Китайка

Посвящается Соне Меламед –  женщине
доброй, сильной,   самоотверженной.               
                Китайка
  - И в кого ты у нас такая мужиковатая? – глядя на Геню,  со вздохом часто говорила бабушка.  Ноги у Геньки Сандлер  и впрямь были крепкие с широкими ступнями, а руки сильные с твёрдой ладонью и от запястья до локтя поросли длинными темными волосками, совсем как у отца.  Но Гене некогда было предаваться размышлениям на эту тему. Она хорошо училась в школе,  занималась одновременно в нескольких кружках, в секции лёгкой атлетики. Иногда вечерами, когда устав за день от своих важных дел Генька пила на кухне остывший чай, рядом  колдовала над кастрюльками жена молодого инженера, который поселился в их коммунальной квартире.   Соседи называли её "китайка".  Мать её была  русская из дворян, бежавших  в Харбин после революции, а  отец - китаец. За  женитьбу на ней инженера из Харбина, где он строил железную дорогу, перевели на работу в их шахтёрский город, подальше от границы. Женщина   была маленького роста, с тонкими чертами лица, а слегка раскосые узкие глаза смотрели чуть насмешливо.  Руки и ноги у неё  были почти детские с тонкими пальцами, розовыми круглыми ноготками.  И вся она казалась Геньке фарфоровой игрушкой, какая стояла на комоде у бабушки.   Геня любила наблюдать за её быстрыми легкими движениями. Молодая жена инженера, вырванная из своей привычной жизни, из своего круга общения чувствовала себя одиноко в чужом городе.  А с Евгенией она говорила искренне, по-доброму. Обеим было приятно разговаривать о книгах, новых фильмах, о дальних странах.  Они беседовали на кухне  вполголоса, часто засиживаясь за полночь.
      Соседи не прожили в их квартире и года, когда в  городе начались аресты. Почти всё руководство шахты и обогатительного комбината было арестовано.  Однажды ночью за инженером приехал "чёрный воронок", а спустя неделю исчезла и китайка. Самого инженера Геня узнать толком не успела, он был занят на работе с утра до ночи и дома бывал редко. А китайку Гене было очень жаль.  С её исчезновением Геня будто лишилась чего-то нужного и важного. Квартира инженера  стояла опечатанная до  конца 1940 года, пока однажды ранним утром в прихожей послышался звук открываемой двери. Генька сразу узнала легкие шаги китайки и выскочила из комнаты ей навстречу. Но та приложила палец к губам. Быстро проскользнула к себе в комнату. В те годы все знали, что лучше к людям с расспросами не приставать – себе дороже. Китайка затаилась  в своей комнате, из которой почти не выходила. И Геня сделал вид, что её это не касается.
        Однажды после освобождения Западной Украины один знакомый еврей - известный в городе портной - предложил отцу переехать в его большую квартиру, которую тот оставлял, уезжая во Львов. Геня  сходила с отцом посмотреть квартиру, но посоветовала отцу туда не соваться. - "Как узнают, что хозяин съехал, сразу придут за его добром, а чтобы мы не мешались, сам знаешь, куда отправят". Отец поразмыслил над словами юной дочери и согласился: "Пусть в тесноте, но целы останемся".       
       Но недолго оставалось им прожить всем вместе. Началась  Великая Отечественная война. Отец до последнего дня занимался эвакуацией механического завода, где работал, а свою семью  вывезти не успел, да они без него  уезжать не хотели. Промышленный шахтёрский город  на Украине был стратегическим объектом, немцы к нему продвинулись очень быстро, и к осени 1941 уже заняли его.  В городской управе составили списки еврейского населения. Ввели ограничение на передвижение по городу, заставили всех евреев ходить с нашитыми желтыми звёздами. Страх быть расстрелянным за любое неповиновение витал в воздухе.
        Однажды поздним вечером к ним в комнату пришла китайка, долго взволнованным шепотом говорила с отцом, взяла у него какие-то бумаги и ушла. А отец велел Гене ночевать в сарае. Три ночи Геня ночевала в   дровяном сарае вместе с молодой женщиной из соседнего двора. Накануне вечером отец строго наказал Гене на рассвете бежать на окраину города, где жила  знакомая китайки - Елизавета Сергеевна.  Ещё до рассвета, не заходя домой,  расставшись на время со своей товаркой, Евгения ушла к Лизавете Сергеевне. Всю жизнь она корила себя, что не зашла в дом попрощаться. Но как было ослушаться отца?
