим ведром, моющая пол, буянящий в обезьяннике дебошир, дежурный, жующий бутерброд и разгадывающий кроссворд. По длинному коридору я шла к своему кабинету. Только там мне можно было побыть просто Алиной.

— О, Алина Николаевна, — окликнул меня дежурный, — вы мне не поможете? Мать Ярослава Мудрого, семь букв.

— Рогнеда, — бросила я, даже не смотря в его сторону. Хотелось разозлиться на него, рявкнуть… Но я понимала, что он был не причем. Он же не знает, что я пережила только что.

— О, подходит! Спасибо, Алина Николаевна! А вы мне еще не поможете, тут такой вопрос…

Но дослушать мне его не удалось. Я скрылась в собственном кабинете и закрыла дверь на ключ изнутри. Непрошенные слезы тут же подкатили к глазам, в горле жгло огнем, словно его кололи вилами черти. Я упала на пол и горько заплакала.

Не знаю, отчего мне было так больно. Может, исповедь Вилора затронула меня за живое, может, мне было жаль его, а может, было обидно за саму себя. Столько времени убийца был прямо перед моим носом, а я не замечала этого!.. Даже говорила, что люблю его!.. А еще мне было очень обидно за Пашу, отдавшего свою жизнь за то, чтобы оставить Литвинова на свободе. И за того маленького мальчика, потерявшего родителей, а потом и близкую подругу. Потеря за потерей, в детском сердце откладывалась боль, которая усиливалась и превращалась в жажду мести.

А может, Вилор и был прав. О том, что настоящее зло не он, а те, с кем они боролись. Зло ведь должно быть наказано. А наказать его может лишь большее зло. Хоть Олег и говорил, что добра и зла не бывает, есть две разные точки зрения…

Я достала из-за книжного шкафа фляжку Олега, наполненную коньяком, и, открыв ее, сделала несколько жадных глотков. Алкоголь обжигал горло, из глаз все еще катились слезы, хотелось кричать от боли и обиды.

Я поймала себя на мысли о том, что впервые пытаюсь оправдать убийцу.
Часть 49

В нос бил жуткий больничный запах: лекарства и хлорка. Чихнув, я одернула накинутый на плечи белый халат. Молоденькая медсестра оторвалась от смартфона и подняла на меня свой презрительный взгляд.

— Скажите, Кузнецов в какой палате?

— Двести семь, — отчеканила она, — это прямо по коридору и направо, — и она вновь вернулась к своему телефону, клацая пальцами по экрану.

Не поблагодарив ее, я направилась вдоль больничного коридора. Обстановка была довольно-таки типичной для подобного заведения: слоняющиеся туда-сюда люди в белых халатах, санитарка, натирающая до блеска пол, изредка высовывающиеся из своих палат больные. Скука, да и только. Хотя, если задуматься, все происходит точно так же и в любом офисе, включая мой. Целый день слоняются туда-сюда посетители, изредка выглядывает из своих кабинетов офисный планктон, а техничка пытается отмыть пол уже черной водой.

Дверь нужной мне палаты была приоткрыта, и оттуда доносился женский голос.

— Как ты себя чувствуешь? Я тебе блинчиков принесла, хоть покушаешь, больничными харчами особо не наешься.

— Нормально я себя чувствую, подумаешь, одной ноги нет. А вот за блинчики спасибо. Мама, если бы ты знала, как я хочу жрать!..

Женщина рассмеялась. Я подкралась к двери и заглянула в палату. Мать Кузнецова сидела на стуле рядом с больничной койкой спиной ко мне. Сам Олег лежал на кровати, закутанный в одеяло по самую шею, разве что руки оставались «на свободе». На груди следователя лежал одноразовый пакет с блинами, который он упорно пытался развязать. Я прыснула с увиденного. Кажется, даже умирая, Олег не будет против перекусить. Но только вкусненьким! Невкусное он ест разве что на халяву.

— Я думала, ты кушаешь, а ты, оказывается, жрешь, — госпожа Кузнецова вновь рассмеялась.

— Кушать я хотел час назад, сейчас я хочу жрать! - он сделал ударение на последнем слове, произнеся его чуть громче и с большим напором.

Я решила, что лучшего момента просто нет, а ждать, пока они закончат разговор — слишком долго. Неизвестно, сколько они еще проговорят. Зная болтливую натуру моего коллеги, на этот вопрос точно я никогда не смогу ответить.

— Не помешаю? — просунула свою головешку в палату, осматриваясь.

— Алина, — он расплылся в довольной улыбке и потянул ко мне руки, - скажи, ты ведь принесла мне сметанки?

— Олег, — одернула его мать, с трудом сдерживая смех, — как ты разговариваешь с девушкой? Мне уже за тебя стыдно, — женщина, до этого сидевшая ко мне спиной, повернулась в мою сторону.

Худощавая, с крашенными рыжими волосами, одетая в строгий брючный костюм, она, улыбаясь, осматривала меня с ног до головы. Выглядела она достаточно моложаво, лишь мелкие морщинки в уголках губ и глаз говорили о том, что ей уже за пятьдесят. Глаза у Кузнецовой (к сожалению, имя и отчество ее я не знаю) зеленые, такого же оттенка, как и у Олега, и с такими же «чертиками», плясавшими в них. Выглядела она доброй и приветливой. Кажется, мы с ней сможем сдружиться. Возможно, даже больше, чем с ее сыном.

