Практикант

*********************************************************** М. Б. С благодарностью

Я, вообще-то, к англичанам – так, без особых симпатий. Прижимистый они народец! Как-то в Грейжмунте стрельнули мы у одного такого сигаретку. Так он… Чуть международный скандал не закатил.

За те две сигареты… Две! Всего-то… Мне и одному из наших механиков. Мол, за те две сигареты, что я вам дал, кто платить будет?! «Кто, кто»… Да дед Пихто! Так ведь не отвязался, пока мы имя - отчество деда ему не назвали и его точный почтовый адрес (Москва, пл. Красная, Дом Советов № 1).

Прижимистый, прижимистый… Но с другой стороны, в этой их, характерной для всех англичан, национальной черте есть и рациональное, положительное зерно. Взять ту же сказку про трех поросят. Все её, наверное, помнят?!

Как там волк дул-дул на каменный домик одного из братцев, но ничего путного у него из этого не вышло. Только лопнул от натуги, после чего выскочили из волчьего брюха все семеро козлят, вместе с их мамашкой, и Красная Шапочка со своими пирожками, горшочком масла и бабушкой с большими ушами. Знай, мол, наших. Типа, как у них, в этой самой Англии, любой дом – самая настоящая крепость. И хоть дуй ты на него, хоть не дуй, не захотим – ни-ко-го… Никого в свой английский терем-теремок не пустим.

Вот и у нас, в торговом флоте… Типа, как бы примерно так же. Но с другой стороны… И не так немного! Да, каюта на судне – это моё личное пространство. И как его обустроить – какие занавески повесить, каким покрывалом койку застелить, какие фото и куда приклеить – я сам, один решаю. И никто мне в этом не указ. Даже сам Мастер. Моя каюта! У себя, в своей капитанской – делай что хочешь! Но в мою – не лезь! Можно сказать, то же самое, что и у англичан этих. «Моя каюта - моя крепость».

И по каютам на торговом судне экипаж, как правило, живет поодиночке. В отличие от тех же самых рыбаков, где даже командный состав утрамбовывают, как сардин в консервную банку. Ну, может, конечно, и не так плотно, но по одному… По одному на рыбопромысловых судах экипаж не живет. Разве только Мастер. Но он же - капитан, как-никак!

Правда, «как правило» - это ещё не значит, что вот так - всегда! В любом правиле обязательно есть какие-то исключения. Вот и у нас… Если чем проштрафился, то тот же мастер… Или помполит! В общем, кто-то из них принимает решение и… Жил да был в каюте один-одинешенек, а тут – бац! – и подселили тебе соседа.

Вот такая неприятная история и со мной приключилась, когда я в партию вступать отказался и, тем самым, напрочь испортил всю благостную статистику помполита. Он, конечно, мне прямо в лицо ничего не сказал. Как можно, когда у нас сплошная гласность и перестройка?! Но остро заточенный кинжал за пазуху спрятал.

И как только нам в очередной рейс, приводит ко мне одного такого мелкого, метр с кепкой. Мол, здрасьте, пожалуйста. Прошу любить и жаловать. Это – типа, ценный кадр с нашей архангельской мореходки. Направлен к нам на практику и всё время оной будет у тебя в каюте жить. Сейчас, плотника пришлю, чтобы он койку второго яруса подвесил.

Ну, практикант, так практикант. Сказали – «будет жить», значит, будет. Я ж тогда про Страсбургский суд по правам человека – ни ухом, ни рылом. Показал этому практиканту, где его рундучок, куда вещи складывать, как иллюминатор, если вдруг понадобится, отодраить-задраить. И стали мы жить поживать. Вместе, значит.

Так-то он вроде ничего оказался. Но уж больно занудливый. А это, мол, чего? А зачем? А почему подволок подволоком называется? И всё, как тот Знайка, в тетрадочку записывает. Мне, мол, потом ещё и отчитаться по той практике надо будет. Нет, так-то, оно понятно – учится человек и вроде, как надо ему. Только хорошо, когда один, другой вопрос за день. А когда их может быть по десятку в час… Тут и свихнуться можно! Я ж не справочным бюро работаю. А матросом-мотористом. Вахта у меня. А после вахты и отдохнуть надо бы. В общем, уже через час я его с этой тетрадкой отправил на самую верхнюю палубу.

А он возьми и всё за чистую монету прими. Отправился на верхнюю и там давай всё тоже самое у палубной команды выспрашивать… В общем, к концу дня за ним уже накрепко закрепилось прозвище Комар. Тем более, что и фамилия у него была соответствующая – Мошкин. Да и мелкий сам… Надоедливый и приставучий с этими вопросами. Настоящий комар! Но вопросы, приставучесть, тетрадка для записей…

Всё это – так. Брызги, можно сказать. И вполне возможно, доходил бы он с нами всю практику, если… Если бы не случай с баком.

