Патриция Хайсмит. Цена Соли

The Price of Salt by Patricia Highsmith
Перевод Натальи Чернявской.

Часть I
Глава 1
Обеденный перерыв в служебной столовой универмага «Франкенберг» достиг своего апогея. Ни за одним из длинных столов не было свободного места, и все больше людей в ожидании скапливалось за деревянными заграждениями у кассовых аппаратов. Те, кто уже набрал еду, бродили с подносами между столами в поисках, куда бы приткнуться, или в надежде на место, которое вот-вот освободят. Но мест не было. В зале с голыми стенами шум тарелок, стульев, голосов, шарканье ног, «кр-рак» турникетов сливались в рокот одного огромного механизма.
Тереза беспокойно ела. Перед ней, прислоненная к сахарнице, стояла брошюра «Добро пожаловать в “Франкенберг”». На прошлой неделе, в первый день подготовки, Тереза уже просматривала этот толстый проспект. Но она ничего не захватила с собой почитать, а здесь, в служебной столовой, ей необходимо было на что-нибудь отвлечься. И потому она еще раз читала об отпускных льготах,– три недели отпуска давали тем, кто отработал здесь пятнадцать лет, – пока ела разогретое блюдо дня: сероватый ломтик ростбифа с горсткой горошка и с картофельными шариками, политыми бурым соусом, к блюду давали хрен в крошечной бумажной чашечке.
Тереза попыталась представить себе, каково это – пятнадцать лет отработать в этом универмаге, – и поняла, что не сможет. «Сотрудникам с двадцатипятилетним стажем дается четырехнедельный отпуск», – говорилось в брошюре. Кроме того, на время отпуска «Франкенберг» предоставлял летний и зимний лагеря. «У них должна быть церковь, – подумала Тереза, – и больница для рождения детей». Организация в магазине была так похожа на тюремную. Время от времени Терезу пугала мысль, что она была частью всего этого.
Тереза быстро перелистнула страницы и ее взгляд наткнулся на внушительного размера черную надпись, напечатанную через весь разворот: «Ты – человек “Франкенберга”?» Тереза посмотрела через зал на окна и попыталась думать о чем-нибудь другом. О красивом черно-красном норвежском свитере, который она видела в «Саксе», – может, она купит его Ричарду на Рождество, если у нее не получится найти более симпатичный кошелек, чем те за двадцать долларов, которые она уже видела. О возможности в следующее воскресенье съездить с Келли в Вест-Поинт посмотреть хоккейный матч. Большое прямоугольное окно напротив выглядело так, как будто было нарисовано… Кем же? Мондрианом /1/. Через небольшую квадратную форточку проглядывало белое небо. Но ни одна птица не влетала, не вылетала через нее. Какие декорации можно было бы сделать для пьесы, которую исполняли бы в этом универмаге? Тереза вернулась.
«Но у тебя все по-другому, Терри, – однажды сказал ей Ричард. – Уж ты-то знаешь, что, в отличие от остальных, всего через несколько недель ты будешь далеко от всего этого». Ричард полагал, что этим летом она могла бы побывать во Франции. Могла бы. Ричард хотел, чтобы она поехала с ним. И, на самом деле, ничто не мешало ей с ним поехать. А друг Ричарда Фил Маклрой написал ему, что в следующем месяце мог бы устроить ее в одну театральную труппу. Тереза пока не была знакома с Филом, но сомневалась, что у него получится найти ей работу. С сентября она прочесала весь Нью-Йорк, потом снова не один раз обшарила его и ничего не нашла. Да и кто в середине зимы возьмет ее помощником декоратора, к тому же всего лишь начинающим? Ей не верилось и в то, что этим летом они с Ричардом отправятся в Европу, будут сидеть с ним в летних кафе, гулять по Арлю /2/; находить места, которые изобразил Ван Гог; вместе будут выбирать города, в которых смогут остановиться, чтобы порисовать. Еще менее вероятным это все казалось в последние дни, с тех пор, как она устроилась работать в универмаг.
Она знала, что угнетало ее там. Это было то, о чем она даже не попыталась бы сказать Ричарду. В «Франкенберге» как будто усугублялось все то, что всегда, сколько она помнила себя, тяготило ее. Бессмысленные движения, нелепые обязанности, которые не давали ей сделать то, что она хотела и могла бы сделать. Да еще эти сложные процедуры с денежными мешками, контрольными часами /3/ и гардеробом, которые мешали работникам исполнять в полной мере хотя бы свои прямые обязанности в магазине. Ощущение, что все были изолированы друг от друга и жили в какой-то искаженной проекции, где смысл, идея, любовь – все то, что было в жизни каждого, – не могло быть выражено. Это напоминало ей о разговорах за столами, на диванах с людьми, чьи слова как будто парили над мертвыми, не трогающими вещами, и которые никогда не касались волнующих струн. Когда пыталась иногда затронуть живую тему, смотрели в ответ, как обычно, с безразличием, и роняли замечание столь тонкое в своей банальности, что невозможно было даже заподозрить, что это была всего лишь уловка. И одиночество, которое усиливалось тем, что день за днем видела в магазине одни и те же лица, – только с некоторыми из этих людей она с удовольствием поговорила бы, но робела, или не получалось. Совсем не такие лица, как то, что промелькнуло однажды в проехавшем мимо автобусе (с этим человеком, казалось, было бы интересно) и исчезло навсегда.
Каждое утро, стоя в табельной очереди /4/ на цокольном этаже /5/, пока ее глаза невольно сортировали работников на постоянных и временных, Тереза недоумевала, как ее угораздило оказаться здесь. Она отвечала: по объявлению, конечно. Только это не объясняло, почему все происходило так, а не иначе, и не говорило о том, ждало ли ее в жизни что-нибудь, кроме работы декоратора.
Ее жизнь была серией зигзагов. В свои девятнадцать она все еще не определилась в жизни.
«Тебе нужно научиться доверять людям, Тереза. Помни об этом», – часто повторяла ей сестра Алишия. И довольно часто, Тереза пыталась поступать так.
«Сестра Али-шия», – прошептала Тереза бережно. Шипящие успокаивали ее...
Тереза выпрямилась на стуле и взяла вилку, потому что уборщик направился в ее сторону.
…Перед ее глазами возникло костлявое и красноватое, как розовый камень в солнечном свете, лицо сестры Алишии и с ним – синий вал ее накрахмаленной манишки. Худощавая крупная фигура сестры Алишии появилась из-за угла между белыми эмалированными столами в зале рефектория /6/. Сестра Алишия была всюду. Ее маленькие голубые глаза всегда находили Терезу среди других и выделяли ее – Тереза знала это – среди остальных девочек. А ее узкие розовые губы всегда были сложены в тонкую прямую линию. Тереза снова видела, как сестра Алишия передала ей в ее восьмой день рождения завернутые в ткань зеленые вязаные перчатки, – без улыбки, почти без слов, вручая их ей лично. Как все тем же прямым ртом она говорила, что Тереза сдаст арифметику. Кого еще волновало, сдаст ли она арифметику? После того, как сестра Алишия уехала в Калифорнию, Тереза много лет хранила зеленые перчатки на дне своего узкого жестяного шкафчика в школе. Белая ткань потускнела и обветшала, как старая одежда, а Тереза так и не надела их. В конце концов, они стали слишком малы, чтобы их носить...
Кто-то сдвинул сахарницу, и прислоненная брошюра легла на стол. Тереза посмотрела напротив: женские, дебелые, дряблые руки размешали кофе, с дрожащим усердием разломили булочку, жадно макнули ломоть в бурый соус (такой же, какой был в тарелке Терезы). Обветренные руки, с грязью в параллельных морщинах суставов; но на правой бросалось в глаза серебряное филигранное кольцо с прозрачным зеленым камнем, а на левой – золотое обручальное кольцо. На уголках ногтей были видны следы красного лака. Тереза наблюдала, как рука подняла вверх наполненную горошком вилку. Не обязательно было смотреть на это лицо, чтобы видеть его. Такие, подернутые непроходимой усталостью и озабоченностью, лица были у всех пятидесятилетних женщин, работавших в «Франкенберге»: их глаза искажали, уменьшая, или увеличивая их, линзы очков; их щеки были вымазаны не способными оживить серую кожу румянами. Тереза не могла заставить себя посмотреть.
– Новенькая? – прозвучал резкий и отчетливый среди общего гула, поэтому почти приятный голос.
– Да, – ответила Тереза и взглянула вверх.
Она вспомнила его: это было лицо, чья изможденность научила ее видеть остальные лица. Как-то раз в половине седьмого вечера, когда универмаг опустел, Тереза заметила эту женщину: опираясь руками на широкие перила, чтобы хоть немного снять тяжесть с воспаленных ног, та спускалась с мезонина по мраморной лестнице. Тереза подумала тогда: «Она не больна и не нищенка. Она работает здесь».
– Как тебе на новом месте?
И теперь сидевшая напротив Терезы женщина, улыбалась ей все теми же отвратительными морщинами под глазами и вокруг рта. Ее глаза стали теперь живыми и даже ласковыми.
– Как тебе на новом месте? Нормально? – из-за грохота тарелок и голосов вокруг повторила она.
Тереза облизнула губы.
– Да, спасибо.
– Тебе здесь нравится?
Тереза кивнула.
– Кончили? – молодой человек в белом фартуке схватился своим настойчивым большим пальцем за тарелку женщины. Та сделала испуганное, брезгливое движение и подтянула к себе блюдце с нарезанными консервированными персиками. Персики, словно склизкие оранжевые рыбки, соскальзывали с ложки всякий раз, когда ложка поднималась вверх, – все, кроме одного, его женщина и съедала.
– Я на третьем этаже, в секции свитеров. Если захочешь спросить о чем-нибудь, – сказала она нервозно и неуверенно, будто торопилась донести мысль прежде, чем их разлучат или прервут. – Приходи иногда поболтать. Меня зовут миссис Робичек. Миссис Руби Робичек. Пять сорок четыре.
– Большое спасибо, – ответила Тереза.
И вдруг уродливость этой женщины исчезла, потому что ее карие глаза смотрели на Терезу через линзы очков теперь с теплотой и даже интересом. Тереза почувствовала, как, словно ожив, забилось ее сердце. Она видела, что женщина встала из-за стола, и продолжала смотреть, как удалялась ее низенькая толстая фигура, до тех пор, пока та совсем не пропала в толпе, ожидавшей за ограждением.
Тереза не навещала миссис Робичек, но каждое утро искала ее глазами среди сотрудников, которые в без четверти девять вереницей тянулись в здание, высматривала ее в лифте и в столовой. Тереза не видела миссис Робичек, но было приятно, что в универмаге был кто-то, кого можно было ждать. Это все меняло.
Почти каждое утро, поднявшись на седьмой этаж, Тереза останавливалась посмотреть на один игрушечный поезд, который ходил по отдельному столу возле лифтов. Этот поезд не был большим и добротным, как тот, что ездил на полу в дальнем конце отдела игрушек, но чувствовалось какое-то неистовство в его миниатюрных насосных поршнях, которого у большого поезда не было. Яростный и разочарованный бег маленького поезда по замкнутому овальному полотну завораживал Терезу.
«Ох!» – говорил он, слепо бросаясь в туннель из папье-маше, и «ух!» – когда выскакивал из него. Маленький поезд несся каждый раз, когда она выходила из лифта по утрам и когда заканчивала работу по вечерам. Тереза чувствовала, как он будто клял руку, которая каждый день включала его. В толчках его носа на поворотах, в его диких рывках вдоль прямых линий полотна Тереза ощущала тщетное упрямство взбешенного деспотичного паровоза. Он тянул за собой три спальных вагона, в окнах которых показывали свои строгие профили мелкие человеческие фигурки. За спальными – открытый товарный вагон с натуральными крошечными бревнами. За ним – товарный с ненатуральным углем. И следом – служебный вагон, который бряцал на поворотах и цеплялся за мчавшийся поезд, как ребенок за юбку матери. Нечто, обезумевшее в заточении, мертвое, то, что уже нельзя было оживить, так же как изящных лисиц из зоопарка Центрального парка /7/, – сложная механическая работа их упругих лап все повторялась и повторялась, пока они кружили по своим клеткам.
В это утро Тереза быстро отвернулась от поезда и пошла в секцию кукол, где она работала.
В пять минут десятого большой квадратный блочный отдел игрушек оживал. С длинных столов снимали зеленые покрывала. Механические игрушки начинали бросать в воздух мячи и ловить их. Тиры трещали, и их мишени вертелись. От стола со скотным двором доносились гогот, рев и кудахтанье. Позади Терезы звучало назойливое «тат-тат-тат, тат-тат» – дробь огромного оловянного солдата, который воинственно смотрел на лифты и весь день бил в барабан. От стола ремесел и рукоделий исходил запах свежей глины, напоминавший ей о школьном кабинете искусств, в который она заходила, когда была очень маленькой, а еще о, своего рода, погребе в школьном дворе, о котором поговаривали, что, в действительности, он был чьей-то могилой. Тереза часто просовывала свой нос через его железные прутья.
Миссис Хендриксон, заведующая отделом игрушек, вытаскивала со стеллажей кукол,   и, раздвинув им ноги, усаживала их на стеклянные прилавки. Тереза поздоровалась с мисс Мартьючи, которая стояла возле своего прилавка и так сосредоточенно считала банкноты с монетами из мешочка для денег, что, не прекратив ритмично кивать в так счету, ответила лишь более глубоким наклоном головы.
Из своего мешочка для денег Тереза выложила двадцать восемь пятьдесят /8/, записала сумму на полоске белой бумаги для чекового конверта и распределила их по номиналам в денежном ящике кассового аппарата.
Из лифтов вышли первые покупатели, несколько мгновений нерешительно постояли с озадаченным, даже испуганным выражением на лицах – такое всегда появлялось у людей, оказавшихся в отделе игрушек, – затем извилистыми путями направились дальше.
– У вас есть кукла, которая писает? – спросила у Терезы женщина.
– Мне бы хотелось вот такую, только в желтом платье, – объявила другая, протягивая куклу к Терезе. Тереза отвернулась и достала с полки именно такую, какую та хотела. Тереза заметила, что у этой покупательницы были такие же, как у ее матери, губы и такие же, прикрытые темно-розовыми румянами, рябые щеки, разделенные узким красным ртом, плотно окруженным вертикальными морщинами.
– А пьющие «Ветси» все такого размера /9/?
Не нужно было быть искусным продавцом. Люди хотели куклу, любую, лишь бы подарить ее на Рождество. Всего-то нужно было: наклониться; вытащить коробки, чтобы найти куклу с карими глазами, вместо синих; позвать миссис Хендриксон, чтобы она открыла витрину своими ключами, что та делала неохотно, только если была уверена, что такого экземпляра не осталось на складе; протиснуться за прилавком, чтобы водрузить коробку с требуемой игрушкой на уже нагроможденную на упаковочном столе гору других коробок, которая постоянно росла и непременно разваливалась, невзирая на то, что складские рабочие часто приходили забрать тару.
Дети почти не подходили к прилавку. Считалось, что игрушки должен был приносить Санта Клаус. Санта Клаус с безумным лицом и руками-клешнями. А еще – думала Тереза, – конечно, каждый из них приходил сюда с искренними намерениями, даже женщины с холодными напудренными лицами, одетые в норки и соболя, – эти были особенно надменны и торопливо приобретали самых больших и дорогих кукол с натуральными волосами и сменной одеждой. Конечно, искренняя любовь была в бедных людях, которые ожидали своей очереди, украдкой спрашивали цену, с досадой покачивали головами и уходили. Тринадцать долларов и пятьдесят центов за куклу всего лишь в двадцать пять сантиметров высотой!
«Возьмите, – хотела сказать им Тереза. – Это, и правда, слишком дорого, но я отдам ее так. В «Франкенберге» даже не заметят». Но женщины в дешевых тканевых пальто, робкие мужчины уходили, уткнувшись в потрепанные шарфы, и тоскливо поглядывали на другие прилавки, когда возвращались к лифту.
Если люди приходили за куклой, они не хотели ничего другого. Кукла, точно живая, точно ребенок, была особенным подарком на Рождество.
Дети почти не появлялись, но время от времени приходил кто-нибудь из них, обычно девочка (очень редко мальчик), – ее крепко держал за руку кто-нибудь из родителей. Тереза показывала ей куклу, которая, скорее всего, должна была понравиться девочке. Тереза была терпелива, и, наконец, при виде очередной игрушки с лицом ребенка происходила метаморфоза, в нем появлялся тот отклик, из-за которого верилось, что в этом всем был смысл, и обычно, с этой куклой девочка уходила.
Однажды вечером после работы в пончиковой через дорогу Тереза увидела миссис Робичек. Тереза часто, перед тем как ехать домой, заходила в это кафе выпить чашечку кофе. Миссис Робичек стояла в глубине магазина, в конце длинного изогнутого прилавка и макала пончик в свою кружку. Чтобы дойти до миссис Робичек, Терезе пришлось пробираться сквозь целое скопление девочек, кофейных чашек и пончиков. Оказавшись возле локтя миссис Робичек, она выдохнула «здравствуйте!» и отвернулась к прилавку,  как будто только ради чашки кофе она проделала весь этот путь.
– Здравствуй, – промямлила мисс Робичек в ответ так безучастно, что Тереза была сломлена.
Она боялась снова взглянуть на миссис Робичек. А ведь они стояли плечом к плечу друг к другу! Тереза почти закончила пить свой кофе, когда миссис Робичек произнесла уныло:
– Я собираюсь ехать на муниципальном метро /10/. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь выберемся отсюда.
Ее голос звучал безжизненно, не так, как тогда в столовой. Теперь миссис Робичек снова превратилась в сгорбленную престарелую женщину, какой Тереза видела ее, когда та карабкалась по лестнице.
 – Мы выберемся, – ободряюще сказала Тереза.
Она проторила им обеим дорогу к двери. Тереза тоже ездила на муниципальном метро. Вместе они пробрались к входу в инертную толпу, которая постепенно и неизбежно втянула  их, как куски скользких отходов в сточную трубу, на лестницу и вниз. Оказалось, что им обеим предстояло выйти на станции «Лексингтон-авеню», хотя миссис Робичек жила на 55-й улице, чуть восточнее Третьей Авеню.
Они зашли в гастроном, где миссис Робичек собиралась купить что-нибудь для ужина. Тереза могла бы купить что-нибудь себе на ужин, но почему-то не захотела в присутствии миссис Робичек.
– У тебя есть дома что поесть?
– Нет, но я попозже что-нибудь куплю.
– Почему бы тебе не поесть у меня? Я живу одна. Пойдем, – заключила миссис Робичек и пожала плечом, как будто пожать плечом было легче, чем улыбнуться.
Желание Терезы вежливо отказаться длилось лишь секунду.
– Спасибо. С удовольствием.
В этот момент Тереза заметила на прилавке обернутый в целлофан фруктовый пирог – большой коричневый кирпич, украшенный сверху красными вишнями – и купила его, чтобы отдать миссис Робичек.
Дом, в который они вошли, был похож на тот, в котором жила Тереза, только был построен из бурого песчаника /11/ и выглядел более темным и мрачным. В подъезде было совсем темно, и когда, поднявшись на коридор третьего этажа, миссис Робичек включила свет, Тереза увидела, что внутри было не особенно чисто. Комната миссис Робичек тоже не отличалась опрятностью, постель была расправлена. «Неужели она встает такой же уставшей, какой ложиться?» – с недоумением подумала Тереза.
Тереза осталась стоять посреди комнаты, а миссис Робичек поплелась, волоча ноги, к кухонному уголку, таща сумку с продуктами, которую забрала из рук Терезы. Тереза почувствовала, что теперь, когда миссис Робичек оказалась у себя дома, где никто не мог ее видеть, она позволила себе выглядеть такой усталой, какой себя чувствовала.
Тереза не смогла вспомнить потом, как все началось. Не могла восстановить в памяти предшествовавший этому разговор, – да он, в общем, не был важен. А произошло так, что миссис Робичек вдруг отстранилась от нее – вяло, точно в трансе, бормоча что-то, вместо того, чтобы говорить, – и свалилась на незаправленную кровать. Из-за бесконечного ропота миссис Робичек, ужасного шокирующего уродства ее коротенького грузного тела с выпяченным животом, этой угодливо склоненной головы, этой робкой виноватой улыбки и заискивающего взгляда  Тереза не могла заставить себя слушать.
– Когда-то у меня было собственное ателье в Куинсе. О! Довольно солидное, – бормотала миссис Робичек. Тереза уловила оттенок похвальбы в ее голосе и, вопреки себе, прислушалась, ненавидя это. – Знаешь, платья с V-образным лифом и маленькими пуговицами, которые шли вверх. Несколько лет назад.
Миссис Робичек неуклюже уложила на талию свои негнущиеся короткие руки: они едва перекрыли одна другую на ее животе. Она выглядела старухой в тусклом свете лампы, в котором тени под ее глазами становились черными.
– Их называли платьями Катерины. Помнишь? Это я их создавала. Они – из моего ателье в Куинс. Они такие знаменитые!
Миссис Робичек поднялась с кровати и направилась к небольшому сундуку, стоявшему у стены. Продолжая бормотать, она открыла его и начала вытягивать из него платья из темной тяжелой ткани и опускать их на пол. Теперь в ее руках было платье из гранатово-красного вельвета с белым воротничком и крошечными белыми пуговицами, которые спускались к клиновидному поясу спереди зауженного лифа.
– Смотри, у меня их много. Их шила я. Другие магазины позаимствовали.
Над белым воротничком платья, зажимая его подбородком, гротескно склонялась безобразная голова миссис Робичек.
– Тебе нравится это? Я отдам его тебе. Иди сюда. Иди, примерь его.
Мысль надеть платье вызвала в Терезе отвращение, и ей хотелось, чтобы хозяйка снова легла в кровать, но, будто совсем не имея воли, Тереза послушно встала и подошла к миссис Робичек. Трясущимися и настойчивыми руками миссис Робичек прижала к ней черное вельветовое платье, и Тереза вдруг представила, как миссис Робичек обслуживала покупателей в универмаге: она поспешно натягивала на них свитера – она просто не умела делать это по-другому. Уже четыре года. Тереза вспомнила, что миссис Робичек говорила ей, что именно столько она отработала в «Франкенберге».
– Зеленое тебе больше нравится? Надень его.
И пока Тереза колебалась, миссис Робичек бросила зеленое платье и подняла другое, темно-красное.
– Пять из них я продала девочкам в магазине, а тебе так отдам. Старомодные немного, но их еще можно носить. Тебе больше нравится это?
Терезе больше нравилось красное. Она любила красное. Особенно гранатово-красное. И обожала красный вельвет. Миссис Робичек оттеснила гостью в угол, чтобы  та могла снять свою одежду и положить ее в кресло. Но Тереза не хотела это платье, – она не хотела, чтобы ей его дарили. Это напомнило ей, как передавали поношенную одежду в пансионате, потому что для них Тереза была все равно, что сирота, которых было пол школы и которым никогда ни от кого не приходили посылки. Она сняла свитер и почувствовала себя совершенно обнаженной. Она схватилась руками за свои локти, и ощутила, какие они были холодные и онемевшие.
– Я шила, – восторженно бормотала себе миссис Робичек. – О! Как много я шила! С утра до вечера! У меня было четыре помощницы. Но у меня заболели глаза. Один ослеп. Этот. Надень его.
Миссис Робичек рассказала об операции на глаз. Он был не совсем слепым, только частично. Но было очень больно. Глаукома. До сих пор болел. Он, и ее спина. И ее ноги. Шишки. Тереза догадалась, что во всех своих проблемах миссис Робичек винила злой рок, и стало ясно теперь, почему она пала так низко, чтобы работать в универмаге.
– Подходит? – самонадеянно спросила миссис Робичек.
Тереза посмотрела в зеркало на двери шкафа. Оно показывало длинную тонкую фигуру с зауженной головой; фигура, казалось, светилась по контуру. Сияющий желтый огонь бежал вдоль ярко-красных планок по обоим плечам. Платье свисало прямыми изящными складками почти до щиколоток. Это было платье королев из волшебных сказок о феях, красного, гуще, чем кровь, цвета. Тереза отступила на шаг и поправила его сзади так, что ткань легла прямо по талии и бокам, и снова взглянула на отражение своих темно-ореховых глаз в зеркале.
Позвольте представить себе… саму себя…
В отражении была она. Не та девушка в скучной клетчатой юбке и бежевом свитере,  что работала в секции кукол во «Франкенберге».
– Тебе нравится? – спросила миссис Робичек.
Тереза рассматривала удивительно безмятежные губы. Их контур был отчетливо виден, хотя помады на губах было не больше, чем осталось бы, если бы кто-то поцеловал ее. Хотела бы она сама поцеловать ту, что была в отражении, чтобы оживить ее, но продолжала стоять совершенно неподвижно, как живописный портрет.
– Если оно тебе нравится, забирай его, – нетерпеливо внушала миссис Робичек, издалека украдкой выглядывая из-за шкафа, точно так, как подсматривает продавец, когда какая-нибудь покупательница мерит пальто или платье перед зеркалом в магазине.
Но все закончится – Тереза знала это. Она пошевелится, и все исчезнет. Даже если она возьмет платье, исчезнет, потому что все дело было в мгновении, в этом мгновении. Тереза не хотела это платье. Она попыталась представить его в домашнем шкафу среди другой своей одежды, и не смогла. Она начала искать пуговицы, чтобы расстегнуть ворот.
– Тебе ведь нравится? – как всегда, самонадеянно спросила миссис Робичек.
– Да, – признаваясь самой себе в этом, утвердительно ответила Тереза.
У нее не получалось ухватиться за крючок и петельку, застегнутые сзади воротника. Требовалась помощь миссис Робичек, но Тереза не могла ждать. Ее как будто душили. Что она здесь делает?! Как она оказалась в этом платье?! И вдруг миссис Робичек и ее комната обернулись кошмарным сном, который – Тереза только сейчас поняла это – ей снился. Миссис Робичек превратилась в горбатую хозяйку темницы. Терезу бросили в эту темницу, чтобы мучить.
– В чем дело? Укололась булавкой?
Губы Терезы разомкнулись, чтобы ответить, но ее мысли были слишком далеко. Они были в дальней точке, в глубине вихря, который вращался здесь в тусклой, зловещей комнате, в которой она, Тереза, и миссис Робичек, казалось, сошлись в отчаянной схватке. Тереза чувствовала, что там, где сейчас было ее сознание, царила лишь наводившая на нее ужас безысходность: обреченность больного тела миссис Робичек, ее работы в универмаге, груды ее платьев в сундуке и ее уродства; безнадежность того, что конец ее, миссис Робичек, жизни был целиком и полностью предопределен. И ее, Терезы, собственное отчаяние стать хоть когда-нибудь тем, кем она хотела быть, и поступать так, как она желала бы.
Неужели вся ее жизнь была лишь видением, и это была реальность?
Из-за этого ужаса безысходности ей захотелось сбросить с себя это платье и спастись, пока было еще не слишком поздно, пока цепи не оплели ее и не замкнулись.
Может быть, уже поздно.
Как в ночном кошмаре, Тереза продолжала стоять в белой сорочке, дрожа, не в состоянии пошевелиться.
– Что случилось? Ты замерзла? Здесь жарко.
Было жарко. Шипел обогреватель. В комнате пахло чесноком и затхлой старостью, лекарствами и особым металлическим зловонием самой миссис Робичек. Терезе захотелось упасть в кресло, где лежали ее юбка и свитер. Может, если она погрузится в свою одежду – думала она – все это перестанет иметь значение? Нет, так нельзя было делать, ни в коем случае: как только она сядет, она пропадет. Цепи сомкнутся, и она останется один на один с горбуньей. Терезу бил озноб. Она растерялась вдруг: это был даже не страх, и не усталость, а ступор.
– Сядь, – откуда-то со стороны с шокирующим безразличием и скукой донесся голос миссис Робичек, как будто она привыкла, что девочки падали в обморок в ее комнате. И так же, издалека, ее сухие шероховатые пальцы стиснули руку Терезы. Тереза сопротивлялась тому, чтобы сесть в кресло, боясь, что оно поглотит ее, и даже сознавая, что именно поэтому ее влекло в него. Она упала в кресло, почувствовала, как миссис Робичек попыталась выдернуть из-под нее юбку, но не могла заставить себя двигаться. Однако она оставалась в полном сознании, у нее сохранилась та же свобода думать, даже после того, как темные подлокотники кресла выросли перед ней.
Миссис Робичек тем временем говорила:
– Ты слишком много стоишь за прилавком. Эти Рождественские праздники такие тяжелые. Я провела четыре таких. Тебе надо научиться, хоть немного, беречь себя.
…Крадясь по лестнице, цепляясь за перила... Беречь себя, обедая в столовой... Снимая туфли с воспаленных ног.… Как многие женщины, сидеть в уборной на обогревателе, отвоевав на нем местечко, чтобы положить на него газету и отдохнуть хотя бы пять минут…
Ум Терезы работал очень ясно. Поразительно, как хорошо он работал. Хотя Тереза знала, что со стороны выглядело, будто она просто уставилась в пространство перед собой, но, даже если бы захотела, она не могла бы пошевелиться.
– Ты просто устала, дитя мое, – оборачивая плечи Терезы шерстяным покрывалом с кресла, продолжала миссис Робичек. – Тебе нужно отдохнуть. Стоять весь день… да и вечерами тоже.
Строки из Ричарда Элиота пришли на ум Терезе: «Все не так, как ожидалось. Все не то» /12/. Ей хотелось произнести их, но она не могла пошевелить губами. Что-то сладкое и обжигающее было во рту. Миссис Робичек стояла перед ней, наливала что-то из бутылки в ложку, и просовывала ложку между губами Терезы. Тереза послушно глотала, не особенно волнуясь о том, что это мог быть яд. И вот она уже могла пошевелить губами, могла встать из кресла, но ей не хотелось двигаться.
Наконец Тереза откинулась на спинку кресла и позволила миссис Робичек укрыть ее одеялом. Она притворилась, что засыпает, но не переставала наблюдать, как горбатая фигура, двигаясь по комнате, убрала вещи со стола и разделась ко сну. Она видела, как миссис Робичек сняла большой кружевной корсет, за ним – устройство на лямке, которое крепилось за плечи и частью лежало на спине. Тереза сомкнула веки, потом в ужасе зажмурила их, пока скрип пружины и долгий стонущий вздох не оповестили ее, что миссис Робичек легла в кровать.
Но это было еще не все. Миссис Робичек дотянулась до будильника и завела его, и, не отрывая головы от подушки, нащупала им стоявший перед кроватью стул. В темноте Тереза едва различала, как рука миссис Робичек поднялась и упала четыре раза, прежде чем часы нашли стул.
«Нужно подождать пятнадцать минут, пока она заснет, и уйти», – подумала Тереза.
Она чувствовала усталость, и попыталась изо всех сил сдержать внезапную волну того приступа, который, как лавина, накатывал каждую ночь, предвещая сон задолго до того, как уснуть. Волна отступила. И после того, как, по ощущению Терезы, прошло пятнадцать минут, она оделась и тихо вышла за дверь.
Так легко было, в конце концов, открыть дверь и сбежать. Это было легко, подумала она, потому что она и не сбегала вовсе.

Глава 2
– Терри, помнишь того парня, Фила Маклроя, о котором я говорил тебе? Того, что с театральной труппой. Он в городе и сказал, что через пару недель для тебя будет работа.
– Реальная?! Где?
– Спектакль в Вилидж /13/. Фил хочет встретиться с нами сегодня вечером. Расскажу все, когда увидимся. Буду минут через двадцать. Я как раз выхожу из училища.
Тереза пробежала три пролета вверх по лестнице в свою комнату. Когда Ричард позвонил, она умывалась, и теперь мыльная пена высохла на ее лице. Тереза уставилась на оранжевое полотенце, лежавшее на раковине.
«Работа!» – прошептала она. Магическое слово.
Она переоделась в платье, надела на шею короткую серебряную цепочку с медальоном Святого Христофора – подарок Ричарда на день рождения – и причесалась влажной расческой, чтобы волосы выглядели аккуратнее. Затем уложила несколько свободных эскизов и картонных макетов в шкаф так, чтобы легко можно было достать их, если Фил Маклрой захочет их посмотреть.
«Нет, фактически, у меня нет опыта работы», – придется ей признаться. Внезапно Тереза почувствовала страх провала. Она даже помощником не была ни разу. За исключением разве что той двухдневной работы в Монклере, когда она сделала картонный макет, и им все-таки воспользовалась одна группа самодеятельности. Если это вообще можно было назвать работой. Она только прошла два курса по театральному дизайну в Нью-Йорке и прочитала кучу книг.
Тереза почти слышала, как Фил Маклрой, важный и очень занятой молодой человек, может, даже раздосадованный тем, что напрасно пришел к ней, в конце концов, огорченно объявит ей, что она не подойдет. Но в присутствии Ричарда, – подумала она, – это не будет так унизительно, как было бы, если бы она была одна. С тех пор, как она познакомилась с Ричардом, он ушел или был уволен чуть ли не с пяти мест. Ничто не беспокоило его меньше, чем терять и находить работу. Тереза вспомнила, что месяц назад ее уволили из «Пеликан-Пресс», и внутренне содрогнулась. Они даже не предупредили ее. Сама она полагала, что единственной причиной, по которой ее могли отстранить, было то, что расследование, для которого ее наняли, было закончено. Когда она вошла к директору, мистеру Насбому, чтобы пожаловаться на то, что ее даже не уведомили, оказалось, что он не знал, или притворился, что не знал, что означало это слово. «У-ве-домили? Was?» /14/, – сказал он равнодушно, и, испугавшись, что разревется прямо в его офисе, Тереза развернулась и убежала.
Легко было Ричарду: он жил со своей семьей, которая всегда его поддерживала. Ему проще было откладывать деньги. Он накопил около двух тысяч долларов за время двухлетней службы в армии и еще тысячу за следующий год. А сколько времени понадобится ей на то, чтобы собрать полторы тысячи, чтобы оплатить младшее членство в союзе  декораторов? Почти за два года жизни в Нью-Йорке она сберегла всего лишь около пятисот долларов.
«Помолись за меня», – сказала она деревянной Мадонне, которая стояла на книжной полке. Эта фигурка была единственной красивой вещью в ее комнате. Тереза купила ее в первый месяц своей жизни в Нью-Йорке. Хотела бы она найти более подходящее место для статуэтки, чем этот безобразный книжный шкаф, который напоминал выкрашенную в красный цвет стопку сложенных друг на друга фруктовых ящиков. Тереза мечтала о полках натурального древесного цвета, гладких на ощупь и глянцевых от воска.
Тереза пошла в гастроном и купила там шесть банок пива и голубой сыр. Потом, уже поднявшись по лестнице обратно, она вспомнила, зачем ей на самом деле нужно было сходить в магазин: взять мяса на вечер. Они с Ричардом планировали поужинать дома. План можно было поменять, но Терезе не нравилось брать инициативу на себя и одной решать то, в чем Ричард тоже был заинтересован. Только она собралась снова идти за мясом, прозвучал долгий звонок – Ричарда. Тереза нажала на кнопку пуска. Ричард, улыбаясь, взбежал по лестнице.
– Фил звонил?
– Нет, – ответила она.
– Хорошо. Значит, он скоро будет.
– Когда?
– Думаю, через пару минут. Скорее всего, ненадолго.
– Это, правда, реальная работа?
– Фил так сказал.
– Ты знаешь, что это за пьеса?
– Я знаю только, что им нужен декоратор, и почему бы не тебе им быть?
Улыбаясь, Ричард оценивающе оглядел ее.
– Ты сегодня роскошно выглядишь. Не нервничай, хорошо? Это всего лишь маленькая трупа в Вилидж, и, наверняка, у тебя больше таланта, чем у них у всех вместе взятых.
Тереза взяла и повесила в шкаф брошенное Ричардом в кресло длинное пальто. Под ним лежал рулон рисовальной бумаги, которую Ричард принес из художественного училища.
– Нарисовал что-нибудь интересное сегодня? – спросила она.
– Так себе. Над этим я хочу поработать дома, – беспечно ответил он. – У нас сегодня была та рыжая модель. Ну, та, которая мне нравится.
Терезе хотелось посмотреть его наброски, но она боялась, что, скорее всего, Ричард считал их недостаточно хорошими. Некоторые из его первых цветных работ были неплохими, например, маяк в сине-черных тонах, который висел у нее над кроватью. Ричард сделал его, когда был в армии и только начинал рисовать. Но его эскизы с натуры были пока не очень удачными, и Тереза сомневалась, что когда-нибудь будут лучше.
На коленке его коричневых хлопковых брюк чернело свежее угольное пятно. Под рубашкой в красно-черную клетку Ричард носил майку, а на ногах – мокасины из оленьей кожи, в которых его ноги выглядели как бесформенные медвежьи лапы. Он был больше похож на лесоруба или профессионала-атлета, – думала Тереза, – чем на художника. Легче было представить его с топором в руке, чем с кистью. Однажды она видела его с топором: он колол дрова на заднем дворе своего дома в Бруклине. Если бы он не убедил свою семью, что сделал успехи в рисовании, ему пришлось бы этим летом работать у отца – развозить газовые баллоны и, как тот хотел от него, открывать филиал на Лонг-Айленде.
– Ты занят в субботу? – избегая говорить о работе, спросила она.
– Надеюсь, что нет. А ты свободна?
Она вспомнила, что нет.
– Я свободна в пятницу, – сказала она уступчиво. – В субботу – поздно.
Ричард улыбнулся.
– Это заговор.
Он взял ее руки и положил себе на талию. Его руки неловко блуждали рядом.
– Как насчет воскресенья? Дома спрашивали, сможешь ли ты прийти поужинать. Нам не обязательно оставаться надолго. Я могу одолжить грузовик, и вечером мы прокатимся куда-нибудь.
– Хорошо.
Ей нравилось это так же, как ему: сидеть в кабине порожнего грузовика и свободно, будто летишь на бабочке, ехать куда-нибудь. Тереза убрала свои руки с талии Ричарда, потому что, когда она обнимала его, она испытывала неловкость и чувствовала себя глупо, как будто обхватывала ствол дерева.
– Я купила мясо на вечер. Только его стащили в магазине.
– Стащили? Откуда?
– С полки, где мы оставляем свои сумки. У тех, кого нанимают на Рождество, нет своих шкафчиков.
Это сейчас ей было весело. А тогда она ведь чуть не ревела. «Волки, – подумала она, – стая волков крадет окровавленный пакет мяса, просто потому, что это еда, бесплатная пища». Она расспросила всех продавщиц, видели ли они, а те все до одной отрицали. «Приносить мясо в универмаг запрещено», – негодовала миссис Хендриксон. А что оставалось делать, если все мясные магазины закрывались в шесть?
Ричард откинулся на спинку дивана. Его рот сложился в узкую, неровную линию. Половина ее смотрела вниз, придавая двусмысленное выражение его лицу, оттенок то ли смеха, то ли горечи – противоречие, которое не разрешал довольно прямой и ничего не выражавший взгляд Ричарда. Подыгрывая, он степенно произнес:
– Ты обращалась в стол находок? Пропажа в целый фунт бифштекса, который отзывается на кличку «Мясной Шар»!
Тереза, улыбаясь, оглядывала полки в кухонном уголке.
– Думаешь, смешно? А миссис Хендриксон, и вправду, велела мне пойти в стол находок.
Ричард засмеялся гулким смехом и встал.
– У меня есть банка кукурузы и салат для салата. Еще есть хлеб и масло. Может, достать замороженные свиные отбивные?
Ричард протянул свою длинную руку поверх ее плеча и взял с полки прямоугольный кусок ржаного хлеба.
– И это ты называешь хлебом? Он заплесневел. Смотри, голубой, как задница мандрила. Зачем ты покупаешь хлеб, если ты его не ешь?
– Я использую его, чтобы видеть в темноте. Но раз тебе не нравится… – она забрала хлеб у Ричарда и бросила его в мешок для мусора. – Это все равно не тот хлеб, о котором я говорила.
– Покажи мне тот, о котором ты говорила.
Возле холодильника заверещал звонок, и Тереза подскочила к кнопке.
– Это они, – сказал Ричард.
Их было двое. Ричард представил их как Фила Маклроя и его брата Денни. Фил был совсем не таким, каким Тереза представляла его. Он не выглядел важным или серьезным, и интеллигентным он ей тоже не показался. И еще, когда их представили друг другу, он взглянул на нее с испугом. Денни стоял с наброшенным на руку пальто, пока Тереза не забрала его у него. Она не смогла найти еще один крючок для пальто Фила, и Фил забрал свое пальто обратно и бросил его на кресло, частью на пол. Это было старое заношенное двубортное пальто.
Подавая пиво, сыр и крекеры, Тереза постоянно прислушивалась, когда же разговор Фила с Ричардом перейдет к работе. Но они беседовали о том, что с ними произошло с их последней встречи в Кингстоне штата Нью-Йорк. Прошлым летом две недели Ричард делал там фреску в одном придорожном заведении, а Фил в это время там же работал официантом.
– Ты тоже из театра? – спросила она у Денни.
– Нет, – ответил он.
Он казался застенчивым. А, может быть, ему было скучно и не терпелось уйти. Он был старше Фила и немного более массивно сложен. Его темно-карие глаза задумчиво переходили с одного предмета в комнате на другой.
– Пока у них нет никого, кроме режиссера да трех актеров, – прислонившись к спинке дивана, говорил Фил Ричарду. – Режиссирует парень, с которым я работал как-то раз в Фили /15/. Раймонд Кортес. Если я тебя порекомендую, они, как пить дать, тебя возьмут, – взглянув на Терезу, продолжил он. – Он обещал мне роль второго брата в спектакле. «Мелкий дождь» называется.
– Комедия? – спросила Тереза.
– Комедия в трех актах. Ты когда-нибудь делала декорации?
– …Сколько декораций понадобится? – не дав ей ответить, спросил Ричард.
– Самое большое – две. Может, одной обойдутся. В главной роли – Джорджия Халлоран. Ты видел то, что они поставили здесь по Сартру прошлой осенью? Она играла там.
– Джорджия? – улыбнулся Ричард. – Что же произошло между ней и Руди?
Разочарованно Тереза слушала, как разговор перешел к Джорджии, Руди и другим незнакомым ей людям. Джорджия, наверное, была одной из тех девушек, с которой у Ричарда был роман, предположила Тереза. Он как-то говорил о пяти. Тереза не могла вспомнить имя ни одной из них, кроме Селии.
– Это твоя декорация? – спросил у Терезы Денни, глядя на одну из картонных моделей, висевших на стене. Когда Тереза кивнула, он встал, чтобы рассмотреть макет.
А Ричард с Филом теперь говорили о каком-то человеке, который задолжал Ричарду деньги. Фил сказал, что он видел этого человека прошлой ночью в баре «Сан Ремо». Вытянутое лицо Фила и его коротко подстриженные волосы напоминали персонажей Эль Греко – думала Тереза – а те же черты у его брата – американских индейцев. Но манера, с которой говорил Фил, полностью разрушала иллюзию Эль Греко. Фил выражался как парни из деревенских баров, те молодые люди, которые вполне могли бы стать писателями или актерами, но обычно ничем не занимались.
– Очень интересно, – произнес Денни, рассматривая сзади одну из застывших в полете фигурок.
– Это макет для «Петрушки». Ярмарочная сцена, – объяснила Тереза, сомневаясь, что он знал балет. «Может быть, он адвокат, – подумала она, – или даже доктор». На его пальцах были видны желтоватые пятнышки, но не от сигарет.
Ричард сказал что-то о том, что он проголодался, а Фил добавил, что сейчас умрет от голода. Но ни один из них не притронулся к сыру, который лежал перед ними.
– Фил, через полчаса нам пора, – повторил Денни.
Чуть позже они поднялись и стали натягивать свои пальто.
– Пойдем, поедим где-нибудь, Терри, – сказал Ричард. – Как насчет чешского на Второй?
– Хорошо, – стараясь быть покладистой, ответила она.
«Вот все и закончилось, – подумала она, – а ничего не решено». Ей захотелось спросить Фила напрямую, но она не спросила.
На улице, вместо того, чтобы идти к окраине, они направились к центру. Ричард шел рядом с Филом. Он пару раз оглянулся на Терезу, будто только для того, чтобы убедиться, что она все еще шла с ними. Денни поддерживал ее за руку, когда она перешагивала бордюры и скользкие грязные кучи чего-то – и ни снега, и ни льда, а того, что осталось от снегопада, прошедшего три недели назад.
– Ты – доктор? – спросила она у него.
– Физик, – ответил он. – Я на выпускном курсе в Нью-Йоркском университете.
Он улыбнулся ей, но разговор прекратился.
Потом он сказал:
– Далековато от театрального дизайна?
Она кивнула:
– Далековато.
Она хотела, было, поинтересоваться у него, будет ли его работа связана с атомной бомбой, но не спросила. Какая разница, будет или нет?
– Ты знаешь, куда мы идем? – спросила она.
Обнажая белые квадратные зубы, он широко улыбнулся.
– Да. В метро. Но Фил хочет сначала перекусить где-нибудь.
Они шли по Третьей Авеню. Ричард сообщал Филу, что летом они с Терезой собираются поехать в Европу. Следуя за ними, точно лишний придаток, Тереза почувствовала стыд, потому что, естественно, Фил и Денни думали, что она была любовницей Ричарда. Она не была его любовницей. И она не обещала ему, что поедет с ним в Европу. Тереза считала, что у них с Ричардом были не совсем обыкновенные отношения. Но кто в это поверит? Потому что, насколько она видела, в Нью-Йорке все спали с теми, с кем пару раз сходили на свидание. И два парня, Анжело и Гарри, с которыми она встречалась до Ричарда, определенно, оставили ее из-за того, что узнали, что она не была заинтересована в такого рода отношениях. Она пыталась спать с Ричардом несколько раз в тот год, когда они познакомились, но у них не получилось. Он сказал, что предпочел бы подождать. Он имел в виду, до тех пор, когда она больше привяжется к нему. Он хотел на ней жениться. Он сказал, что она была первой девушкой, которой он сделал предложение. Она чувствовала, что перед тем, как поехать в Европу, он попросит ее руки еще раз. Но она не любила его настолько, чтобы выходить за него замуж. Однако ж, это не помешает ей принять от него большую часть денег на путешествие, – с привычным ощущением вины думала она. Образ миссис Семко, матери Ричарда, с ободрением улыбающейся им во время их бракосочетания, встал перед ней. Тереза невольно повела головой.
– Что-то не так? – спросил Денни.
– Ничего.
– Замерзла?
– Нет. Нисколько.
А он все равно крепче прижал ее руку к себе.
Она замерзла. И чувствовала себя несчастной. Она понимала, что с Ричардом у них были ни на чем не державшиеся и в то же время устойчивые отношения. Они все чаще виделись друг с другом, но не становились ближе. Даже спустя десять месяцев она не полюбила его. Может, так и не сможет полюбить. Хотя факт оставался фактом: он нравился ей больше, чем любой другой из тех, кого она вообще встречала. По крайней мере, из мужчин. Иногда она думала, что любила его, когда просыпалась утром и, слепо уставившись в потолок, вспоминала вдруг, что была с ним знакома, представляла его лицо, сиявшее от нежности к ней в ответ на знак внимания с ее стороны. Пока ее сонливость постепенно не сменялась осознанием того, который был час, какой день и что ей предстояло сделать – той более плотной субстанцией, которая заполняла жизнь любого. Но эти мысли о любви не имели ничего общего с тем, что она читала про любовь. Любовь должна была быть чем-то вроде блаженного безумия. Ричард, однако, тоже не проявлял ничего блаженно безумного.
– Ой! Да все на свете называется «Сен-Жерме;н-де-Пре» /16/! – воскликнул Фил и махнул рукой. – Я дам вам парочку адресов, пока вы не ушли. Долго еще ты будешь здесь?
Перед ними, гремя разболтанными цепями, повернул грузовик, и Тереза не расслышала, что ответил Ричард. Фил вошел в магазин «Риккер» на углу 53-й улицы.
– Нам не обязательно здесь есть. Фил здесь только на минуту.
Когда они входили в дверь, Ричард обнял Терезу за плечи.
– Сегодня великий день, правда, Терри? Чувствуешь? Это твоя первая настоящая работа.
Ричард был уверен. А Тереза старалась найти хоть какое-то подтверждение того, что это, может быть, действительно, был важный день, но ей не удавалось воскресить даже воспоминание о той уверенности, которую она чувствовала в тот момент, когда, после звонка Ричарда, стояла и смотрела на оранжевое полотенце на раковине.
Она оперлась на табурет рядом с тем, который занял Фил. Ричард стоял возле нее, но продолжал беседовать с Филом. Ослепительный белый свет на кафельной стене и на полу казался ярче, чем солнечный, – теней здесь совсем не было. Тереза могла различить каждый светящийся черный волосок бровей Фила и рваные, иногда гладкие пятна на не закуренной трубке в руках Денни. Она могла рассмотреть каждую черточку на безвольно свисавшей из рукава пальто руке Ричарда. Тереза снова заметила, как не сочетались руки Ричарда с его гибким долговязым телом. Они выглядели толстыми, даже пухлыми и двигались одинаково вяло и небрежно, брался ли он за солонку, или за ручку чемодана. Или гладили ее по волосам, – подумала она. У него были немного потные и слишком мягкие, как у девчонки, ладони. Хуже всего было то, что обычно он забывал чистить ногти, даже тогда, когда он готовился выйти куда-нибудь. Тереза указывала ему пару раз на это, но сейчас она чувствовала, что только вызовет его раздражение, если скажет об этом еще раз.
Денни смотрел на нее. На мгновение она задержала свой взгляд в его понимающих глазах, потом опустила свои.
Она поняла вдруг, почему не могла уловить ощущение уверенности, которая у нее была тогда: она, попросту, сомневалась, что ей дадут работу по рекомендации Фила Маклроя.
– Беспокоишься по поводу работы? – Денни стоял возле нее.
– Нет.
– Не волнуйся. Фил даст тебе пару рекомендаций.
Сунув трубку между губами, он как будто собирался сказать еще что-то, но отвернулся. Тереза прислушалась к разговору Ричарда с Филом. Они обсуждали покупку билетов на самолет.
Денни сказал:
– Кстати, театр «Блэк Кэт» всего в паре кварталов от Мортон-стрит, где я живу. Фил остановился у меня. Приходи к нам обедать.
– Большое спасибо. С удовольствием.
Навряд ли, но было приятно, что он предложил ей это.
– Как ты думаешь, Терри, – спросил Ричард. – В марте не слишком рано ехать в Европу? Лучше уж поехать пораньше, чем дожидаться, когда там будет толпа народу.
– Март – это нормально, – ответила она.
– Нас ведь ничего не остановит? И наплевать, что весенний семестр в училище еще не закончится.
– Да, нас ничего не остановит.
Так легко было сказать это. И легко было в это поверить. Так же легко, как не верить. Но если бы все это произошло на самом деле: работа оказалась реальной, постановка успешной, и она отправилась бы во Францию хотя бы с одним достижением... Тереза с волнением взялась за локоть Ричарда, опустила руку и просунула свою ладонь в его длинные пальцы. Он был так удивлен, что замолчал посреди фразы.
На следующий вечер Тереза позвонила Воткинсу, номер которого дал ей Фил. Ответила девушка, очень официальным голосом. …Мистера Кортеса нет. Но они слышали о ней от Фила Маклроя. Работа ее. Выходить ей 28 декабря. За пятьдесят долларов в неделю. Если желает, она может прийти заранее и показать некоторые свои работы мистеру Кортесу. Но необходимости в этом нет, потому что мистер Маклрой рекомендовал ее очень высоко….
Тереза позвонила Филу, чтобы поблагодарить его. Никто не ответил. Она написала ему записку на адрес театра «Блэк Кэт».

Глава 3
Роберта Уолс, младший супервайзер /17/ отдела игрушек, приостановилась в своей утренней беготне только для того, чтобы шепнуть Терезе: «Если мы не продадим сегодня этот чемодан за 24.95, к понедельнику его уценят, и отдел потеряет два доллара». Роберта головой показала в сторону прилавка на коричневый фибровый чемодан, впихнула стопку серых коробок в руки мисс Мартьючи и поспешила дальше.
Тереза смотрела, как продавщицы уступали бегавшей по длинному проходу Роберте дорогу. С девяти утра до шести вечера Роберта носилась от прилавка к прилавку, из одного угла этажа в другой. Говорили, что она старалась пойти на очередное повышение. Она носила красные арлекиновые /18/ очки и, в отличие от других девушек, всегда поднимала рукава своего халата выше локтей. Тереза увидела, как, промчавшись по коридору, Роберта остановила миссис Хендриксон и, возбужденно жестикулируя, сообщила ей что-то. Миссис Хендриксон кивнула в ответ, Роберта фамильярно дотронулась до ее плеча, и Тереза почувствовала что-то вроде ревности. Ревности… хотя миссис Хендриксон нисколько не привлекала ее. Тереза даже недолюбливала ее.
– У вас есть тряпичная кукла, которая плачет?
Тереза не знала, есть ли такая в наличии, но покупательница была уверена, что в «Франкенберге» она есть, потому что видела ее в рекламе. Тереза вытянула очередную коробку с последнего места, где могла быть требуемая кукла, но и там ее не оказалось.
– Чно ны ищете? – спросила ее мисс Сантини. Она была простужена.
– Тряпичную куклу, которая плачет, – ответила Тереза.
Последнее время Мисс Сантини была с нею особенно предупредительна (Тереза вспомнила об украденном мясе). Но сейчас она лишь подняла бровь, пожала плечом, выпятила ярко-красную нижнюю губу и пошла дальше.
– Тряпичную? С хвостиками? – мисс Мартьючи, худощавая итальянская девушка, с всклокоченными волосами и длинным, как у волка, носом, смотрела на Терезу. – Нельзя, чтобы Роберта вас услышала, – оглядываясь, продолжала она. – Никто не должен вас слышать. Такие есть внизу.
– О!
Отдел игрушек на седьмом этаже конкурировал с таким же отделом на цокольном. Тактика заключалась в том, чтобы вынудить людей покупать наверху, где все было гораздо дороже.
Тереза сообщила женщине, что такие куклы есть на цокольном этаже.
– Постарайтесь продать его сегодня, – прогуливаясь мимо, сказала Терезе мисс Дэвис и похлопала рукой с накрашенными красным лаком ногтями по потертому чемодану с имитацией крокодиловой кожи.
Тереза кивнула.
– У вас есть куклы, которые могут стоять, с жесткими ногами?
Тереза взглянула на средних лет женщину: та опиралась на костыли, и они оттягивали ее плечи вверх. Ее лицо отличалось от остальных лиц по ту сторону прилавка: доброе, даже с некоторым пониманием в глазах; ее глаза как будто, действительно, видели то, на что смотрели.
– Эта – чуть больше, чем я хотела, – сказала покупательница, когда Тереза показала ей куклу. – Простите, у вас нет поменьше?
– Думаю, есть.
Тереза прошла дальше и почувствовала, что, обходя на своих костылях скопление людей у прилавка, женщина следовала за ней, как будто желая защитить возвращавшуюся с куклой Терезу. И Терезе захотелось сделать все, что от нее зависело, чтобы найти именно такую куклу, какую женщина искала. Но следующая тоже не подошла: у нее были волосы, не похожие на натуральные. Тереза посмотрела в другом месте и нашла такую же, но с естественными волосами. Кукла даже плакала, когда ее наклоняли, и оказалась именно такой, какую женщина хотела. Тереза бережно положила игрушку на свежую ткань в новую коробку.
– Превосходно, – повторила покупательница. – Я хочу послать ее подруге в Австралию. Она медсестра. Мы вместе окончили медицинское училище. Я сшила маленькую униформу, похожую на ту, которую носили мы. Я надену ее на куклу. Спасибо вам огромное. Желаю вам веселого Рождества.
– И вам веселого Рождества, – улыбнувшись, ответила Тереза. Это были первые «веселого Рождества», которые она слышала от покупателей.
– Вы уже уходили на перерыв, мисс Беливет? – как будто упрекая ее в чем-то, резким тоном спросила миссис Хендриксон.
Тереза еще не уходила на перерыв. На нижней полке упаковочного стола лежала ее сумочка с недочитанной книгой. Это был роман Джойса «Портрет художника в юности». Ричард настаивал, чтобы она прочла его. «Не понимаю, – недоумевал он, – как можно браться за Гертруду Стайн, не зная хоть что-нибудь из Джойса». Она чувствовала себя профаном, когда Ричард говорил с ней о литературе. Она прочитала все книги, которые стояли на полках в школе, и сейчас понимала, что библиотека, собранная орденом Святой Маргарет, была далека от католической, – все же она содержала таких неожиданных авторов, как Гертруда Стайн /19/.
Путь к служебному туалету перегородили огромные грузовые тележки, доверху набитые коробками. Тереза ждала, чтобы пройти.
– Пикси /20/! – окликнул ее один из грузчиков.
Она усмехнулась, потому что это было глупо. Даже внизу в гардеробе на цокольном этаже утром и вечером они кричали ей вслед «Пикси!».
– Пикси! Не меня ждешь? – перекрывая грохот и скрежет, снова заорал срывающийся голос.
Тереза сделала шаг и отшатнулась от мчавшейся прямо на нее тележки с грузчиком внутри.
– Не курить здесь! – скомандовал мужской голос, это был невероятно ворчливый голос исполнительного директора, и девушки, стоявшие возле Терезы, которые только что закурили свои сигареты, выдохнули дым в воздух и перед тем, как скрыться в туалете, громко в голос пробурчали: «Кого он из себя строит?! Мистера Франкенберга?»
– Эй! Пикси! Я жду, Пикси!
Перед нею занесло тележку, и Тереза ударилась ногой о ее металлический угол. Не посмотрев вниз, она пошла дальше, а боль начала расплываться, как замедленная вспышка. Тереза вошла в другой хаос – женских фигур и голосов,  смешанных с запахом дезинфекции. Кровь текла в туфель, на чулке образовалась рваная дыра. Тереза потянула кожу на место и, почувствовав тошноту, схватилась за водосточную трубу и склонилась к стене. Постояла несколько секунд, прислушиваясь к сумятице голосов у зеркала, потом увлажнила туалетную бумагу и макала ее, пока не смыла кровь с чулка, но краснота продолжала проступать.
– Все хорошо, спасибо, – ответила она девушке, которая побеспокоилась о ней, и та ушла.
Ничего не оставалось делать, как купить в торговом автомате гигиеническую прокладку. Тереза вынула из нее немного ваты и привязала бинтом к ноге. Настало время возвращаться к прилавку.
Их взгляды встретились в то самое мгновение, когда Тереза оторвала глаза от коробки, которую открывала, а женщина повернула голову так, что посмотрела прямо на Терезу. Женщина была высокой и светловолосой. В свободном меховом пальто, которое она приоткрывала рукой у талии, ее длинная фигура была полна грации. У женщины были серые глаза, бесцветные, в то же время завораживающие, как свет или огонь. И очарованная ими, Тереза не могла отвести взгляд. Она слышала, как рядом с ней кто-то из покупателей повторил ей свой вопрос, но так и стояла, онемев. Незнакомка  тоже смотрела на нее, но с озадаченным выражением на лице, как будто решая, что ей купить здесь. И хотя между ними стояли другие продавцы, Тереза была уверена, что женщина подойдет к ней. Потом она увидела, как незнакомка медленно направилась в ее сторону. Сердце Терезы споткнулось, будто захотело догнать мгновение, которому только что позволило уйти, она почувствовала, как начало гореть лицо, пока женщина подходила все ближе, и ближе.
– Могу я посмотреть такой чемоданчик? – посмотрев вниз через стекло, спросила она, и облокотилась на прилавок.
Желаемый чемоданчик лежал всего в нескольких шагах от Терезы. Она повернулась и снизу стеллажа достала ни разу не открытую до сих пор коробку. Выпрямившись, она увидела, что женщина смотрела на нее спокойными серыми глазами. Тереза боялась глядеть в них прямо, но в то же время невозможно было от них оторваться.
– Мне нравится вон тот, но, полагаю, я не могу его купить, не так ли? – спросила женщина, показывая головой на коричневый чемоданчик в витрине за Терезой.
У женщины были светлые, изогнутые вдоль лба плавной линией брови. Губы – такие же умные, как глаза, – думала Тереза, – и голос, как ее пальто, богат и тепел и как будто полон тайн.
– Можете, – ответила она.
Тереза пошла вглубь, на склад, за ключами. Они висели на гвозде, прямо за дверью. Никому, кроме миссис Хендриксон, нельзя было прикасаться к ним. Мисс Дэвис заметила Терезу и ахнула, но Тереза бросила «мне нужно» и вышла.
Она открыла витрину, достала чемодан и положила его на прилавок.
– Вы предлагаете мне образец? – с пониманием улыбнулась женщина. Непринужденно облокотившись обеими руками на стекло и изучая содержимое чемоданчика, она добавила:
– Их же удар хватит.
– Ну и пусть, – ответила Тереза.
– Хорошо. Он мне нравится. Наложенным платежом. А одежда? Она идет вместе с ним?
К крышке чемоданчика была прикреплена завернутая в целлофан одежда с ценником.
Тереза сказала:
– Одежда – отдельно. Если вы хотите одежду для куклы, то здесь не такая хорошая, как в секции одежды для кукол, дальше по проходу.
– О! Его успеют доставить в Нью-Джерси до Рождества?
– Да. Он придет в понедельник.
Если нет – подумала Тереза, – она сама лично доставит его.
– Миссис Эйч Эф Эйрд, – произнесла женщина мягким отчетливым голосом свое имя, и Тереза начала аккуратно записывать его в зеленый бланк заказа. Имя, адрес, город появлялись за кончиком пера, как тайна, которую она никогда не сможет забыть, как то, что на всю жизнь врежется в ее память.
– Вы не сделаете ошибки, правда? – произнесла миссис Эйрд.
Тереза почувствовала аромат духов миссис Эйрд, и в ответ смогла только повести головой. Старательно вписывая нужные буквы, она смотрела в квитанцию, и желала изо всех сил, чего бы это ни стоило, чтобы миссис Эйрд продолжила свои слова и сказала: «Вам действительно, так приятно встретиться со мной? Тогда почему бы нам не увидеться снова? Может быть, мы сегодня пообедаем вместе?» У миссис Эйрд был такой непринужденный голос – ей так легко было бы это предложить. Но ни слова не последовало после «Правда?», – ничего того, что облегчило бы стыд Терезы за то, что в ней распознали новенькую, нанятую на время рождественской лихорадки, девушку, неопытную и вполне способную допустить ошибку. Тереза развернула книжку, чтобы миссис Эйрд могла расписаться.
Потом миссис Эйрд взяла с прилавка свои перчатки, отвернулась и медленно пошла прочь, а Тереза смотрела, как она уходила все дальше и дальше. Из-под мехового пальто выглядывали бледные и тонкие щиколотки. Миссис Эйрд носила простые черные замшевые туфли на каблуках.
– Это бланк заказа?
Тереза посмотрела в пустое и безобразное лицо миссис Хендриксон.
– Да, миссис Хендриксон.
– Разве вы не знаете, что квиток следует отдавать покупателям? Как, по-вашему, они должны заявлять о своей покупке, когда вернутся? Где она? Можете догнать ее?
– Да, – миссис Эйрд стояла всего в десяти шагах от них, напротив, в секции одежды для кукол.
С зеленой полоской в руках Тереза помедлила немного, потом двинулась, обошла прилавок, заставляя себя идти, потому что ее обескуражил вдруг ее внешний вид: старая синяя юбка, хлопковая блузка (кто бы ни выписывал халаты, забыл про нее) и унизительные плоские туфли. И безобразная повязка, через которую, наверняка, опять просочилась кровь.
– Я должна была дать вам это, – кладя злосчастный клочок бумажки на край прилавка возле руки миссис Эйрд, вымолвила она и отвернулась.
Оказавшись снова на своем рабочем месте, Тереза уткнулась в стеллажи, и, делая вид, что ищет что-то, отрешенно вытягивала коробки и задвигала их обратно. Она ждала, когда миссис Эйрд закончит покупать и уйдет. Она ясно осознавала, что с каждой минутой безвозвратно уходило время, а вместе с ним необратимо уходило ее счастье, хотя в эти последние секунды она еще могла повернуться и посмотреть на лицо, которое больше никогда не увидит. Она слышала так же, но не столь ясно и с иным ужасом, несмолкавшие голоса покупателей, которые требовали помощи, взывали к ней, и низкий, гудящий «о-ох» маленького поезда, только усиливавший разразившуюся бурю, которая разлучала ее с этой женщиной навсегда.
Но когда  Тереза все-таки обернулась, она снова увидела серые глаза. Миссис Эйрд приближалась к ней, и, словно время пошло вспять, снова облокотилась на прилавок и, показав на куклу, попросила показать ее. Тереза достала куклу и со стуком выронила ее на стекло. Миссис Эйрд взглянула на Терезу.
– Звучит как небьющееся, – сказала она.
Тереза улыбнулась.
– Да, я тоже заметила, – произнесла она тихо и протяжно, и пространство между ними, несмотря на суматоху вокруг, наполнилось тишиной. Миссис Эйрд еще раз произнесла свое имя и адрес, Тереза медленно сняла их с ее губ, хотя уже помнила их наизусть.
– Посылка точно придет перед Рождеством?
– Она придет самое позднее в понедельник, это за два дня до Рождества.
– Хорошо. Я побеспокоила вас.
Тереза завязала веревку, которой обмотала коробку с куклой, но узел мистически раскрылся.
– Нет, – сказала она.
Смущаясь под взглядом миссис Эйрд так сильно, что невозможно было скрыть этого, Тереза крепко затянула узел.
– Мерзкая работенка?
– Да, – Тереза заложила квитанцию за белую веревку и прикрепила ее булавкой.
– Тогда простите, что докучаю.
Тереза взглянула на миссис Эйрд, и к ней вернулось ощущение, что она откуда-то знает ее, что, миссис Эйрд вот-вот расскажет о себе, и тогда обе они посмеются, и все станет ясно.
– Вы не докучаете. Но я знаю, что посылку доставят.
Тереза взглянула напротив, туда, где перед этим стояла миссис Эйрд, и увидела, что клочок зеленой бумаги все еще лежал на прилавке.
– Вам, правда, лучше сохранить квиток.
Миссис Эйрд улыбнулась, и ее глаза изменились, загорелись серым, бесцветным огнем, – Тереза почти узнавала его, почти могла объяснить.
– Я получала вещи и без квитков. Я постоянно их теряю, – миссис Эйрд наклонилась, чтобы расписаться в очередном бланке.
Тереза смотрела, как миссис Эйрд удалялась такой же неспешной поступью, какой пришла сюда; видела, как она, проходя мимо прилавка с квитком, взглянула в его сторону, ударила черными перчатками о ладонь – два, три раза – и исчезла в лифте.
А Тереза повернулась к следующему покупателю. Она работала с неутомимым спокойствием, но оттого, что  карандаш судорожно соскакивал по бумаге, буквы на бланках, которые она заполняла, буравили едва заметные хвосты. Тереза сходила в офис мистера Логана. Ей показалось, это заняло уйму времени, но, когда она взглянула на часы, оказалось, что прошло лишь пятнадцать минут. Наступило время готовиться к обеду. Вытирая руки рулонным полотенцем, она стояла как в ступоре, и чувствовала себя обособленно, ни с чем и ни с кем не связанной.
Мистер Логан спросил ее, не останется ли она после Рождества – она могла бы работать этажом ниже, в отделе косметики, – Тереза отказалась.
Ближе к вечеру она спустилась на первый этаж в секцию поздравительных открыток и купила одну, – не самую интересную, простую, выполненную в обычных голубых с золотом тонах. Задумавшись, держа навесу руку с пером, Тереза решала, что написать: «Вы прекрасны», или даже «Я люблю Вас». Наконец, на скорую руку набросала мучительно скучное и безличное: «Особенный привет от “Франкенберга”» и вместо подписи добавила свой номер «6-45, А». Потом спустилась на цокольный этаж в почтовое отделение, в нерешительности постояла там возле ящика, и, наконец, заметив, что ее рука держит открытку, уже наполовину просунутую в отверстие, вдруг потеряла терпение. А что такого случится? Она все равно через несколько дней уволится. И что за дело миссис Эйрд? Светлая бровь, может, приподнимется, миссис Эйрд мельком взглянет на поздравление и забудет о нем. Тереза опустила открытку в ящик.
По дороге домой ей представилась идея для декорации – не в деталях, а в общих чертах: закручивающийся, как в водоворот, коридор дома, в который со всех сторон проваливаются комнаты. Она решила сегодня же начать делать картонный макет идеи, но поработала только над карандашным наброском. Ей захотелось увидеться с кем-нибудь. Не с Ричардом, не с Джеком, не с Эллис Келли, что жила внизу. Может быть, со Стелой? Стелой Овертон? Девушкой-декоратором, с которой она познакомилась в первый месяц жизни в Нью-Йорке. Тереза подумала, что последний раз видела ее у себя на вечеринке, которую устраивала перед переездом на другую квартиру. Стела была одной из тех, кто не знал, где теперь жила Тереза. Тереза вышла в коридор позвонить, но услышала резкие прерывистые звонки в свою дверь, что означало, что по телефону звонили ей.
– Спасибо, – крикнула она вниз миссис Осборн.
Это был обычный девятичасовой звонок Ричарда. Он желал узнать, не пойдет ли она с ним в кино завтра вечером. В «Саттоне» показывали фильм, который они еще не смотрели. Тереза ответила, что ничем особенным не будет занята, но хотела бы закончить наволочку. Эллис Келли предупредила, что может прийти завтра вечером, чтобы шить на ее машинке. К тому же еще нужно было вымыть голову.
– Вымой ее сегодня, а завтра вечером встретимся, – предположил Ричард.
– Уже поздно. Я не могу уснуть, когда у меня сырая голова.
– Я вымою ее тебе завтра. Мы не будем пользоваться ванной, только ведрами.
Она улыбнулась.
– Нет уж, лучше не надо.
В прошлый раз, когда Ричард мыл ей волосы, она упала в ванной. Он изображал закручивающийся змеей и булькающий слив, и Тереза так хохотала, что поскользнулась.
– Ну, а как насчет той выставки? Открытие в субботу днем.
– В субботу я работаю до девяти. Я не смогу уйти до половины десятого.
– Тогда я задержусь в училище и встречу тебя около половины десятого. На углу 44-й и Пятой. Хорошо?
– Хорошо.
– Что-нибудь новенькое сегодня?
– Ничего. А у тебя?
– Ничего. Я собираюсь завтра посмотреть билеты на самолет. Завтра вечером сообщу.
Тереза не стала звонить Стеле.
На следующий день была последняя перед Рождеством пятница – самый напряженный из всех дней, которые Терезе довелось работать в «Франкенберге». Хотя говорили, что завтра будет еще хуже. Люди опасно напирали на стеклянные прилавки. Покупатели, которых Тереза начала было обслуживать, были сметены и пропали в вязком заполнившем проход потоке. Невозможно было представить, чтобы этаж вместил в себя еще больше людей, но лифты все продолжали выпускать посетителей.
– Не понимаю, почему они не перекроют двери внизу! – заметила Тереза мисс Мартьючи, когда они обе нагнулись к стеллажу.
– Что? – не расслышав, ответила та.
– Мисс Беливет! – прозвучал крик, и последовал свист.
Это была миссис Хендриксон. Сегодня, чтобы привлечь внимание, она вынуждена была свистеть. Через продавщиц и пустые коробки на полу Тереза пробралась к ней.
– Вас к телефону, – указывая на аппарат возле упаковочного стола, сказала миссис Хендриксон.
Тереза растерянно повела рукой, но миссис Хендриксон уже было не до этого. Просто невозможно было расслышать что-нибудь по телефону сейчас. «И, наверняка, это Ричард забавляется», – подумала Тереза. Он уже как-то раз звонил ей сюда.
– Алло? – сказала Тереза.
– Алло. Это сотрудник «шесть сорок пять А», Тереза Беливет? – сквозь треск и жужжание прозвучал голос оператора. – Говорите.
– Алло? – повторила Тереза, и не расслышала ответ. Она стащила аппарат со стола и прошла несколько шагов в складскую комнату. Провод был коротким, и ей пришлось сесть на корточки. – Алло?
– Алло, – ответили ей. – Я хотела поблагодарить вас за поздравительную открытку.
– Ох! О! Вы…
– Это миссис Эйрд, – представилась собеседница. – Это вы послали открытку? Или нет?
– Да, – цепенея от стыда, точно ее только что поймали за преступлением, ответила Тереза. Сжимая трубку, она зажмурила глаза, снова видя перед собой умные, улыбающиеся глаза, такими, какими видела их вчера. – Извините, если я доставила вам неудобства, – машинально произнесла она тоном, которым обычно разговаривала с покупателями.
Миссис Эйрд засмеялась.
– Это забавно, – сказала она непринужденно, и Тереза уловила тот же оттенок иронии в ее голосе, который слышала вчера, любила вчера, и улыбнулась в ответ.
– Да? Почему?
– Вы, наверное, девушка из отдела игрушек?
– Да.
– Было крайне любезно с вашей стороны послать мне открытку, – вежливо сказала миссис Эйрд.
Тереза догадалась: миссис Эйрд, должно быть, подумала, что открытка была от мужчины, какого-нибудь другого клерка, который тоже обслуживал ее.
– Было очень приятно обслуживать вас, – произнесла она.
– Неужели? В самом деле? – она, наверное, посмеивалась над Терезой. – Хорошо. Раз уж у нас Рождество, может, нам встретиться? Например, за чашечкой кофе. Или выпить что-нибудь?
Тереза вздрогнула, потому что дверь перед ней с грохотом распахнулась, в комнату вошла девушка и встала прямо перед ней.
– Да. С удовольствием.
– Когда? – спросила миссис Эйрд. – Я буду в Нью-Йорке завтра утром. Может, встретимся в обед? У вас найдется время завтра?
– Конечно. С двенадцати до часу, – ответила Тереза, уставившись на одетые в разношенные плоские мокасины ступни стоявшей перед ней девушки: ее массивные щиколотки и голени в фильдеперсовых чулках передвигались, как ноги слона.
– Давайте, я встречу вас около двенадцати внизу у входа с 34-й улицы?
– Хорошо. Я… – Тереза вспомнила, что ей предстояло работать завтра с часу. У нее все утро будет свободным. Она подняла перед собой руку, чтобы заслониться от лавины коробок, которую с полки вниз потянула девушка. И сама она пятилась на Терезу.
– Алло? – перекрикивая грохот падающих картонок, сказала Тереза.
– Проссти-ите, – выбираясь за дверь, с досадой пробормотала миссис Забриски.
– Алло! – повторила Тереза.
Линия была пуста.

