Утопленник

УТОПЛЕННИК
Добро пожаловать в новый мир! Технологии изменят вас до неузнаваемости,  ваши фантазии реальны ! Поспешите! Торопитесь!
голос аппарата управления станцией
- терминал 3 начать погрузку
- принято, погрузку начинаю
Давление в гидравлических руках погрузчика возросло и он с легкость   поднял многотонный контейнер над землей. Точно и расчётливо лавируя, установил его на платформу замершего поезда. Если повторять одну и ту же операцию тысячи  раз в день, то она превратится в алгоритм. Все что угодно можно превратить в алгоритм. 
 Один за другим  контейнеры грузятся на платформу. Лязг и звон.
- платформа 1  - загружена, опечатана
- Платформа 2 – начинаю погрузку
Оператор нежно обхватил контроллеры.
Каждый раз когда он  брал в свои маленькие ручки рычаги и джойстики, он мечтал. Ему свойственно мечтать, разбавляя действительность своими фантазиями, он часто представляет себя корсаром 16 века, героем 21 или частью какого-нибудь сказочного уголка волшебного мира магии со всей его сказочной живностью. Чуть дольше засидевшись в нем, он  тут же спешит назад, в уже порядком  наскучившую реальность. Все делали и он делал. Частенько его видения достигали такой красочности и яркости, что он и сам едва отличал их от реальности, до того желанны и правдоподобны они были. Иногда он тайком от начальства выдумал всякие небылицы о том что вот-вот здание захватят ударные отряды радикального движения Тартар и он единственный, кто может остановить это безумие. Безумцы все ближе, они рыщут по складу в поисках документов и зачатков революционного проекта. Сверкая своими винтовками, и тщеславными улыбками подходят все ближе, к грузу X. Чувствуется пульс. Ладонь продолжает потеть, сжимая пластик и резину. Приготовился, рывок. Появившись из ниоткуда, ловким движением джойстика подхватывает контейнер с секретными чертежами и наработками инженеров. Несется сквозь нестройные ряды нападающий, они ошеломлены и деморализованы. Поворот, сдвиг влево, теперь вправо и контейнер на месте, надежно закреплен и готов оправке вместе со второй платформой.
Из за цистерн с топливом слышится  –  открыть Огонь!!!
И вот свинцовый град устремляется вдогонку стремительно удаляющемуся поезду…


I
Оно, парящее со скоростью звука над магнитным покрытием, чудо техники призванное из глубин человеческого сознания, дабы облегчить транспортировку мыслей и товаров. Оно несется к своей цели, издавая лишь легкий гул, почти неслышный человеческому уху, проходит километр за километром земли, даже не касаясь ее. Оно ежесекундно анализирует сотни данных, чтобы скорректировать свою  скорость и мощность электромагнитного потока под собой. Его матовое черное тело, с легкостью рассекает пустоту тоннеля, лишь местами освещенного звездам.  Он – прогресс человеческой мысли несущий лекарства и горючее, книги и журналы, игрушки и посылки. Маглев. Созданный быть совершенным, созданный людьми. Вакуум и тьма. Только слой синтетического подобия стекла отделял его от нашего мира. Оно пропускало небольшое количество света сумеречного неба, но этого было достаточно чтобы сенсоры забили тревогу. Поезд стремительно приближался ко входу в поворот, программа сбросила скорость до 800 км/ч. Он адаптировался. 4 камеры смотрели вдаль, и во всех четырех появилось слабое мерцание. Едва заметное сначала, оно набирало силу, становясь все сильней и сильней. Программа сбрасывает скорость до  300 км/ч, на которых пассажиры непременно восхитились бы дремучим лесом по левую руку, а для особенно искушенных зрителей в ожидании своего выхода застыл океан по правую. Камеры сделают это за них, четко и быстро. Прошло каких-то пол секунды, как отблески и лунные зайчики заполнили абсолютно все пространство  окружавшее тело поезда и вот уже из бесконечного потока мерцающих частиц  отчетливо прорисовываются  очертания лошади и человека на ней. Доспехи идеально подогнаны по фигуре, в них нет ни единого изъяна. В случае ошибки всадника они готовы отразить вражеское копье с той же легкостью, что и отражают  лучи звезд.  