— Здравствуйте, Алина, — произнесла она, встав со стула. — Наслышана о вас.

— Рада знакомству, — я зашла в палату и подошла к ней, протянув ладонь для рукопожатия.

Мать Олега охотно и с улыбкой пожала мне руку. Ладонь у нее была теплой, самое то для моих замерзших на улице рук.

— Ладно, мне, пожалуй, пора. Олежка, если что — звони. Но учти, шоколад я тебя в час ночи не повезу.

— А конфеты? — с надеждой в голосе спросил Олежка.

Женщина вновь рассмеялась, пропустив его вопрос мимо ушей.

— Всего доброго, Алиночка. И не поддавайтесь уговорам и просьбам этого наглеца, — она легонько щелкнула сына по носу, — а то он начнет среди ночи у вас требовать селедку с апельсинами под чесночным соусом.

— Как ты догадалась, чего я хочу прямо сейчас?!

Мать Олега вновь проигнорировала его реплику и вышла из палаты.

Кузнецов жестом предложил мне присесть на опустевший стул.

— В силу некоторых обстоятельств, столь интересующую меня сцену ареста, я не увидел. Поэтому, Журавлева, рассказывай, что да как.

— А что мне говорить? Ребята из ОМОНа его скрутили, доставили в отделение, там он во всем признался, подписал чистосердечное. Куда ему деться-то с подводной лодки… Лучше ты рассказывай, как ты себя чувствуешь.

— Со мной все хорошо, ногу завтра отрежут. Ну, ничего, новая вырастет, я ее поливать буду, чтобы росла быстрее, — он засмеялся. — А если серьезно, то ничего серьезного, прости за тавтологию. Пуля застряла в мягких тканях, крови я много не успел потерять — врач сказал, что я вовремя наложил жгут. Видишь, какой я у тебя молодец?

— Рада, что ты не утратил оптимизма, — я провела рукой по его волосам. Олег прикрыл глаза, разве что не замурлыкал, как котенок.

— Хоть кто это был?

— Вилор, — вздохнула. Кузнецов наморщил лоб, но ничего не сказал. Это меня радовало. И так на душе тошно, а от его реплики захотелось бы рыдать. А он, видимо, все понял. — Этот мелкий гаденыш нас слишком ловко обдурил. Если бы не случайность — мы бы его никогда не поймали. Знаешь, почему мы так долго расследовали это дело? — я посмотрела ему в глаза в поисках ответа, но, не найдя его, ответила сама: — Убийц было двое. И один из них знал обо всех тонкостях расследования дела.

— Павел, — Олег сделал глубокий вдох. — Как же я был глуп, когда рассказывал ему обо всех домыслах… Еще и тебя представил отнюдь не в свете софитов… — ему… стыдно?.. Я все годы работы с ним считала, что совесть у Олега не то, что крепко спит, она умерла еще во младенчестве, да еще и больная всеми известными заболеваниями.

— Литвинов и Троянов были старыми друзьями-приятелями, — я не стала обращать внимания на пробуждение Кузнецовской совести, — и убивали тоже сообща. Первое убийство совершил Троянов. Вилор, покрывая его, развязал целую череду убийств. В итоге Паша дал ему обещание, что возьмет всю вину на себя. Но вообще изначальной целью Литвинова был Громов — убийца Андреевой. Но, как он сам утверждает, убивать Громова он сначала не хотел, но потом злость росла…

— «Нэнси»… Все же ты была права, что череда убийств идет от нее. Я, как ни пытался, но не мог связать все воедино. Для меня убитые казались слишком разными личностями, которых объединять ничего не может. И вот, я впервые проиграл пари… Теперь я тебе должен ящик шоколадок. Молочных с орехами, я помню.

— Мы оба не выиграли, но и не проиграли. Только убийство Громова и той проститутки с сутенером ведут от этой самой Леночки…Вернее, Громов был целенаправленной жертвой, а те двое — лишь жертвой обстоятельств. Да и черт с ними, с этими шоколадками, ты поправляйся, главное.

— Когда меня выпишут, купим этот самый ящик и съедим вдвоем, — Олег улыбнулся. — А кладбищенские убийства? Кто их совершил? Тоже эти двое?

Я лишь пожала плечами. Вилор ничего и сам ничего не знал о них, лишь говорил, что потрошитель с погоста для него сыграл роль прикрытия, ведь мы и подумать не могли, что в нашем городке может быть больше одного преступника.

— Это, по всей видимости, останется тайной, покрытой мраком. Может, Богомолов вместе со своей компашкой, может, те самые ребята-неформалы, над которыми совершили самосуд… Мне неизвестно. Литвинов сказал, что им убивать Богомолова — только себе вредить. И гадину эту, Светлану, обхаял. Да мне и самой непонятно, что ей сделал этот парень.

— Есть люди, Алина, которые совершают необдуманные поступки лишь потому, что уверены в своей безнаказанности. Так и она… Она рассчитывала, что ей все простят, раз она работает в отделении. Но нет. Преступникам, тем более таким, место лишь в тюрьме. Она ведь даже не имела собственной выгоды.