Глава 4
– Здравствуйте, – улыбаясь, сказала миссис Эйрд.
– Здравствуйте.
– Все в порядке?
– Да.
«По крайней мере, она узнала меня», – подумала Тереза.
– Предпочитаете какой-нибудь конкретный ресторан? – когда они вышли на улицу, спросила миссис Эйрд.
– Нет. Было бы здорово найти, где тихо, но таких поблизости нет.
– У вас найдется время на Ист-Сайд /21/? Нет, конечно, нет, раз у вас только час. Кажется, я знаю одно место, оно в паре кварталов западнее по этой улице. Как вы думаете, вы успеете?
– Успею.
Был уже без десяти час. Тереза понимала, что безбожно опоздает, но это было совсем не важно.
По пути они не говорили. Временами толпа разводила их, и один раз миссис Эйрд, улыбаясь, взглянула на Терезу поверх какой-то ручной тележки, заполненной платьями.
Они вошли в ресторан с деревянными балками и белыми скатертями, здесь было на удивление тихо и достаточно свободных мест. Они сели на широкие деревянные диваны. Миссис Эйрд заказала Олд фешен /22/ без сахара, и предложила Терезе попробовать такой же, или шерри, но когда Тереза засомневалась, отправила официанта с заказом.
Миссис Эйрд сняла шляпу, рукой убрала волосы назад, сначала с одной стороны головы, потом с другой, и посмотрела на Терезу.
– Откуда взялась эта милая идея послать мне рождественскую открытку?
– Вы мне запомнились, – ответила Тереза.
Она посмотрела на маленькие, будто испускавшие свечение, но не более яркое, чем ее волосы и глаза, жемчужные серьги миссис Эйрд. Тереза находила ее прекрасной, хотя очертание лица миссис Эйрд было неясным, потому что Тереза не осмеливалась взглянуть в него. Миссис Эйрд достала что-то из своей сумочки – помаду и пудреницу.  Тереза рассмотрела футляр для помады: он был золотой, будто ювелирный и по форме напоминал матросский сундучок. Тереза хотела взглянуть на губы, но серые глаза, близко сверкнув, точно огонь, скользнули по ней и отвлекли ее внимание.
– Вы недавно там работаете?
– Да, около двух недель.
– Вы, наверняка, не останетесь там.
Миссис Эйрд предложила Терезе сигарету. Тереза взяла.
– Да, у меня будет другая работа.
Тереза наклонилась к пламени зажигалки, которую миссис Эйрд протянула ей: к стройной руке с овальными, накрашенными красным лаком ногтями и с рассыпанными на тыльной стороне веснушками.
– И часто у вас возникает желание послать поздравительную открытку?
– Поздравительную открытку?
– Рождественскую, – миссис Эйрд улыбнулась.
– Нет, конечно, – ответила Тереза.
– Ну, с Рождеством, – миссис Эйрд коснулась бокала Терезы и выпила. – Где вы живете? В Манхэттене?
Тереза ответила: на 63-й улице. Ее родители умерли, – сообщила она. Два последних года она жила в Нью-Йорке, а до этого – в пансионате в Нью-Джерси. Тереза не стала говорить, что школа была полу религиозная – епископальная /23/. И не упомянула сестру Алишию, о которой когда-то часто думала и которую когда-то обожала вместе с ее светло-голубыми глазами, ужасным носом и с самоотверженной заботой. Потому, что со вчерашнего утра образ сестры Алишии отошел далеко на задний план – за женщину, которая сидела перед Терезой.
– Чем вы занимаетесь в свободное время? – в освещении настольной лампы глаза миссис Эйрд казались наполненными серебристой жидкостью. Даже жемчуг в ее серьгах ожил, как будто превратился в каплю, малейшее прикосновение которой могло уничтожить.
– Я…
Следовало ли говорить, что обычно она работала над картонными макетами, делала эскизы и раскрашивала их; иногда вырезала предметы, вроде кошачьих голов и миниатюрных фигурок, для балетных декораций? Но, что, в сущности, больше всего ей нравилось гулять, куда глаза глядят. Она любила просто мечтать. Тереза знала, что не обязательно было рассказывать об этом. Она чувствовала, что эта женщина постигала во всей полноте все, на что бы ни посмотрели ее глаза. Тереза выпила еще коктейля. Он ей нравился, хотя, когда он разливался в горле, он был таким же сильным и пугающим, как сама миссис Эйрд.
Миссис Эйрд кивнула официанту, и принесли еще два бокала.
– Мне это нравится.
– Что? – спросила Тереза.
– Мне нравится, что мне посылают открытку. Кто-то, с кем я не знакома. Так и должно быть в Рождество. А в этот год мне это особенно по душе.
– Я рада, – Тереза улыбнулась, не понимая, серьезно ли сказала миссис Эйрд.
– Вы прелестная девушка, – произнесла миссис Эйрд. – И очень чувствительная, правда?
Так же непринужденно прелестной можно было бы назвать куклу – думала Тереза.
– Мне кажется, что вы – прекрасны, – ответила Тереза, ободренная вторым бокалом, не беспокоясь о том, как могли прозвучать ее слова, потому что чувствовала, что эта женщина все равно поймет.
Запрокидывая голову назад, миссис Эйрд рассмеялась. Это был звук, более обворожительный, чем музыка. От смеха в уголках ее глаз появлялись морщинки, и она слегка поджимала губы, когда затягивалась сигаретой. Положив локти на стол и подперев подбородок рукой, в которой она держала сигарету, миссис Эйрд с минуту смотрела на Терезу. От талии превосходно сидящего на ней черного пиджака шла длинная изящная линия, уходила в сторону к плечу и возвращалась к голове с откинутыми назад белокурыми, непослушными волосами. «Ей около 30 или 32-х, – подумала Тереза. – А ее дочери, которой она купила чемоданчик и куклу, наверное, лет шесть или восемь». Тереза представила девочку: светловолосую, с загорелым и счастливым лицом, со стройным и пропорциональным телом, и непременно играющую. Но в отличие от миссис Эйрд, нордически компактное с прямыми щечками лицо ребенка было неясным и не поддавалось описанию. А муж? Тереза не могла представить его.
Она сказала:
– Вы, наверное, решили, что это мужчина послал вам рождественскую открытку?
– Да, – улыбнувшись, ответила миссис Эйрд. – Я подумала, что, наверное, это продавец из лыжного отдела ее отправил.
– Простите.
– Отчего же. Мне приятно, – она откинулась на спинку сиденья. – Сильно сомневаюсь, что я пошла бы обедать с ним. Мне, действительно, очень приятно.
До Терезы снова донесся еле уловимый немного сладковатый запах ее духов, предполагавший темно-зеленый шелк аромат, который мог исходить только от нее, как запах единственного в своем роде цветка. Глядя в свой бокал, Тереза наклонилась ближе к миссис Эйрд. Ей вдруг захотелось отшвырнуть стол, запрыгнуть к ней на колени и зарыть свой нос в так близко прилегавший к ее шее зеленый с золотом шарф. Один раз они нечаянно задели друг друга руками на столе, и теперь Тереза чувствовала, как приятно горела кожа в месте соприкосновения. Тереза не могла понять этого, но так было. Она взглянула в чуть отвернутое в сторону лицо миссис Эйрд,  и снова на мгновение смутно почувствовала, что видела ее раньше. Но такого не могло быть. Никогда прежде она не встречала ее. Если бы встречала, разве смогла бы забыть? Тереза почувствовала, что, молча, они обе ждут, когда заговорит другая. Но молчание не было неловким.
Принесли заказанное блюдо – дымящийся и с масляным запахом взбитый шпинат с яйцом сверху.
– Так вы живете одна? – спросила миссис Эйрд, и, прежде чем осознать это, Тереза рассказала ей историю всей своей жизни.
Но не в скучных деталях, а в шести предложениях, как будто ее биография значила для нее меньше, чем чужая, прочитанная где-то. Да и какое, в сущности, значение имело, была ли ее мать француженкой или англичанкой, или венгеркой; был ли ее отец ирландским художником или чешским юристом, и был ли он успешен или нет; отдала ли ее мать в орден Святой Маргарет беспокойным, капризным младенцем или трудной, подавленной восьмилетней девочкой? И счастлива ли она была там? Потому что она была счастлива сейчас, с сегодняшнего дня. И ни причем тут были родители и прошлое.
– Что может быть скучнее прошлого? – улыбнувшись, сказала Тереза.
– Может быть, будущее, у которого не будет прошлого?
Тереза не стала задумываться над этим. Это было верно. Она продолжала улыбаться, как будто только что научилась этому и не знала, как остановиться. Миссис Эйрд весело улыбалась вместе с ней. А, может быть, даже посмеивалась над ней, – думала Тереза.
– Что это за фамилия Беливет? – спросила миссис Эйрд.
– Она чешская. Измененная, – неловко объяснила Тереза. – В оригинале…
– Она очень оригинальная.
– А вас как зовут? – спросила Тереза. – Имя?
– Мое имя? Кэрол. Только не называйте меня Каро;л /24/.
– И вы, пожалуйста, не называйте меня Сери;з, – сказал Тереза, начиная имя с «с» /25/.
– Как вы хотите, чтобы я произносила ваше имя? Тере;з?
– Да. Так, как говорите вы, – ответила Тереза.
Кэрол произнесла ее имя на французский манер – «Тере;з». Тереза привыкла к множеству вариаций, иногда она сама называла себя по-разному. Ей нравилось, как Кэрол говорила его, и ей нравилось смотреть на ее губы, когда они произносили его. Непонятная жажда, о которой Тереза прежде едва догадывалась, стала теперь осознанным желанием. Оно показалось Терезе настолько абсурдным и неприличным, что она постаралась выкинуть его из головы.
– Чем вы занимаетесь по воскресеньям? – спросила Кэрол.
– Когда как. Ничем особенным. А вы?
– Ничем. В последнее время. Приезжайте ко мне, если захотите. По крайней мере, там, где я живу, довольно спокойно. Хотите приехать в это воскресенье? – серые глаза теперь внимательно глядели на нее, и в первый раз Тереза осмелилась смотреть в них. Некоторую долю иронии увидела она в них. И еще что-то? Любопытство. И вызов.
– Да, – ответила она.
– Странная вы девушка.
– Почему?
– Flung out of space (букв. Выброшенная из пространства) /26/, – сказала Кэрол.

Глава 5
Переступая с ноги на ногу от холода, Ричард ждал Терезу на углу улицы. А она поняла, что совсем не замерзла, хотя прохожие на улице кутались в пальто. Она взяла Ричарда под руку и от нахлынувшей на нее нежности крепко прижала его руку к себе.
– Ты заходил внутрь? – спросила она. Она опоздала на десять минут.
– Нет, конечно. Я ждал здесь, – он ткнул в ее щеку свои холодные губы и нос. – Тяжелый день?
– Нет.
Вечер был очень темным, несмотря на то, что на уличных фонарях горели еще рождественские огни. Тереза всмотрелась в освещенное пламенем зажженной спички лицо Ричарда. Его лоб нависал над прищуренными глазами точно гладкая плита. Мощный, как лоб кита, – подумала Тереза, – такой сильный, что можно было вышибить им что-нибудь. У Ричарда было простое, гладко оструганное, будто вырезанное из дерева, лицо. Она заметила, как, словно внезапно показавшиеся два пятна синего неба в темноте, сверкнули его глаза.
Он улыбнулся.
– У тебя сегодня хорошее настроение. Прогуляемся до следующего перекрестка? Здесь нельзя курить. Будешь сигарету?
– Нет, спасибо.
Они проходили вдоль большого здания с галереей освещенных окон на втором этаже, – в каждом окне виднелся рождественский венок. Завтра она увидит Кэрол – думала Тереза, – в одиннадцать утра. Они встретятся в десяти кварталах отсюда, всего через двенадцать с небольшим часов.
Она снова собралась было взять Ричарда под руку, но почувствовала себя неловко. На востоке по 43-й улице она заметила на небе рассыпанное как раз посередине между зданиями созвездие Ориона. Когда-то она часто смотрела на него из окон пансионата и потом через окно ее первой квартиры в Нью-Йорке.
– Я сегодня забронировал номер в отеле, – сообщил Ричард. – «Президент Тейлор» продает на седьмое марта. Я договорился с парнем, который занимается путевками, и, если я буду его держаться, надеюсь, он достанет нам комнату с видом на улицу.
– Седьмое марта? – она услышала оттенок радости в своем голосе, хотя ехать в Европу ей уже совсем не хотелось.
– Это почти два с половиной месяца отдыха, – беря ее за руку, сказал Ричард.
– Ты сможешь отменить бронь, если у меня не получится поехать? – она могла бы прямо сейчас признаться ему, что не хотела ехать, – подумала она – но он начнет уговаривать, как всегда делал, когда она сомневалась.
– Ну… конечно, Терри! – он засмеялся.
Когда они шли, Ричард раскачивал ее руку. Как будто они были любовниками, – думала Тереза.
…Можно было бы назвать любовью то, что она чувствовала к Кэрол, – вот только Кэрол была женщиной. Это, в общем-то, не было безумием, но, определенно, было блаженством. Глупое слово, но разве можно было быть более счастливой, чем она была сейчас? Чем она была с четверга...
– …Я бы хотел одну на двоих, – сказал Ричард.
– Одну, что?
– Одну комнату! – смеясь, прогремел он, и Тереза заметила, что несколько человек на улице обернулись и посмотрели в их сторону. – Может, отметим где-нибудь? Например, в «Мансфилде», он за углом.
– У меня нет настроения сидеть. Давай попозже.
Благодаря училищному пропуску Ричарда они попали на выставку за полцены. Галерея представляла собой переходившие одна в другую комнаты с высокими потолками и покрытыми плюшевым ковролином полами, – основу для демонстрировавшей финансовое благополучие коммерческой рекламы: рисунков, литографий, иллюстраций – всего, что тесными рядами висело на стенах. Ричард в задумчивости постоял возле некоторых из экспонатов, а Тереза нашла их довольно утомительными.
– Ты видела это? – спросил он, показывая на слишком сложный рисунок, на котором было изображено, как линейный монтер чинил телефонный провод. Тереза уже видела эту иллюстрацию, но сегодня ей было мучительно на нее смотреть.
– Да, – ответила она.
Она думала о своем. Если она перестанет экономить ради того, чтобы накопить деньги на Европу (что было глупо, потому что она уже не собиралась туда), то сможет купить новое пальто. Сразу после Рождества будет распродажа. Сейчас на Терезе было надето черное двубортное пальто, в котором она чувствовала себя серой мышкой.
Ричард взял ее под руку.
– Вас девушка, совсем не интересует техника.
Она кокетливо нахмурилась и сама взяла его под руку. И почувствовала невероятную близость к нему, те же теплоту и счастье, которые ощущала в первый раз, когда они встретились на вечеринке на Кристофер-стрит, куда ее привела Френсис Коттер. Ричард тогда был немного пьян – с тех пор она ни разу не видела его таким, – болтал о книгах и о политике, и отзывался о людях так хорошо, как она тоже с тех пор больше ни разу от него не слышала. Он разговаривал с ней весь вечер и очень понравился ей за свой энтузиазм, амбиции, его нравится, не нравится, и еще оттого, что это была ее первая настоящая вечеринка, и благодаря Ричарду она удалась.
– Ты не смотришь, – сказал он.
– Это утомительно. Я бы ушла, если ты не возражаешь.
У выхода они встретили его знакомых из лиги: молодого человека, девушку и черного парня. Ричард представил им Терезу. Они точно не были его близкими друзьями, но он объявил им:
– В марте мы поедем в Европу.
И все трое посмотрели с завистью.
Снаружи Пятая Авеню казалась опустевшей и застывшей в ожидании, словно театральная сцена перед драматическим действием. Засунув руки в карманы, Тереза торопливо шла рядом с Ричардом. Сегодня она потеряла где-то свои перчатки. Она думала о завтрашнем дне, об одиннадцати: будет ли она все еще с Кэрол завтра вечером в это же время?
– Как насчет завтра? – спросил Ричард.
– Завтра?
– Ну, дома хотели знать, сможешь ли ты прийти в воскресенье пообедать с нами.
Тереза замешкалась, припоминая. Она провела у Семко несколько воскресений. Около двух часов они основательно обедали, а потом мистер Семко, низенький мужчина с лысой головой, приглашал ее танцевать с ним под звучавшую из патефона польку или под русскую народную музыку.
– Ты же знаешь, мама хочет сшить тебе платье, – продолжал Ричард. – У нее уже есть ткань. Ей нужно снять с тебя мерки.
– Платье… С ним так много мороки, – Тереза подумала об украшенных вышивкой блузках миссис Семко: белых, с бесчисленными рядами стежков. Мать Ричарда гордилась своим рукоделием. Тереза сомневалась, что ей следовало принимать от нее такую колоссальную работу.
– Ей нравится этим заниматься, – добавил Ричард. –  Так, как насчет завтра? Придешь к обеду?
– Мне не хочется в это воскресенье. Они ведь не строили больших планов?
– Нет, – разочарованно ответил он. – Хочешь поработать завтра? В чем дело?
– Да, я бы поработала, – она не хотела, чтобы Ричард знал о Кэрол, тем более не желала, чтобы он встречался с ней.
– А прокатиться куда-нибудь?
– Не хочу. Спасибо, – теперь ей не нравилось, что он держал ее за руку. Его ладонь вспотела и от этого была ледяной.
– Точно не передумаешь?
Тереза замотала головой.
– Нет.
Конечно, можно было бы сочинить что-нибудь в оправдание, извиниться, но ей не хотелось вдобавок к тому, что она уже соврала, дальше лгать о завтрашнем дне. Она услышала, как Ричард вздохнул. Какое-то время они шли молча.
– Мама хочет сделать тебе белое платье с кружевными окантовками. Она безумно расстраивается, что в семье, кроме Истер, нет девочек.
Истер была дальней родственницей Ричарда, Тереза видела ее пару раз.
– Как Истер?
– Все так же.
Тереза высвободила свои пальцы из его руки. Она проголодалась. Она пропустила обед – писала кое-что: что-то вроде письма к Кэрол, которое не послала и не собиралась. Городским автобусом они доехали до Третьей Авеню, потом направились на восток, к дому Терезы. Ей не хотелось приглашать к себе Ричарда, но она пригласила.
– Нет, спасибо, я спешу, – ставя ногу на первую ступеньку, ответил он. – У тебя сегодня забавное настроение. Ты как будто где-то далеко.
– Нет. Неправда, – парировала она, чувствуя, что не договаривает, и раздражаясь из-за этого.
– По крайней мере, сейчас точно, поверь мне. В конце концов, разве ты…
– Что? – с вызовом спросила она.
– Мы не слишком далеко заходим? – внезапно вспылил он. – Если ты даже воскресенье не хочешь проводить со мной, как мы сможем жить вместе несколько месяцев в Европе?
– Ну, если ты хочешь отменить все, Ричард...
– Терри, я люблю тебя, – он с досадой провел ладонью по волосам. – Конечно, я не хочу все отменять, но... – он снова замолчал.
Она знала, что он собирался сказать. Что по части любви она, практически, ничего не дала ему. Но он не стал бы говорить этого, потому что прекрасно понимал, что она не любила его. Да с какой, действительно, стати он ждал от нее взаимности?! И еще, именно из-за того, что она не могла ответить ему взаимностью, она испытывала чувство вины, потому что все равно каждый раз принимала от него подарки на день рождения, приглашения на обед в дом его родственников, даже его время. Тереза стиснула пальцами каменные перила.
– Ладно, я знаю: я не люблю тебя, – сказала она.
– Я не об этом, Терри.
– Если ты захочешь когда-нибудь все отменить, то есть, даже прекратить встречаться со мной – сделай это.
И это она тоже уже не в первый раз говорила ему…
– Терри, ты знаешь, что мне с тобой лучше, чем с любым другим во всем этом мире. Вот в чем вся незадача.
– Ну, если это незадача…
– Да ты вообще любишь меня, Терри? Сколько-нибудь?
«Дай-ка я расскажу, насколько...», – подумала она.
– Я не люблю тебя. Но ты мне нравишься. Я сегодня… буквально несколько минут назад… чувствовала… – говорила она, чеканя слова, как бы они ни звучали, потому что они были правдой, – честно говоря, я почувствовала себя к тебе ближе, чем когда-либо раньше.
Ричард ошеломленно взглянул на нее.
– Да? – улыбаясь, он начал медленно подниматься по ступенькам и остановился прямо перед ней. – Тогда позволь мне сегодня остаться у тебя, Терри? Просто давай попробуем, а?
С первого его шага по лестнице она знала, что он попросит ее об этом. Теперь ей стало больно и стыдно, жаль себя и его. Потому что это было унизительно и невыносимо, потому, что она не хотела этого. Каждый раз, когда он заговаривал об этом, возникало громадное препятствие – нежелание даже попытаться, которое только сводило все к какой-то мучительной неловкости. Она вспомнила первую ночь, когда она позволила ему остаться у нее, и внутренне содрогнулась опять. Это было что угодно, только не удовольствие. Посреди процесса она спросила: «Так правильно?» «Как это может быть правильно и в то же время так отвратительно?» – подумала она тогда. А Ричард смеялся, долго, громко и воодушевленно, и это разозлило ее. Во второй раз было еще хуже. Может быть, потому, что Ричард был уверен, что все проблемы можно было решить. Было так больно, что она заплакала. Он просил прощения и говорил, что из-за нее он чувствует себя тварью. А она возражала, твердила, что он не такой. Она прекрасно знала, что он не был таким, что стал бы ангелом, сравнимым, к примеру, с Анжело Росси, если бы она переспала с ним в ту ночь, когда он стоял здесь на тех же самых ступеньках, задавая тот же самый вопрос.
– Терри, дорогая…
– Нет, – сказала она, обретая, наконец, голос. – Я не могу сегодня. И я не могу поехать с тобой в Европу, – наступательно с отчаянной прямотой закончила она.
Рот Ричарда открылся от удивления. Тереза боялась поднять глаза на его нахмуренное лицо над этим ртом.
– Почему?
– Потому, что… потому, что я не могу, – выдавила она, каждое слово – мука. – Потому что я не хочу спать с тобой.
– Ох, Терри, – засмеялся он. – Прости, что попросил. Забудь, милая, хорошо? В Европу тоже?
Отведя взгляд, Тереза снова заметила Ориона, теперь немного сместившегося в сторону, и опять посмотрела на Ричарда. «Нет, я не могу, – подумала она. – Да, я задумываюсь об этом иногда, но только потому, что тебе это нужно». Она не услышала своих слов, но ей показалось, что они прозвучали и жесткие, точно деревянные глыбы, повисли в воздухе между ними. Она и раньше говорила ему их: в своей комнате и один раз в Проспект-парке, когда они запускали воздушного змея. Но он не прислушивался. И что теперь она могла сделать? Повторить их?
– Зайдешь все-таки? – мучаясь и изнывая от неизмеримого стыда, спросила она.
– Нет, – мягко засмеявшись, ответил Ричард и смутил ее еще больше своей снисходительностью и пониманием. – Нет, я пойду. Спокойной ночи, милая. Я люблю тебя, Терри.
И, еще раз взглянув на нее, он ушел.

Глава 6
Тереза вышла на улицу и посмотрела вокруг. Улица была пустынна безлюдностью воскресного утра. Ветер бился о высокий бетонный угол «Франкенберга», как будто был взбешен тем, что не нашел никого для противостояния. Никого, кроме нее, – подумала она и усмехнулась. Она могла бы предложить более приятное место для встречи. Ветер был как лед на ее зубах. Кэрол опаздывала на пятнадцать минут. Если Кэрол не придет, она, наверное, станет ждать ее весь день, до самой ночи. Из тоннеля метро вышла одинокая торопливая фигура – худая, как щепка, женщина в черном длинном пальто, из-под которого ее ноги двигались так быстро, как будто их было четыре, и они вертелись в колесе.
Тереза обернулась и на противоположной стороне улицы в подъехавшей к тротуару машине увидела Кэрол. Тереза пошла к ней.
– Привет! – окликнула Кэрол и наклонилась, чтобы открыть для Терезы дверь.
– Здравствуй. Я уж подумала, что ты не приедешь.
– Страшно извиняюсь, что опоздала. Замерзла?
– Нет, – Тереза села в салон и захлопнула дверь.
Внутри длинной темно-зеленой машины с темно-зеленой кожаной обивкой было тепло. Они медленно направились на запад.
– Поедем за город, ко мне домой? Куда ты хочешь?
– Мне все равно, – сказала Тереза.
Можно было разглядеть веснушки на переносице у Кэрол. Ее короткие светлые волосы, пробуждавшие воспоминание о преисполненных света духах, были стянуты сзади зелено-золотым шарфом, как повязка, обернутым вокруг головы.
– Тогда ко мне домой. Там хорошо.
Выезжая из города, они как будто двигались внутри развертывавшейся перед ними горы, которая могла бы смять все на своем пути, но беспрекословно подчинялась Кэрол.
– Ты любишь ездить? – не взглянув на Терезу, спросила Кэрол. Во рту у нее была сигарета. Ее руки спокойно лежали на руле, как будто вождение автомобиля не требовало от нее ни малейших усилий, и как будто, на самом деле, она, расслабившись, курила, сидя в кресле.
– Почему ты молчишь?
Они въехали в грохочущий тоннель Линкольна. Не отрывая глаз, Тереза смотрела в ветровое стекло, и дикий, необъяснимый восторг поднимался в ней. Вот бы этот туннель обрушился и убил их, тогда их тела откопали бы потом вместе.
Тереза чувствовала, что Кэрол время от времени поглядывала на нее.
– Ты завтракала?
– Нет еще, – ответила Тереза. Наверное, она была бледна. Она начала, было, завтракать, но уронила бутылку с молоком в раковину и плюнула на все.
– Попей кофе. Он там, в термосе.
Выехав из тоннеля, Кэрол остановилась на обочине.
– Там, – повторила она, показывая головой на сидение между ними. Потом сама взяла термос и налила в чашку немного дымящегося и светло-коричневого кофе. Тереза с благодарностью посмотрела на него.
– Откуда он?
Кэрол улыбнулась.
– Ты всегда хочешь знать, откуда что берется?
Кофе был крепким и сладковатым. Он придал сил. Когда чашка была почти пуста, Кэрол тронула машину. Тереза молчала. О чем было говорить? О золотом в четыре лепестка клевере, что болтался на цепочке от ключей, вставленных в приборную панель, на котором были написаны адрес и имя Кэрол? О палатке с рождественскими елками, мимо которой они только что проехали? О птице, которая одиноко пролетала над грязным полем? Нет. Только о том, что она написала Кэрол в своих неотправленных письмах. Но это было немыслимо.
– Тебе нравится за городом? – свернув на дорогу поуже, спросила Кэрол.
Вот они въехали в небольшой городок и тут же выехали из него. Затем по подъездной дороге, которая шла широким полукругом, они приближались к белому двухэтажному дому, который раскинул свои флигели, точно отдыхающий лев свои лапы. У двери лежал металлический коврик, имелся большой блестящий медный почтовый ящик, гулко лаяла собака из-за дома, откуда виднелся за деревьями белый гараж. От здания доносился запах – «пряный», определила Тереза, – смешанный с отчетливой сладковатостью, но не такой, какая слышалась в духах Кэрол. Дверь закрылась за ними с легким, уверенным двойным щелчком. Тереза обернулась и увидела, что Кэрол озадаченно смотрела на нее: ее губы приоткрылись, как будто от удивления, и показалось, что в следующую секунду она спросит: «Что ты здесь делаешь?» – как будто она уже забыла, или даже не думала приводить Терезу сюда.
– Здесь никого нет. Только горничная. И она далеко, – словно отвечая на какой-то вопрос Терезы, произнесла Кэрол.
– Чудесный дом, – сказала Тереза и увидела, что с оттенком некоторой неудовлетворенности Кэрол слегка улыбнулась ей.
– Снимай пальто, – Кэрол стянула с головы шарф и рукой убрала волосы назад. – Хочешь позавтракать? Уже почти полдень.
– Нет, спасибо.
Кэрол оглядела гостиную, и выражение того же озабоченного неудовольствия вернулось на ее лицо.
– Пойдем наверх. Там уютнее.
Тереза последовала за ней по белой деревянной лестнице: мимо изображенной на картине девочки с желтыми волосами и квадратным, как у Кэрол, подбородком; мимо окна, в котором на мгновение появились сад cо змеевидной дорожкой и фонтан с сине-зеленой /27/ статуей. Они поднялись в небольшой холл с несколькими комнатами. Кэрол вошла в комнату с зелеными стенами и ковром, и взяла сигарету из лежавшей на столе пачки. Прикуривая, она смотрела на Терезу. А Тереза не знала, что делать и говорить, но чувствовала, что Кэрол ждала, когда она хоть что-нибудь сделает или скажет. Тереза рассматривала обычную комнату с темно-зеленым ковром и с длинной зеленой банкеткой возле одной из стен. В центре стоял простой стол из светлого дерева. «Игровая», – подумала Тереза, хотя из-за книг, музыкальных альбомов и отсутствия фотографий эта комната больше напоминала кабинет.
– Это моя любимая комната, – выходя, сказала Кэрол. – А вот там моя.
Тереза посмотрела в комнату напротив. В ней были хлопковые обои в цветочек и простое светлое изделие из дерева, наподобие стола в первой. Над туалетным столиком висело простое длинное зеркало, которое, несмотря на то, что солнце сейчас сюда не заглядывало, казалось, отражало солнечный свет. Стояла двуспальная кровать. У противоположной стены на темном комоде лежали щетки для волос. Тереза тщетно высматривала его фотографию. На туалетном столике стояла фотография Кэрол с маленькой светловолосой девочкой на руках и еще одна, в серебряной рамке, фотография широко улыбающейся женщины с темными вьющимися волосами.
– У тебя есть дочь? – спросила Тереза.
Кэрол открыла стеновую панель в холле.
– Да, – ответила она. – Хочешь кока-колы?
Шум холодильника стал громче. Во всем доме не слышалось других звуков, кроме тех, что издавали они двое. Терезе не хотелось пить ничего холодного, но она взяла бутылку и понесла ее вниз за Кэрол, через кухню в сад, тот, что она только что видела через окно. За фонтаном были посажены растения. Некоторые из них, почти с метр высотой, были укутаны в мешковину и стояли как будто группой – подумала Тереза – только не понятно было, чего. Кэрол подтянула ослабленные ветром веревки. Закутанная в голубой кардиган, и в толстой шерстяной юбке, ее фигура выглядела надежной и крепкой, как и ее лицо, но не такой, как ее тонкие лодыжки. Казалось, Кэрол на какое-то время забыла о Терезе: она шла неторопливо, уверенно ставя одетые в мокасины ступни, будто в студеном отцветшем саду ей, наконец, стало комфортно. Было убийственно холодно без пальто, но Кэрол, казалось, и на это не обращала внимания, а Тереза старалась соответствовать ей.
– Чем хочешь заняться? – спросила Кэрол. – Прогуляться? Послушать пластинки?
– Мне и так очень хорошо, – ответила Тереза.
Кэрол что-то заботило. Может, она уже жалела, что пригласила ее сюда, – думала Тереза. Они пошли назад к двери в конце садовой дорожки.
– Как тебе твоя работа? – по-прежнему отстранено спросила Кэрол на кухне. Она заглянула в большой холодильник и вынула оттуда две тарелки, покрытые вощеной бумагой. – Я бы перекусила, а ты?
Можно было бы поделиться, что она устроилась в театр «Блэк Кэт». Это имело бы какой-то вес – подумала Тереза – это была единственная значимая вещь, которую она могла сказать о себе. Но не сейчас. Стараясь звучать так же спокойно, как Кэрол, Тереза ответила неторопливо, но услышала застенчивость в своем голосе:
– Думаю, работа учит меня. Я учусь быть вором, лжецом и поэтом одновременно, – она откинулась на спинку стула так, чтобы голова попадала в теплый прямоугольник солнечного света. Тереза хотела продолжить: «и любить». Она никого не любила до Кэрол, даже сестру Алишию.
Кэрол взглянула на нее.
– Как ты стала поэтом?
– Переживая. Слишком, я полагаю, – подумав, ответила Тереза.
– А как ты стала вором? – Кэрол слизнула что-то с большого пальца и нахмурилась. – Точно не хочешь карамельного пудинга?
– Нет, спасибо. Я пока ничего не украла, но уверена, что это легко. Кругом полно сумочек – только бери что-нибудь. Они же воруют мясо, которое ты покупаешь на ужин, – она засмеялась. С Кэрол можно было смеяться над этим. С ней можно было смеяться над чем угодно.
На обед у них была нарезанная холодная курица, клюквенный соус, оливки и свежий белый сельдерей. Но Кэрол оставила свою тарелку и пошла в гостиную. Вернувшись, держа стакан с виски в руке, она добавила в него воды из-под крана. Тереза наблюдала за ней. Потом долго они смотрели друг на друга: Кэрол – стоя в дверях, и Тереза – сидя за столом, глядела через плечо и тоже не ела ничего.
Кэрол мягко спросила:
– И со многими ты так, из-за прилавка, знакомишься? Разве не нужно быть осторожнее, когда заводишь разговор с незнакомцами?
– Ох, да, – улыбнулась Тереза.
– Или когда идешь обедать с кем-нибудь? – глаза Кэрол сверкнули. – Можно наткнуться на похитителя, – она взболтала стакан, в котором не было льда, и допила остаток; тонкий серебряный браслет, висевший на ее запястье, звякнул о стекло. – Ну? И со многими ты так знакомишься?
– Нет, – ответила Тереза.
– Не со многими? Только с некоторыми?
– Как ты? – Тереза выдержала взгляд.
А Кэрол посмотрела на нее решительно, как будто требовала другого слова, другой фразы. Но потом она поставила стакан на плиту и отвернулась.
– Ты играешь на пианино?
– Немного.
– Сыграй что-нибудь.
И когда Тереза начала было отказываться, настойчиво добавила:
– Да не важно, как ты играешь. Просто сыграй что-нибудь.
Тереза исполняла выученного когда-то в пансионате Скарлатти. В противоположном конце комнаты, расслабившись в кресле, неподвижно сидела Кэрол и слушала, даже не пила разбавленный виски из вновь наполненного стакана. Тереза играла размеренную и довольно простую, с множеством прерывистых октав сонату «До-мажор». Но произведение поразило ее бесстрастностью, а затем и вычурностью в трелях, и Тереза остановилась. Это было слишком: ее руки на клавишах, по которым – она знала – играла Кэрол; Кэрол, смотревшая на нее через полузакрытые веки; да весь дом Кэрол вокруг и музыка, которая заставляла отречься от себя, оставляя беззащитной. Вздохнув, Тереза уронили руки на колени.
– Устала? – тихо спросила Кэрол.
Вопрос, казалось, был не об этом моменте, а вообще.
– Да.
Кэрол подошла сзади и положила руки ей на плечи. Тереза представила эти руки: деликатные и крепкие; когда они сжимают ей плечи, видны тонкие сухожилия. Казалось, целая жизнь прошла, пока они двигались к ее шее, под ее подбородок. Целая эпоха смятения, такого сильного, что оно заслонило удовольствие того момента, когда Кэрол наклонила ее голову назад и поцеловала в линию роста волос на лбу. Тереза совсем не почувствовала поцелуя.
– Идем со мной, – велела Кэрол.
Снова идя за ней наверх, Тереза потянула себя за перила и вспомнила о миссис Робичек.
– Думаю, легкий сон тебе не повредит, – откидывая одеяло и хлопковое покрывало в цветочек, сказала Кэрол.
– Спасибо. На самом деле, я не…
– Снимай туфли, – мягким, но не терпящим ослушания тоном произнесла Кэрол.
Тереза посмотрела на кровать – она почти не спала прошлую ночь.
– Не думаю, что усну. Но если усну…
– Я разбужу тебя через полчаса.
Когда Тереза легла, Кэрол укрыла ее одеялом, а сама присела на край кровати.
– Сколько тебе лет, Тереза?
Тереза посмотрела на нее, с трудом выдерживая ее взгляд, но не в силах оторваться от него, и не боясь того, что могла сейчас же умереть, что Кэрол могла задушить ее, распростертую на кровати и беззащитную, завоеватель.
– Девятнадцать.
Как старо это звучит. Старше, чем девяносто один.
Кэрол продолжала улыбаться, но лицо ее стало более серьезным. Тереза чувствовала, что она думала о чем-то так напряженно, что можно было бы потрогать ее мысли в воздухе между ними. Потом Кэрол просунула руки под плечи и склонила свою голову в сторону Терезы. Тереза почувствовала, как с выдохом, который донес тепло до ее шеи и вместе с ним аромат духов от светлых волос, напряжение покинуло тело Кэрол.
– Ребенок, – как будто с укором сказала Кэрол. Она подняла голову. – Хочешь чего-нибудь?
Тереза вспомнила, о чем подумала в ресторане, и стиснула зубы от стыда.
– Хочешь чего-нибудь? – повторила Кэрол.
– Нет, спасибо.
Кэрол встала, подошла к туалетному столику и закурила. Сквозь полузакрытые веки Тереза наблюдала за ней, и ее беспокоила нервозность Кэрол, хотя ей нравилась эта сигарета, она любила смотреть, как Кэрол курила.
– Хочешь чего-нибудь выпить?
Тереза поняла, что Кэрол имела в виду воду. Она догадалась об этом из-за нежности и заботы в голосе Кэрол, как будто Тереза была ребенком, которого мучил жар. Тогда Тереза сказала:
– Я бы выпила горячего молока.
Уголок губ Кэрол приподнялся в улыбке.
– Горячего молока, – передразнила она и вышла из комнаты.
А Тереза лежала в тревожном сонном забытьи до тех пор, пока Кэрол снова не появилась, придерживая за ручку белую кружку с молоком и другой рукой – блюдце под ней, и не закрыла ногой за собой дверь.
– Я прокараулила молоко, и оно закипело – на нем пенка, – с досадой сказала она. – Прости.
Но Терезе нравилась мысль, что, должно быть, так Кэрол всегда и делала: задумывалась о чем-нибудь и проглядывала закипающее молоко.
– А тебе так и нравится? Вот так? Просто?
Тереза кивнула.
– Мм, – произнесла Кэрол, присела на подлокотник кресла и стала смотреть на Терезу.
Тереза оперлась на локоть. Молоко было таким горячим, что сначала было невозможно притронуться к нему губами. Когда маленький глоток разлился во рту, он оставил букет органических вкусов. У молока, казалось, был вкус костей и крови, теплой плоти, или волос, не соленый, будто мел и, в то же время, живой, как растущий эмбрион. Оно было горячим глоток за глотком, до самого дна чашки. Тереза выпила все, как герой сказки проглотил бы зелье, которое могло превратить, или как доверчивый воин осушил бы кубок с ядом, который способен был убить.
Потом Кэрол подошла и взяла кружку, и сквозь полусон Тереза осознавала, что Кэрол задала ей три вопроса: один, касавшийся счастья, второй – об универмаге, и последний – о будущем. Тереза слышала, как отвечала. Посреди бормотания ее голос неожиданно сорвался, будто пружина, которую она не удержала, и Тереза поняла, что заплакала. Она рассказала Кэрол обо всем, что ее пугало и претило ей, о своем одиночестве, о Ричарде и об огромных разочарованиях.
И о своих родителях. Ее мать не умерла. Но Тереза не видела ее с четырнадцати лет.
Кэрол спрашивала, а Тереза отвечала, хотя не хотела говорить о своей матери. Мать ничего не значила для нее, даже не была одним из ее разочарований. Отец был. Он был совсем другим. Он умер, когда ей было шесть, – юрист из Чехословакии времен упадка, который всю свою жизнь хотел быть художником. Он был другим: добрым, отзывчивым, никогда в гневе не повышал голос на женщину, которая постоянно пилила его за то, что из него не вышло ни хорошего юриста, ни хорошего художника. Он никогда не был сильным, умер от пневмонии, но по представлениям Терезы, ее мать убила его. Кэрол все спрашивала, и Тереза рассказала, что, когда ей было восемь, мать отдала ее в пансионат в Монклере. О том, что потом эта женщина бесконечно навещала ее, – она очень много ездила по стране. Она была пианисткой, нет, не первоклассной, конечно, да и не могла быть таковой, но она всегда находила работу, потому что ее проталкивали. А когда Терезе было десять, мать снова вышла замуж. Однажды на рождественские каникулы Тереза приехала к ней в дом в Лонг-Айленде. Они просили ее остаться, только не так, будто хотели этого. Терезе не понравился муж, Ник, потому что он был точным подобием ее матери: большим, с темными волосами, с крикливым голосом, резкими, несдержанными жестами. Тереза была уверена, что у него с матерью будет идеальное замужество. Ее мать тогда была беременна, и потом она родила второго ребенка. Тереза провела в их доме неделю и вернулась в пансионат. Потом мать навещала ее несколько раз. Каждый раз с каким-нибудь подарком: блузкой, книжкой, один раз даже с косметическим набором, к которому Тереза питала отвращение, потому что он напоминал ей о ломких, накрашенных ресницах ее матери. Все эти подарки, будто притворное предложение мира, мать виновато подсовывала ей. Однажды она привезла с собой мальчика, сводного брата Терезы, и тогда Тереза поняла, что была лишней. Мать не любила ее отца; предпочла бросить восьмилетнюю Терезу в пансионате, и с чего теперь этой женщине беспокоиться о визитах, да и вообще каким бы то ни было образом претендовать на дочь? Тереза, как половина девочек в пансионате, предпочла бы вовсе не иметь родителей. В конце концов, она сказала матери, что не хотела больше, чтобы та приезжала к ней, и та прекратила. Пристыженное, обиженное выражение лица, бегающий неловкий взгляд карих глаз, подергивающаяся улыбка и молчание – последнее, что она запомнила о своей матери. Потом Терезе исполнилось пятнадцать. Сестры в пансионате знали, что ее мать не писала ей. Они попросили мать об этом, и та написала, но Тереза не ответила. Когда ей исполнилось семнадцать и пришло время выпускного, пансионат попросил у ее матери двести долларов. Терезе не нужны были эти деньги, да она и не верила, что мать вышлет их, но та перечислила, а Тереза приняла.
– Я жалею, что взяла их. Я никому об этом не говорила, только тебе. Когда-нибудь я верну ей деньги.
– Чепуха, – мягко сказала Кэрол. Подперев рукой подбородок, она сидела на подлокотнике. Ее глаза, улыбаясь, внимательно смотрели на Терезу.
– Ты была ребенком. Когда ты забудешь о том, чтобы вернуть ей деньги, ты повзрослеешь.
Тереза не ответила.
– Думаешь, тебе больше не захочется встретиться с ней? Может, через несколько лет?
Тереза замотала головой. Она улыбалась, но слезы все еще текли из глаз.
– Я не хочу больше говорить об этом.
– Ричард об этом знает?
– Нет. Только о том, что она жива. Разве это важно? Не это важно.
Тереза чувствовала, что если выреветься вдоволь, то усталость, одиночество, разочарование – все это уйдет из нее, как будто оно было только в ее слезах. И хорошо, что Кэрол дала ей выплакаться. Кэрол стояла у туалетного столика, спиной к Терезе. Опираясь на локоть, Тереза напряженно лежала на кровати и вздрагивала от еле сдерживаемых рыданий.
– Я больше не буду плакать, – сказала она.
– Конечно, будешь, – и чиркнула спичка о коробок.
Тереза взяла с тумбочки еще одну салфетку и высморкалась.
– Кто еще у тебя есть, кроме Ричарда? – спросила Кэрол.
Она сбежала от всех. Была Лили, миссис и мистер Андерсоны – в доме, в котором она первое время жила в Нью-Йорке; Френсис Коттер и Тим из «Пеликан-Пресс»; Лоис Ваврика, которая тоже воспитывалась в пансионате в Монклере. Кто остался? Келли, которые живут на втором этаже у миссис Осборн, да Ричард.
– Когда меня в прошлом месяце уволили с той работы, – сказала Тереза, – мне было так стыдно, что я переехала, – она замолчала.
– Переехала? Куда?
– Я никому не сказала, куда, только Ричарду. Я просто исчезла. Наверное, я уверяла себя, что так я начну новую жизнь, но, на самом деле, мне было стыдно. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, где я.
Кэрол улыбнулась.
– Исчезла! Мне это нравится. Как тебе повезло: ты можешь просто взять и исчезнуть. Ты свободна. Понимаешь?
Тереза ничего не ответила.
– Нет, – Кэрол ответила сама.
Рядом с Кэрол на туалетном столике еле слышно тикали серые прямоугольные часы, и, как не раз в универмаге, Тереза посмотрела, который был час, и рассчитала, что это значило. Была четверть пятого, чуть больше. Ее вдруг обеспокоило: не слишком ли долго она лежит тут, вдруг Кэрол ждет кого-нибудь?
И, резко и продолжительно, будто в коридоре истерично завизжала женщина, зазвонил телефон. Они увидели, что обе вздрогнули.
Кэрол встала, как тогда перчатками в универмаге, чем-то дважды ударила о ладонь. Телефон завизжал снова. Тереза была уверена, что Кэрол швырнет о стену то, что было у нее в руке. Но Кэрол только повернулась, спокойно положила это и вышла из комнаты.
Из коридора отчетливо слышался голос Кэрол, но Терезе не хотелось разбирать слова, которые она говорила. Тереза встала, натянула юбку и туфли и увидела, что держала в руке Кэрол: это был сделанный из светлого дерева рожок для обуви. «Другой кто-нибудь обязательно швырнул бы его», – подумала Тереза, и поняла, каким одним словом она могла бы назвать свое чувство по отношению к ней, – гордость. Не меняя тона, Кэрол повторила что-то, и теперь, открыв дверь, чтобы выйти, Тереза разобрала слова: «У меня гости, – в третий раз произнесенные как предостережение. – А мне кажется, это великолепная причина. Куда уж лучше? Почему не завтра? Раз ты...»
Потом не прозвучало ни звука, пока Кэрол не ступила на лестницу. И Тереза догадалась, что тот, с кем она разговаривала, повесил трубку. «Кто посмел?» – удивилась Тереза.
– Мне уехать? – спросила она.
Кэрол посмотрела на нее с тем же выражением на лице, какое было на нем, когда они вошли в дом.
– Нет. Только если хочешь. Нет. Я тебя потом отвезу, если захочешь.
Тереза понимала, что Кэрол не хотелось никуда ехать. Она начала заправлять постель.
– Оставь кровать, – Кэрол смотрела на нее из коридора. – Просто закрой дверь.
– Кто придет?
Отвернувшись, Кэрол направилась в зеленую комнату.
– Мой муж, – сказала она. – Харджес.
Внизу два раза прозвучал звонок, и почти одновременно щелкнул замок на входной двери.
– Эти понукания не закончатся сегодня, – пробормотала Кэрол. – Тереза, спускайся.
Терезу затошнило от страха – не из-за мужчины, а из-за раздражения Кэрол, вызванного его приходом.
Мужчина начал подниматься по лестнице, увидев Терезу, притормозил, и выражение легкого удивления пробежало по его лицу. Он взглянул на Кэрол.
– Хардж, это мисс Беливет, – представила она. – Мистер Эйрд.
– Здравствуйте, – сказала Тереза.
Хардж посмотрел на нее вскользь, но его бегающие голубые глазки изучили ее с ног до головы. Он был крепко сложенным мужчиной с красноватым лицом. Одна его бровь сидела выше, чем другая, и, будто изуродованная шрамом, предостерегающе приподнималась в центре.
– Здравствуйте, – а потом к Кэрол. – Прости, что побеспокоил тебя. Я только хотел забрать кое-что.
Он прошел мимо Терезы, открыл дверь в комнату, которую она еще не видела.
– Для Ринди, – добавил он.
– Картины со стены? – спросила Кэрол.
Мужчина промолчал.
Кэрол с Терезой спустились вниз. В гостиной Кэрол села, Тереза осталась стоять.
– Сыграешь что-нибудь? – предложила Кэрол.
Тереза замотала головой.
– Сыграй, – настойчиво повторила Кэрол.
Терезу испугал внезапный раскаленный гнев в ее глазах.
– Я не могу, – упрямо, как осел, сказала она.
И Кэрол уступила. Даже улыбнулась.
Они прислушивались к торопливым шагам Харджа по коридору. Потом он остановился и медленно спустился по лестнице. Сначала Тереза увидела одетую в темное фигуру Харджа, а затем показалась его розоватая светловолосая голова.
– Я не могу найти тот акварельный набор. Я думал, он в моей комнате, – недовольно произнес он.
– Я знаю, где он, – Кэрол встала и пошла к лестнице.
– Я думал, тебе захочется передать ей что-нибудь на Рождество, – сказал он.
– Спасибо, я сама ей отдам, – Кэрол поднялась.
«Они только что развелись, – подумала Тереза, – или разводятся».
Хардж взглянул на Терезу, почти предложил ей свой портсигар, но передумал. На его лице было напряженное выражение, своеобразная смесь раздражения и скуки. Плоть вокруг его губ была упругой и грузной, наворачивалась на губы так, что казалось, что их у него не было. Он зажег себе сигарету.
– Вы из Нью-Йорка? – спросил он.
Пренебрежительный и неучтивый тон его вопроса обжог Терезу, как пощечина.
– Да, из Нью-Йорка, – ответила она.
Он уже приготовился задать следующий вопрос, когда Кэрол спустилась по лестнице.
Находясь наедине с ним несколько минут, Тереза вся напряглась. И теперь, расслабившись, задрожала и почувствовала, что он заметил это.
– Спасибо, – забирая коробку у Кэрол, сказал Хардж. Он подошел к своему пальто. Тереза еще раньше заметила, как, словно намереваясь завладеть всем домом, распахнутое, оно драчливо раскинуло свои рукава на диванчике.
– До свидания, – обратился Хардж к Терезе. Подходя к двери, он надел пальто. – Подруга Эбби? – пробурчал он Кэрол.
– Моя подруга, – ответила она.
– Передашь подарок Ринди? Когда?
– А что если я ничего не передам, Хардж?
– Кэрол, – он остановился на крыльце, и Тереза едва расслышала, как он сказал что-то о неприятностях. Потом добавил:
– Сейчас я собираюсь к Синтии. Можно мне зайти, когда я буду возвращаться? Это будет до восьми.
– Хардж, какой смысл? – утомленно ответила Кэрол. – Особенно когда ты так несговорчив.
– Потому что это нужно Ринди.
Постепенно его голос становился все менее отчетливым.
Немного погодя Кэрол вернулась и, закрыв дверь, встала возле нее, держа руки за спиной. Они услышали, как отъехала машина. «Должно быть, она согласилась принять его сегодня вечером», – подумала Тереза.
– Я поеду, – сказала она. Кэрол ничего не ответила. Мертвенная тишина повисла в комнате, и Терезе становилось все тревожнее. – Мне лучше уехать, правда?
– Да. Мне жаль. Прости за Харджа. Он не всегда так груб. Не надо было говорить, что у меня гости.
– Не бери в голову.
На лоб Кэрол легла морщина, и она с трудом произнесла:
– Ты не обидишься, если я подвезу тебя только до станции, а не домой?
– Нет.
Было невыносимо думать, что после того, как Кэрол подвезет ее до дома, самой ей придется возвращаться в темноте одной.
В машине они тоже молчали. Едва они подъехали к станции, Тереза открыла дверь.
– Поезд будет через минуты четыре, – предупредила Кэрол.
Тереза выпалила неожиданно:
– Я увижу тебя снова?
Поднимая стекло бокового окна, Кэрол немного укоризненно улыбалась ей.
– Au revoir /28/, – сказала она.
Конечно, ну, конечно же, она увидит ее снова, – думала Тереза. – Идиотский вопрос!
Машина быстро сдала назад и повернула прочь в темноту.
Терезе не терпелось снова быть в универмаге, она хотела, чтобы уже наступил понедельник, потому что тогда могла снова прийти Кэрол. Хотя, это было маловероятно – во вторник будет Сочельник. Конечно, она сможет позвонить Кэрол раньше – просто чтобы пожелать ей счастливого Рождества.
Но не было ни мгновения, чтобы она не видела Кэрол в своей голове, и, казалось, все, на что она смотрела, она воспринимала через призму Кэрол. Этот вечер, сумрачные унылые улицы Нью-Йорка, завтрашний день на работе, бутылка молока, упавшая и разбившаяся в раковине, – все это ушло на второй план. Тереза запрыгнула на кровать и на листе бумаги нарисовала карандашом линию. И еще одну, бережно. И еще одну. Целый мир, словно сверкавший миллионом мерцающих листьев лес, рождался вокруг нее.

