Апполоний

 
    
  В начале августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года Апполинарий
Модестович Савраскин, возвращался с этюдов от Ближнего озера в деревню
Маковка. Настроение у него было прекрасное, первый на натуре день прошел
плодотворно, и в фанерном ящике с раздвижными ножками, лежал, как ему
думалось, очередной шедевр. Апполинарий Модестович был среднего роста,
полноватый, но в меру, с небольшими подвижными руками и легкой походкой -
типичный пикник. Борода удлиняла круглое лицо, делая его благородней.
Длинные волосы, зачёсанные назад, скрепляла тесёмка от лба к затылку.
Взгляд серо-голубых глаз открытый, вольный. Барин, как есть барин. «Его
довольное лицо приятной важностью сияет» - сказал бы классик.
 
  По дороге решил завернуть в сельмаг, затариться горючим на вечер.
Отметить с хозяйкой свой приезд, выпить за знакомство и всё хорошее.
Продавщица Раиса уже было собиралась закрываться и уйти пораньше, когда
явился Апполинарий во всей своей значительности и необычности для этих
мест.
  - Здравствуйте вам, красавица, - с благожелательной улыбкой
поприветствовал Савраскин. -  Как живете-можете?
От этих простых слов Раиса вспыхнула и почему-то оробела, что было ей
совсем несвойственно. Магазинчик, её гордость, показался совсем мелким и
тесным.
  - Живём, - смущенно улыбнулась она, добавила, - можем.
  - А не затруднит ли вас, прекрасное создание, показать вон ту бутылочку.
Апполинарий раскованным жестом указал на самую верхнюю полку, где стоял
коньяк, давно стоял, наверно уже несколько лет без движения, ибо сельчанам
был без надобности. На лице Раисы отразилось смятение чувств, казалось ей
не хватает воздуха. Она взобралась на табурет.  Апполинарий с
удовлетворением отметил её крепкие икры и, еще не утратившую стройность,
фигуру. Сняла бутылку, торопливо обтёрла пыль фартуком, с осторожностью
вручила посетителю.
  - Так-с, что тут у нас? - Савраскин принялся изучать этикетку, наконец,
разочарованно протянул. – Дербент, не пойдёт. Купаж не тот. Может у вас
армянский есть?
  - Нет, - Раиса виновато помотала головой.
  - Ну ладно, - в голос Апполинария опять вернулась жизнерадостность, -
дайте тогда красного, по рупь двадцать. Три, нет пять. Завтра ведь
воскресенье и вы не торгуете, не правда ли?
  - Нет, нет, то есть да, выходной у меня. – С облегчением забормотала
Раиса. Задышала ровно, глубоко, кислородное голодание прекратилась, а в
глазах появились озорные искорки.
 
  Они шли по пустынной деревенской улице, как два прекрасных величавых
теплохода по Волге. Внутри у Раисы все раздувалось от гордости. Знала, что
за каждой занавеской сейчас удивленные взоры и бабам будет о чем посудачить
у колодца. Повстречался на пути какой-то плюгавый, полупьяный мужичонка.
Хотел что-то спросить, но продавщица так яростно зыркнула на него, что тот
передумал вступать в разговор, стал в сторонке, и даже зачем-то снял кепку,
когда они проплывали мимо. Направлялись к Анфисе, одинокой, молодой ещё
женщине, у которой Апполоний и снимал жильё. Узнав, что они подруги
художник сразу пригласил Раису повечерить вместе. «Веселее будет» -
улыбался он. Раиса с благодарностью приглашение приняла.
 
  Часом позже Савраскин откупоривал уже вторую бутылку, как раз к смене
блюд. Для начала был салатик из огурчиков с зеленью и яичница на сале. А
теперь на сковородке шкворчали опята с луком и молодой картошкой.
Апполинарий восседал на высоком стуле у окна, за круглым столом. Лицо его
раскраснелось, взгляд слегка затуманился. У женщин тоже, очи сделались с
поволокой, с негою. Восхищённо взирали они на московского гостя, стараясь
не пропустить ни слова из его речей.
 
   Художник разлил бормотуху по гранёным стаканам, хозяйка пыталась
выставить бокалы, но Савраскин настоял именно на таких емкостях - объяснил,
напоминает студенческую юность.
  - Ну что, девушки, вдрогнем!
  Девушки вздрогнули. Модестович выпил залпом, удовлетворенно крякнул,
зацепил вилкой грибочек, полюбовался им, отправил в рот.
  - Вот вы говорите Москва, Москва. Ну да, большой город это, конечно,
сила. Не даёт расслабится, ощущаешь его энергию, ритм, перпетуум-мобиле,
так сказать.  Опять же выставки, концерты там, спектакли, фестивали
случаются с иностранцами, в общем жизнь бьёт ключём, но… - Апполинарий
хрустнул малосольным огурцом. – Но, например, хлеба такого в столице днем с
огнем не сыщешь. Я давеча утром проходил мимо вашей пекарни, дверь открыта,
видно, как огонь в печах полыхает, настоящими дровами, не газом каким-
нибудь топят. И потом, устаешь от суеты столичной, он хоть и бодрит, но
одновременно и высасывает силы. Покоя хочется, тишины, воздуха свежего, да
воды колодезной, нив привольных, отношений простых. Апполоний поводил
глазами по комнате и зафиксировал взгляд на груди Анфисы. Та смущённо
поправила лифчик, затем волосы.
   
