Беседа

Иван Акимыч воткнул лопату в землю, затем не спеша опёрся на черенок и тяжело вздохнул: копать было ещё ой, как много. Солнце, как и жизнь старика, уже давно клонилось к закату, и только крестьянская привычка к труду не позволяла бросить начатую работу на полдороги. Так же не спеша он окинул взглядом небосвод, где кроме солнца да пары облачков не было совершенно ничего примечательного, затем старик опустил взгляд на грешную землю, на которой вслед за початой грядкой поместился старенький, но и по сию пору не утративший былой стати, жердяной забор.

И вот здесь дело пошло интереснее: там, за забором, мелькая меж его еловых рёбер, по деревне грустно брела серая кобылка, волоча за собой телегу, в которой клевал носом Фомич.

- Илья! – во весь дух крикнул Акимыч. – Эй, Илья!
 
Кобылка на окрик даже не повела ухом, продолжая катить телегу с хозяином, который вдруг  встрепенулся и принялся шарить вокруг глазами.

- Да тута я, тута, - усмехнулся Акимыч, махнул вознице рукой и побрёл к калитке.

- Чего балагуришь? – строго спросил вышедшего Акимыча Илья Фомич.

- Да вот, заработался. Решил передохнуть, а тут и ты катишь… Садись перекурим.

- Ну, покурить  дело нужное, - Фомич довольно резво для своих лет покинул транспортное средство, хлопнув напоследок кобылку по крупу. – Пошла, Лада…, пошла до дому. Клавдия тебя встретит.

Кобылка, почуяв волю, припустила резвее, чем шла до окрика Акимыча. А может быть дело и не только в воле – Илья Фомич, несмотря на восьмой десяток, старик был ещё крепкий и грузный. Пудов семь. И то, если в бане. А зимой в тулупе да валенках так, почитай, и восемь с гаком. Так что, не только от баб кобылам легчает…

- Ну, так что, - усаживаясь посолиднее на лавочку перед хатой Акимыча и закинув руку за её спинку, вполоборота  спросил Илья Фомич, - Иван Акимыч, чей табачок курить будем?

- Знамо, что мой, - весело отозвался тот, вынимая кисет. – Прошу Вас.

Акимыч решил подыграть Фомичу, изображавшему из себя важность. Да, впрочем, Илья Фомич пофасонить, случалось, любил, хотя и имел на то полное право: как-никак, а первый столяр на волость. Свой цех имеет. В подмастерья ему любой мужик сына отдать за счастье почитать будет. Но ведь и про табачок Илья не зря спросил: зелье это у Акимыча первым было на деревне, а в соседскую бежать, не столь далёко, сколько долго. Так что не только себя Илья Фомич сейчас показывает, но и хозяину выражает уважение. Такой уж он, деревенский политес, не то, что у царя в Петербурхе. Тут тонкости знать надобно.

Отсыпал Иван Акимыч Илье Фомичу в ладонь самосада, а тот вместо того, чтобы в трубку набить, табак пальцем по ладони покатает-покатает, да понюхает. Затем сожмёт быстро ладонь в кулак, чтоб ни одной махринки не вылетело, да как рявкнет на всю округу «Чхи!», и снова носом над табачком водит. Нравится...
Пока Фомич так развлекался, Иван Акимыч успел свою трубку набить, да стал поглядывать на забавы эти уже чуть искоса: ты, мол, Илья Фомич, шутить шути, а и честь знай. А на того нашло. Чихает и чихает, словно хворый. Только смеётся. Акимыч уж и трубку в рот сунул, а тому невзначай, словно ни на что не намекают.

- Ась! – крякнул в очередной раз Илья Фомич и взглянул на Ивана Акимыча.  У того отпустило от сердца: глаз у Ильи заплыл слезой, так что не видел он, как Акимыч ему трубкой своей намекал, что пора и закурить.

- Ох, Иван, ну спасибо. Душист табачок… душист, да заборист. Как Клавка моя в молодости. Аж душа встрепенулась, - пробормотал он, отирая   рукавом рубахи глаза.

Затем достал из кармана коробку серных спичек и протянул Ивану:

- Закуривай.

Тот, приняв коробок в руки, первым делом принялся его рассматривать. А как не поглазеть на городскую диковинку. Случалось, правда, раз держать в руках Акимычу коробку от спичек, случалось. Лет пять назад. Нашёл на дороге, когда из волости домой шёл. Ох, и обрадовался, да не тут-то было: пустой коробка оказалась. Видимо, кто из дачников за ненадобностью бросил. А уж спичку зажигать Ивану Акимычу  пока не доводилось. Только видел, как зажигают. Дым, треск, как в преисподней. В общем, ужас один…
 
…Набивает Илья Фомич свою трубку, а Иван Акимыч коробку спичечную в руках пока крутит. Вот они, серные спички, внутри притаились – вынимай одну и пали, пока хозяин дозволяет. Да боязно вот: всю жизнь свою Иван Акимыч до этого вот момента угольком из печи или лучиной обходился, а тут - спички. Тут любой, если вот так вот, сразу, оробеет. А случись что? Осрамишься на всю деревню... Хотя, если выйдет, так и перед Агафьей вечером похвастаться можно будет. И перед детьми со снохами при случае учёностью блеснуть: «Эвона, каков я грамотный. Кому из вас приходилось спички палить?». Да надо ли уж это старику? Какое уж теперь старику хвастостьтво? Сраму бы не вышло! Вздохнул Иван Акимыч и протянул коробку Фомичу: давай, мол, возжигай свою адскую лампаду сам. Негоже на каждого по спичке тратить, одной обойдёмся.
Тот принял коробку, надавил уверенно пальцем на бок, затем, не спеша, выбрал спичку и, примерившись, резко ширкнул. Акимыч закрыл глаза. Снова раздался знакомый уже звук, затем снова и снова. Потом свой недовольный голос подал и Илья Фомич.

- Вот, дрянь городская, отсырела! – пробурчал он и, вновь покопавшись в коробке, достал другую.

Но, ни вторая, ни третья не желали зажигаться. Акимыч уже довольно весёлым взглядом поглядывал исподтишка на Фомича, что ещё больше того раззадоривало: как же, упасть лицом перед соседом. Да это – самый страшный сон в любой деревне, и никакого политеса…

Впрочем, после третьей спички началась сплошная экономика.  И хотя, Илья Фомич и слова-то такого мудрёного ни разу за всю свою жизнь не слышал, но разбирался-то он в ней не хуже, а то и получше некоторых городских или уездных голов, только на свой деревенский лад: просто прикинув в уме между двумя чирками, во сколько часов в цеху обойдётся ему это представление, желание поразить соседа угасло само собой, и тогда он сказал примирительно и просто:

- Акимыч, принеси уголёк, а? – и первый же засмеялся…

Через пять минут оба старика сидели на лавочке перед избой Акимыча и, пуская душистый дым деревенского самосада, неспешно беседовали о погоде, здоровье, ценах на хлеб.  О том, что современная молодёжь совершенно не умеет и не хочет работать.

Давно уже село солнце, Клавдия завела на двор и распрягла Ладу, которая теперь спала в своём стойле, а старики сидели и находили всё новые темы для разговора. Иван Акимыч ещё два раза ходил домой за новыми углями, доставал свой кисет, и беседа продолжалась дальше.

Просто потому, что политес политесом, а  поговорить по душам двум мужикам, хоть и в возрасте,  всё равно надо...