Я не смогла найти слов, чтобы ответить ему. Во всей сложившейся ситуации, еще можно найти оправдания для Литвинова и Троянова, но не для нее. Она убила только потому, что он не соответствовал ее религиозным убеждениям. А Паше и Вилору я даже сочувствую.

И, как ни странно это осознавать — завидую. Они показали мне, какой должна быть настоящая дружба, и на что готовы ради друг друга настоящие, преданные друзья. Хоть и закончилась эта история отнюдь не радужно — один в могиле, другой в тюрьме.

У меня никогда не было друзей. Слово «дружба» известно мне лишь из литературы и кинематографа. Но ни одна из историй в подметки не годится этой. Не фальшивой, не наигранной.

— Алина, наклонись ко мне, — Олег нарушил тишину своей просьбой.

— Зачем? — недоуменно спросила я.

Неужели какая-то тайна? Или он хочет меня о чем-то попросить, но так, чтобы никто посторонний не услышал об этом? Вряд ли эта просьба заключается в том, чтобы кормить и выгуливать его собаку, он бы попросил об этом мать.

— Просто наклонись, — вновь попросил он.

— Хорошо, — я послушно наклонилась к Кузнецову и тут же почувствовала на своих губах что-то теплое и влажное.

Ощущения были довольно-таки приятными, но я от удивления не могла никак отреагировать, кроме как округлив глаза. На мой непонимающе-шокированный взгляд он с возмущением ответил:

— А что? У меня стресс! Мне можно!
Часть 50

Полгода спустя

С момента ареста Вилора прошло уже шесть месяцев. Основной моей задачей сейчас стал сбор доказательств на предмет причастности его к убийствам. Несмотря на то, что Литвинов подписал чистосердечное признание, процедуру дознания необходимо провести, причем не забывая о следственных экспериментах.

Так как Олег по болезни был временно отстранен от дела, мне в помощь прислали начинающего следователя из другого отделения — смекалистого рыжего паренька, младше меня на год. Он такой же не опытный, как и я когда-то была, правда, Кузнецов быстро мне показал, что да как. А его же, видимо, и прислали с той целью, чтобы обучить. Да и вряд ли матерые следаки захотели бы заниматься подобным: им и на своем участке преступлений хватает по горло. Олегу сложившаяся ситуация ой как не нравилась, но спорить он, лежа на больничной койке, не стал, лишь попросил его держать в курсе событий и иногда советоваться с ним, дабы он не потерял квалификацию. Ну, а еще чтобы потешить хоть немного свое самолюбие.

К слову, об Олеге. В больнице он всем изрядно надоел, поэтому уже через две недели после ранения он оказался дома. По началу он мог передвигаться только лишь на инвалидной коляске — больная нога не только не слушалась, но и адски болела. Кузнецов сшибал все углы и косяки в своей маленькой квартирке, сокрушаясь, что потом придется делать ремонт. Я в свою очередь пообещала ему, что после его выздоровления мы обязательно сделаем ремонт. Эта новость его настолько сильно обрадовала, что он стал форсировать на коляске, словно заправский гонщик, имитируя звуки езды и скрипы тормозов. Сейчас Олег уже ходит на костылях, «грозится», что скоро перейдет на трость.

Ну, а пока я выгуливаю Цезаря, что достался Кузнецову в наследство от Паши, и хожу за покупками — сам он на своих костылях квартиру, находящуюся на шестом этаже, покинуть не сможет. Да даже если сможет, то покупки для него окажутся тяжким грузом, не говоря уже о собаке. Иногда, заболтавшись с Олегом, я задерживаюсь допоздна и, конечно же, остаюсь на ночь. От подобных ночевок мне только польза — до работы гораздо ближе, да и нервы не так тратятся. Думаю, понятно, отчего.

Тем более, я имею на это право: все эти полгода я — официально разведенная женщина. Развели нас с Антоном спустя три месяца после подачи заявления, как и положено. На имущество, в том числе и совместно нажитое, я не претендовала (Олег из-за этого назвал меня дурой), что в значительной мере упростило бракоразводный процесс. Мой уже бывший муженек больше не закатывал мне скандалов, не спорил, не умолял вернуться. Видимо, остыл и позабыл. А может, у него появилась новая «дама сердца», это уже не мое дело. Из зала суда, где слушалось дело о разводе, я вышла с легким сердцем и до безумия счастливая.

Единственный человек, который тяжело переживал развод — моя мама. Но сейчас она уже перестала ворчать насчет того, что я «такого парня упустила», даже успокоилась, я бы сказала. С тех пор, как я стала задерживаться у Кузнецова, она стала ходить невероятно довольной, и весь вид ее говорил о том, что ее распирало от восторга и гордости. А когда я впервые осталась у Олега, так мама вообще была на седьмом небе от счастья. Папа по секрету признался, что она просматривает журнальчики со свадебными платьями, некоторые отмечая галочками. Мать Олега, Надежда Александровна, тоже явно рада этому. Насчет отца не могу сказать, он довольно-таки скрытный человек. Мы же с Кузнецовым тихонько посмеиваемся над этим поздним вечером, попивая остывающий чаек, который мы оба немного недолюбливаем, и смотря какую-нибудь тупую американскую комедию, изредка кидаясь друг в друга подушками.

