Кобылица

Рассказ, обогащённый авторским изложением,  холостяка в фойе зала тренировочных бальных танцев во время перерыва.

Вышел по лесной гравийной дороге на поляну, поросшую крепкими зелеными пыреями и фиолетовыми фригийскими васильками. Опушка с футбольное поле. Неподвижный жеребец у обочины дороги. Ни хвостом не махнет, ни ногами переступит. Будто кровососы его не жалят. Надо мной как бомбовозы жужжали слепни да пауты. 
Замечаю, жеребец находится в своеобразном  расположение духа. В особом состоянии, а именно, в эротическом мление.
Обратил внимание на черно-коричневый полуметровый  половой член жеребца.
Член то уползал вовнутрь, под брюхо между ног, то выдвигался, свисая почти до копыт. С руку толщиной.
Скуластая голова приспущена. Или стоя дремал, лошади способны дремать с открытыми глазами. Или, замлел, испытывая, что наиболее вероятно, какие-то свои эротические волнительные чувства?
Я же, однозначно, предположил, что ему, а почему бы и нет, как иному человеку что-либо грезится, мечтается о предстоящих интимах.
У нас, у людей, когда исподволь нахлынут томные желания, нечто происходит схоже. Доходит дело при затяжном вожделенном мышлении и до эротического само возбуждения… Правда, у людей не столь откровенно, как-то утаёно. Чтоб так демонстративно…
Я не разбираюсь в красоте лошадиных пород, экстерьере, масти, виде бега. Аллюр? Чрессидельник? Знаю, что от кавалерии пошли фразеологизмы: "во весь опор", "со всего маха", "взять барьер". "Во весь опор" – это когда лошадь в беге скачет, отталкиваясь разом всеми копытами.
Но, думается, что чайного цвета короткая шерсть, высоко поднятое туловище на длинных крепких ногах с выпуклыми мышцами под кожей, курчавая черная грива плавно изогнутой шеи, массивная голова с крупными черными ноздрями, острыми ушами, которыми он нет-нет поводил, будто прослушивал округу, высокая холка, длинный черный хвост, завязанный узлом у основания,  впечатлил, однако.
Посозерцал некоторое время на интимную сцену, да и пошагал к родительскому дому, в деревню Покрова.
Тишина в лесу благостная, стерильная, без городского занозистого зашумления. Не перенасладишься ею. Воздух кристально чистый, что родниковая вода, не надышишься. Птицы с разноцветным оперением фры-фру вдоль и поперек дороги. Желтые, лимонные, красные бабочки; изумрудные и синие стрекозы… Пестрая порхающая аппликация на сочной зелени.
Мягкая чистая голубизна неба над кронами.
Одним словом, лесная идиллия, которую с восторгом вкушал горожанин, единичные разы за лето сполучивший досуг на природе.   
Выход с поляны означался высокими соснами с сизыми кронами вверху. Их стволы шоколадного цвета с шелушащими золотистыми пленками снизу вверх утыканы короткими пеньками от отпавших за время роста веток. Сорок лет возраст сосенкам. Однако, не помнятся мне они саженцами. Проходил тут и десятилетиями раньше, еще ребенком с отцом, матерью и дедом с бабушкой. Сосны мне ровесники. Сейчас они безмятежного вида, разомлевшие от зноя. Но, как  и в мои сорок лет жизни и что-то свое радостное и не радостное бывало. В морозы не сладко было, в засухи иссыхали. Жестоко боролись за солнечную кромку опушки. Сдерживали толпу темно-зеленых мохнатых конусообразных коренастых елей, изнамеревшихся выступить из-за их спины в первые ряды.
Внутрь  опушки еловое превосходство.
Некогда от опушки измерил шагомером ровно три тысячи сорок пять шагов до крыльца отеческого дома.
В ельнике кисловато пахнуло хвоей и грибами.
И вот тут-то…
С чего-то вспомнился виденный надысь жеребец с его сексуальными грёзами.
Не задумывался вовсе об особенностях собственной жизни. Что свершалось по будням, то и безмятежно принималось, как естественное. Да и вроде бы как бы в моей жизни все шло путем… Не болел  особо, не преследовался за нарушения закона, не голодал… Спал, просыпался… С годами не становился дебилом.
А тут вдруг!
И хотя было много знакомых девчонок, моего возраста, и по двору по Шебашевской улице, где мы жили, и по Дому пионеров, и по Пионерским лагерям, и по школе, но только одна девочка в моем воображении желалась мне именно в интимном плане.
Трудно сказать, почему именно она побуждала меня к эмоциям? Что такого было в ее облике?
И, сейчас, спустя тридцать лет, не могу сообразить толком.
Понятно, что я созревал, в половом смысле...
Когда я ее видел, краснел… Стыдился… Причем казалось, что она догадывалась, что на нее возбуждаюсь … Встречусь с ней глазами, она тотчас отворачивалась.

