Выстрел

            
                Рассказ               
               
     Моросящий дождь пропитывал отяжелевшее от влаги, старое пальто Прасковьи Федоровны. По серому низкому небу летела большая стая ворон, каркая на всю округу, внушая суеверным беспокойство.

     Старенький дамский велосипед, оставляя на  грязи след истершихся шин, вез свою хозяйку со скрипом и стоном обреченного на скорую смерть механизма. Прасковья Федоровна упорно давила на педали, не обращая внимания на сырость и слякоть, продолжавшуюся уже больше недели. Лихо свернув с шоссе на проселочную дорогу, она не сбавляя скорости промчалась по мокрому дощатому мостику, и тут же съехала вниз на тропинку, ведущую до самой хаты. На руле велосипеда висела шитая-перешитая авоська, в которой качались и подпрыгивали две булки хлеба и пачка дешевого грузинского чая.

     Тропа ведущая к дому сама по себе была очень интересной. Удивительно, сколько природа собрала достопримечательностей на таком небольшом отрезке леса. Может для кого-то это и не имело никакого значения, но для Прасковьи Федоровны все, что она встречала на пути, вызывало у нее в душе чувство прямо таки детской радости и восторженности, так редко встречающейся у людей её возраста.
А вот и первый обитатель, которого не видно, но Прасковья Федоровна знает, что он здесь. Большой филин живущий в дупле, частенько наведывается на подворье. Она неоднократно видела его, сидящим на дереве.
    
     Родник из которого бьет ключевая вода, настолько красив, что всякий раз заставляет остановиться и непременно преклонить колени, зачерпнуть ладонью кристально чистую воду и зажмурившись от неминуемой ломоты в зубах, выпить ее одним глотком. А потом еще и еще раз. Прасковья Федоровна и сама не знала почему, но всегда, останавливалась и пила семь глотков родниковой воды. Когда она была маленькой девочкой, слыхала от стариков, что родник этот какой-то великомученик святой открыл. Говорят, что вода в нем целебная, но от какой именно хвори помогает никто точно не знает. Были люди какие-то ученые из района, брали воду на анализы, да на опыты, с тем и уехали.

     Вот и сейчас остановила Прасковья Федоровна свой велосипед, прислонила его к стволу вербы и подошла к роднику. Вода струилась из-под корней старого дуба и с приятным журчанием текла под ногами. Прозрачность воды восхищала женщину, как обычно смотревшую на дно русла, которое проделал родник за долгие годы своего существования. Зачерпнув семь раз сухонькой ладошкой воду и выпив как всегда, Прасковья Федоровна еще раз опустила руки в холодную воду  и следующей порцией умыла и без того мокрое от дождя лицо.

     Велосипед, скрипнув седлом, повез свою хозяйку дальше по тропинке, на которой следующей достопримечательностью был большой муравейник. Сейчас по дождю нечего там наблюдать. Мураши попрятались и она катит дальше, зная, что следующее, на чем она задержит взгляд, это старое, брошенное давно гнездо коршуна. Она его помнит. И как вил он это гнездо, и как там пищали птенцы, и помнит она, как выпускала из птичника больного цыпленка, которого обязательно утащит рябец и накормит своих малышей. Сейчас в гнезде никого нет, но оно напоминает Прасковье Федоровне о тех днях, когда еще были живы Кондрат и Клава, упокой Господи их души.

     Велосипед сворачивает  и воспоминания сразу исчезают из-за большого пруда, который очень красиво покрыт ряской и кувшинками. Сотни стрекоз мечутся над поверхностью воды и садятся на прибрежные камыши, которые растут ровным кругом по всему пруду. Темно-зеленая поверхность пруда зеркально отражает в своей воде окружающий его пейзаж и приятно притягивает взгляд.