Глава 7
Пренебрежительно удерживая шкатулку большим и указательным пальцами, мужчина разглядывал ее. Он был лысым, за исключением длинных прядей черных волос, которые росли на месте бровей и от пота прилипли к голому черепу. Нижняя губа мужчины была выпячена с презрением и неприятием, которые появились на его лице сразу, как только, подойдя к прилавку, Тереза произнесла первое слово.
– Нет, – наконец, вымолвил он.
– Что, вы нисколько не дадите за нее? – спросила Тереза.
Губа еще дальше выпятилась вперед.
– Центов пятьдесят, может быть, – и приемщик швырнул коробочку обратно на прилавок.
Пальцы Терезы собственнически накрыли ее.
– Ладно. А вот за это? – из кармана пальто она вытянула серебряную цепочку с медальоном Святого Христофора.
И опять, красноречиво выражая брезгливость, большой и указательный пальцы вертели медальон, как какую-то гадость.
– Два пятьдесят.
Да он, как минимум, двадцать долларов стоит! – хотела, было, возразить Тереза, но ничего не сказала, потому что все так говорили.
– Спасибо, – она подобрала цепочку и вышла.
Кто были все те везунчики, – недоумевала она, – которым удавалось заложить свой старый карманный нож, сломанные наручные часы и деревянные сделанные вручную самолеты, которые теперь связкой висели в витрине? Она не смогла не поддаться искушению и оглянулась на окно, в котором под шеренгой подвешенных охотничьих ножей снова увидела лицо приемщика. Он, улыбаясь, тоже смотрел на нее. Казалось, он насквозь видел каждое ее движение. Тереза поспешила дальше.
Через десять минут она вернулась и за два доллара и пятьдесят центов оставила свой серебряный медальон.
Она отправилась на запад, пересекла Лексингтон-авеню, потом Парк-авеню и свернула к Мэдисон. Она сжимала коробочку в кармане, пока не поранила себе палец об ее острый край. Эту перламутровую шкатулку, сделанную из темного дерева, инкрустированную клетчатым орнаментом, подарила ей сестра Беатрис. Тереза не знала, сколько могла стоить такая вещь, но ожидала, что довольно дорого. Ну, теперь-то она знала, что нет. Тереза вошла в магазин кожаных товаров.
– Я бы хотела посмотреть черную, вон ту, что на витрине, с лямкой и с золотыми подвесками, – сказала она продавщице.
Тереза заметила эту сумочку еще в прошлую субботу утром, когда шла на обед с Кэрол. С первого взгляда было понятно, что сумочка очень подойдет Кэрол. Даже если Кэрол отменит встречу, даже если они никогда больше не увидятся, Тереза решила, что все равно купит и пошлет ей эту сумочку.
– Я возьму ее, – сказала Тереза.
– С налогом – 71,18, – ответила продавщица. – Завернуть ее в подарочную упаковку?
– Да, пожалуйста, – Тереза отсчитала на прилавок шесть хрустящих десятидолларовых банкнот и остаток отдала по одному доллару.
– Могу я оставить ее здесь до, где-то, полседьмого вечера?
Тереза вышла из магазина с квитанцией в бумажнике. Не стоило рисковать и приносить сумочку в универмаг. Ее могли украсть даже в Сочельник. Тереза улыбнулась. Сегодня был последний день ее работы в магазине. А через четыре дня ее будут ждать в «Блэк Кэт». На следующий день после Рождества Фил собирался принести ей копию пьесы.
Тереза прошла мимо «Брентано» /29/. В витрине магазина виднелись атласные ленты, книги в кожаных переплетах и картины с рыцарями в доспехах. Тереза вернулась и зашла в магазин, – не для того, чтобы покупать, а ненадолго – посмотреть, не найдет ли она там что-нибудь более красивое, чем сумочка.
Взгляд Терезы привлекла иллюстрация на одной из выставленных на прилавок книг: молодой рыцарь на белом коне, сопровождаемый вереницей пажей, скакал сквозь пышный лес; последний паж держал подушечку с золотым кольцом. Тереза взяла в руки томик: он был в кожаном переплете. Внутри была указана цена – 25 долларов. Если, попросту, пойти в банк и снять еще двадцать пять долларов, тогда она сможет купить эту книгу. Что такое двадцать пять долларов? Ей не придется закладывать серебряный медальон. Тереза знала, что продала его только потому, что он был от Ричарда, и ей больше не хотелось иметь эту вещь. Она закрыла книгу и посмотрела на ее передний обрез: он напоминал планку из золота. Только Тереза засомневалась, понравится ли Кэрол сборник любовных стихов Средневековья. Она не смогла припомнить ни единого намека на ее литературные предпочтения. Торопливо поставив книгу обратно на прилавок, она ушла.
Наверху, в секции кукол, расхаживая за прилавком, мисс Сантини предлагала всем конфеты из большой коробки.
– Возьмите две, – посоветовала она Терезе. – Это конфетный отдел послал.
– Охотно.
«Только представьте, – раскусывая нугу, думала Тереза, – дух Рождества поразил конфетный отдел». Странная атмосфера царила сегодня в универмаге. Прежде всего, было необыкновенно спокойно. Покупателей было море, но, несмотря на канун Рождества, они, казалось, никуда не спешили. Тереза посмотрела на лифты – ждала Кэрол. Если Кэрол не придет – а скорее всего, так и будет, – полседьмого Тереза позвонит ей, – просто, чтобы пожелать счастливого Рождества. Тереза запомнила ее номер. Она видела его на телефоне в ее доме.
– Мисс Беливет, – позвала миссис Хендриксон, и Тереза подскочила в ответ. А та лишь махнула рукой в сторону курьера из «Вестерн Юнион», который выкладывал перед Терезой телеграмму. Тереза наскоро расписалась и раскрыла ее. В ней говорилось:
«Встречаемся внизу в пять. Кэрол».
Вложив телеграмму в руку, и с силой прижав ее большим пальцем к ладони, она смотрела, как «мальчик-посыльный», на самом деле, пожилой мужчина, возвращался к лифту. Ссутулившись, тяжело передвигая ноги, он шел, выкидывая колени вперед. Краги его сапог были разболтаны и вихлялись.
– Вы выглядите счастливой, – проходя мимо, уныло сказала миссис Забриски.
Тереза улыбнулась: «Я счастлива». Миссис Забриски как-то говорила ей, что ее ребенку исполнилось два месяца, а муж был безработным. Любили когда-нибудь она и ее муж друг друга? Были они по-настоящему счастливы? Может быть, и были, но ничто в безжизненном лице и грузной походке миссис Забриски не подтверждало этого. Может быть, когда-то миссис Забриски была так же счастлива, как она. Может, это проходит. Тереза вспомнила, что читала где-то – Ричард тоже однажды говорил о том же, – что любовь умирает через два года после замужества. Об этом не хотелось думать, и сложно было в это поверить. Тереза попыталась представить, что лицо Кэрол, запах ее духов больше не вызовут в ней волнения. Но могла ли она все-таки утверждать, что любила Кэрол? Это был вопрос, на который Тереза не находила ответа.
Без четверти пять Тереза пошла к заведующей и попросила разрешения уйти на полчаса пораньше. Наверняка, Миссис Хендриксон подумала, что эта просьба была как-то связана с телеграммой, но отпустила Терезу, даже не бросив в ее сторону жалостливого взгляда. И это была еще одна вещь, из-за которой день казался странным.
Кэрол ждала Терезу в фойе, – они встречались там уже не в первый раз.
– Здравствуй! – сказала Тереза. – Я в процессе.
– В процессе чего?
– Увольнения. Отсюда.
Кэрол выглядела подавленной, и это мгновенно отрезвило Терезу, но она все равно сказала:
– Я была страшно рада получить телеграмму.
– Я не знала, свободна ли ты. Ты свободна вечером?
– Конечно.
Они пробирались сквозь толпу. Кэрол шла в своих изящных замшевых туфлях, которые делали ее сантиметров на пять выше Терезы. Часом раньше пошел снег, но уже прекратился и теперь, словно растащенная по улице и тротуарам белая вата, тонким слоем лежал под ногами.
– Можно было бы встретиться с Эбби вечером, но она занята, – сказала Кэрол. – Ну как бы там ни было, если хочешь, мы можем прокатиться. Я рада видеть тебя. Ты просто ангел, что свободна сегодня вечером. Знаешь что?
– Нет, – ответила Тереза, все еще, вопреки всему, ощущая себя счастливой. А Кэрол была в подавленном настроении. Тереза чувствовала, что что-то произошло.
– Как ты думаешь, здесь поблизости есть место, где можно выпить кофе?
– Да, чуть восточнее.
Тереза имела в виду один из магазинов сэндвичей между Пятой и Мэдисон, но Кэрол выбрала маленький бар с навесом у фасада. Сначала официант отказывался их обслуживать, говорил, что еще не прошел час коктейля /30/, но только Кэрол собралась уходить, он вышел и вернулся с кофе. Терезе не давала покоя мысль, что нужно было забрать сумочку. Ей не хотелось делать это при Кэрол, даже, несмотря на то, что подарок был упакован.
– Что-то случилось? – спросила Тереза.
– Так кое-что. Долго объяснять, – Кэрол улыбнулась, но улыбка была безрадостной, и последовало немое молчание – как будто они парили в пространстве отдельно друг от друга.
«Может, была отменена какая-нибудь встреча, на которую Кэрол собиралась пойти», – подумала Тереза. Конечно, она будет занята в Сочельник.
– Я не отвлекаю тебя от твоих дел? – спросила Кэрол.
Тереза чувствовала  нарастающее беспокойство.
– Мне нужно забрать один пакет с Мэдисон-авеню. Это недалеко. Если ты подождешь меня, я заберу сейчас.
– Хорошо.
Тереза встала.
– На такси я за три минуты управлюсь. Но ты, наверное, не станешь меня ждать?
Кэрол улыбнулась, взяла ее руку, машинально сжала ее и отпустила.
– Я подожду.
Скучающий тон ее голоса стоял в ушах Терезы, когда она сидела на краю сидения в такси. По пути обратно движение было таким медленным, что Тереза выскочила из машины и пробежала оставшийся квартал.
Кэрол все еще сидела в баре, рядом стоял недопитый кофе.
– Я не буду кофе, – сказала Тереза, потому что ей показалось, что Кэрол хотелось уйти.
– Моя машина в центре. Давай доедем туда на такси.
Они отправились в деловой сектор, недалеко от Баттери /31/. Автомобиль выехал из подземного гаража. Кэрол направилась на запад в сторону Вест-Сайд-Хайвей.
– Так лучше, – не прекращая вести машину, Кэрол сняла пальто. – Брось его, пожалуйста, назад.
И они опять замолчали. Обгоняя машины, они ехали быстро, как будто им нужно было успеть куда-то. Всю дорогу, пока они не достигли моста Джорджа Вашингтона, Тереза придумывала, что бы сказать – хоть что-нибудь. И вдруг ей пришло в голову, что, если Кэрол с мужем разводились, то сегодня Кэрол вполне могла быть в центре у адвоката. В том районе было полно юридических контор. И что-то пошло не так. Почему они разводились? Потому что у Харджа был роман с женщиной по имени Синтия?
Тереза замерзла. Боковое стекло с ее стороны было опущено, и каждый раз, когда машина набирала скорость, ветер прорывался через окно и охватывал Терезу своими холодными руками.
– Там живет Эбби, – показывая головой на противоположный берег реки, сказала Кэрол.
Тереза не увидела ни одного особенного огонька.
– Кто такая Эбби?
– Эбби? Моя лучшая подруга, – Кэрол взглянула на Терезу. – Ты замерзла? Окно открыто...
– Нет.
– А должна бы.
Они остановились на красный свет, Кэрол подняла боковое стекло и посмотрела на Терезу так, будто, в действительности, только сейчас первый раз за весь вечер увидела ее. И от взгляда Кэрол, который спустился от ее лица к рукам, лежавшим на коленях, у Терезы возникло ощущение, будто она была щенком, приобретенным в придорожном питомнике, и как будто Кэрол только сейчас вспомнила, что везет его в своей машине.
– Что случилось, Кэрол? Вы разводитесь?
Кэрол вздохнула.
– Да, разводимся, – сдержанно ответила она и тронула машину.
– Ребенок у него?
– Только сегодня.
Тереза собиралась задать следующий вопрос, но Кэрол перебила ее:
– Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Мимо проехала машина с громкоговорителем, из которого звучал рождественский гимн, и пассажиры в салоне подпевали. А они с Кэрол молчали. Они проезжали Йонкерс, и Терезе казалось, что она оставила где-то там, позади на дороге, любой шанс заговорить снова.
Кэрол стала настаивать на том, чтобы Тереза съела что-нибудь, потому что было уже почти восемь часов. Они остановились у придорожного ресторанчика, у заведения, в котором продавали сэндвичи с жареными моллюсками. Они сели за стойку и заказали кофе с сэндвичами, но Кэрол ничего не ела. Она расспрашивала Терезу о Ричарде – не так заинтересованно, как в воскресенье днем, а скорее для того, чтобы удержать ее от дальнейшего допытывания о ней самой. Тема была довольно интимной, но Тереза отвечала механически и отстраненно. Негромким, гораздо более тихим голосом, чем тот, которым говорил продавец, беседовавший с кем-то в трех метрах от них, Кэрол задавала один вопрос за другим.
– Ты с ним спишь? – поинтересовалась она.
– Спала. Несколько раз.
Тереза рассказала о первом разе и о трех последовавших. Она не испытывала неловкости, говоря об этом. Никогда раньше ей не казалось это таким скучным и несущественным. Она чувствовала, что Кэрол могла  представить себе каждую минуту тех вечеров. Тереза ощущала на себе беспристрастный и проницательный взгляд Кэрол, и ожидала, что она вот-вот скажет что-нибудь о том, что Тереза не выглядела ни фригидной, ни эмоционально изголодавшейся. А Кэрол молчала. И Тереза неловко уставилась перед собой на список песен на музыкальном автомате. Она вспомнила, как кто-то заметил ей, что у нее чувственные губы, правда, не могла вспомнить, кто.
– Иногда нужно, чтобы прошло время, – сказала Кэрол. – Ты когда-нибудь думала о том, чтобы дать людям второй шанс?
– Но зачем? Это неприятно. И я не люблю его.
– Может, полюбила бы, если бы все получилось.
– Разве так люди влюбляются друг в друга?
Кэрол отвела взгляд на голову оленя на стене за стойкой.
– Нет, – улыбнувшись, ответила она. – Что тебе нравится в Ричарде?
– Ну, он... – но Тереза не была уверена, что он был честен. Она понимала, что он не был до конца откровенен в том, что касалось его амбиций стать художником. – Мне нравится его отношение ко мне – оно не такое, как у большинства других мужчин. Он обращается со мной, как с личностью, не только как с девушкой, с которой у него могут быть долгие отношения. Мне нравится его семья. Сам факт, что у него есть семья.
– У многих есть семья.
Тереза попробовала снова:
– Он гибок. Он меняется. Он не похож на большинство мужчин, на которых просто вешаешь ярлык доктора или страховщика.
– Похоже, ты знаешь его лучше, чем я знаю Харджа после нескольких лет замужества. По крайней мере, ты не допустишь ошибку, которую я сделала: ты не выскочишь замуж, потому что среди людей твоего круга, когда тебе около двадцати, принято выходить замуж.
– Так ты его не любила?
– Любила, и очень. И Хардж любил. Он – из тех мужчин, которые способны за одну неделю упаковать твою жизнь в красивую обертку и положить в свой карман. Тереза, ты любила когда-нибудь?
Тереза молчала, пока невольное слово, фальшивое, виноватое, не тронуло ее губы:
– Нет.
– А хотела бы, – Кэрол улыбалась.
– Хардж и сейчас тебя любит?
С досадой Кэрол опустила глаза на свои колени; она, наверное, была даже шокирована такой бесцеремонностью, – подумала Тереза, но когда Кэрол снова заговорила, ее голос оставался таким же, каким был до этого:
– Даже не знаю. Вроде, в эмоциональном плане он не изменился. Просто теперь я разглядела, какой он на самом деле. Он сказал, что я была первой, кого он полюбил. И, наверное, это правда, только я не думаю, что он любил меня – в общепринятом смысле этого слова – дольше нескольких месяцев. Его никогда не интересовали другие женщины – это правда. Может быть, если бы интересовали, он стал бы более человечным. Тогда я бы поняла и простила.
– Он любит Ринди?
– Он в ней души не чает, – улыбнувшись, Кэрол взглянула на Терезу. – Если он и любит кого, так это Ринди.
– Что это за имя?
– Неринда. Хардж назвал ее так. Он хотел сына, но мне кажется, он рад, что родилась дочь. Я хотела дочь. Я хотела нескольких детей.
– А Хардж не хотел?
– Я не захотела, – она снова посмотрела на Терезу. – Разве это подходящий для Рождества разговор? – она потянулась за сигаретой и взяла ту, что предложила ей Тереза, – «Филипп Моррис».
– Я хочу знать о тебе все, – сказала Тереза.
– Я больше не хотела детей, потому что чувствовала, что наше замужество, даже несмотря на Ринди, рано или поздно наткнется на риф. Так ты хочешь полюбить? Наверняка, ты скоро полюбишь, и если так, радуйся этому. Потом будет сложнее.
– Любить кого-то?
– По-любить. Или даже испытывать желание заниматься любовью. Думаю, мы более пассивны в сексе, чем склонны считать. Особенно мужчины склонны считать. Первый раз – это не что иное, как обычное удовлетворение собственного любопытства. А за ним следуют повторения одних и тех же движений, в желании иметь… что?
– Что? – спросила Тереза.
– Есть ли этому название? Друга, компаньона, а, может быть, просто, партнера. Есть ли этому слово? Мне кажется, люди часто хотят найти через секс то, что гораздо легче найти другими путями.
Тереза знала: то, что Кэрол сказала о любопытстве, было правдой.
– Какими другими? – спросила она.
Кэрол взглянула на нее.
– У каждого свои. Интересно, здесь дают что-нибудь покрепче?
Но ресторан продавал только лагер /32/ и вино, поэтому они ушли.
Когда они возвращались в Нью-Йорк, Кэрол так и не остановилась нигде, чтобы выпить. Она спросила Терезу, чего бы ей больше хотелось, отправиться к себе или заехать к ней домой. Тереза ответила, что ей хотелось бы к Кэрол. Она вспомнила, что Келли пригласили ее на вечеринку, которую собирались устроить сегодня вечером, с вином и фруктовым тортом. И Тереза обещала, что придет. Но они ведь не станут скучать по ней, – подумала она.
– Ну и вечерок я тебе устроила, – вдруг сказала Кэрол. – Воскресенье, а теперь еще вот это. Я не самый лучший компаньон сегодня. Чем ты хочешь заняться? Хочешь, съездим в ресторан в Ньюарке? Сегодня у них гирлянды и рождественская музыка. И это не ночной клуб. К тому же мы можем там неплохо поужинать.
– Нам вовсе не обязательно заезжать куда-нибудь.
– Ты весь день была в этом чертовом универмаге, а мы ничегошеньки не сделали, чтобы отметить твое освобождение.
– Мне нравится просто быть с тобой, – сказала Тереза и, заметив объяснительные интонации в своем голосе, улыбнулась.
Не взглянув на нее, Кэрол покачала головой.
– Дитя, дитя, куда бредешь ты, одиноко.
Потом, чуть позже, на шоссе в Нью-Джерси, Кэрол сказала:
– А я знаю, что!
Она свернула на посыпанный гравием участок в стороне от дороги и остановилась.
– Идем со мной.
Они подошли к освещенной палатке, доверху заваленной рождественскими елками. Кэрол велела Терезе выбрать дерево, не слишком большое и не слишком маленькое. Они уложили елку в машину сзади, и Тереза, держа в руках охапку венков и еловых лап, села возле Кэрол на переднее сиденье. Она наклонила лицо к веткам и вдохнула темно-зеленую терпкость их аромата, их пряную свежесть, напоминавшую дикий лес и все, что принадлежало Рождеству: елочные шары, подарки, снег, рождественскую музыку, праздник. Эта свежесть чувствовалась в ее сегодняшнем увольнении с работы и в том, что она сидела теперь рядом с Кэрол, в урчании мотора машины и в вечнозеленых иголках, которые можно было потрогать пальцами. «Я счастлива. Я счастлива», – думала Тереза.
– Давай наряжать елку, – как только они вошли в дом, сказала Кэрол.
Она включила радио в гостиной и приготовила обеим выпить. Из приемника доносилась рождественская песня: с вибрирующим эхом, будто внутри большой церкви, звенели колокола. Кэрол принесла белое покрывало из хлопка – вместо снега вокруг елки, а Тереза посыпала его сахарным песком, чтобы оно блестело. Потом она отрезала от золотой декоративной веревки продолговатого ангела и укрепила его на макушке дерева. Сложила тонкую бумагу, вырезала из нее других ангелов, и протянула их на веревке по веткам.
– У тебя здорово получается, – стоя у камина и любуясь елкой, сказала Кэрол. – Замечательно!  У нас есть все, кроме подарков.
Сумочка для Кэрол лежал на софе, возле пальто Терезы. А вот праздничная открытка осталась дома, и Тереза не хотела вручать подарок без нее. Тереза оглядела дерево.
– Добавить еще что-нибудь?
– Ничего. Знаешь, сколько времени?
Радио молчало. Тереза посмотрела на каминные часы: они показывали начало второго.
– Рождество, – сказала она.
– Тебе лучше остаться на ночь.
– Хорошо.
– Что ты собираешься делать завтра?
– Ничего.
Кэрол подняла стакан с крышки радиоприемника.
– Разве ты не встречаешься с Ричардом?
Тереза, действительно, договорилась встретиться с ним в двенадцать. Ей предстояло провести весь день в его доме. Но можно было отменить визит.
– Нет. Мы собирались. Но это не обязательно.
– Я могу отвезти тебя рано утром.
– Ты завтра занята?
Кэрол допила последний глоток из своего стакана.
– Да, – ответила она.
Тереза начала убирать наведенный ею беспорядок: обрывки бумаги и кусочки веревки. Она ненавидела прибираться после того, как сделала что-нибудь.
– Твой друг, Ричард, кажется, из тех мужчин, которых привлекают женщины, за которых нужно бороться, и не важно, выйдут они за него замуж потом или нет, – сказала Кэрол. – Это так?
Зачем было говорить о Ричарде сейчас? – с досадой подумала Тереза. Она чувствовала, что он нравился Кэрол – и в этом был только ее, Терезы, промах. Приглушенная, острая, как булавка, ревность, уколола ее.
– Знаешь, мне гораздо больше нравятся такие, как он, чем те, которые предпочитают жить одни… или думают, что предпочитают жить одни, а заканчивают тем, что вступают в глупейшие связи с женщинами.
Тереза уставилась на пачку сигарет на журнальном столике. Ей абсолютно нечего было ответить на это. Тончайший аромат духов Кэрол, как нить, протянулся в плотном запахе еловых веток, и Терезе захотелось пойти по этой нити и обнять Кэрол.
– Женитьба тут ни при чем, правда?
– Что? – Тереза взглянула на Кэрол и увидела, что Кэрол улыбалась.
– Хардж из тех мужчин, которые не позволяют женщинам вмешиваться в их жизнь. А  твой друг Ричард, наоборот, может, не женится никогда. Зато удовольствие, которое он испытывает, думая, что хочет жениться, – Кэрол посмотрела на Терезу сверху вниз, – на упрямой девочке… – добавила она. – Тереза, ты танцуешь? Тебе нравится танцевать?
Кэрол показалась вдруг холодной и жестокой, и Терезе захотелось зареветь.
– Нет, – ответила она.
Никогда и ничего не следовало говорить Кэрол о Ричарде, – подумала она. Но дело было сделано.
– Ты устала. Иди в кровать.
Кэрол привела ее в комнату, в которую в воскресенье заходил Хардж, и откинула покрывало на одной из сдвоенных кроватей. «Комната Харджа, наверное», – подумала Тереза. Определенно, здесь не было ничего, что напоминало бы детскую. Тереза вспомнила о вещах Ринди, которые он забрал отсюда, и представила, что он сначала переехал сюда из спальни, которую делил с Кэрол, потом разрешил Ринди принести в эту комнату свои вещи, и держал их здесь, закрываясь с ребенком от Кэрол.
Кэрол положила пижаму на подножие кровати.
– Спокойной ночи, – стоя в дверях, сказала она. – Счастливого Рождества. Что ты хочешь на Рождество?
Тереза улыбнулась.
– Ничего.
В эту ночь ей снились вытянутые, ярко-красные, похожие на фламинго птицы, которые порхали в черном лесу, вырисовывая волнистые узоры из алых арок, вьющихся, как их крик. Потом глаза Терезы открылись, и она услышала этот звук наяву: мягкий свист сделал вираж, подпрыгнул ввысь, затем нырнул вниз и умолк с обертоном в конце, оставив за собой реальный монотонный щебет птиц. От окна исходил яркий серый свет. Откуда-то снизу снова прозвучал свист. Тереза встала с кровати. На подъездной аллее она увидела длинную с открытым верхом машину, в которой стояла женщина. Тереза глядела на бесцветную сцену с расплывчатыми краями, и ей показалось, что она продолжала видеть сон.
Потом она услышала шепот Кэрол, так ясно, как будто все трое находились в одной комнате.
– Ты только собираешься спать или уже встала?
Незнакомка, стоя на сиденье машины, так же тихо ответила:
– И то, и другое.
Тереза услышала вибрацию сдерживаемого смеха в ее словах, и женщина сразу понравилась ей.
– Прокатимся? – спросила она.
С широкой улыбкой, которую Тереза только сейчас заметила, женщина смотрела в окно Кэрол.
– Сумасшедшая, – прошептала Кэрол.
– Ты одна?
– Нет.
– О-о.
– Все в порядке. Зайдешь?
Женщина выбралась из машины.
Тереза подошла к двери своей комнаты и открыла ее. Затягивая пояс на халате, Кэрол выходила в холл.
– Прости, что разбудила, – сказала она. – Иди спи.
– Да ничего. Можно мне спуститься?
– Ну, конечно! – Кэрол улыбнулась. – Возьми халат в шкафу.
Тереза взяла. «Харджа, наверное», – подумала она и спустилась вниз.
– Кто наряжал елку? – спросила женщина. Все трое были в гостиной.
– Она, – Кэрол повернулась к Терезе. – Это Эбби. Эбби Герхард, Тереза Беливет.
– Здравствуйте, – сказала Эбби.
– Здравствуйте.
Тереза надеялась, что это была Эбби.
Эбби посмотрела на нее с таким же лучистым, слегка даже пучеглазым, веселым выражением, какое Тереза увидела на ее лице, когда та стояла в машине.
– У вас получилась славная елка, – сказала ей Эбби.
– Может, уже перестанем шептаться? – спросила Кэрол.
Потирая руки, Эбби последовала за нею на кухню.
– Кэрол, кофе есть?
Тереза стояла у кухонного стола и наблюдала за ними, чувствуя облегчение от того, что гостья больше не обращала на нее внимания – она только сняла свое пальто и начала помогать готовить кофе. Талия и бедра Эбби были совершенной цилиндрической формы, без лишних выступов под вязанным пурпурным костюмом. Ее руки двигались немного неуклюже – заметила Тереза, – а в ступнях не было того изящества, которое было у Кэрол. Эбби выглядела старше своей подруги: поперек ее лба пролегли две морщины, которые становились глубже, когда она смеялась и ее четко очерченные дугообразные брови поднимались вверх. Готовя кофе и выжимая апельсиновый сок, посмеиваясь, Эбби с Кэрол обмениваясь короткими незначительными фразами, – по крайней мере, не настолько важными, чтобы нужно было к ним прислушиваться. Кроме неожиданного «Ну» Эбби, которая выловила семечко из только что наполненного соком стакана и небрежно вытерла пальцы о собственную одежду, «как старина Хардж?»
– Все так же, – произнесла Кэрол.
Кэрол искала что-то в холодильнике, и, засмотревшись на нее, Тереза пропустила мимо ушей, что ответила Эбби. А, может быть, она выдала еще одну недоговоренную фразу, которую могла понять только Кэрол. Но то, что сказала Эбби, заставило Кэрол выпрямиться и рассмеяться от всей души, из-за чего все лицо Кэрол изменилось. С внезапной завистью Тереза подумала, что не умеет так, как Эбби, рассмешить Кэрол.
– Я скажу ему об этом, – произнесла Кэрол. – Не могу отказать себе.
Они говорили что-то о бойскаутовском карманном устройстве для Харджа.
– И сообщи ему, кто тебе подсказал, – широко улыбаясь, продолжила Эбби и посмотрела на Терезу, будто эта шутка должна была развеселить ее тоже.
– Откуда вы? – спросила она Терезу, когда они сидели за столом в нише на другом конце кухни.
– Она из Нью-Йорка, – ответила Кэрол за Терезу.
Тереза подумала, что Эбби скажет «почему? Это так странно», или еще какую-нибудь глупость, но та молчала, только с улыбкой и вопросительно смотрела на Терезу, как будто ждала, что следующую реплику Тереза произнесет сама.
После всех их многочисленных хлопот с завтраком у них был только апельсиновый сок, кофе и несколько тостов, которые никто не хотел. Перед тем, как начать есть, Эбби зажгла сигарету.
– Вам можно курить? – поинтересовалась она у Терезы, протягивая к ней красную пачку, на которой было написано «Craven A's».
Кэрол положила ложку.
– Эбби, ты что? – спросила она со смущением, которого Тереза раньше в ней не замечала.
– Спасибо, я возьму одну, – сказала Тереза, вытаскивая сигарету.
Эбби положила локти на стол.
– А что? – спросила она у Кэрол.
– Мне кажется, ты напряжена, – объяснила Кэрол.
– Поезди-ка четыре часа на открытом воздухе! Я выехала из Нью-Рошель в два, добралась до дома, нашла там твою записку, и вот я здесь.
Наверняка, она имела все время в своем распоряжении, – подумала Тереза, – и, скорее всего, она весь день занималась только тем, чем ей нравилось заниматься.
– Ну? – спросила Эбби.
– Ну, первый раунд не я выиграла, – ответила Кэрол.
Не выказывая никакого удивления, Эбби затянулась сигаретой.
– Надолго?
– Три месяца.
– С какого дня?
– С этого. Фактически, с прошлой ночи, – Кэрол бросила взгляд на Терезу, потом опустила глаза на свою чашку с кофе, и Тереза догадалась, что, пока она, Тереза, будет сидеть здесь, Кэрол больше ничего не скажет.
– Но это еще не решено? – спросила Эбби.
– Боюсь, что решено, – небрежно ответила Кэрол, с такой интонацией, как будто пожала плечом. – Пока на словах, но дойдет и до дела. Чем ты занята сегодня? Позже?
– Я и раньше ничем не занята. Обед в два.
– Звони мне.
– Обязательно.
Кэрол продолжала смотреть вниз на стакан с апельсиновым соком, который держала в руках, и Тереза видела, что уголки ее губ огорченно опустились вниз, и не из-за того, что ей пришлось мириться с неизбежными обстоятельствами, а из-за поражения.
– Я бы не осталась здесь, – сказала Эбби. – Я бы съездила куда-нибудь ненадолго.
Эбби взглянула на Терезу еще одним открытым, бессмысленным дружелюбным взглядом, будто пытаясь вовлечь ее во что-то, во что ее никак нельзя было втянуть. Тереза напряглась от мысли, что Кэрол могла уехать.
– Нет настроения, – ответила Кэрол, но Тереза уловила оттенок вероятности в ее голосе.
Эбби поежилась и оглянулась вокруг.
– В этом месте мрачно, как в шахте утром, правда?
Тереза улыбнулась: шахта, в которой солнце начинало золотить подоконник и елку, стоявшую возле него.
Прикуривая одну из сигарет, которую взяла у подруги, Кэрол с нежностью смотрела на нее. «Как хорошо, должно быть, они знают друг друга, – подумала Тереза, – настолько хорошо, что, ничего из того, что они сделают или скажут друг другу,  не ошеломит их и не приведет к недопониманию».
– Хорошая была вечеринка? – спросила Кэрол.
– Угу, – безразлично ответила Эбби. – Знаешь человека по имени Боб Хавершем?
– Нет.
– Он был там вчера. Я однажды встречалась с ним в Нью-Йорке. Забавно: он сказал, что собирается работать на «Ратнер и Эйрд» в брокерском отделе.
– Неужели?
– Я не стала сообщать ему, что знакома с одним из боссов.
– Который час? – немного погодя спросила Кэрол.
Эбби посмотрела на свои маленькие, как будто вставленные в усеченную многогранную пирамидку из золотых пластинок, наручные часы.
– Полвосьмого. Около того. А что?
– Тереза, хочешь поспать еще?
– Нет, я в порядке.
– Я отвезу тебя, куда скажешь, – предложила Кэрол.
Но, в итоге, в десятом часу, повезла ее Эбби, потому что, по ее же словам, ей было приятно это сделать, к тому же ей все равно нечем было заняться.
«Эбби тоже нравится холодный воздух, – заметила Тереза, когда их машина набирала скорость на шоссе. – Ну, кто в декабре ездит с открытым верхом?!»
– Где ты познакомилась с Кэрол? – крикнула Эбби.
Тереза чувствовала, что необязательно было рассказывать ей всю правду.
– В магазине, – крикнула Тереза в ответ.
– О? – Эбби вела неровно, подрезая большие машины, набирая скорость в неподходящих местах. – Она тебе нравится?
– Конечно!
Что за вопрос?! Все равно, что спрашивать ее, верит ли она в Бога.
Когда они свернули на ее улицу, Тереза показала Эбби на свой дом.
– Сделаешь кое-что для меня? – спросила она. – Можешь подождать минутку? Я хочу, чтобы ты передала Кэрол одну вещь.
– Конечно, – ответила Эбби.
Тереза побежала наверх и взяла открытку, которую сама сделала, вложила ее под ленту подарка и отнесла его вниз.
– Ты ведь увидишься с нею вечером?
Эбби медленно кивнула, и Тереза увидела что-то вроде дерзости в ее пытливых черных глазах: она ведь увидится с Кэрол, а Тереза нет, и Тереза ничего не могла бы с этим поделать.
– Спасибо, что подвезла.
Эбби улыбнулась.
– Уверена, что не хочешь, чтобы я еще куда-нибудь тебя свозила?
– Нет, спасибо, – ответила Тереза и тоже улыбнулась. Эбби, определенно, было приятно катать ее хоть до Бруклин-Хайтс.
Тереза поднялась на крыльцо и открыла почтовый ящик. Там лежало несколько писем и рождественских открыток, одна из которых пришла из «Франкенберга». Когда Тереза снова взглянула на дорогу, длинной кремового цвета машины уже не было. Как будто Тереза только вообразила ее себе, как птиц, которых видела во сне.

Глава 8
– Теперь ты загадываешь желание, – объявил Ричард.
Тереза загадала. Она пожелала Кэрол.
Руки Ричарда лежали на плечах Терезы. Оба они стояли в холле под тем, что свисало с потолка и было похоже на украшенный стеклярусом то ли серп, то ли луч морской звезды. Оно было безобразным, но в семье Семко наделяли его почти магической силой и вывешивали в особых случаях. Дед Ричарда привез это из России.
– Что ты загадала? – глядя на Терезу сверху, Ричард самодовольно улыбался. Они были в его доме, и он только что поцеловал ее, хотя дверь в комнату была открыта, и в гостиной было полно народу.
– Нельзя говорить, – ответила Тереза.
– В России можно.
– Да, но мы не в России.
Радио заорало громче, голоса в гостиной подпевали рождественский гимн. Тереза допила остаток розового эгг-нога /33/ из своей кружки.
– Пойдем в твою комнату, – предложила она.
Ричард взял ее за руку, и они начали подниматься по лестнице.
– Ри-ичард! – позвала стоявшая в дверях в зал тетка с мундштуком.
Махнув на нее рукой, Ричард произнес какое-то непонятное Терезе слово. Даже второй этаж дома трясся от пляски внизу, от дикого танца, который совсем не вязался с музыкой. Тереза услышала, что упала очередная кружка, и представила, как пенистый розовый эгг-ног разлился по полу. Ричард объяснил, что это перенесенная сюда из России традиция праздновать Рождество, которое там отмечают в первую неделю января. Закрыв дверь в комнату, он улыбнулся.
– Мне нравится мой свитер, – сказал он.
– Я рада, – Тереза убрала в сторону длинную юбку, и села на край кровати. Толстый норвежский свитер, который Тереза купила Ричарду, лежал за ее спиной на текстильной коробке. Ричард подарил ей юбку из восточного индийского магазина – длинную с вышивкой и зелено-золотыми тесемками. Юбка была красивая, но Тереза представления не имела, куда ее надевать.
– Как насчет нормальной выпивки? Та, что внизу, – отвратительная, – Ричард достал из напольного шкафчика бутылку виски.
Тереза замотала головой:
– Нет, спасибо.
– Тебе не повредит.
Она снова отказалась. Она оглядывала почти квадратную с высоким потолком комнату: обои с выцветшим узором из розовых роз, два тихих окна, занавешенных пожелтевшим белым муслином. От двери по зеленому ковру расходились две бледные вытоптанные дорожки – одна к комоду и другая к письменному столу в углу. Только банка с кистями да папка с работами Ричарда на полу возле стола говорили о том, что он занимался рисованием. Как будто рисование было всего лишь незначительной частью его жизни, – подумала Тереза. Интересно, как долго еще он будет заниматься художеством, прежде чем бросит его ради нового увлечения? Не первый раз Тереза спрашивала себя: не потому ли она все еще нравилась Ричарду, что в отличие от других его знакомых, подогревала его амбиции, и еще потому, что он чувствовал, что ее замечания шли ему на пользу? Ощутив дискомфорт, Тереза встала и подошла к окну. Обычно ей нравилась эта комната из-за того, что в ней ничего не менялось, но сегодня Терезе не терпелось вырваться отсюда. Сегодня она сама уже была другой, она отличалась от той Терезы, что была здесь три недели назад. Утром она проснулась в доме Кэрол. И Кэрол, словно тайна, словно свечение, невидимое никому, кроме нее, проникла в Терезу, заполняя собой этот дом тоже.
– Странная ты сегодня, – так неожиданно произнес Ричард, что она испугалась.
– Может быть, из-за платья, – сказала она.
На ней было голубое тафтяное платье, один Бог знает, насколько старое, – Тереза надела его первый раз с тех пор, как переехала в Нью-Йорк. Она снова села на кровать и посмотрела на Ричарда: он стоял в центре комнаты со стопкой неразбавленного виски в руке. Его ясные голубые глаза измерили Терезу с лица до ступней, обутых в новые черные туфли на высоком каблуке, и вернулись к ее лицу.
– Терри…
Он прижал ее ладони к кровати. Его мягкие, тонкие губы уверенно опустились на ее губы; его язык, неся ароматный запах свежего виски, проник между ними.
– Терри, ты – ангел, – взволнованно сказал Ричард, а она вспомнила, как те же слова произносила Кэрол.
Наблюдала, как он подобрал с пола стопку и вместе с бутылкой поставил ее в шкаф, она почувствовала вдруг превосходство над ним, и над всеми теми людьми, которые были сейчас этажом ниже. Она была счастливее каждого из них. Счастье было чем-то похоже на полет, – думала она, – как у воздушного змея, оно зависело от того, насколько сильно освободили веревку…
– Славный? – спросил Ричард.
Тереза выпрямилась.
– Да он красавец!
– Я закончил его прошлой ночью. Я подумал, как только будет подходящий день, мы пойдем в парк и запустим его.
Ричард весь светился, как мальчишка, гордившийся своим творением.
– Посмотри с обратной стороны.
Это был русский воздушный змей: прямоугольный, выгнутый, как щит, с каркасом из тонких, подрубленных и скрепленных в углах реек. Сверху на фоне красного неба Ричард нарисовал собор с витыми куполами.
– Давай запустим его сейчас, – сказала Тереза.
Они понесли змея вниз. Увидев их на первом этаже, все: дяди, тети, кузены, – вышли в холл, заполняя помещение гулом. Чтоб защитить змея, Ричарду пришлось держать его вверху. Эта суматоха раздражала Терезу, но Ричарду она нравилась.
– Останься на шампанское, Ричард, – крикнула тетка с выпирающим, как вторая грудь, животом, туго обтянутым атласным платьем.
– Не могу, – сказал Ричард и что-то добавил по-русски, и у Терезы возникло ощущение, которое часто появлялось, когда она видела его в кругу его семьи: что когда-то произошла ошибка, что Ричард, на самом деле, был сиротой, подкидышем, оставленным кем-то у порога, что он, просто, вырос в этой семье. Но неподалеку, в дверном проеме, с такими же, как у Ричарда, голубыми глазами, стоял его брат, Стефан. Хотя он был выше и худощавее Ричарда.
– Какая крыша? – визгливо воскликнула мать Ричарда. – Эта крыша?!
Кто-то спросил, не собираются ли они пойти запускать змея на крышу, а поскольку у дома была крыша, на которой нельзя было стоять, миссис Семко разразилась звонким смехом. И залаяла собака.
– Я сошью-таки тебе это платье, – предостерегающе качая пальцем, обратилась к Терезе мать Ричарда, – Мне известны твои размеры.
Она сняла с Терезы мерки, когда они были в гостиной, в самый разгар песнопения и распаковывания подарков. Двое мужчин попытались предложить свою помощь. Когда миссис Семко положила руку на талию Терезы, Тереза неожиданно обняла ее и крепко поцеловала в щеку. Ее губы утонули в мягкой напудренной щеке. В этом поцелуе и в лихорадочном пожатии ее руки  Тереза изливала нежность, которую в ту минуту действительно чувствовала к матери Ричарда, и которая – Тереза хорошо знала это – спрячется, будто ее никогда не было, как только она отойдет от миссис Семко.
Наконец, когда их оставили в покое, Тереза с Ричардом вышли из дома. Тереза подумала, что, если они с Ричардом поженятся, они точно так же будут навещать его семью каждое Рождество.  Ричард будет запускать змеев, даже когда станет совсем старым, так же как его дед, который, по словам Ричарда, до самой своей смерти запускал воздушных змеев в Проспект-парке.
Доехав до парка на метро, они не в первый раз поднялись на безлесный холм. Тереза посмотрела вокруг. Внизу на ровной площадке возле перелеска несколько мальчишек играли в футбол. А в остальном здесь было тихо и спокойно. Ветер был слабым, недостаточным, как выразился Ричард; плотное белое небо как будто готово было разродиться снегом.
Ричард зарычал, когда у него в очередной раз не получилось. Бегая со змеем, он пытался поднять его. Обняв колени руками, Тереза сидела на земле и наблюдала, как Ричард то задирал голову вверх, то, как будто ища что-то в воздухе, поворачивал ее в разные стороны.
– Получилось! – она вскочила на ноги.
– Да, только он не стабилен.
Ричард пытался подгонять змея, а тот провис на длинном леере. Потом, как будто что-то вытолкнуло его, змей подпрыгнул вверх, пролетел по большой дуге и начал рывками взбираться в противоположном направлении.
– Он поймал попутный ветер, – сказала Тереза.
– Да, но ветер тихий.
– Что за пессимист! Можно, я его подержу?
– Погоди, я подниму его повыше.
Широко раскачивая веревку руками, Ричард старался подтолкнуть змея, но в холодном, застывшем воздухе он оставался на том же месте. Золотые купола собора покачивались из стороны в сторону, как будто змей мотал своей головой, говоря «нет», а его длинный ленивый хвост, следуя за ней, вторил отрицанию.
– Это все, что можно сделать, – сказал Ричард. – Веревку длиннее он не выдержит.
Тереза не отрывала глаз от змея. А тот перестал качаться и застыл, и казалось, что в плотном белом небе парила фотография собора. «Кэрол, наверное, равнодушна к воздушным змеям, – они ее не забавляют. Взглянув на такого, она, наверное, скажет, что это глупо».
– Хочешь взять его?
Ричард всунул в руку Терезы мотовило с леером, и она поднялась на ноги. Прошлой ночью, когда она была у Кэрол, Ричард, скорее всего, делал воздушного змея. Поэтому он не позвонил и не знал, что ее не было дома. Если бы позвонил, он уже сказал бы об этом. Скоро она первый раз солжет ему.
Змей неожиданно прервал свою швартовку в небе и резко потянул в сторону. Он летел низко, но Тереза позволила мотовилу быстро, насколько осмелилась под взглядом Ричарда, вращаться в руках. Но вот снова, упрямо застыв, змей отдыхал.
– Поддерни его! – велел Ричард. – Удерживай его вверху.
Она постаралась. Это походило на игру с эластичной лентой. Но леер был теперь настолько длинным и свободным, что, как Тереза ни старалась, у нее не получалось заставить змея двигаться. Подошел Ричард и перехватил мотовило, и Тереза, наконец, расслабила руки. Она тяжело дышала, и мелкие мышцы на ее руках дрожали. Она села на землю. Ей не удалось победить змея. Он не стал делать то, что она хотела.
– Может, веревка слишком тяжелая? – предположила она.
Веревка была новая: мягкая, белая и толстая, как червяк.
– Она очень легкая. Смотри! Он летит!
Как будто обретя вдруг цель сбежать, и обнаружив на то силы, короткими рывками змей взбирался вверх.
– Отмотай еще! – закричала Тереза.
Она встала. Птицы парили под змеем.
Тереза вглядывалась в становившегося все меньше и меньше прямоугольного змея, который, точно вздымаемый ветром парус корабля, время от времени отпрыгивал назад, как будто в эти мгновения он порывался сказать что-то.
– Ричард?
– Что?
Она видела Ричарда уголком глаза: он присел и вытянул перед собой руки, будто плыл на доске для серфинга.
– Сколько раз ты влюблялся? – спросила она.
Он засмеялся коротким, хриплым смехом.
– До тебя – ни разу.
– Нет, влюблялся. Ты рассказывал мне, что еще два раза.
– Ну, в этом смысле я насчитаю еще дюжину, – отвлекшись и не задумываясь, бесцеремонно ответил он.
Двигаясь арками, змей начал спускаться вниз.
Тереза постаралась сохранить интонацию.
– Ты когда-нибудь влюблялся в парня?
– Парня? – удивленно повторил Ричард.
– Да.
Наверное, пять секунд прошло, прежде чем он утвердительным и окончательным тоном сказал «нет».
Хотя бы ответил, – подумала Тереза.
Что бы ты делал, если бы влюбился, – хотела она добавить, но, поняла, что не следовало. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на змея. Они оба глядели на одного и того же змея, но с такими разными мыслями в голове.
– Ты когда-нибудь слышал об этом? – спросила она.
– Слышал об этом? Ты имеешь в виду, о таких людях? Конечно, –  Ричард поднялся и, водя мотовилом по восьмерке, начал наматывать леер.
Заметив, что Ричард стал слушать внимательней, Тереза продолжила осторожно:
– Я не имела в виду «таких» людей. Я говорила о людях, которым случилось влюбиться друг в друга. Просто, девушке в девушку или парню в парня.
Выражение лица Ричарда было таким же, каким было бы, если бы они беседовали о политике.
– Знаком ли я с такими? Нет.
Тереза подождала, когда Ричард, пытаясь поднять змея, снова отвлекся на него, и добавила:
– Я считаю, такое может произойти с каждым. Так ведь?
Он продолжал наматывать веревку.
– Но такие вещи просто так не происходят. Всегда есть предпосылки.
– Да, – с готовностью согласилась она.
Она задумалась о предпосылках. Самое близкое ощущение к тому, что можно было бы назвать любовью – подумала Тереза, – она чувствовала к одному мальчику, которого она видела несколько раз в Монклере, когда ездила на служебном автобусе из города в школу. У мальчика были кудрявые черные волосы и красивое, серьезное лицо. Ему было, кажется, двенадцать – больше, чем ей тогда. Она вспомнила о том, что некоторое время думала о нем каждый день. Но это было ничто, по сравнению с тем, что она чувствовала к Кэрол. Было ли любовью то, что Тереза испытывала к ней? То, что она переживала, было настолько странным, что трудно было это определить. Она слышала о девушках, влюбившихся друг в друга, знала, что о них говорили, и как они выглядели. Ни она, ни Кэрол не походили на них. Но то, что она чувствовала к Кэрол, выдерживало все проверки и подходило подо все описания любви.
– Как ты думаешь, а я могу? – прежде чем сомневаться, осмелится ли, с лёту спросила Тереза.
– Что? – Ричард улыбнулся. – Влюбиться в девушку? Конечно, нет! О Боже, ты ведь не влюбилась, правда?
– Нет, – непослушным и неубедительным голосом сказала Тереза, но Ричард, кажется, не заметил тона.
– Опять летит. Смотри, Терри!
Змей рвался вверх, все сильнее и сильнее, держатель извивался в руках Ричарда. Как бы там ни было, – подумала Тереза – раньше никогда она не была так счастлива, как сейчас. И зачем стараться все определить?
– Эй! – Ричард мчался за мотовилом, которое, как будто тоже желая взлететь над землей, безудержно прыгало по земле.
– Хочешь подержать? – наконец поймав его, спросил Ричард. – Практически отрывает тебя от земли.
Тереза перехватила мотовило. Веревки на нем почти не осталось, змей был едва видим теперь. Подняв руки до предела, Тереза почувствовала, как он оживленно и решительно тянул ее вверх, как будто, и впрямь, соберись он с силами, он смог бы оторвать ее от земли.
– Отпусти его! – махая руками, закричал Ричард. Его рот был открыт, и на щеках проступили алые пятна. – Отпускай!
– Веревки не хватает!
– Я обрежу ее!
Тереза не поверила своим ушам, но, взглянув на Ричарда, увидела, что он полез под пальто за ножом.
– Нет! – воскликнула она.
Ричард, смеясь, подскочил к ней.
– Нет! – рассерженно повторила она. – Не смей! Ты с ума сошел!
У нее устали руки, но она всем своим весом навалилась на мотовило.
– Давай отрежем! Так веселее! – глядя вверх, Ричард больно натолкнулся на нее.
Онемев от негодования и изумления, Тереза отодвинула держатель в сторону от Ричарда, чтобы он не смог достать до него. Она испугалась, подумав, что, Ричард, правда, сошел сума, но вдруг натяжение внезапно ослабло, и с пустым мотовилом в руке ее отбросило назад.
– Ты с ума сошел! – закричала она на Ричарда. – Ты безумный!
– Да это всего лишь воздушный змей! – засмеялся он, оторопев от того, что она расстроилась из-за такого пустяка.
Тереза с отчаяньем уставилась на болтавшийся в ее руках конец веревки.
– Зачем ты это сделал? – ее голос был пронзительным от слез. – Это был такой красивый змей!
– Это просто змей, – повторил Ричард. – Я могу сделать другого.

Глава 9
Тереза начала переодеваться, а потом передумала. Одетая в халат, она читала «Мелкий дождь», который сегодня принес Фил, и сценарий был разбросан по дивану. Кэрол предупредила, что находилась на углу 48-й и Мэдисон. Она могла быть здесь через десять минут. Тереза осмотрела комнату, взглянула в зеркало на свое лицо и решила оставить все, как есть.
Она отнесла пепельницы в раковину и вымыла их, аккуратно сложила рукопись на рабочем столе. Интересно, Кэрол придет с новой сумочкой или нет? Вчера вечером Кэрол позвонила откуда-то из Нью-Джерси, она была там с Эбби, и сказала, что Тереза сделала ей красивый, но слишком дорогой подарок. Тереза улыбнулась, вспомнив, что Кэрол предложила ей взять сумочку обратно. По крайней мере, подарок понравился Кэрол.
Прозвучало три коротких звонка.
Тереза выглянула в лестничный колодец и увидела, что Кэрол несла что-то в руке. Тереза сбежала вниз.
– Он пустой. Это тебе, – улыбаясь, сказала Кэрол.
Это был обернутый в бумагу чемодан. Кэрол убрала руку из-под ручки – дала Терезе нести его. В комнате Тереза положила его на диван и бережно разрезала обертку. Чемодан был сделан из толстой светло-коричневой кожи, он был совершенно ровным.
– Он ужасно красивый, – сказал Тереза.
– Тебе нравится? Я и не знала, нужен ли тебе чемодан.
– Конечно, он мне нравится.
Чемодан, именно такой, именно этот, был предназначен только для нее. На нем маленькими золотыми буквами были написаны ее инициалы «Т. М. Б». Тереза вспомнила, что в Сочельник Кэрол спрашивала у нее ее среднее имя /34/.
– Открой замки, посмотри, понравится ли он тебе внутри.
Тереза открыла.
– Запах мне тоже нравится, – сказала она.
– Ты занята? Если занята, я уйду.
– Нет. Садись. Я ничем не занималась, только читала пьесу.
– Какую?
– Мне нужно придумать для нее декорации, – Тереза вдруг осознала, что ни разу не говорила Кэрол о своей работе декоратором.
– Декорации?
– Да. Я – декоратор, – Тереза взяла у Кэрол пальто.
Кэрол с изумлением улыбнулась.
– И почему, черт возьми, ты мне не говорила об этом?! – мягко спросила она. – Сколько еще сюрпризов у тебя спрятано?
– Ну, это первая серьезная работа. К тому же это не бродвейская постановка, – пьесу собираются ставить в Виллидж. Это комедия. Я не являюсь членом союза. Чтобы туда попасть, нужно участвовать в бродвейском спектакле.
Кэрол расспросила Терезу все о союзе, о младшем и старшем членствах, которые стоили полторы и две тысячи долларов соответственно. Она поинтересовалась, хватало ли у Терезе денег для вступления.
– Нет, у меня только пара сотен. Но, если у меня будет работа, они позволят мне заплатить в рассрочку.
Кэрол присела на стул, на котором обычно сидел Ричард, и внимательно посмотрела на Терезу, и Тереза прочла в выражении ее лица, что выросла в ее глазах. Она удивилась, почему раньше не сказала Кэрол о том, что была декоратором, и что фактически у нее уже была работа.
– Хорошо, – сказала Кэрол. – Если постановка выйдет на Бродвей, ты можешь взять недостающую сумму денег у меня. В качестве деловой ссуды.
– Спасибо, я…
– Мне будет приятно сделать это для тебя. В твоем возрасте незачем бояться не выплатить две тысячи долларов.
– Спасибо. Но только у меня может уйти не один год, чтобы их выплатить.
Кэрол подняла голову и тонкой струйкой выпустила дым в воздух.
– Ох, ну, они же не отслеживают ученичество, правда?
Тереза улыбнулась.
– Нет. Конечно, нет. Хочешь выпить? У меня есть бутылка ржаной водки.
– Как хорошо. Я бы не отказалась, Тереза, – Кэрол встала и, пока Тереза готовила выпить, разглядывала кухонные полки.
– Ты хорошо готовишь?
– Да. У меня получается лучше, когда есть, для кого. Я могу сделать вкусный омлет. Тебе нравится омлет?
– Нет, – категорично ответила Кэрол, и Тереза засмеялась. – Покажешь мне свои работы?
Со дна шкафа Тереза достала портфолио. Кэрол села на диван и внимательно его рассмотрела, но из ее комментариев и вопросов Тереза поняла, что работы казались ей чересчур странными, чтобы их можно было использовать, может быть даже, не очень хорошими. Кэрол сказала, что больше всего ей понравился макет для «Петрушки»,  который висел на стене.
– Так это – то же самое, – ответила Тереза. – То же, что в рисунках, только это в форме макета.
– Может быть, дело в том, что это рисунки. Но все равно, они очень позитивные. И это мне в них нравится, – Кэрол подняла с пола стакан с водкой и откинулась на спинку дивана. – А я не ошиблась.
– Насчет чего?
– Насчет тебя.
Тереза не поняла, что именно она имела в виду. Сквозь сигаретный дым, улыбаясь, Кэрол смотрела на нее, и Терезу будоражило это.
– А боялась, что ошиблась?
– Нет, – сказал Кэрол. – Сколько ты платишь за эту комнату?
– Пятьдесят в месяц.
Кэрол прищелкнула языком.
– Не так уж много остается от зарплаты?
Связывая портфолио, Тереза склонилась над ним.
– Да, но скоро я буду зарабатывать больше. И я не буду жить здесь вечно.
– Конечно, нет. А еще ты начнешь путешествовать так, как ты себе это воображаешь. Увидишь дом в Италии, в который влюбишься. А может, тебе понравится во Франции. Или в Калифорнии. Или в Аризоне.
– Когда ты уедешь?
– Думаю сразу, как только улажу все. Не так уж много улаживать.
Тереза обернулась: Кэрол тушила окурок в пепельнице. Похоже, ей было все равно – думала Тереза – что целый месяц они не увидят друг друга.
– Почему бы тебе не взять с собой Эбби?
Кэрол подняла на нее глаза, а потом перевела их на потолок.
– Ну, во-первых, я не думаю, что она будет свободна.
Тереза внимательно посмотрела на Кэрол. Казалось, упоминание Эбби задело ее. Но теперь лицо Кэрол стало непроницаемым.
– Так мило с твоей стороны позволять мне видеться с тобой так часто, – сказала она. – Знаешь, мне не особенно приятно находиться с людьми, с которыми я последнее время встречаюсь. Честно говоря, это невыносимо: все нужно улаживать вдвоем.
«Какая она хрупкая», – вдруг почувствовала Тереза .– «Совсем не такая, как в день  первого обеда». Будто прочитав ее мысли, Кэрол встала, и, излучая уверенность, улыбаясь и гордо подняв голову, прошла мимо Терезы, так близко к ней, что ее рука коснулись руки Терезы.
– Давай, займемся сегодня чем-нибудь? – попросила Тереза. – Если хочешь, оставайся у меня. Я дочитаю пьесу, и мы можем провести вечер вместе.
Кэрол не ответила. Она рассматривала ящик с цветами, стоявший на книжной полке.
– Что это за растения?
– Не знаю.
– Не знаешь?
Растения были разные: кактус с толстыми листьями, который Тереза купила год назад, а он ничуть не вырос с тех пор; еще одно растение, похожее на миниатюрную пальму, и обвислое красно-зеленое что-то, что приходилось подпирать палкой.
– Просто растения.
Кэрол повернулась к ней, улыбаясь:
– Просто растения, – повторила она.
– Как насчет вечера?
– Хорошо. Но сейчас я не останусь. Сейчас только три. Я позвоню тебе около шести, – Кэрол опустила зажигалку в сумочку, – не ту, которую подарила ей Тереза.
– Я хочу посмотреть мебель сегодня.
– Мебель? В магазине?
– В магазине или в «Парк-Бернете» /35/. Это поднимает мне настроение, – Кэрол потянулась к своему пальто в кресле, и Тереза снова заметила у нее эту изящную линию, спускавшуюся вдоль плеча к белому широкому кожаному ремню, и ниже по бедру. Линия была прекрасна, как аккорд в музыке, или даже в целом балете. Кэрол была прекрасна, и Тереза недоумевала: зачем дни ее должны были быть такими пустыми, в то время как она создана была жить среди людей, которые ее любили, гулять по роскошному дому, в великолепных городах, вдоль синих берегов с бескрайним горизонтом, переходящим в голубое небо.
– Пока, – сказала Кэрол. И тем же движением, которым накинула на себя пальто, она положила свою руку на талию Терезы. В мгновение, в которое Тереза была слишком растеряна, чтобы высвободиться или завершить, или начать, внезапно в их ушах, точно разорвавшаяся медная стена, прозвучал звонок. Кэрол улыбнулась.
– Кто это? – спросила она.
Отходя от нее, Тереза почувствовала, что ноготь большого пальца Кэрол врезался в ее запястье.
– Ричард, наверное.
Это мог быть только он, она хорошо знала его долгий звонок.
– Это хорошо. Я хочу с ним познакомиться.
Тереза нажала на кнопку пуска, услышала твердые, подскакивающие шаги Ричарда по лестнице и открыла дверь.
– Здравствуй, – сказал Ричард. – Я решил…
– Ричард, это миссис Эйрд, – представила Тереза. – Ричард Семко.
– Здравствуйте, – произнесла Кэрол.
Почти согнувшись, Ричард наклонил голову.
– Здравствуйте, – расширив свои голубые глаза, ответил он.
Они внимательно смотрели друг на друга: Ричард, держа прямоугольную коробку в руках так, будто собирался вручить ее, и Кэрол, с очередной сигаретой в руке, как будто передумав уходить. Ричард положил коробку на приставной столик.
– Я был рядом и решил зайти, – сказал он, и за его объяснительной ремаркой Тереза услышала неосознанную претензию на права, так же, как почувствовала за его испытывающим взглядом непроизвольное недоверие к Кэрол.
– Мне пришлось взять подарок для маминой подруги. Это лебкухен /36/, – обезоруживающе улыбаясь, Ричард показал головой в сторону коробки. – Кто-нибудь хочет?
Они отказались. Кэрол внимательно следила за тем, как Ричард перочинным ножом распаковывал пряник. «Ей нравится его улыбка, – подумала Тереза. – Он сам ей нравится», – неловкий молодой человек с непослушными светлыми волосами, с широкими худыми плечами и большими смешными ступнями в мокасинах.
– Сядь, пожалуйста, – попросила Тереза.
– Нет, я пойду, – ответила Кэрол.
– Я оставлю тебе половину, и тоже пойду, – заявил Ричард.
Тереза посмотрела на Кэрол, а Кэрол улыбнулась в ответ на ее беспокойство и присела на угол дивана.
– Не торопитесь из-за меня, – поднимая бумагу с пряником на кухонную полку, сказал Ричард.
– Хорошо… Вы – художник, Ричард?
– Да, – он сунул в рот немного осыпавшейся глазури и наигранно посмотрел на Кэрол, «Он не может не рисоваться, – подумала Тереза, – а глаза у него искренние, только потому, что ему нечего скрывать».
– Вы тоже художник?
– Нет, – снова улыбнувшись, ответила Кэрол. – Я ничем не занимаюсь.
– Самое трудное в жизни.
– Думаете? Вы – хороший художник?
– Буду хорошим. Могу быть, – невозмутимо сказал Ричард. – Терри, у тебя есть пиво? Страшно хочется пить.
Тереза пошла к холодильнику и достала оттуда две бутылки. Ричард предложил пиво Кэрол, но она отказалась. Потом он прошагал мимо дивана, взгляну на чемодан и обертку. Тереза ждала, что он выскажет какой-нибудь комментарий, но он промолчал.
– Я подумал, может, мы сходим в кино сегодня, Терри. Я бы посмотрел тот фильм в «Виктории». Хочешь?
– Я не могу. Мы встречаемся с миссис Эйрд.
– А, – Ричард взглянул на Кэрол.
Кэрол достала сигарету и встала.
– Мне пора, – она улыбнулась Терезе. – Я позвоню тебе около шести. Не страшно, если ты передумаешь. До свидания, Ричард.
– До свидания, – ответил он.
Спускаясь по лестнице, Кэрол подмигнула ей.
– Будь хорошей девочкой, – сказала она.
– Откуда чемодан? – спросил Ричард, когда Тереза вернулась в комнату.
– Подарок.
– В чем дело, Терри?
– Ни в чем.
– Я прервал что-нибудь важное? Кто она?
Тереза взяла пустой стакан, из которого пила Кэрол: на его ободке остался след от губной помады.
– Женщина, которую я встретила в универмаге.
– Это она подарила тебе этот чемодан?
– Да.
– Ничего себе подарочек! Она такая богатая?
Тереза взглянула на него. Он испытывал почти рефлекторную антипатию к богатству и к буржуа.
– Богатая? Ты про норковое пальто? Не знаю. Я оказала ей услугу – передала ей кое-что, что она забыла в универмаге.
– А, – сказал он. – Что? Ты ничего не рассказывала об этом.
Она вымыла и вытерла стакан Кэрол и поставила его обратно на полку.
– Она оставила свой бумажник на прилавке, а я вернула его ей, вот и все.
– Чертовски милое вознаграждение, однако, – нахмурился он. – Терри, что происходит? Не обижаешься же ты до сих пор из-за этого глупого змея, правда?
– Нет, конечно, нет, – раздражаясь, ответила она. Ей хотелось, чтобы он ушел. Она засунула руки в карманы халата, прошла по комнате и остановилась там, где стояла Кэрол, когда разглядывала растения в ящике. – Фил принес пьесу сегодня утром. Я начала читать.
– Так ты из-за пьесы нервничаешь?
– С чего ты взял, что я нервничаю? – она повернулась.
– Ты опять в одном из тех «за тысячу километров отсюда» настроений.
– Я не нервничаю и я не за тысячу километров, – она глубоко вздохнула. – Смешно – ты так озабочен одними настроениями, и совсем не замечаешь других.
Ричард взглянул на нее.
– Да ладно тебе, Терри, – будто уступив, пожимая плечом, сказал он. Он сел на стул и вылил в стакан остаток пива. – Что за встреча у тебя с этой женщиной сегодня?
Растянув губы в улыбке, она проводила по ним кончиком помады. Она задумчиво посмотрела на пинцет для бровей, который лежал на полочке, приделанной к внутренней стороне двери шкафа. Потом положила помаду на полку.
– Что-то вроде коктейль-вечеринки, кажется. Ну, в честь Рождества. В каком-то ресторане, она сказала.
– Хм. Хочешь пойти?
– Я обещала пойти.
Ричард выпил пиво, и, нахмурившись, посмотрел на стакан.
– А потом? Может, пока тебя не будет, я побуду здесь, почитаю пьесу, потом мы перекусим и сходим в кино.
– Потом я должна дочитать пьесу. Я приступаю к работе в субботу, мне нужно, чтобы у меня в голове были какие-то идеи.
Ричард встал.
– Мда, – вздохнув, небрежно сказал он. Тереза смотрела, как он расхлябанной походкой подошел к дивану и, глядя на рукопись, встал около него, нагнулся, изучил титульную страницу и страницы с актерским составом, посмотрел на свои наручные часы, а потом на Терезу.
– Может, мне сейчас почитать? – спросил он.
– Да пожалуйста, – ответила она с резкостью, которую он то ли не услышал, то ли проигнорировал, потому что с пьесой в руках лег на диван и начал читать.
Она взяла с полки спичечную книжку. Нет, он замечал ее «за тысячу километров отсюда» настроение – думала Тереза, – только тогда, когда она отдалялась от него. Она вспомнила, какую отстраненность от него она чувствовала, когда ложилась с ним в постель. Она сравнила ее с близостью, которая, как говорили, должна была возникать в таких случаях. Вряд ли близость волновала его в те моменты, – подумала она, – его устраивало, что они были рядом друг с другом физически. Она смотрела, как, погрузившись в чтение, он своими полными, стомыми пальцами поймал локон волос и потянул его к носу – она уже в тысячный раз замечала, как он делал это, и вдруг поняла, что он относился к ней так, будто его место в ее жизни было неоспоримо, ее с ним связь неразрывна и бесспорна, из-за того, что он был первым мужчиной в ее жизни, с которым она спала. Тереза швырнула спичечную обложку на полку, и упала бутылка.
Удивленно улыбаясь, Ричард сел.
– Что-то случилось, Терри?
– Ричард, я бы хотела оставшийся вечер побыть одна. Ты не против?
Он встал. Удивление не покидало его лицо.
– Нет. Конечно, нет, – он бросил рукопись на диван. – Хорошо, Терри. Может, так лучше. Может, тебе лучше прочитать пьесу одной, –  как будто убеждая себя самого, говорил он. Он снова посмотрел на часы. – Мне лучше прогуляться пока и повидаться с Сэмом и Джоан.
Тереза застыла, пережидая каких-то несколько секунд, которые нужно было перетерпеть прежде, чем он уйдет, пока он проводил своей немного липкой от пота ладонью по ее волосам и наклонился, чтобы поцеловать ее. Неожиданно, она вспомнила о купленном несколько дней назад альбоме репродукций Дега, том самом, который очень хотел достать, но никак не мог найти Ричард. Тереза вынула книгу из нижнего ящика комода.
– Я нашла ее. Книгу Дега.
– О! Отлично. Спасибо, – он взял альбом обеими руками. Книга была в обертке. – Где ты ее нашла?
– В «Франкенберге». Из всех мест.
– «Франкенберг», – Ричард улыбнулся. – Шесть долларов, да?
– Ой, забудь.
Ричард достал свой кошелек.
– Но это же я попросил тебя достать ее для меня.
– Не нужно. Правда.
Хотя Ричард настаивал, она не взяла деньги. А минутой позже, пообещав позвонить ей завтра в пять, он ушел, добавив, что они обязательно должны будут заняться чем-нибудь вместе.
Кэрол позвонила в десять минут седьмого. Она спросила, не хочет ли Тереза съездить в Чайна-таун. Тереза, конечно, хотела.
– Мы с одним моим знакомым пьем коктейль в «Сейнт Реджис», – сказала Кэрол. – Давай, ты заберешь меня отсюда. Мы сидим в маленьком зале, не в большом. И слушай: мы идем на театральное представление, как ты просила. Поняла?
 – Что-то вроде рождественского вечера?
Кэрол засмеялась:
– Поспеши.
Тереза полетела.
Приятелем Кэрол был Стэнли Маквей – высокий и очень привлекательный мужчина, лет сорока, с усами и с боксером на поводке. Когда пришла Тереза, Кэрол уже готова была уходить. Стэнли вышел с ними, поймал им такси и просунул шоферу деньги через окно.
– Кто он? – спросила Тереза.
– Старый приятель. Теперь, когда я развожусь с Харджем, мы видимся чаще.
Тереза посмотрела на нее: сегодня у Кэрол была потрясающая улыбка в глазах.
– Он тебе нравится?
– В общем, да, – сказала Кэрол. – Водитель, остановите лучше в этом Чайна-тауне.
Когда они ужинали, начался дождь. Кэрол сказала, что каждый раз, когда она бывала в Чайна-тауне, шел дождь. Но он их не беспокоил, потому что, рассматривая и покупая вещи, они перебегали из одной лавки в другую. Терезе понравились одни больше похожие на персидские китайские босоножки на платформе. Она захотела купить их для Кэрол, но Кэрол сказала, что Ринди не одобрит. Девочка была консервативна: ей не нравилось, например, если мать ходила летом без чулок, и Кэрол старалась делать так, как хотела дочь. В том же магазине продавали китайский костюм из черного блестящего материала: прямые брюки и пиджак с воротником-стойкой. Кэрол взяла его для Ринди. И, пока она договаривалась об отправке костюма по почте, Тереза, на глаз определив размер, все же взяла босоножки. Кэрол  было приятно, что Тереза  купила их. Потом они провели странный час в одном китайском театре, в котором зрители, несмотря на трезвон, проспали все представление. Под конец Тереза с Кэрол отправились в жилой квартал, чтобы поужинать в одном ресторане, в котором играли на арфе. Это был потрясающий, по-настоящему волшебный, вечер.

Глава 10
На пятый день работы, во вторник, Тереза сидела за перегородкой, позади сцены театра «Блэк Кэт» в небольшой подсобке с голыми стенами и ждала, когда придет мистер Донохью, новый режиссер, и посмотрит ее макеты. Со вчерашнего утра он заменил бывшего режиссера Кортеса и сразу объявил негодным рабочий макет Терезы, а заодно вычеркнул Фила Маклроя из роли второго брата в постановке. Фил вчера ушел возмущенным. Ей повезло, что ее не забраковали вместе с ее моделью – думала Тереза, – и теперь она старалась точно следовать инструкциям мистера Донохью. Из нового макета она убрала подвижную конструкцию, которую она задумала в прежнем, и которая позволяла перед последним актом сменить декорации гостиной комнаты на антураж для сцены на террасе. Казалось, мистер Донохью непреклонно отвергал все нетрадиционное и абстрактное. Из-за того, что вся пьеса теперь была перенесена в гостиную, значительная часть диалога в последнем действии была изменена, и некоторые из остроумнейших строк были вычеркнуты. На своей новой модели Тереза изобразила камин, панорамные окна с видом на террасу, две двери, софу, пару кресел и книжный шкаф. Когда макет будет закончен, он будет выглядеть точно как комната в проектном доме Слоуна /37/ – правдоподобно, вплоть до мельчайшего зольника.
Тереза встала, потянулась, сняла висевший на гвозде на двери вельветовый жакет. Здесь было студено, как в казарме. Мистер Донохью, если ему не напомнить, может быть, не придет до обеда, или вообще не появится сегодня. Необходимости спешить с оформлением сцены не было. Может быть, декорации были не самой важной частью постановки, но Тереза просидела до поздней ночи, с энтузиазмом работая над ними.
Она снова вышла из комнаты и встала за кулисами. Все исполнители были на сцене с копиями пьесы в руках. Который день Мистер Донохью гонял труппу по всему сценарию, чтобы, как он сказал, добиться беглости, но сегодня это, казалось, только вгоняло актеров в сон. Весь состав выглядел апатично, кроме Тома Хардинга, высокого молодого блондина, которому предстояло исполнять главную роль, – он был немного чересчур энергичен. Джоржия Халлоран страдала от синусовой головной боли и вынуждена была прерываться каждый час, чтобы закапать лекарство в нос и прилечь на несколько минут. Джеффри Эндрюс, мужчина средних лет, игравший отца героини, без конца ворчал между своими репликами, – ему не нравился Донохью.
– Нет, нет, нет, нет, – в десятый раз останавливая всех, сказал мистер Донохью, вынуждая каждого опустить свои листы и повернуться к нему с недоумением и недовольным повиновением. – Начнем сначала, со страницы двадцать восемь.
Тереза смотрела, как, следуя сценарию, голова Мистера Донохью постепенно опускалась вниз, а его рука, будто дирижируя оркестром, то выпадала вперед, указывая на тех, кому следовало говорить, то предостерегающе поднималась вверх, чтобы остановить произносившего. Том Хардинг подмигнул Терезе и потер пальцами свой нос.
Немного погодя Тереза вернулась в комнату за перегородкой, на свое рабочее место, – там она чувствовала себя чуть менее бесполезной. Она уже почти наизусть знала эту пьесу. В ней было что-то от шеридановской комедии ошибок. Два брата притворились один слугой, другой хозяином, чтобы произвести впечатление на наследницу, в которую один из братьев был влюблен. В целом диалоги были не такие уж плохие, даже остроумные, и шли в противовес унылым, прозаичным декорациям, которые Донохью велел сделать для спектакля. Тереза надеялась, что можно будет хоть что-нибудь вытянуть из цветов, которые они будут использовать.
Чуть позже двенадцати мистер Донохью все-таки пришел. Он посмотрел на ее макет, поднял его и без единой перемены в нервном, недовольном лице изучил его снизу, потом со всех сторон.
– Да. Хорошо. Мне очень нравится. Вот видите, насколько лучше этот, чем те пустые стены, которые у вас были?
Тереза в тайне вздохнула с облегчением.
– Да, – сказала она.
– Декорации должны соответствовать потребностям актеров. Это вам не балетные модели, которые вы делаете, мисс Беливет.
Глядя на макет вместе с ним, Тереза кивнула, пытаясь понять, чем же этот был лучше и целесообразнее прежнего.
– Плотник придет днем, около четырех. Мы соберемся и все обсудим.
Мистер Донохью вышел.
Тереза внимательно посмотрела на модель. По крайней мере, она увидит ее в деле. Во всяком случае, они с плотником сделают из нее что-то реальное. Она подошла к окну и посмотрела на ослепительное серое зимнее небо, на задворки пятиэтажных домов, увешанные, как гирляндами, пожарными лестницами. Перед окном виднелся небольшой незасеянный участок земли с карликовым безлистным деревом, которое, будто одичавший указательный столб, закручивалось верх. Ей хотелось позвонить Кэрол и пригласить ее на обед. Но Кэрол уехала на машине полтора часа назад.
– Ваше имя Беливер?
Тереза повернулась к стоявшей в дверях девушке.
– Беливет. К телефону?
– У прожекторов.
– Спасибо.
Тереза поспешила, надеясь, что это была Кэрол, хотя, скорее всего, это был Ричард. Кэрол еще ни разу не звонила ей сюда.
– Здравствуй. Это Эбби.
– Эбби?! – Тереза улыбнулась. – Откуда ты знаешь, что я здесь?
– Ты сама сказала мне. Не помнишь? Я хотела увидеться. Я здесь неподалеку. Ты уже обедала?
Они договорились встретиться в «Палермо», в ресторане, который находился в паре кварталов от «Блэк Кэт».
Чувствуя себя счастливой, как будто шла к Кэрол, Тереза насвистывала песенку. На полу зала ресторана были рассыпаны опилки, и два черных котенка игрались под барными рейками. Эбби сидела за дальним столиком.
– Привет, – сказала Эбби, когда Тереза подошла. – Ты выглядишь гораздо более жизнерадостной. Я едва узнала тебя. Хочешь выпить?
Тереза замотала головой.
– Нет, спасибо.
– То есть ты и без выпивки счастлива? – спросила Эбби и хихикнула с тем, только ей свойственным, весельем, которое от нее почему-то не воспринималось насмешкой.
Тереза взяла сигарету, которую Эбби предложила ей. «Она знает, – подумала Тереза, – а, может быть, она тоже влюблена в Кэрол». Эта мысль насторожила Терезу, вызвала негласное соперничество, придававшее странное воодушевление, ощущение некоторого превосходства над Эбби – то чувство, которое Тереза никогда не испытывала раньше, даже представить себе не смела, следовательно, само по себе революционное чувство. И их совместный обед с Эбби становился едва ли не таким же важным, как встреча с Кэрол.
– Как Кэрол? – спросила Тереза. Она не видела ее три дня.
– Отлично, – внимательно посмотрев на нее, ответила Эбби.
Подошел официант, и Эбби спросила его, следует ли им выбрать мидии и эскалоп.
– Они великолепны, мадам! – просиял он, будто Эбби была особенным гостем.
Это было в манере Эбби – этакое сияние в лице, как будто сегодняшний, как и любой другой день, был для нее особенно праздничным. Терезе это нравилось. Она с восхищением посмотрела на костюм Эбби, на ткань с красно-синим переплетением, на запонки с витыми, похожими на ювелирные серебряные пуговицы, буквами «G». Эбби спросила Терезу о работе в «Блэк Кэт». Терезе скучно было говорить об этом, но Эбби, казалось, была впечатлена. «Оно и понятно, что ее это впечатляет, – подумала Тереза. – Она ведь ничем не занимается».
– Я знакома кое с кем из деловой театральной среды, – сказала Эбби. – С удовольствием замолвлю за тебя словечко, в любое время.
– Спасибо, – Тереза игралась крышкой от стоявшей перед ней чаши с тертым сыром. – Тебе знаком человек по имени Андронич? Кажется, он из Филадельфии.
– Нет, – ответила Эбби.
Мистер Донохью велел Терезе на следующей неделе пойти посмотреть на Андронича. Тот готовил представление в Нью-Йорке, премьера которого должна будет состояться этой весной в Филадельфии, а потом на Бродвее.
– Попробуй мидии, – Эбби с аппетитом ела свои. – Кэрол они тоже нравятся.
– Давно вы знакомы с Кэрол?
– У-гу, – глядя на Терезу открытыми ничего не выражавшими глазами, кивнула Эбби.
– Тогда ты знаешь и ее мужа.
Эбби снова, молча, кивнула.
Тереза усмехнулась. Она догадалась, что Эбби готова была ответить на любые ее вопросы, но не станет болтать ни о себе, ни о Кэрол.
– Может, вина? Тебе нравится «Кьянти»?
Эбби щелкнула пальцами, призывая официанта.
– Бутылку «Кьянти», пожалуйста. Хорошего. Настоянного на крови, – добавила она для Терезы.
Принесли основные блюда. Два официанта суетились вокруг стола: откупоривали «Кьянти», доливали воду и принесли свежего масла. Из угла от небольшого, с сырную коробку, радио со сломанной передней панелью доносились звуки танго, – но по первому же требованию Эбби музыку сыграл бы струнный оркестр, стоявший позади них. «Не удивительно, что она нравится Кэрол», – подумала Тереза. Эбби подходила серьезной Кэрол, умела поднять ей настроение.
– Ты живешь одна? – спросила Эбби.
– Да. С тех пор, как окончила школу, – Тереза выпила вина. – А ты? Или ты живешь со своей семьей?
– С семьей. Но в своей половине дома.
– Ты работаешь? – рискнула Тереза.
– Я работала в нескольких местах. В двух или трех. Кэрол не рассказывала тебе, что когда-то у нас был свой магазин мебели? У нас был магазин как раз за Элизабет, на шоссе. Мы покупали антиквариат и всякие подержанные вещи и приводили их в порядок. В жизни не работала так много, – Эбби озорно улыбнулась, как будто каждое, сказанное ею, слово было выдумкой. – А еще я – энтомолог. Не очень хороший, но сумею вытравить жуков из ящика с итальянскими лимонами, ну, и всякое такое. В багамских лилиях полно букашек.
– Я слышала об этом, – улыбнулась Тереза.
– Я думала, ты мне не веришь.
– Я верю. Ты до сих пор работаешь энтомологом?
– Я в резерве. Работаю только при необходимости, например, в Пасху.
Тереза наблюдала, как Эбби сначала разрезала ножом свой эскалоп на мелкие кусочки, а потом на вилке подняла один из них.
– Часто ты ездишь с Кэрол?
– Часто? Нет. А что? – спросила Эбби.
– Мне кажется, ты  очень подходишь ей. Кэрол – такая серьезная.
Тереза хотела, чтобы разговор перешел к сути вещей, только что именно было сутью, она не знала. Вино медленно и тепло разлилось по ее венам, и спустилось к кончикам пальцев.
– Не всегда, – поправила Эбби, с той самой игривостью в голосе, что была в первом слове, которое Тереза услышала от нее.
Вино в голове Терезы влекло ее в музыку или поэзию, или откровенность, а Тереза застряла на краю. Она не могла выдумать ни одного пристойного вопроса, а те, что волновали ее, были такими ненормальными.
– Как ты познакомилась с Кэрол? – спросила Эбби.
– Кэрол не рассказывала?
– Она сказала только, что вы встретились в «Франкенберге», когда ты работала там.
– Ну, вот так, – ответила Тереза, и почувствовала, что в ней отчего-то возникала неприязнь к Эбби.
– И вы просто заговорили? – закурив сигарету, с улыбкой поинтересовалась Эбби.
– Я обслуживала ее, – сказала Тереза и замолчала.
Она чувствовала, что Эбби ждала подробного описания их с Кэрол встречи. Но она не предоставит его ни Эбби, никому другому. Оно принадлежит ей. Конечно же, Кэрол не рассказывала своей подруге, – думала Тереза, – эту глупую историю с рождественской открыткой. Не так уж эта карточка была важна для Кэрол, чтобы делиться этим.
– Чья была инициатива?
Тереза прыснула со смеху. Продолжая улыбаться, она взяла сигарету и закурила ее. Нет, Кэрол не рассказала Эбби о рождественской открытке, и вопрос Эбби поразил Терезу своей ужасной комичностью.
– Моя, – ответила Тереза.
– Она тебе очень нравится, да? – спросила Эбби.
Тереза проверяла вопрос на враждебность. Но это была не враждебность, а ревность.
– Да.
– Почему?
– Почему? А тебе почему?
Глаза Эбби смеялись.
– Я знаю Кэрол с тех пор, как ей исполнилось четыре.
Тереза промолчала.
– Ты ведь чертовски молода? Тебе двадцать один?
– Нет. Еще нет.
– Ты ведь знаешь, что у Кэрол сейчас полно проблем?
– Да.
– И ей сейчас одиноко, – пристально глядя на Терезу, добавила Эбби.
– Ты имеешь в виду, что поэтому она  и встречается со мной? – тихо спросила Тереза. – Хочешь сказать, что мне не следует встречаться с ней?
Немигающие глаза Эбби, наконец, дважды моргнули.
– Нет. Совсем нет. Но я не хочу, чтобы тебе было больно. И не хочу, чтобы было больно Кэрол.
– Я никогда не обижу Кэрол, – сказала Тереза. – Ты думаешь, я могла бы?
Эбби продолжала внимательно, не отводя глаз, смотреть на нее.
– Нет. Не думаю, что могла бы, – как будто только что убедив себя в этом, сказала Эбби и улыбнулась, точно что-то вдруг успокоило ее.
Но Терезе не нравились ни улыбка, ни вопрос, и, ощутив, что ее лицо выдало ее чувства, она опустила глаза. Перед ней на тарелке стоял бокал с горячим самайоном /38/.
– Тереза, хочешь пойти на вечеринку сегодня? На окраине, около шести. Не знаю, будут ли там декораторы, но одна из девушек, которые ее устраивают, – актриса.
Тереза вынула сигарету изо рта.
– Кэрол там будет?
– Нет. Ее не будет. Но с ними легко подружиться. Это небольшая вечеринка.
– Спасибо. Не думаю, что мне следует идти. К тому же мне, может быть, придется  работать вечером.
– Я собиралась дать тебе адрес, но раз ты не пойдешь…
– Нет, – отрезала Тереза.
После того, как они вышли из ресторана, Эбби предложила прогуляться по кварталу. Тереза согласилась, хотя уже устала от нее. Тереза чувствовала, что своими самоуверенными, бесцеремонными и откровенными вопросами Эбби как будто подчеркивала свое превосходство над ней. К тому же Эбби не позволила Терезе оплатить счет.
Эбби сказала:
– Знаешь, Кэрол много думает о тебе. Она сказала, что ты очень талантлива.
– Да? – произнесла Тереза с недоверием. – Мне она об этом не говорила.
Терезе хотелось идти быстрее, но Эбби сдерживала шаг.
– Тебе, должно быть, известно, что она много думает о тебе, раз уж ей хочется, чтобы ты поехала с ней.
Тереза бросила на Эбби взгляд и увидела, что та с бесхитростной улыбкой смотрит на нее.
– Об этом она тоже не говорила, – сказала Тереза спокойно, хотя ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
– Тогда скажет. Ты ведь поедешь с ней?
Почему Эбби узнала об этом раньше, чем она?! – недоумевала Тереза. Она почувствовала, как гнев вспыхнул на ее лице. Что все это значило? Эбби ненавидела ее? Если ненавидела, почему вела себя так непоследовательно? А в следующее мгновение гнев отступил и оставил Терезу слабой, ранимой, беззащитной. Она подумала, если бы в этот самый момент Эбби прижала ее к стенке и сказала: «Вон отсюда! Что тебе нужно от Кэрол?! Сколько Кэрол ты хочешь отнять у меня?» – она высказала бы все, она бы заявила: «Я хочу быть с ней. Я люблю быть с ней. И причем тут, вообще, ты?!»
– Разве я не с Кэрол должна говорить об этом? Почему меня об этом спрашиваешь ты? – бесполезно было пытаться звучать бесстрастно.
Эбби остановилась.
– Прости, – повернувшись к Терезе, сказала она. – Кажется, теперь мне понятно.
– Понятно что?
– Что ты выиграла.
– Что выиграла?
– Что?… – поднимая голову вверх, повторила Эбби, посмотрела на угол здания, потом на небо, а Тереза почувствовала вдруг крайнее раздражение.
Она хотела, чтобы Эбби ушла, и у нее появилась бы тогда возможность позвонить Кэрол. Ничто не имело значения, кроме голоса Кэрол. Ничто не имело значение, кроме Кэрол, и как она могла хоть на мгновение забыть об этом?
– Не удивительно, что Кэрол так много думает о тебе, – промолвила Эбби, но даже если это было дружественное замечание, Тереза не восприняла его таковым. – До свидания, Тереза. Несомненно, мы снова увидимся, – Эбби протянула ей руку.
Тереза пожала ее.
– До свидания, – ответила она.
Она смотрела, как, высоко подняв свою кудрявую голову, быстрыми шагами Эбби уходила к площади Вашингтона.
Тереза зашла в аптеку на углу улицы и позвонила. Сначала к телефону подошла гувернантка, только затем Кэрол.
– Что случилось? – спросила она. – У тебя подавленный голос.
– Так. Скука на работе.
– Ты занята вечером? Хочешь приехать?
Тереза вышла из аптеки, улыбаясь. Кэрол собиралась заехать за ней полшестого. Даже настаивала на этом, потому что добираться поездом было «отвратительно».
На другой стороне улицы Тереза заметила уходившего в противоположную сторону Денни Маклроя: он шел без пальто, с бутылкой молока в руке.
– Денни! – позвала она.
Денни обернулся и направился к ней.
– Зайдешь на пару минут? – крикнул он.
Она хотела, было, отказаться, но, когда он подошел к ней, взяла его под руку.
– Только на минуту. У меня уже был сегодня долгий обед.
Глядя на нее сверху, Денни улыбался.
– Который час? Я занимался, пока не ослеп.
– За два, – она почувствовала, как его рука напряглась от холода. Под темными волосами на его плече бегали мурашки.
– Ты с ума сошел, выходить без пальто, – сказала она.
– Это проясняет мне голову, – он придержал для нее железную решетку перед дверью в свой дом. – Фил куда-то ушел.
В комнате пахло дымом от трубки, хотя аромат был такой, как будто здесь готовили горячий шоколад. Они вошли в темную полуподвальную квартиру; лампа отбрасывала на стол теплый круг света, который, не переставая, дрожал. Тереза взглянула на лежавшие на столе раскрытые книги, страница за страницей усеянные формулами, – она не понимала эти формулы, но ей нравилось на них смотреть. Все, что обозначали символы, было верным и убедительным. Символы были сильнее и яснее слов. Она представила, как, как будто раскачиваясь,  перебирая руками по крепким цепям, ум Денни переносил себя в пространстве от одних данных к другим.
Она наблюдала, как, стоя у кухонного стола, Денни складывал сэндвич. Под белой рубашкой сильные мышцы широких и округлых предплечий Денни поигрывали, когда он выкладывал кусочки салями и сыра на большой ломоть ржаного хлеба.
– Мне хочется, чтоб ты приходила почаще, Тереза. Среда – единственный день, когда меня нет дома днем. Мы не побеспокоим Фила своим обедом, даже если он будет спать.
– Ладно, – сказала Тереза. Она села на стоявшее у стола развернутое в их сторону кресло. Она уже бывала здесь – один раз на обед, и еще раз после работы. Ей нравилось навещать Денни. С ним не нужно было вести пустые разговоры.
В углу комнаты стояла расправленная, со скомканными одеялом и простынею, софа Фила. Всякий раз, когда Тереза приходила сюда, его кровать была либо разобрана, либо Фил все еще лежал в ней. Правая сторона длинного книжного шкафа была сдвинута к софе, создавая, таким образом, отдельный уголок для Фила. В его уголке всегда царил отчаянный и торопливый беспорядок, совсем не похожий на рабочий беспорядок на столе его брата.
В банке, которую открывал Денни, зашипело пиво. Улыбаясь, с пивом и сэндвичем в руках, он прислонился к стене, довольный ее приходом.
– Помнишь, что ты сказала о том, что физика неприменима к людям?
– Гм, не очень.
– По-моему, это не так, – сказал он, откусывая сэндвич. – Возьмем, к примеру, дружбу. Я могу вспомнить массу случаев дружбы между двумя совершенно разными людьми. Я думаю, у каждой дружбы есть причина: она возникает так же, как соединяются атомы: потому что у одних атомов есть то, чего нет у других. Как ты считаешь? Мне кажется, дружба вырастает из потребностей, о которых те, кто дружит, могут даже не догадываться, иногда всю жизнь.
– Может быть. Я тоже могу вспомнить такие случаи.
Она с Ричардом – пример тому. У Ричарда была черта, которой у нее не было: он  умел пробить себе дорогу в жизни. Ее всегда тянуло к людям с такой же, как у Ричарда, уверенностью в себе.
– А чего нет у тебя, Денни?
– У меня? – спросил он, улыбаясь. – Хочешь быть моим другом?
– Да. Только ты, наверное, самая сильная личность из всех, что я знаю.
– Правда? Дай-ка я перечислю, чего мне недостает.
Взглянув на него, она улыбнулась: ему было двадцать пять лет, и он уже с четырнадцати точно знал, к чему стремился. В отличие от Ричарда, он направлял всю свою энергию в одно русло.
– У меня есть скрытая и хроническая потребность в поваре, – сказал Денни. – И в учителе танцев, и еще в человеке, который напоминал бы мне о всяких мелочах, типа забрать белье из стирки или подстричься.
– Я тоже забываю забрать белье.
– Ох, – печально произнес он. – Тогда не получится. А я так надеялся. А я только подумал, что это судьба. Потому что, слушай: то, что я имел в виду под взаимообусловленностью – верно, и для дружбы, и даже для чьего-то случайного взгляда на улице. Всему есть своя причина. Даже поэты со мной согласятся.
Она улыбнулась.
– Даже поэты? – она подумала о Кэрол, потом о разговоре с Эбби, который значил гораздо больше, чем взгляд, и в то же время почти ничего не значил, и о веренице эмоций, которые он вызвал в ней. Они угнетали Терезу.
– Ты не допускаешь человеческого безрассудства, в котором мало логики.
– Безрассудство? Фигура речи. Слово, которое используют поэты.
– Я думала, его употребляют психологи, – сказала Тереза.
– Я хотел сказать, «допуски» – это лишенное смысла понятие. Жизнь – это точная наука со своими терминами. Вопрос в том, чтобы обнаружить их и определить. У чего ты смысла не находишь?
– Ни у чего. Так… я подумала кое о чем, что вообще-то не важно, – она опять разозлилась, так же, как тогда на улице, после обеда.
– И о чем? – нахмурившись, настаивал он.
– Об обеде, который у меня только что был.
– С кем?
– Неважно. Если бы это имело отношение к делу, я бы рассказала тебе. Как будто из меня вынули что-то. Или я утратила что-то. Может, то, чего и не существовало никогда.
Хотела бы она, чтобы Эбби ей нравилась, потому что она нравилась Кэрол.
– Может, только в твоей голове. Но это все равно утрата.
– Да. Но есть люди... точнее вещи, которые люди совершают, от которых, как ни крути, ты не в состоянии предостеречь, потому что от тебя это не зависит.
Хотя ведь ей хотелось говорить о чем-то другом, совсем не об этом. Не об Эбби или Кэрол, а о чем-то до них. О чем-то, у чего был безупречный смысл и ясная связь. Она любила Кэрол. Тереза опустила лоб на руку.
Какое-то время Денни смотрел на нее, потом оторвался от стены, повернулся к плите и достал спички из кармана рубашки, а Тереза чувствовала, что разговор колебался, и будет колебаться, и, что бы они ни сказали, он  не мог быть закончен. Но ей казалось, что когда она передаст Денни каждое слово, которым они с Эбби обменялись во время обеда, Дени произнесет фразу, которая, точно вещество, рассеивающее туман, разъяснит все непонятное. Или всегда найдется что-то, что не в состоянии истолковать логика? Что-то, что стояло за ревностью, подозрительностью, враждебностью реплик Эбби, что-то, что стояло за самой Эбби?
– Не все так просто, как в этих многочисленных комбинациях, – добавила Тереза.
– Не все реагирует, но все живет, – он обернулся, широко улыбаясь, будто его осенила новая идея. Он держал спичку, которая еще дымилась.
– Как эта спичка. Я не говорю о физике, я о законе сохранения материи в дыме… Я, и впрямь, настроен сегодня поэтически.
– К спичке?
– Ну, это как представить, что спичка растет с дымом, как растение, а не исчезает. Я думаю, что у всего в мире есть то, что видит поэт в растении. Даже у этого стола: как будто он – продолжение моей плоти, – Дени дотронулся ладонью до края стола. – Такое ощущение у меня было однажды, когда я скакал в гору на лошади. Это было в Пенсильвании. Я тогда не умел хорошо ездить верхом. Помню, как она повернула голову, увидела гору, и сама решила скакать в нее. Задние ноги лошади утонули прежде, чем мы сорвались с места. И внезапно мы полетели, как молния. И я совсем не испугался, я чувствовал себя в совершенной гармонии с лошадью и с землей, будто мы были ветками одного дерева, на которые дул ветер. Я помню, что был уверен тогда, что со мной ничего не могло случиться, в другой раз – да, но не тогда. И я был невероятно счастлив. Я думал обо всех тех, кто боится, накапливает вещи и бережет себя, и мне казалось, если каждый в этом мире переживет то, что чувствовал я, когда летел в эту гору, тогда будет правильной экономика, применение и использование. Понимаешь, что я имею в виду?
Денни сжимал кулаки, но его глаза блестели от радости.
– Было с тобой когда-нибудь такое, что ты изнашивала до дыр любимый свитер, а потом выбрасывала его?
Тереза подумала о зеленых шерстяных перчатках сестры Алишии, которые она ни разу не надела, и не износила, и не выбросила.
– Да, – ответила она.
– Ну, вот это я и имею в виду… А ягнята? Им же все равно, сколько шерсти они теряют, когда их стригут, чтобы связать свитер. Потому что шерсть отрастет. Это очень просто. – Он повернулся к заново нагретому кофе, который уже кипел.
– Да.
Она знала: как Ричард со змеем – он ведь мог сделать другого. Подумав об Эбби, она ощутила пустоту, как будто сегодняшний обед с ней был с корнем вырван из нее. На мгновение, она ощутила, будто ее ум перелился через край и, невесомый, парил в пространстве. Она встала.
Денни подошел к ней, положил руки ей на плечи, и хотя она понимала, что это был всего лишь жест – не слово, – заклинание было снято. Ей стало неловко от его прикосновения, совершенно конкретной неловкостью.
– Мне нужно возвращаться. Я сильно опаздываю.
Он опустил свои руки, сильно прижал ее локти к ее бокам и поцеловал ее, прижимая свои губы к ее губам. Она почувствовала его теплое дыхание на своей верхней губе, прежде чем он отпустил ее.
– Да, опаздываешь, – сказал он, глядя на нее.
– Зачем ты... – она замолчала, потому что в поцелуе так смешались нежность и грубость, что она не понимала, как воспринимать его.
– Зачем, Терри? – отворачиваясь от нее, с улыбкой спросил он. – Ты сердишься?
– Нет, – ответила она.
– А Ричард рассердился бы?
– Наверняка, – она застегнула пальто. – Я должна идти, – двигаясь к двери, сказала она.
Продолжая улыбаться беспечной, будто ничего и не произошло, улыбкой Денни распахнул перед ней дверь.
– Зайдешь завтра? Приходи на обед.
Она замотала головой.
– Думаю, что не приду. Я занята до конца недели.
– Хорошо. Тогда в понедельник.
– Ладно, – она улыбнулась в ответ и машинально протянула ему руку, а он вежливо пожал ее.
Она домчалась два квартала до «Блэк Кэт». «Почти как лошадь», – подумала она. Но не совсем. Не так совершенно, как лошадь. Не так совершенно, как описывал Денни.