Рассказчик в синем олимпийском спортивном костюме на несколько минут замолк. Откинулся на спинку стула, поднял взгляд к потолку. Свет плафона осветил его высокий лоб и лысеющее темя, карие глаза и грустную улыбку.

У нас в квартире было две комнаты. В одной, как мы ее называли, маленькой, рядом с книжным шкафом и столом, за которым я делал уроки, размещался диван с круглыми подлокотными валиками по бокам и тремя квадратными толстыми подушками-пуфами. Сиденье дивана было покрыто серо-желтой волчьей шкурой.
Сажусь за стол, собрался добросовестно делать уроки. Дверь закрыта. Разложил на столе тетрадки и учебники...
Но, как-то незаметно начинаю мысленно отлучаться от школьных дел...
Лег на диван на спину на волчью шкуру. Подложил голову на валик дивана. Неподвижным взглядом уставился в потолок, по которому вдоль шпагата наискось рос темно-зеленый плющ, с темно зелеными фигурными листочками.
И начал представлять ее, ту девчонку, сидящей рядом со мною на диване. Хотя она никогда и не бывала у меня в гостях. Ее руки, плечи, голову, завитки золотистых волос, бедра... И все так реально… Как наяву.
И ее интимное место, золотистое. А не сизо-черное, какое рассматривал с  любопытством на картинах  "Ню" или на затертых порнографических фотографиях, которые нет-нет приносили в школу шалопаи.
Перевернулся на живот и уткнувшись в волчью жесткую шкуру, представилась ниже, подо мной, она. Делал физически соответствующие движения тазом, бедрами... Казалось и она мне в такт двигается... Глаза мои были открыты, но ими я ничего не видел.
Подо мной шуршала волчья шкура и пахло от нее удушливо пылью...
И, физиология сработала…
Но, не прошло десяти минут, и я удивлением обнаружил, что еще сильнее хочу быть с ней...
И потом, и потом… Диван, волчья шкура. Воображение рисовало так все четко и в подробностях... Представлял упругие чашечки ее грудей с розовыми сосками,  гладкие бедра и ляжки... Ощущал мятный запах ее молодого тела.
Что меня поражает и сейчас, так это реальность, фонтом ее присутствия. И сейчас, уже вне отрочества, когда с интимным стало типично и стандартно, как у всякого взрослого…
Если и появлялись вожделенные желания и оказывалась особа, побуждавшая к ним, то происходили с моей стороны и ухаживания, цветоподношения, подаркоподношения... И приходил соответствующий итог сему. Но, уже не было дитяческого чувства острого и неудержимого, чтоб жгло нутро...

Рассказчик посмотрел в лица молодых мужчин, смотрящих на него, провел ладонями по стрелкам брюк, по молнии куртки, пошевелил мысками черных лаковых ботинок.