Левое плечо усиленно наплечником с  высоким  выступом, чтобы защитить голову от удара и летящих щепок, со всеми предосторожностями установленным оруженосцем. С правого плеча свисает плащ из черного бархата,  украшенный гербами графств и герцогств, объединенных под гербом человека, чье копье обращено к небу. Золотые шпоры вонзаются в бока коня, и он набирает ход. Шаг переходит в рысь. Защитный панцирь, как кожа броненосца, приходит в движение, местами обнажая кольчужную накидку под ним. В пустоте тоннеля чувствуется тяжелые вздохи. Из ноздрей валит пар. Копыта цепляются за покрытие магнитной дороги. Все мощнее рывки. Рысь переходит в галоп. Всадник прижимается к лошади, одновременно опускает копье для удара и поднимает щит, для защиты. Шанс будет только один, он не имеет права промахнуться. Бархатный плащ с зеленой окоймовкой следует за ним, следует каждому его рывку или довороту. Полностью раскрывшись плащ подобно кавалерийскому клину следует за своим королем в последний бой.
Идущий навстречу, обреченный на смерть. 

  Голубые глаза через забрало шлема видят объективы камер, а Руки все крепче сжимают щит с красным крестом на белом фоне и турнирное копье с острым наконечником. Теперь оно направленно в левую часть композитной маски поезда скользящего по металлу со скоростью свыше 800 км/ч. Датчики кричат, что столкновение неизбежно.  Вызов принят. Центральный процессор принимает решение увеличить ход.  Команда  устремляется к электромагнитам ходовой части, которые мощным рывком подстегивают состав до скорости звука.
Идущий навстречу, обреченный на смерть.

В полнейшей тишине граненый наконечник копья врезается в композитное забрало маглева, раскалывая его надвое. От энергии удара копье разлетается в щепки, которые градом разносятся  во все стороны, раня глаза всадника. Он отклоняется назад, на секунду заглянув в глаза своему противнику. Отпечаток его ярости останется на цифровой матрице навечно, вместе с тьмой наступившей секундой после.

 Инсульт. Пожар. Огненные столбы, пожирающие тонны жизненно важного топлива и не менее важной информации устремляют свои голодные рты в пропитанный скрежетом и болью воздух, трепещут языками в экстазе и похотливом желании прикоснуться к лоскуту неба. Живут, успев лишь насладиться моментом восхождения от искры до всеобъемлющего пожара, думая, что это продлится вечно. Пища на исходе, голод все сильнее…
II
В искривленном от прошедшего сна пространстве, стали вырисовываться очертания помещения. Не без усилий отодрав почти сросшуюся с подушкой туманную голову Андерсон встал. Восстановить координацию движений, ему удалось не сразу, этому мешал как кромешный мрак, так и частичная обособленность от происходящего. В голове постепенно прогружался макет комнаты. Вместе с  адаптировавшимся к царящей мгле далеко не острым взглядом, он позволил уже вполне осознано встать и шатко дойти до выключателя. Электрический импульс заставил мышцы руки судорожно сократиться, позволив более мощному собрату пронестись по изолированному туннелю и породить недоразвитый свет в помещении. Этого слабого светового потока было достаточно, чтобы Андерсон смог увидеть очки все это время висящие у него на шее. В комнате сильно сквозило, холодный воздух наполнял и обволакивал комнату, как змей протиснувшись между узкими щелями оконной рамы в поисках добычи. Андерсон сел на кровать, она была липкой от пота и холодной от объятий незваного гостя, в которые он с удовольствием упал. Под таким углом  глянцевое покрытие  пачки  Агомелатина, приобретало чарующий отблеск.  Аптекарь сказала, что этот препарат способствует погружению мозга в состояние естественного сна, не влияя на его ход.  Благодаря ему, Андерсон каждый день засыпал под действием своего же собственного гормона, нырял в омут своих желаний и воспоминаний, а после его мозг сам дорабатывал необходимое для этого заплыва количество жизненно важного вещества.   