Глава 11
– Так проводят время бездельники, – вытягивая перед собой ноги на кресле-глайдере, произнесла Кэрол. – Эбби снова вышла на работу.
Тереза промолчала. Она еще не рассказала Кэрол весь обеденный разговор с Эбби, но больше не хотела возвращаться к нему.
– Не хочешь пересесть в кресло? Там удобнее.
– Нет, – ответила Тереза. Она сидела на кожаном табурете возле Кэрол. Несколько минут назад они закончили ужинать и поднялись сюда, на примыкавшую к обычной комнате для отдыха застекленную крытую веранду. Тереза в первый раз была здесь.
– Тебя беспокоит еще что-то из того, что сказала Эбби? – глядя прямо перед собой на свои длинные ноги в темно-синих слаксах /39/, спросила Кэрол.
Она выглядела уставшей. «Ее тревожит что-то другое, – думала Тереза, – что-то более важное для нее, чем все это».
– Ничего. Тебя это беспокоит, Кэрол?
– Беспокоит?
– Ты сегодня другая со мной.
Кэрол взглянула на нее.
– Ты выдумываешь, – сказала она, и приятная вибрация ее голоса снова угасла в молчании.
«Страница, которую я написала вчера, – подумала Тереза – относилась не к этой Кэрол, не к ней была обращена». «Я чувствую, что люблю тебя, – написала Тереза. – Да будет весна! Я хочу, чтобы солнце пульсировало в моей голове, точно аккорды в музыке. Солнце я воспринимаю, как Бетховен, ветер – как Дебюсси, и пение птиц – как Стравинский. Но темп только мой».
– Мне кажется, я не нравлюсь Эбби, – заметила она. – Думаю, она не хочет, чтобы я с тобой встречалась.
– Это неправда. Ты снова выдумываешь.
– Я не сказала, что она говорила это, – Тереза старалась звучать так же спокойно, как Кэрол. – Она была очень обходительной. Пригласила меня на вечеринку.
– Чью?
– Не знаю. На окраине. Она сказала, что тебя там не будет, и я не захотела пойти.
– Где на окраине?
– Она не сказала. Она говорила только, что одна из девушек, которая устраивает эту вечеринку, – актриса.
Кэрол со стуком положила зажигалку на стеклянный стол, и Тереза почувствовала ее недовольство.
– Она пригласила... – скорее себе самой пробормотала Кэрол. – Сядь здесь, Тереза.
Тереза встала, и присела с самого края на подножие кресла.
– Не думай, что Эбби к тебе плохо относится. Я достаточно хорошо ее знаю, чтобы понимать, что это не так.
– Хорошо, – сказала Тереза.
– Но иногда Эбби ужасно неуклюже выражается.
Терезе хотелось забыть обо всем этом. Кэрол, хотя и говорила с нею, и смотрела на нее, казалась такой отстраненной. Полоса света из комнаты пролегла по голове Кэрол, но ее лица Терезе не было видно.
Кэрол дотронулась до нее внутренней частью ступни.
– Вставай!
Но пока Тереза собиралась, Кэрол уже перекинула ноги над ее головой и села. Из соседней комнаты послышались шаги. Сотрясая пол веранды своими частыми, торопливыми, выдававшими страстное рвение угодить шажочками, вошла, неся поднос с кофе, одетая в серо-белую униформу, полная с ирландской внешностью гувернантка.
– Сливки здесь, мэм, – показывая на плохо сочетавшийся с кофейным сервизом кувшин, сказала она. Дружелюбно улыбаясь, она взглянула на Терезу круглыми ничего не выражавшими глазами. Это была женщина лет пятидесяти, ее волосы, собранные на затылке в пучок, прикрывал белый накрахмаленный чепчик. Тереза никак не могла понять ее, разгадать ее усердие. Она дважды слышала, как гувернантка обращалась к мистеру Эйрд так, как будто была безгранично ему предана, и Тереза не могла определить, была ли эта преданность профессиональной или искренней.
– Что-нибудь еще, мэм? – спросила гувернантка. – Мне погасить свет?
– Нет. Мне нравятся эти огни. Нам больше ничего не нужно. Миссис Риордан звонила?
– Еще нет, мэм.
– Если позвонит, скажите ей, пожалуйста, что меня нет.
– Да, мэм, – гувернантка замялась. – Простите, мэм, вы закончили читать ту новую книгу? Про Альпы.
– Если хотите, Флоренс, пойдите в мою комнату и возьмите ее. Я все равно не буду ее дочитывать.
– Спасибо, мэм. Спокойной ночи, мэм. Спокойной ночи, мисс.
– Спокойной ночи, – ответила Кэрол.
Когда Кэрол разливала кофе, Тереза спросила:
– Ты уже решила, когда поедешь?
– Наверное, через неделю, – Кэрол передала ей чашку кофе со сливками. – А что?
– Просто, я буду скучать по тебе. Конечно.
На какое-то время Кэрол замерла, потом достала сигарету, последнюю, и смяла пачку.
– Честно говоря, я подумала, может, ты захочешь поехать со мной. Как ты думаешь? Недели на три.
«Вот так, – подумала Тереза, – невзначай, будто предложила прогуляться вместе...»
– Вы ведь говорили об этом с Эбби?
– Да, – ответила Кэрол. – А что?
Что?.. – Тереза не могла объяснить, почему ей было так обидно из-за этого.
– Просто, так странно, что ты сказала ей раньше, чем мне.
– Я ей и не говорила. Я только сказала ей, что, может быть, спрошу тебя, – Кэрол подошла к Терезе и положила руки ей на плечи.
– Послушай, у тебя нет причин так относиться к Эбби. Если только она не наговорила тебе за обедом еще что-то, о чем ты мне не рассказываешь.
Нет, – ответила Тереза.
Не наговорила, но не договорила, что еще хуже. Тереза почувствовала, что руки Кэрол оставили ее плечи.
– Эбби – очень давняя моя подруга, – продолжила Кэрол. – Мы с ней друг другу обо всем рассказываем.
– Да, – произнесла Тереза.
– Ну, что? Ты поедешь?
Кэрол отвернулась, и вдруг ее предложение потеряло всякий смысл, из-за того, КАК она попросила, – так, будто, в действительности, ее совсем не волновало, поедет Тереза, или нет.
– Спасибо. Не думаю, что сейчас я могу себе это позволить.
– Тебе не понадобится много денег. Мы поедем на машине. Если только на это время тебе не предлагают работу.
Неужели она не откажется от работы над балетными декорациями ради того, чтобы быть с Кэрол, чтобы отправиться с ней через всю страну, в места, которые еще ни разу не видела, через реки и горы, не беспокоясь о том, где они окажутся к наступлению ночи. Кэрол знала это, и, вероятно, она предполагала, что Тереза непременно отвергнет ее предложение, если попросить ее ТАК. Тереза вдруг уверилась в том, что Кэрол насмехалась над ней, и ей стало обидно и горько, как от предательства. Обида перешла в решение никогда больше не встречаться с ней. Тереза взглянула на Кэрол, которая ждала ее ответа с плохо прикрывшим надежду выражением безразличия на лице. Тереза подумала о том, что, дай она Кэрол отрицательный ответ, это выражение не изменится. Тереза встала и подошла к приставному столику за сигаретой. Но в пачке лежали только граммофонные иглы и фотографии.
– Что там? – наблюдая за Терезой, поинтересовалась Кэрол.
Тереза почувствовала, что Кэрол прочла все ее мысли.
– Фотография Ринди, – ответила она.
– Ринди? Дай посмотреть.
Тереза вглядывалась в лицо Кэрол, которая рассматривала фотографию маленькой девочки со светлыми волосами, серьезным лицом и с белой повязкой на коленке. На снимке Хардж стоял на гребной лодке, а Ринди с причала делала шаг в его руки.
– Не очень хорошая фотография, – произнесла Кэрол; ее лицо изменилось, стало мягче. – Она сделана года три назад. Хочешь сигарету? Там есть несколько штук. На следующие три месяца Ринди останется у Харджа.
Тереза догадалась об этом уже во время разговора Кэрол с Эбби тем утром на кухне.
– Это тоже в Нью-Джерси?
– Да. Семья Харджа живет в Нью-Джерси. У них большой дом, – Кэрол замолчала. – Полагаю, развод начнут через месяц, и с марта до конца года Ринди будет со мной.
– Ох! Но вы же будете видеться с ней до марта?
– Несколько раз. Не думаю, что часто.
Тереза посмотрела на руку, которой Кэрол расслабленно держала фотографию рядом с собой на кресле.
– Она будет скучать по тебе?
– Да. Но своего отца она тоже очень любит.
– Больше, чем тебя?
– Нет. По правде говоря, нет. Но он купил ей козленка, она теперь с ним играет. По пути на работу Хардж отвозит ее в школу и забирает в четыре. Пренебрегает делами из-за нее. Разве можно ждать от мужчины большего?
– Ты не виделась с нею в Рождество? – спросила Тереза.
– Да. Из-за того, что произошло в кабинете адвоката. В тот день адвокат мужа хотел встретиться с нами обоими. А Хардж привел с собой Ринди. Она сказала, что хочет провести Рождество в доме Харджей. Она не знала, что в этом году меня там не будет. У них на лужайке растет огромное дерево, они всегда наряжают его, и Ринди заманили этим. В общем, это произвело впечатление: знаешь ли, ребенок предпочитает на Рождество остаться в доме отца. И, естественно, я не захотела сообщать ей, что не приду, – она бы расстроилась. Я все равно не стала бы говорить об этом в присутствии адвоката. Довольно с нас махинаций Харджа.
Тереза стояла, ломая пальцами незажженную сигарету. Голос Кэрол звучал непринужденно. Как будто она беседовала с Эбби, – подумала Тереза. Кэрол никогда раньше не рассказывала ей так много.
– Но адвокат понял?
Кэрол пожала плечами.
– Это адвокат Харджа, не мой. Я согласилась на эти три месяца, потому что не хочу, чтобы Ринди дергали туда-сюда. Можно было бы договориться и так, чтобы она сначала девять месяцев была у меня, а потом три у Харджа.
– Ты даже не будешь навещать ее?
Кэрол так долго молчала, что Тереза подумала, что она не ответит.
– Не часто. Его семья не одобряет. Я говорю с Ринди по телефону каждый день. Иногда она звонит мне.
– Почему они не одобряют?
– Они никогда особо не считались со мной. Они были недовольны мной с тех пор, как мы с Харджем встретились на балу дебютанток. В критике им нет равных. Иногда я удивляюсь, кто может устроить их.
– За что они тебя осуждают?
– Например, за то, что у меня был небольшой магазин. Но это длилось меньше года. Еще за то, что не играю и не люблю играть в бридж. Они предпочитают увеселительные вещи, самые поверхностные.
– Они ужасны.
– Они не ужасны. Просто им нужно соответствовать. Я знаю, кто бы им понравился. Их бы устроила пустышка, которую они могут заполнить. Человек, уже имеющий содержание, страшно их раздражает. Может, послушаем музыку? Тебе нравится слушать радио?
– Иногда.
Кэрол прислонилась к подоконнику.
– Ринди теперь каждый день смотрит телевизор. Хопалонга Кэссиди /40/. С какой радостью она поехала бы на запад… Та кукла, которую я купила ей, была последней ее куклой, Тереза. Я и купила-то ее только потому, что дочь сказала, что хочет куклу. Но Ринди выросла из них.
За спиной Кэрол луч от прожектора аэропорта бледно скользнул в ночи и исчез. Голос Кэрол, казалось, задерживался в темноте. За его теперь ставшим взволнованным, более воодушевленным тоном, Тереза угадывала ту глубину в душе Кэрол, в которой она любила Ринди сильнее, чем, может быть, когда-либо вообще любила кого-то еще.
– Хардж не особенно старается сделать так, чтобы вы с ней виделись?
– Сама знаешь, – ответила Кэрол.
– Не понимаю, как можно так любить.
– Это не любовь. Это манипулирование. Просто, он хочет контролировать меня. По нему, пусть лучше я была бы необузданной, но при этом никогда не имела иного мнения на все, кроме его мнения... это понятно?..
– Да.
–  Я бы тогда никогда не совершила бы того, что опозорило бы его в обществе, – а это все, о чем он, на самом деле, беспокоится. Есть одна женщина в клубе, – вот бы Харджу  жениться на ней. Вся ее жизнь состоит в том, что она дает изысканные вечеринки и ее выносят из лучших баров ногами вперед. Из-за нее увеселительный бизнес ее мужа пошел в гору, и он смотрит сквозь пальцы на ее мелкие недостатки. Хардж не стал бы смотреть сквозь пальцы, но, по крайней мере, у него был бы повод жаловаться. Я думаю, он выбрал меня как коврик для гостиной, и сильно ошибся. По правде говоря, я сомневаюсь, что он способен любить кого-нибудь. Что у него есть, так это этакое своекорыстие, которое, в общем-то, не идет в разрез с его амбициями. Это становится уже болезнью – не способность любить. Как ты считаешь? – она посмотрела на Терезу. – Может, времена такие? Стоит только захотеть, можно раздуть из этого проблему народного вымирания /41/. Человек пытается угнаться за им же самим созданной разрушительной системой.
Тереза молчала. Это напомнило ей о многочисленных разговорах с Ричардом. Тот видел во всем: в войне, крупном бизнесе, в «охоте на ведьм» в Конгрессе /42/, даже в людях, с которыми он был знаком, – одного огромного врага с одним на всех общим ярлыком «Ненависть». Теперь в Кэрол тоже. Эта мысль потрясла Терезу до самой глубины, где не находилось слов – ни одного удобного слова, вроде «смерть», или «гибель», или «убийство». В некотором смысле, они были о будущем, а сейчас было настоящее. Невыразимое беспокойство, желание знать все и наверняка застряло в ее горле, и на мгновение она почувствовала, что задыхается. «Ты думаешь... думаешь, началось? Думаешь, когда-нибудь мы обе умрем насильственно, от нас избавятся?» Но даже эти вопросы были неясными. А может быть, на самом деле, это было утверждение: «я не хочу умирать, не узнав тебя. Чувствуешь ли ты то же самое, Кэрол?» Она могла бы произнести вслух последний вопрос, но, мысли, которые предшествовали ему, не в состоянии была выразить.
– Ты относишься к  молодому поколению, – сказала Кэрол. – Что ты на это скажешь? – И села в кресло.
– Во-первых, я думаю, не надо бояться, – Тереза обернулась и увидела, что Кэрол улыбается. – Ты улыбаешься, потому что думаешь, что я боюсь?
– Ты, как эта спичка, – какое-то время, перед тем, как прикурить сигарету, Кэрол держала перед собой горящую спичку. – Ты, вроде, такая же хрупкая, но при удобных обстоятельствах, ты могла бы сжечь дом, так ведь?
– Или город.
– Но даже одна маленькая поездка со мной пугает тебя. Тебя страшит, что у тебя мало денег.
– Это не так.
– Странные у тебя приоритеты, Тереза. Я попросила тебя поехать со мной, потому что мне доставит удовольствие, что ты будешь рядом. Еще я подумала, что поездка пойдет на пользу тебе и твоей работе. Но ты испортила все своей глупой гордостью по поводу денег. А эта сумочка, которую ты мне подарила?! Это ж ни в какие ворота не лезет. Почему ты не взяла ее обратно, если тебе нужны деньги? Мне ведь не нужна сумка. Наверное, потому что тебе было приятно подарить ее мне? Это – то же самое, понимаешь? Только в моем случае это оправдано, а в твоем нет. – Пройдя мимо Терезы, Кэрол повернулась, выставив ногу вперед и подняв голову, остановилась, – короткие светлые ее волосы выглядели сглаженными, как у статуи. – И ты думаешь это смешно?
Тереза улыбалась.
– Меня не волнуют деньги, – спокойно ответила она.
– Что ты имеешь в виду?
– Только это, – сказала она. – У меня есть деньги на поездку. Я поеду.
Кэрол, не отрываясь, смотрела на нее. Тереза видела, как хмурое выражение покинуло ее лицо, и она с удивлением и с некоторым недоверием улыбнулась в ответ.
– Ну, хорошо, – произнесла она. – Мне очень приятно.
– Это мне очень приятно.
– Чем вызвана эта счастливая перемена?
«Догадывается ли она?» – подумала Тереза.
– Потому, что тебе, действительно, не все равно, поеду я или нет, – просто ответила она.
– Конечно, не все равно. Я же сама попросила тебя, разве нет? – все еще улыбаясь, сказала Кэрол, на носке повернулась к Терезе спиной и направилась в комнату для отдыха.
Тереза наблюдала, как она шла, держа руки в карманах, легко постукивая мокасинами по полу. Продолжая глядеть в опустевший уже дверной проем, Тереза подумала, что Кэрол вышла бы точно так же, скажи она ей, что не поедет. Тереза подняла недопитую чашечку кофе, но опустила ее обратно. Потом тоже вышла и проследовала по холлу до дверей в комнату, где была Кэрол.
– Что ты делаешь?
Склонившись над туалетным столиком, Кэрол писала.
– Что я делаю?
Она встала и сунула в карман бумажный листок. Она улыбалась – по-настоящему, с радостью в глазах, как в тот момент на кухне с Эбби.
– Так, кое-что. Давай послушаем музыку.
– Хорошо, – улыбка расплылась по лицу Терезы.
– Может, ты сначала приготовишься ко сну? Ты знаешь, что уже поздно?
– С тобой всегда наступает поздно.
– Это комплимент?
– Я не хочу ложиться спать сегодня.
Кэрол прошла по холлу к зеленой комнате.
– Ложись. У тебя синяки под глазами.
В комнате со сдвоенными кроватями Тереза живо разделась. Патефон в другой наигрывал «Ты соблазнительна» /43/. Потом зазвонил телефон. Тереза открыла верхний ящик комода. Он был почти пуст: в нем лежали только пара мужских носовых платков, старая бельевая щетка, ключи и в углу – нескольких бумажек. Тереза вынула карточку, покрытую слюдой. Это были старые водительские права Харджа.
«Харджес Фостер Эйрд.
Возраст: 37.
Рост: 5’8 12” /44/.
Вес: 168 /45/.
Волосы: светлые.
Глаза: голубые».
Она уже знала все это.
«Олдсмобиль» /46/ 1950.
Цвет: темно-синий».
Тереза положила карточку обратно и закрыла ящик. Она подошла к двери и прислушалась.
– Очень жаль, Тесси, в конце концов, я и правда,  застряла, – радостным голосом сетовала Кэрол. – Хорошая вечеринка? Ну, я не одета и я устала.
Тереза подошла к тумбочке и взяла из лежавшей на ней пачки сигарету – «Филипп Моррис». Она поняла, что это Кэрол, а не гувернантка, положила сигареты туда, потому что Кэрол запомнила, что они нравились Терезе. Обнаженная теперь, Тереза стояла и слушала музыку. Звучала незнакомая ей песня.
Кэрол все еще говорила по телефону:
– Ну, мне это не нравится, – то ли полушутя, то ли полу сердито говорила она. – Ничуточки.
... А жить так легко,
Когда ты влюблен…
– Откуда мне знать, что это за люди?... О-го! Да неужели?
«Эбби», – поняла Тереза. Она выпустила дым и принюхалась к его сладковато пахнувшим облачкам, вспоминая первую в своей жизни сигарету: на крыше дортуара пансионата их было четверо, и они передавали «Филипп Моррис» друг другу.
– Да. Мы едем, – отчетливо произнесла Кэрол. – Ну, так и есть. Разве это не так звучит?
…С тобой,
 может, я глупа,
но смешно.
Люди говорят,
вертишь мной
взмахом руки.
Милый, для них
тот мир непостижим.
Это была хорошая песня. Тереза закрыла глаза и, прислушиваясь, прислонилась к полузакрытой двери. Фоном к голосу, перебирая по клавишам, неспешно играло пианино, и томно звучала труба.
Кэрол сказала:
– Это только меня касается, разве не так?.. Вздор!
Тереза улыбнулась на ее горячность. Она прикрыла дверь. От патефона доносилась следующая песня.
– Не хочешь сказать Эбби привет? – спросила Кэрол.
Тереза нырнула за дверь ванной, потому что была раздета.
– Зачем?
– Идем, – велела Кэрол, и Тереза натянула халат и вышла.
– Здравствуй, – сказала Эбби. – Я слышала, ты едешь.
– Для тебя это новость?
Эбби говорила бодро, как будто собиралась болтать всю ночь. Она пожелала Терезе приятной поездки и рассказала, какими непроходимыми зимой бывают дороги в кукурузных полях.
– Прости меня, если я была сегодня бестактна, – во второй раз попросила Эбби. – Тереза, ты мне нравишься, понятно?
– Заканчивайте, заканчивайте! – крикнула снизу Кэрол.
– Она снова хочет поговорить с тобой, – сообщила ей Тереза.
– Скажи Абигаль, что я в ванной.
Тереза передала слова Кэрол и закончила разговор.
Кэрол принесла в комнату бутылку и две рюмки.
– Что это с Эбби? – спросила Тереза.
– Что ты имеешь в виду – «что с ней»? – Кэрол налила в две рюмки коричневую жидкость. – Наверное, она немного приняла.
– Это я поняла. Но с чего ей вздумалось со мной пообедать?
– Ну, я думаю, по многим причинам. Попробуй немного.
– Просто, как-то непонятно, – сказала Тереза.
– Что?
– Да весь обед.
Кэрол дала ей рюмку.
– Некоторые вещи всегда непонятны, дорогая.
Это был первый раз, когда Кэрол назвала ее дорогой.
– Какие вещи? – спросила Тереза. Она хотела конкретных ответов.
Кэрол вздохнула.
– Многие. Самые важные. Попробуй.
Тереза сделала глоток: напиток был сладким, темно-коричневым, как кофе, и крепким, как алкоголь.
– Вкусно.
– Это ты так считаешь.
– Зачем ты его пьешь, если он тебе не нравится?
– Потому что он необычный. Он – за наше путешествие, и должен быть необычным, – Кэрол поморщилась и допила остаток из своей рюмки.
В свете лампы можно было разглядеть каждую веснушку на профиле Кэрол. Ее совсем белая сейчас бровь легла вдоль изгиба ее лба, как крыло. Внезапно Тереза почувствовала себя экстатически счастливой.
– Что это за песня, которая до этого играла? Где только голос и пианино.
– Напой.
Тереза насвистела фрагмент, и Кэрол улыбнулась.
– «Легкая жизнь» /47/,– ответила она. – Старая песня.
– Я бы еще раз ее послушала.
– А я бы хотела, чтобы ты пошла спать. Я поставлю ее еще раз.
Кэрол пошла в зеленую комнату и, пока звучала песня, стояла там. Тереза, улыбаясь, слушала, стоя в дверях своей комнаты.
…Я не буду жалеть
о годах, что я трачу –
Легко отдавать,
когда ты влюблен.
Я счастлива дать,
Что только тебе
Даю.
Это была ее песня. Она была про то, что она чувствовала к Кэрол. Пока песня еще не закончилась, Тереза пошла в ванную комнату, пустила воду, села в ванну и смотрела, как прозрачный поток вился вокруг ее ног.
– Эй! – позвала Кэрол. – Ты когда-нибудь была в Вайоминге?
– Нет.
– Пора тебе увидеть Америку.
Вода в ванной поднялась так высоко, что груди Терезы выглядели чем-то плоским, плывшим по поверхности. Рассматривая их, Тереза пыталась представить, чем они выглядели со стороны, если не знать о том, что это грудь.
– Не усни там, – сосредоточенным голосом сказала Кэрол, и Тереза догадалась, что она сидела на кровати и рассматривала карту.
– Не засну.
– Некоторые засыпают.
– Расскажи еще о Хардже, – вытираясь, попросила Тереза. – Чем он занимается?
– Много чем.
– Я имею в виду, какой у него бизнес.
– Инвестиции в недвижимость.
– Что ему нравится? Ему нравится театр? Люди ему нравятся?
– Ему нравится небольшая кучка людей, которые играют в гольф, – категорично ответила Кэрол. Потом более громким голосом добавила:
 – И что еще? Он очень, очень дотошный. Хотя и забыл свою любимую бритву. Она в аптечке. Ты можешь посмотреть на нее, если хочешь, – а ты, скорее всего, хочешь. Мне, наверное, придется отправлять ее ему по почте.
Тереза открыла аптечку. Увидела там бритву. В коробке оставалось много мужских вещей: лосьоны после бритья и бритвенные кисти.
– Та комната – его? – выходя из ванной, спросила Тереза. – На которой из кроватей спал он?
Кэрол улыбнулась:
– Не на твоей.
– Можно мне еще этого? – спросила Тереза, глядя на бутылку с ликером.
– Конечно.
– Можно поцеловать тебя на ночь?
Складывая карту дорог, Кэрол выпятила губы, как будто собралась свистеть, и молчала.
– Нет, – сказала она.
– Почему?
Все казалось возможным сегодня.
– Вместо этого я дам тебе вот это, – Кэрол вынула руку из кармана.
Это был чек. Тереза прочитала сумму – двести долларов, – подписанную на ее имя.
– Зачем это?
– Для поездки. Мне не нравится, что тебе пришлось бы тратить деньги, которые нужны тебе для членства в союзе, – Кэрол взяла сигарету. – Тебе не понадобится такая сумма, я просто хочу, чтобы они у тебя были.
– Но мне не нужно, – запротестовала Тереза. – Спасибо. Ничего катастрофического нет в том, что я потрачу профсоюзные деньги.
– Никаких возражений, – прервала ее Кэрол. – Это чтобы мне было приятно, помнишь?
– Не возьму я его.
Слова прозвучали резко, и, кладя чек на стол у бутылки с ликером, Тереза улыбнулась. Чек ей тоже был не по душе. Хотела бы она объяснить Кэрол: деньги совсем не играли роли, но раз этот жест доставлял Кэрол удовольствие, Тереза не могла не взять деньги.
– Мне не нравится сама идея, – сказал она, – Придумай еще что-нибудь, – она взглянула на Кэрол.
Кэрол смотрела на нее, и даже не думала спорить. Тереза приятно было это осознавать.
– Чтобы доставить себе удовольствие? – спросила Кэрол.
Тереза расплылась в улыбке:
– Да, – сказала она, и подняла рюмку.
– Хорошо, – произнесла Кэрол. – Я подумаю. Спокойной ночи, – она остановилась в двери.
Такой будничный способ прощаться на ночь, – подумала Тереза, – в такой важный вечер.
– Спокойной ночи, – ответила она.
Она повернулась к столу и снова увидела чек. Но рвать его было делом Кэрол. Тереза сунула его под край темно-синей льняной скатерти – подальше от глаз.

Часть II
Глава 12
Январь. Он был всюду. И он был один. Как непроницаемая дверь. Его холод сковал город в серую капсулу. Январь был мигом, и январь был годом. Он сеял моменты и замораживал их в ее памяти. То, как, держа перед собой горевшую спичку, женщина беспокойно вглядывалась в имена на неосвещенной входной двери. То, как прохожий быстро написал что-то на бумажке и, перед тем, как расстаться со своим приятелем, передал ему свою записку. То, как другой уже мужчина пробежал целый квартал, догоняя автобус, и успел войти в него.  Каждое человеческое движение, казалось, было пропитано магией. Январь был двуликим месяцем: звенящим, как шутовские бубенцы, и трескучим, как наст; девственно чистым, как любое начало, и угрюмым, как старик; необъяснимо знакомым и в то же время непостижимым, как слово, которое можно было почти, но не совсем определить.
Молодой человек по имени Ред Малоун и лысый плотник работали с Терезой над декорациями для «Мелкого дождя». Мистер Донохью был очень доволен дизайном. Он сказал, что пригласил мистера Балтина прийти и посмотреть на ее работы. Мистер Балтин был выпускником Русской академии и спроектировал ряд декораций для театров Нью-Йорка. Тереза ничего о нем не слышала. Она попыталась убедить мистера Донохью организовать ей встречу с Майроном Бланшардом или Айвором Хакви, но мистер Донохью ничего не обещал. Да и не мог, – предположила Тереза.
Мистер Балтин – высокий, сутулый мужчина в черной шляпе и в неухоженном пальто – пришел во второй половине дня и очень внимательно рассмотрел модели, которые она ему показала. Она принесла в театр только некоторые свои макеты – самые лучшие. Мистер Балтин рассказал ей о пьесе, к которой планировали приступить недель через шесть, и добавил, что был бы рад порекомендовать ее в качестве помощника. Тереза сообщила, что это будет очень удобное время, потому что до тех пор ее все равно не будет в городе. Все складывалось как нельзя лучше в эти дни. К тому же мистер Андронич пообещал ей двухнедельную работу в Филадельфии в середине февраля, когда она уже вернется из поездки с Кэрол. Тереза записала имя и адрес человека, которого порекомендовал ей мистер Балтин.
– Он как раз ищет кого-нибудь, так что позвоните ему в начале недели, – сообщил мистер Балтин. – Ему нужен только помощник, но его прежний ассистент – теперь мой ученик – работает сейчас у Хакви.
– Ох, а, может быть, вы, или он, могли бы устроить мне встречу с самим Хакви?
– Нет ничего проще. Все, что вам нужно сделать, – это позвонить в его студию и спросить Чарльза. Чарльза Винанта. Скажите ему, что вы от меня. Дайте-ка подумать: позвоните ему в пятницу. В пятницу во второй половине дня, около трех.
– Хорошо. Спасибо.
Пятница была выходным днем. Тереза слышала, что Хакви не был так уж недосягаем, но слыл человеком, который обычно не назначал встреч, и даже если он о них договаривался, то не приходил, потому что был очень занят. Наверняка, мистер Балтин знал об этом.
– И не забудьте позвонить Кейтерингу, – уходя, бросил он.
Тереза еще раз посмотрела на имя, которое он ей продиктовал: «Адольф Кейтеринг. Корпорация «Театральные инвестиции». По частному адресу».
– Я позвоню ему в понедельник утром. Большое спасибо.
В этот день, в субботу, после работы ей предстояло встретиться с Ричардом в «Палермо». Было 7 января /48/ – оставалось одиннадцать дней до того, как они с Кэрол планировали уехать. Тереза увидела, что возле бара рядом с Ричардом стоял Фил.
– Как поживает старина «Кэт»? – спросил Фил, пододвигая к ней стул. – И в субботу работают?
– Актеры – нет. Только мой отдел, – ответила она.
– Когда премьера?
– Двадцать первого.
– Смотри, – сказал ей Ричард, указывая на пятно темно-зеленой краски на ее юбке.
– Я знаю. Я посадила его на днях.
– Что будешь пить? – поинтересовался Фил.
– Не знаю. Можно пиво. Спасибо.
Ричард повернулся спиной к Филу, который стоял с противоположной стороны от него, и Тереза почувствовала неприязнь между ними.
– Нарисовал что-нибудь сегодня? – спросила Тереза у Ричарда.
Уголки губ Ричарда были опущены.
– Пришлось выручать одного шофера – он заболел. Посередь Лонг-Айленда вдруг закончился газ.
– А. Это ужасно. Может, тогда завтра тебе лучше рисовать, а не гулять?
Они договорились поехать завтра в Хобокен, чтобы прогуляться и поесть в «Клэм Хаус». Но завтра в городе будет Кэрол, и она обещала позвонить.
– Я буду рисовать, если ты будешь мне позировать, – сказал Ричард.
Тереза неловко замялась.
– У меня нет настроения сидеть сейчас.
– Понятно. Не важно, – он усмехнулся. – И как мне тебя рисовать, если ты не желаешь сидеть?
– Почему бы тебе не нарисовать по памяти?
Фил протянул руку и взялся за дно ее кружки.
– Не пей это. Возьми что-нибудь получше. Я выпью.
– Хорошо. Я буду водку с водой.
Фил встал рядом с ней. Он выглядел бодрым, хотя под его глазами были темные круги. Всю прошлую неделю он пребывал в мрачном настроении и писал пьесу. Он продекламировал несколько сцен из нее у себя на новогодней вечеринке. Он назвал их «Продолжением «Метаморфоз» Кафки». В новогоднее утро Тереза бегло набросала для этих сцен эскизы декораций и, когда пришла к Филу в гости, показала ему рисунки. Она догадалась, что, скорее всего, именно это послужило поводом для плохого настроения Ричарда.
– Терри, я бы хотел, чтобы ты сделала макет из того наброска, что ты мне показывала, и мы бы его сфотографировали. Было бы здорово приложить фотографии к рукописи. – Фил пододвинул стакан с водкой к Терезе и, прислонившись к бару, наклонился в ее сторону.
– Можно, – согласилась она. – Ты, правда, собираешься поставить эту пьесу?
– Почему нет? – Фил улыбался, его темные глаза интригующе смотрели на нее. Он щелкнул бармену пальцами. – Счет!
– Я заплачу, – перебил Ричард.
– Нет, я сам, – Фил уже вынул свой старый черный кошелек.
«Его пьесу никогда не поставят, – подумала Тереза, – скорее всего, он ее даже не закончит, потому что он слишком непостоянен».
– Я пошел, – сказал Фил. – Заглядывай, Терри. Будь здоров, Рич.
Она смотрела, как Фил оторвался от стойки и поднялся по невысокой лестнице; в своих сандалиях и изношенном двубортном пальто он выглядел еще более потрепанным, чем раньше, но вместе с тем, завидно равнодушным к этой своей потрепанности. Будто разгуливал в любимом старом банном халате по своему дому, – думала Тереза. Она махнула ему рукой в ответ через окно.
– Я слышал, ты в праздники заносила Филу сэндвичи и пиво, – заметил Ричард.
– Да. Он позвонил и сказал, что у него похмелье.
– Почему ты не сказала об этом мне?
– Забыла, наверное. Это такой пустяк.
– Пустяк? Что ты… – Он медленно и беспомощно повел неповоротливой рукой. – Что ты проводишь полдня дома у парня, приносишь ему сэндвичи с пивом? А тебе не приходило в голову, что я тоже могу хотеть сэндвичей?
– Если бы ты хотел, нашлась бы куча желающих их тебе принести. Если ты помнишь, мы съели и выпили все в его доме.
Продолжая улыбаться опрокинутой, неодобрительной улыбкой, Ричард кивнул продолговатой головой.
– Ты была с ним наедине? Только вы вдвоем?
– Ох, Ричард!
Она вспомнила. Это было так незначительно. В тот день Денни не приехал из Коннектикута. Он отмечал Новый год у одного из своих профессоров. Она-то ждала, что в тот вечер он вернется домой. Конечно, Ричард и не догадывался, даже не мог предположить, что Денни ей нравился гораздо больше, чем Фил.
– Если бы какая-нибудь другая девчонка так сделала, я бы решил, что между вами есть что-то, и был бы прав, – продолжал Ричард.
– Я думаю, ты смешон.
– А я думаю, что ты наивна.
Ричард смотрел на нее холодно, обиженно, и Тереза подумала, что, конечно, он не только из-за этого был так расстроен. Его задевал сам факт, что она никогда не была и не могла быть той, которую он хотел видеть в ней: девушкой, которая бы страстно его любила и с радостью поехала бы с ним в Европу. Этой же самой Терезой – с той же внешностью, с теми же амбициями, но еще и обожавшей его.
– А знаешь, ты не его тип, – сказал Ричард.
– Кто вообще сказал, что его? Фил?
– Жалкий человечишка, полу испеченный дилетант, – бормотал Ричард. – И он имеет наглость похваляться и говорить, что тебе на меня наплевать.
– Он не имел права так говорить. Я не обсуждала тебя с ним.
– О! Забавный ответ. То есть, если бы ты обсуждала, он бы точно знал, что наплевать, а? – Ричард произнес это тихо, но его голос сотрясала злоба.
– Отчего это Фил вдруг так настроен к тебе? – спросила она.
– Да не в этом дело.
– А в чем дело? – раздражаясь, продолжала она.
– Ох, Терри, давай прекратим это.
– Тебе не к чему придраться, – сказал она, и увидела, что Ричард отвернулся от нее и подтянул локоть к себе так, будто ее слова физически ломали его. Она почувствовала внезапную жалость к нему. То, что его бесило, касалось не только настоящего, не только последней недели, но всей прошлой и будущей тщетности его собственных чувств к ней.
Ричард вдавил сигарету в пепельницу на барной стойке.
– Чем собираешься заняться? – спросил он.
«Сказать тебе о путешествии с Кэрол», – подумала она. Уже дважды она собиралась сделать это, но откладывала.
– А ты хочешь заняться чем-нибудь? – она подчеркнула последние слова.
– Ну да, – подавленно сказал он. – Как насчет того, чтобы поесть, потом позвонить Сэму и Джоан? Может, прогуляемся и встретимся с ними вечером?
– Хорошо.
Она не выносила этого. Два наискучнейших из всех, кого она знала, человека – обувщик и секретарша – счастливые муж и жена с западной 20-й улицы. Она догадывалась, что Ричард намеревался продемонстрировать ей идеальную жизнь супругов, чтобы еще разок намекнуть ей на то, что когда-нибудь они могли бы жить так же. Она ненавидела этот, и любой подобный этому вечера, которых вполне могла бы избежать, но все еще испытывала сострадание к Ричарду, влекшее за собой аморфное зарождение вины и потребность загладить ее. Ей вспомнился пикник, который они провели прошлым летом недалеко от Тарритауна, в стороне от дороги. Она снова в деталях увидела, как Ричард, присев на траву, копался с пробкой от бутылки, пытаясь вынуть ее своим перочинным ножом, пока они говорили... О чем?.. Зато она вернулась мысленно к возникшему в тот день ощущению покоя и уверенности в том, что они разделяли что-то удивительно настоящее и редкое вместе. А теперь она поражалась, к чему все это привело, и недоумевала, на чем держалось. Ибо сейчас даже долговязая плоская фигура Ричарда, стоявшего возле нее, казалось, давила на нее всем своим весом. Тереза попыталась сдержать свое негодование, но оно только становилось тяжелее, как будто состояло из плоти. Она взглянула на две коренастые фигуры итальянских рабочих, которые стояли у бара, и на двух девушек в конце его, на которых она еще раньше обратила внимание. Девушки уходили, и Тереза отметила, что они обе были в брюках. У одной были коротко, под мальчика, подстрижены волосы. Тереза отвела взгляд, понимая, что избегает смотреть на девушек, потому что ее испугало, что они могли заметить, что она наблюдает за ними.
– Хочешь, поедим здесь? Не проголодалась? – спросил Ричард.
– Нет. Пойдем в другое место.
Они вышли и направились на север, туда, где жили Сэм и Джоан.
Тереза повторяла в уме первые слова того, что собиралась сказать ему, до тех пор, пока их смысл окончательно не стерся.
– Помнишь миссис Эйрд – женщину, которую ты тогда видел у меня дома?
– Конечно.
– Она пригласила меня путешествовать с ней на машине на запад. На пару недель, или около того. Я хочу поехать.
– На запад? В Калифорнию? – удивившись, спросил Ричард. – С чего это?
– С чего?
– Ну… Ты хорошо ее знаешь?
– Мы встречались несколько раз.
– А. Ну, просто ты не говорила об этом, – Ричард шел отдельно и смотрел на нее, его руки болтались по сторонам. – Только вы вдвоем?
– Да.
– Когда вы собираетесь уехать?
– Числа восемнадцатого.
– Этого месяца? Тогда ты не увидишь свое представление.
Она замотала головой.
– Не думаю, что много потеряю.
– Так это решено?
– Да.
Он помолчал.
– Кто она такая? Она не пьет?
– Нет, – улыбнулась Тереза. – Она что, выглядит так, будто пьет?
– Да нет. Честно признаться, она очень хорошо выглядит. Просто это неожиданно, вот и все.
– Почему?
– Ты так редко решаешься на что-нибудь. Хотя, может, ты опять передумаешь.
– Навряд ли.
– Может, мне как-нибудь еще раз с ней встретиться? Устрой это.
– Она сказала, что будет в городе завтра. Правда, не знаю, сколько времени у нее будет, да и позвонит ли она вообще.
Он не продолжал. Тереза тоже. В этот вечер они больше не говорили о Кэрол.
В воскресенье все утро Ричард рисовал, а около двух пришел к Терезе. Он уже был у нее, когда чуть позже позвонила Кэрол. Тереза сказал ей, что у нее Ричард, и Кэрол ответила:
– Бери его с собой.
Кэрол сообщила, что она у «Плазы», и предложила встретиться в ресторане отеля, в Пальмовом зале.
Полчаса спустя Тереза увидела Кэрол. Она сидела за столиком в центре зала и смотрела на них, и почти как в первый раз, точно волной от сильнейшего взрыва, Тереза была потрясена, взглянув на нее. На Кэрол был тот же черный костюм с зелено-золотым шарфом, который она надела в день их первого обеда. Только в этот раз Кэрол уделяла больше внимания Ричарду, а не ей.
Они беседовали. Читая спокойствие в серых глазах Кэрол, только однажды обратившихся к ней, видя довольно обычное выражение на лице Ричарда, Тереза чувствовала что-то вроде разочарования. Ричард так старался встретиться с Кэрол, – подумала она – вовсе не потому, что ему действительно было интересно, а из-за того, что решил, что должен это сделать. Тереза наблюдала за Ричардом, который смотрел  на накрашенные ярким красным лаком ногти на руках Кэрол; увидела, что он заметил кольцо с прозрачным зеленым сапфиром и обручальное кольцо на другой руке. Несмотря на длинные ногти, он не мог сказать, что это были бесполезные, или праздные, руки. Руки Кэрол были крепкими, и двигались они лаконичными жестами. Во время непринужденной беседы с Ричардом голос Кэрол выделялся из монотонного гула вокруг. Один раз она рассмеялась.
Кэрол взглянула на Терезу и спросила:
– Ты сказала Ричарду, что мы собираемся в путешествие?
– Да. Вчера вечером.
– На запад? – поинтересовался Ричард.
– Я бы хотела на северо-запад. Зависит от дорог.
Тереза вдруг разозлилась. Почему они сидят здесь и обсуждают это? Теперь они заговорили о температурах и о штате Вашингтон.
– Вашингтон – мой родной штат, – сказала Кэрол. – Практически.
Немного погодя Кэрол предложила прогуляться по парку. Выкладывая банкноты и мелочь из комка денег, который выпячивал карман его брюк, Ричард оплатил пиво и кофе. Как безразличен все-таки он был к Кэрол, – думала Тереза. Она чувствовала, что Ричард не умел разглядеть Кэрол, так же, как временами не мог различить фигуры в скалах или в очертаниях облаков, когда Тереза пыталась показать ему их. Ричард смотрел на стол, тонкая беспечная линия его рта застыла в полуулыбке, когда он выпрямился и коротким движением пригладил свои волосы.
От входа в парк с 59-й улицы они прошли по направлению к зоопарку, и затем через него. Потом двинулись дальше, под первый мост, по дорожке, которая вела под уклон, туда, где начинался сам парк. Воздух был неподвижным и студеным, немного туманным, и Тереза ощущала оцепенение во всем, безжизненную неподвижность даже в их медленно передвигавшихся фигурах.
– Может, раздобыть земляных орехов? – спросил Ричард.
Кэрол присела на корточки с краю дорожки и протянула руку к белке.
– У меня кое-что есть, – мягко сказала она. Сначала белка испугалась ее голоса, а потом снова приблизилась к ней, сжала пальчики в нервные кулачки, воткнула свои зубы во что-то и ускакала. Кэрол встала, улыбаясь.
– У меня кое-что осталось в кармане с утра.
– Вы кормите белок там, где живете?
– Белок и бурундуков, – ответила Кэрол.
«О каких скучных вещах они говорят», – подумала Тереза.
Потом они сидели на скамейке и курили. Тереза смотрела, как крохотное солнце наконец-то спустилось и разбросало свой оранжевый огонь на лохматые черные ветки деревьев. Ей хотелось, чтобы уже наступил вечер, чтобы можно было остаться наедине с Кэрол. Они пошли назад. Если Кэрол сейчас уедет домой, она сделает что-нибудь непоправимое. Например, прыгнет с моста 59-й улицы. Или наглотается амфетамина, который принес ей на прошлой неделе Ричард.
– Народ, может, попьем чаю где-нибудь, – предложила Кэрол, когда они снова подошли к зоопарку. – Как насчет того русского местечка, там, у «Карнеги-холл»?
– «Рампелмайер» совсем рядом, – сказал Ричард. – Вам нравится в «Рампелмайере»?
Тереза вздохнула. И Кэрол, казалось, сомневалась. Но они отправились туда. Тереза вспомнила, как была там однажды с Анжело. Ей не понравилось это место. В его ярких огнях она чувствовала себя обнаженной, и ее раздражало, что трудно было разобрать, видел ли там человека или его отражение в зеркале.
– Нет. Ничего не надо. Спасибо, – сказала Кэрол, мотая головой на большой поднос с выпечкой, которую предложила официантка.
А Ричард выбрал что-то: он взял две булочки, хотя Тереза отказалась.
– Кому это? На случай, если я передумаю? – спросила она у Ричарда, и он подмигнул ей.
«У него опять грязные ногти», – заметила она.
Ричард спросил у Кэрол, какая у нее машина, и они начали обсуждать достоинства разных марок. Тереза заметила, что время от времени Кэрол поглядывала на соседние столики. «Ей здесь тоже не нравится», – подумала Тереза. Внимание Терезы привлекло отражение одного мужчины, который сидел наискосок позади Кэрол. Его спина была повернута к Терезе. Наклонившись вперед, подчеркнуто жестикулируя вытянутой ладонью левой руки, он оживленно разговаривал с какой-то женщиной. Тереза перевела взгляд на его собеседницу – худую, средних лет женщину, и снова на него, пытаясь понять: ощущение того, что он был знаком ей, было обоснованным или, оно, как отражение, было всего лишь иллюзией, и вдруг воспоминание, хрупкое как пузырек, всплыло в ее сознании и лопнуло на поверхности – этот мужчина был Хардж.
Тереза взглянула на Кэрол. Но даже если Кэрол и заметила Харджа – подумала она, – то вряд ли осознавала, что сейчас он отражался в зеркале позади нее. Чуть погодя Тереза обернулась, и, посмотрев через плечо, увидела профиль Харджа, сейчас больше походивший на тот образ, который запечатлелся в ее памяти с фотографии в доме: короткий вздернутый нос, массивные желваки, выбившийся завиток светлых волос. Кэрол непременно должна была увидеть его – он сидел всего лишь за три столика слева от нее.
Кэрол перевела взгляд от Ричарда на Терезу.
– Да, – улыбнувшись, сказала она, и, обратившись снова к Ричарду, продолжила разговор. Ее манера вести себя осталась прежней – подумала Тереза – ничуть не изменилась. Тереза снова посмотрела на собеседницу Харджа. Эта женщина была немолода и не особо привлекательна. Она вполне могла быть какой-нибудь родственницей Харджа.
Кэрол разминала пальцами длинную сигарету. Ричард молчал. Они собрались уходить. Тереза увидела, что Хардж заметил Кэрол: сначала его глаза почти захлопнулись, как будто он зажмурился, чтобы убедиться, что это была она, потом он сказал что-то женщине, с которой был, встал и подошел к ним.
– Кэрол, – сказал он.
– Здравствуй, Хардж. – Кэрол обратилась к Терезе и Ричарду. – Извините, я отойду на минуту.
Стоя у выхода рядом с Ричардом, Тереза наблюдала за Кэрол и Харджем. В том, как напористо склонилась вперед надменная суетливая фигура Харджа, высота которой едва доходила до верха шляпы Кэрол; в том, как спокойно кивала головой Кэрол в ответ на его слова, Тереза пыталась понять не то, о чем они сейчас говорили, а то, что они сказали друг другу пять лет, три года назад, в тот день, в который была сделана фотография с гребной лодкой. Кэрол когда-то любила Харджа – теперь трудно было увидеть это.
– Может, уже пойдем, Терри? – спросил ее Ричард.
Тереза смотрела, как, прощаясь, Кэрол кивнула женщине, которая сидела за столиком Харджа, и пошла к выходу. Хардж посмотрел ей вслед, взглянул сначала на Терезу, потом на Ричарда, и, не проявляя никаких признаков, что узнал Терезу, вернулся к своему столику.
– Простите, – произнесла Кэрол, присоединяясь к ним.
На улице Тереза отвела Ричарда в сторону и сказала:
– Я ухожу, Ричард. Кэрол хочет, чтобы мы встретились сегодня с одним ее приятелем.
– Ох, – он нахмурился. – У нас же билеты на концерт.
Тереза вспомнила.
– Алекса. Я забыла. Прости.
Ричард сказал угрюмо:
– Ладно, не важно.
Это и было неважно. Тереза вспомнила, что Алекс, друг Ричарда, аккомпанировал кому-то в концерте скрипки, и неделю назад он дал Ричарду билеты.
– Но ты ведь предпочитаешь быть с ней, а не со мной? – сказал Ричард.
Тереза видела, что Кэрол пыталась поймать такси, это значило, что на какое-то время она оставит их с Ричардом одних.
– Ты мог бы сказать мне о концерте утром, Ричард… напомнить, хотя бы.
– Это был ее муж? – нахмурившись, Ричард прищурил глаза. – Что это, Терри?
– Что – «что»? – спросила она. – Я не знаю ее мужа.
Ричард помолчал, потом его брови расправились. Словно признавая, что был неправ, он улыбнулся.
– Прости, у меня, просто, даже сомнений не было, что я проведу вечер с тобой, – он подошел к Кэрол. – Хорошего вечера, – произнес он.
Выглядело так, будто он собрался уходить, и Кэрол сказала:
– Вам в центр? Может, подвезти вас?
– Я пешком. Спасибо.
– Я думала, у вас встреча, – сказала она Терезе.
Тереза видела, что Ричард медлил, и подошла ближе к Кэрол, чтобы он не мог услышать их.
– Не такая уж важная. Лучше я побуду с тобой.
Возле них остановилось такси. Кэрол положила руку на ручку его двери.
– Ну, наша встреча тоже не такая уж важная, почему бы тебе сегодня не побыть с Ричардом?
Тереза оглянулась на Ричарда, и поняла, что он слышал все.
– Пока, Тереза, – сказала Кэрол.
– До свидания, – крикнул Ричард.
– До свидания, – произнесла Тереза, и осталась смотреть, как Кэрол захлопнула за собой дверь.
– Ну? – спросил Ричард.
Тереза повернулась к нему. Она не пойдет на концерт. И не сделает ничего непоправимого – это было понятно, – ничего более страшного, чем поспешное возвращение домой и работа над декорацией для Хакви, которую она хотела закончить до вторника. В ту самую секунду, когда Ричард направился к ней, она представила наперед с отчасти гнетущей, отчасти непокорной неизбежностью весь их совместный вечер.
– Все равно я не хочу идти на этот концерт, – сказала она.
К ее удивлению Ричард отступил назад и ответил рассерженно:
– Ну, так и не ходи! – и отвернулся от нее.
Своей разболтанной, перекошенной походкой, с которой его правое плечо опережало левое, и руки неслаженно болтались по сторонам, он шагал по 59-й улице на запад. Уже тогда, когда он шел отдельно от нее, она должна была догадаться, что он злился. В считанные секунды он скрылся из вида.
Мысль об отказе Кейтеринга в прошлый понедельник опять всплыла в голове Терезы. Она уставилась в темноту, в которой только что исчез Ричард. Сегодня она не чувствовала вины. Было что-то другое. Она завидовала ему: его вере в то, что в этой жизни для него всегда найдется место, дом, работа, кто-то. Она завидовала этой его установке. Она почти негодовала на него за это.