     Пожилая женщина  из "бывших" была прикована к постели и хозяйством у неё занималась молодая хохлушка  из западных сельчан - Маруся Черненко. Поговорив о чём-то с хозяйкой  в соседней комнате, Маруся вышла довольная, с увесистым свёртком в руках.  Она, молча, поманила Геню в свою каморку и вложила ей в руки слегка измятую бумагу:    
     - Бери, то моя метрика, мы з одного року народження. Пани Лизавета казала тоби виднесты, - произнесла она круглым украинским говорком, - як будуть  пытаты - кажи, що це твоя, зрозумила? – Она хитро прищурилась, - ты на жидивку не схожа, то твое счастя. Тильки уходи з миста у якесь село. Геня держала в руках клочок  бумаги, понимая, что  это её пропуск в жизнь.
      К Гени была напарница, но та ещё не достала документов, а одной бежать из города было страшно, и девушки  условились встретиться в конце недели на окраине города у заброшенной шахты. До комендантского часа Геня успела добежать до центра города, где напротив городской управы жила мамина подруга – украинка Галина Карпенко. Когда Геня тихонько постучала в окно кухни, из входной двери мгновенно появилась тётя Галя и, втащив Евгению за рукав в квартиру, пронзительным шепотом коротко скомандовала:   - Быстро, лезь под стол в столовой. Сиди тихо, как мышка.
     Четыре дня просидела Геня под большим обеденным столом, накрытым толстой плюшевой скатертью за частоколом стульев. В доме Гали жил немецкий офицер, его сапоги Геня видела каждое утро, когда он уходил на службу и вечером, когда он возвращался в свою комнату. А в тот день Галина вытащила Геню из-под стола, ещё до рассвета. Сунула в руки котомку и вытолкала за дверь со словами:  - Беги до шахты. И не дай Бог тебе появиться у дома. 
     Утро было сырое и холодное, Геня бежала прочь из города старясь держаться в тени домов, на стенах которых висели объявления: "Всему еврейскому населению собраться у городской управы в 8 часов утра…" 
      Встретившись у старой шахты, девушки не оглядываясь, быстрым шагом удалялись от города на запад. Они шли от села к селу, нигде не задерживаясь больше трёх-пяти дней. Нанимались на подённую работу за хлеб и ночлег. Зима застала их в небольшом украинском  селе на Житомирщине. У хозяев было большое подворье, тяжёлой работы хватало и нужны были помощники. Но и тут им не пришлось задержаться надолго.   
     Однажды у колодца, куда они пришли за водой для хозяйских нужд, мужик в выворотном полушубке, подпоясанном кушаком, поманил к себе Геню согнутым указательным пальцем. Она подошла и открыто улыбнулась мужику:   - Что, дядьку, воды попить хотите?
    - Кажи, дивко,  твоя товарка жидивка? – прищурил он лукавый глаз.
   - Звидки вы, дядько, це взяли? – ответила Геня по-украински. Она учила язык в школе и бойко говорила на нём.
  - Так вона руда, да конопата.
  -  Кажить, дядьку, хиба ж мало хохлив рудых та конопатых?
  - Ох, и хытра ты, дивко. Тильки все одно не ходы з нею,  пропадешь.
     Пришлось ранним утром снова тайком выходить на дорогу.  Но девушкам не повезло. У одного большого села, они попали в облаву. От гибели спасли Геню чужие метрики. Молодых парней и девушек собрали в трудовой лагерь. Поселили в здании бывшей школы, окружённой колючей проволокой и отправили работать на ремонт дорог, разбитых немецкой техникой идущей к фронту. По 12-14 часов в день парням и девушкам приходилось тяжёлой деревянной толкушкой разравнивать выбоины и колдобины. Кормили лагерников похлёбкой из мёрзлой варёной капусты, от которой у всех болели животы. Под насмешки охранников - румынских солдат и польских полицаев - трамбующим мёрзлую землю девушкам, приходилось то и дело отбегать в кусты. Но когда фронт придвинулся к поселку, и появилось много раненых немцев, школу отдали под госпиталь. Лагерников разбросали по ближайшим хатам. Гене отвели каморку за печкой в хате зажиточных хозяев по фамилии Галушко. Спать в доме было хорошо, по крайней мере, тепло. Хозяйка оказалась незлой женщиной, выделила Гене настоящую подушку и старое одеяло. А когда она увидела, чем кормят рабочих, выплеснула на снег капустную похлёбку и стала давать девушке еду со своего стола.  Проня Галушко звала свою постоялицу Марусей и ценила за покладистость и трудолюбие.  А та вставала до рассвета, колола дрова, таскала воду из колодца, кормила скотину, стараясь тем отблагодарить хозяев. Всё же сытно поев, она может целый день продержаться на дорожных работах.
