Герои спят вечным сном 41

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/08/03/1967
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
НАГЛЕЦЫ
 
«но Он, пройдя посреди них, удалился». Евангелие от Луки.

Осенние провалы обесценили сеть, оставленную «центром», руководимую из «центра». Сыне, «случайно» оказавшемуся в окружении армейскому особисту, пришлось «писать» контрразведку начисто, проверяя, перепроверяя, сращивая распавшиеся связи.

Упало-таки не хило. Причиной и непрофессионализм, и предательство, и толковые лбы из немецких спецслужб…

«Кто виноват» - выяснили быстро, а «что делать» медленней растёт, поскольку накал борьбы с партизанами прямопропорционален количеству партизан, а трудность борьбы с предателями обратнопропорциональна количеству предателей.

Фёдор Костенюк в «жёлтом доме» - очень хорошо! капает информация, только в «употреблении» сложен: следует прикрывать событиями, связью и прочь. Спицынский контингент – на все сто.

Внедряемые полицаи как-то быстро вылетают обратно в лес: не выдерживая сволочности заданий, погромят направо и налево, а сами - по отрядам пехотинцами.

- Нужен некто, способный «плодить» грамотных агентов, - пожаловался Сыня.

- Не горюй, лексей, - утешил Спицын, - дам тебе умельца, личного своего человечка дам.
- Сам отчего не пользуешься?

- Запрещено идеями грузить. Он - по «Архангелам» как-то… область в руках держит, всем всё обеспечивать призван. Ты – другое дело: тебе указания нужны, а не наоборот. Только запомни: знаешь о нём лишь ты. Никому! Ни карандашу, ни начальству, ни левой задней ноге своей!!! Прикарабинился – получать от «Муравья», и забыл.

-Что такое – «Архангелы? Чем провинились!»
- Интендантство. Хозблок с побочными эффектами. А если серьёзно – «Наше всё»: глаза, уши, ноги… Пищепровод – туда же. Мы – вооружённая сила, без них – мишень для зесторунгов разных, они без нас – свидетели разгрома.

- Подполье, - хочешь сказать?
- Хотел – сказал бы именно то слово. Структуре несколько сотен лет – экономическим целям служила. Подпольщика легко вычислить, преродника (так у них это называется) – не очень. Он наитийно, по предкам слёту видит: где стать, с кем перемигнуться, как упасть. Ночью в деревню войдёт и отыщет, у кого под какой застрехой нож припрятан, бутыль керосину или куриное гнездо, яичком перебавиться.

Главное же - потрясающая взаимозаменяемость: все про всех всё знают и до того просты! дураки дураками – хрен чо выспросишь.
- почему свои отряды не формируют?
- Приказа не было; мы есть.

- Человек тот личный коим образом?
- Из детства. Сказал Спицын, а Сыня чуть не помер, увидев «Муравья»: Анфим Деменков! Главный «Иуда!» Первый кандидат на расправу.

«Потомственный» беспризорник, Сыня терпеть не может «комбарства». Слава «ихнему» богу, что в армии служил, но и оттуда удавалось дотягиваться, прихватывать любителей красиво жить - до кишок пищали.

И вот, нате же! Самый что ни наесть – «комбарин», на весь город распервеющий. А до чего нахален! Как развернулся при врагах! Впрочем, до врагов не хуже сибаритствовал, попинывая менее удачливых завистников.

Столько, говорят, доносов было на Анфимку, столько открывалось против него кампаний, собиралось подписей… Хоть кол на голове теши! С гуся вода, песок меж пальцами. Бают: продал чёрту душу Деменок и в церковь ходит ровно ему молиться, кровавую роспись обновлять.

На втором ярусе купеческого дома – «Святое»: хозяйские апартаменты, чердак же – «Святое святых». Там помывочная, медпункт, самоварчик. Оттуда можно крышами далеко бежать: до выгона, до самой реки с лодчонкой потаённой.