Глава 13
Ричард первый начал.
– Что в ней так сильно тебе нравится?
Это было в тот вечер, когда Тереза отказалась от свидания с ним из-за крохотной надежды на то, что может прийти Кэрол. Кэрол не пришла. Зато явился Ричард. И теперь в пять минут двенадцатого на Лексингтон-авеню в огромном кафетерии с розовыми стенами Тереза сама собиралась, было, начать эту тему, но Ричард опередил ее.
– Мне нравится проводить с нею время. Мне нравится с ней разговаривать. Я не равнодушна к людям, с которыми мне интересно поговорить.
Фраза из одного письма, которое она написала, но не отправила Кэрол, словно в ответ Ричарду, всплыла в ее голове: «Я будто стою в пустыне с распростертыми руками, и ты дождем проливаешься на меня».
– Да ты втрескалась в нее по уши, – оскорблено и назидательно объявил он.
Тереза глубоко вздохнула. «Может, не мудрить и просто ответить «да»? Или попытаться объяснить?» Только что бы он понял, даже если бы она нашла миллионы слов для объяснения?
– А она догадывается? Конечно, она догадывается, – Ричард нахмурился и затянулся сигаретой. – Тебе не кажется, что это просто глупо? Влюбилась, как школьница.
– Ты не понимаешь, – сказала Тереза.
Она чувствовала такую уверенность сейчас. «…Я уложу тебе волосы, подобно музыке, что затаилась в кронах всех деревьев одного леса…».
– Да что тут понимать? А она понимает. Она не должна потакать тебе. Не должна так играться тобой. Это нечестно по отношению к тебе.
– Нечестно по отношению ко мне?
– Чего она добивается, развлекаясь с тобой? Однажды ей надоест, и она выкинет тебя.
«Вы-кинет, – подумала Тереза. – Что значит «в» или «вы»? Как можно вы-кинуть чувство?» Тереза злилась, но не хотела спорить. Она промолчала.
– Да ты как в тумане!
– Я никогда еще не видела все так ясно.
Тереза взяла столовый нож и провела большим пальцем по гребню его рукоятки.
– Почему ты не отстанешь от меня?
Он нахмурился.
– Отстать?
– Да.
– Имеешь в виду, и с Европой тоже?
– Да, – сказала она.
– Послушай, Терри, – Ричард заерзал на стуле, наклонился вперед, подумал, потом взял очередную сигарету, с отвращением закурил ее и бросил спичку на пол, – Ты как будто в каком-то трансе! Это хуже…
– Только потому, что я не хочу спорить с тобой?
– …Хуже, чем влечение, потому что это совершенно нелепо. Как ты понять не можешь?!
Она, правда, ни слова не понимала.
– Да уже через неделю у тебя это пройдет... Надеюсь… О Господи! – он снова заерзал. – Да только… подумать только, практически ты чуть не распрощалась со мной из-за какой-то дурацкой влюбленности!
– Я этого не говорила. Это ты сказал, – она посмотрела в его напряженное лицо: на его плоских щеках начали проступать красные пятна. – Да с какой стати мне хотеть быть с тобой, когда ты только и делаешь, что ругаешься со мной по этому поводу?
Он выпрямился.
– Уже в среду… в следующую субботу, ты не будешь этого всего чувствовать. Вы и трех недель с ней не знакомы.
Она посмотрела на мармиты, вдоль которых, выбирая блюда, медленно двигались люди; они доходили до полукруглого прилавка, а потом рассеивались.
– Мы с тем же успехом можем расстаться, – сказала она. – Мы ведь такими и останемся, какие мы сейчас, вот в эту самую минуту.
– Тереза, ты… ты, как сумасшедший, который думает, что он нормальнее всех!
– Ой, давай прекратим!
Сжатая до белых костяшек рябая рука Ричарда, застыв, лежала на столе, похожая на фотоснимок кулака, безрезультатно долбившего по неспособному быть внятным смыслу.
– Я вот что тебе скажу. По-моему, твоя подруга прекрасно знает, что делает. Я считаю, она совершает преступление против тебя. Я бы сообщил о ней кому надо, но неувязочка в том, что ты не ребенок. Ты просто поступаешь, как дитё малое.
– Почему тебя это так задевает? – спросила она. – Да ты почти взбешен.
– Тебя ведь это вон как задевает – ты даже готова расстаться со мной! Что ты о ней знаешь?
– Ты сам-то что о ней знаешь?
– Она прикасалась к тебе?
– Господи! – сказала Тереза. Она столько раз повторяла это слово. Оно все обобщало: ее скованность – сейчас, здесь, до сих пор. – Ты не понимаешь.
Но он понимал, потому-то и был взбешен. Только догадывался ли он, что она чувствовала бы то же, даже если бы Кэрол никогда не прикоснулась к ней? Даже если бы Кэрол не заговорила с ней тогда в универмаге еще раз после того короткого диалога о чемодане для куклы. Да даже если бы Кэрол вообще никогда больше с ней не заговорила. Потому, что все произошло в тот самый момент, когда она увидела Кэрол, стоявшую посреди этажа и смотревшую на нее. И вдруг из-за осознания того, что так много всего произошло после той встречи, Тереза почувствовала себя невероятно везучей. Мужчине и женщине легко было бы найти друг друга, легко было бы ожидать взаимности, но для нее обрести Кэрол!
– А я понимаю тебя лучше, чем ты меня. На самом деле, ты и сам уже не хочешь встречаться со мной, потому что ты уже сказал себе, что я стала другим человеком. Если мы продолжим видеться друг с другом, ты только еще больше будешь становиться… таким.
– Терри, забудь на минуту, что я вообще сказал тебе, что хочу твоей любви, или что я тебя люблю. Я о тебе, как о человеке... То есть… ты мне нравишься. Я бы…
– Мне интересно иногда, с чего ты взял, что я тебе нравлюсь? Или, точнее, нравилась тебе? Ты ведь не знаешь меня совсем.
– Да ты сама себя не знаешь.
– Знаю. И тебя знаю. Когда-нибудь ты бросишь рисование, а заодно с ним и меня. Так же, как ты бросал все, за что когда-нибудь брался, по крайней мере, насколько я вижу: химчистку, автосвалку...
– Неправда, – угрюмо промолвил Ричард.
– А что во мне тебе нравится? То, что я тоже рисую, и мы можем говорить об этом? Да я точно так же не нужна тебе в качестве подруги, как рисование для тебя – всего лишь временное занятие.
Мгновение она колебалась, потом высказала остальное:
– Ты ведь достаточно разбираешься в искусстве, чтобы понимать, что никогда не станешь хорошим художником. Ты, как мальчишка: отлыниваешь, пока есть возможность, и при этом прекрасно знаешь, чего от тебя ждут, и знаешь, что рано или поздно ты все равно будешь делать это, ты будешь работать на отца.
Голубые глаза Ричарда стали ледяными. Линия губ выпрямилась и стала совсем короткой, тонкая верхняя губа слегка изогнулась.
– Но мы ведь не об этом сейчас?
– Ну, вот видишь. Вот опять твоя очередная попытка отсрочить, хотя ты понимаешь, что это бесполезно, и знаешь, что все равно сдашься.
– Я не сдамся.
– Ричард, бессмысленно…
– Ты передумаешь.
Она поняла: он как будто раз за разом напевал ей один и тот же мотив.
Неделю спустя Ричард стоял в ее комнате с тем же выражением молчаливой злости на лице, и говорил в том же тоне. Он позвонил в необычное время, в три дня, и настоял на том, чтобы прийти к ней. Она собирала сумку, намереваясь в выходной отвезти ее к Кэрол. Тереза подумала, что, если бы она не упаковывала вещи для поездки, наверняка, у Ричарда был бы совсем другой настрой. На прошлой неделе они виделись с ним три раза, и при каждой встрече он был необыкновенно внимателен, чрезвычайно мил с ней.
– Ты не можешь вот так просто выставить меня из своей жизни, – отводя в сторону свою долговязую руку, сказал Ричард. Но было что-то тоскливое в его интонации, как будто он уже ступил на ту дорогу, которая уводила от нее. – Что действительно ранит меня, так это то, что ты поступаешь так, будто я ни гроша не стою, будто я абсолютно бесполезен. Это несправедливо, Терри. Я не могу соперничать.
«Нет, – подумала она. – Конечно, не можешь».
– Я не хочу ссориться с тобой, – сказала она. – Это ты решил ругаться из-за Кэрол. Она не могла отнять у тебя то, чего у тебя и не было. Но раз ты не хочешь больше видеться со мной… – она замолчала, зная, что он хотел и, скорее всего, продолжит встречаться с ней.
– Ну и логика! – потирая глаз ладонью, пробормотал он.
Она уставилась на него, захваченная внезапно возникшей мыслью, которая – ее осенило вдруг, – на самом деле, была фактом. И почему эта мысль не пришла ей в голову раньше, несколько дней назад, когда они были в театре? По сотне жестов, слов и взглядов можно было бы догадаться об этом еще на прошлой неделе. Но особенно запомнился ей вечер в театре. Ричард удивил ее билетами на некий спектакль, который она «непременно хотела бы» посмотреть, тем, как он держал ее руку тогда, и голосом по телефону. Он не просто предложил ей встретиться где-нибудь, но спросил ее очень любезно, сможет ли она. Ей это не понравилось. Это было не проявлением чувств, а скорее намерением втереться в доверие, так сказать, проложить путь для неожиданных вопросов, которые он будто бы ненароком задавал ей в тот вечер, таких как «Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она тебе нравится? Ты хочешь спать с ней?» Тереза ответила ему: «Ты думаешь, я сказала бы тебе, если бы хотела?» – и стремительная вереница эмоций – унижения, обиды, отвращения к нему – лишила ее слов, и стало невыносимо для нее идти с ним рядом. Взглянув на него, она увидела, что он смотрел на нее с улыбкой, показавшейся ей тогда мягкой и бессодержательной, но которая в памяти теперь выглядела жестокой и нездоровой. И эта нездоровость, наверное, уже тогда не ускользнула бы от нее – думала она – если бы Ричард так упорно не старался убедить ее, что это она, Тереза, нездорова.
Тереза отвернулась и бросила зубную щетку с расческой в сумочку для ночных принадлежностей, и только потом вспомнила, что у Кэрол уже была зубная щетка для нее.
– Что тебе от нее надо, Тереза? Как далеко это зайдет?
– А что это тебя так интересует?
Он уставился на нее, и на мгновение за его злостью она снова увидела устойчиво обосновавшееся любопытство: он как будто смотрел на сцену через замочную скважину. Только она понимала, что он не был посторонним зрителем. Напротив, она ощущала, что никогда раньше он не был так привязан к ней, как сейчас, никогда не был так полон решимости не отпускать ее. Это напугало ее. Она представила себе, как эта решимость превратиться в ненависть и насилие.
Ричард вздохнул, и скрутил газету в руках.
– Ты мне не безразлична. Ты не можешь вот так просто сказать мне «найди себе другую». Я никогда не относился к тебе, как к другим, никогда не думал о тебе как об остальных.
Она не ответила.
– Проклятье! – Ричард швырнул газету на полку и отвернулся от Терезы.
Газета задела Мадонну, и, как будто опешив, та отпрянула от стены, упала и перекатилась через край. Бросившись к фигурке, Ричард поймал ее обеими руками. Невольно улыбнувшись, он взглянул на Терезу.
– Спасибо, – Тереза забрала статуэтку из его рук, подняла ее, чтобы поставить обратно на полку, а потом, резко опустив руки, с размаху швырнула ее об пол.
– Терри!
Мадонна разлетелась на несколько кусочков.
– Не бери в голову, – произнесла Тереза. Ее сердце билось, как будто она только что подралась и была в гневе.
– Но…
– К черту! – ногой отодвигая обломки в сторону, сказала она.
Мгновением позже, хлопнув дверью, Ричард ушел.
«Из-за чего это было? – спрашивала себя Тереза, – из-за Андронича или из-за Ричарда?» Около часа назад позвонил секретарь мистера Андронича и сообщил, что мистер Андронич решил нанять вместо нее помощника из Филадельфии. Так что, когда она вернется из  путешествия с Кэрол, этой работы у нее тоже не будет. Тереза посмотрела на разбитую Мадонну. Дерево было красивым внутри. Оно разломилось точно вдоль волокон.
В тот вечер Кэрол подробно расспросила ее об этом разговоре с Ричардом. Терезу задевало, что Кэрол так заботило, расстроился он или нет.
– Ты не привыкла задумываться о чувствах других, – откровенно заключила Кэрол.
Они были на кухне, готовили ужин сами, потому что в этот вечер Кэрол отпустила гувернантку.
– А действительно, почему ты думаешь, что он тебя не любит? – спросила она.
– Может, мне просто не понятно, что это за любовь у него такая? Но, мне кажется, что это не любовь.
Позже посреди ужина, прерывая их беседу о путешествии, ни с того ни с сего Кэрол заметила:
– Вообще не надо было говорить Ричарду.
Только сегодня Тереза рассказала Кэрол о разговоре с Ричардом в кафетерии.
– Почему не надо было? Нужно было солгать ему?
Кэрол не ела. Она отодвинула стул и встала.
– Ты слишком молода, ты еще не знаешь себя. И не знаешь, о чем говоришь. Да, в этом случае, солгать.
Тереза положила вилку. Она смотрела, как Кэрол взяла сигарету и закурила.
– Мне нужно было попрощаться с ним – я попрощалась. Рас-прощалась. Я больше не буду с ним встречаться.
Кэрол открыла дверцу внизу книжного шкафа, вынула бутылку, налила то, что было в ней, в пустой стакан и захлопнула панель.
– Почему ты сделала это сейчас? Почему не месяцем раньше или не два месяца спустя? И зачем ты сказала обо мне?
– Знаю... Наверное, это только подстегнуло его любопытство.
– Наверняка.
– Но если я больше не буду встречаться с ним... – Тереза не смогла продолжить, сказать о том, что он не станет преследовать ее, шпионить за ней. Ей не хотелось говорить такие вещи Кэрол. И еще она вспомнила глаза Ричарда. – Я думаю, он отступился. Он сказал, что не может соперничать.
Кэрол ударила ладонью по своему лбу.
– Не может соперничать, – повторила она. Она подошла к столу и налила в виски воды из стакана. – Это уж точно. Заканчивай есть. Не знаю, может, я излишне драматизирую?
Но Тереза не двинулась с места. Она что-то сделала неправильно. И в лучшем случае, – не в первый раз думала Тереза, – даже всегда поступая правильно, она не сделала бы Кэрол такой же счастливой, какой Кэрол делала ее. Она и раньше замечала, что Кэрол была счастлива лишь время от времени, в какие-то моменты, – такие мгновения Тереза ловила и берегла. Одно из таких было в тот вечер, когда они убирали новогодние украшения: Кэрол снимала ангелов с веревки и укладывала их между страницами книг. «Я сохраню их, – сказала она. – Если двадцать два ангела будут оберегать меня, я не проиграю».
Тереза взглянула на Кэрол. Кэрол тоже смотрела на нее, но через ту вуаль озабоченности, которую Тереза так часто замечала у нее, и которая на целый мир отделяла их друг от друга.
– Строки, – произнесла Кэрол. – «Я не могу соперничать». Люди говорят о классике. Это классические строки. Сотни других людей скажут те же слова. Есть своя реплика для матери, для дочери, для мужа, для любовника. «Лучше бы я видел, как ты погибаешь у моих ног». Одна и та же пьеса, разыгрываемая разными актерами. Что, считается, делает пьесу классикой, Тереза?
– Классикой... – голос Терезы прозвучал натянуто и глухо. – Классика – это что-то про обычную человеческую ситуацию.
***
Тереза проснулась в освещенной солнцем комнате. Некоторое время она лежала, и, рассматривая колебавшиеся на бледно-зеленом потолке солнечные зайчики, прислушивалась к каждому живому звуку в доме. Она взглянула на свою блузку, свисавшую с края комода. «Почему я так неряшлива? Кэрол это не понравится». Время от времени из-за гаража нерешительно лаяла собака. Вчера вечером был один приятный момент – звонок от Ринди. В половине десятого девочка вернулась с чьего-то дня рождения. Можно ли ей будет тоже устроить вечеринку на ее день рождения в апреле? Кэрол ответила «конечно». Она изменилась после звонка. Она говорила о Европе и о лете в Рапалло.
Тереза встала и подошла к окну, раскрыла его, и, ежась от холода, облокотилась на подоконник. Нигде больше не было таких  утр, какие она видела из этого окна. Трава в клумбе возле подъезда сверкала от солнечного света так, словно была усыпана золотистыми иголками. Лучи искрились на влажных краях листьев, и небо выглядело как свежая голубая твердь. Тереза посмотрела сначала на то место на дороге, где однажды утром она видела стоявшую в своей машине Эбби, потом перевела взгляд на торчавший из-за живой изгороди белый забор, который огораживал лужайку. Зима окрасила траву в бурый цвет, но даже не смотря на это, земля выглядела свежей и полной жизни. Вокруг школы в Монклере тоже росли деревья и живые изгороди. Но зелень, преграждаемая то красной кирпичной стеной, то каким-нибудь из принадлежавших школе серых каменных зданий: или изолятором, или дровяником, или мастерской, – каждую весну казалась уже увядшей и растрепанной, как будто ее, так же, как некоторые школьные принадлежности, такие, как учебники и форма, не раз передавали от одного поколения детей другому.
Тереза надела клетчатые брюки, которые захватила с собой из дома, и свежевыстиранную рубашку, которая осталась здесь с прошлого раза. Было двадцать минут девятого. Кэрол обычно вставала в половину. Ей нравилось, когда ее будили с чашкой кофе, однако Тереза заметила, что Флоренс не приносила завтрак в ее комнату.
Когда Тереза спустилась на кухню, гувернантка уже была там и варила кофе.
– Доброе утро, – поприветствовала Тереза. – Вы не будете против, если я приготовлю завтрак?
Прошлые два раза, придя на кухню, когда Тереза уже была там, Флоренс не возражала тому, чтобы она готовила завтрак.
– Готовьте, мисс, – ответила Флоренс – Я только поджарю себе яичницу. Вам нравится самой готовить завтрак для миссис Эйрд? – спросила она утвердительно.
Тереза достала из холодильника два яйца.
– Да, – ответила она.
Одно яйцо Тереза положила в уже закипавшую воду. Ее ответ прозвучал довольно прямолинейно, но что еще тут можно было сказать?
Собрав на подносе все для завтрака, Тереза обернулась и увидела, что Флоренс опустила в воду второе яйцо. Тереза пальцами вынула его.
– Она будет только одно, – сообщила она. – Второе – для моего омлета.
– Разве? Обычно она ест два.
– Ну, теперь нет, – ответила Тереза.
– Может, вам следует засечь время на варку яйца, мисс? – сопровождая свои слова милой вышколенной улыбкой, сказала Флоренс. – Вот там, на плите, таймер для варки яиц.
Тереза замотала головой.
– Будет лучше, если я сварю по ощущению.
Она еще ни разу не ошиблась, готовя яйца для Кэрол. Кэрол больше нравилось, когда они были сварены так, а не по таймеру.
Тереза взглянула на гувернантку: Флоренс сосредоточилась на двух поджаривавшихся в сковородке яйцах. Кофе почти отфильтровался. Тереза, молча, налила его в чашку и понесла поднос наверх к Кэрол.
После завтрака она помогала Кэрол переносить белые металлические стулья и кресло-качалку с лужайки в хозяйственную часть дома. Кэрол говорила, что с Флоренс было бы легче, но сначала она отправила гувернантку за покупками, и только потом ей вздумалось занести мебель в дом. Держать этот гарнитур всю зиму снаружи было идеей Харджа – сообщила Кэрол – а ей самой казалось, что на лужайке он смотрелся уныло. Наконец, остался только один, стоявший у круглого фонтана, аккуратный стульчик из белого металла с выпуклым сиденьем на четырех кружевных ножках. Тереза посмотрела на него. Для кого он мог предназначаться? – удивилась она.
– Побольше бы пьес ставили на улице, – сказала она.
– О чем ты думаешь, когда начинаешь делать декорации? – спросила Кэрол. – От чего ты отталкиваешься?
– От общего настроения пьесы, наверное. Что ты имеешь в виду?
– Ты исходишь из пьесы такой, какая она есть, или из того, что тебе захотелось увидеть в ней?
Одно из замечаний мистера Донохью со смутной досадой всплыло в голове Терезы. У Кэрол сегодня было настроение рассуждать.
– Мне кажется, ты смотришь на меня как на дилетанта, – сказала Тереза.
– Мне кажется, что ты довольно субъективна. Это не профессионально, правда?
– Не всегда, – но Тереза догадывалась, что имела в виду Кэрол.
– Мне кажется, ты исходишь из своих личных эмоций. Это не профессионально, правда? Чтобы выразить личные эмоции объективно, нужно многое понимать. А в том, что ты показала мне, я вижу, что ты излишне субъективна.
Тереза сжала кулаки в карманах брюк. Она надеялась, что Кэрол безоговорочно понравятся ее работы. И ее бесконечно ранило, что Кэрол не приглянулся хотя бы один из тех немногих макетов, которые Тереза показала ей. Кэрол ничего не понимала в дизайне с технической точки зрения, но при этом ей удалось одной фразой свести всю декорацию на нет.
– Надеюсь, твое знакомство с западом пойдет тебе на пользу. Когда, ты сказала, ты должна вернуться к работе? В середине февраля?
– Уже нет… Я только вчера узнала.
– Что ты имеешь в виду? Она отменяется? Работа в Филадельфии.
– Они позвонили мне. Им нужен кто-нибудь из Филадельфии.
– Ох, милая. Мне очень жаль.
– Такой бизнес, – сказала Тереза. Кэрол положила руку на ее затылок, и, будто лаская собаку, большим пальцем погладила ее за ухом.
– Ты не хотела говорить мне?
– Я собиралась.
– Когда?
– Во время поездки.
– Ты очень расстроилась?
– Нет, – уверенно ответила Тереза
Они подогрели остатки кофе, поставили чашку на оставшийся стульчик и пили из нее вместе.
– Давай прокатимся, пообедаем где-нибудь? – предложила Кэрол. – Поехали в клуб. Потом мне нужно будет купить кое-что в Ньюарке. Как насчет пиджака? Хочешь твидовый пиджак?
Прикрывая ладонью нывшее от холода ухо, Тереза сидела на краю фонтана.
– Мне не особо нужен пиджак.
– А мне было бы особо приятно видеть тебя в нем.
Тереза была наверху, переодевалась, когда внизу зазвонил телефон. Она услышала, как Флоренс ответила: «О, доброе утро, мистер Эйрд. Да, я сию минуту позову ее». Тереза пересекла комнату и закрыла дверь. В беспокойстве она начала прибирать комнату: повесила одежду в шкаф, разгладила уже заправленную кровать. Потом в ее комнату постучалась Кэрол и просунула в дверь голову.
– Хардж придет с минуты на минуту. Надеюсь, ненадолго.
Терезе не хотела видеть его.
– Может, мне прогуляться?
Кэрол улыбнулась.
– Не надо. Оставайся здесь и почитай, если хочешь.
Тереза взяла купленный ею вчера оксфордский сборник стихов и попыталась читать его, но слова разбегались и теряли смысл. У нее возникло неуютное чувство, будто она пряталась. Поэтому она подошла к двери и открыла ее.
Кэрол как раз выходила из своей комнаты, и на мгновение, Тереза увидела то же выражение замешательства на ее лице, которое запомнила с первого момента, когда вошла в этот дом. Кэрол велела:
– Спускайся.
Только они оказались в гостиной, подъехала машина Харджа. Кэрол пошла к двери, и Тереза услышала, как они поздоровались друг с другом: Кэрол – учтиво, а Хардж – оживленно. Кэрол вернулась с длиной коробкой цветов в руках.
– Хардж, это мисс Беливет. Ты уже встречался с ней, – сказала она.
Хардж сначала прищурил, потом раскрыл глаза.
– А, да. Здравствуйте.
– Здравствуйте.
Вошла Флоренс, и Кэрол передала ей коробку.
– Поставьте их, пожалуйста, куда-нибудь, – велела она.
– Ах, вот где эта трубка. Я так и думал, – Дотянувшись до каминной доски, Хардж из-за плюща вытащил трубку.
– Дома все хорошо? – присаживаясь на край софы, спросила Кэрол.
– Да. Все замечательно.
Его натянутая улыбка не обнажала зубов, а энергичные повороты головой излучали добродушие и удовлетворение. Он самодовольно наблюдал, как Флоренс внесла цветы в вазе – красные розы – и поставила их на журнальный столик перед софой.
Хотела бы она подарить Кэрол цветы, было столько поводов преподнести их ей, – подумала Тереза и вспомнила о букете, который однажды, заглянув к ней в театр, принес Дени. Тереза посмотрела на Харджа – тот отвел взгляд. Его вздернутая бровь поднялась еще выше; его глаза бегали, как будто выискивали малейшие изменения в комнате. Тереза подумала, что, весь этот налет доброго радушия, мог быть всего лишь притворством. Но раз уж Хардж до сих пор беспокоился о том, чтобы угодить Кэрол, значит, его все еще волновало ее отношение к нему.
– Можно, я возьму одну для Ринди? – попросил Хардж.
– Конечно, – Кэрол встала, и собиралась отломить розу, но Хардж, шагнув вперед, поднес лезвие маленького ножа к стеблю, и цветок выпал.
– Цветы очень красивые. Спасибо, Хардж.
Хардж поднес бутон к носу. Обращаясь к Кэрол и к Терезе одновременно, он произнес:
– Красивый день. Ты собираешься проехаться?
– Да, мы собирались, – ответила Кэрол. – Кстати, я думаю уехать из города в какой-нибудь день на следующей неделе. Может, во вторник.
Хардж подумал.
– Хорошо. Я ей передам.
– Я и сама скажу ей по телефону. Я имела в виду, чтобы ты сказал своим.
Хардж неохотно кивнул, потом посмотрел на Терезу.
– Да. Я вас помню. Конечно. Вы были здесь около трех недель назад. Перед Рождеством.
– Да. В воскресенье, – Тереза встала. Ей захотелось оставить их одних. – Я пойду наверх, – обратилась она к Кэрол. – До свидания, мистер Эйрд.
Хардж слегка поклонился.
– До свидания.
Поднимаясь по лестнице, она услышала, как он заявил:
– Ну так, возвращения счастливых моментов /49/… Я бы хотел пожелать… Не возражаешь?
«День рождения Кэрол», – подумала Тереза. Конечно, Кэрол не стала бы говорить ей об этом.
Она закрыла дверь и оглядела комнату, понимая, что выискивала признаки, которые могли бы выдать, что она провела здесь ночь. Их не было. Она встала напротив зеркала и внимательно посмотрела на свое отражение. Она не выглядела такой бледной, как три недели назад, когда Хардж видел ее в первый раз; она не чувствовала себя сникшей, напуганной, какой он застал ее тогда. Из верхнего ящика она вынула свою сумочку и достала из нее помаду. Потом услышала стук в дверь, и задвинула ящик.
– Войдите.
– Извините. Мне нужно кое-что забрать, – Хардж торопливо пересек комнату и вошел в ванную. Он улыбался, когда возвращался назад с бритвой в руках.
– Вы были в ресторане с Кэрол в прошлое воскресенье?
– Да, – ответила Тереза.
– Кэрол сказала, что вы декоратор.
– Да.
Его взгляд перешел с ее лица на ее руки, опустился вниз до самого пола и снова поднялся вверх.
– Наверняка, вы заметили, что Кэрол много ездит, – заявил он. – Вы молоды и подвижны. Заставляйте ее гулять иногда.
Затем он стремительно вышел за дверь, оставляя после себя слабый аромат мыла для бритья. Тереза бросила помаду на кровать и вытерла ладони о бока юбки. С чего это Харджу было важно намекнуть ей о том, что он воспринимал само собой разумеющимся, что она проводила много времени с Кэрол?
– Тереза, – неожиданно позвала Кэрол. – Спускайся!
Кэрол сидела на софе, курила. Хардж ушел. Она, улыбаясь, смотрела на Терезу. Потом вошла Флоренс, и Кэрол сказала:
– Флоренс, вы можете убрать их отсюда. Поставьте их в столовой.
– Да, мэм.
Кэрол подмигнула Терезе. Тереза знала, что никто не пользовался столовой. Кэрол предпочитала есть в другом месте.
– Почему ты не сказала мне, что сегодня твой день рождения? – спросила Тереза.
– Ох! – Кэрол засмеялась. – Это не так. Сегодня годовщина нашей свадьбы. Надевай пальто и поехали.
Когда они отъезжали от дома, Кэрол сказала:
– Если я и не выношу чего, так это вранья.
– Что он сказал?
– Ничего особенного, – Кэрол улыбалась.
– Но ты сказала, что он врал.
– Par excellence /50/.
– То есть, все это праздничное настроение он только изображал?
– Только отчасти поэтому.
– Он говорил что-нибудь про меня?
– Он сказал, что ты милая девочка. Это новость? – Кэрол свернула на узкую дорогу, которая вела в деревню, – он сообщил, что развод займет почти на полтора месяца больше, чем мы предполагали. Из-за бумажной волокиты. Вот это новости. Он еще надеется, что, походу, я передумаю. Вот это вранье. Наверное, ему нравится себя дурачить.
Неужели жизнь, человеческие отношения всегда были такими? – спрашивала себя Тереза. – Никакой твердой почвы под ногами. Как зыбкий гравий, расползающийся так шумно,  что весь мир мог услышать, и каждый раз невольно прислушиваешься к громкой, тяжелой поступи врага.
– Кэрол, знаешь, я не взяла тот чек, – вдруг сказала Тереза. – Я сунула его под скатерть на столике у кровати.
– Почему ты вспомнила об этом?
– Я не знаю. Хочешь, я разорву его? Я чуть не порвала его тогда ночью.
– Если ты настаиваешь, – сказала Кэрол.

Глава 14
Тереза посмотрела вниз на большую картонную коробку.
– Я не хочу ее брать, – руки Терезы были заняты вещами. – Я могу отдать еду отсюда миссис Осборн, а остальное оставить здесь.
– Бери, – выходя за дверь, велела Кэрол. Она выносила остальные вещи, книги и куртки, которые в последнюю минуту Тереза решила взять с собой.
Тереза вернулась за коробкой. Это была посылка, которую час назад принес курьер. В ней лежали завернутые в бумагу сэндвичи, бутылка ежевичного вина, торт и еще одна коробка, в которой было обещанное белое платье от миссис Семко. Тереза поняла, что Ричард не принимал участия в собирании посылки, иначе в ней лежала бы книга или записка.
На диване валялось платье, которое Тереза передумала брать. Уголок коврика был отогнут, но Терезе не терпелось уйти. Она захлопнула дверь и торопливо понесла коробку вниз: мимо квартиры Келли, которые были на работе, мимо двери миссис Осборн. Час назад она уже попрощалась с ней, когда платила ренту за месяц вперед.
Сев в машину, Тереза уже закрывала за собой дверь, когда хозяйка позвала ее с крыльца.
– К телефону! – крикнула она, и Тереза, нехотя вышла, полагая, что звонил Ричард.
Это был Фил Маклрой. Он хотел узнать о вчерашнем собеседовании с Хакви. Вчера вечером за ужином Тереза рассказала об этой встрече Денни. Хакви не обещал работу, но просил быть на связи, и Тереза поняла, что он был настроен серьезно. В театре, где он руководил дизайном «Зимнего городка», он позволил ей пройти к нему за кулисы. Он выбрал три ее макета и внимательно их рассмотрел. Один из них он отклонил, потому что макет был скучноват, указал на непрактичные стороны второго; третий, в виде коридора, который Тереза начала в тот день, когда вернулась с первого визита домой к Кэрол, Хакви понравился больше остальных. Хакви был первым человеком, который отнесся внимательно к самому необычному ее макету. Она тут же позвонила Кэрол и рассказала об этом. Тереза передала Филу разговор с Хакви, но не упомянула, что не будет работать у Андронича. Она знала, почему: потому что не хотела, чтобы Ричард узнал об этом. Она попросила Фила сообщить ей, для какой постановки Хакви соберется делать следующие декорации, потому что Терезе он сказал, что пока не выбрал между двумя пьесами. У Терезы было больше шансов, что ее возьмут в помощники, если он выберет английскую, о которой говорил вчера.
– Я пока не знаю адрес и не могу сообщить его тебе, – сказала Тереза. – Знаю только, что мы будем в Чикаго.
Фил ответил, что он мог бы отправить ей туда письмо до востребования.
– Ричард? – спросила Кэрол, когда Тереза вернулась.
– Нет. Фил Маклрой.
– Ты не виделась с Ричардом?
– Нет. Несколько дней. Он прислал мне телеграмму сегодня утром.
Тереза колебалась, потом достала эту телеграмму из кармана и прочитала:
«Я не изменился ты тоже Пиши мне Люблю тебя Ричард».
– Мне кажется, тебе следует позвонить ему, – сказала Кэрол. – Позвонишь ему из моего дома.
Они собирались провести ночь у Кэрол и завтра рано утром уехать.
– Надень, пожалуйста, то платье вечером, – попросила Кэрол.
– Я попробую. Оно похоже на свадебное.
Тереза надела его к ужину. Платье доходило почти до щиколоток, его талия сзади была стянута тонкими белыми украшенными вышивкой лентами, пришитыми спереди. Тереза спустилась вниз, чтобы показать платье Кэрол. Кэрол была в гостиной, писала письмо.
– Вот, – улыбаясь, произнесла Тереза.
Кэрол долго смотрела на нее, потом подошла и внимательно изучила вышивку на поясе.
– Это же музейный экспонат! Ты выглядишь восхитительно! Не снимай его сегодня вечером, пожалуйста.
– Оно слишком искусное, – Терезе не хотелось его носить, потому что оно напоминало о Ричарде.
– Что это, черт возьми, за стиль? Русский?
Тереза хихикнула. Ей нравилось, как Кэрол ругалась: она делала это ненавязчиво, и когда никто больше не мог ее услышать.
– Да? – переспросила Кэрол.
Тереза поднималась по лестнице.
– Что «да»?
– Откуда эта манера – не отвечать людям? – возмущенно сказала Кэрол. Ее голос стал резким от негодования.
В ее глазах вспыхнул такой же гневный блеск, какой Тереза видела в тот раз, когда отказалась играть на пианино. Но то, что сейчас разозлило Кэрол, казалось таким пустяковым.
– Прости, Кэрол. Я просто не расслышала.
– Иди, – сказала Кэрол, отворачиваясь. – Давай, иди наверх и сними это платье.
«Это все из-за Харджа», – подумала Тереза. Мгновение она колебалась, потом пошла наверх. Она развязала пояс и рукава, посмотрела на свое отражение в зеркале и завязала все обратно. Если Кэрол хочет, чтобы она носила это платье, она не снимет его.
Флоренс уже отправилась в трехнедельный отпуск, и они сами приготовили себе ужин. Они открыли три специально заготовленные банки, которые, по словам Кэрол, она сама запасла, и к ужину взбили в шейкере стингер /51/. Тереза надеялась, что плохое настроение Кэрол уже прошло, но когда она принялась наливать себе второй стакан стингера, Кэрол резко заметила:
– Не думаю, что тебе следует пить еще один.
И Тереза с улыбкой отложила. Плохое настроение Кэрол осталось. И ничто из того, что они сказали и сделали, не смогло его изменить. Тереза винила сковывающее ее платье в том, что не могла найти правильные слова. После ужина они взяли с собой на веранду кофе и пропитанные в бренди каштаны, но, сидя в сумерках, они почти не разговаривали, и Тереза чувствовала себя сонно и немного подавленно.
На следующее утро у заднего входа Тереза нашла бумажный пакет. Внутри него лежала игрушечная обезьянка с выцветшей шерстью. Тереза показала ее Кэрол.
– Боже мой, – мягко произнесла Кэрол и улыбнулась. – Джекопо.
Кэрол взяла игрушку и погладила ее указательным пальцем по грязноватой белой щеке.
– Мы с Эбби обычно подвешивали его сзади в салоне, – сказала она.
– Это Эбби его принесла? Вчера ночью?
– Скорее всего, – с обезьянкой и чемоданом Кэрол направилась к машине.
Тереза вспомнила, как вчера вечером, сидя в кресле-качалке, она очнулась от полудремы и оказалась в абсолютной тишине. Рядом, тоже в темноте, уставившись в пространство перед собой, сидела Кэрол. Должно быть, Кэрол слышала машину Эбби.
Тереза помогла уложить в багажник чемоданы и пледы для колен.
– Почему она не зашла? – спросила она.
– Ох, такова Эбби, – ответила Кэрол, улыбаясь с той мимолетной застенчивостью, которая всегда удивляла Терезу. – Почему ты не звонишь Ричарду?
Тереза вздохнула.
– Все равно бессмысленно сейчас. В это время он уже уходит из дома.
Занятия в училище начинались в девять, а сейчас было уже без двадцати.
– Тогда позвони его семье. Тебе не хочется поблагодарить их за посылку, которую они тебе передали?
– Я собиралась написать им письмо.
– Позвони им сейчас, и тебе не придется писать письмо. Позвонить, все же, гораздо лучше.
К телефону подошла миссис Семко. Тереза расхвалила ее платье и вышивку и поблагодарила за еду и вино.
– Ричард вот только что ушел, – сказала миссис Семко. – Ему будет ужасно одиноко. Он уже места себе не находит. – И разразилась своим энергичным, пронзительным смехом, который заполнил кухню, на которой – насколько представляла себе Тереза – миссис Семко сейчас находилась, смехом, звеневшим на весь дом, даже в пустой комнате Ричарда наверху.
– У вас с Ричардом все хорошо? – спросила миссис Семко с едва уловимым сомнением, хотя чувствовалось, что она продолжала улыбаться. Тереза ответила утвердительно и пообещала писать. Ей стало легче, оттого, что она позвонила.
Кэрол спросила, закрыла ли Тереза окно наверху. Тереза не смогла вспомнить и поднялась проверить. Она не закрыла его и не заправила постель, но ей не терпелось ехать. Флоренс вернется в понедельник, чтобы запереть дом, и тогда приведет все в порядок.
Когда Тереза спустилась, Кэрол говорила по телефону. Она с улыбкой посмотрела на Терезу и повернула трубку в ее сторону. С первого же звука стало понятно, что говорила Ринди.
– Это у… ммм… мистера Байрона. Это ферма. Мам, ты была там когда-нибудь?
– Где это, милая? – спросила Кэрол.
– У мистера Байрона. У него есть лошади. Но не такие, какие тебе нравятся.
– Да? И что в них не так?
– Ну, они тяжеловесы.
В пронзительном и довольно категоричном голосе девочки Тереза хотела, но не смогла услышать хоть что-нибудь, что напомнило бы ей голос ее матери.
– Алло, – произнесла Ринди. – Мама?
– Я здесь.
– Мне пора прощаться. Папа готов идти, – и она кашлянула.
– У тебя кашель? – спросила Кэрол.
– Нет.
– Тогда не кашляй в трубку.
– Я хочу, чтобы ты взяла меня с собой.
– Ну, я не могу – ты же учишься. Но мы поедем летом.
– Ты будешь звонить мне?
– По дороге? Конечно, буду. Каждый день, – Кэрол повернула трубку к своему уху и села, но с минуту или больше, пока разговаривала, продолжала смотреть на Терезу.
– У нее такой серьезный голос, – заметила Тереза.
– Она рассказала мне о том, какой важный у нее вчера был день: Хардж разрешил ей прогулять занятия.
Тереза вспомнила, что Кэрол виделась с дочерью позавчера. Очевидно, это была приятная встреча, по крайней мере, насколько Тереза могла понять из того, что Кэрол рассказала ей по телефону. Но Кэрол не вдавалась в подробности, и Тереза не стала ни о чем расспрашивать.
Перед тем как отправиться, Кэрол решила позвонить Эбби. Тереза вернулась на кухню, потому что в машине было холодно.
– Я не знаю ни одного места в Иллинойсе, – говорила Кэрол. – Почему Иллинойс?.. Понятно – Рокфорд /52/… Я запомню. Я буду представлять рокфор /53/… Конечно, я позабочусь о нем. Дурочка, я была бы рада, если бы ты зашла.… Да, ты ошибаешься, сильно ошибаешься.
На кухонном столе стояла чашка, из которой Кэрол не допила свой кофе. Тереза взяла чашку и сделала глоток, прикасаясь губами к тому самому месту, где остался след от помады.
–...Ни слова, – растягивая фразу, произнесла Кэрол. – Насколько мне известно, никто, даже Флоренс... Да, так и сделай, дорогая. Всего хорошего.
Спустя пять минут по шоссе, обозначенному на маршрутной карте красной линией, они отправились из города, в котором жила Кэрол. Им предстояло ехать по этой дороге вплоть до Чикаго. Небо было затянуто облаками. Тереза смотрела на местность, уже ставшую для нее обыденной: слева, на отшибе росли деревья, их огибала дорога на Нью-Йорк; вдалеке виднелся высокий флагшток с эмблемой клуба, членом которого была Кэрол.
Тереза позволила ветру прорываться через окно. Воздух был прохладным, и ей приятно было чувствовать на лодыжках тепло от печки. Часы на приборной доске показывали без четверти десять. Тереза подумала о тех, кто сейчас работал в «Франкенберге», кто был вынужден находиться там сегодня, завтра и послезавтра утром.  Стрелки на циферблате контролировали каждое их движение. А для нее и для Кэрол они ничего не значили. Можно было спать, или бодрствовать, ехать, или остановиться, – поступать так, как заблагорассудится. Тереза подумала о миссис Робичек, которая, начав свой очередной, пятый, год работы в универмаге, сейчас снова продавала свитера на третьем этаже.
– Почему ты молчишь? – спросила Кэрол. – Что-нибудь не так?
– Ничего, – Терезе не хотелось говорить, хотя как будто тысяча слов смешалась в ее горле, и, может быть, только расстояние в тысячу миль могло упорядочить их. Или это сама свобода мешала ей дышать?
Где-то в Пенсильвании они проехали по местности, которая, будто из прорехи в небе, была залита солнцем, но уже к полудню начал накрапывать дождь. Кэрол ворчала, но звук дождя был приятным, хаотично барабанил по стеклу и крыше.
– Знаешь, что я забыла? – сказала Кэрол. – Плащ. Я должна купить его где-нибудь.
И тут Тереза вспомнила, что оставила сборник, который читала. А в нем торчал между страницами один листок письма к Кэрол. Черт! Должно быть, эта книга лежала отдельно от других, поэтому она забыла ее там, на столе возле кровати. Только бы Флоренс не решилась заглянуть внутрь. Тереза не смогла вспомнить, было ли в письме имя Кэрол. И чек. Она забыла его разорвать.
– Кэрол, тот чек у тебя?
– Который я тебе дала? Ты сказала, что собираешься его порвать.
– Я не порвала. Он остался под скатертью.
– Ладно. Ничего страшного, – сказала Кэрол.
Они остановились, чтобы заправить машину, и Тереза пошла купить в гастрономе возле заправки стаут /54/ , потому что его иногда пила Кэрол, но там продавали только лагер. И, так как Кэрол не нравились лагеры, Тереза взяла только одну банку.
Немного погодя они свернули на небольшую дорогу в стороне от шоссе, остановились и открыли коробку с сэндвичами, приготовленными матерью Ричарда. Внутри лежали еще маринованные огурцы, сыр моццарелла и пара сваренных вкрутую яиц. Тереза забыла спросить открывалку, поэтому не смогла открыть пиво, но в термосе был кофе. Она поставила банку на пол за передним сиденьем.
– Икра. Как же это мило с их стороны, – заглядывая внутрь сэндвича, сказала Кэрол. – Тебе нравится икра?
– Нет. Но мне бы хотелось, чтобы нравилась.
– Почему?
Тереза наблюдала, как Кэрол, сначала убрав верхний ломтик хлеба, откусила маленький кусочек сэндвича с той стороны, где было больше всего икры.
– Потому, что уж если людям нравится икра, она нравится им так сильно, – объяснила Тереза.
Кэрол улыбнулась, и еще раз с наслаждением откусила.
– Это приобретенное пристрастие. Приобретенные пристрастия всегда приятнее, и от них трудно избавиться.
Тереза подлила кофе в чашку, из которой они пили по очереди. У нее было приобретенное пристрастие к черному кофе.
– Как я нервничала в первый раз, когда держала эту чашку! Помнишь, ты привезла мне кофе тогда?
– Помню.
– Почему ты добавила в него сливки?
– Я подумала, что тебе понравится. Почему ты нервничала?
Тереза взглянула на Кэрол.
– Я была в таком восторге от тебя, – берясь за чашку, сказала она. Потом снова взглянула на Кэрол и увидела ее скованное, будто шоком, лицо. Тереза и раньше не раз замечала это выражение, когда говорила Кэрол что-нибудь о том, что она к ней чувствовала, или когда делала экстравагантный комплимент. Нельзя было понять, нравилось это Кэрол или нет. Тереза смотрела, как Кэрол завернула в вощеную бумагу оставшийся сэндвич.
Был еще торт, но Кэрол не захотела есть его. Это был шоколадный торт с корицей, из тех, какие Тереза часто ела в доме Ричарда. С доскональной аккуратностью, которая раздражала бы ее в ком угодно, только не в Кэрол, они убрали все назад в чемоданчик, в котором лежали блоки сигарет и бутылка виски.
– Ты сказала, что Вашингтон – твой родной штат? – спросила она у Кэрол.
– Я родилась там. Там живет мой отец. Я написала ему, что, может быть, навещу его, если мы туда доедем.
– Он похож на тебя?
– Похожа ли я на него? Да. Больше, чем на мать.
– Странно думать о тебе с семьей, – сказала Тереза.
– Почему?
– Потому что я думаю о тебе, как о тебе. Sui generis /55/.
Кэрол улыбнулась, она приподнимала подбородок, когда вела машину.
– Ладно. Продолжай.
– Братья и сестры…, – продолжила Тереза.
– Одна сестра. Полагаю, о ней ты тоже хочешь знать все. Ее зовут Элейн, у нее трое детей и живет она в Вирджинии. Она старше меня, и я не знаю, понравилась бы она тебе, или нет. Она показалась бы тебе скучной.
Да. Тереза могла представить ее себе: тень Кэрол – с такими же, как у нее, но размытыми и не так ярко выраженными чертами.
Ближе к вечеру они остановились у придорожного ресторана, в витрине которого была видна миниатюрная датская деревня. Тереза оперлась на перила возле окна и начала рассматривать ее. На одном конце макета была речушка, которая вытекала из крана, вливалась в овальный поток и вращала ветряную мельницу. Возле домов на клочках живой травы стояли маленькие фигурки в датских одеждах. Тереза вспомнила электрический поезд в отделе игрушек «Франкенберга» и ту ярость, с которой он мчался по овальной дороге, приблизительно такого же размера, как этот поток.
– Я не рассказывала тебе об одном поезде в «Франкенберге», – сказала Тереза. – Может, ты заметила его, когда…
– Электрическом поезде? – перебила ее Кэрол.
Тереза улыбнулась, но что-то как будто сжало ей сердце. Слишком тяжело было выразить это, и разговор прекратился.
Кэрол заказала им обеим суп. Они одеревенели от холода в машине.
– Я сомневаюсь, понравится ли тебе эта поездка, – сказала Кэрол. – Ты предпочитаешь вещи, которые отражаются в стекле, правда? У тебя на все своя особенная концепция. Так же, как для этой мельницы. Она ведь практически заменяет тебе настоящую, что в Голландии. Даже не знаю, понравится ли тебе видеть реальные горы и реальных людей?
Тереза почувствовала себя раздавленной, как будто ее уличили во лжи. Она понимала, что Кэрол подразумевала так же, что у Терезы была свое особое видение ее, Кэрол, и не была согласна на концепцию. Реальные люди? Тереза вспомнила о миссис Робичек и о своем побеге от ее отвратительности.
– Как вообще ты можешь создать что-нибудь, если весь твой опыт из вторых рук? – мягким, ровным, и в тоже время, беспощадным тоном спросила Кэрол.
От этих слов Тереза почувствовала, будто ничего стоящего не сделала, сама была ничем, была все равно, что облаком дыма. Кэрол жила обычной жизнью: вышла замуж, родила ребенка.
Из-за прилавка к ним вышел, прихрамывая, пожилой человек. Он остановился возле их столика и сложил руки.
– Были когда-нибудь в Голландии? – спросил он довольно.
Кэрол ответила:
– Нет, я не была. А вы, насколько я понимаю, были. Это вы сделали деревню в витрине?
Он кивнул.
– Пять лет ушло.
Тереза взглянула на костлявые пальцы мужчины, на худые руки с перламутровыми извитыми под тонкой кожей венами. Она лучше, чем Кэрол, знала, сколько труда было вложено в эту деревеньку, но не могла выдавить из себя ни слова.
Мужчина предложил Кэрол:
– Попробуйте отличные колбаски и ветчину в соседнем магазине, – если вы предпочитаете настоящие, которые делают в Пенсильвании. Мы выращиваем своих свиней; их забивают и заготавливают прямо здесь.
Они вошли в побеленное помещение магазина возле ресторана. Внутри аппетитный аромат копченой ветчины смешивался с запахом древесного дыма и специй.
– Давай возьмем что-нибудь такое, чтобы не готовить, – заглядывая в холодильную витрину, сказала Кэрол. – Дайте, пожалуйста, вот этой, – обратилась она к молодому человеку в шапке-ушанке.
Тереза вспомнила, как миссис Робичек покупала в гастрономе тонко нарезанную салями и ливерную колбасу. Объявление на стене сообщало о том, что магазин осуществлял повсеместную доставку, и Тереза подумала, что могла бы послать миссис Робичек одну из больших обернутых в ткань колбас. Она представила удовольствие на  лице миссис Робичек, как та дрожащими руками откроет посылку и обнаружит там эту колбасу. Только следовало ли, в конце концов, – думала Тереза – делать жест, который, очевидно, был продиктован жалостью, или чувством вины, или еще какой-нибудь извращенностью в ней самой. Тереза погрузилась в задумчивость, пытаясь выбраться из этой бездны, в которой не было ни ориентиров, ни берегов, и в которой – она знала, – она только и могла, что сомневаться в собственных порывах.
– Тереза…
Тереза обернулась – красота Кэрол поразила ее, как явление крылатой Ники Самофракийской. А Кэрол спросила, что думает Тереза по поводу того, чтобы им купить весь кусок ветчины?
Молодой продавец протянул через прилавок свертки и принял от Кэрол двадцатидолларовую банкноту. А Тереза вспомнила, как, в свое время, миссис Робичек робко положила на прилавок свой единственный доллар с четвертью.
– Еще что-нибудь? – спросила Кэрол.
– Я подумала, может, послать колбасы одному человеку. Женщине, которая работает в универмаге. Она бедная и однажды пригласила меня поужинать с ней.
Кэрол забрала сдачу.
– Какой женщине?
– Не буду я ей ничего посылать, – Терезе захотелось уйти.
Сквозь сигаретный дым Кэрол серьезно посмотрела на нее.
– Пошли ей.
– Я не хочу. Пойдем, Кэрол.
...Опять этот кошмар, и она снова не могла избавиться от него...
– Пошли ей, – сказала Кэрол. – Закрой дверь и купи ей что-нибудь.
Тереза закрыла дверь, выбрала одну из шестидолларовых колбас, и приложила открытку, на которой написала:
«Это из Пенсильвании. Надеюсь, хватит на несколько воскресных завтраков.
С любовью, от Терезы Беливет».
Позже, в машине, Кэрол расспрашивала Терезу о миссис Робичек, и Тереза отвечала, как обычно, коротко, нехотя и с абсолютной откровенностью, о которой потом всегда жалела. Мир, в котором жила миссис Робичек, так отличался от того, к которому принадлежала Кэрол, что миссис Робичек была все равно, что другим видом животного мира, каким-то ужасным зверем, обитавшим на другой планете. Кэрол не комментировала, только вела машину и все задавала вопросы. Она ничего не сказала по поводу этого и после того, как вопросы закончились, но, даже когда тема разговора сменилась, серьезное, задумчивое выражение на ее лице, которое было, когда она расспрашивала Терезу, осталось. Тереза зажала в ладонях большие пальцы рук: почему она позволила миссис Робичек преследовать ее? А теперь она еще и на Кэрол ее распространила и никогда не сможет вернуть обратно.
– Пожалуйста, больше не напоминай мне о ней, хорошо, Кэрол? Обещай мне.

Глава 15
Босая, охая от холода, Кэрол семенила в душевую кабину, которая стояла в углу комнаты. Ногти на ее ногах были накрашены красным лаком, а ее голубая пижама была велика ей.
– Сама виновата: не надо было так высоко поднимать окно /56/, – сказала Тереза.
Кэрол задернула занавеску, и Тереза услышала, как хлынула вода.
– Ах, божественно теплая! – произнесла Кэрол. – Лучше, чем вчера.
Это был роскошный туристический домик: с толстым ковром, со стенами, обшитыми деревянными панелями. Здесь было все: от запечатанных в целлофан тряпок для обуви до телевизора.
Сидя в халате на своей кровати, Тереза рассматривала карту дорог и замеряла расстояние пядями. Пядь с половиной теоретически означала день езды, хотя, возможно, они не успеют одолеть столько.
– Мы можем проехать весь Огайо сегодня, – объявила она.
– Огайо. Примечателен реками, грабителями и особенными железными дорогами /57/. Слева от нас – знаменитый расходящийся мост Чилликоти /58/. Где двадцать восемь гуронов /59/ зарезали сотню… солдафонов.
Тереза засмеялась.
– И когда-то там расположили лагерь Льюис и Кларк /60/, – добавила Кэрол. – Я надену брюки сегодня. Посмотри, пожалуйста, они в чемодане? Если нет, мне придется идти к машине. Не те, которые светлые, а темно-синие, габардиновые.
Тереза подошла к стоявшему на полу возле кровати большому чемодану. В нем были свитера, нижнее белье и обувь, но брюк там не было. Она заметила никелированную трубку, высовывавшуюся из свернутого свитера. Тереза взяла свитер. Он был тяжелым. Она развернула его, и испугалась так, что чуть не выронила его из рук: в нем лежал пистолет с белой рукояткой.
– Нет? – спросила Кэрол.
– Нет, – Тереза завернула оружие и положила назад в том же виде, в каком нашла.
– Дорогая, я забыла мое полотенце. Наверное, оно на кресле.
Ошеломленная, Тереза взяла полотенце и понесла его, и, когда она передавала его в протянутую из-за занавески руку, ее взгляд от лица Кэрол упал на ее обнаженную грудь и ниже. Отворачиваясь, она заметила моментальное изумление во взгляде Кэрол. Зажмурив глаза, Тереза медленно направилась к кровати, неся перед закрытыми веками образ обнаженного тела Кэрол.
Тереза тоже приняла душ и когда вышла, Кэрол, уже одевшись, стояла у зеркала.
– Что случилось? – спросила Кэрол.
– Ничего.
Продолжая расчесывать чуть потемневшие от влаги волосы, Кэрол повернулась в сторону Терезы: в яркие от свежей помады губы была вставлена сигарета.
– Знаешь, сколько раз в день мне приходится спрашивать тебя об этом? – спросила она. – Тебе не кажется, что это немного неделикатно.
Во время завтрака Тереза спросила:
– Зачем ты взяла пистолет, Кэрол?
– Ах, вон, что тебя беспокоит. Это пистолет Харджа. Еще одна вещь, которую он забыл, – непринужденно ответила Кэрол. – Я подумала, лучше взять его, чем оставить.
– Он заряжен?
– Да, заряжен. Хардж получил разрешение, потому что однажды к нам в дом вломился грабитель.
– Ты умеешь им пользоваться?
Кэрол улыбнулась.
– Я – не Энни Оукли /61/. И я знаю, когда им пользоваться. Тебя ведь это беспокоит? Я не собираюсь стрелять из него.
Тереза больше не возвращалась к этой теме, но нервничала каждый раз, когда думала о пистолете. Она вспомнила о нем на следующий вечер, когда коридорный с грохотом поставил чемодан на тротуар. Тереза испугалась, что оружие могло выстрелить от такого толчка.
Они сделали несколько снимков в штате Огайо и, так как готовые фотографии они могли получить только на следующее утро, они провели вечер и всю ночь в городке под названием Дефайенс. Они бродили по улицам, заглядывали в витрины магазинов, гуляли по спокойным жилым кварталам, мимо домов, в вестибюлях которых горели огни, и которые казались уютными и безопасными, как гнезда. Тереза боялась, что Кэрол надоест бесцельная прогулка, но именно Кэрол предложила пройтись еще квартал и подняться на холм, чтобы посмотреть, что на другой его стороне. Кэрол говорила о себе и о Хардже. Тереза пыталась найти одно слово, которым можно было бы назвать то, что разобщило Кэрол с мужем: скука, обида, равнодушие, – но почти сразу отвергла все, что пришли в голову. Кэрол рассказала об одном случае, когда Хардж взял Ринди на рыбалку и несколько дней не давал о себе знать. Так он отомстил за то, что Кэрол отказалась провести отпуск вместе с ним в летнем доме его семьи в Массачусетсе. Это было обоюдно. И не тогда началось.
Две фотографии: первую с Ринди в джодпурах /62/ на дерби /63/ в начале забега, и вторую – Терезы с сигаретой во рту и с развеваемыми ветром назад волосами, – Кэрол положила в свой бумажник. Один нелестный снимок, на котором Кэрол стояла, кутаясь в пальто, она решила послать Эбби, потому что кадр был неудачным.
К вечеру они добрались до Чикаго. Плетясь за большим грузовиком одной мясной компании, они въехали в серый, беспорядочно разбросанный город. Тереза прильнула к ветровому стеклу. Она ничего не помнила об этом месте из поездки сюда со своим отцом. Кэрол, казалось, знала Чикаго так же хорошо, как Манхэттен. Она показала Терезе знаменитую Чикаго-Луп /64/. Они остановились там посмотреть на поезда и на суетливый бег тех, кто возвращался домой в полшестого вечера. Эта беготня не шла ни в какое сравнение со столпотворением в Нью-Йорке в это же время суток.
На главпочтамте Тереза получила открытку от Денни, от Фила ничего не было, и письмо от Ричарда. Тереза пробежала глазами страницы письма и поняла, что оно сентиментально начиналось и сентиментально заканчивалось. Она так и думала: Ричард получит от Фила адрес до востребования и постарается написать ей проникновенное письмо. Перед тем, как вернуться, Тереза спрятала письмо в карман.
– Есть что-нибудь? – спросила Кэрол.
– Только открытка. От Денни. Он сдал экзамены.
Они поехали в «Дрейк». Пол в фойе был окрашен в черно-белую клетку, посередине стоял фонтан, – отель показался Терезе шикарным. Придя в номер, Кэрол сняла пальто и рухнула на одну из односпальных кроватей.
– У меня есть парочка знакомых здесь, – сонно сказал она. – Может, повидаемся с кем-нибудь?
Но уснула до того, как они решили.
Тереза посмотрела в окно: на освещенное вдоль берега озеро, на незнакомую хаотичную линию задворок на сумеречном небе. Все выглядело размытым и монотонным, как на картинах Писсарро /65/. Кэрол не оценила бы сравнение, – подумала Тереза. Она облокотилась на подоконник и, вглядываясь в город, наблюдала, как из-за деревьев мелькали точками-тире отдаленные огни фар. Она была счастлива.
– Может, закажешь коктейль? – прозвучал за ее спиной голос Кэрол.
– Какой ты хочешь?
– Какой хочешь ты?
– «Мартини» /66/.
Кэрол присвистнула.
– Двойной «Гибсон» /67/, – вмешалась она, когда Тереза делала заказ по телефону. – И тарелку канапе. С тем же эффектом можно было заказать четыре «Мартини».
Пока Кэрол мылась в душе, Тереза прочитала письмо Ричарда. Оно было пропитано сантиментами. «Ты не такая, как другие девушки», – писал он. Он ждал, и будет ждать дальше, потому что был абсолютно убежден, что они могли быть счастливы вместе. Он хотел, чтобы она писала ему каждый день, хотя бы по открытке. Он рассказал, что однажды вечером перечитал те три письма, которые она послала ему прошлым летом, когда он был в Кингстоне штата Нью-Йорк. Такая сентиментальность совсем не вязалась с Ричардом, и сначала Терезы заподозрила, что он притворялся. Может, для того, чтобы в будущем припомнить ей. Следующей ее реакцией было отвращение. Тереза пришла к прежнему решению, что не отвечать ему, не писать больше – стало бы кратчайшим путем покончить со всем этим.
Принесли коктейли, и, вместо того, чтобы расписаться за них, Тереза отдала деньги. У нее не получилось бы оплатить счет по-другому, кроме как тайком от Кэрол.
– Надень сегодня свой черный костюм, пожалуйста, – попросила Тереза, когда вошла Кэрол.
Кэрол бросила на нее взгляд.
– Это лезть за ним на самое дно чемодана? – подходя к чемодану, сказала Кэрол. – Доставать его? Чистить? Полчаса отпаривать все его складки?
– Мы будем полчаса пить вот это.
– Сила твоего убеждения неотразима.
Кэрол отнесла костюм в ванную комнату и пустила там горячую воду.
Это был тот самый костюм, который Кэрол надела в день их второй встречи.
– А ты заметила, что это первая моя выпивка с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка? – спросила Кэрол. – Конечно, не заметила. А знаешь, почему? Я счастлива.
– Ты – прекрасна, – сказала Тереза.
Ответив насмешливой улыбкой, которая так нравилась Терезе, Кэрол направилась к туалетному столику. Она набросила на шею шелковый желтый шарф, свободно завязала его и начала расчесывать волосы. Свет лампы очерчивал ее фигуру, будто на фотографии, и у Терезы возникло ощущение, что эту картину она где-то видела раньше. Неожиданно она вспомнила: женщина в окне расчесывала свои длинные волосы, – Тереза вновь увидела каждый кирпич на стене, даже текстуру моросящего дождя в то утро.
– Как насчет того, чтобы подушиться? – подходя к Терезе с флаконом, спросила Кэрол. Пальцами она коснулась лба Терезы там, где начиналась линия волос, – куда она однажды поцеловала ее.
– Ты напомнила мне одну женщину, которую я видела как-то раз, – сказала Тереза. – Где-то за Лексингтон. Вернее не ты, а игра света. Эта женщина тоже расчесывала волосы.
Тереза замолчала, а Кэрол ждала продолжения. Она всегда ждала, а Тереза никогда не могла точно выразить то, что хотела сказать.
– Однажды утром… рано, когда я шла на работу... и, помню, начался дождь... – Тереза пыталась найти слова, – Я увидела ее в окне...
Она, не в силах была заставить себя  рассказать дальше. О том, как стояла там, три или четыре минуты, и желала всей душой так сильно, что это лишило ее энергии, знать эту женщину; хотела, чтобы ее, Терезу, впустили, если она подойдет к этому дому и постучит в дверь. Быть там, вместо того, чтобы идти на работу в «Пеликан Пресс».
– Моя сиротка, – сказала Кэрол.
Тереза улыбнулась. Не было ничего горького, ничего оскорбительного в этих словах, когда их произносила Кэрол.
– Как выглядит твоя мать?
– У нее были темные волосы, – коротко ответила Тереза. – Она была совсем не похожа на меня. – Тереза всегда ловила себя на мысли, что говорила о своей матери в прошедшем времени, хотя та жила сейчас где-то в Коннектикуте.
– Ты, действительно, думаешь, что она не захочет больше встретиться с тобой? – Кэрол стояла у зеркала.
– Думаю, нет.
– А семья отца? Ты, вроде, говорила, что у него есть брат.
– Я не видела его. Он был кем-то вроде геолога, работал на нефтяную компанию. Я не знаю, где он.
Говорить о дяде, с которым она ни разу не встречалась, было проще.
– Как теперь зовут твою мать?
– Эстер… Миссис Николас-Стралли.
Имя так же мало значило для нее, как любое чужое, которое можно было увидеть в телефонной книге. Тереза вдруг пожалела, что произнесла его. Она взглянула на Кэрол: Кэрол может однажды… Шок утраты, необратимости охватил ее. Она так мало, в конце концов, знала о Кэрол.
Кэрол смотрела на нее.
– Я никогда не упомяну его, – сказала она. – Больше никогда не упомяну его снова. Если от этой второй рюмки ты захмелеешь, лучше не пей ее. Я не хочу, чтобы ты была пьяной сегодня вечером.
Окна ресторана, в котором они ужинали, тоже выходили на озеро. У них было настоящее пиршество и шампанское с бренди /68/ напоследок. Первый раз в своей жизни Тереза была немного пьяна, на самом деле, гораздо больше, чем хотела казаться. Ее впечатление о Лейк-Шор-драйв навсегда останется как о широком проспекте, усеянном особняками, напоминавшими Белый Дом в Вашингтоне. В памяти сохранится голос Кэрол, рассказавший о домах в тех местах, в которых ей доводилось бывать, и теребящее осознание того, что когда-то все это составляло мир Кэрол (так же, как Рапалло, Париж или другие незнакомые Терезе места), который когда-то окружал все, что она делала.
В ту ночь, прежде чем выключить свет, Кэрол сидела на краю своей кровати и курила. Лежа на своей постели, Тереза сквозь полудрему наблюдала за ней, пытаясь разгадать беспокойное и задумчивое выражение глаз Кэрол, которая сначала сосредоточенно посмотрела на что-то в комнате, потом перевела взгляд. Хотела бы Тереза понять, были ли мысли Кэрол о ней, или они были о Хардже, а, может, о Ринди. Кэрол попросила разбудить ее завтра в семь, чтобы успеть позвонить дочери до того, как та уйдет в школу. Тереза вспомнила телефонный разговор Кэрол с Ринди в Дефайенсе. Дочь повздорила с какой-то сверстницей, и Кэрол понадобилось пятнадцать минут, чтобы разрешить конфликт и убедить Ринди сделать первый шаг навстречу и извиниться. Выпитое шампанское до сих пор вибрировало в крови, и Терезу мучительно тянуло к Кэрол. Если попросить – думала она – может, Кэрол разрешила бы ей лечь с собой на одной кровати? Терезе хотелось большего: поцеловать Кэрол, ощутить ее тело рядом. Тереза вспомнила о двух девушках, которых видела в баре «Палермо». «Они, несомненно, делали это, и даже больше». Или Кэрол с отвращением оттолкнет ее, едва Тереза попробует обнять ее? И не испарится ли в то же мгновение та нежность, которую Кэрол чувствовала к ней? Образ категоричного отказа совсем лишил Терезу смелости, – вся решимость скромно сжалась в один маленький вопрос: может, просто попросить разрешения у Кэрол спать с ней на одной кровати?
– Кэрол, ты не будешь против...
– Завтра мы заедем на скотный двор, – одновременно сказала Кэрол, и Тереза прыснула со смеху.
 – Что тут, черт возьми, такого смешного? – вынимая сигарету, спросила Кэрол и тоже улыбнулась.
– Вот это. Это ужасно смешно, – ответила Тереза, не в силах остановиться, рассмеивая свое желание и напряжение этой ночи.
– Ты хихикаешь из-за шампанского, – выключая свет, сказала Кэрол.
Поздно вечером на следующий день они покинули Чикаго и направились в Рокфорд. Кэрол сказала, что туда могло прийти письмо от Эбби. Хотя, скорее всего, не придет, – Эбби не любила писать. Тереза пошла в обувную мастерскую починить мокасины, и когда вернулась, Кэрол сидела в машине и читала письмо.
– По какой дороге мы едем? – лицо Кэрол выражало радость.
– По Двадцатому, на запад.
Кэрол включила радио и жала на кнопки до тех пор, пока не нашла музыку.
– Какой город подойдет для ночлега по пути в Миннеаполис?
– Дабек, – посмотрев в карту, сказала Тереза. – Ватерлоо выглядит довольно большим, но до него около двухсот миль /69/.
– Мы можем попробовать.
Они поехали по 20-му шоссе через Фрипорт и Галену, городок, отмеченный на карте звездочкой как дом Улисса Симпсона Гранта /70/.
– Что пишет Эбби?
– Ничего особенного. Просто очень приятное письмо.
Ни в машине, ни потом в кафе, в которое они пришли, чтобы выпить кофе, Кэрол почти ничего не рассказала Терезе о письме.
Кэрол прошла к медленно сменявшему пластинки джук-боксу /71/, и встала возле него.
– Ты бы хотела, чтобы Эбби поехала? – спросила Тереза.
– Нет, – ответила Кэрол.
– Ты так изменилась с тех пор, как получила от нее письмо.
Стоя у противоположного края стола, Кэрол взглянула на нее.
– Дорогая, это просто обычное письмо. Ты можешь прочесть его, если хочешь.
Кэрол полезла в сумочку, но письмо не достала.
Когда они ехали в машине вечером, Тереза время от времени проваливалась в сон и просыпалась оттого, что свет уличных фонарей скользил по ее лицу. Обе руки Кэрол устало лежали на руле. Она остановила машину на красный свет.
– Здесь мы сегодня и заночуем, – сказала она.
Сонливость не отпускала Терезу, когда они шли по вестибюлю отеля. Поднимаясь на лифте, она остро ощущала присутствие Кэрол, как будто видела сон, который был о Кэрол, и единственной фигурой в нем была Кэрол. В комнате Тереза подняла с пола на кресло свой чемодан, открыла защелки, но, оставив его, встала возле письменного стола и уставилась на Кэрол. Те неясные чувства, которые до сих пор как будто только ожидали своего часа, теперь со всей своей очевидностью нахлынули на нее, пока она смотрела, как Кэрол открыла чемодан, достала, как всегда делала, кожаный набор с туалетными принадлежностями, и бросила его на кровать. Тереза перевела взгляд с рук Кэрол на локон ее волос, спадавший на шарф, завязанный вокруг ее головы, на царапину на носке ее ботинка, поставленную несколько дней назад.
– Что ты там стоишь? – спросила Кэрол. – Иди в кровать, соня.
– Кэрол, я люблю тебя.
Кэрол выпрямилась. Тереза смотрела на нее напряженными сонными глазами. Кэрол закончила вынимать свою пижаму из чемодана и опустила его крышку. Она подошла к Терезе и положила руки ей на плечи. Сильно, как будто выпытывая из Терезы обещание, или, добиваясь подтверждения, что только что сказанное было реальным, она сжала плечи Терезы. Потом она поцеловала ее в губы так, как будто они уже не раз целовались раньше.
– А ты знаешь, что я люблю тебя? – произнесла она.
Взяв свою пижаму, Кэрол пошла в ванную комнату, остановилась там, посмотрела в раковину.
– Я ухожу, – сказала она. – Но очень скоро вернусь.
Тереза осталась у стола и  ждала, пока Кэрол не было, пока неопределенно шло время, а, может, совсем остановилось, пока не открылась дверь и Кэрол не вошла снова. Кэрол поставила на стол бумажный пакет, и Тереза догадалась, что она собралась выпить молока, как они обычно делали по вечерам.
– Можно лечь с тобой? – спросила Тереза.
– Ты видишь кровать?
Это была двуспальная кровать. Они сидели на ней в пижамах, пили молоко и делили апельсин, свою часть которого Кэрол не доела, потому что засыпала. Потом Тереза поставила коробку с молоком на пол и посмотрела на Кэрол. Лежа на животе, как обычно, и вынув руку перед собой,  Кэрол уже спала. Тереза выключила свет. Кэрол просунула свою руку под ее шею, и их тела соприкоснулись по всей длине, подходя идеально, как будто что-то заранее подогнало их. Счастье, как зеленая лоза, проросло в Терезе, и, распуская бутоны, протянуло свои тонкие усики во всем ее теле. Будто в сумраке или сквозь воду Тереза видела мерцающий бледный цветок. «Зачем люди говорят о рае?» – удивлялась она.
– Спи, – сказала Кэрол.
Тереза надеялась, что не уснет. Но когда почувствовала, как Кэрол рукой провела по ее плечу, поняла, что спала. Светало. Кэрол сжала свои пальцы в волосах Терезы, и поцеловала ее в губы. Как будто продолжая тот момент минувшей ночи, когда Кэрол просунула руку под ее шею, наслаждение с новой силой вспыхнуло в Терезе. «Я люблю тебя», – еще раз хотела сказать она, но слова растворились в возбуждении и безумном блаженстве, которое волнами расходилось от губ Кэрол по шее, плечам, и, наконец, хлынуло по всему телу Терезы. Тереза крепко обняла Кэрол и ощущала только ее и больше ничего: руки Кэрол, скользившие по ее бокам, волосы Кэрол, касавшиеся ее обнаженной груди; и все тело Кэрол, казалось, тоже растворялось в расходившихся кругах, набегавших все дальше и дальше, за пределы мыслимого. Тысячи переживаний, мгновений, слов, первое «дорогая», вторая их встреча в универмаге, тысячи воспоминаний о лице Кэрол, ее голосе, о моментах гнева и радости, словно хвост кометы, пронеслись в ее голове, и оставили бледно-голубую протяженность, растягивавшееся пространство, из которого она вырвалась вдруг, точно длинная стрела. Эта стрела, казалось, легко пересекла немыслимо широкую пропасть, сделала дугу, еще одну, и еще, и не собиралась останавливаться. Потом Тереза почувствовала, что все еще прижимается к Кэрол, что дрожит неистово, и поняла, что стрелой была она сама. Она увидела близко к своим глазам сначала бледные волосы Кэрол, а потом и ее голову. И не нужно было спрашивать, правильно ли это – да и кто бы ей сказал, – потому что ничто не могло быть более верным и настоящим. Тереза еще крепче прижала к себе Кэрол, и почувствовала ее губы на своих улыбавшихся губах.
Тереза лежала, не двигаясь, и смотрела на Кэрол: в ее лицо всего в нескольких сантиметрах от своего, в ее серые глаза, такие спокойные, какими они еще не были, как будто они вобрали в себя ту глубину, из которой только что появилась Тереза. И казалось странным, что это все еще было лицо Кэрол: с веснушками, с ее такими родными теперь изогнутыми плавной дугой светлыми бровями, и губами, такими же, как ее глаза, спокойными сейчас, но какими они были много, много раз раньше.
– Мой ангел, – сказала Кэрол. – Flung out of space.
Тереза взглянула наверх, в углы комнаты, которые теперь выглядели гораздо более ярко очерченными, на комод с выпиравшим фасадом и щитообразными ручками ящиков, на не обрамленное в раму зеркало со скошенной кромкой, на свисавшие отвесно вниз зеленые узорчатые занавески и на две серые высунувшиеся чуть выше подоконника верхушки зданий. Она запомнит навсегда каждую деталь этой комнаты.
– Какой это город? – спросила она.
Кэрол рассмеялась.
– Это? Ватерлоо, – и достала сигарету. – Разве он не ужасен?
Улыбаясь, Тереза оперлась на локоть. Кэрол сунула сигарету ей в губы.
– В каждом штате есть свой Ватерлоо /72/, – сказала Тереза.