     Когда-то Кондрат хотел завести в нем карпов, да так и помер, не сделав задуманного. Недосуг было. Лягушачья трель слышна издали, а уж вблизи такое кваканье стоит, что кроме лягушкиных переговоров ничего не слышно абсолютно. Если бросить в пруд камень, лягушки смолкнут на мгновенье, затем одна робко начнет, ей другая вторит, и пошло, и поехало по новой. Но это когда пешком, а сейчас Прасковья Федоровна ехала на велисе, как она его называла, и уже огибала пруд, выезжая на ровное место, готовясь со встречей с барсучьей норой. Барсук сейчас тоже не живет здесь, но нора так же была достопримечательностью тропинки, ведущей к дому Прасковьи Федоровны. Выехав из лесу на поляну, она посмотрела направо, на одиноко стоящий колодезь с журавлем, на стояке которого свили гнездо белые аисты.
Подрулив к старенькой, сбитой из штакетника калитке, она остановила велосипед и как всегда заглянула в почтовый ящик. Его сладил из дощечек Кондрат, заявив, что так мол положено. Он  еще написал на нем «Почта» и сделал дверку для удобства. Буквы со временем почти истерлись и надпись на ящике еле угадывалась, как и номер дома на ржавом квадратике. Никогда в этот ящик не пришло ни одно письмо, ни разу в него не попала ни одна газета даже по случайности. Заглядывала она в ящик в память о Кондрате, не зря же он его делал. Когда был жив, в редкие моменты расхождения по делам, они оставляли в нём ключ от замка, которым запирали дверь хаты.
Ключ и сейчас лежит в ящике, завернутый в тряпицу красного цвета. Заведя во двор велис и поставив его под навес, Прасковья Федоровна вернулась к калитке, закрыла ее на железный засов, забрала ключ и взошла на ступени крылечка своего дома.
Строение, которое Прасковья Федоровна гордо называла домом, на самом деле могло так называться в силу лишь того факта, что являлось жилищем человека. Ветхая избушка, которая заметно покосилась, имела крышу из деревянной дранки и турлучные, осыпавшиеся повсюду стены. Из всех окон только на одном были ставни, да и то одна висела на единственной петле, все время болтаясь на ветру и стуча в окно, а другая вот-вот готова отвалиться, так как была треснута пополам. Прогнившие доски ступенек грозили проломиться под весом хозяйки, которая ступала по ним, затаив дыхание. Но зато все окна в доме были чистыми и в них были видны белые занавески.

     Прасковья Федоровна сняла сетку с велосипеда, похлопала по седлу своего извозчика и направилась в дом. Поставив на небольшую электроплитку закопченный железный чайничек, она включила вилку в сеть. Однако свет снова отключили и от плитки толку не было. Ела Прасковья Федоровна мало, но вот чая уж очень хотелось, а потому, решив что в хате достаточно холодно, она затопила печь. Переставив чайник, Прасковья Федоровна  сидела напротив открытой дверцы и смотрела на огонь, с треском поедающий сухие поленья дров.

     Вспомнив о том, что сегодня еще не смотрела яйца под курами, она спешно вышла во двор. Сегодня несушки порадовали свою хозяйку пятью яйцами, снесёнными за неполный день. Порадовавшись прибыли, Прасковья Федоровна решила пожарить их с луком и запив сладким чаем, отужинать сегодняйшее число. Засыпав три чайные ложки чая в закипевший чайник, она поставила на плиту сковородку и лишь только собралась лить масло, как услышала стук калитки. Подумав о том, кого Бог ведет к ней в данный час, она выглянула в окошко и увидела Пашку Димитра, поднимавшегося по скрипучим сходцам.

     - Входи, входи, - ответила она на стук в дверь.

     - Мир дому сему, - сказал гость, переступая порог хаты.

     - И вам с миром, Павел Ефимыч, как раз к ужину поспели. У меня сегодня яишница с луком. Компанию составишь?

     - Отчего же, покушаем. На-ка гостинец, - достал он из кармана марлевый сверток. - Это сало, на нём и пожарь.

     - Ух ты! Да под такой ужин не грех и горилочки выпить по пятьдесят грамм, - совершенно искренне обрадовалась Прасковья Федоровна.

     - Гм, можно и по сто, ежели есть. – накинул по мужски Ефимыч.
Через десять минут Прасковья Федоровна поставила на стол скворчащую в сковородке яичницу. Невесть откуда на столе появились соленые огурцы и турша с запахом, заставлявшем течь слюнки.

     - Ну-у, дай Бог не последнюю, - поднял свою рюмку Павел Ефимович, после того, как разлил самогон.

     - А если последнюю, то не дай Бог, - закончила классический тост хозяйка стола и выпила свою рюмку.