  На раскрытом этюднике красовалась картина. Холст кое-где был закрашен
голубой краской, на самом верху были приклеены птичьи перья,
символизирующие перистые облака, чуть пониже клочки ваты - изображающие
облака кучевые, далее шло ассорти из мелких еловых веточек и полосок из
березовой коры - типа лес, потом сено-солома - это понятно - луг, на
переднем плане опять немного краски - озеро, и внизу крупные шматки
коричневой дубовой коры рельефно соорудили крутой обрыв - берег. Уже дома,
Савраскин вырезал, ножницами из золотинки от шоколада «Гвардейский»,
солнышко с лучами и прикрепил в левом углу.
 
  Анфиса и Раиса время от времени оборачивались на это, с недоумением
переглядываясь между собой. Наконец Раиса решилась спросить.
  - Апполоний Модестович, нешто за это деньги платят?
  - Ну, наши, положим, ни копейки не дадут, а вот иностранцы ещё как купят,
за валюту, будет с чем в «Березку» сходить, отовариться. – Он налил ещё по
стакану. – Давайте, девушки, за настоящее искусство!
  Девушки дали.
  - И много можно выручить? – поинтересовалась Раиса. Художник прошептал ей
на ухо сумму. Та встрепенулась, ойкнула и также, шёпотом, поделилась с
подругой.
  - Дак это ж целый дом купить можно! – всполошилась Анфиса. – Я тоже так
могу.
  Апполоний расхохотался, приобнял Анфису за плечо, чмокнул в щеку.
  - Охотно верю, милая, на капли не сомневаюсь. Пожалуй, ещё и получше
сможете, вон у вас какие коврики вязанные шикарные. Но вот какая штука.
Сейчас объясню. Пикассо, ну вы знаете, тот который голубя мира нарисовал, -
женщины согласно кивнули, - он, когда уже знаменитым был, всякие разные
штуки вытворял. Например, раскатает глиняную лепешку, потыкает в неё
пальцем, раскрасит кое-как-тяп-ляп. А на претензии, мол, любой так сделает,
отвечал, что только он может поставить подпись Пикассо. Замечательный был
мужик, гений, между прочим. Возьмем его известную серию рисунков быка!
  - Возьмем, – не посмели возразить женщины, видя, как он разгорячился.
  - Там сначала бык в реалистической манере, со всеми деталями,
подробностями. Затем, поэтапно, от рисунка к рисунку всё лишнее отсекается.
На последнем только одна выразительнейшая линия и всё! Гений, мать его!
Каков уровень интеграции! - Модестович стукнул кулаком по столу.
 
  - И ведь что поразительно, древние люди, те что пещеры расписывали, фиг
знает когда, все они владели этим искусством - видеть целое. Не дробились в
пустое, только главное видели.
Художник наполнил стаканы.
  - За древних!
  - Ага, за древних, - вторили женщины.
 
  - Савраскин - это имя! - подбоченился Апполоний. - Это бренд, да. Мои
работы в музеях есть, там, за бугром. Вот вы, Анфиса, говорите, что так
тоже можете. Да, так и детских садах могут, но… Нужен смелый шаг, пробиться
к сердцу зрителя это вам не хухры-мухры. Савраскин может!
 
  Апполоний встал, нетвёрдой походкой подошел к косяку двери, ухватил
большущий, согнутый гвоздь, раскачал, вывернул, подошел к этюднику и с
размаху вонзил в середину картины. Женщины ахнули.
  - А-а! - взревел Апполоний, - Есть! Получилось! Теперь эта картина в
десять раз больше стоит! Они ж там все на экологии ёб… ну, в общем они
понимают, разбираются в концептуализме. Вторжение! Человек железом
вторгается в девственную природу – вот что это такое.
 
  Модестович вернулся к столу, сел, отёр пот со лба. Стало тихо.
  - Бля-а, - протянула Раиса, - в десять раз? Это получается на эту херню
пол улицы теперь купить можно?
  - Ах, Раиса, - Савраскин махнул рукой, - если бы вы знали какая херня у
них там в цене, сам в шоке бываю. Один малый, к примеру, измазал ванну
жиром, облепил волосами, не поверите, в галерее стояло это произведение
искусства, пока уборщица вечером не пришла.
   
  Апполинарий вскрыл, последнюю, пятую бутылку, наполнил до краёв гранёные.
  - За вас, девушки, за красоту вашу ненаглядную!
  Все выпили, закусили.
  - Желаю спать на сеновале! - объявил Савраскин - И чтоб непременно
звёзды, сегодня ночь безлунная, безоблачная. А скажите мне,
умопомрачительные пейзанки, чаровницы, как вы относитесь к оральному сексу?
  - Чего молчишь? - хихикнула Анфиса, ткнула легонько подругу в бок. - Ты
ведь любишь поорать, когда кончаешь.
 
  Полчаса спустя, не без приключений, компания была на сеновале. Анфиса
возлежала на плече Апполония, он нежно ласкал её полную, упругую грудь,
приговаривал:
  - Вон там ковш, видишь, это - Большая Медведица, а рядом ещё ковшик -
маленькая, в ней - Полярная Звезда…
 
  Раиса медведиц не видела, ибо была немного ниже, и к звездам затылком. Но
чувствовала, что ещё несколько движений и в её хмельной голове тоже,
фейерверком, вспыхнут разноцветные звёзды…