Устремленный вглубь, он жадно греб руками, и чем дольше он погружался, тем тяжелее было выдерживать это нагромождение эмоций, они толкали его вперед, давая стимул. Наконец достигнув столь вожделенного, илистого дна и только лишь прикоснувшись к нему на одно мгновение, он осознавал, что задыхается. Удушье распространялось по его жилам, отравляя одурманенный мозг, не давая ему в полной мере насладиться этой секундой. В беспомощной ярости он всплывал, делая не столь желанный, сколько необходимый глоток кислорода и снова устремлялся в эту пучину страстей и иллюзий, где нет этого леденящего душу ветра, что властвует на земле и над водой.  С каждым новым погружением он рисковал. Рисковал стать рабом этой стихии и навечно объединиться с ней, с теми, кому это однажды удалось.
В его спальне по-прежнему правил хладнокровный хищник, с этим надо было, что то делать. Ничего лучше как сменить простыни в голову не приходило, что Андерсон собственно и сделал. Они  источали запах тысячи трав и тысячи морей одновременно, эта  свежесть и теплота напомнили ему о тех далеких днях, когда он еще мог ощутить их истинный аромат, а не этот выкидыш химической промышленности. 
Нахождение в четырех стенах и двух потолках не доставляло ни малейшего удовольствия. Комната не то чтобы была плохо отделана. Необходимо было заменить   проводку и оконную раму в спальне. Их оставили исходя из пожеланий хозяина, которому  очень уж не нравились герметично закупоренные типовые квартиры.  Даже сама мысль о сне в таком помещении пробуждала панический страх. Шторы цвета слоновой кости, то наполнялись холодным воздухом, то выдавливали его из помещения. Благодаря ему, а так же игре фонарного света, проникающего тонкими порциями,  комната была в постоянном движении. Этакая негерметичная капсула  летела во времени с одним пассажиром, который в данный момент лежит на кровати и разглядывает отблески от упаковки мелаксена. Несмотря на видавшую виды мебель и точно такие же стены, дом не был лишен современных аппаратов, точно так же как не был лишен старых добрых крыс. Адам иногда их  подкармливал, хоть они и сами неплохо справлялись. Единственная квартира, где они решили обосноваться. То монотонные, то порывистые движения штор убаюкивающее подсказывали, что гость в доме засиделся.

Вырвавшись из его объятий, Андерсон надел куртку и решил наведаться в логово незваного визитера.   
Споткнувшись о порог,  вышел вон.
 Ему нравились прогулки в  позднее время суток. А особенно радовали глаз пейзажи, открывающиеся с Пограничного моста. Единственное место в городе, где видно почти весь небосвод, не считая северной и южной его части, где электрические лампы по приказу  включали и отключали в строго определенное время, давая кусочек бесконечности на съедение истосковавшимся  по нему  глазам. Очень великодушно с их стороны.  Все  остальные проспекты и переулки  огромного исполина  спали под покровом темноты. Никто и не думал их будить назойливым писком тока.
Ночной город, что может быть прекраснее, чем свет его переменчивых огней. Наверное, только свет тех далеких и не досягаемых точек, в огромной летописи этого мира. Да и он в прошлом достигал нас спустя тысячелетия движения в неплотном потоке таких же фотонов, сконцентрированных в других точках галактики. И вот преодолев миллионы километров и потратив на свой путь тысячи  лет, он добирался до земли, чтобы разбиться на бешеной скорости о непреодолимый частокол уличных фонарей. Под их пристальными взглядами Андерсон прошел метров 40 от входной двери и вышел на Пограничный мост.  Дальше его сопровождали лишь фары  полицейских автомобилей, но попутчики они были неважные, вечно обгоняли и, не дожидаясь, устремлялись во мрак. Секунда, две - Андерсон шел один. Обернувшись на  оклик очередной машины, он  боковым зрением увидел свою высотку среди чужих. Какая досада, горящий свет в одной из квартир выбивался из рисованной черными красками композиции горизонта, один лишь человек не спал этой ночью.