     Миновала ещё одна зима, а весной 1943 года госпиталь отправился на запад.  И лагерных дорожных рабочих снова вернули в помещении школы. Работы прибавилось. Немецкая техника двигалась теперь в двух направлениях – чаще отступала. По всей Украине развернулось наступление  Советской Армии. 
     Проня Галушко привыкла к доброй работящей девушке, жалела её. Иногда она приходила к воротам лагеря, приносила Гене какую-то еду, а однажды  пришла прощаться. С её отъездом, пропал для Гени какой-никакой прикорм. Но голодать пришлось недолго. Наступление советских войск на Украине развивалось стремительно и уже через несколько недель немцы уносили ноги, бросив лагерь на румын. В одну из ночей Геня уличила момент, пока часовой  в будке дремал, уткнувшись носом в воротник шинели,  выскользнула за ворота, и пустилась на восток, навстречу фронту.
     Путешествие в обратную сторону по разбитой, разграбленной и разрушенной Украине заняло пять месяцев. Осенью 1943 года Геня добралась до своего родного города. Она с трудом узнавала улицы, по которым бегала в школу, на спортивные соревнования, во дворец пионеров. Город стал серым угрюмым, заводы и шахты стояли в руинах.  К вечеру она решилась постучать в дом тёти Гали, у которой пряталась накануне отъезда. Можно было предположить всё что угодно, думая о том, что произошло с Галиной Карпенко за долгие месяцы войны. Но к радости Гени, дверь ей открыла сама тётя Галя. Громко вскрикнув от неожиданности, она обняла и поцеловала Геню, как родную. Провела в кухню и, не опасаясь своего громкого голоса, рассказывала, как освобождали город части Красной армии. Как драпал немецкий офицер, стараясь увезти на своём автомобиле награбленное добро, в том числе и вещи из её дома. Смеясь, рассказывала она, как фриц на пару со своим ординарцем пытались втолкнуть в машину стулья, за которыми пряталась под обеденным столом Геня, а они будто сопротивляясь, выпирали то ножками, то спинками. Бархатную скатерть и шторы с окна он тоже  прихватил.
     - Ну и скатертью ему дорога,  -  хохотала Галя, - слава Богу, что убрались. – И понизив голос, добавила. – И хвала Всевышнему, что никто из соседей не донёс, пока, что у меня на квартире жил немец.
        Геня  осталась жить у  Галины Карпенко, но ещё долго она боялась сходить на свою улицу к родному дому. Страшные картины мучили ее,  вставая в уме при мысли о том, что  стало с её родными. Она по-прежнему  опасалась бывших соседей. А думая о китайке она боялась развеять образ доброй, особенной женщины. Её мучили вопросы без ответов. Почему китайку выпустили из тюрьмы НКВД? Откуда та знала о предстоящем расстреле? И о чём шепталась с отцом накануне? Геня  поделилась своими сомнениями с Галиной.
   - Китайка, рискуя жизнью,  каким-то невероятным способом  сумела предупредить несколько еврейских семей, - рассказывала Галина. - Это она сохранила документы и несколько ваших довоенных фотографий и принесла их ко мне после освобождения города.
    Про саму китайку говорили разное: то ли её арестовали, как пособницу немцев, ведь она работала в немецкой комендатуре, то ли она была членом подпольной организации и по заданию уехала на Дальний восток, воевать с японцами. Так или иначе – она исчезла.
    На память о родных:  маме, папе, бабушке и младшей сестрёнке остались только снимки, спасённые китайкой. Никто из них в живых не остался.
   Зарегистрировавшись по своим,  сохранённым китайкой документам, Геня  устроилась на работу уборщицей в жилищной конторе. Стала получать продуктовые карточки.  А когда в январе 1944 года в город вернулся со своей семьёй дядя Семён – мамин брат Евгения поселилась у них в проходной комнате. Дядя работал на восстановлении разрушенного коксохимического завода и, вернувшись однажды с работы, авторитетно заявил Гене:
    - Всё, хватит тряпкой махать. Иди, оформляйся на завод. Скоро начнёт работать коксообогатительный цех, туда нужны люди. Там и зарплата хорошая и паёк с усиленным питанием. Ты  здоровая, сильная. Поработаешь, не разломишься.
