Попутчики гл. 10 Рассказ дальнобойщика

                Рассказ дальнобойщика.
Отправил меня  как-то хозяин за Уральские горы отвезти какие-то три ящика. Я тогда, после позорного падения советской власти, из государственного гаража, где хрен без соли доедали, перекочевал в частный бизнес. Променял начальников на хозяев. В принципе, разницы ни какой в смысле душевного комфорта, но материальные выгоды на лицо.
Так вот, дал мне хозяин денег на дорогу, авансом, на солярку, остальное - после выполнения производственного задания. КАМАЗ предоставил - покоцанный, не первой свежести, но вполне на ходу. Как сейчас помню- с оранжевой кабиной. Путёвку, всё честь по чести выписал: мол, командируется товарищ туда-то и туда-то,  за тем-то и тем-то… И покатил я поперёк страны в сторону восходящего солнца по бескрайним просторам Родины.
По дороге, к родне, в город  Ковров, заехал, родственников повидал. До Казани пролетел, как пуля, почти без приключений. Остановился, правда, на подходе к городу у какой-то забегаловки перекусить, а местные разбойники тут, как тут. «Плати,- говорят,- за проезд по нашей дороге, а не-то мы тебе все колёса шилом попротыкаем, навечно под Казанью останешься». «А сколько такса? – спрашиваю.- Какие гарантии, что вы меня всё дорогу доить не будите, включая нашу доблестную автоинспекцию?». «А ты гони, мил человек, десять тысяч отступных, и дальше не твоя забота. Фирма веников не вяжет, а качество сервиса гарантирует. Никто тебя на дороге больше не тронет, даже ГАИ, палку свою полосатую, на тебя не поднимет».
Почесал я затылок. Заступится не кому, жаловаться не кому, страна вроде одна, а районы разные, да и права качать, чувствую, себе дороже выйдет. Где же ты власть заступница? Почему тебя, когда надо, днём с огнём не сыщешь? Так и пришлось деньги отдать. А главный разбойник берёт сто рублей, разрывает их пополам, особым способом, и отдаёт мне одну половину. «Положи,- говорит,- в водительские права. Кто остановит – покажешь. Ни кто с тебя больше по пути ни копейки не возьмёт. Считай, проездной купил».
И действительно, никто больше меня не трогал. Пару раз гаишники останавливали: увидят разорванную купюру в правах – и честь отдают. Чудеса. Так что мне даже дешевле обошлось, чем если бы меня гос.опричники раскулачивали. Хотя денег всё равно жалко. Чай, не украденные.
Под вечер на стоянке в Уфе заночевал. Да, главное забыл сказать. Дело было зимой,  в аккурат после Нового года.  Всю ночь молотил я двигателем, пока спал, а гроши на подсосе. Обезжирили меня в финансовом плане лихие люди, экономить на всём пришлось: консервы лопать; кипяток пустой пить. И тут мне один водила на стоянке, подсказал, что дорога короче есть. По федеральной трассе спокойней, да через перевал на треть ближе. На карте показал, где свернуть, как проехать. Ну, я и ломанулся, на авось.
Дорога была, конечно, похуже, но вполне для КАМАЗа проезжая. Перевал проскочил без приключений, в долину спускаться начал.  И всё бы ничего, не стукани у машины движок. Укатали Сивку, крутые горки.  Вот тут начался у меня апокалипсис, а иначе говоря - полная задница. Запчасти, у меня, конечно, были, и инструмент был. Только, как ты, на дороге в мороз, будешь двигатель капиталить? Это тебе не иностранный автомобиль с автономной печкой и рацией. У нас двигатель заглох – кури бамбук, а помощь звать – нет такой сосны, под которой бы телефонная будка стояла. Можно конечно в снегу большие буквы SOS вытоптать, типа «Спасите наши души». Вдруг из космоса космонавты увидят и передадут на землю: «Погибает на морозе в долине россиянин. Высылайте вертолёты, собачьи и оленьи упряжки. Вездеходы со спасателями, тёплой одеждой и медицинским спиртом в количестве одной бочки, ёмкостью двести литров». Не слышал я о таком в нашей стране. У нас люди, что навоз для удобрения. Чем больше в землю положат, тем лучше урожай.