     - Я к тебе по делу, Прасковья, - хрустя огурцом сказал Ефимыч. – Помню у Кондрата, Царствие ему Небесное, ружье было двуствольное. Цело ли оно, хочу узнать.

     - Ой, да на что тебе ружье-то нужно? Аль на охоту на старости лет пойти вздумал? Окстись, Паша.

     - Ружье не мне нужно. Стар я за зайцами бегать, да и глаз давно уже не тот стал. Сыну хочу на день рождения подарок справить, сорок пять ему, вот за ружье и вспомнил. Много денег дать не могу, сама знаешь, как живем, но рублей двести я тебе за него дам. Ежели конечно гожее оно.

     - Батюшки святы, двести рублёв за берданку?

     - Сама ты берданка старая, - без упрека в голосе сказал Ефимыч. – Ружье курковое, двухствольное, вещь серьезная, а ты про берданку говоришь, пфукалку. Ефимыч похоже даже осерчал.

     - Где-то в сарае лежит, давно уже не смотрела, - поднимая вторую рюмку, сказала Прасковья Федоровна.

     - А ты посмотри, посмотри. – Чокаясь Павел Ефимович, звучно чихнул два  раза подряд, прикрыв рот тыльной стороной свободной ладони.

     - Ишь ты, правду сказал, - обозначил причину сосед.

     - Ладно, пойду погляжу. Может если пошукать, то и найдется, - встала хозяйка  из-за стола и направилась к двери.
В сарайчике, среди пришедшего в негодность огородного инвентаря, были вещи ещё нужные, которые могли сгодиться в хозяйстве. Почти новая керосиновая лампа, без колбы и фитиля, висела рядом с ни разу не пользованной велосипедной покрышкой. Сама-то она конечно заменить ее не сможет, но Прасковья Федоровна считала, что было бы что менять, а кому всегда найдется.

     Ружьё было там, где она видела его лет восемь назад, на самой верхней полке, заваленное всяким хламом и коробками. Став на разбитый ящик, иначе не дотянуться, Прасковья Федоровна достала старую двустволку с полки и дунула на цевье, подняв облачко пыли. Стали видны олени и собаки,отчеканенные серебром.

     - Это же на сколько мне двести рублёв хватит? – вслух подумала Прасковья Федоровна, поднимаясь по ступенькам.

     - Вот твоё ружо, нашла! – довольным голосом с улыбкой объявила хозяйка, переступая порог.

     - Э-э-э! Прасковья, ты стволы-то в сторону отведи, неровен час бабахнет. Курки-то вижу взведе…

     Павел Ефимович договорить не успел. Дверь, которая закрывалась сама по инерции, стукнула легонько о приклад ружья, которое держала в руках женщина, разуваясь у порога.

     Грохот дуплетного выстрела перепугал Просковью Фёдоровну, которая вскрикнув от испуга, упустила оружие на пол. Картечь из двух стволов угодила точно в середину шеи Павла Ефимовича,почти снеся ему голову.

     От выстрела в хибарке мгновенно стало туманно от дыма и завоняло пороховой гарью. Некоторые картечины рекашеча разбили зеркало, бутылку на столе и лампадку, горящую у иконы. Освобожденный огонь, мгновенно охватил облитые маслом занавесочки и уже разгораясь, веселился в святом углу, захватывая потолок.
Сквозь дымовую завесу несчастная Прасковья Федоровна видела, как тело отбросило вместе со стулом и оно упало к стене, изливая кровь из страшной раны на шее. Увидевшая все это разом, она лишилась чувств и упала ничего уже не понимая, ибо разум покинул ее за мгновенье до этого.

     Равнодушный, а скорее даже обрадовавшийся смерти людей, которая подарила ему жизнь, огонь, становился все больше. В считанные минуты он охватил всю внутренность дома и выбив первое стекло, вырвался наружу, извивающимися языками пламенем. Потушить дом не смогли и он сгорел дотла, оставив на своем месте угли пожарища и печь.

     Старый филин прилетел этой ночью и усевшись на засохшую яблоню, смотрел на пепелище, не узнавая место. Видно что-то по-своему поняв, он трижды протяжнее чем обычно, издал свое «Угр- фу-у» и тяжело взмахнув крыльями, бесшумно полетел над деревней.    


                19. 09. 2008г. Станица Дагестанская.