Глава 16
Пока Кэрол одевалась, Тереза отправилась купить газет. Она вошла в лифт и развернулась в самом его центре. Она чувствовала себя немного необычно, как будто все вокруг сместилось и расстояния стали другими. Пропорции немного изменились. Она прошла через вестибюль.
– «Курьер» и «Трибуну», – спросила она у продавца. Но даже ее слова звучали странно, как и названия газет, которые она покупала.
– Восемь центов, – ответил он.
Тереза посмотрела на деньги, которые он сдал ей, и увидела, что все та же разница выходила между восемью центами и четвертью.
Она прошлась по вестибюлю, заглянула через стекло в цирюльню, где брили двух мужчин. Чернокожий мужчина натирал обувь. Мимо Терезы прошагал, куря сигару, высокий мужчина в широкополой шляпе и в ковбойских ботинках. Она навсегда запомнит этот вестибюль тоже: людей в нем, старомодную деревянную панель в основании стола регистрации и сидящего возле черной с кремовым цветом колонны одетого в темное пальто мужчину, который взглянул на Терезу поверх своей газеты, уселся поглубже в кресло и продолжил читать.
Когда Тереза открыла дверь в комнату, образ Кэрол пронзил ее, как копье. Не отпуская ручку двери, она замерла.
Застыв с расческой над головой, Кэрол смотрела на нее из ванной комнаты. Ее взгляд прошелся с лица Терезы до ее ног.
– Не делай так на людях, – произнесла она.
Тереза бросила газеты на кровать и подошла к ней. Кэрол сжала ее в своих объятьях, и они стояли, держа друг друга, будто были неразлучны. Тереза дрожала, на ее глазах выступили слезы. Так трудно было найти слова, находясь в объятиях Кэрол, еще ближе, чем в поцелуе.
– Почему ты так долго ждала? – спросила Тереза.
– Потому что… Я думала, второму разу не быть. Думала, что не захочу больше. Я ошибалась.
Эбби, – догадалась Тереза, и как будто тончайший дротик горечи упал между ними. Кэрол отпустила ее.
– Не только это… Быть рядом с тобой, так напоминавшей меня, очень хорошо понимать, что с тобой происходит, и знать заранее, что будет легко... Прости. Я не должна была так поступать с тобой.
Стиснув зубы, Тереза смотрела, как Кэрол постепенно удалялась, как расстояние между ними увеличивалось, и вспомнила, как Кэрол первый раз тогда в универмаге так же медленно уходила, – Тереза подумала тогда, что навсегда. Кэрол когда-то любила Эбби, а потом корила себя за это. Как однажды станет упрекать себя за любовь к ней? – спрашивала себя Тереза. Она догадалась теперь, откуда в декабре и январе было столько досады и нерешительности, назиданий, чередовавшихся с поблажками. И понимала так же, что, что бы ни говорила Кэрол, больше не будет препон и не будет сомнений. И Эбби не будет, с этого дня, что бы ни происходило между Кэрол и Эбби раньше.
– Да? – спросила Кэрол.
– С тех пор, как я узнала тебя, я так счастлива, – сказала Тереза.
– Не думаю, что ты можешь знать это.
– Я знаю это с сегодняшнего утра.
Кэрол промолчала. Только щелчок дверного замка ответил Терезе. Кэрол заперла дверь, и они остались наедине. Тереза пошла к Кэрол, прямо в ее руки.
– Я люблю тебя, – сказала она, лишь бы снова слышать эти слова. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Но Кэрол весь день, казалось, намеренно не уделяла ей внимания. Было больше надменности в наклоне ее сигареты и в ее словах, когда она раздраженно, совсем не шутя, ругалась, выезжая задним ходом с парковки.
– Черт разрази эту дыру прямо на месте, если я суну еще хоть грош в этот паркомат, – ворчала она. Но когда Тереза поймала на себе ее взгляд, глаза Кэрол смеялись. Кэрол дразнила ее: склонилась к ее плечу, когда они стояли перед сигаретным автоматом, коснулась ее ноги под столом. Это заставило Терезу подскочить и напрячься одновременно. Тереза подумала о людях, которые держались за руки в кино. А почему нельзя им? Но, когда во время того, как они выбирали конфеты в лавке, она попробовала взять Кэрол под руку, Кэрол пробурчала ей: «Нет!».
Из магазина сладостей в Миннеаполисе Тереза послала коробку конфет миссис Робичек, и еще одну – Келли. Матери Ричарда она отправила непомерно большую двухъярусную коробку с деревянными ящичками, чтобы миссис Семко могла потом положить в нее свои вышивальные принадлежности.
– Вы занимались этим с Эбби? – в тот же вечер внезапно спросила Тереза, когда они сидели в машине.
Во взгляде Кэрол отразилось понимание, и она закрыла глаза.
– Что за вопрос? – ответила она. – Конечно.
Конечно, – Тереза знала это.
– А теперь…?
– Тереза…
Тереза упрямо продолжала:
– С нею было так же, как со мной?
Кэрол улыбнулась:
– Нет, дорогая.
– Тебе кажется, что спать с женщинами приятнее?
Кэрол задумчиво улыбнулась.
– Не обязательно. Это как посмотреть. Кого ты знаешь, кроме Ричарда?
– Никого.
– Тебе не кажется, что следовало бы попробовать еще с кем-нибудь?
На какое-то время Тереза лишилась слов, но, стараясь казаться невозмутимой, барабанила пальцами по книге на коленях.
– Я имела в виду, когда-нибудь, дорогая. У тебя еще вся жизнь впереди.
Тереза ничего не сказала. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь оставит Кэрол. Еще больше ее тревожил другой пугавший ее вопрос, который возник в ее голове с самого начала и с болезненной настойчивостью долбил ее, требуя ответа: захочет ли Кэрол когда-нибудь бросить ее?
– Я имею в виду, с кем ты спишь, во многом зависит от привычки, – продолжала Кэрол. – А ты слишком молода, чтобы принимать выходящие за рамки решения. Или уже наработать такую привычку.
– Ты – всего лишь привычка? – улыбнувшись, спросила Тереза, и услышала негодование в своем голосе. – То есть все это только привычка?
– Тереза!.. Именно сейчас и столько меланхолии.
– Это не меланхолия, – запротестовала Тереза, но снова почувствовала тонкий лед неопределенности под ногами. Или это было потому, что она всегда хотела больше, чем у нее было, независимо от того, сколько у нее было? Она сказала порывисто:
– Эбби тоже любит тебя?
Кэрол вздрогнула и увеличила скорость.
– Эбби любила меня практически всю свою жизнь… даже при тебе.
Тереза уставилась на нее.
– Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. То, что произошло, – в прошлом. Вот уже несколько месяцев, – произнесла Кэрол так тихо, что Тереза едва расслышала.
– Месяцев?
– Да.
– Расскажи.
– Не время, да и не место.
– Всегда – не время, – сказала Тереза. – Разве не ты говорила: идеально подходящего времени не бывает?
– Это я так сказала? О чем?
Но ни одна из них не произнесла ни слова, потому что шквал ветра осыпал дождем, точно миллионом пуль, капот и окна, и ничего невозможно было расслышать. Грома не звучало, как будто где-то там, над ними, бог грома скромно воздерживался состязаться с богом дождя. Укрывшись за невысоким холмом в стороне от дороги, они остановились переждать.
– Я расскажу тебе часть, – сказала Кэрол. – Она забавная. И… ироничная. Это произошло прошлой зимой, когда у нас был магазин мебели. Правда, сначала нужно рассказать тебе о том, что этому предшествовало… Мы были еще детьми тогда. Наши семьи жили в Нью-Джерси по соседству, поэтому мы виделись во время каникул. Я думаю, что Эбби всегда была влюблена в меня, даже когда нам было по шесть и восемь. Потом, когда ей исполнилось четырнадцать, и она уехала учиться в школу, она писала мне письма. К тому времени я уже слышала о девочках, которые предпочитали девочек. Правда, в книгах говорится, что это проходит с возрастом.
Между предложениями повисали долгие паузы, как будто Кэрол умалчивала между ними другие предложения.
– Вы учились в одной школе? – спросила Тереза.
– Нет, никогда. Мой отец отправил меня в другую, за городом. Когда Эбби было шестнадцать, она уехала в Европу, а когда вернулась, меня дома не было. Однажды, уже будучи замужем, я встретила ее на вечеринке. Эбби выглядела уже совсем по-другому, не как девчонка-сорванец. А потом мы с Харджем переехали в другой город, и я не видела ее несколько лет, почти до самого рождения Ринди. Как-то, вскоре после ее рождения, Эбби пришла покататься на лошади туда, где обычно ездили мы с Харджем. Несколько раз мы катались все вместе. Потом каждую субботу по вечерам мы с ней стали играть в теннис, Хардж в это время обычно играл в гольф. Нам с Эбби всегда было весело вместе. Я не вспоминала о ее влюбленности в меня, – мы уже выросли, да и много всего произошло. У меня появилась идея собственного магазина, потому что мне захотелось пореже видеться с Харджем. Я решила, что мы начали надоедать друг другу, и это могло бы помочь. Я спросила Эбби, не хочет ли она быть моим компаньоном. Так мы начали заниматься мебельным магазином. Спустя некоторое время, к моему удивлению, я поняла, что меня к ней влечет, – все так же тихо продолжала Кэрол. – Это было непонятно и пугало меня. Я вспоминала наше детство с Эбби и понимала, что она до сих пор могла испытывать те же чувства ко мне, и теперь это было взаимно. Я старалась, чтобы Эбби не заметила моих чувств, и мне казалось, что мне удалось. И, как-то раз, – и вот тут начинается забавная часть – прошлой зимой мы застряли на ночь в ее доме. Дороги занесло снегом. Ее мать настаивала, чтобы мы ночевали вместе в комнате Эбби, потому что в той комнате, в которой я обычно останавливалась, не было простыней на кровати, и было уже совсем поздно. Эбби сказала, что застелет кровать, мы обе начали протестовать, а ее мать настояла.
Кэрол улыбнулась и посмотрела на Терезу, но Тереза поняла, что Кэрол не видела ее.
– Так я осталась с Эбби. Я уверена, что ничего не произошло бы, если бы не та ночь. И если бы не мать Эбби. В том-то и ирония, потому что она-то ничего об этом не узнала. Но это произошло, и, думаю, я чувствовала себя так же, как ты, такой же счастливой, как ты, – ровным, и, казалось, лишенным любых эмоций голосом напоследок выпалила Кэрол.
Тереза уставилась на нее, недоумевая, то ли из-за ревности, то ли из-за потрясения, то ли из-за гнева внезапно все спуталось.
– А после этого? – спросила она.
– После этого я поняла, что влюбилась в Эбби. Почему бы не назвать это так, когда все говорило за это. Только это длилось всего два месяца. Как болезнь, которая возникла и прошла, – сменив тон, сказала Кэрол. – Дорогая, ты тут ни при чем, да и все кончено уже. Я понимаю, что ты хотела знать об этом, но у меня не было повода рассказать тебе раньше. Да и сейчас это уже не важно.
– Но если ты чувствовала к ней то же всего.…
– Пару месяцев? – сказала Кэрол. – Знаешь, когда у тебя муж и дети, все немного по-другому.
По-другому, чем у нее, у Терезы, имела в виду Кэрол, потому что ей не приходилось ни за кого отвечать.
– Это что ж? Можно вот так просто начать и закончить?
– Когда у тебя нет ни малейшего шанса, – ответила Кэрол.
Ливень стихал, и стал похож теперь на дождь, а не на непроницаемый стальной лист.
– Не могу поверить.
– Ты едва ли в состоянии говорить.
– Почему ты так цинична?
– Цинична? Неужели?
Тереза не нашлась, что сказать. Что значило любить кого-то? что такое была любовь, и почему она заканчивалась или продолжалась? Это были реальные вопросы, только вот кто мог на них ответить?
– Дождь стихает, – сказала Кэрол. – Поехали, найдем где-нибудь хорошее бренди. Или здесь сухой закон? /73/?
Они доехали до ближайшего города, и в самом большом его отеле нашли пустынный бар. Бренди было изумительным, и они заказали еще два.
– Это французское бренди, – заметила Кэрол. – Когда-нибудь мы с тобой поедем во Францию.
Тереза вертела рюмку в пальцах. В противоположном углу бара тикали часы. Где-то вдали загудел поезд. Кэрол прокашлялась. Обычные звуки. А момент был необыкновенный. Все моменты теперь были необыкновенными с этого утра в Ватерлоо. Тереза вглядывалась в ярко-коричневый свет в коньячной рюмке, и вдруг у нее не осталось ни единого сомнения, что однажды они с Кэрол поедут во Францию. Внезапно в мерцающем янтарном солнце рюмки возникло лицо Харджа: его губы, нос, глаза.
– Хардж знает об Эбби? – спросила Тереза.
– Да. Он спросил меня что-то про нее пару месяцев назад, и я рассказала ему всю правду, с начала до конца.
– Рассказала… – Тереза подумала о Ричарде, представляя, как бы он отреагировал. – Поэтому вы разводитесь?
– Нет. С разводом это не связано. В этом тоже есть своя ирония: я рассказала ему  уже после того, как у нас с Эбби все закончилось. Запоздалый порыв откровенности, – ни Харджу, ни мне уже нечего было беречь. О разводе мы раньше заговорили. Пожалуйста, не напоминай мне об ошибках! – нахмурилась Кэрол.
– Хочешь сказать… Он все равно ревновал?
– Да. Потому что, знаешь, какие бы слова я не подбирала, чтобы сказать ему об этом, все равно стало бы ясно, что за Эбби я волновалась тогда больше, чем за него за всю нашу совместную с ним жизнь. Был момент, когда, даже несмотря на Ринди, я бы бросила все, чтобы быть с Эбби. Не знаю, почему не бросила.
– И забрала бы Ринди с собой?
– Не знаю. Знаю только, что сам факт существования Ринди не дал мне тогда уйти от Харджа.
– Ты жалеешь об этом?
Кэрол медленно повела головой.
– Нет. Здесь не могло быть продолжения. Его и не было. А может быть, я сразу чувствовала, что не будет. Когда мое замужество летело в тартарары, я была слишком напуганной и слишком слабой... – Кэрол замолчала.
– А сейчас ты боишься?
Кэрол молчала.
– Кэрол.
– Я не боюсь, – подняв голову, упрямо сказала Кэрол и затянулась сигаретой.
Тереза смотрела на ее профиль в тусклом свете. А как насчет Ринди теперь? – Хотела она спросить. – Что будет в этот раз? Но чувствовала, что Кэрол готова была сорваться, ответить ей необдуманно, или не ответить вовсе. «В другой раз, – подумала Тереза, – не сейчас». Ее вопросы могли все разрушить, даже саму достоверность присутствия Кэрол рядом, а близость одетого в черный свитер тела Кэрол казалась единственной в мире надежной вещью. Тереза провела большим пальцем из-под руки Кэрол вдоль ее бока к тали.
– Помню, Хардж был особенно раздражен нашей поездкой с Эбби в Коннектикут. Мы отправились туда, чтобы закупить кое-какие вещи для магазина. Это была обычная двухдневная поездка, но он сказал: «За моей спиной! Тебе обязательно сбегать», – с горечью сказала Кэрол. В ее голосе было больше самоукора, чем пародии на Харджа.
– Он и сейчас говорит об этом?
– Нет. Что об этом говорить? Чем тут гордиться?
– Есть чего стыдиться?
– Да. И ты знаешь это, правда? – своим ровным, беспристрастным голосом произнесла Кэрол. – В глазах света это мерзость.
Тереза не могла не улыбнуться на то, как Кэрол сказала об этом.
– Ты сама в это не веришь.
– …В глазах таких людей, как семья Харджа.
– Они – не весь свет.
– Их достаточно. Жить приходится в их мире. Тебе, я имею в виду.… Я уж не говорю о том, кого ты решила полюбить.
Она смотрела на Терезу, и, наконец, Тереза увидела, как улыбка постепенно появилась в ее глазах, возвращая с собою Кэрол.
– Я говорю об обязанностях в мире, в котором живут другие, даже если это не твой мир. Теперь уже не твой. Вот поэтому в Нью-Йорке я была для тебя как раз тем человеком, с которым тебе не следовало знакомиться, – я же тебе потворствую и удерживаю тебя от взросления.
– Почему ты не перестанешь?
– Я попробую. Проблема в том, что мне нравится потакать тебе.
– Ты как раз тот человек, которого мне нужно было встретить, – сказала Тереза.
– Неужели?
На улице Тереза сказала:
– Харджу, наверное, не понравится, если он узнает, что мы вместе путешествуем?
– Он не узнает об этом.
– Ты по-прежнему хочешь в Вашингтон?
– Безусловно, если у тебя будет время. Ты можешь уехать на весь февраль?
Тереза кивнула.
– Если только не узнаю что-нибудь в Солт-Лейк-Сити. Я попросила Фила написать туда. Но шансы довольно слабы.
«Может, он даже не станет туда писать», – подумала она. Но при малейшей возможности получить работу в Нью-Йорке, она должна будет туда вернуться.
– Ты поедешь в Вашингтон без меня?
Кэрол взглянула на нее.
– Откровенно говоря, не хотелось бы, – улыбнувшись, ответила она.
Когда вечером они вернулись в отель, в комнате было так душно, что им пришлось на некоторое время распахнуть окна. Кэрол облокотилась на подоконник и, к развлечению Терезы, ругая жару, называя Терезу саламандрой, потому что ей удавалось переносить ее. Потом неожиданно спросила:
– О чем Ричард вчера написал?
Тереза даже не догадывалась, что Кэрол знала о последнем письме, о том, которое, как он и обещал в своем чикагском письме, он отправил через Миннеаполис в Сиэтл.
– Ничего особенного, – ответила Тереза. – Одна страничка. Он по-прежнему хочет, чтобы я ему писала. А я не собираюсь.
Она выбросила это письмо, но помнила его:
«Ты не отвечаешь, и до меня начало доходить, какую невероятную комбинацию противоречий ты из себя представляешь. Ты чувствительная и в то же время такая бесчувственная, поэтичная и, вместе с тем, такая прозаичная. Если твоя капризная подруга бросит тебя, дай мне знать, я приеду за тобой. Так не может продолжаться, Терри. Я кое-что понимаю в этом. Я видел Денни, он хотел знать, что я слышал от тебя, и чем ты занимаешься. Тебе понравилось бы, если бы я рассказал ему? Я не стал ничего говорить. Ради тебя. Потому что я думаю, что однажды тебе станет стыдно. Признаюсь, я все еще люблю тебя. Если я тебя хоть немного еще интересую, и ты напишешь мне и попросишь меня, я приеду за тобой и покажу тебе, на что, действительно, похожа Америка»…
Письмо было оскорбительным для Кэрол, и Тереза разорвала его.
Она сидела на кровати, обняв колени и засунув руки, как в муфту, в рукава халата, – Кэрол слишком долго проветривала, и в комнате стало холодно. Ветер Миннесоты завладел комнатой, он хватал дым от сигареты Кэрол и уносил его прочь. Тереза наблюдала, как, стоя у раковины, Кэрол неторопливо чистила зубы.
– Ты точно не будешь больше писать ему? Ты твердо решила? – спросила Кэрол.
– Да.
Тереза смотрела, как Кэрол стряхнула воду с зубной щетки и, промокая лицо полотенцем, отвернулась от раковины. Ничто в Ричарде никогда не трогало ее так, как в Кэрол то, как она вытирала свое лицо полотенцем.
– Тогда не будем больше об этом, – сказала Кэрол.
Тереза знала, что Кэрол больше не станет об этом говорить. Она чувствовала, что Кэрол подталкивала ее к Ричарду, но только до этого момента. Казалось, все в мире было ради этого момента, когда Кэрол повернулась и пошла к ней, и сердце Терезы сделало гигантский шаг навстречу.
Они ехали на запад, через Слипи-Ай, Трейси, Пайпстон, иногда по прихоти сворачивали на второстепенные дороги. Запад расстилался перед ними как волшебный ковер, усеянный опрятными плотно примыкавшими друг к другу фермами, амбарами и зернохранилищами, которые можно было увидеть уже за полчаса до того, как доезжали до них. Тереза с Кэрол остановились у одной фермы, чтобы спросить, могут ли они здесь купить горючего, чтобы дотянуть до ближайшей заправки. В помещении пахло свежим охлажденным сыром. Их шаги по крепким коричневым доскам пола звучали гулко и отчетливо, и в пылком порыве патриотизма Тереза думала: «Америка!» На стене висела сделанная из цветных лоскутов, пришитых к черной канве, картина петуха, достаточно красивая, чтобы вывесить ее в музее. Фермер предупредил их о гололедице на главной западной дороге, поэтому они отправились по шоссе, которое вело на юг.
В тот вечер недалеко от железной дороги в городке под названием Су-Фолс они обнаружили цирк с манежем. Артисты не были профессионалами. Сидениями здесь служили  ящики из-под апельсинов. Тереза с Кэрол сели в первом ряду. После представления один из акробатов пригласил их в шатер для артистов и потом настоял на том, чтобы Кэрол взяла кучу цирковых афиш, после того, как она расхвалила их. Кэрол послала одну часть из них Эбби, другую – Ринди, добавив ей зеленого хамелеона в картонной коробке. Это был еще один вечер, который Тереза запомнит на всю жизнь. Но в отличие от большинства подобных, этот был записан в «незабываемые» еще до своего окончания. Дело было в упаковке попкорна, из которой они ели вместе, в самом цирке, и в том, что Кэрол поцеловала ее за кабинкой в шатре. В том особенном очаровании, которое исходило от Кэрол, хоть она сама не замечала его, в том шарме, который, казалось, завораживал весь мир вокруг, и в том, что все шло превосходно, без неприятностей или заминок, именно так, как им хотелось.
Опустив голову, погруженная в свои мысли, Тереза шла из цирка.
– Интересно, захочется мне когда-нибудь создать еще что-то? – спросила она.
– Откуда такие мысли?
– Ну… нужно ли мне вообще что-нибудь кроме вот этого? Я счастлива.
Кэрол сжала руку Терезы и так сильно надавила ей на большой палец, что Тереза вскрикнула.
Кэрол посмотрела на указатель улиц и сказала:
– Пятая и Небраска. Пойдем здесь.
– Что будет, когда мы вернемся в Нью-Йорк? Так ведь не будет продолжаться?
– Не будет, – ответила Кэрол. – Если ты устанешь от меня.
Тереза засмеялась. Она услышала, как с мягким звуком ветер захлестнул шарф Кэрол.
– Мы не можем жить вместе, но все будет так же.
Тереза знала, что они не могли жить втроем с Ринди. Бессмысленно было даже мечтать об этом. Но достаточно было уже того, что Кэрол на словах обещала, что все будет так же.
На границе Небраски с Вайомингом они зашли поужинать в большой ресторан, оформленный в виде избушки в вечнозеленом лесу. В большом зале почти никого не было, они выбрали столик у камина. Они разложили дорожную карту и решили ехать прямиком в Солт-Лейк-Сити. Кэрол сказала, что можно будет остановиться там на несколько дней, потому что это интересное место, и она устала от вождения.
– Ласк, –  глядя в карту, сказала Тереза. – Такое сексуальное название.
Запрокидывая голову назад, Кэрол засмеялась.
– Где это?
– По пути.
Кэрол подняла свой бокал и произнесла:
– Шатонеф-дю-Пап /74/ в Небраске. За что выпьем?
– За нас.
Этот вечер был похож на утро в Ватерлоо. Он был слишком идеальным и безупречным, чтобы быть реальным. Хотя все в нем было  настоящим, не бутафорией к пьесе: их бокалы с бренди, стоявшие на камине, ряд оленьих рогов, подвешенных над ними, зажигалка Кэрол, огонь сам по себе. Но в какие-то моменты Тереза ощущала себя актрисой, которая время от времени и с удивлением вспоминала свою реальную жизнь, и которой последние дни приходилось исполнять роль невообразимо и непомерно счастливого человека. Она посмотрела вверх на пушистые ветки, приделанные к балкам; на мужчину и женщину, которые неслышно разговаривали друг с другом за столиком у стены; на мужчину, который одиноко сидел за другим столиком и неторопливо курил свою сигарету. Он напомнил ей человека с газетой из отеля в Ватерлоо. Терезе показалось вдруг, что у него были такие же бесцветные глаза и глубокие морщины по обеим сторонам рта... Или просто в этот момент она воспринимала все так же, как тогда?
Они провели ночь в Ласке, за девяносто миль /75/ отсюда.

Глава 17
– Миссис Эйч Эф Эйрд? – после того, как Кэрол расписалась в журнале, портье посмотрел на нее. – Вы миссис Кэрол Эйрд?
– Да.
– Для вас почта, – он повернулся и достал что-то из ячейки. – Телеграмма.
– Спасибо, – приподняв бровь, Кэрол взглянула на Терезу и развернула телеграмму. Прочитав ее, она нахмурилась, потом обратилась к портье.
– Где отель «Бельведер»?
Он направил ее.
– Мне нужно забрать еще одну, – сказала Кэрол Терезе. – Подождешь здесь, пока я ее получу?
– От кого?
– От Эбби.
– Ладно. Плохие новости?
Взгляд Кэрол был встревоженным.
– Не узнаю, пока не получу новую телеграмму. Эбби только сообщила, что в «Бельведере» лежит еще одна.
– Мне занести вещи?
– Просто подожди. Машина припаркована.
– А я могу пойти с тобой?
– Конечно, если хочешь, пойдем. Это в паре кварталов отсюда.
Кэрол шла быстро. Холод был пронизывающим. Тереза посмотрела вокруг себя на однообразный, аккуратный город и вспомнила, что Кэрол однажды сказала, что Солт-Лейк-Сити – самый чистый город в Соединенных Штатах. Когда показался «Бельведер», Кэрол взглянула на Терезу и сказала:
– На Эбби, вероятно, нашло что-то, она решила прилететь и присоединиться к нам.
В «Бельведере» Кэрол прошла к столу регистрации, Тереза тем временем отправилась купить газету. Когда она повернулась в сторону Кэрол, та опускала только что прочитанную телеграмму. На ее лице было ошеломленное выражение. Она медленно шла к Терезе, и у Терезы мелькнула в голове мысль, что Эбби умерла, что вторая телеграмма пришла от ее родителей.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего. Пока не знаю, – ударив телеграммой по ладони, Кэрол оглянулась вокруг. – Мне нужно позвонить. Это может занять несколько минут. – Она взглянула на свои часы.
Было без четверти два. Портье сказал, что, чтобы дозвониться до Нью-Джерси, могло понадобиться минут двадцать. А пока Кэрол хотелось выпить. Они нашли бар в отеле.
– Что случилось? Эбби больна?
Кэрол улыбнулась.
– Нет. Потом скажу.
– Ринди?
– Нет! – Кэрол допила бренди.
Пока Кэрол находилась в телефонной будке, Тереза слонялась взад-вперед по вестибюлю. Она видела, что Кэрол несколько раз медленно кивнула головой, потом замешкалась, пытаясь зажечь сигарету, но к тому времени, как Тереза вошла в будку, чтобы помочь ей, Кэрол уже прикурила и жестами велела ей выйти. Разговор длился несколько минут, потом Кэрол вышла и заплатила за звонок.
– Что случилось, Кэрол?
Кэрол остановилась и посмотрела на выход из отеля.
– А сейчас мы пойдем в отель на Темпл Сквер, – предупредила она.
В этом отеле они получили еще одну телеграмму. Кэрол развернула ее, прочла, и, пока они шли к двери, разорвала ее.
– Мы не останемся здесь на ночь, – сказала она. – Пойдем обратно к машине.
Они вернулись в тот отель, в котором Кэрол получила первую телеграмму. Тереза ни о чем не спрашивала, но боялась, что произошло что-то, из-за чего Кэрол придется немедленно возвращаться на восток. Кэрол тем временем велела портье отменить заказ на комнату.
– Я бы хотела оставить адрес для пересылки, на случай если придет еще почта, – сказала она. – Это «Браун Палас», Денвер.
– Будет сделано.
– Большое спасибо. Адрес будет действителен, по меньшей мере, в течение следующей недели.
В машине Кэрол спросила:
– Какой следующий город на запад?
– Запад? – Тереза посмотрела в карту. – Уендовер. – Это тот самый участок в сто двадцать семь миль /76/.
– О, Боже! – с досадой произнесла Кэрол. Она остановила машину, заглушила мотор, взяла карту и посмотрела в нее.
– А Денвер? – спросила Тереза.
– Я не хочу ехать в Денвер, – Кэрол свернула карту и завела машину. – Ладно, все равно придется. Дорогая, будь добра, прикури мне сигарету. И посмотри ближайшее место, где мы можем поесть.
Они еще не обедали, а было уже за три. Они обсуждали этот маршрут вчера вечером: эту прямую дорогу на запад от Солт-Лейк-Сити через пустыню Грейт Солт Лейк. Топлива им хватит – заметила Тереза – и, может быть, не вся местность будет пустынной, но Кэрол устала. Сегодня они ехали с шести утра. Кэрол вела быстро. Время от времени она давила на педаль газа и перед тем, как отпустить, долго удерживала ее. Тереза с опаской посматривала на нее, – у нее возникало чувство, что они убегали от чего-то.
– За нами есть кто-нибудь? – спросила Кэрол.
– Нет, – на сидении между ними Тереза видела высовывавшийся из сумки Кэрол краешек телеграммы. «...ЗАБЕРИ ЕЕ, ДЖЕКОПО», – было все, что она могла прочитать. Она вспомнила, что «Джекопо» - это было имя  обезьянки.
Они пошли в кафе при одиноко, как бородавка, торчавшей посреди плоского ландшафта автозаправке. Наверное, они были первыми людьми за несколько дней, кто останавливался здесь. Сев с противоположной стороны белого, покрытого клеенкой стола, Кэрол посмотрела на Терезу и откинулась на спинку стула. Прежде, чем она заговорила, из кухни в дальней части кафе вышел пожилой человек в фартуке и сказал им, что он мог бы предложить им только ветчину с яйцами. Они заказали ветчину, яйца и кофе. Кэрол прикурила сигарету и, опустив глаза на стол, наклонилась вперед.
– Знаешь, что произошло? – сказала она. – Хардж нанял детектива, который следит за нами с Чикаго.
– Детектива? Зачем?
– А ты не догадываешься? – почти шепотом произнесла Кэрол.
Тереза прикусила язык. Да, она догадывалась: Хардж узнал, что они отправились в путешествие вместе.
– Это Эбби сообщила тебе?
– Эбби стало известно об этом, – пальцы Кэрол скользнули по сигарете вниз, и она обожглась. Когда она вынула сигарету изо рта, на ее губах проступила кровь.
Тереза оглянулась вокруг: никого не было.
– Едет за нами? – спросила она. – Следом?
– Возможно, сейчас он в Солт-Лэйк-Сити. Проверяет все отели. Это очень грязное занятие, дорогая. Прости, прости, прости.
Кэрол напряженно отклонилась назад к спинке стула.
– Может, посадить тебя на поезд и отправить домой?
– Хорошо... Если ты думаешь, что так будет лучше.
– Не нужно вмешивать тебя в это. Меня, если хотят, пусть преследуют хоть до Аляски. Неизвестно, что у них есть на данный момент. Не думаю, что много.
Тереза, выпрямившись, напряженно сидела на краю стула.
– Что он делает? Записи о нас?
Пожилой мужчина вернулся, принеся им стаканы с водой.
Кэрол кивнула.
– Есть еще и диктофон, – сказала она, когда мужчина удалился. – Сомневаюсь, что они зашли так далеко. Не знаю, способен ли Хардж на такое. – Уголок ее губ дрожал. Она уставилась в одну точку на потертой белой клеенке. – Интересно, была у них возможность встроить диктофон в Чикаго? Это единственное место, где мы останавливались больше чем на десять часов. Надеюсь, они успели. Какая ирония. Помнишь Чикаго?
– Конечно, – Тереза старалась говорить спокойно, только это было притворством: это было все равно, что делать вид, что держишь себя в руках, когда то, что ты любил, погибло у тебя на глазах. Им бы следовало расстаться здесь...
– А Ватерлоо? – она вспомнила мужчину в вестибюле.
– Туда мы поздно приехали. Было бы не с руки.
– Кэрол, я кое-кого видела… Я не уверена, но мне кажется, я видела его два раза.
– Где?
– В вестибюле в Ватерлоо – в первый раз. Утром. Потом, мне показалось, что я видела того же человека в том ресторане с камином.
…А ведь этот ресторан с камином был всего лишь прошлой ночью.
Кэрол заставила ее подробно рассказать об обоих случаях и досконально описать мужчину. Трудно было вспоминать. Но Тереза напрягла ум, чтобы восстановить малейшую деталь, какую могла, вплоть до цвета его ботинок. Было так странно и даже страшно, вынимать из памяти то, что, вполне могло быть лишь плодом ее воображения, и связывать это с ситуацией, которая была реальной. Она понимала, что, могла даже выдумать то, что говорила, видя, как взгляд Кэрол становился все более сосредоточенным.
– О чем ты думаешь? – спросила Тереза.
Кэрол вздохнула.
– О чем тут думать? Просто не пропусти его, когда он появится в третий раз.
Тереза посмотрела в свою тарелку – кусок не лез в горло.
– Это из-за Ринди, да?
– Да, – не съев ни кусочка, Кэрол положила вилку и достала сигарету. – Хардж хочет ее себе, целиком и полностью. Может быть, так он рассчитывает добиться своего.
– Только потому, что мы путешествуем вместе?
– Да.
– Я должна уехать от тебя.
– К черту его, – отводя взгляд в дальний угол комнаты, тихо сказала Кэрол.
Тереза ждала. А чего было ждать?
– Я могу сесть на любой автобус отсюда, и потом пересесть на поезд.
– Ты хочешь уехать? – спросила Кэрол.
– Конечно, я не хочу. Просто, наверное, так будет лучше.
– Ты боишься?
– Боюсь? Нет, – она почувствовала, как глаза Кэрол испытывали ее так же строго, как в тот момент в Ватерлоо, когда Тереза сказала, что любит ее.
– Тогда будь я проклята, если ты уедешь. Я хочу, чтобы ты была со мной.
– Ты серьезно?
– Да. Ешь яйца. Хватит глупить, – Кэрол даже улыбнулась. – Может, поедем в Рено, как планировали?
– Куда хочешь.
– И давай не будем суетиться.
Чуть позже, когда они были в дороге, Тереза снова сказала:
– Знаешь, я ведь так и не уверена, что во второй раз был именно он.
– А мне кажется, что ты уверена, – сказала Кэрол. И неожиданно посередь длинного прямого участка дороги она остановила машину. Некоторое время она сидела, молча, и глядела вперед, потом она посмотрела на Терезу.
– Я не могу ехать в Рено. Смешно, но я знаю одно потрясающее место как раз к югу от Денвера.
– Денвера?
– Денвера, – твердо сказала Кэрол и развернула машину.

Глава 18
Утром они лежали в объятьях друг друга еще долго после того, как солнце осветило комнату. Его лучи согревали их через окно в отеле маленького городка, название которого они не заметили. Снаружи на земле лежал снег.
– В Эстес Парке, наверное, лежит снег, – сказала Кэрол.
– Что такое Эстес Парк?
– Тебе понравится. Это не Йеллоустоун. Он открыт круглый год.
– Кэрол, ты, правда, не боишься?
Кэрол притянула ее ближе.
– А похоже, что я боюсь?
Тереза не боялась. Первый приступ паники прошел. Она продолжала следить, но не так, как вчера вечером, сразу после Солт-Лэйк-Сити. Кэрол хотела, чтобы она была рядом, и что бы ни случилось, они не станут убегать. «Да и можно ли любить, боясь? – подумала Тереза. – Две несовместимые вещи». Да и как можно было бояться, когда их связь становилась крепче с каждым днем? И с каждой ночью. Каждая ночь была особенной. И каждое утро. Они обладали чудом.
Дорога в Эстес Парк шла под уклон. Сугробы по обе стороны становились все выше. Потом показались протянутые по елям и арками поднимавшиеся над дорогой гирлянды фонарей. Это был поселок с построенными из коричневых бревен домами, магазинами и отелями. Звучала музыка; задирая вверх головы, по улицам, будто зачарованные, гуляли люди.
– Мне, и правда, нравится, – сказала Тереза.
– Это не значит, что нужно забыть о нашем человечишке.
Они принесли к себе в номер патефон и проигрывали пластинки, которые купили недавно, и некоторые старые, из Нью-Джерси. Тереза во второй раз поставила «Легкую жизнь», а Кэрол, сложив руки на груди, сидела в противоположном конце комнаты на подлокотнике кресла и смотрела на нее.
– Ну и жизнь я тебе устроила, да?
– Ох, Кэрол, – Тереза попыталась улыбнуться. Это мимолетное настроение Кэрол заставило Терезу почувствовать себя беспомощной. Кэрол отвернулась и посмотрела в окно.
– Почему мы не поехали в Европу сначала? В Швейцарию. Мы же могли полететь самолетом сюда.
– Мне бы так не хотелось.
 Тереза посмотрела на висевшую на спинке стула желтую замшевую блузку, которую ей купила Кэрол. Кэрол послала такую же, только зеленую, Ринди. Себе она купила серебряные серьги, пару ботинок и бутылку трипл-сека /77/. Полчаса назад, гуляя по улицам вместе, они чувствовали себя счастливыми.
– Это из-за последней рюмки водки, которую ты выпила внизу, – заметила Тереза. – Водка вгоняет тебя в депрессию.
– Правда?
– Больше, чем бренди.
– Я отвезу тебя в одно приятнейшее место, по эту сторону от Сан-Вэлли, – сказала Кэрол.
– И что же такого в Сан-Вэлли? – Тереза знала, что Кэрол любила кататься на лыжах.
– Сан-Вэлли – это не простое место, – таинственно произнесла Кэрол, – а место рядом с Колорадо-Спрингс.
В Денвере Кэрол продала ювелирному магазину свое бриллиантовое обручальное кольцо. Терезу это обеспокоило, но Кэрол сказала, что оно ничего для нее не значило, и все равно она терпеть не могла бриллианты. К тому же так у них получилось достать деньги быстрее, чем, если бы они стали связываться с банком. Кэрол предполагала остановиться в уже знакомом ей отеле, расположенном в нескольких милях от Колорадо-Спрингс, но как только они вошли в него, тут же передумала. «Он слишком похож на курортный», – сказала она, и они поехали в отель, который находился на окраине города у подножия гор.
Узкая комната отеля тянулась от двери до прямоугольных, доходивших до самого пола окон с видом на сад, а за ним – на красно-белые горы /78/. Земля была подернута инеем. Причудливые пирамидки из камня, белые скамейки с креслами и сад выглядели нелепо рядом с окружавшим их великолепием природы, тем пологим простором, который, точно полмира, перерастая из одной горы в другую, заполнял весь горизонт.
В комнате стояла светлая мебель, в тон волосам Кэрол, и как раз такой гладкий книжный шкаф, какой хотелось Терезе. В нем среди скучных книг стояли увлекательные, но Тереза знала, что не прочтет ни одной, пока они с Кэрол будут жить здесь. Над шкафом висела картина женщины в широкополой черной шляпе и с красным шарфом. Возле двери на стене была натянута бурая шкура – не натуральная, а вырезанная кем-то из куска коричневой замши. Над нею висел жестяной фонарь со свечой. Кэрол зарезервировала еще смежную комнату (с общей дверью), но они не воспользовались ею даже для того, чтобы положить туда чемоданы. Они планировали остаться здесь на неделю, а, может быть, если им понравится, дольше.
На следующее утро, вернувшись после осмотра отеля, Тереза обнаружила Кэрол склоненной к прикроватной тумбочке. Кэрол посмотрела на нее и перешла к туалетному столику, заглянула под него, а потом направилась к длинному, встроенному шкафу за перегородкой.
– Ну вот, – сказала она. – Теперь давай забудем об этом.
Тереза догадалась, чего искала Кэрол.
– Я об этом и не подумала, – сказала она. – У меня такое ощущение, что он потерял нас.
– Если только он не в Денвере сейчас, – задумчиво сказала Кэрол. Она улыбнулась, но ее губы немного искривились. – И, скорее всего, остановится здесь.
Конечно, так могло быть. Существовала вероятность, что детектив мог увидеть их, когда они возвращались через Солт-Лэйк-Сити, и теперь следовал за ними. Не обнаружив их в Солт-Лэйк-Сити, он начнет разнюхивать в отелях. Тереза понимала, что Кэрол оставила денверский адрес потому, что не собиралась ехать туда. Тереза устроилась в кресле и наблюдала за ней. Хоть Кэрол и утруждала себя поиском диктофона, она относилась ко всей этой ситуации с высокомерием. Она даже напрашивалась на неприятности, останавливаясь в этом отеле. И объяснение,  разрешение запутанного противоречия этих фактов было только в самой Кэрол: в медленной, настороженной походке, с которой она подошла к двери, но в невозмутимой приподнятости ее головы, когда она обернулась; в чуткой линии ее бровей, которая в одно мгновение зафиксировала волнение, а в следующее стала вновь безмятежной. Тереза посмотрела на большую комнату: вверх на высокий потолок, на габаритную прямоугольную, плоскую кровать – на комнату, в которой, несмотря на весь ее модернизм, чувствовалось что-то старомодное. В ней было столько простора, что для Терезы она ассоциировалась с американским западом, так же как чрезмерно огромные ковбойские седла, которые Тереза видела в конюшнях внизу, таких же опрятных, как эта комната. Кэрол продолжала искать диктофон. Тереза смотрела, как она в домашних брюках и коротком халате возвращалась в ее сторону, и у нее возникло внезапное желание подойти к ней, стиснуть ее в объятиях, увлечь в кровать. Сам факт, что Кэрол не вызывала в ней робости и неловкости сейчас, заполнил Терезу сдерживаемым, но безрассудным восторгом.
Кэрол выдохнула дым вверх.
– Да наплевать. Надеюсь, писаки разнюхают об этом и ткнут Харджа носом в его же собственное говно. Очень надеюсь, что он выбросит на ветер пятьдесят тысяч долларов. Давай отправимся сегодня в это место, которое бессильны описать любые слова нашего языка /79/? Ты уже спросила миссис Френч?
Они познакомились с миссис Френч вчера вечером в игровой комнате отеля. У миссис Френч не было своей машины, и Кэрол предложила ей прокатиться с ними.
– Я спросила, – сказала Тереза. – Она ответила, что будет готова сразу после обеда.
– Надень замшевую блузку, – Кэрол взяла лицо Терезы в свои ладони, прижала их к ее щекам и поцеловала. – Прямо сейчас.
Они отправились к золотому прииску Крипл Крик, потом через Ют Пасс и вниз по горам. Экскурсия заняла около семи часов. Миссис Френч поехала с ними и без умолку болтала. Она была женщиной лет 70-и, с мэрилендским акцентом /80/ и слуховым аппаратом; она готова была выскочить из машины и взбираться куда угодно, но всю дорогу приходилось ей помогать. Тереза очень беспокоилась за нее, хотя, по правде говоря, даже прикасаться к ней ей было неприятно. Тереза опасалась, что если миссис Френч упадет, она разобьется на мелкие кусочки. Кэрол и миссис Френч говорили о штате Вашингтон, который вторая очень хорошо знала, потому что несколько последних лет жила там с одним из своих сыновей. Кэрол задала новой знакомой пару вопросов, и та рассказала ей все о том, что уже десять лет с тех пор, как умер ее муж, она путешествовала; о двух своих сыновьях, один из которых жил в Вашингтоне, другой – на Гавайях, где работал в ананасовой компании. И, конечно, миссис Френч была очарована Кэрол, и им придется еще не раз встретиться с миссис Френч. Было около одиннадцати, когда они вернулись в отель. Кэрол пригласила миссис Френч поужинать с ними в баре, но та ответила, что слишком устала, что ее хватит только на пшеничную соломку и горячее молоко, и съесть их она предпочла бы у себя в комнате.
– Я рада, – сказала Тереза, когда  миссис Френч ушла. –  Наконец, я побуду с тобой наедине.
– Правда, мисс Беливет? Что это вы имеете в виду? – открывая дверь в бар, спросила Кэрол. – Вам лучше сесть и рассказать мне все об этом.
Но и пяти минут им не удалось побыть одним.
Двое мужчин – Дэйв и его компаньон (его имени Тереза не знала, да и не горела желанием узнать) – подошли и попросили разрешения присоединиться. Эти двое уже обращались к ним прошлым вечером в игровой комнате и предлагали поиграть в кункен /81/. Вчера Кэрол отказалась. А теперь сказала:
– Конечно, присаживайтесь.
Кэрол и Дейв начали беседу, которая казалась очень интересной, но Тереза сидела так, что не могла в ней участвовать. Да и мужчина, который устроился рядом с Терезой, захотел рассказать ей о своей недавней поездке верхом на лошадях по Стимбот Спрингс. После ужина Тереза ждала от Кэрол сигнала уходить, но Кэрол была погружена в разговор. Тереза где-то читала о том особенном удовольствии, которое испытывали люди, когда человек, которого они любили, становился также привлекательным в глазах других. В ней этого, видимо, не было. Время от времени Кэрол поглядывала на нее и один раз подмигнула. И Тереза продолжала сидеть там еще полтора часа, стараясь быть вежливой, потому что знала, что Кэрол ждала от нее этого.
Никто из тех, кто присоединялся к ним в баре, иногда в столовой, не докучал ей так, как миссис Френч, которая чуть ли не каждый день всюду ездила с ними на машине. Злая обида, за которую ей, на самом деле, было стыдно, копилась в Терезе из-за того, что кто-то мешал ей быть наедине с Кэрол.
– Дорогая, ты думала, что когда-нибудь тебе тоже будет семьдесят один?
– Нет, – ответила Тереза.
Но были и другие дни, когда по любой, первой попавшейся, дороге они уезжали в горы одни. Однажды они оказались в городке, который им так понравился, что они провели там ночь, – без пижам и зубных щеток, без прошлого и будущего. Эта ночь стала еще одним островком во времени, сохранившимся в сердце и в памяти нетронутым и совершенным. А, может быть, тогда она и ощущала счастье, – думала Тереза, – то настоящее счастье, которое и должно было быть редким, настолько, что лишь единицам дано было знать о нем. Но даже если это и было счастье, то оно исчезло за обычной рутиной и стало чем-то другим, тем, что давило так нестерпимо, что вес кофейной чашки в руке, суетливый бег кота по лужайке внизу, молчаливое столкновение облаков – все это казалось Терезе тяжелее того, что она могла вынести. И так же, как еще месяц назад она не могла понять неожиданно возникшего в ней ощущения счастья, она не понимала своего нынешнего состояния, а второе как будто проистекало из первого. Чаще оно воспринималось болезненным, чем приятным, и Тереза начала опасаться, что в ней скрывался какой-то  редкий и смертельный изъян. Иногда она испытывала страх подобный тому, который появлялся у человека, которому предстояло двигаться со сломанной спиной. Если у нее и возникала мысль сказать об этом, слова растворялись прежде, чем она начинала говорить, от страха и недопонимания собственных эмоций, от опасения, что она вела себя не так, как обычно ведут себя люди, и поэтому никто, даже Кэрол, не поймет ее.
По утрам они обычно уезжали куда-нибудь в горы, оставляли машину, а сами взбирались по холмам, а иногда бесцельно колесили по змеевидным дорогам, похожим на нарисованные белым мелом линии, как будто соединявшие одну точку горы с другой. Вдали можно было видеть облака, парившие вокруг выступавших макушек, так, что казалось, что вершины летели в пространстве, чуть ближе к небесам, чем к земле. Излюбленным местом Терезы было шоссе над Крипл Крик /82/, которое прилегало к краю гигантской впадины. Несколькими сотнями футов ниже беспорядочно развалился крохотный заброшенный шахтерский городок. В этом месте глаза и мозг играли злую шутку друг над другом, потому что невозможно было сложить устойчивое представление о пропорциях внизу, нельзя было определить их обычными человеческими мерками. Ее собственная рука, вытянутая вперед, могла выглядеть как лилипутской, так и необычайно громадной. А городок занимал только мизерную часть огромного котлована в земле, словно чей-то частный опыт, одно обыкновенное событие, расположившееся в необозримой территории сознания. Не найдя другой зацепки в пространстве, взгляд возвращался отдохнуть на то место, которое выглядело точно спичечный коробок, по  которому проехала машина, – на сотворенное людьми недоразумение маленького городка.
Тереза постоянно выискивала глазами человека с морщинами по обеим сторонам рта, а Кэрол не следила. Кэрол ни разу, со второго дня в Колорадо-Спрингс, даже не упомянула о нем, а с тех пор прошло уже десять дней. Ресторан отеля был очень популярен, и каждый вечер в большую столовую приходили новые посетители. В общем-то, не ожидая увидеть детектива, только предосторожности ради, Тереза оглядывалась, и это стало входить у нее в привычку. Кэрол же ни на кого не отвлекалась, кроме Уолтера, их официанта, который обязательно подходил к ним спросить, какой коктейль они хотели бы выпить сегодня. Конечно, многие заглядывались на Кэрол, потому что она была, в сущности, самой привлекательной женщиной в зале. И Тереза была так польщена, она так гордилась ею, что больше ни на кого не обращала внимания. Когда Тереза читала меню, Кэрол мягко наступала ей под столом на ногу, чтобы вызвать у нее улыбку.
– Что ты думаешь по поводу Исландии летом? – по обыкновению спросила Кэрол, потому что они взяли за правило говорить о путешествии, если, в то время как они сидели за столом, было тихо.
– Обязательно выбирать такие холодные места? А когда я буду работать?
– Не будь пессимисткой. Может, пригласить миссис Френч? Как думаешь, она будет против, если мы будем держаться за руки?
Однажды утром пришло три письма: от Ринди, Эбби и Денни. Это было уже второе письмо от Эбби. В прошлом новостей не было, и Тереза заметила, что Кэрол предпочла открыть первым письмо от Ринди. Денни сообщал, что ждал результатов двух собеседований по работе, и докладывал, что Фил передал, что Хакви собирался делать декорации к английской пьесе, под названием «Робкое сердце марта».
– Только послушай, – сказала Кэрол. – «Ты видела броненосцев в Колорадо? Можешь прислать мне одного? Потому что хамелеон потерялся. Мы с папой обыскали весь дом. Но если ты пришлешь мне броненосца, он большой, и не потеряется. Новый абзац. Я получила 90 по правописанию, но только 70 по арифметике. Я ненавижу ее. Я ненавижу учительницу. Ладно, я должна заканчивать. С любовью к тебе и Эбби, Ринди. Целую. Постскриптум. Спасибо огромное за замшевую блузку. Папа купил мне двухколесный велосипед стандартного размера, для которого, как он сказал, я была еще маленькой на Рождество. Я не маленькая. А велосипед красивый, точка». Какой смысл? Хардж все равно переплюнет меня, – Кэрол положила это и взяла письмо от Эбби.
– Почему Ринди сказала «с любовью к тебе и Эбби»? – спросила Тереза. – Она думает, что ты с Эбби?
– Нет, – Кэрол начала разрывать конверт, и ее деревянный ножик для открывания писем остановился на полпути. – Наверное, Ринди думает, что я пишу Эбби, – ответила она и закончила открывать.
– То есть, Хардж не стал бы говорить с ней об этом?
– Нет, дорогая, – сказала Кэрол, сосредоточиваясь на письме от Эбби.
Тереза встала, прошлась по комнате и, остановившись возле окна, посмотрела на горы. Она подумала, что ей следовало бы написать Хакви сегодня, и спросить, будет ли у нее шанс в марте быть помощником в его труппе. Она начала составлять текст в голове. Подобно величественным рыжим львам, горы свысока смотрели на нее. Два раза Тереза слышала, как Кэрол засмеялась, но писем от Эбби она Терезе не зачитывала.
– Новости есть? – спросила она, когда Кэрол закончила.
– Новостей нет.
На дорогах у подножия гор, где машины почти не ездили, Кэрол учила ее водить. Тереза очень быстро осваивала управление автомобилем, и спустя пару дней Кэрол позволила ей вести машину в Колорадо-Спрингс. В Денвере Тереза прошла тест и получила права. Кэрол сказала, что, если Тереза захочет, то половину пути назад до Нью-Йорка она сможет сидеть за рулем сама.
Однажды вечером во время обеда она увидела его. Детектив сидел за столиком слева за Кэрол. Тереза подавилась и положила вилку. Ее сердце забилось так, будто готово было вытолкнуть себя из груди. Как она умудрилась съесть пол-обеда, не заметив его?! Она посмотрела в лицо Кэрол и увидела, что Кэрол читала ее мысли своими серыми и уже не такими спокойными, как минуту назад, глазами. Кэрол остановилась посреди реплики.
– Сигарету, – протягивая Терезе сигарету и поднося огонь, сказала она. – Он не догадывается, что ты его узнала?
– Нет.
– Хорошо, и не показывай ему, – Кэрол улыбнулась, прикурила свою сигарету и повернула голову в противоположную от детектива сторону. – Просто расслабься, – не меняя тона, добавила она.
Легко было говорить, легко предполагать, что она сможет спокойно смотреть на него, когда заметит его в очередной раз. Но как можно было сохранять спокойный вид, когда ее точно обухом по голове ударили.
– Сегодня нет «Запеченной Аляски» /83/? – глядя в меню, сказала Кэрол. – Это разбивает мне сердце. Знаешь, что мы возьмем? – она позвала официанта. – Уолтер!
Тот подошел с улыбкой, как в любой другой вечер, горя желанием обслуживать их:
– Да, мадам.
– Два «Реми Мартен» /84/, пожалуйста, Уолтер, – велела ему Кэрол.
Бренди помог немного, если вообще что-нибудь могло помочь. Детектив ни разу не взглянул на них. Он читал книгу, подперев ее металлической салфетницей. Даже сейчас, так же  как в кафе за Солт-Лэйк-Сити, Тереза сомневалась, что это был он. А неопределенность становилась еще мучительнее, чем уверенность в том, что он и был тем самым человеком.
– Нам придется идти мимо него, Кэрол? – спросила Тереза. Выход из бара находился за спиной Кэрол.
– Да. Мы выйдем там, – и точно как в любой другой обыкновенный вечер, ее бровь приподнялась вместе с ее улыбкой. – Он ничего нам не сделает. Ты же не думаешь, что он вытащит пистолет?
Проходя в тридцати сантиметрах от человека, который склонился к своей книге, Тереза следовала за Кэрол. Перед собой она видела, что, заметив одиноко сидевшую за своим столиком миссис Френч, Кэрол грациозно поклонилась.
– Почему вы к нам не присоединились? – спросила она, и Тереза вспомнила, что две женщины, с которыми обычно обедала их новая знакомая, сегодня уехали. Кэрол даже остановилась поговорить с миссис Френч. Тереза восхищалась такой выдержкой, но сама не в состоянии была заставить себя оставаться здесь дольше, и прошла дальше, подождать у лифтов.
Наверху Кэрол нашла прикрепленный снизу к углу тумбочки маленький прибор. Она взяла ножницы и обеими руками перерезала уходивший от него под ковер провод.
– Ты думаешь, это отельные служащие позволили ему пройти сюда? – в ужасе спросила Тереза.
– Скорее всего, у него есть подходящий ключ, – отодрав прибор, Кэрол швырнула маленькую черную коробочку с обрывком провода на ковер.
– Посмотри на нее. Похожа на крысу, – сказала она. – Отражение Харджа. – Кровь прилила к ее лицу.
– Куда он тянется?
– В какую-нибудь комнату, где записывают. Может, напротив. Проклятые роскошные ковры во всю стену!
Кэрол пнула диктофон к центру комнаты. Тереза посмотрела на прямоугольную коробочку и попыталась представить, как она поглощала их слова прошлой ночью.
– Интересно, давно диктофон здесь?
–  А ты как думаешь? Сколько времени детектив мог быть здесь перед тем, как ты его заметила?
– Самое большее, со вчерашнего дня, – но говоря это, Тереза понимала, что могла ошибаться. Навряд ли она была способна уследить за всеми людьми в отеле.
И Кэрол замотала головой.
– Затратить почти две недели, чтобы выследить нас от Солт-Лэйк-Сити досюда? Нет. Просто сегодня он соизволил пообедать с нами.
Со стаканом бренди в руке Кэрол отвернулась от книжной полки. Ее лицо перестало гореть. Теперь она даже улыбалась Терезе.
– Неловкий парень, правда? – она села на кровать, подложила под спину подушку и отклонилась назад. – Ну что ж, мы были здесь довольно долго, как ты думаешь?
– Когда мы уезжаем?
– Может, завтра. Утром мы упакуем вещи и после обеда уедем. Согласна?
Позже они спустились к машине и прокатились по темноте на запад. «Нам не следует ехать дальше», – думала Тереза. Ей не удавалось избавиться от тревоги, которая танцевала в самом ее нутре, и которая была связана с чем-то, что произошло намного раньше, давным-давно, не сейчас, не здесь. Она беспокоилась, а Кэрол нет. Кэрол даже не изображала хладнокровие, она, действительно, не боялась. Она только повторяла, что ничего он, собственно, им не сделает, просто ей не хотелось, чтобы за нею шпионили.
– Вот еще что, – предупредила Кэрол. – Постарайся узнать, какая у него машина.
Когда они рассматривали дорогу их завтрашнего маршрута на карте, фактически, разговаривая, как два чужих друг другу человека, Тереза думала, что сегодняшняя ночь уж точно не будет такой, как вчерашняя. Но когда в кровати они поцеловались на ночь, Тереза почувствовала их внезапное освобождение, этот скачок отклика в них обеих, как будто их тела были сделаны из веществ, которые притягивались друг к другу неминуемо вспыхивавшим желанием.

Глава 19
Машины стояли в отдельных гаражах, и Терезе не удавалось узнать, какой автомобиль был у детектива. Гаражи хорошо просматривались из застекленной террасы, но Тереза не заметила, чтобы он выходил в это утро. В обед они его тоже не видели.
Узнав, что они уезжают, миссис Френч настояла, чтобы они зашли к ней в номер на сквош /85/.
– Вы обязаны выпить на посошок, – сказала она Кэрол. – И почему это у меня до сих пор нет вашего адреса?
Тереза вспомнила, что Кэрол и миссис Френч обещали поделиться друг с другом цветочными луковицами. Как-то раз в одну из совместных поездок между ними состоялся долгий, скрепивший их дружбу, разговор о цветах. Кэрол была необыкновенно выдержанной под конец. Видя ее сидевшей у миссис Френч на софе, с бокалом, который хозяйка, не переставая, наполняла, невозможно было даже предположить, что Кэрол не терпелось уехать. На прощанье миссис Френч поцеловала их обеих в щеки.
Из Денвера по северной дороге Кэрол с Терезой направились к Вайомингу. Они остановились попить кофе в одном из таких местечек, которые им всегда нравились, – в обычном ресторане с барной стойкой и с джук-боксом. Они поставили в автомат пластинку, но музыка больше не звучала так, как раньше. Тереза знала, что всю оставшуюся дорогу ничего не будет так, как раньше. Хотя Кэрол продолжала планировать поездку в Вашингтон, и даже, возможно, в Канаду, Тереза чувствовала, что мысли Кэрол были о Нью-Йорке.
В ту ночь они остановились в кемпинге, построенном в виде расположенных по кругу типи /86/. Переодеваясь, Кэрол посмотрела вверх на потолок, туда, где сходилась крыша их домика, и тоскливо произнесла: «Неприятности для идиотов». И почему-то эти слова рассмешили Терезу до истерики. Она хохотала, пока Кэрол не надоело, и она не пригрозила, что, если Тереза не прекратит, она заставит ее выпить рокс бренди. Ожидая, когда Кэрол выйдет из душа, стоя у окна с бокалом в руке, Тереза продолжала улыбаться, как вдруг увидела, что к большому офисному типи подъехала машина. Водитель вошел в офис, чуть погодя вышел и стал вглядываться в темную площадку между палатками. Именно его хищная походка приковала внимание Терезы. Она вдруг почувствовала абсолютную уверенность – и не обязательно было ясно видеть его лицо и даже фигуру, – что этот человек и был тот самый детектив.
– Кэрол! – позвала она.
Кэрол отодвинула занавеску, посмотрела на Терезу и замерла.
– Это...
– Я не уверена, но мне кажется, что да, – ответила Тереза, и увидела, как гнев медленно разошелся по лицу Кэрол и сковал его. Это потрясло и отрезвило Терезу, как будто только сейчас она по-настоящему осознала, какое оскорбление было нанесено ей с Кэрол.
– Боже! – произнесла Кэрол и швырнула полотенце на пол. Она надела халат и завязала пояс. – Ладно. Что он делает?
– Мне кажется, он собирается здесь остановиться, – Тереза спряталась за боковину окна. – Его машина пока перед офисом. Если выключить свет, я смогу разглядеть ее получше.
Кэрол застонала.
– Ох, нет! Я так не могу! Меня это раздражает, – с крайней досадой и отвращением произнесла она.
Тереза криво улыбнулась и подавила еще один неуместный порыв рассмеяться, понимая, что на этот раз Кэрол будет взбешена. Потом она увидела, что машина детектива въехала под гаражную дверь типи напротив.
– Да. Он остановился здесь. У него черный двухдверный седан.
Со вздохом Кэрол села на кровать. Она вскользь улыбнулась Терезе утомленной и досадливой улыбкой покорности, отчаяния и злости.
– Сходи в душ. И одевайся.
– Но я не знаю, он ли это.
– Это он, дорогая.
Тереза приняла душ и, одевшись, легла рядом с Кэрол. Кэрол выключила свет. В темноте, не произнося ни слова, она курила, потом, наконец, коснулась руки Терезы и произнесла:
– Пошли.
Была половина четвертого, когда они выехали из кемпинга. Они заранее оплатили счет. Нигде не горели огни. И, если только детектив не подсматривал за ними с выключенным светом, он не должен был заметить их.
– Что будем делать? Хочешь поспать? – спросила ее Кэрол.
– Нет. А ты?
– Нет. Давай уедем как можно дальше отсюда.
Она вдавила в пол педаль газа. Насколько можно было видеть в свете фар, дорога была ясной и ровной.
На рассвете за превышение скорости их остановил патрульный, и Кэрол пришлось заплатить двадцать два доллара штрафа в городе под названием Сентрал Сити штата Небраска. Они вынуждены были сделать крюк в тридцать миль /87/ из-за того, что должны были следовать за патрульным в этот городишко. Но Кэрол проделала весь путь, не вымолвив ни слова. И после того, как она, попытавшись избавиться от ареста за превышение скорости, поспорила с патрульным, да еще по тому же поводу объяснилась с автоинспектором в Нью-Джерси, казалось, что Кэрол была не похожа на саму себя.
– Бесит, – когда они сели обратно в машину, сказала Кэрол, и это было единственное слово, произнесенное ею в течение нескольких часов.
Тереза предложила вести, но Кэрол ответила, что поедет сама. Перед ними расстилались ровные поля Небраски с желтыми пшеничными стернями, перемежавшимися с бурыми пятнами голой каменистой земли, которая под белым зимним солнцем обманчиво казалась теплой. Из-за того, что они ехали теперь медленнее, у Терезы возникло паническое ощущение, что они не двигались совсем; казалось, земля уходила из-под них, а они стояли. Тереза всматривалась в дорогу сзади, следила, не появится ли другая патрульная машина или детектив, или безымянное и бесформенное что-то, что, она чувствовала, как будто преследовало их от Колорадо-Спрингс. Она наблюдала за происходившими на земле и на небе пустыми событиями, которым ее ум настойчиво стремился придать смысл: за плавными виражами грифа в небе; за тем, куда перекатывалась по изрытому полю гонимая ветром спутанная трава; и дымила или нет труба. Около восьми, неодолимая дремота наваливалась ей на веки и мутила голову, и Тереза даже не испугалась, когда заметила сзади машину, похожую на ту, которую ожидала, – двухдверный седан темного цвета.
– За нами похожая машина, – сказала она. – С желтыми номерами /88/.
С минуту Кэрол молчала, потом, взглянув в зеркало заднего вида, выдохнула воздух через сомкнутые губы.
– Сомневаюсь. Если так, он – умнее, чем я думала, – она сбавила скорость. – Если я пропущу его мимо нас, как ты думаешь, ты узнаешь его?
– Да.
Как ей было не узнать теперь даже неясную тень его?
Кэрол притормозила, почти остановила машину, взяла карту дорог, положила ее на руль и стала смотреть в нее. Следовавшая за ними машина поравнялась с ними – за рулем сидел он – и проехала вперед.
– Он, – сказала Тереза. Мужчина не взглянул на нее.
Кэрол нажала на педаль газа.
– Уверена?
– Абсолютно, – Тереза увидела, что стрелка спидометра достигла 65 миль и двинулась дальше. – Что ты собираешься делать?
– Поговорить с ним.
Когда они подъехали к автомобилю детектива, Кэрол сбавила скорость. Они поравнялись с его машиной, и он посмотрел в их сторону: широкий прямой рот не шевельнулся, похожие на круглые серые точки глаза тоже не выразили никакой реакции. Кэрол махнула рукой вниз. Детектив притормозил.
– Опусти стекло, – велела она Терезе.
Его машина съехала на песчаную обочину и остановилась. Кэрол подвела свой автомобиль так, что задние колеса остались на дороге, и сказала через Терезу:
– Вам так приятна наша компания, или что? – спросила она.
Мужчина вышел и захлопнул дверь. Между машинами было около трех метров, детектив прошел половину и остановился. Серая радужка его тусклых маленьких глаз, точно как в пустых и неподвижных глазах кукол, была обведена черным контуром. Он был не молод. Его лицо было обветренно непогодой, в которую ему приходилось работать, и из-за щетины морщины по обе стороны его рта казались еще глубже.
– Я выполняю свою работу, миссис Эйрд, – ответил он.
– Это, вообще-то, очевидно. Дрянная работенка, не правда ли?
Детектив выбил из пачки в большой палец сигарету и зажег ее на порывистом ветру с обстоятельностью, достойной выступления на сцене.
– По крайней мере, она почти закончена.
– Что ж вы не оставите нас в покое тогда? – таким же напряженным, как ее рука на руле, голосом спросила Кэрол.
– Потому что по инструкции я должен следовать за вами всю поездку. Но если вы вернетесь в Нью-Йорк, мне не придется больше. Я советую вам вернуться, миссис Эйрд. Вы вернетесь?
– Нет. Не вернусь.
– У меня есть кое-какая информация, и, я бы сказал, в ваших же интересах вернуться и позаботиться о ней.
– Спасибо, – с вызовом ответила Кэрол. – Огромное спасибо, что предупредили. Возвращаться пока не в моих планах. Но я могу сообщить вам мой маршрут, и вы оставите нас в покое и вздремнете, наконец.
Детектив посмотрел на нее с деланной и бессодержательной улыбкой, как будто не человек совсем, а машина, которую завели и направили по курсу.
– Я думаю, вы вернетесь в Нью-Йорк. Я дело говорю. Ваш ребенок на кону. Вы ведь понимаете это?
– Мой ребенок – моя собственность!
Морщина на его щеке выгнулась.
– Человек – не собственность, миссис Эйрд.
Кэрол повысила голос.
– Вы собираетесь волочиться за нами весь остаток пути?
– Вы собираетесь в Нью-Йорк?
– Нет.
– А я думаю, вы поедете, – сказал детектив, вальяжно развернулся и пошел к себе.
Кэрол нажала на стартер. Она взяла руку Терезы, энергично и ободряюще сжала ее, и машина рванула вперед. Тереза сидела, поставив локти на колени, обхватив руками голову, уступив стыду и шоку, каких никогда раньше не испытывала, из-за того, что спасовала перед детективом.
– Кэрол!
Кэрол, молча, плакала. Тереза увидела искривленные книзу губы: так не похожие на губы Кэрол, они напоминали искаженную плачем гримасу маленькой девочки. Тереза ошеломленно уставилась на слезу, катившуюся по ее щеке.
– Дай сигарету, – сказала Кэрол.
Когда Тереза передала ей зажженную сигарету, Кэрол уже вытерла слезу и больше не плакала. Некоторое время она ехала медленно, курила.
– Проберись назад и достань пистолет, – сказала она.
Тереза не двинулась с места.
Кэрол взглянула на нее.
– Пожалуйста.
Одетая в брюки, Тереза проворно пробралась назад и вытащила на заднее сидение темно-синий чемодан. Она открыла замки и вынула из него свитер с пистолетом.
– Просто передай его мне, – негромко велела Кэрол. – Я хочу, чтобы он был у меня в кармане. Она протянула ладонь через плечо, Тереза вложила в нее белую рукоятку и вернулась на переднее сидение.
Отставая метров на восемьсот, Детектив продолжал следовать за ними, пристроившись за повозкой с лошадью, которая вывернула на шоссе с проселочной дороги. Ведя машину одной рукой, другой Кэрол держала руку Терезы. Тереза взглянула на покрытые веснушками пальцы Кэрол: их холодные сильные кончики вонзились ей в ладонь.
– Я собираюсь поговорить с ним еще раз, – уверенно нажимая на газ, предупредила Кэрол. – Если хочешь выйти, я высажу тебя на следующей заправке или в другом месте, а потом вернусь за тобой.
– Я не хочу оставлять тебя, – ответила Тереза.
Кэрол собиралась потребовать от детектива записи. В воображении Терезы возник образ раненой Кэрол, она представила, как детектив молниеносно со скоростью профессионала вынет свой пистолет и выстрелит прежде, чем Кэрол успеет даже нажать на курок. «Но этого не будет – не бывать этому», – стиснув зубы, подумала Тереза. Она пальцами массировала руку Кэрол.
– Ладно. И не бойся. Я просто хочу поговорить с ним.
Кэрол резко съехала налево от шоссе на грунтовую дорогу, которая пролегала между влажными полями, поворачивала и шла дальше между деревьями. Кэрол вела быстро, хотя поверхность была в рытвинах.
– Он едет за нами?
– Да.
В  развернувшихся перед ними холмах показался отдаленный фермерский домик, а затем не было ничего, кроме захудалой каменистой земли и дороги, которая то и дело пряталась от них за поворотами. Там, где она прилегала к пологому холму, Кэрол свернула и резко на полпути остановила машину.
Она полезла в боковой карман, вынула пистолет, открыла его, и Тереза увидела внутри пули. Потом Кэрол посмотрела в лобовое стекло и уронила руки на колени.
– Только бы не это. Только не это, – тихо проговорила она и засунула пистолет в карман. Она подтянула машину к обочине и выровняла ее вдоль холма.
– Оставайся здесь, – сказала она Терезе и вышла.
Тереза услышала шум мотора. Кэрол медленно направилась в сторону звука. Из-за поворота показалась машина детектива. Она ехала не быстро, но завизжали тормоза, и Кэрол отступила к краю дороги. Тереза прислонилась к приоткрытой двери.
Мужчина вылез из машины.
– И что теперь? – вынужденный повысить голос из-за ветра, спросил он.
– А как вы думаете? – Кэрол подошла к нему ближе. – Мне нужно все, что у вас на меня есть: диктофонные записи и что еще там.
Брови детектива слегка приподнялись над его тусклыми глазами-точками. Ухмыляясь своим большим тонким ртом, он оперся на переднее крыло машины. Посмотрел сначала на Терезу, потом на Кэрол.
– Все отправлено. У меня ничего нет, только пара записей о времени и местах.
– Хорошо. Я хочу получить их.
– Вы имеете в виду, вы хотите купить их?
– Я не говорила этого, я сказала: я хочу получить их. А вы предпочитаете их продать?
– Я не из тех, кого покупают, – ответил он.
– Для чего же еще вы этим занимаетесь, если не ради денег? – раздражаясь, сказала Кэрол. – Почему бы не подзаработать? Сколько вы возьмете за то, что у вас есть?
Он сложил руки на груди.
– Я же говорю: все отправлено. Вы только зря потратите деньги.
– Сомневаюсь, что вы уже отослали диктофонные записи из Колорадо-Спрингс, – сказала Кэрол.
– Да? – ехидно спросил он.
– Да. Я заплачу за них, сколько хотите.
Он посмотрел на Кэрол сверху вниз, взглянул на Терезу, и его рот снова растянулся.
– Доставайте: записи, пленки, и что там еще у вас есть, – велела Кэрол, и мужчина сдвинулся с места.
Обогнув машину, он дошел до багажника, и Тереза услышала, как звякнули ключи, когда он открывал его. Не в силах больше оставаться в салоне, Тереза вышла, приблизилась к Кэрол и встала за несколько шагов от нее. Детектив доставал что-то из большого чемодана. Когда он выпрямился, крышка багажника смахнула шляпу с его головы. Мужчина наступил на поля своей шляпы, чтобы ветер не сдул ее. В одной руке он держал что-то слишком маленькое, чтобы это можно было разглядеть.
– Тут две, – сказал он. – Полагаю, они стоят пять сотен. Я взял бы больше, но раз основная их часть все равно уже в Нью-Йорке...
– Вы хороший продавец. Я вам не верю, – парировала Кэрол.
– Почему? Они на пути в Нью-Йорк, – он подобрал свою шляпу и захлопнул багажник. – Там уже предостаточно их. Я же сказал, вам лучше вернуться, миссис Эйрд. – Он бросил окурок в грязь и покрутил перед собой носком ботинка. – Вы вернетесь?
– Я не передумала, – ответила Кэрол.
Детектив пожал плечами.
– Я не на чьей стороне. Чем скорее вы уедете в Нью-Йорк, тем быстрее мы закроем дело.
– Мы можем закрыть его прямо сейчас. Вы даете мне их, и можете отправляться заниматься своими делами.
Детектив медленно вытянул вперед сжатую в кулак руку, – как в игре в гадалки, там могло быть пусто.
– Вы дадите мне за них пять сотен? – спросил он.
Кэрол взглянула на его руку, открыла перекинутую через ее плечо сумочку, достала из нее свой бумажник и из него чековую книжку.
– Я предпочитаю наличными, – сказал он.
– У меня их нет.
Он снова пожал плечами.
– Не важно, я возьму так.
Положив чек на крыло машины, Кэрол подписала его. Теперь, когда, глядя в него, детектив склонился вперед, Тереза смогла увидеть маленький черный предмет в его руке. Она подошла ближе. Мужчина диктовал имя. После того, как Кэрол отдала ему чек, он вложил в ее руку две коробочки.
– Как давно вы их записывали? – спросила Кэрол.
– Прокрутите, и увидите.
– Я здесь не для того, чтобы шутить! – дрогнувшим голосом, сказала Кэрол.
Складывая чек, он усмехнулся.
– Не говорите, что я не предупреждал вас. То, что я вам дал, не все. Их полно в Нью-Йорке.
Кэрол закрыла сумочку и, не взглянув на Терезу, направилась к машине. Потом снова обернулась к детективу.
– Если у них уже есть всё, что они хотят, вы же можете прекратить? Можете обещать мне это?
Придерживая руками дверь своей машины, он остановился и посмотрел на нее.
– Я ведь еще в агентстве работаю, миссис Эйрд. Разве только, вы не захотите улететь домой самолетом. Или в какое-нибудь другое место. Ускользните от меня. Мне придется выдумать что-нибудь на службе. У меня ведь теперь нет записей последних дней в Колорадо-Спрингс. Что-нибудь более впечатляющее, чем это.
– Ох, пусть выдумают сами что-нибудь впечатляющее!
Улыбка детектива обнажила зубы. Он сел в машину, уложил свои приспособления и, высунув голову в окно, чтобы видеть сзади, ловко развернулся и уехал в сторону шоссе. Звук мотора его автомобиля быстро стих.
Обессиленной походкой Кэрол вернулась к машине, забралась в нее и сидела, уставившись через ветровое стекло на высушенную гору земли в нескольких метрах впереди. Ее лицо выглядело таким изможденным, как будто ее только что вывели из обморока. Тереза сидела рядом. Она рукой обняла Кэрол, стиснула плечико ее пальто и почувствовала себя бесполезной, точно была чужая ей.
– Ох, наверняка, большая часть – блеф, – наконец вымолвила Кэрол. Но лицо ее было бесцветным, и голос – лишенным сил.
Она раскрыла ладонь и посмотрела на две маленькие круглые коробочки.
– Здесь тоже можно, как и в любом другом месте.
Она вышла, Тереза последовала за ней. Кэрол открыла одну из коробочек и вынула катушку с похожей на кинопленку лентой.
– Крошечная, да? Она, наверняка, горит. Давай сожжем ее.
Под покровом машины Тереза зажгла спичку. Целлулоид сгорел быстро, Тереза бросила прах на землю, и ветер развеял его. Кэрол сказала, что не стоило беспокоиться о катушках из-под пленки, их можно было выбросить в реку. Сидя в машине, она курила.
– Который час? – спросила она.
– Без двадцати двенадцать, – Тереза села в салон, Кэрол тут же поехала назад к шоссе.
– В Омахе я позвоню Эбби и моему адвокату.
Тереза посмотрела на карту дорог. Если взять чуть южнее, Омаха будет первым крупным городом на их пути. Кэрол выглядела уставшей. В хранимом ею молчании Тереза чувствовала ее все еще не успокоившийся гнев. Машина подпрыгивала на кочках, и Тереза слышала, как с лязгом постукивала перекатывавшаяся где-то под передним сиденьем банка с пивом – та, которую они не смогли открыть в первый день. Тереза была до тошноты голодна в течение вот уже нескольких часов.
– Давай я поведу?
– Хорошо, – обмякнув, как будто сдалась, утомленным голосом ответила Кэрол и тут же остановила машину.
Тереза через нее пробралась за руль.
– И, может, позавтракаем где-нибудь?
– Я не могу есть.
– А выпить?
– Давай в Омахе.
Тереза набрала скорость до 65 миль и удерживала ее в пределах 70. Они ехали по 30-му шоссе, потом по 275-му на Омаху, – дорога была не самая лучшая.
– Ты ведь не поверила про диктофонные записи в Нью-Йорке?
– Не говори об этом! Меня тошнит от всего этого!
Тереза стиснула руль, потом заставила себя расслабиться. Она ощущала, как будто  над ними, перед ними, повисло чудовищное отчаяние, только приоткрывшее им свой край, а они устремились в самое сердце его. Она вспомнила лицо детектива, и поняла, что пусть неуловимо, но оно выражало его стремление унизить их. Именно враждебность чувствовалась в его улыбке. Хотя детектив и утверждал, что он ни на чьей стороне, Тереза почуяла его, на самом деле, личное желание разлучить их, потому что он знал, что они были вместе. Она только сейчас увидела то, о чем только смутно догадывалась прежде: что весь мир был готов стать их врагом. И внезапно чувство, которое было между нею и Кэрол, показалось ей не любовью или счастьем, а монстром, выросшим между ними, и зажавшим каждую в своих кулаках.
– Я думаю о том чеке, – сказала Кэрол.
Ее слова, словно еще один камень, упали в душе Терезы.
– Думаешь, они обыщут дом? – спросила она.
– Возможно. Просто, возможно.
– Может, они не найдут его. Он лежит далеко под скатертью.
Но было еще письмо в книге. Чувство необыкновенной гордости на мгновение обрадовало Терезу и прошло. Это было красивое письмо. И лучше бы они нашли его, чем чек. Хотя как улики они были равноценны, и эти люди одинаково превратят в грязь и то, и другое: письмо, которое она не отправила, и чек, которым не воспользовалась. Хотя, наверняка, первым они найдут письмо. Не понимая, то ли из-за обыкновенной трусости, то ли из-за желания еще больше оградить Кэрол, Тереза не смогла заставить себя признаться и рассказать о письме.
Впереди показался мост.
– Там река, – сказала она. – Может, здесь?
– Можно и здесь, – Кэрол передала ей коробочки. Остатки пленки она засунула внутрь них.
Тереза вышла и, не глядя, бросила их через металлические перила. Она посмотрела на молодого человека в комбинезоне, который шел с противоположной стороны моста, ненавидя в себе бессмысленную неприязнь, возникшую по отношению к нему.
Из отеля в Омахе Кэрол позвонила Эбби, но той дома не оказалось, и Кэрол оставила подруге сообщение, что перезвонит ей в шесть вечера, когда, предположительно, она будет на месте. Кэрол сказала, что по их местному времени адвокат будет только после двух, поэтому она поговорит с ним позже. А пока она хотела вымыться, а потом выпить.
В баре отеля, храня полное молчание, они пили Олд фешен. Когда Кэрол заказывала себе второй, Тереза попросила тоже, но Кэрол сказала, что ей следовало бы поесть. Официант предупредил их, что в этом баре горячего не подавали.
– Она хочет есть, – настаивала Кэрол.
– Столовая – напротив, через вестибюль, мадам. Есть еще кофейня.
– Кэрол, я могу подождать, – вмешалась Тереза.
– Будьте любезны, принесите меню. Она предпочитает есть здесь, – бросив взгляд на официанта, продолжала Кэрол.
Он поколебался, потом ответил:
– Как скажете, мадам, – и отправился за меню.
Пока Тереза ела болтунью с сосиской, Кэрол пила третий бокал коктейля. Вдруг отчаянным тоном она сказала:
– Дорогая, ты простишь меня?
Интонация кольнула Терезу больше, чем вопрос.
– Я люблю тебя, Кэрол.
– Но ты же понимаешь, что это все значит?
– Да.
Тот момент подавленности в машине, – подумала она, – он был всего лишь мгновением, так же как то, что происходило сейчас, было всего лишь ситуацией.
– Не понимаю, почему вечно должно быть так. Почему это должно все разрушить, – искренне сказала она.
Кэрол убрала руку от своего лица и выпрямилась, и теперь, несмотря на усталость, она выглядела такой, какой Тереза всегда воспринимала ее: с взглядом, который мог быть одновременно и нежным, и требовательным, когда Кэрол испытывал ее; с алыми умными губами, такими упругими и мягкими, хотя верхняя еле заметно вздрагивала сейчас.
– Думаешь, может? – сказала Тереза, и поняла вдруг, что это был такой же важный вопрос, как тот, который Кэрол безмолвно задавала ей в комнате в Ватерлоо. В общем-то, тот же самый вопрос.
– Нет. Я думаю, ты права, – ответила Кэрол. – Я поняла это благодаря тебе.
Кэрол пошла к телефону. Было три часа. Тереза взяла чек, и села ждать, гадая, закончатся ли переговоры обнадеживающими словами адвоката и Эбби, или, ей с Кэрол все-таки придется перейти черную полосу, прежде чем все наладится. Кэрол не было полчаса.
– Мой адвокат ни о чем не слышал, – сообщила она. – А я не сказала ему ничего. Я не могу. Придется написать ему.
– Я думала, ты так и сделаешь.
– Ох, она думала, – улыбнувшись первый раз за весь день, сказала Кэрол. – Может, мы останемся здесь? Я не хочу больше никуда ехать.
Кэрол обедала в номере. Они прилегли вздремнуть вместе, но когда в без четверти пять Тереза проснулась, Кэрол в комнате не было. Тереза огляделась вокруг: на туалетном столике лежали черные перчатки Кэрол, и возле кресла один возле другого стояли ее туфли. Утомленная сном, Тереза тяжело вздохнула. Она открыла окно и посмотрела вниз. То ли это был седьмой этаж, то ли восьмой – она не смогла вспомнить. Мимо входа в отель прополз трамвайчик; выкидывая вперед и назад свои ноги, в разных направлениях шагали люди. Вдруг у Терезы возникла мысль спрыгнуть. Она перевела взгляд на тусклые очертания серых зданий на горизонте и закрыла глаза. Потом обернулась: Кэрол была в комнате, она стояла у двери и смотрела на нее.
– Где ты была? – спросила Тереза.
– Писала это проклятое письмо.
Кэрол пересекла комнату и схватила Терезу в объятия. Сквозь куртку Тереза почувствовала ногти Кэрол на своей спине.
После того, как Кэрол снова отправилась к телефону, Тереза вышла из комнаты. Она прошла по холлу к лифту, спустилась в вестибюль и села там читать статью о долгоносиках в «Корнграуэрс Газетт» /89/. Интересно, Эбби знала все это о кукурузных долгоносиках? Тереза поглядывала на часы и, через двадцать пять минут, она решила вернуться наверх.
Кэрол лежала на кровати и курила. Тереза ждала, когда она заговорит.
– Дорогая, мне нужно ехать в Нью-Йорк, – сказала Кэрол.
Тереза ожидала этого. Она подошла к подножию кровати.
– Что еще сказала Эбби?
– Она снова встречалась с парнем по имени Боб Хавершем, – Кэрол подперла голову рукой. – На данный момент ему, конечно, не известно все то, что знаю я. Кажется, никто ни о чем не знает, кроме того, что что-то затевается. Ничего особенного не произойдет, пока меня нет там. Но мне нужно вернуться туда.
– Конечно.
Боб Хавершем, приятель Эбби, работал в компании Харджа в Ньюарке. Он не был другом ни Харджу, ни Эбби, а просто был хоть каким-то связующим звеном между ними – единственным человеком, который, если бы ему удалось опознать детектива или подслушать телефонный разговор в офисе Харджа, имел возможность хоть что-нибудь узнать о том, что затевал Хардж. Но Тереза понимала, что это почти ничего не давало.
– Эбби собирается забрать чек, – садясь на кровать и беря свои туфли, сказала Кэрол.
– У нее есть ключи?
– Если бы. Она возьмет их у Флоренс. Но тут все улажено. Я предупредила Эбби, чтобы она сказала Флоренс, будто я хочу, чтобы она отправила мне пару вещей.
– Можешь передать ей, чтобы она забрала еще письмо? Я оставила в книге, в своей комнате письмо к тебе. Прости, что я не сказала тебе раньше. Я не знала, что ты отправишь туда Эбби.
Кэрол строго посмотрела на нее.
– Что-нибудь еще?
– Нет. Прости, что я раньше не сказала.
Кэрол вздохнула и встала.
– Ох. Давай больше не будем нервничать. Сомневаюсь, что они пойдут в дом, но я все равно предупрежу ее. Где оно?
– В оксфордском сборнике английских стихов. Кажется, я оставила ее на комоде.
Тереза видела, как, глядя куда угодно, только не на нее, Кэрол обвела глазами комнату.
– Я не хочу оставаться здесь на ночь после всего этого, – сказала она.
Полтора часа спустя они ехали на восток. Кэрол хотела к ночи добраться до Де-Мойна. После почти часового молчания она неожиданно остановила машину у обочины, опустила голову и сказала:
– Черт!
В освещении фар проезжавших мимо машин Тереза видела темные круги под глазами Кэрол, – она совсем не спала прошлую ночь.
– Давай вернемся обратно, – сказала Тереза. – До Де-Мойна еще семьдесят пять миль /90/.
– Хочешь в Аризону? – спросила Кэрол, как будто все, что им нужно было сделать для этого, это развернуться.
– Ох, Кэрол, ну зачем говорить об этом? – Терезу вдруг охватило отчаяние. Ее Руки дрожали, когда она зажигала сигарету. Эту сигарету она отдала Кэрол и зажгла еще одну для себя.
– Потому что я хочу говорить об этом. Ты можешь взять еще три недели?
– Конечно.
Конечно! Ну, конечно же! Что еще имело значение, кроме того, чтобы быть с Кэрол, все равно где, все равно при каких обстоятельствах? В марте будет представление Хакви, и он мог порекомендовать ее еще куда-нибудь, но возможность работы была призрачна, а Кэрол была рядом.
– Мне придется быть  в Нью-Йорке максимум неделю, потому что с разводом все решено. Фред, мой адвокат, сказал сегодня об этом. Так почему бы нам не провести еще несколько недель в Аризоне? Или Нью-Мексико? Я не хочу остаток зимы киснуть в Нью-Йорке.
 Кэрол ехала медленно. Ее глаза смотрели теперь по-другому – как и ее голос, они ожили.
– Конечно, с удовольствием. Куда угодно.
– Хорошо. Так и сделаем. Давай доедем до Де-Мойна. Может, ты поведешь?
Они поменялись местами. Оказавшись в Де-Мойне уже за полночь, они сняли там комнату в отеле.
– А, вообще-то, зачем тебе ехать в Нью-Йорк? – рассуждала Кэрол. – Ты можешь оставить машину себе и подождать меня где-нибудь. В Тусоне, например, или Санта-Фе. А я прилечу назад на самолете.
– И оставить тебя? – продолжая расчесывать волосы, Тереза отвернулась от зеркала.
Кэрол улыбнулась:
– Что ты имеешь в виду – «оставить» меня?
Вопрос Кэрол застал Терезу врасплох. И еще она уловила выражение на ее лице: хотя Кэрол внимательно смотрела на нее, Тереза почувствовала себя перечеркнутой, как будто Кэрол уже забросила ее в задний угол своего сознания, чтобы освободить место для чего-то более важного.
– Оставить тебя сейчас, я имела в виду, – снова отворачиваясь к зеркалу, ответила Тереза. – Нет, наверное, это хорошая мысль. Очень остроумно.
– Я подумала, может, ты предпочтешь остаться на западе. Если только ты не собиралась заняться чем-нибудь в эти дни в Нью-Йорке, – голос Кэрол звучал непринужденно.
– Не собиралась, – Терезу пугали холодные дни в Манхэттене, в которые Кэрол будет слишком занята, чтобы видеться с ней. И она вспомнила о детективе. Если Кэрол полетит самолетом, не будет повода беспокоиться, что он последует за ней. Тереза подумала о том, что Кэрол, приехав на восток, одна, столкнется с тем, о чем даже не догадывалась, к чему невозможно было подготовиться. Она вообразила, как в Санта-Фе она будет ожидать телефонных звонков и писем от Кэрол. Но чтобы быть за две тысячи миль вдали от нее, такое трудно было представить.
– Только неделю, Кэрол? – спросила она, проводя расческой, чтобы перекинуть длинные тонкие волосы на одну сторону. Она заметила, что набрала вес, но ее лицо похудело, и это порадовало ее: она стала выглядеть старше.
В отражении зеркала она видела, как Кэрол подошла к ней. Ответа не последовало, а последовало наслаждение от рук Кэрол, обнявших ее, и стало невозможно думать о чем-то. Тереза обернулась – стремительнее, чем ожидала – и, глядя на Кэрол, встала возле туалетного столика, завороженная на мгновение тем, о чем они говорили: временем и местом, и четырьмя шагами, что отделяли их сейчас, и двумя тысячами миль.
Тереза снова провела расческой по волосам.
– Только неделю?
– Я же сказала, – ответила Кэрол с улыбкой в глазах, но Тереза услышала в ее голосе ту же настороженность, какая была в ее собственном вопросе, – как будто они испытывали друг друга.
– Если ты не хочешь оставлять машину себе, я могу отогнать ее на восток.
– Я не против оставить себе машину.
– И не беспокойся о детективе. Я сообщу Харджу, что еду.
– Я не буду беспокоиться об этом.
Как могла Кэрол быть такой хладнокровной? – удивлялась Тереза, – думать еще о чем-то, кроме того, что они расстанутся друг с другом! Она положила расческу на столик.
– Тереза, ты думаешь, я получаю от этого удовольствие?
Тереза подумала о детективах, о разводах, о враждебности – о том, с чем предстояло столкнуться Кэрол. А Кэрол коснулась ее лица, крепко прижала свои ладони к ее щекам, так, что губы Терезы открылись как у рыбы, и она вынуждена была улыбнуться.
Тереза стояла возле туалетного столика и созерцала Кэрол: каждое движение ее рук, ступней, то, как она стянула чулки и снова засунула ноги в туфли. С этого момента не будет слов, – подумала Тереза. Нужно ли объяснять еще что-нибудь? Или спрашивать? Или обещать на словах? Не было даже необходимости смотреть друг другу в глаза. Увидев, что Кэрол сняла телефонную трубку, Тереза легла на кровать, лицом вниз, и слушала, как Кэрол заказывала билет на завтрашний самолет – один, в один конец, на 11 дня.
– Куда ты поедешь? – спросила ее Кэрол.
– Не знаю. Я могу вернуться в Су-Фолс.
– Южная Дакота? – Кэрол улыбнулась. – А в Санта-Фе? Там же теплее.
– Я подожду и посмотрю его вместе с тобой.
– Не в Колорадо-Спрингс?
– Нет! – Тереза засмеялась и встала. Отправляясь в ванную комнату, она захватила с собой зубную щетку. – Я даже могу устроиться работать на неделю.
– Куда работать?
– Все равно, куда. Знаешь, просто чтобы не думать о тебе.
– Я хочу, чтобы ты обо мне думала. И никаких универмагов.
– Нет, – стоя в дверях в ванную комнату, Тереза наблюдала, как Кэрол сняла комбинацию и надела халат.
– Ты больше не беспокоишься о деньгах?
Тереза засунула руки в карманы халата и встала, скрестив ноги.
– Меня не пугает, что я могу остаться без гроша. Вот закончатся деньги, тогда и начну волноваться.
– Я дам тебе завтра пару сотен на машину, – проходя мимо нее, Кэрол потянула Терезу за нос. – И не смей на этой машине подвозить чужаков. – Она проследовала в ванную и включила воду в душе.
Тереза вошла за ней.
– Я думала, это я собираюсь пойти в ванную.
– Я уже в ней. Но я разрешаю тебе войти.
– Ну спасибо, – вслед за Кэрол Тереза сняла халат.
– И? – спросила Кэрол.
– И? – Тереза залезла под душ.
– Ну, ничего себе наглость! – Кэрол встала рядом и потянула руку Терезы себе за спину. Тереза хихикнула.
Ей хотелось обнять Кэрол, поцеловать, но она только судорожно подняла свою руку к голове Кэрол и потянула ее к себе под струю воды, и прозвучал отвратительный звук скользящих по ванной ног.
– Прекрати, мы упадем! – вскрикнула Кэрол. – Ради Бога! Могут два человека спокойно принять душ?!