Сегодня был как раз один из таких дней, когда я пообещала Олегу прийти. Во избежание звонков я предупредила об этом маму, на что она, не скрывая счастья в голосе, ответила: «Конечно-конечно, доченька». Погода была хорошей, — все же на дворе апрель, — поэтому я решила пройтись пешком, и пусть туфли на каблуках кажутся неудобными с непривычки, наконец-то выдался солнечный денек, грех не прогуляться.

По дороге я купила продуктов, включая всевозможные вкусности к чаю. Хоть Кузнецов и говорит, что после подобных посиделок домой я смогу разве что укатиться, от сладостей я не могла отказаться никогда, да и пить пустой чай — невкусно, тем более, что мы оба пьем его лишь потому, что на ночь кофе вредно. За подобные фразочки мой друг получал в лоб подушкой. Однако никогда не обижался. Понимает, что сам виноват.

Идти на каблуках и с двумя пакетами в руках было на удивление легко. Редкие прохожие, всегда бывшие серыми, сейчас казались чересчур улыбчивыми: солнышку были рады все. От этого у меня самой настроение поднималось.

— Алина! — неожиданно окрикнул меня кто-то.

Я вытащила один наушник из уха и осмотрелась по сторонам в поисках источника звука. Буквально в трех шагах от меня стоял мой бывший муж. Удивленно искривив бровь, осмотрела его. Надо же, какие люди, и без охраны… Даже на своих двоих. Как? Работает он далеко, да и живет не близко от этих мест.

— И тебе привет, — ответила я. — Какими судьбами?

— Да вот, решил в магазин зайти, хлеба купить, смотрю — ты идешь. Давай хоть поговорим. Ты никуда не торопишься? Я тебя потом подвезу.

Я мысленно выругалась. Несмотря на то, что ненависть к Журавлеву у меня давно уже прошла, сложившаяся ситуация мне не нравилась: не люблю, когда меня отвлекают от запланированных действий или же прерывают их.

— Если ты так хочешь, — из вежливости согласилась.

— Давай на лавочку хоть сядем, не говорить же посреди дороги.

Вновь выругалась, готовясь к тому, что новые колготки после подобных посиделках останутся в зацепках и отправятся в мусорку.

— Если честно, я даже сначала не узнал тебя в платье. Ты ведь обычно в джинсах и брюках ходишь. А тут… Ты прямо такая… Женственная, что ли… — время идет, а он все не меняется. Любой разговор Антон начинал с комплиментов: так он не только располагал к себе собеседника, но и задабривал его.

— Настроение такое, — нехотя ответила я, сквозь зубы. — Да и весна…

Бывший муж хмыкнул, но продолжил разговор:

— Слышал, вы все же арестовали того убийцу? Из-за которого мы развелись.

Я сжала зубы от злости. Неужели он считает, что в нашем разводе виноват преступник, да и моя работа в целом, а никак не он? Хотя и моя доля вины есть в случившимся. Заработавшись, я совсем забыла про дом и семью. Конечно, возвращаясь домой, мужчина хочет быть встреченным женой, которая поднесет теплый ужин… Но я долгое время подряд приходила домой позже него, а ужинали мы и вовсе абы чем.

Но разве любящий муж смог бы приказать мне увольняться с работы, о которой я мечтала с детства? Которая стала для меня едва ли не смыслом жизни. И что с того, что он звал меня к себе в адвокатскую контору? Я мечтала не о должности адвоката, а о работе сыщика! Опасной, трудной, даже в чем-то неблагодарной, но о той, что позволяла мне жить, ощущать жизнь в полной мере, а не просто существовать в лице офисного планктона, наживший за тридцать с лишним лет работы лишь маленькую пенсию и дергающийся глаз.

Я понимаю, что он хотел жену-хозяйку, но наткнулся на меня, мечтающую в первую очередь быть самодостаточной, а потом уже женой. Он надеялся меня перевоспитать, но я оказалась непреклонной, это и было основными причинами наших скандалов.

Антон так и не смог понять, что для меня счастье заключено не в семье и не в муже, а является составным понятием. Муж может тебя разлюбить, семья может распасться. Даже дети, когда вырастут, обзаведутся собственными семьями и уйдут из родительского дома. Делать смыслом жизни работу тоже глупо — ее можно потерять в любой момент. Любимое дело? Можно, но тоже не то. В один момент есть шанс лишиться возможности им заниматься. Поэтому никогда не стоит заключать источник своего счастья и свой смысл жизни в чем-то одном. Если этого не станет, то будут потеряны и счастье, и смысл жизни.

Если однажды у меня спросят, что для меня главное, я отвечу: семья, любимый человек, интересная работа, способность заниматься любимым делом и саморазвитием.

— Мы просто не подошли друг другу, оказались людьми из разных миров, — ответила я, улыбнувшись. Не хотела раздувать скандал, да еще и посреди улицы. — Так иногда бывает: люди влюбляются, живут вместе, а потом, — бах! — и понимают, что они разные. И смотрят на мир они по-разному, и цели у них различные, и смысл жизни тоже. Как у тебя на личном-то?