      Геня не возражала. Двадцатилетней девушкой пошла она на завод и прикипела к горячему коксу на всю жизнь. Работала у коксовой печи, где от горячего пола расползались подошвы обуви, где летящие искры из коксовых батарей прожигали брезентовую робу и стоял гул раскалённой печи. Жар острыми иглами жёг кожу щёк, а по спине дождём тёк пот.  Без сил приходила она вечерами в свою комнату в коммунальной квартирке, которую ей, как передовой работнице дали на заводе. Не зажигая света, скидывала одежду, и часто не доев пирожок, который перед уходом с работы покупала  в буфете заводской столовой, засыпала, не донеся голову до подушки.  Вскоре Геня стала учиться в вечернем металлургическом техникуме. Она уже была бригадиром смены, и рабочие, дивясь её выносливости, звали уважительно – Евгения Владимировна. Времени на личную жизнь совсем не оставалось. А дядя и тётя твердили племяннице, что ей пора выходить замуж. В их доме и познакомилась Геня с молодым человеком, у которого были интеллигентные манеры и речь с иностранным акцентом. Особенно её заинтересовало то, что приехал он с дальнего востока, из Харбина, где жил до войны. Сразу припомнились рассказы о  дворянах,  интеллигентах, белоэмигрантах, живущих в Харбине, которыми заслушивалась сидя долгими вечерами на кухне с китайкой. Флёр того необычного и, как казалось юной Гене, прекрасного существования автоматически ложился и на нового знакомого с красивым именем Артур.  Он проводил Геню до дома. Однажды зашёл попить чайку с бубликами, которые сам принёс.   За столом рассказал, что приехал в их город с мамой, которая прекрасно шьёт. И смущаясь, добавил, что Геня хорошая, добрая девушка и было бы славно им пожениться.
      Геня приняла предложение Артура, и вскоре он со своей мамой переехал в Генину комнату. Свекровь выглядела очень молодо и ухоженно. Она привезла свою швейную машинку и принимала на дому клиенток,  сын оставался с нею дома, якобы помогая в работе. В присутствии Гени мать и сын часто говорили по-английски.  Простодушная Геня принимала такое их общение за должное, виня себя за невежество. Да и некогда ей было разбираться с такими мелочами. Геня работала на заводе посменно, часто оставалась сверхурочно, чтобы больше заработать. Ей хотелось, чтобы в ее, наконец обретённой семье, было всего вдоволь. 
     Однажды, вернувшись с ночной смены, Геня принесла на кухню тяжёлые сумки с покупками, предстоял праздник – Первомай. У стола сидела в задумчивости соседка по квартире – Дуся Рогозина.
   - А я тебя дожидаюсь, - заговорщицки сообщила она. – Я сегодня всю ночь холодец варила. Мужиков своих  на праздник порадовать. С утреца пораньше вышла, чтобы прибрать со стола, слышу у тебя в комнате разговор. Подумала, что ты уже вернулась, да и сунулась к тебе с угощением.
   - Нет, я только сейчас вернулась, по магазинам пробежалась, ответила Геня.
   - Да вижу я,  - сурово заметила Дуся. – Я тебе хочу сказать…. Я уже давно примечала, я же дома, мне всё видно. Да тебя расстраивать не хотела. Дурит тебя Артур. Никакая ему эта Мунька не мамаша. Полюбовники они.
     Геня присела на край табуретки. Она было открыла рот, готовясь высыпать  на соседку, лезущую не в своё дело слова возражения и гнева, как услыхала от Дуси последний аргумент.
  - Спят они в одной постели, когда ты на работе в ночную смену. Я и раньше подозревала, а сегодня с холодцом припёрлась, а они  – голова к голове на твоей подушке и ласковые слова шепчут.
   - Может в комнате холодно вот, и легли  погреться, - попыталась оправдать такое поведение мужа Геня.
   - Ага, а чтоб теплей было догола разделись, - громко съязвила Дуся.
    Геня тяжело поднялась с табурета и пошла в комнату. Ей было ясно, что весь разговор с соседкой слышал в комнате Артур.  Она остановилась в дверях, прислонясь к косяку и сложив на груди тяжелые натруженные руки.