И вот, достал я паяльную лампу, разжёг её, сижу в машине - греюсь, горбушку хлеба грызу. Снег в кружке разогрею, кипятку попью. Жду, слушаю: вдруг, кто мимо поедет, на сцепку возьмёт, до ближайшего населённого пункта дотащит. Не поверите. Трое суток сидел. Один раз задремал, лампа погасла (видно бензин кончился), и начал я потихоньку замерзать. Сначала ноги холодеть начали, руки, а потом даже тепло как-то стало. Сижу, а мне лето снится, море чёрное, яблони в цвету… И вдруг слышу: вдалеке волк завыл. Меня как подбросит и в озноб как прошибёт. Выскочил я из машины, побегал вокруг, поприседал, кровь застывшую разогнал. Взял лампу, бензин залил, а осталось его всего с гулькин нос. Залез в кабину отогреваться. Сижу - горюю. «Что, - думаю, – делать буду, когда последний бензин  кончится? Покрышку поджигать?» Мысли опять же нехорошие в голову лезут. Слышал я такие байки, что водители от безысходности,  доведённые до ручки, на зеркалах автомобильных вешались или на ближайшем суку у дороги. Думал - врут, а посидел трое суток в замерзающей машине и решил, что очень даже может такое быть и даже ещё как.
На четвёртые сутки, когда я совсем уже одурел от безнадёги, послышался вдалеке тарахтящий звук. Я сначала подумал, что у меня глюки от холода и голода начались. Поднапряг я слух. Нет, точно что-то едет в мою сторону. Выскочил я на дорогу, побежал навстречу. Чувство было, как у Робинзона, который увидел одинокий  парус в бесконечной океанской шири. Хотя Робинзону было легче. Во-первых - тепло, во-вторых – Пятница. А у меня вместо Пятницы, серый волк такой же, как я, голодный, в степи воет.
В общем повезло. Едет заморенный тракторишко. Тащит куда-то три бревна. Я чуть не под гусеницы прыгнул. «Спасай, - кричу, – пропадаю не за грош. Цепляй к себе, вези к людям». А он мне: «Здесь людей нет. Какого чёрта ты вообще сюда попёрся? По этой дороге со времён Хрущёва ни кто не ездит. А из населённых пунктов поблизости только колония строгорежимная. Шесть километров отсюдова. Поедешь?». « Да хоть к сатане в преисподнюю, – отвечаю. – Хуже уже всё равно не будет. Да и  куда хуже? Всё – край».
Пустил он меня в кабину. Затарахтели мы по зимнику в сторону исправительно-трудового учреждения. Тракторист  мне: « Я тебя до ворот довезу, а ты уж там сам. Поскребёшься мышкой – може, и пустят. Не любят там посетителей. А я дальше покачусь, а то и так задержался,  шукать, не дай бог начнут».
Подъехали к зоне уже затемно. Высадил меня тракторист из кабины (где было божественно тепло и благоухало соляркой; где в тесноте, но не в обиде  разомлел я и даже закимарил), помахал рукой в утеплённой голице и скрылся в лёгкой позёмке начинающейся метели, светя фарами. Как мираж или космический корабль пришельцев из иных миров, появившийся неизвестно откуда и исчезнувший, неизвестно куда.
Передо мной стояли высоченные ворота, по верху перемотанные колючей проволокой, и забор, непонятной протяжности на непонятное расстояние, длину коего не представлялось возможности определить по причине всё тех же сумерек.
 Начал я ломится в эти ворота как медведь в чужую берлогу. Страшно, а деваться некуда. Не услышат - так вот у ворот и окочурюсь. А услышат - так не приведи господь, пристрелят. Кто их там знает, какие у них там инструкции? С час барабанил. Может, и раньше услышали, но сами понимаете, ситуация нештатная: пока с начальством согласовывали, то  да сё. Кто ответственность возьмёт? Чей приказ? Кто потом отвечать будет? Короче, появился неизвестно откуда патруль, как из-под земли вырос. Разводящий спрашивает: «Почто ломишься?  На воле  гулять надоело?  По нарам стосковался?» А я:   « Так и сяк… пропадаю не за грош.  Пособите, люди добрые, чем могите, бедному страннику, пока этот странник у вас под воротами дуба не дал». Ну, там о совести ещё, о Боге, человек человеку-брат и т.д. Разводящий говорит: «Не в моей это компетенции. Пошли к начальнику. Как скажет, так и будет». Взяли меня и под конвоем повели к хозяину.
Столько решёток,  различных видов и размеров, столько окованных железом дверей - я в жизни не видел ни когда. Сначала меня привели к  оперу, которому  пришлось рассказать всю историю от начала до конца: как я попал в здешние края и что со мной случилось. Потом опер, уже без конвоя, забрав у меня документы, отвёл к хозяину и покинул кабинет.
В кабинете сидел утомлённый ответственностью и убелённый благородными сединами полковник внутренних войск, с лёгкими мешками под глазами и налётом желтизны на белках глаз, говоривших о нелёгких трудовых буднях не только самого человека, но и его печени. За спиной висел герб Родины и портрет другого хозяина, но более обширного учреждения, называемого государством Российским.  Оба смотрели на меня с укором, как наверно смотрели в тридцать седьмом году слуги народные на таких же народных, но врагов.