В общем, мы уже с Игарки шли. И перед проливом Вилькицкого упал туман. А узость. Место, представляющее определенные сложности для прохода судов. Тем более, если навстречу кто-то прется. А в период навигации исключать такую возможность нельзя.  Плюс ледовая обстановка не самая благоприятственная. Туман, опять же. Мастер и приказал боцману послать впередсмотрящего на бак.

Ну, а тот, не долго думая, тут же хватает за шиворот нашего практиканта, суёт ему в зубы цейсовский бинокль, для ускорения дает пинка под пятую точку и посылает, уже вдогон, теплое напутствие: "На бак!". Комар схватил бинокль и убежал с ним вприпрыжку. Весь радостный такой. Мол, и мы на что-то сгодились!

А туман всё гуще, гуще. Врубили все три прожектора. Всё равно, помогает мало. И от впередсмотрящего никаких сигналов. Мастер, соответственно, и говорит боцману… Нежно так, по-отечески. Можно сказать, любя говорит. Проверь, мол, Филиппыч, где твой охломон с биноклем.

Боцман сразу же: «Будет сделано, Христофор Бонифатьич!» И без какого промедления – на нос теплохода. Бак ведь, между прочим, это такая надстройка в носовой части судна, что идет до самого форштевня. И знать это должен любой член экипажа, начиная от юнги или кока и заканчивая чифом. Ну, а уж дракон (боцман, то есть) – тем более!

И вот прибегает, весь запыхавшись – годы, годы уже не те! – боцман на бак. А там... НИ-КО-ГО!! Филиппыч – туда, сюда… Даже в твиндек заглянул. Нет на баке Комара! Он и докладывает об этом Мастеру: "Нет практиканта на баке".

А куда тот мог деться? Единственный вариант, если только за борт с бака упал. И тогда… Нет иного варианта, как срочненько (!) играть тревогу: "Человек за бортом!". Что Мастер, соответственно, и делает. Одновременно, радиограммой докладывая в Пароходство о ЧП на судне.

Всё, премия накрылась. Надо разворачивать пароход на обратный курс, спускать спасательную шлюпку...

И только тогда, когда с левого борта спустили спасательную шлюпку… Вот тогда! Хорошо, кто-то из мотористов пошел на корму. Ветошь грязную ему понадобилось выбросить. В специально приспособленный для этих целей большой металлический бак с крышкой. В него маслопупы эту самую грязную ветошь выбрасывали, а когда он ею заполнялся доверху, тут же, в этом же баке, грязную ветошь и жгли, высвобождая емкость под следующую партию.

Соответственно, моторист со своею грязной ветошью - к этому баку. А там... Прямо на  нем! Сидит наш практикант на этом баке и смотрит в цейсовский бинокль. Причем, назад смотрит. Смотрит и, как он нам сам потом рассказывал, всё удивляется: "Что за судно?! Сборище каких-то идиотов! Какого черта послали меня на этот бак с грязной ветошью, чтобы я смотрел НАЗАД?! Ведь если где-то там, сзади, и была опасность, мы её уже давно прошли!".

А о том, что бак – это не тот, который с грязной ветошью на корме, а надстройка в носовой части судна, он… Ни в одном глазу! И в тетрадке у него про то не записано. И в мореходном (!) училище, сколько он там учился, ему о баке – ни полсловечка!

В общем, как только пришли в Мурманск, Комара тут же списали на берег. И снова я в своей каюте, один-одинешенек, стал жить поживать, да добра… Нет, с добром у меня как-то не задалось. Как был гол, как сокол, пока молодым в моря ходил, так и нынче… Ненамного богаче стал. Из ощутимых прибавок только сын, да доча. Ну, внуки, может, в перспективе будут.

А вот Комар… Он, как его на берег списали, понял, что в морях ему делать нечего. Ну, и подался в кооператоры. А потом и бизнес свой замутил. Нынче он, можно сказать, один из главных у нас в городе по рыбе.

Поэтому, если вдруг моей дражайшей иногда захочется лосося слабой соли… Открываю тогда телефонную книгу в своей мобиле, набираю знакомый номер и после традиционного приветствия: «Салют, Комарыч!», сообщаю ему до невозможности радостным голосом за того же лосося, тресковое филе  или её же печень. И ни разу… Ни разу Комар Комарыч мне ещё не отказал.

Хотя, я, конечно, не злоупотребляю. Раз в полугодие – максимум. Но всё равно… Приятно, когда кто-то ещё помнит о тех славных временах, когда мою собственную каюту приходилось делить на двоих.