   - Ну, правда, что ли? – Спросила она, обращаясь сразу к обоим, находящимся в комнате. И увидев две пары виноватых глаз, не сказала больше  ни слова. Молча подойдя к шкафу, она стала выбрасывать на пол вещи мужа и его названной матери. 
      На первомайский  вечер в заводском Доме культуры Геня пришла одна, и никто в бригаде не спросил её почему. Напортив, все мужики старались говорить со своей Владимировной вежливо, развеселить грубоватыми шуточками. Вернувшись, домой в опустевшую комнату, Геня упала лицом на подушку и плакала от безысходности и одиночества. Плакала по своей уходящей молодости, по несостоявшейся семье, которой ей так не хватало.
     В первый же после праздника выходной Геня собрала фотографии родных и отправилась в самое лучшее в городе фотоателье, чтобы заказать портреты. К сожалению, мастер сказал, что сможет сделать только портрет младшей сестрёнки Сони. Фотографии мамы и папы слишком маленькие и плохого качества, при увеличении ничего не выйдет. Геня повесила портрет сестры в изголовье кровати, а снимки папы и мамы в маленьких рамочках поставила на комод. Приходя домой после смены, она  делилась с ними, новостями показывала купленные обновки и у неё создавалась иллюзия семьи. Время шло, но дома Геню по-прежнему никто не ждал.
      Однажды дождливым весенним вечером, возвращаясь с работы, Геня вошла в неосвещённый подъезд своего дома. -  Снова хулиганы разбили лампочку, - подумала она. Но тут из темноты межлестничного пространства к ней двинулась тёмная фигура, как ей показалось с большой круглой головой. И глухой женский голос спросил: - Ты Евгения? 
   - Да, это я, – холодея, ответила Геня, смутно угадывая в очертаниях пришелицы, что-то знакомое.
  - Не лякайся, то я – Маруся Черненко, помнишь меня?
    Как можно было забыть человека, чьё имя ты носила два года, как можно было забыть того, кто практически спас тебя от смерти!
   - Маруся, как я рада тебе, - бросилась обнимать её Геня. – Проходи, почему ты тут на лестнице стоишь?
   -  Так соседка твоя не пустила. Побоялась, наверное,  - хрипло рассмеялась Маруся, раскинув руки, будто предлагая вместе с ней разглядеть убогий ватник и большой платок, которым была замотана её голова.
   Геня проводила Марусю в ванну, выдала мягкое чистое полотенце и свой фланелевый халат. Сама, забыв об усталости, суетилась на кухне, готовя ужин для гостьи. Любопытная соседка Дуся стояла рядом  и вела допрос: 
   - Что, эта баба и правда твоя троюродная сестра, как она сказала?
    Геня хотела возразить, но  взглянув в недоверчивые глаза Дуси, решила миф не развеивать. Соседке только дай повод, мигом разнесёт по округе.  Да и не знала она, с чем пожаловала Маруся. Потому произнесла  что-то невнятное, типа: - да, нашлась….
   Маруся ничего о себе не рассказывала, где  провела прошедшие пятнадцать лет, чем занималась, но в её повадках и манере разговора угадывалось что-то криминальное. Геня с расспросами не приставала, ждала. Если захочет, сама расскажет. Она была рада  Марусе и дала ей, как говорится, и "кров и стол". Прожила Маруся у  неё до лета, а исчезла так же  внезапно, как появилась.
    - Ну, зачем так-то? – повторяла Геня, сидя посреди комнаты на стуле перед раскрытым, опустевшим шкафом. - Зачем так-то? – твердила она, застряв на  одной фразе. А соседка Дуся, как всегда была рядом со своими выводами.
   -  Воровка – она и есть воровка. Я сразу заметила, глаз у меня верный.… Смотрю, с утра твоя Маруся что-то засуетилась.  Твою сумку большую из кладовки достала, в комнате что-то шурудила. Ну, я, конечно, заинтересовалась – что мол, ищешь? А она шасть на кухню что-то из шкафчика кухонного вынула и говорит:
  - Отнесу Гене обед на работу, пусть домашнего поест.
  - Я только, было хотела возразить, что ты сроду из дому ничего не берешь, в столовке обедаешь. А её уже и след простыл. Я к окну бросилась и только тогда разглядела, что на ней под жакеткой твоё новое платье надето.
  - Зачем же она так? – снова сокрушалась Геня. – Ведь скажи она: - отдай все, что у тебя есть! - я бы отдала не задумываясь. Жизнь моя дороже любого   барахла. Я же её, как свою приняла….