Сыня въехал на гастхоф ворохом сена, что чаще всего делалось в подобных случаях, «скормлен» был скоту и, пролезши из хлева, аки Римский патриций, возлёг под благоприимной кровлей.

- Стемнеет, уйдёте, Товарищ капитан, - приказал Анфим Сыне по завершении деловой части разговора. – В восемь у наблюдателей пересменок – самое время, легализоваться.

- Следят?
- Конечно. Четыре точки по периметру площади, пять – с заднего двора, внутри – охрана. Тут – серьёзные постояльцы, всяка радость всех сортов.

- Трудно сидеть?
- А куда деваться? Нет у нас другой земли, другого времени, выбора не дадено.
- Почему же?

- Бросьте, Алексей Петрович, демагогию разводить. Лучше поспите или гляньте: хорошие книги, вона.
- Как же нет? Выбирают, очень даже выбирают.

- Это – ваши лозунги выбор стимулировать призваны, большевистские: «кто был ничем, тот станет всем». С Егором, когда к Ленину ходили, спросить довелось.

- Егора?
-Ленина. Что это, говорю, замануха для рыжих? Он согласился с моими доводами, но сказал, что из песни слов не выкинешь, и кто поёт, понимает – о чём. Вот и распевают всяк на свой лад.

Нет. Не возражаю против: Ленин – политик, в лютый час поставленный, много расхлёбывать довелось, но Сталин – понятней, и конституция – лучшая в мире. А «кто был ничем» - этим же останется.

- Погодите!
- Пустое – годить, господин чекист. Труженик – и в бедности победитель. Дай ему точку опоры, сад в Арктике вырастит.
- Вот и противоречие!

- Нету никак. Человек достойный без средств к выполнению средства ищет, а ничтожество – чужие прихватывает, транжирит: «грабь награбленное!», «они жили – теперь мы поживём!», «всем поровну…» и прочь.
- Третье причём?

- Ширма, знаете ли: делишки свои покрывать. Терпеть ненавижу слово «беднота!» Презрение из него лезет, ногивытирательство. Главное, чтоб некто из равных был равней, и этот равный – я, только тихо!!!

- Вы, хотите сказать, ничего не нажили?
- Здесь – нет: всё колхозное. Там – да.
- Там – на небе? – едва сдержал кривую ухмылку Сыня.

- В колхозе. – Анфим намеренно не заметил сарказма. – Банк трудодней есть. Хотите, поинтересуйтесь – вам расскажут.
- Какой банк?

- Обычный, как все прочие.Большевики, говорят, колхозы придумали. Может быть. Слово – точно – ихнее, а в остальном… Пусть не свистят. Деды-прадеды наши пользовались, иначе – не выжить бы на болотах, а в смуту - подавно. Мы же смальства привычны, выгоду от Жабы» отличать. Жабодавцы только так вылетают на сторону.

У нас пахотной земли – кукиш, обобществлённое (сколь кто внёс): инвентарь, скот, другие ресурсы… всё спокон веков на бумаге переведено в стоимость. А капитал – каждый домохозяин своим распоряжается в соответствии с уставом. Я, например, если бы разрешалось, по нажитым деньгам могу у колхоза взять и фабрику, и склад… только зачем? Под удары подставляться!

Было раз. Вынесли решение - самолётов купить парочку: дабы в больницу кого, иль другая связь меж бригадами. Средства где? Ан, вона! У людей фамильные драгоценности есть, и лежат они мёртвым капиталом, поскольку население продать их может либо за бесценок в качестве золотого лома, либо криминальным деятелям.

- Экспроприировать, что ли?
- Зачем же. Обобществить, вложить в производство: другие колхозу деньги платят за такой товар, по гос. цене. Давно уж окупился самолёт: опыление по деревням знаете, сколь стоит? И вам теперь на них летать: «всё для победы». А ты говоришь – купаться.

- Хитрецы, однако!
Советская власть волю дала, оттого и хитрецы.