На западе, за Границей  расположилось с десяток  заводов и электростанций, царапая своими трубами небосвод, они дарили этому городу, то без чего он не сможет прожить ни дня и неминуемо сгинет в пугающей пустоте космоса. Из их недр доносились душераздирающие вопли метала, огонь и сталь, сплетенные воедино  чутким  к его страданиям механизмом вели бесконечную пытку, в которой у пленника не было ни малейшей возможности спастись, выжить в своем первозданном виде. Его плющили и избивали, на что он мог лишь огрызнуться, охлаждали и жгли, на что он мог лишь зашипеть.
До уха Адама доносились лишь отголоски этих преобразований, но не видеть их последствий он не мог. Огненные факелы вырывались из труб на высоте птичьего полета, падая, и снова устремляясь вверх, они наслаждались своим  очередным выходом на большую сцену под рваную мелодию ветра.
А  у подножия этих памятников индустриальной эпохе раскинулись бескрайние поля, занимавшие всю северо западную часть видимого горизонта, механические деревья. Созданная по образу и подобию леса, эта многоуровневая система спала в ожидании рассвета. Утром эти стальные сосны и ясени по указке, расправят свои  ветви с кремневыми  листьями навстречу еще не греющему солнцу, и начнут собирать его дары. Обретя свободу, миллиарды электронов побегут по неорганическим жилам этих величественных растений, нисходящими потоками устремятся вниз к врытым в бетон корням. А те в свою очередь будут переплетаться, и срастаться под землей до той поры, пока не выйду в едином потоке к обрывистому берегу реки.
В нескольких километрах на север, крепостной стеной высились строения необычной формы, не похожие, странные. Это были массивные, полуметаллические, полу бетонные конструкции, с торчавшими в разные стороны выростами неправильной геометрической формы, этакие трущобы. Трущобы, покрытые решетом из десятков маленьких окошечек в каждом придатке основного здания  и бесчисленным количеством переходных тоннелей из одного строения  в другие. 
Тоннели то возвышались, то уходили вниз, ветвились и распадались на другие, объединяя все эти здания в единую сеть, единый город. На запад этот гигант протянул свою руку из жгутов и кабелей прямиком к подземным воротам в искусственный лес. Он ждал. Несколько толстых жгутов идущих с западного берега, опоясывали ретрансляционные вышки, расположенные на крыше одного из центральных небоскребов, углублялись вовнутрь, в недра нового центра нового города. Другие же распадались на более мелкие и бесследно исчезали внутри.
Из окошек побольше то и дело вылетали ночные дозорные   улья.  Чуть выпархнув из проема они тут же набирали высоту чтобы осмотреться, а затем по уже оговоренному плану пикировали вниз, становясь лишь иногда мигающими,  красными огоньками.  Прочесывая своими инфракрасными глазами каждую улицу, они кружили над своим домом, периодически сменяясь.
 Насмотревшись на едва освещенный конструктор, Андерсон повернул голову  на Восток. Откуда, через каких-то 4 часа появится донор тепла и энергии для всех оставшихся растений, животных и машин на земле. А пока, вместо  него  над головой Андерсона правит Королева ночи. Иногда назойливые облака расступаются, давая ей поплескаться в вязкой воде. Как-никак середина лета, реки оживают и из  блестящих под лунным светом очертаний волн превращаются в рваный бархатистый ковер из одноклеточных водорослей. Редкие земноводные портные рассекают его ткань, вырезая причудливые узоры и орнаменты. Эти сотни маленьких ножей играют в догонялки друг с другом, не задумываясь о том, как великолепно это выглядит сверху. Им нет совершенно никакого дела до того что творится на мосту, по которому уже перестали ездить полицейские автомобили, оставив Андерсона наедине с этим раскрашенным в темно синие тона, потоком  органической жизни. Потоком, который тек в 5 метрах под его ногами, бесконечно разрубаемый бетонными опорами моста и бесконечно сшиваемый заново, старательными портными.