— Да вроде все нормально, незадолго до того, как нас официально развели, с девушкой познакомился, — Антон отчего-то тяжело вздохнул. — Она пришла в нашу контору работать секретарем. Мне показалась милой, доброй, заботливой… Ну, у нас все и закрутилось. Буквально через несколько дней после развода позвал ее жить вместе. Да, вот такой я шлюх! Обычно так говорят о женщинах, а теперь я сам, на своей шкуре ощутил, каково это — быть таким. Но ты сама понимаешь, что сердцу не прикажешь.

Пожив так недельки две, она предложила мне, чтобы она уволилась и занималась только домом — моей зарплаты на двоих вполне хватает. Я от радости чуть ли не прыгал. Тебя на такое я уговорить не мог очень долго, а тут она сама предложила! Конечно же, я согласился. По началу все было просто прекрасно: она встречала меня вечером в красивом платье и с макияжем, кормила вкусным ужином, обхаживала со всех сторон… Мы говорили с ней обо всем на свете: об истории, книгах, музыке, фильмах, событиях… Она казалась мне не только красивой, но и необычайно умной.

Но спустя какой-то месяц все стало меняться: она могла себе позволить встретить меня без макияжа или во вчерашнем платье. Сперва я не придал этому значения: все же она дома, а не на приеме у английской королевы. Ужин тоже становился более однообразным: ей стало лень готовить, и поэтому я мог два дня подряд есть одно и то же.

Вскоре она и вовсе стала встречать меня в заляпанном халате и с немытой головой. Я, конечно, понимаю, что ей так удобно, но ты сама понимаешь, что неопрятная девушка вызывает разве что чувство брезгливости. Готовить она стала раз в неделю, да и ее еда с каждым разом становилась все гаже. А потом мне стало с ней не о чем поговорить… Как оказалось, знания у нее были лишь поверхностные и стоило копнуть чуть глубже — они улетучились. Мало того, что она ничего не знает, так еще и не старается ничего узнать.

Целыми днями сидит в социальных сетях, просматривает чужие фотографии и ноет, что хочет в отпуск. Или на тему: «А вот Светкин му-у-у-уж…», — Антон брезгливо сплюнул, хоть раньше никогда не делал подобного. — А еще она ни к чему не стремиться. Ей это попросту неинтересно, ведь я ее всем обеспечиваю. Выходит раз в неделю из дома с подружками по шмоточным магазинам пройтись, потом приходит домой и жалуется, что на ее жирную задницу ничего не налезает.

Я бы и рад был бы выпинать ее из дома, да не могу — она ждет от меня ребенка. Может, я и подлец, как ты меня однажды назвала, но своего ребенка я не смогу бросить, пусть и его мать стала мне ненавистна. И, как бы ни прискорбно было это осознавать, я очень скучаю по тебе, Алин. Ты всегда к чему-то стремилась, хотела быть самостоятельной, независимой ни от кого, даже от меня… Мне ты казалась расчетливой стервой, но, как оказалось, все познается в сравнении. Как же я был глуп… Если бы я мог все вернуть… Но уже слишком поздно…

— Каждый получает лишь то, что он заслуживает, — произнесла я, выслушав его рассказ. — Ведь ты когда-то сам хотел этого.

— Хотел, — Журавлев вздохнул. — Алина, я должен отдать тебе одну вещь, — он полез в карман и, вытащив оттуда горсть мелочи, выудил пятьдесят копеек и отдал их мне.

— Что это? — я вопросительно уставилась на медную монету, вертя ее в руках. — У меня хорошая зарплата, можешь себе оставить.

— Не в этом дело. Помнишь, уходя от меня, ты кинула в меня рубль и сказала вернуть сдачу, когда узнаю себе цену? Узнал. Пойдем в машину, я ведь обещал тебя подвезти.

— Спасибо, не стоит. Я пройдусь пешком, погода хорошая, — поднявшись с лавки, одернула подол платья и, взяв пакеты в руки, направилась в сторону дома Олега.

Уходя, я еще долго чувствовала взгляд Антона, упирающийся мне в спину. В этот раз он был безумно грустный.

* * *


Я поставила пакеты на пол и нажала на кнопку дверного звонка. Следом за трелью звонка послышался вой Цезаря — уж очень он не любил этот звук. Но шагов Олега не было слышно. Подождав несколько секунд, я позвонила в дверь вновь, но история повторилась — ответом было лишь собачье завывание.

— Уснул он там, что ли, — проворчала я, копаясь в сумке в поисках ключа, который дал мне Кузнецов.

Стоило мне только открыть дверь, как тут же пес кинулся мне в ноги. Потрепав его за ухом, я занесла пакеты в квартиру и направилась в сторону кухни — поставить их на стол. Попутно заглядывала в комнаты в поисках хозяина квартиры: может, и правда заснул? Но в комнатах Кузнецова не оказалось. Возможно, он в ванной, но там не горел свет…

В мою голову стали забредать различные мысли… Куда он мог деться? Он же не выходит из квартиры… Да и куда бы он пошел на костылях?