Ну, значит, выбрали золотишко, сочлись согласно уставу… я и прошу: «позвольте поиграть!» Увешался, будто ель к рождеству: пальцы – по два перстня; на пузе – бляха; бриллианты в ушах; запонки; брошь женская – звездой во лбу горит; кулон; часы с цепочкой… Один нос праздно гуляет! И – на заседание облсовета.

«Смотри, Толь Иваныч, - говорю, - орлики твои от зависти ща воспарят!» А, вот - им: неприкосновенность социалистической собственности! Пусть радуются.
- Шутник ты, братец! – Восхитился Сыня. – И как они?

- Половину попереизбирали за доносы на меня, а Новиковский до се огнетушителем шипит. Первая беда - алчность человеческая: выгоду жрёт, уверенности лишает.

Уйди я отсюда, тут всё сменщикам оставлю, в другом нашем месте то же получу, потому что каждый чурбак посчитан и записан. Голый выскочу – и одет, если в колхозе.

- Личного имущества вовсе нет?
- У меня нет. Так удобно: свобода от забот. Жизнь - на переднем крае, и хрен бы мне кто чего сделал!!! Всем пользуюсь, амортизацию плачу. Штаны, и те, поносивши, сдаю в «переплавку».

Два сына – работники, давно себя обеспечивают; сам, кроме хлеба насущного, в малом нуждаюсь. Есть одна слабость, тихое пристрастие, да оно в устав укладывается, приветствуется даже.

- И чем страстен?
- Верите ли, - детишек опекать. В девках ничего не смыслю, а мальчоночков!!! Шестеро у какой-нибудь бабы, мужик – пьяница, иль вовсе нет – от разных нарожала…
Школа у нас подшефная: будто бы колхоз помогает, по сути – колхозники. Есть минимальные отчисления для всех, а можно и каждому.

Приметишь мальчика: склонность к художеству, музыке, ремёслам каким… Ну и! Книжки, материал ему, инструмент, опять же (будто от Советской власти)… Домой его позовёшь – в продлённую группу, к станочку поставишь на заработок… Возрастает в мастерстве, и глядеть приятно: ажник крылья разворачиваются.

Не большой расход, но – в своё удовольствие: «кто был ничем» в жопу заткнуть. Главное, чтоб без лицемерия, иначе - ударит!!!

Сыня вспомнил: одним из обвинений, против Анфима выдвигаемых, была эксплуатация детского труда в личных целях. - И много их? – спросил.

Сколько найдено, столь и дадено. – Отвечал Анфим. Вот, разлупим немцев, брошу к прахам всё и организую детдом так, чтоб у каждого после выпуска подъёмные были – кто сколь заработает. Буду производить достойных людей «ни от хотения плоти, ни от хотения мужа». *

- Трудно из беспризорников-то? – Сыня, знавший, о чём говорит, пристально глянул в Анфимкины глаза и понял: тот понимает всё.
- По ветру ссать легко, - махнул рукой на проблемы Анфим, - только без пользы: мимо хари попадёт.

Больше двое не видались, а «Муравьиная каша» густо потекла до того, что списки провокаторов были своевременно переданы в готовый к массовому побегу лагерь.

«Тихо сидим, тихонечко», - сам себя уговаривает хозяин постоялого двора, только эта, перемежающаяся взрывами подземных коммуникаций, тишина обещает и обещает новые потрясения. Вот, например: телефонный звонок – второй сегодня, по-немецки на сей раз.

- Прошу ответить, - вылазит из верхних дырочек железный голос, - можно ли купить у вас мороженое так, чтоб донести на Чкалов штрассе 23?

«Жёлтый» дом! При упоминании этого места в этой «транскрипции» у Анфимки ржач начинается! Спазм перехватывает дыхание. «Эх!! Не дожил Чкалов до «штрассе» - он бы вас отдвадцатьтретьил по самое это самое!!!»