  - Вот, она и воспользовалась, - резонно заметила Дуся. – Ты к ней со всей душой, а она….  Все платья, всё постельное забрала…. Хорошо, что ещё ключ от второй створки шкафа не нашла, а то бы ты на зиму совсем голая осталась. Да, видно, я ей помешала, – гордо изрекла Дуся.
   - Да что его искать, ключ то? – вздохнула Геня. - Он в кармане халата. А халат вот он, на двери висит.
    И снова Геня осталась одна, потянулись однообразные угрюмые дни. На душе было мутно, а на сердце пусто. И нечем было заполнить эту пустоту.    Судьба будто услышала внутренние стенания Евгении. В соседях у неё вместо, получившей новую квартиру Дуси и её семейства, оказались отец и дочь Тепловы. Отец девочки Пётр работал на шахте посменно. А ребёнок десяти лет почти всегда был предоставлен себе. 
    Тихая неухоженная девочка - сирота без матери - Светочка нуждалась в заботливых женских руках, в тёплом добром слове. А Геня нуждалась в том, с кем могла поделиться накопившейся нежностью и нерастраченной любовью.   И скоро Светочка Теплова  попала под заботливое крыло Гени. Вначале Евгения   предложила по утрам заплетать ей косички с бантиками, которые сама купила. Привела в порядок немногочисленные одёжки девочки.  Стала помогать с уроками, просто не могла по-другому. Постепенно Света привязалась к Евгении Владимировне и уже сама ждала их долгих вечерних бесед  за чаем. Однажды разговаривая с девочкой Евгения, вдруг уловила в  собственном голосе интонации своей наставницы - китайки, её манеру говорить о важных вещах, будто невзначай между делом. Оказалось, что долгие годы в ней крепко сидела память об этой женщине. 
     - Кем была подруга моей ушедшей юности? - размышляла ночами в тишине своей одинокой комнаты Геня. - Ни китаянка, ни русская, ни дворянка, ни пролетарий, брошена в пучину жизни одна-одинёшенька. Лишили её всего, что любила и ценила в жизни: родителей, мужа, места, где родилась, наконец.  Вот и я вырвана жестокой  судьбой из привычной среды. Ни  семьи, ни мужа, ни детей, живу чужими заботами, как та китайка….
      Постепенно её привязанность и заботы о девочке переключились и на её отца. Пётр с благодарностью принимал горячие ужины, выстиранные сорочки и другие житейские мелочи. Незаметно их отношения сблизились, и  Пётр начал оставался ночевать в её комнате. Но что-то в их отношениях мешало ощутить себя  замужней женщиной. И это не был недостающий штамп в паспорте, а отсутствие родства душ. Геня - открытая, щедрая, готовая поделиться теплом и деньгами и он - скупой на доброе слово, на ласку, считающий каждый пучок петрушки, купленный на базаре, каждую копейку, вложенную в домашнее хозяйство. Они не были парой. Каждый сам по себе. А однажды Пётр и вовсе заявил, что возвращается в село, где не нужно траву покупать на базаре. Геня рассталась с ним почти без сожаления. Жаль было только  Светочку, она искренне полюбила девочку. Просила даже Петра оставить ей ребёнка. Но доля не сделала ей и этого подарка.  Нужно сказать, что Света не забыла добра. Став взрослой она продолжала общаться с Геней, навещала её и звала тётей.
    Женское счастье пришло к Гене уже в очень зрелом возрасте, но и оно длилось недолго. Человек, который стал её мужем, относился  к ней тепло и любил её искренне, тяжело заболел спустя  всего три года их совместной жизни. Она всей душой любила его, предупреждая малейшее желание, замечая всякое изменение в его настроении.  А он, не желая расстраивать  жену, долго скрывал от неё своё состояние, списывая недомогание на усталость. Когда она узнала его диагноз, было уже поздно. Геня подняла на ноги всю медицину города. Нашла известного профессора – онколога и буквально бросилась к нему в ноги, умоляя спасти мужа. Она самоотверженно ухаживала за мужем, но и на этот раз рок вознёс над ней свою руку. После операции муж прожил всего полгода.
 Теперь Геня уже много лет живёт в Израиле. В семье покойного племянника. Она почти ничего не видит. Но душой по-прежнему добра и отзывчива. А в изголовьи её кровати и  сейчас висит портрет младшей сестренки, сохранённый бывшей соседкой – китайкой.

  2012- 2017 год
 (Записано со слов Сони Меламед, имя героини изменено)