Я заглянула в шкаф в прихожей. Куртки Олега там не оказалось. Это уже точно наталкивало меня на недобрые мысли. Случилось что-то, что заставило его покинуть квартиру, но при этом не взять с собой собаку. Что это могло быть? Или кто…

Уже охваченная паникой, достала из сумки телефон и набрала номер Олега. Недоступен! Да что же это такое?!

Не долго думая, я набрала номер его матери. Она ответила почти сразу же.

— Да, Алиночка? — госпожа Кузнецова как всегда была приветлива и добра ко мне.

— Надежда Александровна, Олег не к вам поехал? Я пришла, а его нет дома… Телефон не отвечает. Мне уже страшно за него.

— Нет, не у меня… — в ее голосе послышались нотки беспокойства. — Мы вчера с ним разговаривали, он сказал, что на костылях никуда не пойдет, спуститься с ними по ступенькам — сплошное наказание. Подожди, я тоже попробую ему позвонить. Где же этот гаденыш мелкий шляется… — и она положила трубку.

Я так и застыла, сидя на диване с телефоном в руках. Цезарь улегся у моих ног, жалобно поскуливая.

— Гулять хочешь, маленький? — я потрепала его за ухом. — Не могу я пока тебя выгулять, хозяина твоего надо дождаться, уж очень я за него волнуюсь.

В скором времени позвонила мать Олега и обеспокоенным голосом сообщила, что не может дозвониться ему. Тогда я разнервничалась не на шутку. Пообещав женщине, что позвоню ей, как только ее блудный сын объявится, я принялась его ждать, в ожидании носясь по комнате, словно разъяренный зверь в клетке. Цезарь испуганным взглядом наблюдал за мной: не каждый день он видел меня в гневе.

Где-то через час послышались ковыряния в замке. Олег! Я побежала к двери. Пес рванул за мной.

Олег стоял в дверном проеме, опираясь на костыли. В зубах у него были зажаты три розовых тюльпана. Выплюнув цветы в предварительно подставленную ладонь, он произнес:

— Я позвонил твоему новому напарнику сегодня, чтобы спросить, как продвигается дело. Он ответил, что официально оно уже окончено, и вы передаете его в суд. Я решил тебя поздравить с этим. Прости, что их всего три. Больше в рот не помещались. И что подвяли тоже прости. С этим общественным транспортом… Из-за этих пробок я потратил в два раза больше времени, чем рассчитывал. Надеялся вернуться одновременно с тобой, а оно вон как получилось…

Сегодня я впервые в жизни плакала, обнимала и целовала человека одновременно.

Часть 51

— Встать, суд идет!

Судебное заседание по делу Литвинова затянулось на несколько часов. Подсудимый был признан вменяемым и отдающим себе отчет. В преступлениях он сознался, смягчения срока не просил. От услуг адвоката Вилор также отказался.

Но вот было что-то в нем самом, что изменило его до неузнаваемости. За прошедшие полгода Вилор словно постарел на ни один десяток лет. Сквозь прутья решетки на меня смотрел не ребенок, а измученный жизнью старик с абсолютно пустым и отрешенным взглядом. Он лишь усмехался, когда многочисленные свидетели и потерпевшие оскорбляли его, проклинали, грозились прикончить.

К слову, я проходила свидетелем по этому делу, Олег — потерпевшим. Единственный близкий подсудимому человек, бабушка Лены, тоже была приглашена на заседание в качестве свидетеля. Всего около полусотни свидетелей и десятка потерпевших. Вилор был признан виновным в восьми убийствах. Его вину в произошедшем террористическом акте доказать не удалось.

В зал суда вошел судья с папкой в руках. Он был пожилой, с уже полностью седыми волосами, облаченный в черную мантию. Кузнецов говорит, что он — приятель его отца, считается одним из самых суровых, но справедливых судей. В качестве прокурора выступила мать Олега, Надежда Александровна.

— Подсудимый Литвинов Вилор Сергеевич 1997 года рождения, обвиняемый по статье 105 Уголовного Кодекса Российской Федерации части два пунктов а, д, е.1, ж, к* и статье 317 и 318 части два Уголовного Кодекса Российской Федерации** признан виновным и осуждается на пожизненное заключение. Но ввиду того, что на момент совершения преступлений подсудимый не был совершеннолетним, он осуждается на срок двадцать пять лет в колонии строгого режима. Приговор может быть обжалован в течение десяти суток. Прошу всех сесть. Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.

Все присутствующие в зале суда люди сели, один Вилор остался стоять. Он подошел к самой решетке и, упершись об нее лбом, выдохнул, а затем поднял взгляд и внимательно осмотрел всех присутствующих.

— Когда мне было пять лет, я попал в интернат, — Литвинов говорил твердо и уверенно, словно речь была давно заготовлена. — Отчего-то все дети сплотились против меня, и я был объектом извечной травли. Тогдашняя ситуация напоминает мне сегодняшний день. Вы все кричите, сыпетесь обвинениями, оскорблениями… Тогда меня спас Паша от всего этого. Но теперь его не стало. Меня уже никто не спасет, ведь даже сам бог устал меня любить. Я так долго был его помощником, его мечом, а он просто устал. Я не буду просить о пощаде, оно мне не нужно. С подводной лодки никуда не денешься, а выигрывать год или два — бессмысленно. Августина Филипповна, — Вилор посмотрел на бабушку Лены, — я отомстил за Лену. Ее убийца мертв.