- Можно, да, - отвечает Анфим в трубку. – Ледник устойчив. Заготовки есть.
- Буду через полчаса, - клацает фраза, стучит рычаг на том конце провода.

«Мороженое, глять! Какие нежности!» Однако платят марками деньгами, причём, хорошо платят. За эти марки у них же всё на свете можно купить, даже оружие, если расстараться.

«Как отыскать дурочку с постоялого двора?» - Доктор Гэдке шагает «по водам», помахивая портфелем, «плывёт» мимо «церберов» у ворот (двуногих и четырёхногих). Не реагируют на него вторые, выбрасывают в приветствии ладонь первые.

«Она, если, конечно, вправду не рехнулась, сумеет пройти, знает, куда выйти, ей не надо объяснять, кто он».
Пауль забыл; заставил себя забыть потерянную в лесу деревню, ту ночь – пьянку по поводу рождения на свет Вильгельма Шлютера, Рите невольно удалось «напомнить».

Это тебе ни августовским утром промеж кочек! Вздувшаяся от осенних дождей река – чёрный вал во тьме, звенящий ледышками; тяжёлый неповоротливый плот; трое условно транспортабельных солдат без сознания; мосты; заставы; два крохотных мальчика. Что за инструкцию надо было получить? С каким умением выполнить?

Как сам, с позволения сказать, «оперировал» при свете «Летучей мыши» - тоже забыл. Кстати, портфель с минимальным набором мясника тогда имелся, должен ей запомниться, если в памяти утрачено лицо.

Упаковали, увязали, отправили. Вопрос: «почему осталась?» - просто не возник. На выплеск огненных бликов из глубины отреагировали не сразу, бросились вверх по склону, с трудом отклеив примёрзшие у закраин башмаки.

Три двора горят: дом, где гуляли, – средний. Кто поджог? Дело в прифронтовой полосе обычное. Гестапо даже поленилось выяснить.

Вильгельму «любовные грёзы» не дали покоя, желание принять из первых рук или подержаться за ноги подвигло вылезти во двор прежде, чем остальные закрылись и уснули. Потом лечил обморожение, но лечить - всё же лучше, нежели констатировать.

Мог Шлютер поджечь? Гадай теперь. Нет, наверно, даже не видел поджигателя. Она тоже не видела, потому что всё время находилась рядом и на полном серьёзе бросилась в горящий дом, закричала. Ещё бы: там – старуха, мать или свекровь!

Никто ничего не тушил, лишь порушили плетёный забор, отперли сараи, выпустили скот. Сгорело полдеревни. Погибло порядка тридцати вояк. Её, обезумевшую, забрали соседи.

Где искать? Да, вот же! Протирает стеллаж со склянками. Взгляд – мимо присутствующих. Его не узнала.

В магазине две старушки (мёд принесли на продажу) и ефрейтор – выбирает патефонные иглы. Надо же – не перевелись ещё чудаки.

Хозяин расплачивается за мёд, пакует иглу, справляется у лейтенанта: «не за мороженым ли?» Ефрейтор и старушки выходят. Пауль протягивает руку, обнимает женщину.

Анфим роняет полученную от ефрейтора монету, - вы что делаете, говорит!

- То, что мне нравится, - отвечает Пауль. – Видите! Она – не против, даже довольна! Могу я делать то, что мне нравится, как вы считаете?

 Анфим ни как не считает – считалка стратилась. Женщина берёт Пауля за руку, увлекает мимо прилавка в боковую дверь.

Таких чувств испытывать не доводилось: адреналин в сердце – прямой укол! Сказать: «она красивая», значит – ничего не сказать. Все совершенства шестого дня адвента сосредоточены в руках под тканью! Запах, прикосновение, тепло! И глаза! Так близко! А в них, переливаясь через край, безмятежный покой, безграничное доверие.

Да, именно так: не желает плотью, не стремится властью, но верит памятью тех событий, не ждёт подвоха, не боится ошибки.
Бывают же нормальные! Бывают – даже для него! Кой чёрт склеил с Гертрудой? Именно он и склеил, никак не меньше.