 Обняв металлическую опору, Адам остановился.
В нос ударил резкий запах гнили, однако этот удар был куда мягче, чем нанесенный за прошлый день машинным маслом. Толкаемый в спину   рукой настойчивого ветра он уперся в поручень. За ним были лишь несколько сантиметров каменного выступа, а дальше 5 метров затхлого воздуха, и еще черт его знает, сколько метров скрытой от глаз мутной воды. В голове промелькнула безумная мысль. Она промчалась по сети, электрическим вихрем, изменив в долю секунды картинку перед глазами. Воздух стал пьянить. Его безмерное количество проникало в легкие и вызывало жжение с кашлем. Картинка  деформировалось и плющилось. Это и пленяющий страх и одновременно бесконечная свобода . В этом полубреду запах гнили стал преобразовываться сначала в запах нефти, потом в запах цветов, его сменил запах морской соли. Но ярче других был запах луговых трав: непреодолимый, тянущий, приводящий в трепет сознание, заставлял делать вдох за вдохом. Пропитанный маковым нектаром воздух погасил последний позыв к сопротивлению. Глаза уходят под веки, от них нет никакой пользы, особенно если до воды 4 метра. Жужжание кружащих ос не отличить от гула металлургического комбината, особенно если до воды  3 метра. Запах луговых трав постепенно исчезает из носа, его все быстрее замещает запах цветущей воды, ведь до нее всего 2 метра. Травяной привкус сливается со вкусом предстоящего погружения, ведь до воды остался 1 метр. На его лице читается безмятежность. Растянутая улыбка обнажает передние зубы, а мозг рисует  красочные узоры по зеленому фону. Нет ничего кроме его тактильных ощущений и чувства ритма собственного сердца. Оно билось настолько размеренно и спокойно, что казалось время повернуло вспять, давая почувствовать единение с самим собой, перед тем как окунуться в реку. Спустя мгновение еще одна душа войдет в воду. Адам прошел сквозь поверхность Границы с той же легкость, с которой переступил через порог собственного дома каких-то  двадцать минут назад. А старательные портные залатали дыру в ковре, остались лишь кружева…
Река охватила его, усилив тактильные ощущения и замедлив ритм сердца. Теперь оно выбивало ровно столько ударов в минуту сколько было необходимо для того чтобы выдержать эмоциональный удар. Всю ту тяжесть и одновременную легкость погружения на дно. Чем меньше кислорода, тем проще плыть, во тьме, под теплым покрывалом. Проклятые разноцветные медузы были повсюду. Перед закрытыми  глазами неслись события давно минувших дней. Одного прикосновения было достаточно чтобы  получить ожог, а другого чтобы его излечить. Они не нападали, нет. Им это вовсе ни к чему, достаточно лишь присутствия.    Молчаливые создания подводного мира. Среди  них Адам лавировал, стараясь не задеть и не прикоснуться ни к одной из них. Что это?
Удар током. Серая медуза впилась своими щупальцами в его грудь. Страдания и боль наполнили его сосуды, органы, а затем и мозг….
Давно минувших дней.