Глава 20
В Су-Фолсе Тереза остановила машину у входа в отель «Вариор», в котором они с Кэрол однажды уже снимали номер. Была половина десятого вечера. Кэрол должна была приехать домой около часа назад, – подумала Тереза. Она позвонит Кэрол в полночь.
Тереза сняла комнату, занесла вещи и вышла прогуляться по центральной улице. Увидев на улице кинотеатр, она подумала о том, что они ни разу не сходили с Кэрол в кино. Она вошла в зал. Но, хотя в фильме играла актриса с не столь монотонным и гнусавым, как у всех остальных, голосом, слегка напоминавшим голос Кэрол, смотреть картину у Терезы не было настроения. Она подумала о Кэрол, о тысяче миль, которые их разделяли, представила, что проведет ночь одна, встала и вышла. На той же улице была аптека, в которой однажды утром Кэрол купила салфетки и зубную пасту, и перекресток, на котором, глядя вверх, она прочла названия улиц – Пятой и Небраски. В аптеке Тереза взяла блок сигарет, вернулась в отель и села в вестибюле курить, наслаждаясь первой с тех пор, как проводила Кэрол, сигаретой, вкушая забытое состояние одиночества. Оно было лишь физическим. Она вовсе не чувствовала себя покинутой. Тереза пролистала газеты, потом вынула из своей сумочки полученные в последний день в Колорадо-Спрингс письма от Денни и Фила и пробежала их глазами.
«Я видел Ричарда в «Палермо» пару дней назад, он был один, – говорилось в письме Фила. – Я спросил его о тебе, и он ответил, что больше не пишет тебе. Я так понял, что между вами произошла размолвка, и больше не стал спрашивать. У него не было настроения разговаривать, да и, ты знаешь, мы не очень-то ладили с ним в последнее время. Я уже расхвалил тебя одному ангелу по имени Френсис Пакет, которая собиралась добавить полторы тысячи, если в апреле выйдет одна пьеса из Франции. Буду держать тебя в курсе, а пока даже продюсера нет. Не сомневаюсь, что Денни передает тебе свой любящий привет. Похоже на то, что он скоро куда-то уедет, и мне придется на зиму снова отыскивать квартиру, или соседа… Ты получила газетные вырезки о «Мелком дожде», что я высылал тебе?
Всего наилучшего, Фил».
Короткое письмо Денни было следующим:
«Дорогая Тереза,
есть вероятность, что в конце месяца я уеду на работу на Тихоокеанское побережье, в Калифорнию. Я должен выбрать между работой там (в лаборатории) и предложением от одного коммерческого химического предприятия в Мэриленде. Но, если бы у меня получилось увидеться с тобой в Колорадо или еще где-нибудь, я бы уехал пораньше. Наверное, лучше выбрать работу в Калифорнии, – мне кажется, что она более перспективная. Сообщишь, где ты будешь? Хотя это не так уж важно. Отовсюду можно добраться до Калифорнии. Если твоя подруга не будет против, я бы провел с тобой где-нибудь несколько дней. В общем, в Нью-Йорке я буду до 28 февраля.
С любовью, Денни».
Тереза пока не ответила ему. Завтра, когда она снимет комнату, она вышлет ему свой адрес. Но, перед тем, как переезжать на другое место, ей предварительно нужно будет обсудить это с Кэрол. А когда у Кэрол будет возможность говорить? Тереза попыталась представить, с чем по прибытии в Нью-Джерси уже могла столкнуться Кэрол, и оптимизма у нее убавилось. Она достала газету и взглянула на дату: «15 февраля», – двадцать девять дней с тех пор, как они уехали из Нью-Йорка. Всего-то!
Наверху в номере она заказала переговоры с Кэрол. Когда она умылась и переоделась в пижаму, зазвонил телефон.
– Здра-авствуй, – произнесла Кэрол так, будто уже давно ждала ее звонка. – В каком ты отеле?
– «Вариор». Но я не собираюсь оставаться здесь.
– Ты никого не подвозила по дороге?
Тереза засмеялась. Протяжный голос Кэрол прошел сквозь нее, будто Кэрол сама коснулась ее.
– Какие новости? – спросила Тереза.
– Вечером? Никаких. В доме холодно, и Флоренс не появится здесь до послезавтра. Эбби здесь. Хочешь передать ей привет?
– Рядом с тобой?
– Не-ет. Наверху, в комнате для отдыха, за прикрытой дверью.
– Честно говоря, мне не хочется говорить с ней сейчас.
Кэрол хотела знать все: чем Тереза занималась, какая была дорога, в какую, желтую или голубую, пижаму она была одета.
– Тяжко будет без тебя ночью.
– Да, – Тереза почувствовала, как на глаза навернулись слезы.
– Можешь сказать что-нибудь, кроме «да»?
– Я люблю тебя.
Кэрол присвистнула. Потом замолчала.
– Эбби забрала чек, дорогая, но не письмо. Она не получила мою телеграмму, и его нигде нет.
– Вы нашли книгу?
– Мы нашли книгу, но в ней ничего не было.
«Может быть, письмо в квартире тогда», – подумала Тереза. Но перед глазами стоял образ книги с письмом вместо закладки.
– Думаешь, в доме был кто-нибудь?
– Нет. Насколько я вижу. Не переживай об этом. Хорошо?
После разговора, Тереза скользнула под одеяло и выключила свет. Кэрол попросила снова позвонить ей завтра вечером. Голос Кэрол продолжал звучать в душе Терезы. Потом в нее проникла грусть. Вытянув руки вдоль боков, точно приготовилась лечь в могилу, Тереза лежала на кровати. С ощущением пустого пространства вокруг она уснула.
На следующее утро в одном из домов на одной из поднимавшихся вверх улиц Тереза нашла комнату, которая ее устроила: с большим залом и эркером /91/, с белыми занавесками и с множеством растений. В комнате стояла кровать с четырьмя столбиками, и на полу лежал стеганый коврик. Хозяйка предупредила, что сдавала комнату за семь долларов в неделю, но Тереза была не уверена, останется ли она здесь так надолго, поэтому она сказала, что ей удобнее было бы снять жилье поденно.
– Оплата такая же, – сообщила женщина. – Вы откуда?
– Из Нью-Йорка.
– Собираетесь жить здесь?
– Нет. Я жду, когда ко мне присоединится друг.
– Мужчина или женщина?
Тереза улыбнулась:
– Женщина, – ответила она. – В тех задних гаражах найдется место? Я на машине.
Хозяйка ответила, что пустовало два места, и что со своих жильцов за гараж она плату не брала. Она не выглядела старой, но была сутулой и щуплой. Звали ее миссис Элизабет Купер. Она рассказала, что уже пятнадцать лет пускала квартирантов, и двое из троих, с которых она начинала, все еще жили здесь.
В тот же день Тереза познакомилась с Дачем Хьюбером и его женой. Они кормили обедами возле публичной библиотеки. Дач был худощавым мужчиной лет пятидесяти с любопытными голубыми глазками. Его жена, Эдна, была полной, она занималась готовкой и болтала гораздо меньше, чем он. Несколько лет назад Дач некоторое время работал в Нью-Йорке. Он расспрашивал Терезу о кварталах города, о которых, как оказалось, она ничего не знала, а Тереза называла ему районы, о которых он никогда не слышал, или забыл, и мало-помалу вяло текущий разговор привел их к смеху. Дач предложил ей съездить с ним и его женой на мотогонки, которые должны были состояться в субботу в нескольких километрах от города. Тереза согласилась.
Она купила картон и клей и начала составлять первый макет из тех, которые она по возвращении в Нью-Йорк намеревалась показать Хакви. К половине двенадцатого, к тому времени, как идти в «Вариор» на переговоры с Кэрол, она почти доделала модель. Кэрол не было на месте, и Терезе никто не ответил. Она пыталась дозвониться до часу, потом вернулась в дом миссис Купер.
Она застала Кэрол только на следующее утро около половины одиннадцатого. Кэрол сказала, что вчера они с ее адвокатом все обсудили, но не смогут ничего предпринять, пока не разузнают о дальнейших действиях Харджа. Разговор был коротким, потому что у Кэрол был назначен обед в Нью-Йорке, и перед ним ей нужно было успеть написать письмо. В первый раз Кэрол так волновало, что собирался предпринять Хардж. Она пыталась дважды, но безуспешно, дозвониться до него. Но Терезу больше обеспокоила резкость ее тона.
– Ты ведь ни о чем не передумала? – спросила она.
– Конечно, нет, дорогая. Назавтра я пригласила гостей. Мне будет не хватать тебя.
Выходя из отеля, Тереза споткнулась о порог и первый раз почувствовала, как опустошающая волна одиночества захлестнула ее. Чем она займется завтра? Будет читать в библиотеке до самого ее закрытия в девять? Клеить очередной макет? Она перебрала в памяти имена людей, которые, со слов Кэрол, были приглашены на вечеринку. Макс и Клара Тибет – это была пара, у которой была оранжерея на одном из шоссе, недалеко от дома Кэрол, – Тереза встречалась с ними однажды. Друг Кэрол – Тесси, с которым Тереза ни разу не встречалась. И Стэнли Маквей – мужчина, с которым Кэрол была в тот вечер, когда они с Терезой ездили в Чайна-таун. Кэрол не упомянула Эбби.
И не попросила позвонить завтра.
Тереза шла из отеля, и перед ее глазами возник так, будто это происходило сейчас, последний момент, когда она видела Кэрол. В аэропорту Де-Мойна у входа в самолет Кэрол махнула ей рукой, – маленькая и далекая уже, потому что Терезе пришлось остаться за веревочным ограждением, протянутым через поле. Трап отъезжал, и она подумала, что у нее еще оставалось несколько секунд, прежде чем закроют дверь. И вдруг Кэрол появилась снова: постояла мгновение в дверном проеме, нашла глазами Терезу и послала ей воздушный поцелуй. До абсурда много значило, что она вернулась.
В субботу Тереза в автомобиле Кэрол, потому что он был больше,  повезла Дача и Эдну на мотогонки. После гонок супруги пригласили ее к себе домой на ужин, но она отказалась. В тот день не пришло письмо от Кэрол, а Тереза ждала хотя бы записки. В воскресенье у Терезы было подавленное настроение, и даже поездка к Биг-Су через Делл-Рапидс, которую она предприняла в полдень, не изменила картины в ее голове.
В понедельник утром сидя в библиотеке, она читала пьесы. Около двух, когда стихла полуденная суета в обеденной Дача, она пошла туда выпить чаю, и разговорилась с ним, а в это время в джук-боксе играла пластинка, которую обычно Тереза слушала с Кэрол. Тереза сообщила Дачу, что машина принадлежала подруге, которую она ждала. И постепенно его настойчивые вопросы привели к тому, что Тереза поделилась с ним, что ее подруга жила в Нью-Джерси, что, вероятнее всего, она прилетит самолетом и что Кэрол хотела поехать в Нью-Мексико.
– Кэрол? – повернувшись к ней и продолжая натирать бокал, спросил Дач.
Странная досада возникла в ее душе из-за того, что он произнес имя, и Тереза решила никогда больше не говорить с ним о Кэрол. И ни с кем в городе.
Во вторник от Кэрол пришло письмо. Точнее, коротенькая записка, в которой она сообщала, что Фред смотрел на все оптимистичнее, и похоже, беспокоиться придется только о разводе, и она сможет вылететь 24 февраля. Тереза улыбалась, читая письмо. Ей захотелось пойти и отпраздновать с кем-нибудь. Но не с кем было. И ничего не оставалось, как прогуляться, в одиночку выпить что-нибудь в баре «Вариора» и думать о Кэрол, с которой ее разделяло пять дней. Терезе ни с кем не хотелось встречаться, кроме, разве что, с Денни. Или со Стелой Овертон. Стела была веселой, и хотя Тереза все равно не смогла бы рассказать ей о Кэрол (а кому смогла бы?), было бы приятно увидеться с ней. Вчера Тереза решила послать ей открытку, но не отправила пока. Позже вечером она написала Кэрол:
«Чудесные новости. Я отметила их одной рюмкой дайкири /92/ в «Вариоре». Не то чтобы я такая целомудренная, но, знаешь ли, одна рюмка стоит трех, когда ты в одиночестве. Я люблю этот город, потому что весь он напоминает о тебе. Я знаю, тебе он нравится не больше, чем любой другой, но не в этом дело. Ты ведь здесь, пока я чувствую тебя со мной, хотя рядом тебя нет…»
Кэрол писала в ответ:
«Мне никогда не нравилась Флоренс. Это в качестве прелюдии. Кажется, это она нашла записку, которую ты мне написала, и выгодно продала ее Харджу. Нисколько не сомневаюсь, что это на ее совести его осведомленность о том, куда мы (по крайней мере, я) уехали. Я не знаю, какую наводку я могла оставить в доме, или что она могла подслушать, но мне казалось, я была довольно немногословна. Или сам Хардж скатился до того, что стал подкупать ее – а я уверена, что он способен на это, – нельзя сказать. Как бы там ни было, они выследили нас в Чикаго. Дорогая, я понятия не имела, как далеко все зашло. Чтобы ты правильно представляла себе, какая здесь обстановка: никто ничего не говорит мне. Все вскрылось неожиданно. Если уж кто и владеет фактами, так это Хардж. Когда я разговаривала с ним по телефону, он отказался что-либо сообщать, конечно, чтобы терроризировать меня, рассчитывая на то, что я выдам ему все свои аргументы еще до того, как начнется борьба. Они не знают меня – никто – если думают, что я сдамся. Борьба, конечно, за Ринди, и да, дорогая, боюсь, что таковая будет, и у меня не получится уехать 24-го. Хардж взялся объявить мне о письме по телефону сегодня утром, после того, как выменял его. Думаю, оно станет его сильнейшим аргументом (на диктофон они начали записывать только в Колорадо-С., – по крайней мере, насколько мне пока известно). И понятно, с каким намерением он рассказал мне о нем. Могу себе представить, что это было за письмо, – написанное еще до того, как мы уехали. Но даже для Харджа существуют пределы в том, как он может использовать его. Он хочет напугать меня этим своим замалчиванием, надеясь, что, в конце концов, я спасую, раз под вопросом Ринди. Я не отступлю. Поэтому следует ожидать своего рода перебранки, надеюсь все-таки, что не в суде. Фред, однако, готов ко всему. Он великолепен – единственный человек, который говорит со мной начистоту. Но, к сожалению, он тоже крайне мало обо всем этом знает.
Ты спрашиваешь, скучаю ли я по тебе. Я вспоминаю твой голос, твои руки, твои глаза, и как они смотрят на меня. Я вспоминаю твою смелость, о которой я не подозревала даже, и она придает смелости мне. Позвонишь мне, дорогая? Я не хочу звонить тебе, потому что ваш телефон в общем коридоре. Позвони около семи вечера, с переводом оплаты на меня. У вас будет шесть».
Только Тереза собралась к телефону, как пришла телеграмма:
«Пока не звони. Объясню позже. Со всей любовью к тебе, дорогая. Кэрол».
Миссис Купер осталась в коридоре и смотрела на Терезу, пока она читала.
– Это от вашей подруги? – спросила она.
– Да.
– Надеюсь, ничего страшного, – миссис Купер была проницательна, и Тереза заставила себя поднять подбородок.
– Нет. Она приедет, – ответила Тереза. – Она просто задерживается.

Глава 21
Альберт Кеннеди, Берт – для тех, кто ему нравился, – занимал комнату в задней части дома, и был одним из первых жильцов миссис Купер. Он был родом из Сан-Франциско и ему исполнилось сорок пять. Один только факт, что он походил на ньюйоркца больше любого другого из тех, кого Тереза встретила в этом городке, заставлял ее избегать его. Он часто предлагал Терезе пойти с ним в кино, но она согласилась только раз. У нее не было настроения общаться, и чаще всего она предпочитала ходить в одиночестве, чтобы посмотреть и подумать, потому что для пленэра дни стояли чересчур холодные и ветреные, да и виды, которые поначалу привлекали ее, стали неинтересны для рисования, от того что слишком часто видела их и слишком долго ждала.
 Почти каждый вечер Тереза приходила в библиотеку, садилась за один из длинных столов, просматривала полдюжины книг, а потом витиеватыми путями возвращалась к себе. Но только для того, чтобы, спустя некоторое время, выйти снова, сопротивляться порывистому ветру, или позволить ему вести себя по тем улицам, по которым в другом случае она не пошла бы. В одном освещенном окне можно было разглядеть девушку, которая сидела за пианино, в другом – мужчину, который смеялся, в третьем – женщину, которая шила что-то. В какой-то момент она вспоминала, что она до сих пор не позвонила Кэрол, признавалась себе, что не могла предположить даже, чем занималась Кэрол в этот момент, и чувствовала себя более опустошенной, чем ветер. Тереза знала, что Кэрол в своих письмах не рассказывала ей всего – она не говорила о худшем.
В библиотеке Тереза засматривалась на книги, на обложках которых были помещены фотографии Европы с  мраморными фонтанами Сицилии, с залитыми солнцем руинами Греции – и спрашивала себя: действительно ли они с Кэрол когда-нибудь побывают там? Как много они могли бы сделать вместе. Предпринять путешествие через Атлантику – для начала, в котором будут простые утра, не важно, где,  когда, подняв голову от подушки, она увидит лицо Кэрол, и будет знать, что весь день будет принадлежать только им, и ничто не разлучит их.
Что-то прекрасное, поразившее разом и сердце, и глаза, зацепило ее внимание в неосвещенном окне антикварного магазина на одной улице, на которой до сих пор она еще не бывала. Тереза вгляделась в витрину, чувствуя, как что-то в этом окне как будто отвечало какой-то забытой и не названной жажде в глубине ее. Большая часть фарфоровой поверхности была украшена блестящими ромбами из цветной ярко-синей, насыщенно-красной и зеленой эмали; ромбы окаймляло монетное золото, которое, несмотря на тонкую пленку пыли, все равно блестело, словно шелковая вышивка. В витрине лежало позолоченное по краям кольцо на палец и стоял миниатюрный подсвечник. «Кто-то когда-то сделал его, – подумала Тереза. – Для кого?»
На следующее утро она вернулась на эту улицу и купила подсвечник, чтобы подарить его Кэрол.
В то же утро пришло переправленное из Колорадо-Спрингс письмо от Ричарда. Тереза села на уличную каменную скамейку возле библиотеки, и открыла его. Оно было на фирменном бланке:
«Компания баллонного газа Семко
Готовит
Подогревает
Замораживает»
 Вверху страницы стояло имя Ричарда как генерального менеджера филиала в Порт Джефферсон.
«Дорогая Тереза,
Я должен благодарить Денни за то, что он сообщил мне, где ты. Ты, может, подумаешь, что это лишнее письмо, и для тебя оно, наверняка, таким и является. Не удивлюсь, если ты все еще в том дурмане, в котором была, когда мы разговаривали в тот вечер в кафетерии. Но я хочу кое-что прояснить, а именно то, что я больше не испытываю к тебе тех чувств, которые испытывал к тебе еще две недели назад. И предыдущее письмо, которое я отправил тебе, было всего лишь спазматическим порывом. Уже когда я писал его, я понимал, что это было бессмысленно. Я так и думал, что ты не ответишь, да уже и не хотел этого. Может быть, тогда я и перестал любить тебя, и теперь превалирующее чувство, которое я испытываю к тебе, и присутствовало оно с самого начала, – это отвращение. Твоя к этой женщине привязанность, в результате которой ты отвернулась от окружающих, эти отношения, которые, я не сомневаюсь, стали сейчас омерзительными и патологичными, претят мне. Я знаю – да я с самого начала говорил об этом, – что у них нет будущего. Прискорбно только, что потом ты сама будешь чувствовать к себе отвращение, соразмерное своей потраченной на эти отношения жизни. Они беспочвенны и инфантильны. Это все равно, что прозябать на цветах лотоса или в тошнотворной слащавости, вместо того, чтобы жить хлебом и мясом жизни. Я часто вспоминаю о тех вопросах, которые ты задавала мне в тот день, когда мы запускали змея. Хотел бы я предотвратить это, когда было еще не слишком поздно, потому что я достаточно сильно любил тебя тогда, и мог спасти. Теперь нет. Люди до сих пор спрашивают меня о тебе. Что я, по-твоему, должен им ответить? Я намерен сказать им правду. Только так я смогу избавиться от этого. А я не могу больше выносить это в своей жизни. Я отправил некоторые твои вещи обратно в твою квартиру. Малейшее напоминание о тебе, любой контакт с тобой угнетают меня, вызывают нежелание видеть тебя, и, вообще, иметь с тобою дело. Я-то говорю разумные вещи, а ты, скорее всего, не поймешь ни слова. Одно точно должно быть тебе ясно: я не желаю больше иметь с тобой ничего общего.
Ричард».
Тереза представила, как его мягкие тонкие губы сложились в натянутую прямую линию – наверняка, так они выглядели, когда он писал это письмо, – линию, из которой все равно выдавалась бы маленькая, тугая дуга в его верхней губе. Какое-то время Тереза отчетливо видела его лицо, а потом с еле уловимым импульсом, который показался ей таким же слабым и отдаленным, как претензии в письме Ричарда, оно исчезло. Она встала, вложила письмо обратно в конверт, и пошла дальше. Она надеялась, что у Ричарда получится избавиться от привязанности к ней. Но пока единственно, что она могла представить себе, – это то, как с курьезным оттенком страстной сопричастности, который она заметила у него перед своим отъездом в Нью-Йорке, он будет рассказывать о ней другим. Она вообразила, как Ричард, в той же манере, как когда-то вечером в баре «Палермо», сообщит о ней Филу, а потом – Келли. Но ей было все равно, как они отреагируют.
Она попыталась предположить, чем могла быть занята Кэрол в этот момент в Нью-Джерси, что будет делать в десять часов, в одиннадцать. Выслушивать осуждение посторонних? Думать о ней? Было ли у нее на это время?
Стоял прекрасный холодный и почти безветренный солнечный день. Можно было бы прокатиться на машине куда-нибудь. Уже три дня она не садилась за руль. В какой-то момент она поняла, что больше не хотела водить ее. Тот день, когда осчастливленная письмом Кэрол она отправилась по прямой дороге 90-го маршрута до Делл-Рапидс, казалось, был уже очень давно.
Возвращаясь в дом, у парадного входа она увидела мистера Броуэна – еще одного жильца миссис Купер. Сидя на солнце, закутав ноги в одеяло и надвинув шляпу на глаза, он, казалось, дремал. Но он позвал:
– Эй, привет! Как поживает моя девочка?
Она остановилась поболтать с ним и, стараясь быть такой же внимательной, какой всегда была Кэрол с миссис Френч, спросила его об артрите. Они даже посмеялись над чем-то, и, входя в свою комнату, Тереза продолжала улыбаться, но вид герани положил этому конец. Тереза полила цветок и переставила его на тот конец подоконника, где растение дольше находилось бы под солнцем. Краешки самых маленьких верхних его листочков стали бурыми. Эту герань ей подарила Кэрол в Де-Мойне, как раз перед тем, как улететь. Плющ в горшке уже завял. Продавец в магазине предупреждал их, что растение потребует особого ухода, но Кэрол все равно захотела его купить. Тереза сомневалась, что герань выживет. А пестрая коллекция растений миссис Купер в эркере расцветала во всей своей красоте.
«Я все бродила по городу, – писала Тереза Кэрол, – а мне хотелось идти в одном направлении – на восток, чтобы, наконец, прийти к тебе. Когда ты прилетишь, Кэрол? Или лучше мне приехать к тебе? Я, правда, не в силах больше находится так далеко от тебя…»
Утром Тереза получила ответ. Из конверта на пол коридора в доме миссис Купер спланировал чек на двести пятьдесят долларов. В письме, в его длинных, еще более размашистых, чем обычно, иногда исчезавших петлях,  в его Т-перекладинах, проведенных над целым словом, Кэрол сообщала, что еще две недели, если не дольше, у нее не будет возможности приехать. Чек предназначался Терезе, чтобы она смогла вернуться в Нью-Йорк и перегнать машину на восток.
«Мне будет спокойнее, если ты полетишь самолетом. Вылетай немедленно, не жди больше», – было написано в последнем абзаце.
Кэрол набросала письмо в спешке, может, даже улучила момент, чтобы написать его, и в ее словах была холодность, которая шокировала Терезу. Ошеломленная, Тереза вышла на улицу, прошла до угла и, несмотря ни на что, бросила в почтовый ящик свое, написанное ночью тяжелое с тремя авиапочтовыми марками на конверте письмо. Она могла увидеться с Кэрол меньше, чем через двенадцать часов. Но эта мысль не ободряла ее. Утром уехать или вечером? Что они сделали с Кэрол? Тереза боялась, что Кэрол рассердится, если  она позвонит ей, и опасалась, не приведет ли этот звонок итак неважное положение дел к полному краху.
Сидя в каком-то местечке за столом с чашкой кофе с апельсиновым соком перед собой, Тереза вдруг обратила внимание еще на одно письмо, которое было у нее в руке. В  верхнем левом углу конверта она еле разобрала беспорядочную подпись: оно было от миссис Р. Робичек.
«Дорогая Тереза,
Огромное спасибо за вкуснейшую колбасу, которую я получила в прошлом месяце. Ты милая и добрая девушка, и мне очень приятно иметь возможность неоднократно поблагодарить тебя. Так любезно было с твоей стороны, находясь в такой дальней поездке, вспомнить обо мне. Мне нравятся твои красивые открытки, особенно большая, из Су-Фолса. Как там в Южной Дакоте? Горы и ковбои? Мне не доводилось выезжать никуда, кроме Пенсильвании. Тебе повезло: ты и молода, и симпатична, и добра. Обо мне. Я все работаю. Магазин все тот же. Все по-прежнему, только холоднее. Пожалуйста, когда вернешься, приходи меня навестить. Я приготовлю тебе настоящий обед, – не из гастронома. Еще раз спасибо за колбасу. Мне хватило ее на много дней. Действительно, что-то особенное и приятное.
С наилучшими пожеланиями и искренне твоя,
Руби Робичек».
Тереза соскользнула со стула, оставила деньги на прилавке и выбежала. Она пробежала  всю дорогу до отеля «Вариор». Там она набрала номер и, не отрывая телефонной трубки от уха, дождалась первых гудков, соединивших ее с домом Кэрол. Никто не отвечал. Прозвучало двадцать гудков, и никто не ответил. Тереза подумала, не позвонить ли адвокату Кэрол, Фреду Хаймсу. Но решила, что не следовало. С Эбби ей не хотелось говорить.
В тот день шел дождь. Уставившись в потолок, Тереза лежала на кровати в своей комнате и ждала трех часов, чтобы позвонить снова. Около полудня, решив, что Тереза заболела, миссис Купер принесла ей на подносе завтрак. Тереза не хотела есть и не могла заставить себя.
В пять часов она снова пыталась дозвониться до Кэрол. Наконец гудки затихли, и на линии возникло замешательство: оба оператора спрашивали друг друга о звонке. И первые слова, которые Тереза услышала от Кэрол, были: «Да, черт возьми!». Тереза улыбнулась, и боль ушла из ее рук.
– Алло? – резко произнесла Кэрол.
– Алло? – связь была плохой. – Я получила письмо с чеком. Что случилось, Кэрол?.. Что?
Сквозь потрескивающие помехи измученным голосом Кэрол повторила:
– Эта линия, наверняка, прослушивается, Тереза... У тебя все в порядке? Ты приедешь? Я не могу долго разговаривать.
Не находя, что ответить, Тереза задумалась.
– Да, думаю, я смогу выехать сегодня.
А потом не удержалась:
– Что происходит, Кэрол? Я, правда, не могу больше выносить эту неизвестность.
– Тереза! – словно стирая ее слова, Кэрол протянула имя через всю фразу Терезы. – Прошу тебя, возвращайся домой, тогда мы сможем поговорить.
Терезе показалось, что Кэрол недовольно вздохнула.
– Но мне сейчас нужно знать: когда я вернусь, ты вообще сможешь встретиться со мной?
– Держи себя в руках, Тереза.
Да разве так следовало им говорить друг с другом?! Разве эти слова?
– Так сможешь?
– Я не знаю, – ответила Кэрол.
Мороз пробежал вдоль всей руки Терезы в пальцы, которыми она схватилась за телефонную трубку. Терезе показалось, что Кэрол ненавидела ее. Из-за того, что это была ее, Терезы, глупейшая оплошность с письмом, ее вина в том, что его обнаружила Флоренс. Видимо, что-то стряслось, и Кэрол, наверное, будет не в состоянии, а, может, даже не захочет видеть ее снова.
– Суд уже начался?
– С судом все кончено. Я писала тебе об этом. Я не могу больше говорить. До свидания, Тереза, – Кэрол ждала ответа. – Мне пора прощаться.
Тереза медленно положила трубку на рычаг.
Вглядываясь в расплывшиеся фигуры возле стойки регистрации, она стояла в вестибюле отеля. Она вытянула письмо Кэрол из кармана и прочитала его еще раз, но голос, произнесший нетерпеливо «возвращайся домой, и мы сможем поговорить», был ближе. Тереза достала чек, снова пробежалась по нему глазами и медленно разорвала его. Его обрывки она выбросила в медную плевательницу.
Слез не было, пока вернувшись к себе, она снова не увидела свою комнату: провалившуюся в середине двуспальную кровать, стопку писем Кэрол на столе. Она не сможет еще одну ночь провести здесь. Она переселится в отель, и если то письмо, о котором сказала Кэрол, до утра не придет, она все равно уедет.
Тереза вытянула из шкафа на кровать свой чемодан и открыла его. Из бокового отделения высовывался сложенный уголком белый носовой платок. Тереза взяла его и поднесла к носу, вдыхая запах того утра в Де-Мойне, когда Кэрол засунула в кармашек этот смоченный духами платок, отпуская при этом ироничное и рассмешившее Терезу замечанием о том, почему она положила его туда. Опираясь одной рукой на спинку стула, Тереза бесцельно опускала и поднимала другую. То, что она чувствовала, было так же расплывчато, как стол и лежавшие перед ней письма, на которые она с недоумением уставилась сейчас. Вдруг ее рука потянулась в дальнюю часть стола к конверту, зажатому между книгами. Хотя он лежал на самом виду, она не заметила его раньше. Тереза разорвала его. Это было то самое письмо, о котором говорила Кэрол. На одних страницах этого длинного письма чернила были бледно-голубыми, на других – темно-синими, некоторые слова были перечеркнуты. Тереза пробежала глазами первую страницу, потом вернулась и прочла снова:
«Понедельник
Моя дорогая,
Мне даже не придется идти в суд. Утром мне устроили приватный показ того, что Хардж намерен был предъявить против меня. Да, у них есть несколько записанных разговоров, в частности, из Ватерлоо, и нет никакого смысла после этого идти в суд. «Мне должно быть стыдно» и, как ни странно, не за себя, а за мою собственную дочь, оттого, что она не стала ничего говорить о том, что не желает больше, чтобы ты появлялась. Все оказалось очень просто в это утро. Я сдалась. Теперь, как сказал адвокат, гораздо важнее то, как я собираюсь жить дальше. От этого будет зависеть, увижусь ли я когда-нибудь снова со своей дочерью, или нет, потому что теперь Хардж с легкостью имеет все права на полную опеку над ней. Вопрос заключался в том, перестану ли я видеться с тобой (и другими, «подобными тебе», как они выразились!) Хотя последнее прозвучало не так очевидно. Все эти люди поразевали свои рты и заговорили, точно судьи Судного дня... напоминая мне о моих обязанностях, моем положении, моем будущем. (Какое будущее они уготовили мне? Они собираются еще полгода следить за мной?) Я сказала, что перестану видеться с тобой. Не знаю, поймешь ли ты, Тереза, – ты еще так молода, и тебе не довелось знать мать, которую по-настоящему заботила бы твоя судьба. За мое обещание они одарили меня своей высочайшей наградой – привилегией быть с моей дочерью несколько недель в году.
…Несколько часов спустя.
Эбби здесь. Мы говорим о тебе. Она передает тебе свой любящий привет, а я – свой. Эбби твердит мне о том, о чем я итак уже знаю: что ты – очень молода и что ты боготворишь меня. Она считает, что мне не следует посылать тебе письмо, что лучше сказать тебе на словах, когда ты вернешься. Только что мы чуть не повздорили из-за этого. Я ответила ей, что она не знает тебя так, как я. А сейчас я думаю, что она и меня не знает так же хорошо, как в некоторых вещах знаешь меня ты, например, в том, что я чувствую. Милая моя, я несчастна в эти дни. Я пью водку. Я знаю: ты скажешь, что она вгоняет меня в депрессию. Но после недель, проведенных с тобой, я не была готова к таким дням. Счастливые были недели. И ты понимала это лучше, чем я. Хотя все, что нам дано было познать вместе, – это только начало. То есть я хочу здесь сказать тебе, что ты даже не представляешь себе остального, возможно, тебе никогда не придется узнать его, а, может, учитывая то, какое тебя могло бы ждать будущее, тебе и не следует. Мы никогда не ссорились, никогда не поминали друг другу прошлое, зная, что единственное, чего нам хотелось, хоть в раю, хоть в аду, –  это быть вместе. Я не знаю, дорога ли я тебе настолько, но все это части одного, а все, что нам довелось узнать, – это только начало. Прошло слишком мало времени. И поэтому это пустило слабые корни в тебе. Ты говоришь, что любишь меня, какой бы я ни была, и даже когда я ругаюсь. Я говорю, что я буду любить тебя всегда – такой, какая ты есть, и той, какой ты станешь. Я сказала бы это в суде, если бы это хоть что-нибудь значило для этих людей, или могло бы изменить что-нибудь, потому что этих слов я не стыжусь. Я уверена, дорогая: я должна послать тебе это письмо, и надеюсь, что ты поймешь, почему я так поступаю. И почему я обещала вчера судьям, что не буду с тобой встречаться. Почему мне пришлось сказать им такое. Я бы недооценила тебя, думая, что ты не поймешь, как и допуская мысль, что ты предпочтешь отсрочку».
Тереза перестала читать, встала и медленно подошла к письменному столу. Да, она догадывалась, почему Кэрол отправила письмо. Потому что она любила своего ребенка больше, чем ее. Именно поэтому судьям удалось сломить ее, принудить ее делать то, что им было нужно. Терезе трудно было представить, чтобы Кэрол заставили что-то сделать. Но вот же, в ее письме было это. И Тереза поняла: это была добровольная капитуляция, а не та ситуация, когда ее, Терезу, точно кусок мяса, пришлось бы вырвать из Кэрол. На мгновение в голове Терезы возникла фантастическая мысль, что Кэрол посвятила ей, Терезе, только частицу себя, и внезапно весь мир последнего месяца, как чудовищная ложь, треснул и почти обрушился. В следующую секунду Тереза не поверила в это. Но факт оставался фактом: Кэрол выбрала своего ребенка. Тереза взглянула на письмо Ричарда, лежавшее на столе, и почувствовала, что все слова, которые она хотела предъявить ему, но так и не высказала, терзая ее, поднялись в ней. Какое право имел он решать, кого и как ей любить?! Что он о ней знал?! Что он вообще понимал?
«…преувеличивать и в то же время умалять, – читала Тереза на другой странице письма Кэрол. – Но между удовольствием от поцелуя и удовольствием от того, чем мужчина с женщиной занимаются в постели, мне кажется, разница небольшая. Поцелуй, например, – он ведь не для того дан, чтобы кто-то принижал его или, вообще, судил о его важности. Эти люди что, и впрямь, рассматривают степень удовольствия в зависимости от того, родится в результате этих действий кто-нибудь или нет; то есть они, и впрямь, считают, что в движениях, которые приводят к появлению детей, больше удовольствия? В конце концов, дело тут в самом наслаждении. И какой прок удовольствие от мороженого в вафельном рожке ставить выше удовольствия от игры в футбол, или удовольствие от квартета Бетховена выше, чем от портрета Моны Лизы? Оставлю это философам. Но реакция присутствовавших была такой, будто меня лишили ума или ослепили. (Добавилось еще, я полагаю, некоторое сожаление от того факта, что довольно привлекательная женщина стала недоступной для мужчин). Кто-то приплел в спор эстетику – конечно же, против меня. Я спросила их: они что, и правда, хотят обсуждать это, – но только вызвала этим смех. Но самого главного я не упомянула, и никто не подумал об этом: что взаимопонимание между двумя мужчинами или двумя женщинами может быть полным и абсолютным, каким оно никогда не будет между мужчиной и женщиной. И, наверное, люди хотят именно этого, пока некоторые стремятся к тем более эфемерным и мимолетным вещам, которые происходят между мужчиной и женщиной.
Было высказано вчера, по крайней мере, подспудно, что мой нынешний путь повергнет меня в пропасть человеческого греха и дегенерации. Да, это правда, я глубоко погрязла с тех пор, как они отобрали тебя у меня. Если продолжать в том же духе: шпионить за человеком, осуждать его, не имея при этом возможности находиться рядом с ним достаточно долго для того, чтобы знание о нем перестало быть поверхностным, – это и есть дегенерация. Или жить против собственной воли – вот что, по определению, такое дегенерация.
Дорогая, я изливаю это все тебе... (следующая строка была перечеркнута). Ты, несомненно, лучше поступишь со своим будущим, чем я. Пусть я стану плохим для тебя примером. Если ты обижена сейчас так, что тебе кажется, что выше твоих сил выдержать это, и если это вызывает в тебе – сейчас, или когда-нибудь вызовет – ненависть ко мне (это я и сказала Эбби), тогда я не стану жалеть. Я могла бы, может быть, но не стала для тебя тем единственным человеком, которого, как ты сказала, тебе суждено было встретить, и ты оставишь все это в прошлом. Если же не оставишь, то теперь, несмотря на все эти поражения и горести, я знаю, то, что ты сказала тогда вечером, – правда: так не должно быть. Я очень хочу поговорить с тобой, когда ты вернешься, если ты захочешь, если только ты сможешь.
Твои растения цветут на заднем дворе. Я поливаю их каждый день…»
Тереза не могла больше читать. За дверью послышались шаги: осторожно спустились по лестнице, более уверенно прошли по коридору. Когда они стихли, Тереза открыла дверь, и, сопротивляясь порыву  тут же, оставляя все позади, убежать из этого дома и уехать, остановилась на какое-то время. Потом спустилась в холл в заднюю часть дома, к двери миссис Купер. Хозяйка открыла на ее стук, и Тереза произнесла заранее подготовленные слова о том, что этой ночью она уедет. Она видела лицо миссис Купер, которая не слушала ее, а реагировала на ее лицо, и миссис Купер показалась ей ее собственным же отражением, от которого не удастся отвернуться.
– Хм. Мне жаль, мисс Беливет. Очень жаль, что ваши планы нарушились, – ответила миссис Купер, в то время как лицо ее выражало только шок и любопытство.
Тереза вернулась в комнату и начала собираться. Согнув картонные модели, она поместила их на дно чемодана,  на них положила книги. Через некоторое время послышалось, как миссис Купер медленно, как будто неся что-то, подошла к двери, и Тереза подумала, что если хозяйка притащила ей очередной поднос с едой, она, Тереза, закричит. Миссис Купер постучалась.
– Куда я могу пересылать почту, милая, если придут еще письма? – спросила она.
– Я пока не знаю. Я сообщу вам в письме.
Выпрямившись, Тереза почувствовала головокружение и тошноту.
– Вы ведь не собираетесь ехать прямо до Нью-Йорка так поздно ночью? – миссис Купер называла «ночью» все время дня после шести.
– Нет, – ответила Тереза. – Я поеду с остановками.
Ей не терпелось остаться одной. Она посмотрела, как рука миссис Купер собрала под поясом серый клетчатый фартук; на мягкие, растрескавшиеся, изношенные до тонкости бумаги тапочки, которые ходили по этим полам уже много лет до Терезы и еще много лет после того, как она уедет, так и будут ступать по тем же следам.
– Ну, как только определитесь, вы сообщите, как устроились, – сказала миссис Купер.
– Хорошо.
Тереза переехала в отель – не тот, из которого обычно она звонила Кэрол. Потом вышла и неспокойно бродила, избегая тех улиц, на которых они бывали вместе. «Может, уехать в другой город», – подумала она и остановилась, почти решив вернуться к машине, но передумала, и, не замечая куда, пошла дальше. Она гуляла, пока не замерзла. Библиотека оказалась ближайшим местом, где можно было согреться. Проходя мимо обеденной, она заглянула внутрь. Увидев ее, Дач улыбнулся, в привычной для него манере, так, будто ему пришлось заглянуть подо что-то, чтобы рассмотреть ее через окно, кивнул головой и махнул ей рукой. Машинально махнув в ответ, она вдруг вспомнила о своей комнате в Нью-Йорке: о платье, которое осталось лежать на диване, и о ковре, у которого загнулся уголок. «Если бы только можно было сейчас добраться туда и выровнять его», – подумала она. Вглядываясь в узкий, каменный проспект с круглыми уличными фонарями, она остановилась. Единственный человек прошел по тротуару в ее сторону. Тереза поднялась на крыльцо библиотеки.
Мисс Грэхем, библиотекарша, по обыкновению, поприветствовала ее, но Тереза не стала заходить в главный читальный зал. Там сегодня было два или три посетителя, и лысый мужчина в очках с черной оправой, который часто сиживал за средним столом. А как часто она сама бывала здесь с письмом от Кэрол в кармане! С Кэрол – рядом. Тереза поднялась по лестнице, миновала залы истории и искусств на втором этаже, проследовала на третий, на который раньше ей заходить не доводилось. На этом этаже была единственная комната; она была большая и пыльная, с мраморными бюстами на пьедесталах, с картинами и со стоящими вдоль стен книжными шкафами, в которых были стеклянные дверцы.
Тереза села за один из столов, ее тело заныло и расслабилось. Сонно и устало она опустила голову на руки, но в следующую секунду вскочила со стула и застыла. Она ощутила, что волосы у нее поднялись дыбом. Она ведь обманывала себя все это время, продолжая надеяться, что Кэрол не ушла, что, если вернуться назад в Нью-Йорк, они будут видеться, и все будет – непременно должно было быть – по-прежнему. Как будто выискивая опровержения или утешения, она лихорадочно оглядела комнату. В какой-то момент она почувствовала, будто ее тело готово было вот-вот разлететься вдребезги или вышвырнуть себя из высокого окна комнаты. Она всмотрелась в бледный бюст Гомера, в его слегка припудренные пылью изощренно поднятые брови, повернулась к двери и заметила картину над притолокой.
«Похожа, – подумала Тереза, – но не она». Это была не она, но узнавание потрясло Терезу до глубины души. По мере того, как она рассматривала полотно, это ощущение усиливалось в ней, и она поняла, что картина была та же самая, только гораздо большего размера, что в детстве, пока портрет не перенесли, она не раз видела его в коридоре, который вел к музыкальному кабинету. Улыбающаяся женщина в изысканном платье какого-то двора: ее рука замерла чуть ниже шеи, надменная голова была повернута так, будто художник запечатлел ее в момент движения, и казалось, даже жемчужины, свисавшие с каждого уха, ожили. Тереза узнала компактные крепкие скулы; пухлые, улыбающиеся одним уголком, коралловые губы; игриво прищуренные веки; крепкий, не очень высокий лоб, который даже на картине, казалось, простирался над живыми глазами, понимавшими все наперед, выражавшими сочувствие и насмешку одновременно. Это была Кэрол. И вот, в то долгое мгновение, пока Тереза не могла оторвать свой взор от лица, губы женщины усмехнулись, глаза оценивающе и с ехидством посмотрели на нее, последняя пелена спала и обнаружила лишь желчь и злорадство, тончайшее удовлетворение от совершенного предательства.
Судорожно хватая воздух, Тереза побежала под картину и по лестнице вниз. Когда она оказалась в холле первого этажа, мисс Грэхем произнесла ей какой-то озабоченный вопрос, и Тереза услышала свой ответ, прозвучавший как невнятное бормотание идиота, потому что, захлебываясь, она силилась дышать. Промчавшись мимо мисс Грэхем, Тереза метнулась из здания.

Глава 22
Тереза открыла дверь в располагавшуюся посреди квартала кофейню. Изнутри доносилась одна из тех песен, которые они всюду слышали с Кэрол. Тереза оставила дверь закрываться и пошла дальше. Музыка жила, а мир умер. «И мелодия однажды умрет», – подумала Тереза. Как вернуть мир к жизни? Как вернуть его соль?
Тереза отправилась в отель. Оказавшись в своей комнате, она смочила холодной водой полотенце для лица и приложила его ко лбу. В номере было холодно. Она сняла одежду и туфли и забралась в постель.
Снаружи визгливый голос, гулкий в пустом пространстве, прокричал: «Эй! “Чикаго Сан Таймс„ /93/!» И последовала тишина. Тереза сопротивлялась сну, но утомление, точно опьянение, неприятно наваливалось на нее. Еще чьи-то голоса послышались из коридора. Кто-то говорил о пропавшем багаже, и, лежа с влажным, пахнувшим лекарствами полотенцем поверх воспаленных глаз, Тереза ощутила тщету. Люди переругивались, и Тереза чувствовала, как силы противостоять покидали ее, а вслед за ними ее оставляла ее воля. В панике она попыталась отвлечься на что-нибудь стороннее: на Денни, миссис Робичек, Френсис Коттер из «Пеликан Пресс», миссис Осборн, на свою далекую нью-йоркскую квартиру. Но ее ум не хотел ни следовать, ни отвлекаться. Он был заодно с ее сердцем и не желал отрекаться от Кэрол. Подобно голосам снаружи всплывали лица. Среди них было лицо сестры Алишии и еще одно –  ее, Терезы, матери. Промелькнул вид последней спальной комнаты в пансионате. Затем предстало то утро, когда Тереза очень рано ускользнула из трапезной и, точно обезумевшее от весны молодое животное,  понеслась по лугу. Там она увидела сестру Алишию, которая скакала, как сумасшедшая, по полю, и ее белые туфли, точно утки, мелькали в высокой траве. Мгновение спустя, Тереза догадалась, что ее наставница гналась за сбежавшей курицей. Потом возникла сцена в доме одной подруги ее матери, когда Тереза, потянувшись за куском торта, нечаянно разбила об пол тарелку, а мать ударила ее по лицу. Затем появились школьный коридор с портретом: картина дышала и двигалась, как Кэрол, насмешливо и безжалостно, расправляясь с Терезой, точно выполняя какую-то дьявольскую и давно предначертанную миссию. Тело Терезы напряглось от ужаса. А перебранка в холле между тем все продолжалась, звуки ее разрозненно падали в уши Терезы с резким, тревожным треском лопавшегося где-то там, на пруду, льда.
– То есть?
– Нет…
– Если бы так, чемодан был бы внизу в гардеробной…
– Ох, да я же говорю тебе…
– Но, чтобы не лишиться своей работы, тебе нужно было потерять мой чемодан!
Ее ум цеплял значение к фразам, к одной за другой, как какой-то заторможенный переводчик, который запаздывал, и, в конце концов, терял связующую нить.
С остатками кошмара в голове Тереза села в кровати. В комнате почти стемнело, тени в углах стали глубокими и плотными. Дотянувшись до переключателя лампы, она включила свет и сощурилась. Она бросила четвертак в висевший на стене радио-автомат и при первом же сигнале довольно сильно прибавила звук. Сначала раздался мужской голос, за ним последовала мелодия – ритмичный, в восточном стиле фрагмент, который обыкновенно входил в школьные пособия для музыкальных классов. «На персидском рынке», – автоматически вспомнила она, и теперь холмисто-волнообразный ритм пьесы, с которым ей всегда представлялись бредущие по пустыне верблюды, перенес ее в небольшую комнату пансионата, с иллюстрациями к операм Верди над высокими стеновыми панелями. Иногда она слышала этот отрывок в Нью-Йорке, но ни разу – с Кэрол. С тех пор, как познакомилась с нею, никогда не встречала его и не думала о нем. И теперь эта мелодия, парила в воздухе, как ничего не соединявший мост. Тереза взяла с тумбочки открыватель для писем, деревянный ножичек, который принадлежал Кэрол, но, когда они собирались, нечаянно попал в чемодан Терезы. Она сжала его рукоятку и провела большим пальцем вдоль его лезвия. Но само существование ножа, казалось, опровергало Кэрол, вместо того, чтобы подтверждать ее, и не будоражило Терезу так, как музыка, которую они ни разу не слышали вместе. Тереза с горечью подумала о Кэрол, как о чем-то далеком, немом и неподвижном.
Подойдя к раковине, она умылась холодной водой. Завтра, если получится, она найдет себе работу. Она решила, что лучше она устроится куда-нибудь недели на две, чем останется рыдать в своем номере. На всякий случай нужно будет сообщить миссис Купер в качестве адреса название отеля, – это была еще одна вещь, которую Тереза не хотела, но должна была сделать. Она задумалась, стоило ли отвечать Хакви на его очередную вежливую и искреннюю записку, полученную ею в Су-Фолсе:
«Мне было бы приятно, когда вы вернетесь в Нью-Йорк, снова увидеться с вами. Правда, на эту весну я не могу ничего обещать. Было бы неплохо, если бы, по приезде, вы встретились с мистером Недом Бернштайном, сопродюсером. Он может больше, чем я, рассказать о том, какая обстановка сейчас в дизайн-студиях…»
Нет, она не станет снова писать о том же.
Внизу она купила открытку с фотографией озера Мичиган и заставила себя написать бодрое послание миссис Робичек. Пока она составляла его, оно казалось неискренним, но отходя от ящика, в который она бросила карточку, прибавляя шаг, Тереза ощутила вдруг энергию в своем теле, упругость в ступнях, молодость в прилившей к щекам крови, потому что поняла, что, по сравнению с миссис Робичек, она была свободна и благословенна. И то, что она написала, не было притворством, потому что она, действительно, могла позволить себе это. Она не пала духом, не лишилась рассудка и не была несчастна. Встав напротив  витрины магазина, Тереза живо добавила на губы помады. Порыв ветра заставил ее удержать равновесие. Но в холодном воздухе она уже чувствовала биение молодого сердца весны. Завтра утром она начнет искать работу. Денег, которые у нее остались, ей хватит на жизнь здесь, а заработанное она накопит, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Можно было бы, конечно, телеграфировать в свой банк, чтобы получить остаток со своего счета, но Тереза не хотела этого. Лучше две недели она будет трудиться среди тех, кто был незнаком ей, и выполнять работу, которую делали миллионы людей. Ей захотелось побывать на месте кого-то другого.
Она откликнулась на одно объявление об администраторе-письмоводителе. В нем говорилось, что требовалось умение печатать и осуществлять звонки. Судя по всему, они решили, что она справится, и ей пришлось целое утро изучать документы. Но после обеда появился один из руководителей и сказал, что ему нужна девушка, которая умела бы стенографировать. Тереза не умела – в школе их учили печатать, но не стенографировать, – поэтому она ушла.
Вечером, снова взявшись просматривать колонки объявлений о трудоустройстве, она вспомнила одну надпись, которую видела на заборе склада пиломатериалов, недалеко от отеля: «Для работы в главном офисе и на складе требуется девушка. За 40 долларов в неделю». Если им не нужна будет стенографистка, она сможет подойти. Было около трех, когда по ветреной улице она свернула туда, где находился склад. Она подняла голову, чтобы порыв ветра сдул назад волосы с лица, и вспомнила, как Кэрол однажды сказала: «Люблю смотреть, как ты идешь. Когда я вижу тебя издалека, ты будто ступаешь по моей ладони, и ростом ты всего полметра». Услышав в шелесте ветра мягкий голос Кэрол, Тереза напряглась от горечи и страха. Она прибавила шагу, даже пробежала несколько шагов, как будто стараясь вырваться из этой трясины любви, ненависти и обиды, в которой завяз ее ум.
В стороне от склада в качестве офиса стоял небольшой деревянный домик. Тереза вошла и заговорила с мистером Замбровским – степенным лысым мужчиной с золотой часовой цепочкой, которая свисала почти через весь его живот. Не успела Тереза спросить его о стенографии, как он сам сказал, что не нуждался в таковой. Он предупредил, что сегодня и завтра он проверит Терезу. На следующее утро прибыли еще две соискательницы, и мистер Замбровский записал их имена, но уже до наступления вечера сообщил Терезе, что она могла приступать.
– Если вас не затруднит выходить в восемь утра, – сказал мистер Замбровский.
– Не затруднит, – сегодня она пришла в девять. Но явилась бы хоть в четыре, если бы ее предупредили об этом.
Ей предстояло находиться на складе с восьми часов до половины пятого. В ее обязанности входило сверять отгрузки с лесопилки на склад с полученными ордерами и писать подтверждающие письма. Сидя за своим столом в офисе, она не могла видеть досок, но свежий запах только что оголенной пилами древесины витал в воздухе, и было слышно, как доски гремели, подпрыгивая, когда грузовики въезжали на склад. Работа была ей по душе, ей импонировал мистер Замбровский, нравились лесорубы и приходившие в офис погреть руки у огня водители грузовиков. Один из лесорубов, по имени Стив – привлекательный молодой человек с рыжей щетиной – пару раз предлагал ей пообедать с ним в кафетерии на той же улице. Он пригласил ее пойти с ним на свидание в субботу вечером, но Терезе не хотелось весь вечер проводить с ним, да и ни с кем другим тоже.
Однажды вечером ей позвонила Эбби.
– Ну знаешь, мне дважды пришлось звонить в Южную Дакоту, чтобы отыскать тебя. – рассерженно сообщила она. – Что ты там делаешь? Когда ты вернешься?
При звуках голоса Эбби Тереза почувствовала Кэрол так близко, как будто слышала саму Кэрол. Ком застрял у нее в горле, и некоторое время она не в состоянии была ответить.
– Тереза?
– Кэрол здесь? С тобой?
– Кэрол в Вермонте. Она заболела, – сказала Эбби хриплым голосом, и в этот раз в нем не было ни капли веселья. – Она восстанавливается.
– Она настолько больна, что не может позвонить мне? Почему ты не говоришь мне, Эбби? Ей лучше или хуже?
– Лучше. Почему бы тебе самой не позвонить и не узнать?
Тереза сжала в кулаке телефонную трубку. Да, почему она не позвонила? Да потому что она думала о картине, а не о Кэрол.
– Что с ней? Она…
– Хороший вопрос. Кэрол разве не написала, что случилось?
– Написала.
– Ну? Ты ждешь, что она будет скакать, как резиновый мяч, и выискивать тебя по всей Америке? Это что, по-твоему, игра в прятки?
Весь разговор того обеда с Эбби снова обрушился на Терезу. По мнению Эбби, все произошло по ее, Терезы, вине. И письмо, которое нашла Флоренс, оказалось последней каплей.
– Когда ты возвращаешься? – спросила Эбби.
– Дней через десять. Если только Кэрол не захочет машину раньше.
– Не захочет. Ее не будет дома десять дней.
Тереза заставила себя сказать:
– О том письме... которое я написала... Ты не знаешь: его нашли до или после?
– До или после чего?
– После того, как детектив начал за нами следить?
– Они нашли его после, – со вздохом ответила Эбби.
Тереза стиснула зубы. Но какая разница была в том, какого мнения была о ней Эбби, действительно имело значение только то, что Кэрол о ней думала.
– Где она в Вермонте?
– На твоем месте, я не стала бы звонить.
– Но ты не на моем, и я хочу ей позвонить.
– Не звони. Это пока все, что я могу тебе сказать. Я могу передать ей... Это важно, – последовало холодное молчание. – Кэрол хочет знать, не нужны ли тебе деньги, и что с машиной.
– Мне не нужны деньги. С машиной все в порядке.
Тереза важно было спросить еще об одном:
– Что Ринди известно об этом?
– Она знает теперь, что значит слово «развод». И хочет быть с Кэрол. Только Кэрол от этого не легче.
«Прекрасно, прекрасно», – хотела сказать Тереза. Она не станет беспокоить Кэрол никакими  своими звонками, письмами, сообщениями, кроме одного – о машине. Дрожа, она положила трубку и немедленно подняла ее снова. «Это комната 6-11, – объявила она. – Я не хочу, чтобы сюда звонили с междугородних линий, и вообще, чтобы звонили сюда».
Ее взгляд упал на открыватель для писем на тумбочке: теперь он означал Кэрол – человека во плоти и крови, – с ее веснушками и со сколом на одном из зубов. Разве она чем-нибудь обязана Кэрол? Лично? Разве Кэрол не игралась с ней, как говорил Ричард? Тереза вспомнила слова: «Когда у тебя муж и дети, все немного иначе». Она уставилась на ножичек для писем, недоумевая, почему вдруг он снова стал простым открывателем, почему вдруг ей стало безразлично, сохранит она его или выбросит.
Два дня спустя от Эбби пришло письмо с вложенным в него и предназначенным Терезе чеком на сто пятьдесят долларов, о которых Эбби велела «забыть». Она писала, что поговорила с Кэрол, что Кэрол хотела бы увидеться с Терезой, и сообщила адрес. Тон текста был довольно прохладным, но жест с чеком не был. И Тереза была уверена, что Кэрол его не передавала.
«Спасибо за чек, – ответила Тереза. – Очень любезно с твоей стороны, но я не воспользуюсь им, он мне не нужен. Ты просила меня написать Кэрол. Не знаю, смогу ли, да и не думаю, что следует».
Однажды вечером, когда она возвращалась с работы, в вестибюле отеля ее ждал Денни. Тереза не сразу узнала его: черноглазый молодой человек, улыбаясь, встал со стула и не спеша подошел к ней. Но вид его растрепанных черных волос, спутавшихся на поднятом вверх воротнике пальто, его симметричная широкая улыбка показались такими знакомыми, как будто она видела их только позавчера.
– Здравствуй, Тереза, – произнес он. – Удивлена?
– Ужасно! Я уже не надеялась увидеть тебя. Ни слова за… две недели, – она вспомнила, что он предупреждал ее, что уедет из Нью-Йорка 28-го числа, как раз в тот день, когда она приехала в Чикаго.
– Это я уже не надеялся, – смеясь, ответил он. – Я задержался в Нью-Йорке. И оказывается, к лучшему, потому что, когда я попытался дозвониться до тебя, твоя хозяйка дала мне твой адрес.
Он крепко держал ее за локоть. Они неторопливо шли к лифту.
– Прекрасно выглядишь, Тереза.
– Правда? Я чертовски рада тебя видеть, – они остановились перед раскрытыми дверями лифта. – Поднимешься ко мне?
– Давай перекусим где-нибудь. Или еще рано? Я не обедал сегодня.
– Тогда, конечно, уже не рано.
Они отправились в одно знакомое Терезе заведение, которое специализировалось на стейках. Денни даже заказал коктейли, хотя обычно он не пил.
– Ты одна здесь? – спросил он. – Твоя хозяйка в Су-Фолсе сообщила мне, что ты уехала одна.
– Кэрол так и не смогла приехать.
– А. А ты решила остаться подольше?
– Да.
– До каких пор?
– Как раз до этих. На следующей неделе я собираюсь вернуться.
Без малейшего удивления, внимательно глядя на нее своими теплыми темными глазами, Денни слушал.
– Может, ты поедешь на запад, а не на восток и побудешь некоторое время в Калифорнии? У меня работа в Окленде. Я должен быть там послезавтра.
– Что за работа?
– Одно исследование... о котором я делал запрос. Я сдал экзамены лучше, чем предполагал.
– Ты был лучшим в группе?
– Не знаю. Сомневаюсь. Это не влияет на распределение. Ты не ответила на мой вопрос.
– Я хочу вернуться в Нью-Йорк, Денни.
– Понятно, – он улыбнулся, посмотрел на ее волосы, губы, и она подумала вдруг, что он еще ни разу не видел ее с таким количеством макияжа.
– Ты как будто повзрослела, – сказал он. – Ты изменила прическу, да?
– Немного.
– Ты больше не выглядишь напуганной. И слишком серьезной.
– Это приятно, – Тереза чувствовала смущение в его присутствии, и будто бы близость, заполненную чем-то таким, что она никогда не ощущала с Ричардом. Чем-то, что было приятным и будоражило ее. «Немного соли», – подумала она. Она посмотрела на руку Денни, лежавшую на столе, на сильные выпуклые мускулы под большим пальцем. В голове всплыл образ его рук у нее на плечах в тот день, когда она была в его комнате. Воспоминание было приятным.
– Ты скучала по мне, Терри?
– Конечно.
– А ты допускала когда-нибудь, что я могу привлекать тебя? Ну, как Ричард, например? –С ноткой удивления в голосе, как будто сказал что-то невообразимое, спросил он.
– Не знаю, – тихо ответила она.
– Ты же не думаешь сейчас о Ричарде, правда?
– Ты знаешь, что нет.
– О ком тогда? О Кэрол?
От этого вопроса Тереза почувствовала себя обнаженной.
– Да. Думала.
– А сейчас?
Терезу поражало, что он произносил такое без удивления и без предвзятости.
– Нет. Это… Я не могу говорить об этом, Денни… ни с кем, – заключила она. Ее голос прозвучал для нее глубоко и спокойно, – как будто был не ее голосом совсем.
– Тебе не хочется вычеркнуть это? Раз уж это в прошлом.
– Я не знаю. Мне не понятно, о чем ты.
– Я имел в виду, ты сожалеешь?
– Нет. Сделала бы я это снова? Да.
– С кем-нибудь другим или с ней?
– С ней, – ответила Тереза. Уголки ее губ поднялись в улыбке.
– Но конец оказался несчастливым.
– Да. Я имела в виду, что я бы и такой конец пережила еще раз.
– Ты до сих пор переживаешь.
Тереза промолчала.
– Ты собираешься встречаться с ней? Это ведь ничего, что я задаю тебе все эти вопросы?
– Ничего, – сказала она. – Нет, я не собираюсь встречаться с ней. Я не хочу.
– А с кем-нибудь другим?
– Другой женщиной? – Тереза замотала головой. – Нет.
Денни посмотрел на нее и медленно улыбнулся.
– То-то и важно. Хотя, поэтому и не важно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, ты молодая совсем, Тереза. Ты изменишься. Забудешь.
Она не ощущала себя молодой.
– Это Ричард сказал тебе? – спросила она.
– Нет. Мне кажется, он хотел однажды вечером, но я прервал его еще до того, как он начал.
Тереза почувствовала, что горькая улыбка показалась на ее губах. Она затянулась последний раз своей уже почти докуренной сигаретой и потушила ее.
– Надеюсь, он найдет того, кто его выслушает. Ему нужен слушатель.
– Он считает себя обманутым. Его эго страдает. Только не думай, что мы с ним похожи. Каждый, в конце концов, живет по-своему.
Ей вспомнились слова, которые однажды сказала Кэрол: «У каждого взрослого – свои секреты», – произнесенные так же непринужденно, как всё, что она говорила, и так же нестираемо врезавшиеся в память Терезы, как адрес, который она написала на квитанции в «Франкенберге». Терезе вдруг захотелось рассказать Денни остальное: о картинах в библиотеке и в пансионате. И о Кэрол, которая была не картиной, а живой женщиной, с ребенком и мужем, с веснушками на руках и с привычкой ругаться, с неожиданно возникавшей меланхолией и с вредной привычкой потакать капризам. О той Кэрол, которой пришлось пережить гораздо больше в Нью-Йорке, чем в Южной Дакоте. Она посмотрела в глаза Денни, на его подбородок с едва заметной ямочкой. Она прекрасно понимала, что по-прежнему находилась под чарами, которые препятствовали ей встречаться с кем-то еще, кроме Кэрол.
– О чем ты думаешь? – спросил Денни.
– О том, что ты однажды сказал в Нью-Йорке, о том, что вещи используют и выбрасывают.
– Это она так поступила с тобой?
Тереза улыбнулась:
– Мне предстоит сделать так.
– Тогда найди кого-нибудь, кого тебе никогда не захочется выбросить.
– Кто не сотрется, – сказала Тереза.
– Напишешь мне?
– Конечно.
– Напиши через три месяца.
– Три месяца?
И вдруг она поняла, что он имел в виду.
– Не раньше?
– Нет, – он смотрел на нее прямо. – Этого времени будет достаточно, так ведь?
– Да. Хорошо. Обещаю.
– Обещай мне еще кое-что… Возьми завтра выходной, побудь со мной. У меня завтра будет весь день до девяти вечера.
– Не могу, Денни. У меня работа… Нужно еще предупредить его, что я уеду на следующей неделе.
Она понимала, что это была не причина. И Денни, наверняка, знал это. Она не хотела проводить с Денни завтрашний день. Это будет слишком тяжело – он будет постоянно напоминать ей о ней самой, а она пока не была к этому готова.
На следующий день Денни пришел на склад. Они собирались пообедать вместе, но вместо этого целый час гуляли по Лейк-Шор-Драйв и разговаривали. Вечером, в девять, Денни улетел на запад.
Через восемь дней Тереза отправилась в Нью-Йорк. Она планировала как можно скорее съехать от миссис Осборн. Ей захотелось увидеться кое с кем из тех, от кого она сбежала прошлой осенью. В ее жизни могли появиться еще другие, новые, люди. Весной она пойдет в вечернюю школу. И еще она решила полностью сменить свой гардероб. Одежда, которая осталась в ее шкафу в Нью-Йорке, насколько она помнила ее, казалась ей уже устаревшей, будто ее носили много лет назад. В Чикаго Тереза ходила по магазинам и заглядывалась на вещи, которые пока не могла купить. Новая прическа – это было все, что она могла пока себе позволить.