Нет. Если выберется живым из этой переделки, первым осознанным поступком будет развод. Нельзя длить любодеяние, выбросить нужно, не разматывая, клубок бессмысленных, грязных отношений, потому что где-нибудь есть лишь ему предназначенная любовь, разумеется, есть.

Эта женщина – из другого мира, случайно, волей злых судеб соприкоснувшегося с областью обитания Пауля. У неё своя жизнь, своя любовь, своё дело и предназначение. Показателем – дети. «Нет доброго дерева, приносящего худой плод». * Способные на поступок малыши – уже кое-что!

Она, должно быть, считает: и у него – тот же набор, те же установления, верит ему, не подозревая, что он – кобель, вляпавшийся в похотливую лужу. Или, вернее, до того ей дела нет и быть не может, поскольку адресуется к изначальному – Господней искре. Вот с чего следует начинать всякие отношения, семейные – особенно.

Крохотная комнатка, свет - сквозь почти доверху заставленное окно Пауль закрывает дверь, опирается спиной.

Теперь лицо в полуметре, и там – выражение ужаса. Пауль кивает утвердительно, ставит на колено и расстёгивает сначала один портфель, потом другой.

Переводчик не нужен. Всё очевидно. Из-под ящиков вытягивается мешок, укутывает внутренний портфель вместе с содержимым.

Следует уходить, только время, положенное для интимной близости не израсходовано, и как вернуться в магазин, чем объяснить посетителям, оказавшимся там, появление изнутри?

Ого! Портфель испорчен: порваны перегородки. Шовный материал на месте, руки – тем более. Она глядит в полном восторге: «почему не сапожник», наверно думает.

Интересно, хозяин тоже связан?.. «Погоди! Остановись! Зачем вторгаться за грань непосредственной задачи. Рассуждения опасны, очень опасны». Доверяет же она ему! Придётся тоже доверять через смертный страх, волевым решением.

Откуда-то возникают две книги, два художественных альбома разной толщины, разных полиграфических достоинств. Их, понимает Пауль, следует положить на прилавок для покупки. Ещё, она велит, надо купить хлеб и копчёное мясо.

Можно идти. «Молись за меня», - показывает он и произносит – Пауль.
 - Марина, - отвечает она, спиной вдавливаясь в коробки, чтобы открыл дверь и вышел.

Анфим – зелёного цвета под маской безразличия: похоже на приступ диареи. От вида книг приходит в полное бешенство!

- Я сказал: на полках, а не на столе! – Бормочет тихо, но с такой угрозой, что хоть - до Ламанша беги, резким движением хватает толстый альбом, прячет под прилавок. – Это моё, понимаете ли!

- Вам руку дай, - хихикает сзади собственной персоной взявшийся Шиммель, - вы голову откусите.
- Откушу, мой друг! – счастливо улыбается доктор.

- Хотите, заберём?
- Зачем себе противоречить, - возражает Пауль кротко. – Разрешена торговля, - значит: условия выполняй. Вам же, - обращается к Анфиму, - очень скоро будет выгодно продать мне книгу.

- Не продаётся. – Безапелляционно заявляет хозяин, дёргает верёвочку звонка, явившемуся с мороженым парню велит стать за конторку, а сам, вцепившись в альбом, убегает.

Пауль успел расплатиться с Анфимом. Денег на мясо и хлеб не хватило, и всё равно – получил. «Что бы это значило? Бред собачий! Перестань! Избавился от портфеля, и радуйся солнечным лучам, воробьиному чириканию!»

Шиммель уже нечто купил. Выходят вместе. Надо бы, конечно, выполнить обет, отправить телеграмму Гертруде, только мороженое – растает, испачкает всё.
На площадке, чёрт бы их побрал, патруль: в дверь стучат безответно (у Риты нет ключа).