Когда вечером мы с отцом пили душистый байховый черный чай из граненых стаканов, сидя за столом у открытого окна веранды дома, срубленного еще до революции из дубовых бревен, отец, пригладив седые волосы и проведя ладонью по небритому морщинистому лицу, в который раз поинтересовался:
- Сорок лет уже с гаком, а как насчет женитьбы?
Мы с покойной матушкой в двадцать лет сошлись, на третий день как познакомились, пришли в ЗАГС...-
- Что-то... как-то не складывается,- откровенно ответил я и вышел наружу, где уже от росы была мокрая трава. Пахло отцветающей черемухой и цветущей сиренью, а из низины за тыном тухловатым запахом цветов калины
В деревне, по ту сторону речки Деснянки, слышался магнитофон и глуповатые песни группы "Сателлит-М".
Ночевал я не в бревенчатом доме, отчем доме отца. В нем отец родился и прожил пятнадцать лет с родителями, пока не оставил их и переехал в город. После выхода на пенсию возвращается восвояси жить с марта по конец ноября. Ночевал я в бане, пахнувшей высохшим кипятком, пропаренным деревом полока, и в соседней каморке березовыми свежими весенними вениками, заготовленные отцом на осень и зимую. Спал без снов и крепко, не реагировал на укусы комаров и их писк над ухом.
Юношей, мальцом, лет одиннадцати, отец и убил волчицу из одностволки на узкоколейке, что вела в сторону Угодского Завода от Покровов.
Волчьей шкуре ого-го сколько лет.
Возвращаюсь в Москву. Прохожу мимо трех этажных коттеджей охотохозяйства "Лебедь".
Знакомый мне жеребец играется около кобылицы.
Резко подбрасывает голову, полощет гривой. Взбрасывает передние копыта, с которых слетали ошметки дерна. Сучит задними.
Серой масти, по всему видно молодая кобылица невозмутимо держится у куста только начинающего зацветать жасмина.
Стоит поникнув головой до зеленой травы, то ли нюхала траву, то ли рассматривала что-то? Изредка крутнёт небольшой головой, сгоняя мух с глаз и губ.
Э, нет! Ее влажные черные глаза из под длинных серых ресниц косились с любопытством то вправо, то влево, туда, где находился ее сородич.
На краткое время меня отвлек низкорослый мальчик в резиновых сапожках, в желтой с молниями на карманах куртке и зеленой полинялой солдатской пилотке с раритетом, красной звездой.
- Дяденька, пожалуйста, - обратился он вежливо ко мне, - Дайте закурить, если есть?-
- Мужик, - нарочито раздраженно ответил, - пора бросать курить, я как двадцать лет назад бросил, и не жалею!-
- Да, на хера мне нотацию читаешь?- оскалился малец неожиданно грубо, отходя в сторону, сшибая тоненьким, толщиной с карандаш, прутиком лозы шарики клеверной кашки и фиолетовые головки  фригийских васильков.
Наблюдая за двумя животными подумал, приведи сюда стадо лошадей, и замешай в клин этих двух, уверен, что найдут они друг друга, встанут в сторонке и она будет делать вид, что хладнокровна к партнеру, а жеребец нетерпеливо будет перебирать копытами и нервно крутить хвостом, пытаясь слегка укусить холку, будет заигрывать. Будет вскапывать дерн, бахвалиться своей удалю и мощью.
Замечу, что наружных признаков плотских вожделений у коняги не наблюдалось.
По-человечески мне были понятна веселость и игривость жеребца. Его радость. Это было в нем заметно по желвакам мышц пробегающим по торсу и вздергиванию вверх головы. Ликовалось ему,  что он с кобылицей рядом.
Однако, мне не понятно было, чего ради он на нее газ положил?  Длинные жилистые тощие ноги, туловище чуть провисшее, короткие округлые уши, губы с налетом белой пены слюней. Седло придавало горбатый вид. Правда, аккуратно подстриженна грива и хвост, что указывали на  ухоженность со стороны конюха. Но, жеребцу парикмахерские этюды вроде бы и не до восприятия?
После нескольких энергичных пассажей жеребец вдруг стих, и подойдя с боку к кобылице осторожно мягко положил свою голову на ее шею.
Оба замирали. Растерялись от неожиданного сближения. Несколько минут стояли неподвижно, не дергали даже кожей, когда кусали слепни, только мягко похлестывали друг друга хвостами  и переступали ногами прижимаясь боками друг к другу.
-Да... - только и протянул я, представляя, как что-то теплое нежное расплывается в душах животных. 