Глава 23
Тереза вошла в свою комнату, и первое, что она заметила, было то, что ковер ровно лежал на полу. Какой же тесной и жалкой выглядела эта комната! И подстать ей: крохотное радио на книжной полке, подушки на диван-кровати – были такими же особенными, как разработанная ею когда-то подпись, которую она уже забыла. И такими же были подвешенные на стенах сценические макеты, на которые она старалась не смотреть.
Она пошла в банк, сняла сто из остававшихся у нее двухсот долларов и купила себе черное платье и пару туфель.
Завтра она позвонит Эбби и решит что-нибудь с машиной Кэрол – подумала она – завтра,  не сегодня.
В этот же день у нее назначена была встреча с Недом Берштайном, сопродюсером английского спектакля, для которого Хакви предстояло сделать декорации. Она захватила фотографии «Мелкого дождя» и три сделанных ею на западе макета, чтобы показать ему. Работа помощником у Хакви не обеспечит ее достаточными для проживания средствами, но не обязательно будет устраиваться в универмаг, у нее могут быть другие источники дохода, например, такие, как телевидение.
Мистер Бернштайн равнодушно просмотрел ее модели. Тереза сообщила, что пока не разговаривала с мистером Хакви, и спросила сопродюсера, знает ли он что-нибудь о том, нужны ли его декоратору помощники. Мистер Бернштайн ответил, что такие вещи Хакви решал сам, но насколько ему, мистеру Бернштайну, было известно, в ассистентах тот пока не нуждался. О других студиях мистер Бернштайн тоже ничего сказать не мог. Тереза подумала о платье за шестьдесят долларов. И о том, что на ее счету в банке осталось сто долларов. Кроме того, она уже предупредила миссис Осборн, что скоро съедет (правда, понятия не имела, куда), чтобы хозяйка могла показывать ее квартиру в любое время, когда пожелает. Тереза встала и поблагодарила мистера Бернштайна за то, что он посмотрел ее работы. И сделала это с улыбкой.
– А телевидение? – спросил мистер Бернштайн. – Вы не пробовали начать с него? Туда легче прорваться.
– Сегодня вечером я встречаюсь на счет этого с одним человеком в Дюмонте.
В январе мистер Донохью рекомендовал ей пару имен. Мистер Бернштайн добавил еще несколько.
Потом Тереза позвонила в студию Хакви. Он собирался уходить, и сказал, что, если она занесет сегодня свои макеты в его студию, завтра утром он их посмотрит.
– Кстати, завтра в пять в «Сант Риджес» устраивают коктейль-пати в честь Женевьевы Кранель. Если вам интересно прийти, – со свойственным ему отрывистым акцентом, который придавал его мягкому голосу оттенок математической педантичности, сообщил Хакви. – По крайней мере, тогда мы завтра точно увиделись бы. Сможете придти?
– Да. С удовольствием. Где именно в «Сант Риджес»?
Он зачитал с приглашения:
– Номер “D”. С пяти до семи часов. Я буду там в шесть.
Она покинула телефонную будку такая счастливая, как будто они с Хакви только что стали партнерами. Пройдя пешком двенадцать кварталов до его студии, она передала свои модели молодому человеку, – другому, не тому, которого видела в январе (Хакви часто менял помощников). Перед тем как закрыть дверь, она с благоговением оглядела мастерскую декоратора. Может, скоро ей позволят войти сюда. И может, уже завтра она будет знать об этом.
Из аптеки на Бродвее она позвонила Эбби в Нью-Джерси. Голос Эбби звучал совсем по-другому, чем в Чикаго. Должно быть, Кэрол чувствовала себя гораздо лучше, – подумала Тереза. Но не спросила о ней. Нужно было определиться с ее машиной.
– Я могу забрать ее, если хочешь, – сказала Эбби. – Только, почему бы тебе не поговорить с Кэрол? Я знаю, она рада будет услышать тебя. – На самом деле, Эбби из кожи вон лезла, чтобы так и получилось.
– Ну… – Тереза не хотела звонить Кэрол. Но чего она боялась? Ее голоса? Ее саму? – Хорошо. Я привезу ей машину, если только ей будет удобно. Если нет, я перезвоню тебе.
– Когда? Сегодня?
– Да. Через несколько минут.
Тереза подошла к двери аптеки и встала возле нее. Посмотрела на изображенное на рекламе «Кэмел» огромное лицо, от которого шли похожие на гигантские пончики кольца дыма. На то, как, подобно акулам, маневрировали в предобеденной суматохе приземистые насупившиеся такси. На знакомую мешанину крылец и окон, ресторанных и барных вывесок и навесов,– эту красновато-бурую смесь улочки, похожей на сотни других в Нью-Йорке. Она вспомнила, как, проходя однажды по одному такому проулку мимо восьмидесятых /94/, вдоль фасадов браунстоунов, слой за слоем покрытых бытием человеческих жизней, одни из которых начались, другие закончились здесь, она испытывала навеянное им гнетущее ощущение, из-за которого ей захотелось уйти на проспект. Это было каких-то два или три месяца назад. Теперь те же улицы наполняли ее возбужденным восторгом, ей хотелось окунуться с головой в их атмосферу с их тротуарами, вывесками, театральными маркизами и со сновавшими туда-сюда, наскакивавшими друг на друга людьми. Тереза отвернулась и пошла к телефонной будке.
Чуть погодя она услышала Кэрол.
– Когда ты приехала, Тереза?
Трепетный шок молнией пробежал при первом звуке ее голоса, а за ним – пустота.
– Вчера.
– Как ты? Ты все такая же? – Кэрол говорила сдержанно, будто была не одна, но Тереза была уверена, что никого рядом с ней не было.
– Не совсем. А ты?
Кэрол промолчала.
– Ты говоришь по-другому.
– Я другая.
– Я увижусь с тобой? Или ты не хочешь? Разок, – голос был Кэрол, но слова – не ее. Они были осторожными и неуверенными. – Может, вечером? Ты на машине?
– Сегодня у меня назначена пара встреч. У меня не будет времени.
Позволяла ли она себе хоть раз отклонить предложение Кэрол, когда та хотела встретиться с ней?!
– Хочешь, я привезу машину завтра?
– Нет. Я и сама могу приехать за ней. Я не инвалид. С ней все в порядке?
– Она в хорошем состоянии, – ответила Тереза. – Нигде ни царапины.
– А ты? – спросила Кэрол, но Тереза не ответила. – Я увижу тебя завтра? Ты сможешь вечером?
Они условились к половине пятого прийти в бар «Ритц Тауэр» на 57-й улице и закончили разговор.
Кэрол опоздала на пятнадцать минут. Сидя за столиком, в том месте, откуда видны были стеклянные двери, которые вели в бар, Тереза ждала ее. Когда она увидела, наконец, входившую в дверь Кэрол, напряжение лопнуло в ней с чуть ощутимой ноющей болью. На Кэрол было то же меховое пальто, те же черные замшевые туфли, которые она надела в тот день, когда они впервые встретились, но в этот раз светловолосую гордую голову оттенял красный шарф. Тереза посмотрела в ее похудевшее лицо. Когда глаза Кэрол нашли Терезу, легкая улыбка удивления изменила его.
– Здравствуй, – сказала Тереза.
– Я даже не узнала тебя сначала, – прежде, чем сесть, разглядывая Терезу, Кэрол остановилась у столика. – Так любезно с твоей стороны, что ты согласилась встретиться со мной.
– Не говори так.
Подошел официант, и Кэрол заказала чай. Тереза машинально назвала то же.
– Ты ненавидишь меня, Тереза? – спросила Кэрол.
– Нет.
Тереза услышала легкий, еле уловимый аромат духов Кэрол, знакомую сладость, которая, непонятно почему, теперь казалась чужой, из-за того, что не вызывала в ней те чувства, которые подняла однажды. Тереза положила на стол смятый в руке спичечный коробок.
– Разве я могу ненавидеть тебя, Кэрол?
– Я думаю, могла. Какое-то время, так ведь? – предположила Кэрол так, как будто констатировала факт.
 – Ненавидеть тебя? Нет.
Не то чтобы, – могла бы сказать Тереза. Но она знала, что глаза Кэрол итак прочли это в ее лице.
– И вот… ты совсем повзрослела… Взрослая прическа, и взрослая одежда.
Тереза посмотрела в серые глаза Кэрол, которые, вопреки уверенной приподнятости ее гордой головы, стали более серьезными, грустными даже, и, не в состоянии постичь их, опустила взгляд. «Какая же она красивая», – с острой болью утраты подумала она.
– Я кое-чему научилась, – сказала Тереза.
– Чему?
– Что я… – она остановилась, воспоминание о портрете в Су-Фолсе вдруг отвлекло ее мысли.
– Знаешь, ты очень хорошо выглядишь, – произнесла Кэрол. – Ты как будто вдруг вышла на свет. Это из-за того, что ты избавилась от меня?
 – Нет, – быстро ответила Тереза. Нахмурившись, она посмотрела на чай – ей не хотелось пить его. Слова Кэрол «вышла на свет» навели ее на мысль о рождении и смутили. Да, она родилась заново с тех пор, как оставила Кэрол. Она явилась на свет в тот самый момент, когда увидела картину в библиотеке. Ее сдавленный крик тогда был подобен первому плачу новорожденного, втянутого в этот мир против его воли. Она посмотрела на Кэрол.
– Там, в библиотеке в Су-Фолсе, я видела одну картину, – сказала она и просто и без эмоций, словно эта история произошла не с ней, поведала о портрете.
А Кэрол слушала и ни разу не отвела глаз. Она смотрела на Терезу так, как глядят издалека на того, кого уже нельзя спасти.
– Странно, – тихо произнесла она. – И страшно.
– Так и было, – Тереза знала, что Кэрол поймет. Еще она уловила сочувствие в ее глазах, и улыбнулась. Кэрол не улыбнулась в ответ. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на Терезу.
– О чем ты думаешь? – спросила Тереза.
Кэрол взяла сигарету.
– Что ты думаешь о том дне в универмаге?
Тереза снова улыбнулась.
– Было так удивительно, что ты подошла ко мне. Почему ты подошла?
Кэрол помолчала.
– По очень банальной причине. Ты была единственной девушкой, которая не была так чертовски занята. А еще, я помню, на тебе не было халата.
Тереза прыснула со смеху. А Кэрол только улыбнулась, но вдруг снова стала собой, такой же, как в Колорадо-Спрингс, до того, как все произошло.
Тереза вспомнила о подсвечнике в своей сумочке.
– Я привезла тебе это, – сказала она и передала его. – Я увидела его в Су-Фолсе.
Подсвечник был обернут в простую белую салфетку. Поставив его на стол, Кэрол развернула его.
– Он очаровательный, – произнесла она. – Так похож на тебя.
– Спасибо. Я думала, он похож на тебя, – Тереза посмотрела на руку Кэрол: большой палец и кончик среднего лежали на тонком ободке подсвечника так же, как когда-то лежали на блюдцах кофейных чашек в Колорадо, в Чикаго, и в других местах, о которых Тереза сейчас не вспомнила. Она закрыла глаза.
– Я люблю тебя, – сказала Кэрол.
Тереза открыла глаза, но не подняла их.
– Я знаю, твои чувства ко мне изменились. Правда?
Тереза хотела возразить, но могла ли она? Ее чувства, действительно, изменились.
– Я не знаю, Кэрол.
– Значит, так и есть, – голос Кэрол был мягким, ждущим отрицания или подтверждения.
Тереза уставилась на треугольные тосты на тарелке. Она подумала о Ринди. До сих пор она откладывала вопросы о девочке.
– Ты встречалась с Ринди?
Кэрол вздохнула. Тереза увидела, как ее рука отодвинулась от подсвечника.
– Да. В прошлое воскресенье. Где-то с час. Я полагаю, пару раз в год ей позволят приезжать ко мне. Когда рак на горе свистнет. Я проиграла по полной.
– Ты же, вроде, говорила о нескольких неделях в год.
– Ну, кое-что еще произошло. Сугубо между мной и Харджем. Я отказалась давать большую часть обещаний, которые он с меня потребовал. Еще его семья свое добавила. Я не согласилась жить по списку дурацких требований, который они, точно лист повинностей, состряпали для меня. Даже под страхом того, что они спрячут Ринди от меня... Будто я чудовище какое-то… Так и произошло. Хардж рассказал судьям все, даже то, что они еще не знали.
– Боже, – прошептала Тереза.
Можно было представить себе, во что это обернется. Каким-нибудь вечером Ринди придет в сопровождении пристально приглядывающей за ней гувернантки, которую заранее предостерегут о Кэрол, и которой, наверняка, велят не упускать ребенка из виду. Ринди скоро поймет все. Что вообще приятного могло быть в таких посещениях? «Хардж…», – Терезе противно было произносить его имя.
– Даже судьи оказались милосерднее, – сказала она
– По правде говоря, я и в суде не обещала многого. Там я тоже отказалась.
Вопреки себе, Тереза улыбнулась, потому что ее порадовало, что своим несогласием Кэрол сохраняла достоинство.
– Да это и не суд был совсем. Так, обсуждение за круглым столом. Знаешь, как они сделали записи в Ватерлоо? Они вбили штырь в стену, наверное, сразу же после того, как мы туда вселились.
– Штырь?
– Я помню, что слышала, как что-то заколачивали. По-моему, это было, когда я только  вышла из душа. Помнишь?
– Нет.
Кэрол улыбнулась.
– Штырь, который улавливает звук, как диктофон. Детектив снял номер рядом с нашим.
Тереза не помнила стука, но оглушительное и разрушительное чувство унижения от всего произошедшего вернулось.
– Все кончено, – сказала Кэрол. – Знаешь, я ведь почти предпочла вообще не встречаться с Ринди. Я никогда не стану требовать от нее видеться со мной, если она не захочет. Я просто оставлю ей самой решать это.
– Представить не могу, чтобы она когда-нибудь не захотела видеть тебя.
Брови Кэрол приподнялись.
– Разве можно предугадать, что способен внушить ей Хардж?
Тереза промолчала. Она отвела взгляд от Кэрол и увидела часы. Они показывали тридцать пять минут шестого. Она подумала о том, что ей нужно будет  попасть на вечеринку к шести, если она вообще пойдет туда. Ради этой вечеринки она надела недавно купленное черное платье с белым кашне, новые туфли и черные перчатки. И какой же незначительной теперь казалась эта одежда. Она вспомнила о тех перчатках, которые подарила ей сестра Алишия. «Интересно, они до сих пор лежат на дне школьного шкафчика, завернутые в старую тряпку?» Терезе захотелось выбросить их.
– Ко всему привыкают, – произнесла Кэрол.
– Да.
– Мы с Харджем продаем дом, и я сняла квартиру на Мэдисон Авеню. И – поверишь, нет ли – устроилась на работу. Я буду закупщиком в доме мебели на Форс Авеню. Наверное, какой-нибудь предок мой был плотником, – Кэрол взглянула на Терезу. – Как бы там ни было, это заработок и мне это по душе. Квартира довольно большая – хватило бы места для двоих. Я надеялась, что ты переедешь и будешь жить у меня, но, я так понимаю, ты не будешь.
Сердце Терезы подскочило, так же, как в том момент, когда Кэрол позвонила тогда ей в универмаг. Что-то в ней, вопреки ее воле, отозвалось, заставило ее почувствовать и счастье, и восхищение одновременно. Она гордилась Кэрол за то, что у нее хватало духу поступать так, говорить так, за то, что она всегда была смелой. Тереза вспомнила, как храбро повела себя Кэрол, когда они встретились с детективом на проселочной дороге. Пытаясь успокоить биение сердца, Тереза сглотнула. Кэрол не смотрела на нее. Она водила окурком по пепельнице. Жить с нею? Когда-то Тереза хотела этого больше всего на свете, но это было невозможно. Быть с Кэрол, все с ней делить – лето и зиму, гулять и читать вместе, путешествовать вдвоем. Терезе вспомнились дни обиды, когда она представляла, как Кэрол спросит ее об этом, а она ответит «нет».
– Будешь? – Кэрол смотрела на нее.
Тереза почувствовала, что балансировала на грани. Обида ушла. Оставалось только принятое когда-то решение, повисшая в воздухе тонкая нить без малейшей зацепки с противоположных сторон, без того, что могло бы оттолкнуть или притянуть. С одной стороны – Кэрол. А с другой – немой вопросительный знак. С одной стороны Кэрол, и все будет теперь по-другому, потому что обе они изменились. Их ждет такой же новый и неизвестный мир, каким предстал когда-то, когда Тереза впервые вступила в него, тот, который она только что утратила. Но препятствий уже не было. Тереза вспомнила, что духи Кэрол больше не вызвали в ней прежнего волнения. «Пустота требует заполнения», – сказала бы Кэрол.
– Так как? – нетерпеливо с улыбкой спросила Кэрол.
– Нет, – ответила Тереза. – Нет. Не думаю.
«Потому что ты опять предашь меня!» – именно так она думала в Су-Фолсе. Именно эти слова она приготовилась написать или сказать. Только Кэрол не предавала ее. Она любила ее больше, чем своего собственного ребенка. Еще и по этой причине она не обещала. Она рисковала всем сейчас так же, как тогда, когда хотела все получить от детектива в тот день на дороге. И тогда она тоже проиграла. Тереза увидела, как с едва различимыми – настолько, что, возможно, только она одна во всем мире способна была уловить их – признаками изумления и шока лицо Кэрол изменилось, и некоторое время Тереза ни о чем не могла думать.
– Таково твое решение, – произнесла Кэрол.
– Да.
Кэрол опустила глаза на зажигалку, лежавшую на столе.
– Вот так.
Тереза посмотрела на нее. Ей захотелось дотянуться до головы Кэрол и сжать ее волосы всеми своими пальцами. Услышала ли Кэрол нерешительность в ее голосе? Терезу вдруг потянуло убежать, выскользнуть за дверь на улицу. Была четверть седьмого.
– Мне нужно пойти на одну вечеринку сегодня. Это важно – я могу получить работу. Там будет Хакви.
Она была уверена, что он даст ей работу. Она звонила ему днем по поводу оставленных в его студии макетов. Все они понравились Хакви.
– Еще завтра у меня назначено на телевидении.
Улыбнувшись, Кэрол подняла голову.
– Мой маленький большой человек. Похоже, наконец, ты можешь сделать что-нибудь значительное. А знаешь, даже твой голос изменился.
– Правда? – Тереза колебалась. Ей все невыносимее было оставаться здесь. – Кэрол, если хочешь, ты тоже можешь пойти. Это большая вечеринка – на две комнаты в отеле… в честь одной женщины, которая играет главную роль в постановке Хакви. Я уверена, они не будут против, если я приду не одна.
Тереза не понимала, почему она просит Кэрол об этом, и с какой стати Кэрол хотеть пойти на какую-то коктейль-пати, на которой сама-то она не испытывала сильного желания быть.
Кэрол замотала головой.
– Нет, спасибо, дорогая. Ты лучше сходи одна. У меня встреча в «Элизии»… Кстати, практически через минуту.
Тереза сложила на коленях свои перчатки и сумочку. Она взглянула на руки Кэрол: бледные пятнышки рассыпались по тыльной стороне, обручального кольца не было, – и в ее глаза. Может, она больше никогда не увидит ее. Уже через пару минут, меньше даже, они расстанутся.
– Машина на улице. Там, от входа налево. Вот ключи.
– Я знаю, я видела ее.
– Ты останешься? Я заплачу;.
– Я заплачу;, – сказала Кэрол. – Иди, раз тебе нужно.
Тереза встала. Но ей невыносима вдруг стала мысль о том, что Кэрол останется сидеть за этим столом, на котором перед ней стояли две их чайные чашки, пепельница с их сигаретами.
– Не оставайся. Пойдем со мной.
Кэрол вопросительно с удивлением взглянула на нее.
– Хорошо, – ответила она. – В доме остались кое-какие твои вещи. Должна я…
– Как хочешь, – перебила ее Тереза.
– А цветы? Твои растения? – Кэрол оплачивала чек, который принес официант. – Что с цветами, которые я тебе дала?
– Цветы, которые ты мне дала... Они погибли.
На секунду их глаза встретились, и Тереза отвела свои.
Они расстались на углу 57-й улицы и Парк Авеню. Тереза успела перебежать проспект как раз перед тем, как загорелся зеленый, сразу выпуская вереницу машин, которые мешали ей видеть Кэрол с противоположной стороны дороги. Неторопливо проходя мимо входа в «Ритц Тауэр», Кэрол медленно удалялась. «Так и должно быть, – подумала Тереза, – без долгих рукопожатий, без оглядывания назад». Потом, увидев, как Кэрол потянула дверь автомобиля на себя, Тереза вспомнила про банку с пивом. При возвращении в Нью-Йорк, переезжая пандус, соединявший тоннель Линкольна с городом, и услышав бряцанье под передним сидением, Тереза решила, что прежде чем передавать автомобиль Кэрол, она уберет эту банку. Но потом забыла об этом. Тереза поспешила в отель.
Через обе двери народ потоком валил в холл, и официанту приходилось туго, когда он пытался протиснуть в комнату столик на колесиках, на котором стояли ведра со льдом. В помещении было шумно. Тереза сначала не увидела ни Бернштайна, ни Хакви. Она почти никого здесь не знала, ни единой души; она вспомнила только одного человека, с которым разговаривала месяц назад о вероятной, но так и не материализовавшейся работе. Тереза обернулась: какой-то мужчина совал бокал в ее руку.
– Мадемуазель, – лучезарно произнес он. – Вы не это ищите?
– Спасибо.
Тереза не осталась с ним. Ей показалось, что в противоположном углу она увидела мужчину, похожего на мистера Бернштайна. На пути к нему стояло несколько женщин в широкополых шляпах.
– Вы – актриса? – спросил ее тот же человек, волочась за нею сквозь толпу.
– Нет, декоратор.
Это, действительно, оказался мистер Бернштайн, и, протиснувшись между двумя группами людей, Тереза добралась до него. Вставая со скамейки-радиатора, он радушно протянул ей свою пухлую руку.
– Мисс Беливет! – обратился он. – Миссис Кроуфорд, визажист.
– Только давайте не будем о работе! – пронзительно воскликнула миссис Кроуфорд.
– Мистер Стивенс, мистер Фенелон... – все продолжал мистер Бернштайн, пока Тереза не кивнула дюжине людей и не сказала «здравствуйте» половине из них.
– И Айвор... Айвор! – позвал мистер Бернштайн.
Подошел худощавый, с узким лицом и маленькими усиками Хакви, и, улыбнувшись, протянул руку для приветствия.
– Здравствуйте, – сказал он. – Рад видеть вас. Да, мне понравились ваши работы. Вижу ваше усердие, – он засмеялся.
– Достаточное для того, чтобы устроиться у вас? – спросила она.
– Знаете что? – улыбаясь, ответил он. – Да, можете начинать. Приходите в мою студию завтра, где-нибудь… в одиннадцать? Сможете?
– Да.
– Подходите ко мне попозже – я должен попрощаться с теми, кто уходит.
И он удалился.
Тереза поставила бокал на край стола и достала из сумочки сигарету. Дело было сделано. Она посмотрела на дверь. Женщина с зачесанными назад светлыми волосами, с яркими пронзительными голубыми глазами только что вошла в комнату и вызвала экстатическое волнение вокруг себя. Поворачиваясь и пожимая руки энергичными и уверенными движениями, она приветствовала присутствовавших, и Тереза догадалась, что эта женщина и была Женевьева Кранель – английская актриса, которой предстояло сыграть главную роль. Сейчас она выглядела иначе, чем на тех неподвижных рекламах, на которых Тереза видела ее. У актрисы было тот тип лица, который становился привлекательным во время игры.
– Здравствуйте! Здравствуйте! – оглядывая комнату, наконец, сказала она всем.
Тереза заметила, что взгляд актрисы на мгновение задержался на ней, и почувствовала что-то вроде того волнения, которое испытала, когда в первый раз увидела Кэрол. И еще в глазах женщины вспыхнул тот же интерес – она знала его, – какой был в ее собственных, когда она заметила Кэрол. Только теперь Тереза смотрела, не отрываясь, а женщина отвела взгляд и отвернулась.
Тереза посмотрела на бокал в своей руке и, ощутив, как жар прилил к ее лицу и к кончикам пальцев, она почувствовала волнение, – не только в крови и не только в мыслях. Еще до того, как их представили друг другу, она поняла, что эта женщина была подобна Кэрол. Она была прекрасна. И не напоминала картину в библиотеке. Тереза улыбнулась и сделала глоток, растягивая его, чтобы успокоиться.
– Цветок, мадам? – официант протягивал ей поднос, полный орхидей.
– Большое спасибо.
Она взяла одну. У нее не получалось прикрепить ее, и какой-то мужчина – то ли это был мистер Фенелон, то ли мистер Стивенс – подошел и помог.
– Спасибо, – ответила она.
Прямо к ней подходила Женевьева Кранель с мистером Бернштайном позади. Актриса поприветствовала мужчину рядом с Терезой так, как будто очень хорошо знала его.
– Вы знакомы с мисс Кранель? – спросил у Терезы мистер Бернштайн.
Тереза посмотрела на нее.
– Меня зовут Тереза Беливет, – она пожала протянутую актрисой руку.
– Здравствуйте. Значит, вы – сценический отдел?
– Нет. Только его часть.
Тереза почувствовала дикий и глупый восторг и продолжала ощущать прикосновение даже после того, как женщина отпустила ее руку.
– Кто-нибудь принесет мне выпить? – спросила мисс Кранель у кого-нибудь.
Мистер Бернштайн принес. Наконец, он закончил представлять ее всем, кто еще не был с ней знаком. Тереза услышала, как Женевьева Кранель сказала кому-то, что она приехала сюда прямиком с самолета и что ее багаж свален в вестибюле. Она заметила, что, говоря с гостями, актриса пару раз взглянула на нее поверх плеч мужчин. Тереза чувствовала волнующую привлекательность в аккуратно уложенном затылке Женевьевы Кранель, в ее смешном, беззаботно вздернутом носе – единственной ребячливой черте узкого, классического лица актрисы. У нее были довольно тонкие губы. Она выглядела чрезвычайно внимательной и невозмутимо спокойной. Вместе с тем Тереза подумала, что Женевьева Кранель, может быть, больше не подойдет к ней во время вечеринки, по той простой причине, что, скорее всего, ей хотелось этого.
Тереза пробралась к зеркалу, которое висело на стене, и проверила, в порядке ли ее волосы и помада.
– Тереза, – произнес голос возле нее. – Вы любите шампанское?
Тереза оглянулась и увидела Женевьеву Кранель.
– Конечно.
– Конечно. Тогда через несколько минут перебирайтесь в 6-19. Это мой номер. Чуть попозже у нас там будет вечеринка для своих.
– Очень польщена, – ответила Тереза.
– Тогда не растрачивайте свою жажду на коктейли. Откуда у вас такое прекрасное платье?
– «Бонвит». Оно чересчур экстравагантно.
Женевьева Кранель засмеялась. На ней был голубой шерстяной костюм, – по правде говоря, это он казался слишком экстравагантным.
– Вы выглядите так молодо. Вы, наверное, не рассердитесь, если я спрошу, сколько вам лет?
– Двадцать один.
Актриса закатила глаза.
– Невероятно! Разве может кому-нибудь быть всего двадцать один?
Люди смотрели на актрису. Тереза была ужасно польщена, и эта польщенность встала на пути у того, что она чувствовала и могла бы чувствовать к Женевьеве Кранель.
Актриса протянула ей портсигар.
– А я подумала, что вы несовершеннолетняя.
– Это преступление?
Поверх пламени зажигалки Женевьева Кранель взглянула на нее, ее голубые глаза улыбались. Но, когда она наклонила голову, чтобы прикурить свою сигарету, Тереза вдруг поняла, что эта женщина никогда ничего не будет для нее значить, – ничего, кроме этого получаса на вечеринке; и возбуждение, которое актриса вызвала у нее, пройдет и, в другом месте, в другое время, не возникнет снова.
Что навело ее на эту мысль? Тереза уставилась на светлую бровь, сосредоточенную на первой вспышке огня, проникшего в сигарету, – но там не было ответа. И внезапно чувство трагедии, почти раскаяния, переполнило ее.
– Вы из Нью-Йорка? – спросила ее мисс Кранель.
– Ура!!! – только что прибывшие гости окружили актрису и увлекли ее прочь.
Тереза улыбнулась, допила из своего стакана и почувствовала, как первое успокаивающее тепло скотча разлилось в ней. Она коротко поговорила с мужчиной, которого встретила вчера в офисе мистера Бернштайна. И с другим, которого она совсем не знала. Посмотрела на вход в комнату, который в этот момент был пустым прямоугольником, и подумала о Кэрол. Это ведь было бы так похоже на Кэрол: прийти, спросить ее еще раз. Хотя, на самом деле, это было бы в манере прежней Кэрол, но не теперешней. А нынешняя Кэрол была сейчас на встрече в баре «Элизия». С Эбби? Со Стэнли Маквеем? Будто испугавшись появления Кэрол, и того, что снова ответит «нет», Тереза отвела взгляд от двери. Она выпила из следующего стакана и почувствовала в душе пустоту, медленно заполняемую мыслью, что, если пожелает, она сможет очень часто встречаться с Женевьевой Кранель, и, хотя сама она никогда не будет отвечать взаимностью, она позволит актрисе любить себя.
Один из мужчин рядом с ней спросил:
– Тереза, кто делал сцену для «Потерянного Мессии»? Вы помните?
– Бланшард? – отрешенно произнесла она, думая о Женевьеве Кранель с чувством стыда, вызванного мыслью, которая только что пришла ей в голову, и отвращения к тому, чем – она знала – она никогда не станет. Она слушала разговор о Бланшарде и о ком-то еще, даже участвовала в нем, но ее мысли запутались в клубке, в котором переплелось и завязалось в узел множество нитей. Первая – Денни. Другая – Кэрол. Еще одна – Женевьева Кранель. Какая-то тянулась далеко из этого клубка, но ум Терезы был захвачен сплетением. Она наклонилась, чтобы прикурить сигарету, и, почувствовав, что падает в сеть еще глубже, зацепилась за Денни. Но крепкая черная нить никуда не вела. Тереза знала, точно какой-то пророческий голос твердил ей об этом, что с Денни у них ничего не будет. Застлавшим взор ураганом одиночество снова накрыло ее, наворачивая на глаза слезы, слишком мелкие, чтобы их заметили, Тереза понимала это, когда подняла голову и снова взглянула на дверь.
– Не забудьте, – похлопывая ее по руке, торопливо говорила стоявшая рядом Женевьева Кранель. – 6-19. Мы перебираемся. Актриса начала отворачиваться, чтобы вернуться, – Вы идете? Хакви идет.
Тереза замотала головой.
– Спасибо. Я... Я думала, что пойду, но вспомнила, что мне нужно быть в другом месте.
Актриса озадаченно посмотрела на нее.
– Что с вами, Тереза? Что-то случилось?
– Нет, – Тереза улыбнулась и направилась к двери. – Спасибо за приглашение. Несомненно, мы снова увидимся.
– Несомненно, – ответила актриса.
Тереза перешла в соседнюю комнату, поменьше, и из кучи пальто на кровати вытащила свое. Она торопливо проследовала по коридору к лестнице, мимо людей, которые ждали у лифта, – Женевьева Кранель была среди них. А Терезе было все равно, видела актриса или нет, как, точно убегая от чего-то, она нырнула вниз на широкую лестницу. Она улыбалась. Ветер приятно холодил лоб и ласкал уши мягким, точно взмах крыла, звуком. Перебегая улицы и запрыгивая на тротуары, Тереза ощущала, будто летит. К Кэрол. И, может быть, Кэрол тоже чувствовала это сейчас, потому что она и раньше предвидела такое. Тереза пересекла еще одну улицу, и, наконец, увидела вывеску «Элизия».
В коридоре метрдотель спросил ее о чем-то, и, ответив: «Я кое-кого ищу», – Тереза направилась к входу.
Она остановилась в дверях зала, в котором звучало пианино, и принялась рассматривать людей за столиками. Лампы светили неярко, и Тереза сначала не увидела Кэрол: скрытая в тени дальней стены, она сидела лицом к входу. Кэрол тоже не заметила ее. Напротив Кэрол сидел не знакомый Терезе мужчина. Подняв руку, мягким движением Кэрол убрала волосы назад – сначала с одной, потом с другой стороны, – и Тереза улыбнулась, потому что жест был Кэрол. Перед ней сидела та самая Кэрол, которую она любила и всегда будет любить. Конечно, по-другому теперь, потому что сама изменилась. Это как будто каждый раз она встречала ее заново. Но каждый раз это была Кэрол, именно она. И будет Кэрол – в тысячи городов, в тысячи домов, в чужих странах, куда они отправятся вместе, в раю и в аду. Тереза медлила. И как только она собралась идти в ее сторону, Кэрол заметила ее. Увидев Терезу, она, казалось, не поверила своим глазам, и потом Тереза увидела, как улыбка медленно появилась на лице Кэрол, перед тем, как Кэрол неожиданно подняла руку и, приветствуя, быстро и торопливо махнула ей рукой – так, как никогда не делала раньше.
Тереза пошла к Кэрол.
Впервые опубликовано в 1952 году
под псевдонимом Клэр Морган (Klair Morgan).


Послесловие
Вдохновение написать эту книгу пришло ко мне в конце 1948 года, когда я жила в Нью-Йорке. Я только закончила «Незнакомцев в поезде» (Strangers on the Train), но роман не был опубликован до 1949 года. Приближалось Рождество. Я была слегка в подавленном настроении, у меня было мало денег, поэтому на время так называемой «рождественской лихорадки», которая обычно длилась около месяца, я устроилась работать продавцом в большой универмаг в Манхэттене. Кажется, я продержалась в универмаге две с половиной недели.
Меня направили работать в отдел игрушек, а конкретнее, в секцию кукол. Было много разных кукол: дорогих и не очень, с натуральными волосами и искусственными, – и размер, и одежда были крайне важны. Дети – их носы едва достигали верха стеклянной витрины прилавка, – тянули за собой своих мам или пап (а то и обоих сразу), загипнотизированные видом новых кукол, которые плакали, открывали и закрывали глаза, некоторые из них стояли на ногах. И, конечно же, дети обожали сменные одежды. Это, действительно, была лихорадка. Я и еще несколько девушек, которые тоже стояли за прилавком, не приседая, работали с половины девятого утра до самого обеда. А потом? После обеда все повторялось.
Однажды утром в этот хаос шума и распродаж вошла светловолосая женщина в меховом пальто. Она неторопливо направилась к моему прилавку. На ее лице было озадаченное выражение: «купить куклу или другое что-нибудь?» – и, кажется, она в задумчивости ударила перчатками по своей ладони. Может быть, я заметила ее, потому что она была одна, и потому, что норковая шуба была тогда редкостью. И еще  она была блондинкой, и, казалось, от нее исходил свет. Все с тем же задумчивым видом она приобрела куклу – выбрала одну из тех двух или трех, что я показала ей. Покупку нужно было отправить в соседний штат, и я записала в бланк заказа имя и адрес женщины. Это была обычная процедура. Она заплатила и ушла. Но я почувствовала себя странно. У меня закружилась голова, как перед обмороком, и в то же время я ощутила подъем, как будто у меня было видение.
После работы, как обычно, я пошла домой в свою квартиру, где жила одна. В тот вечер я записала идею – фабулу, историю о светловолосой и элегантной женщине в меховом пальто. В тетради, которая служила мне тогда записной книжкой, получилось восемь страниц рукописного текста. Это была вся канва романа «Цена соли» (The Price of Salt), который я сначала назвала «Кэрол» (Carol). Будто ниоткуда, повествование лилось из-под моего пера – завязка, развитие, финал. И заняло у меня, может быть, два часа, а, может, меньше.
На следующий день я почувствовала себя еще более необычно и поняла, что у меня жар. Скорее всего, было воскресенье, потому что я помню, как ехала в метро, а людям в те дни приходилось работать так же в субботу по утрам, а во время рождественской лихорадки, – даже всю субботу, с утра до вечера. Схватившись за ремень в вагоне, я едва не падала в обморок. Подруга, с которой я встретилась, кое-что понимала в медицине. Я сказала, что почувствовала себя плохо и что, принимая утром душ, я заметила волдыри у себя на животе. Подруга взглянула на мой живот и ответила: «Ветрянка». К сожалению, в детстве я не болела ею, хотя каких только болезней я тогда не перенесла. Взрослые тяжело справляются с оспой: температура может подниматься до 104 °F (40 °C) и держаться до двух дней, но, что еще хуже, лицо,  торс, плечи, даже уши и ноздри покрываются прыщами, которые чешутся и болят. Их нельзя чесать во время сна, иначе могут образоваться шрамы и оспины. В течение месяца на лице появляются кровоточащие пятна, заметные другим, – это выглядит так, будто в тебя попал залп шариков из пневматического пистолета.
Мне пришлось сообщить в универмаг, что я больше не выйду на работу. Должно быть, какой-то сопливый ребенок поделился со мной этим вирусом, хотя, в некотором роде, и вирусом книги тоже – жар способствует воображению. Я не стала писать роман сразу. Пару недель я дала идеям созреть. Кроме того, когда «Незнакомцы в поезде»  был опубликован и, спустя короткое время, продан Альфреду Хичкоку, который возжелал поставить по нему фильм, мои издатель и агент в один голос заявили: «Следующую книгу пишите в той же манере, чтобы закрепить за собой репутацию...» Кого? «Незнакомцы в поезде»  был опубликован издательством «Харпер и братья» /95/ (Harper&Bros) (так оно тогда называлось) как остросюжетный роман (Harper novel suspens). Вот так неожиданно я оказалась писателем «острых» сюжетов, хотя сама я это произведение ни к какой категории не относила, для меня это был просто роман с интересной историей. Напиши я о лесбиянках, на меня бы тогда повесили ярлык лесбийского писателя? Вероятнее всего, даже если  я никогда больше не захотела бы написать ничего подобного. Поэтому я решила предложить книгу под псевдонимом. Я завершила ее к 1951 году. Я не смогла отложить ее еще на десять месяцев и сочинять вместо нее другую, пусть даже, исходя из коммерческих соображений, следовало написать еще один «остросюжетный»  роман.
«Харпер и братья» отказались печатать «Цену соли», и, к моему сожалению, мне пришлось найти другого американского издателя, – а я не любила их менять. После того, как в 1952 году вышла книга в твердой обложке, о романе было написано множество серьезных и уважаемых рецензий. Но настоящий успех пришел годом позже, когда была выпущена книга в мягкой обложке: был продан почти миллион экземпляров, а прочитало ее, конечно, и того больше человек. Письма поклонников приходили на имя Клэр Морган (Claire Morgan) на адрес второго издательства. Помню, в течение нескольких месяцев я получала от десяти до пятнадцати писем по два раза в неделю. На многие из них я ответила, но у меня не было возможности отозваться на все. Мне следовало составить универсальное письмо, но я так и не сделала этого.
Главная героиня моего романа, Тереза, может показаться очень робкой, но в те дни гей-бары в Манхэттене прятались за глухими дверями. Если люди собирались пойти в такой, то, чтобы их не заподозрили в гомосексуализме, они выходили из метро на остановку раньше, или позже.  Роман «Цена соли» был привлекателен тем, что для двух главных героинь он заканчивался хорошо, – по крайней мере, у них была возможность в будущем остаться вместе. В других, написанных до этой, книгах американские геи, будь то женщины или мужчины, были обречены расплачиваться за свою «склонность»: они резали себе вены, или топились в пруду, или становились гетеросексуалами  (так сказать),  или, скрываясь, в одиночестве и, страдая, впадали в адскую депрессию. Во многих письмах, которые приходили ко мне, содержались такие сообщения, как: «Это первая такая книга со счастливым концом! Не все из нас кончают жизнь самоубийством, и многие прекрасно живут вместе». В других говорилось: «Спасибо за такую историю. Она немного напоминает мою». Или такие: «Мне восемнадцать. Я живу в небольшом городе. Я одинок, потому что мне не с кем поговорить об этом...» Иногда в ответных письмах я советовала автору поехать в более крупный город, в котором было больше шансов встретить себе подобных. Я помню, что от мужчин приходило столько же писем, сколько от женщин, – я решила, что это хороший знак для моей книги. Так и оказалось. Письма от читателей продолжали приходить в течение нескольких лет. Даже сейчас я получаю их несколько раз в год. Я не создала больше ни одной подобной книги. Следующим моим произведением стал «Растяпа» (The Blunderer). Я стараюсь избегать ярлыков. Это американские издатели предпочитают их.
24 Мая 1989 года.   

Перевод завершен 31 декабря 2016.



Перевод выполнен с /96/:
1. Patricia Highsmith. Carol. – London: Bloomsbury Publishing Plc. Paperback edition published in 2015. / Патриция Хайсмит. «Кэрол». – Лондон: издательство «Bloomsbury». – Издание в мягкой обложке, опубликованное в 2015 году. Мы с сестрой приобрели экземпляр этого издания в Лондоне в книжном магазине Water&Stone 25 января 2015 года.
2. Claire Morgan.The Price of Salt. – Fist published in 1952. – Epub. / Электронная версия романа «Цена соли» под псевдонимом Клэр Морган, впервые опубликованного в 1952 году.
3. Patricia Highsmith. Carol. – Audible Audio Edition. – Audiobook. / Патриция Хайсмит. «Кэрол» (редакция 1984 года, под псевдонимом Клэр Морган). – Аудиокнига от издательства электронных книг «Audible Audio Edition».

Примечания.
1. Пи;тер Корне;лис Мондриа;н (1872–1944) — нидерландский художник. Одновременно с В. В. Кандинским и К. С. Малевичем положил начало абстрактной живописи.
2. Арль — город и коммуна на юго-востоке Франции в регионе Прованс. Изображен на многих картинах Ван Гога.
3. Контрольные часы – прибор для учета рабочего времени, который выставляли на проходной. При помощи контрольных часов работники предприятия на табелях (карточках для учета рабочего времени) отмечали время своего прихода на работу и ухода с нее. Потом карточки сдавались в расчетный отдел и по ним начислялась заработная плата.
4. Табельный учет – учет рабочего времени персонала с помощью табелей.
5. Здесь, и далее по всему роману, этажи переведены на русский язык в соответствии с американской системой обозначения: (basement floor) цокольный – (first floor) первый – (second floor) второй и т. д. (В отличие от Британской, в которой за цокольным этажом идет ground floor (т. е. первый этаж), далее first floor (второй этаж) и т. д.)
6. Рефекторий – трапезная в католическом монастыре.
7. Зоопа;рк Центра;льного па;рка (англ. Central Park Zoo) расположен в Центральном парке Нью-Йорка. В 1983—1988 годах в результате реконструкции звериные клетки были заменены на более живые выставочные помещения.
8. 28 долларов 50 центов.
9. Пьющие Ветси (Drinksy Wetsy) – игра слов. Оригинальное название кукол – Betsy Wetsy (Betsy – от Bet, укороченного имени Элизабет, и Wetsy – от англ. wet, «мочиться»). Betsy Wetsy - очень популярные в 50-е годы куклы с пластиковыми вьющимися париками и вставляемыми ножками и ручками. Этих кукол выпускали в Нью-Йорке с 1934 года. Их можно было поить, и они писались. В романе «Betsy» заменено на «Drinksy» (от англ. drink, «пить»).
10. До 1932 года метрополитен в Нью-Йорке находился в частном владении и принадлежал двум компаниям: BMT (The Brooklyn–Manhattan Transit Corporation – Транзитная Корпорация Бруклин–Манхэттен) и IRT (The Interborough Rapid Transit Company – Скоростная Межрайонная Транзитная Компания). Затем к ним добавилась муниципальная компания IND (The Independent Subway System – Независимая Система Метро), которая в 1940 году скупила обе частные и объединила городской метрополитен в единый хозяйственный комплекс.
11. Браунстоуны – от англ. brown, «бурый», и stone, «камень» – дома, характерные для Нью-Йорка и большинства старых городов Новой Англии. Они были построены в XIX – начале XX-го веков для горожан со средним достатком. В качестве строительного материала для браунстоунов использовался бурый песчаник. Изначально браунстоуны строились как дома для одной семьи, но потом многие из них были разделены на отдельные квартиры.
12. Томас Стернз Элиот – американо-английский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма. В тексте приведены строки из его ранней поэмы «Любовная Песнь Альфреда Дж. Пруфрока» (T. S. Eliot: «The Love Song of J. Alfred Prufrock», 1920).
13. Гринвич-Виллидж, или, просто, Виллидж, – квартал на западе Нижнего Манхеттэна.
14. Нем. Что?
15. Филли – шутливое название города Филадельфия.
16. Сен-Жерме;н-де-Пре, Абба;тство Свято;го Ге;рмана (фр. l'abbaye de Saint-Germain-des-Pr;s) – самое старое аббатство Парижа, памятник романской архитектуры. Бывшее бенедиктинское аббатство. В настоящее время — приходская церковь. Так же: коммуна во Франции в регионе Юг, Пиренеев. Так же: квартал Сен-Жермен-де-Пре в Париже. Знаменит тем, что в его кафе некоторое время назад собирались писатели, художники и другие деятели искусства.
17. Супервайзер – завотделом.
18. Арлекиновые очки – смешные и маленькие очки.
19. Гертруда Стайн (1874 – 1946) — американская писательница, теоретик литературы. Гертруда – автор термина «потерянное поколение», которым она называла эмигрировавших за границу американских писателей, часто собиравшихся у нее в салоне в доме 27 по улице Флёрюс. Потом этим термином называли целую группу писателей послевоенного времени. В 1907 Стайн познакомилась с американкой еврейского происхождения Алисой Токлас, которая стала ее возлюбленной и была с писательницей до конца жизни.
20. Пикси — небольшие создания из английской мифологии. Они считаются разновидностью эльфов или фей.
21. Ист-Сайд – район Манхэттена.
22. Олд фэшн – от англ. Old fashioned,«старомодный», «на прежний манер» – коктейль-аперитив. Смешивается на основе бурбона, скотча или ржаного виски. Его подают в специальном стакане-бокале «олд фешен», названном в честь напитка. На дно стакана кладется кусок сахара, добавляется капля битера и две капли содовой. Все давится мадлером. Затем добавляется лед и заливается алкоголь. Бокал украшают долькой апельсина и вишней.
23. Епископальная – относящаяся к протестантской, преимущественно англиканской, церкви.
24. Каролина – женское имя, образованное от древневерхненемецкого Карл. Имя Karol читается с ударением на втором слоге. В романе Хайсмит имя Кэрол пишется «Carol» и читается с ударением на первом слоге.
25. Theresa. Первый звук этого имени в английском языке – межзубной [th], может произноситься и как [с], и как [т].
26. англ. flung out of space [фланг а;ут ов спэйс] – оригинальная фраза Патриции Хайсмит, одна из ключевых в романе. Flung out – выброшенный, выкинутый, вышвырнутый, отвергнутый (от fling, «с силой бросить что-нибудь», или «легкое увлечение»). Space – 1) пространство, протяженность, мера, пространство между ограничителями, дистанция, интервал; 2) реальность; 3) космос. Филис Надж (Phyllis Nage), сценарист фильма «Кэрол», снятого по роману Патриции Хайсмит в 2015 году, так говорит о том, что может значить фраза «Flung out of space»: It means... dropped out of the sky, like an alien, a rare bird, something exotic to behold.... T is singular, in a way that captivates C. /Это значит... С неба свалилась, как инопланетянин, редкая птица, нечто экзотическое... Единственная, – в том смысле, как она зачаровывает Кэрол./
27. Сине-зеленая статуя – бронзовая с налетом патины. Обычно бронза покрывается патиной, когда ей больше пяти лет.
28. Au revoir – фр. «До свидания».
29. Брентано – дом книги в Нью-Йорке, основанный Агосто Брентано, сицилийским эмигрантом. Он сколотил состояние на продаже английских и иностранных газет и в 1876 году открыл дом книги. Магазин стал популярным местом встреч театральной элиты.
30. Час коктейля – время перед приемом пищи, когда подаются легкие закуски и коктейли.
31. Баттери – англ. Battery Park City — квартал в Нижнем Манхэттене.
32. Ла;гер – от нем. Lagerbier, пиво, дозревающее при хранении – тип пива, при изготовлении которого используется низовое брожение с последующей ферментацией при низкой температуре, от 5 до 15 по Цельсию (в отличие от портеров, которые изготавливаются путем верхового брожения, то есть при температуре от 15 градусов до 24-х). Наиболее распространенный и привычный для нас тип пива.
33. Эгг-ног – англ. eggnog, egg-nog – сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока. Популярен в США, странах Южной и Центральной Америки, Европе. Традиционный рождественский напиток. Обычно его пьют из хрустальных чашечек, или из кружек.
34. Среднее имя (англ. middle name, также второе имя) – имя, расположенное между личным именем и фамилией. Используется как элемент полного имени в основном в Европе и западных странах. По форме представляет собой второе личное имя, но в некоторых случаях традиционно дается в честь матери или бабушки женщинам и в честь отца или деда мужчинам. В качестве среднего имени могут использоваться личные, нарицательные имена, географические названия и т.п. Часто в качестве него используется фамилия человека, в честь которого оно присваивается.
35. «Парк-Бернет» – аукционный дом в Нью-Йорке.
36. Лебкухен – от нем. Lebkuchen, «пряник» – немецкий рождественский пряник.
37. Самюэль Слоун – архитектор и автор бестселлеров по архитектуре середины XIX века. Наиболее продаваемый автор книг по архитектуре середины XIX века.
38. Самайон – один из самых известных десертов итальянской кухни – яичный крем с добавлением вина (обычно марсалы или просекко) и сахара.
39. Слаксы – брюки из плотного смесового габардина, имеют свободную форму, часто – складки от пояса и отвороты внизу, и не имеют стрелок.
40. Хопалонг Кэссиди — вымышленный ковбой из рассказов американского писателя Кларенса Малфорда (1904 год). Впоследствии этот персонаж стал частью американского фольклора, появился в целом ряде фильмов, телесериалов, радиопостановок, комиксов, а также в романах других авторов. В 1935 года о нем начали снимать фильмы. В общей сложности о Хопалонге Кэссиди было снято шестьдесят шесть фильмов, пользовавшихся большой популярностью.
41. В английском варианте Кэрол использует сочетание «rice (ricial) suicide», термин, обозначающий вымирание народа, когда показатель смертности превышает число рождаемости. После Второй мировой войны в США встала эта проблема. Государство начало способствовать приросту населения. Семьи с четырьмя, пятью детьми стали нормой. В конце 1940-х – начале 1950-х годов возник так называемый бейби-бум (от baby, «ребенок», и boom, «взрыв» – компенсационное увеличение рождаемости.).
42. Охота на ведьм в Конгрессе США – борьба с «красной угрозой» в 50-е годы в США. 9 февраля 1950 года малоизвестный сенатор-республиканец от штата Висконсин Джозеф Маккарти выступил в Республиканском женском клубе в городе Уилинг в Западной Вирджинии с речью, обличающей коммунизм. В частности он заявил, что государственный департамент США просто заполнен коммунистами. В 1947 году 33-й президент США Гарри Трумэн приказал провести проверку всех государственных служащих. Так началось время гонений, в народе получившее название «охота на ведьм».
43. «Embraceable You» – популярная джазовая песня на музыку Джорджа Гершвина и стихи Иры Гершвин. Песня была написана в 1928 году для неопубликованной оперетты «Восток – это Запад». Песня была опубликована в 1930 году и включена в бродвейский мюзикл «Безумная», в которой ее исполняла Джинджер Роджерс.
44. 172 см.
45. 76 кг.
46. 1950 Oldsmobile – одна из версий «Oldsmobile» («Олдсмобиль»), марки, которая большую часть своего существования принадлежала корпорации General Motors. Автомобиль был создан Рэнсомом Эли Олдсом в 1897 году и просуществовала до 2004 года. До упразднения «Олдсмобиль» являлась одной из старейших автомобильных марок.
47. «Easy Living» (1937) – музыкальная композиция, написанная Ральфом Рейнджером и Лео Робином для комедии «Легкая жизнь» режиссера Митчелл Лайзен. Исполнила ее Билли Холидей. На афише к фильму был написан такой слоган: «IT HAS NO RHYME...IT HAS NO REASON...IT DOESN'T MAKE SENSE...IT MAKES LAUGHS!» («Здесь нет поэзии… Нет целесообразности… Смысла нет… Просто, это смешно!»)
"Easy Living"
Living for you, is easy living.
It's easy to live when you're in love.
And, I'm so in love,
There's nothing in life, but you.
I'll never regret the years I'm giving.
They're easy to give when you're in love.
I'm happy to do whatever I do, for you.
For you...maybe I'm a fool, but it's fun.
People say you rule me with one wave of your hand.
Darling, it's grand.
They just don't understand.
Living for you is easy living.
It's easy to live when you're in love.
And, I'm so in love,
There's nothing in life, but you.
48. День 7 января был субботой в 1950 году. В некоторых редакциях романа упоминание об этой дате отсутствует.
49. В английском варианте Хардж произносит: «Many happy returns», – традиционную фразу, которую обычно говорили и говорят в качестве словесного поздравления в день рождения, Рождество или Новый год. Буквально она обозначает пожелание «многократных повторений счастливых моментов» прошедшего года.
50. фр. – «преимущественно».
51. Стингер – коктейль из коньяка с мятным ликером.
52. Ро;кфорд (англ. Rockford) – третий по численности населения город в штате Иллинойс, США.
53. Рокфо;р (фр. Roquefort) – сорт французского сыра, относящийся к голубым сырам.
54. Стаут – темный элевый сорт пива, приготовленный с использованием жженого солода, получаемого путем прожарки ячменного зерна, с добавлением карамельного солода. Первоначально варился в Ирландии как разновидность портера. Впервые слово «стаут» для обозначения пива было использовано в 1820 году компанией Гиннесс для своего стаут-портера. Гиннесс варил пиво начиная с 1759 года. Слово «стаут» в то время обозначал «крепкий» и относился к любому виду пива. Позднее он стал ассоциироваться только с портером и стал синонимом темного пива.
55. Sui generis – лат. исключительно – Латинское выражение, означающее уникальность правовой конструкции (акта, закона, статуса и т. д.), которая не имеет прецедентов.
56. Английские окна. В отличие от распространенных у нас окон, створки которых распахиваются в стороны, в США распространены окна, у которых створка окна поднимается (сдвигается) вверх.
57. Особенная железная дорога в Огайо – подземная, «подпольная», железная дорога, по которой чернокожие рабы бежали из Вирджинии, Джорджии, Кентукки, Мэриленда, Теннеси на север, в «свободные» штаты. Действовала вплоть до начала Гражданской войны в США (1861 год).
58. Расходящийся мост в Чилликоти. Кэрол употребляет слово «drawbridge», которое означает разводной или подъемный мост. В Чилликоте нет разводных и подъемных мостов. Предположительно, тот, о котором идет речь, – это двойной мост, который еще прозвали «мостами-близнецами». Он состоит из пешеходного моста, Коламбус Пайк Бридж, и железнодорожного моста, Сайото Валей Тракшн (действительно, знаменитого – его можно увидеть на марках штата). Мосты расходятся под углом из одного места. Чилликоте был основан в 1796 году. Стальной мост был построен в 1888 году. Строительство второго было закончено 7 августа 1905 года. В апреле 1930 года по нему прекратили ходить вагоны.
59. Гуро;ны, или вайандо;ты (самоназвание – вендат (wendat)), – некогда могущественное индейское племя в Северной Америке. В начале и середине Северо-западной индейской войны (известной также как Война; Ма;ленькой Черепа;хи – войны между США и конфедерацией индейских племен за контроль над территориями к северо-западу от реки Огайо, с 1785 по 1795 гг.) индейцы одержали ряд побед над войсками США. Стычки с военными продолжались и после войны.
60. Экспеди;ция Лью;иса и Кла;рка (1804—1806) – первая сухопутная экспедиция через территорию США из Сент-Лу;иса к тихоокеанскому побережью и обратно. Ее возглавили Мериуэзер Льюис и Уильям Кларк. Целью экспедиции стал поиск наиболее прямого и практичного речного пути через континент. Поход шел, в том числе, по реке Огайо, по территории штата Огайо. Штат был принят в состав США 1 марта, 1803 года.
61. Энни Оукли – американская женщина-стрелок, прославившаяся своей меткостью на представлениях Буффало Билла. Популярностью пользовался трюк, в котором она с 90-футового расстояния из ружья 22-го калибра разрывала на куски игральную карту и проделывала в ней еще несколько дырок, прежде чем та падала на землю.
62. Джодпуры – бриджи для верховой езды.
63. Дерби – спортивное соревнование между соперниками из одного города или региона. Термин впервые появился в конном спорте. Двести лет назад в Англии лорд Дерби устраивал скачки, в которых участвовали лошади из одного города.
64. Чикагская Петля – канатная дорога в одноименном центре в Чикаго, заворачивающаяся петлей.
65. Жако;б Абраа;м Ками;ль Писсарро; (1830—1903 гг.) – французский живописец, один из первых и наиболее последовательных представителей импрессионизма.
66. Мартини – коктейль-аперитив на основе джина и вермута (соотношение вермута к джину как 1 к 3), с оливками или вишней. Назван коктейль в честь своего создателя – Мартини де Анна де Тоггия. Пьется из коктейльной рюмки.
67. Гибсон – вариация коктейля Сухой Мартини (соотношение вермута к джину как 1 к 6) только с добавлением маринованного лука. Когда Кэрол говорит о том, что с тем же успехом, можно было заказать четыре Мартини, она имеет в виду, что Гибсон — тот же Мартини, только с двойным эффектом.
68. Шампанское с бренди – коктейль, в состав которого входит шампанское, сахар, ангостура и бренди. В 1889 году на конкурсе в Нью-Йорке этот коктейль был признан лучшим. Его автор Джон Догерти удостоился тогда золотой медали.
69. Двести миль – около 320 км.
70. Ули;сс Си;мпсон Гра;нт (1822—1885) – американский политический и военный деятель, полководец северян в годы Гражданской войны в США, генерал армии. C 4 марта 1869 по 4 марта 1877 – 18-й президент США. В 1854 году он ушел с военной службы и поселился в Сент-Луисе, став фермером; позже переехал в Галену, в штат Иллинойс, к отцу, который занимался кожевенным промыслом.
71. Джук-бокс – от англ. Juke, «дурной», из диалекта гала (наречие колониальных рабов) – музыкальный автомат.
72. В английском языке слово «couple» имеет несколько значений, в том числе: 1) больше одного, два, несколько; 2) чета, супруги. В США, действительно, есть один Ватерлоо в штате Айова и еще один в штате Иллинойс. Но, возможно, что здесь – игра слов: «В каждом штате есть парочка подобных мест» и «В каждом штате есть чета (двое влюбленных) Ватерлоо».
73. «Сухой закон» в США – национальный запрет на продажу, производство и транспортировку алкоголя, который действовал в США с 1920 по 1933 год. Введение запрета на алкоголь и его последующее законодательное исполнение стали горячо обсуждаемым вопросом.
74. Шатонеф-дю-Пап – группа вин, выращенных в аппелласьоне Шатонёф-дю-Пап АОС в Долине Роны во Франции.
75. Девяносто миль – приблизительно 145 км.
76. Сто двадцать семь миль – около 250 километров.
77.  Трипл-сек – от фр. Triple Sec, «тройной сухой» — ликер из цедры сладких и горьких плодов апельсина, одна из разновидностей Кюрасао, но менее сладкий и не имеет цвета. Был создан в 1834 году Жан-Батистом Комбье в городе Сомюр, Франция.
78. Совсем близко к городским кварталам Колорадо-Спрингс расположена парковая территория, которую называют «Сад богов» (Gаrdеn оf thе Gоds). Ее основной достопримечательностью являются причудливые скалы оранжевого цвета, которые приобрели свой цвет в результате вековой ветровой эрозии.
79. В оригинале – «that bankrupts the English language…» – делает несостоятельным (буквально, «обанкрочивает») английский язык.
80. Мерилендский акцент – мягкий, чуть-чуть протяжный акцент (уроженцев штата Мэриленд в США).
81. Кункен — азартная карточная игра, которая возникла в Мексике или в юго-западной части США и имеет много разновидностей.
82. Крипл-Крик (Cripple Creek) – крупнейшее в мире жильное месторождение золота в США в штате Колорадо, которое расположено в 70 км на юго-запад от Колорадо-Спрингс. Открыто в 1858, разрабатывалось в 1891–1934 гг.
83. «Запеченная Аляска» – еще одно название «Пламя на айсберге» – десерт из мороженого на бисквите, украшенный коричневым безе. В США днем «Запеченной Аляски» считается 1 февраля.
84. R;my Martin — один из четырех известнейших и крупнейших французских коньячных домов. Занимает второе место, после коньячного дома Hennessy.
85. Сквош, или англ. Сordial – сок цитрусовых с газированной водой. Пьют из бокала-тумблера.
86. Типи, или по-другому вигвам, – традиционное переносное жилище кочевых индейцев Великих равнин. Типи имеет форму прямого или слегка наклоненного назад конуса или пирамиды. Каркас собирается из шестов. Покрытие традиционно сшивалось из сыромятных кож бизонов и реже – оленей. Для кемпингов используют палатки в виде типи.
87. 30 миль – 48 с лишним километров.
88. Желтые номера – стандарт для автомобильных номеров Нью-Джерси – черные знаки на желто-белом фоне (постепенный переход цвета от белого внизу к желтому вверху).
89. «Корнграуэрс Газетт» – газета для производителей кукурузы.
90. 120 километров.
91. Эркер – архитектурный фонарь, полукруглый или многогранный выступ в стене с окнами.
92. Дайкири; – семейство алкогольных коктейлей кубинского происхождения. Готовится на основе светлого рома, сока лайма и сахара. Пьют его из коктейльной рюмки.
93. «Чикаго Сан Таймс» – ежедневная газета. Выходит в Чикаго с 1844 года. Современный вариант газеты, результат слияния Chicago Sun и Chicago Daily Times, выходит с 1948 года.
94. Мимо восьмидесятых – мимо ряда параллельно друг к другу ищущих улиц-линий: 81-я, 82-я, и т. д.
95. Harper&Bros – издательский дом в Нью-Йорке, основанный Джеймсом Харпером (James Harper) и его братом Джоном (John) в 1817 году сначала как издательский дом J. & J. Harper. С 1833 по 1962 год издательство называлось Harper&Bros («Харпер и братья»).
96. Существуют отличия в текстах разных изданий. Особенно в той их части, которая касается курения. И не только. Мы взяли за основу издание 1952 года.