— Лене уже ничем не поможешь, да и мне от этой мысли не легче — внучку мне это не вернет. А ты себе всю жизнь загубил, Витенька, — произнесла старушка, платком вытирая слезы в уголках глаз.

Она — единственный человек, который плачет не над мертвыми, а над подсудимым. Единственная, кто по-настоящему любит Вилора.


— Алина, — вдруг обратился он уже ко мне, что меня очень удивило, — я знаю, что ты меня не любишь, да и не любила никогда, хоть и говорила об обратном. Я очень жалею о том, что не встретил тебя раньше, до того, как… Быть может, ничего бы этого и не было бы, будь рядом та, что будет освещать собой тьму. А обо мне не грусти. Я не тот, по которому стоит лить слезы. Я сам себя изничтожил. Кто сгорел — того не подожжешь.

Я отвернулась в сторону, чувствуя, как безвольные слезы сами катятся по лицу. Когда-то близкий мне человек навсегда прощается со мной. Все понимают, да и он сам понимает, что из колонии живым ему не выбраться — за то, что он совершил, его там просто разорвут. Я могла не допустить всего этого. Но хотела ли?..

— Я не буду просить прощения за содеянное. Я не чувствую за собой вины. Лишь одна девушка была не достойна смерти, остальные ее просто заслуживали! Это были не люди, а самые настоящие твари: мелочные, алчные, завистливые… Один из них был педофилом, наркодиллером и убийцей, другие построили свой жалкий бизнес на грязи и похоти, еще один убил собственного брата с женой, выполняя военный приказ. У каждого из убитых нами есть своя трагедия, но это не оправдывает его. В любой ситуации следует оставаться человеком. Вы, наверное, начнете и меня осуждать, мол, в чужом глазу соринка заметна, а в своем бревна не видно. Бог вам судья, думайте, что хотите. Мы очищали землю от биомусора, хотели сделать мир лучше. Одно преступление потянуло за собой целую вереницу убийств, но я ни о чем не жалею. Пусть я потерял душу с теми подлецами, оно того стоило. Сверху мне воздастся.

И, кажется, в этот момент я поняла, почему и Паша, и Вилор так сильно верили в бога. Им больше было не к кому обратиться за помощью и за поддержкой. Так рано оставшиеся без родных и близких, никому не нужные кроме друг друга, они пытались найти поддержку хоть в ком-то. И нашли. Так может, религия несет не только зло, как утверждал мне Олег? Может, она создана за тем, чтобы спасать людские души от одиночества? Ведь когда тебе не к кому обратиться за помощью, обращаешься за помощью к богу. Хоть и неизвестно, выслушает ли он, оттого, что выговоришься, становится легче. Как бы я не кичилась тем, что нет доказательств существования бога, сама поступала так же. Но вот только почему они начали убивать, раз религия направлена на свет и добро? Это вопрос, на который я никогда не узнаю ответа. Может, бог устал нас любить? Всех нас, а не кого-то конкретно.

Люди начали перешептываться, но вскоре шушуканья переросли в самую настоящую громкогласую полемику. Судья приказал увести подозреваемого.

Свидетели и потерпевшие медленно начали покидать зал судебного заседания. Я тоже поднялась со своего места и подошла к Олегу. Он пока что сидел на стуле, сжимая в руке рукоять трости.

— Почему ты зареванная? Все еще не можешь успокоиться? — он поднялся с места, стоило мне только оказаться рядом.

— Жалко его, — вздохнула я, — чисто по-человечески жаль. Ему никто вовремя не объяснил, что хорошо, а что плохо, и в итоге… Да и в детстве такое потрясение, которое явно не прошло бесследно.

— Никогда не жалей преступника, Алина. Иначе ты погибнешь, как следователь. Ты еще молода и не обладаешь достаточным опытом, чтобы понять это, поэтому все свои силы я сейчас пущу на предотвращение этого.

— Олег Дмитриевич, Алина Николаевна, — вдруг окликнули нас. Мы оба синхронно повернулись на звук.

Это была вдова Громова, Карина. На этот раз она уже была без своих солнцезащитных очков, да и черные одеяния сменила на серый брючный костюм. Она уже не выглядела столь убитой горем и разочарованной, как каких-то полгода назад. Сейчас это была женщина полная сил и способная все сделать самостоятельно, разве что в глазах читалась грусть. Она даже перестала стесняться своего больного глаза и могла появиться без темных очков на людях.

— Я хотела бы вас поблагодарить за ваш труд. Если бы не вы, убийцу моего мужа и всех этих людей никогда бы не нашли. Да и к тому же, вы не просто выполнили свою работу, а не оставили меня, когда Велиара не стало. Вы даже не представляете, как тяжело терять человека, которого любишь всем сердцем. Большое вам спасибо.

— Мы всего лишь выполняли свою работу, Карина Александровна. И, кажется, мы договаривались об обращении на «ты», — Олег улыбнулся.