- Ну, рассказывай, - говорит, – чего от нас хочешь?  Только покороче, без лирики, – и смотрит исподлобья глазками-буравчиками. У меня аж холодок по спине пробежал.
- Да мне много не надо. У меня двигатель медным тазом накрылся. Машину с трассы притащить бы.  Может, какой бокс найдётся, пусть даже не отапливаемый, лишь бы отогреться было где. Запчасти есть. Инструмент с собой есть. Сам располовиню, соберу-разберу и уберусь восвояси, – уговариваю, а сам шапку с головы стащил, в руках мну, как перед барином.
- Да ты представляешь, что ты мне тут предлагаешь? У меня зона. Лагерь -  и не пионерский. У меня особый режим. Убийцы, насильники сидят. У них срока такие, сколько некоторые не живут. Как ты это себе представляешь? К зекам тебя пустить?
Я совсем голову повесил. Весь энтузиазм улетучился, и вера в человечество, как в передовой авангард развития белковых соединений, угасла - вместе с замаячившей  было  надеждой. В панике пробубнил что-то о солидарности, взаимопомощи и даже всевышнего всуе вспомянул, которого надо убояться. Но, как оказалось, полковник был атеистом. Веру в человечество утратил сразу, как только поступил на казённую службу. А прав в нашей стране только тот, у кого больше прав, да круче нрав. Так, что, кто девушку кормит, тот её и танцует. В общем, собирай свои манатки  и ищи себе другой теремок,  медведь ты сиволапый.
И пошёл я, было, уже погибать под забором исправительно-трудового учреждения, как слышу в спину вопрос:
- А сам-то, из каких краёв будешь? Что в такую даль запёрся?
- Ярославские мы. С Волги-матушки,- отвечаю.
- Земляк значит. Ну-ка вертайся назад. Как зовут? – и встаёт гражданин начальник из-за стола, и даже стул мне придвигает, типа «присаживайся». Да ладно стул. Бутылку коньяка и два стакана из сейфа достал.
- Рассказывай земляк как там, на Родине дела? Чехонь в Волге не перевелась?
Выпили мы по первой. Повело меня с голодухи - осмелел. И давай с начальником, как со старым другом, за жизнь тереть. Через полчаса были мы с ним как братья, только что не единоутробные. У полковника тоже накопилось будьте-нате. С местным персоналом не разгуляешься, все на ладони. А я, что? Приехал – уехал. Послал он за закуской в пищеблок гонца. Видит, что мне не по себе, на пустой желудок. А я чуть не слёзы с глаз смахиваю от счастья.
Не буду рассказывать, чего мы там друг другу плели под коньячок, вспоминая горячо любимую нами родину, с чего она начинается и чем заканчивается. Про хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе, про заветную скамью у ворот…  Проснулся я в том же кабинете на диване, под чуткой охраной дневального. Через двадцать минут появился и сам хозяин кабинета. Сказал:
- Трактор я тебе дам. Притащите машину в промзону. Бокс тоже выделю. Отапливаемый. Даже помощников дам из числа активистов, кто на малом сроке сидит. Но запомни: в глаза не смотреть, разговоров не о чем не заводить. Ни о чём не спрашивать.  Всё лишнее из машины убрать. Ни каких колюще-режущих, кроме необходимого инструмента и запчастей. Жить, пока на ремонте, будешь в машине, в боксе. Еду велю приносить туда же. Это всё, что могу.
Мне тогда это «всё, что могу» показалось манной небесной. А слова, сказанные полковником-земляком, елеем обильно лившимся в мои уши. И после, когда с пищеблока баланду принесли, не хлебал я её алюминиевой ложкой, а вкушал аки амброзию, ниспосланную  свыше.
Три дня перебирал я мотор в боксе. Утром приводили после поверки двух сидельцев, для посильной помощи. Один даже оказался мотористом, а второй на подхвате, гайки крутить. Они у меня в первый же день, все газеты, какие в машине были, и всё, что имело буквы, прибрали к рукам. И все наклейки с девками с машины соскребли. И так шустро, я даже заметить не успел.
Полковника больше  не видел. Даже когда я уезжал, прощаться не пришёл. Опер проводил. Свёрток с бутербродами молча сунул. Документы вернул, когда машину за периметр выгнали.  Взял под козырёк и пошагал, не оборачиваясь назад, под лязг задвигающихся ворот.
Вот так ко мне судьба, как избушка на курьих ножках, то задом, то передом, за одну поездку столько раз повернулась. Да и люди тоже. Вроде и дерьмо поначалу, а приглядишься - и ничего, жить можно.