Но их идиллия неожиданно резко прервалась.
Подошел в синей униформе пожилой егерь, с фуражкой на затылке, и с ним мальчик в солдатской пилотке, надвинутой до ушей.
Егерь наклонялся к мальчику, и тот ему что-то сказал.
И как-то механически, будто привык видеть  вместе жеребца и кобылицу, егерь хлестанул плеткой по жеребцу и по кобылице. Ткнул кулаком жеребцу в бок, чтобы  отступил в сторону.
Жеребец испуганно, от неожиданности вероятно, отскочил задом в бок, держа все еще голову на шее кобылице.
- Ну. отгони ты его, похотливого,- приказал егерь мальчику.
- Пошел малахай! - крикнул малец и стеганул коня по голове, у шеи, хворостиночкой.
Животные резко расступились друг от друга. Егерь этого не заметил. Пытаясь вступить в стремя для посадки, промахнулся мимо стремени, на что обозлился:
- Тпр-рру, стой на месте, стервь! -
Егерь одним махом заскочил с земли в седло, и, поддав шпорами в бока лошади, вырулил её, подергивая уздечкой, на дорогу  в сторону деревни Покрова, в направлении леса, откуда я  вышел.
Там, под соснами, было по вечернему уже темновато.
Кобылица мерно засеменила послушно команде.
Но, тут жеребец взбеленился, забежал вперед перед ней, перегородил направление.
- Тьфу, ты, сладострастник,- гаркнул егерь, размахнулся плеткой, но промахнулся.
Жеребец оббежал круг по траве, простучал по бетонным плитам дороги, и опять встал перед кобылицей и наездником.
- Павлик, отгони ты его, холуя, - потребовал злясь егерь.
Павлик, отошедший шагов на двадцать в сторону, быстрой пробежкой вернулся и приблизившись к жеребцу угрожая хворостиной.
К моему удивлению, это рослое животное, испуганно попятилось от хлипкого мальчугана. Оттеснил разгоряченного коня за куст жасмина.
Мальчик, грозно размахивая хворостиной, так что раздавался свист,  не давал ему сделать маневр, оббежать куст.
Мне показалось, захоти конь, он небольшим усилием мог сбить пацана в сторону и открыть себе путь. Но, конь застопорился, подчинился малолетке.
Конь задрав голов уставился в сторону самки.
Впечатленный виденным, не услышал мотор автобуса, не отреагировал на его урчащий звук.
Посмотрел в сторону леса.
Там кобылица, пришпоренная ездокам, широким галопом мчалась к темной чаще.
И тут-то я понял то, как мне кажется, чем восхищался, что видел в кобылице обездоленный конь.
Увидел, как мощно играли под белой шерстью упругие мышцы кобылицы. Как эластично распластывалась она в длину своего широкого размашистого бега. Заметил, как отрываясь от земли во весь опор  высоко взлетала над землей, подымая своего всадника. Летела... Словно парила в воздухе.
Красота аллюра!
Понял все-таки, что видел и чем любовался, восторгался конь: в беге у нее были обтекаемые формы, мышцы шеи плавно переходили в мышцы туловища, мышцы передних ног будто лекальным образом закруглялись под брюхом, круп округленный как идеально обтекаемый для ветра объем, задние ноги она вытягивала так назад, что казалось на них не образуется ни одного завихрения ветра, и хвост, вытянутый горизонтально, плавно смыкал, раздвинутый овалом груди набегающий на грудь плотный воздух.
- Будь я конем... - подумалось весело мне, и я бы на такую кобылицу также глаз положил. -
И вдруг я сник. И как-то тоскливо стало. Именно тогда, как сейчас помню, и обозначилось объяснение моей холостяцкой судьбы.
"Двадцать пять лет назад, почти тридцать лет, судьба, видно, тоненькой хворостиночкой отогнала меня от золотоволосой девочки.
А я этому и не воспротивился..." 
Золотоволосая девушка держала элегантно прямо голову. Грудь у нее была высоко поднята и лицо устремлено вперед. Бедра округлые, мягкий шаг. Волосы рассыпались на плечах, впереди и на спину.
Как сейчас помню, она пристально долго смотрела мне в глаза. Я видел голубой свет ее глаз. Улыбнулась мне...
Беспечным ли я был? Самоуверенным? Или недотепой? Гадай поди!
Отложил более конкретную дружбу с златоволоской  на потом?
Потом ничего не бывает, потом бывает только другое!

- О! Румба зазвучала. Мелодия нежной капризной и не сбывающейся любви.
Но, что-то моей юной партнерши не видать? - проговорил рассказчик с тревогой.

vmrzv@mail.ru
9 августа 2017