— Прости, все время забываю, — Громова рассмеялась. — Хотите, я вас подвезу? Я на машине.

— Не стоит, спасибо, я за рулем, — отказалась я. Машина, правда, была Олега. С больной ногой садится за руль ему противопоказано, так что он передал мне ее во временное пользование.

— Еще раз спасибо вам обоим за вашу поддержку. Я бы не справилась одна. Спасибо, — она вытерла руками слезы, появившиеся в уголках глаз и вышла из зала суда.

Мне так жаль эту женщину. Человек, которого она любила больше жизни, отец ее ребенка мертв. Но она оказалась сильнее, чем я считала — она со всем справилась, пусть и в один момент сломалась. А еще Карина оказалась очень благодарной — она единственная из всех, кто подошел поблагодарить нас. Остальные посчитали, что мы просто выполняли свою работу.

— В такие моменты понимаешь, что правильно выбрал профессию, — Кузнецов положил руку мне на плечо. И пусть сейчас я не видела его лица, я знала — он улыбается.

— Абсолютно с тобой согласна. Ну, что, поедем домой?

— Давайте лучше к нам, — откуда-то сзади к нам подкралась Надежда Александровна, накидывая поверх рубашки синий форменный пиджак. — Я тортик испекла. Нужно ведь это как-то отметить. Вы горбатились над этим делом чуть меньше полутора лет, неужели вы не заслужили хотя бы такой маленькой награды? Я знаю, что Олежка будет «за», — она рассмеялась.

— Когда это я отказывался от еды?!

* * *


Семь месяцев спустя

Вилора не стало спустя несколько месяцев после вынесения приговора. В колонии, куда он был направлен, отбывал срок отец убитой им девушки, Трофимовой, если память не изменяет. Литвинова забили до смерти такие же заключенные, как и он сам. Я, признаюсь, тяжело пережила его смерть. Все же он был для меня не чужим человеком.

Несмотря на слова Олега о том, что не стоит жалеть убийцу, он отнесся к этому с пониманием, успокаивал меня во время многочисленных истерик. Никогда бы не подумала, что он может быть таким понимающим и нежным, умеющим подобрать нужные слова. Сейчас я уже оправилась от потери, даже не вспоминаю. Все же ему сверху все воздалось, как он сам сказал на суде.

Кузнецов уже вышел на работу. Сказал, что не может больше лежать дома и ничего не делать, это его утомляет больше, чем работа. Стоило ему только появиться на работе, как в его дурную голову пришла новая идея: перевестись в Следственный Комитет, а меня отправить на повышение. Мол, работа там поинтереснее, да и оставить нас в одном отделе нельзя по некоторым причинам.*** Когда я предложила Олегу остаться на прежнем месте, а самой уйти в Следственный Комитет, он отказался, обосновав это так: «Ты все равно скоро в декрет пойдешь, тебе все равно будет, где работать».

Сегодня был последний день, когда мы работаем вместе. Мне от этого было даже грустно. Несмотря на все его подколы и оскорбления, мы сработались и даже сдружились. Можно сказать, стали настоящей командой. А вот кто придет мне в качестве нового напарника — неизвестно.

— Мне практиканта прислали, — сказала я невзначай, поднимая взгляд от отчета трехлетней давности.

Следователь достал из принтера лист бумаги и, сделав из него самолетик, отправил в полет по кабинету.

— Снова? — он усмехнулся. — Не боится участи предыдущего практиканта? Да и ты сама не боишься, что не сможешь вытурить его, как я тебя в свое время?

— Им бояться стоит разве что меня. Знаешь, пока ты был на больничном, я сидела за твоим столом на твоем мягком кресле и, мне кажется, я потихоньку начала превращаться в тебя. Как думаешь, это заразно? — я поймала бумажный самолетик и отправила его назад к Кузнецову.

— Ты наивно полагаешь, что ты превращаешься в меня только от сидения на моем кресле?

В дверь тихонько постучали. Олег перехватил самолетик и, скомкав его, выкинул в урну.

— Войдите!

В дверной проем просунулась рыжая и косматая голова паренька с тоненькими и такими же рыжими усами. Или, вернее будет сказать, усиками. Видимо, это и есть мой практикант. На носу у него сидели толстые очки в тяжелой роговой оправе. Ну, надеюсь, мы поладим. Если он, конечно, кусаться не будет. Я же ничего обещать не могу.

— Здравствуйте, мне нужна Кузнецова Алина Николаевна. Дежурный инспектор сказал, что это здесь. Я студент, практику у нее должен проходить.

— Это я, заходи. Твоя задача будет донельзя проста — носить мне кофе, не задавать лишних вопросов и изредка копаться в архивных делах…


* статья 105 УК РФ – убийство. Статья 105 часть 2 пункты: а – убийство двух и более лиц, д – совершенное с особой жестокостью, е.1 – совершенное по мотивам кровной мести, ж – совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой, к – с целью скрыть другое преступление или облегчить его.

** статься 317 УК РФ – посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа. Статья 318 УК РФ – нанесение тяжкого вреда здоровью сотруднику правоохранительного органа.

*** Близкие родственники и супруги не имеют права работать в одном отделении или филиале государственной структуры или организации.