- В чём дело, господа?
- Обыск в здании. Где отсюда ключ?
- Послушайте, Вюстефельд! Вы только что досматривали нашу машину! Нет, я понимаю: приказ, но! Приказывают кретины!

- Согласен с вами, Гер оберарзт: где-то мёд, где-то патока. Ваш портфель, будьте добры!
- Возьмите. Следует войти. На столе удобней, и девочка перестанет бояться.

Действительно, слаб животом. Ещё бы – с эдакого страху!!! А сколько было его! А сколько будет! Анфим хлопает дверцей кладовки. Марина – сгусток ужаса, смотрит из небыли в небытие. - Дяденька, - шепчет, мы ведь с ним по осени… - Понимающий кивок, немой вопрос.

– Бумаги вот. – Кажет на мешок Марина и молчит. Бумаг до полного счастья не хватало. Обыск за обыском: чердак разобрал!! Лестницы с крыш попрятал!!!
Одно спасение: немецкий педантизм. Обыски по часам, и следующий через десять… нет, уже через восемь минут.

- Вот что, дочь, - непослушным языком приказывает Анфим, - ужин – сейчас нести. Обойдутся без ужина. «Штифтов», конечно, поприбавилось, и всё же - здесь не сложно проскочить, а там!!! Ступай, куда знаешь: хоть до Москвы, хоть до Владивостока.

Мешок – ровно тот, для харчей на выпас. Анфим берёт с полки гранату, увеличивая расстояние меж остальных, изалентой скручивает её с бутылкой тёмного стекла, привязывает к портфелю.

- Смотри, умница! Грянет случай, дёргай и бросай. Сама уж - как-нибудь… Поди - разберёшься. Благослови тебя, Господи в крайний час.

Да, ещё: немца этого зарой-забудь: Иисусову молитву с ума не вынай, чтоб при пытках чего не сказалось. Портфель, если что, нашла в овраге, разобралась и решила сдать, куда след. Я же – с комля предатель, не знал, что ты – засланная тут. Вешать будут – не выручу. И всё-таки, Бог милостив. Надеюсь, увидимся вечерком.

Куда? Шесть уже минут, пять… Проще всего – прямо до площади, как обычно с харчами, к центру мимо казней на «Потёмкинскую лестницу», но там, у основанья - целая бригада: отдерут, не обрадуешься. Есть левее желобок… Нет. Весь овражный склон заблокирован: по поводу Судзиловских ребята проверяли, сигнал выброшен.

Хоть бы Анфим до обыска успел гранату положить: считают ведь, гады. Что сказал он про мысли? На шаг, на вдох или биение крови? Что произносить? Надо, надо: «Господи!»

До, ре, ми, фа, соль, ля, си…
Села кошка на такси.
Заплатила сто рублей
И поехала в музей.
А котята прицепились
И бесплатно прокатились!!!

Машина, «по уши» гружёная! Дура! Что с неё взять! «До, ре, ми, фа, соль, ля, си…»
Один квартал! Другой! Третий! «Возьми казачку голыми руками! Не брал? Всё впереди у тебя! До, ре, ми, фа, соль, ля, си…»

Тогда, осенью, круче было, и всё же вырулилось, доехали детишки. Спасены-то! Сын учителя из Тбилиси – полбеды, а вот Чукча и Гуран * – кругом удовольствие. «да наследиши Горняя, презрел еси дольняя « -такое творят!

До, ре, ми, фа, соль, ля, си… Марина спрыгивает с заднего бампера, бежит, распустивши слюни, по дороге к окраине, помахивая мешком, подмигивая проезжающим немцам.

1.       Евангелие от Иоанна. Глава 1. Стих 13.
2.       Евангелие от Луки. Глава 6. Стих 43.
3.       "Гуран" - коренной забайкалец, потомок от смешанных браков русских с местными народностями.(слово означает - <самец сибирской косули>).
4.       «да наследиши Горняя, презрел еси дольняя» - из православного молитвослова.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/08/31/1829