 …поехавший по накатанной отец запер свое чадо в чулане за воровство, как тогда казалось существеннейшей вещи. Запах падали отовсюду, сочащиеся из наскоро сколоченных досок кровоподтеки смолы, проеденные ржавчиной черенки лопат - заслуженное наказание за достойное правонарушение. Любимой игрушкой маленького мальчика был робопес. Это такие подобия собак. Люди  покупают их, если не хотят заводить живых животных, удобные и функциональные создания, сошедшие с рекламных плакатов прямиком к вам на кухню. Веселые и при этом не воняют. Друзья человека будущего. Они безошибочно исполняли алгоритм заложенных действий, не смотря ни на что упорно лаяли, когда говорила программа, садились когда говорил человек,  спали когда сигналил датчик заряда батареи. Робопес был любимой зверушкой Адама. Вдох выдох, вдох выдох , неудачно, мальчик падает вниз, а  тупоголовая игрушка начинает  сотрясать запрограммированными звуками стену позади угасающего ребенка. Он не умел определять симптомы астмы, его этому не учили. Его мозг, состоящий из нулей и единиц, усиленно старается  что то предпринять. Шаг влево, шаг вправо - недопустимо. Помни только стандартные комбинации, говорят лаять, лаешь, говорят сидеть, сидишь.  Ничего лишнего, ничего постороннего. Как можно доверить машине, что то большее  чем просто сидеть или лежать по команде? Ничего, опасно. Поэтому он совершенно безопасен для уже полуживого Адама, запертого в чулане. Кислорода все меньше, страх сжирает его изнутри. Лежащий на полу мальчик конвульсивно дергает руками и давит ими гнилую картошку, глаза на выкате, красные от пыли и удушья. А за стеной орет  и забрызгивает слюнями  обратную сторону экрана очередная суперзвезда:
«Добро пожаловать в новый мир! Технологии изменят вас до неузнаваемости, сверхвозможности и сверхпроизводительность обеспечена! Поспешите! Торопитесь! Ограниченное предложение…»
Секунда тянула за собой другую и вместе с третьей пропадала, где то между лаем беспомощного, отчаянного пса и не менее беспомощного  и отчаянного телеведущего
…Поспешите! Торопитесь!...
…  у вас не будет второго шанса!…
…Откройте свои двери будущему!…
Отец сидел и наслаждался приятной картинкой нисходящей с телеэкрана. Безмятежность так и расплывалась на его лице. Еще чуть-чуть и будущее войдет в его жизнь, ворвется и изменит все с головы до пят, включая эту холупу на окраине промышленного района , назойливых  соседей с погаными ртами, ежедневно испускающими сотни кубометров серы и углекислого газа в атмосферу.  Будущее уже здесь! Протяни руку и возьми!   протянув руку к телефону, папаша медленно поднял его пластиковый корпус и приставил к уху.
…Настала пора выкидывать хлам!...
- Покупайте улучшенную модель робопса!!!


…Осы кружили над наскоро зашитым узором. Их тела извивались, а крылья старались пробить только что зашитое покрывало . Готовясь к спасательной операции, одна за другой они пикировали над поверхностью и сбрасывали сканирующие буи, дырявя его.
Борт 2: Человек тонет!!!
Борт 1: запрашиваю разрешение на проведение спасательной операции
Диспетчер: Принято, разрешаю
Борт2: Беру управление
Борт1: так точно!
Старательные хирурги нового времени. Старательные портные штопали изо всех сил, но заделать все дыры было невозможно. Слишком много. Слишком Острые. Сброшенные датчики как торпеды кружили вокруг места «гибели» человека. С гулом проносясь мимо центра узора два датчика пошли на дно разгоняя медуз прочь. Ошарашенные этим вторжением меланхоличные обитатели Границы сталкивались и жалили друга. Но только не Адама. Сквозь глухоту  пробился писк приближающихся торпед. Пришли спасти тебя, заботятся. Он все сильнее, проникает в уши, режет и рвет изнутри. Что это? Звук? Здесь? Это становится невыносимо, боль заставляет открыть рот и заглотнув воды дико заорать: Будьте вы прокляты!!!
III
Капли дождя стучались в окно, оставляя русла мелких речушек после себя, плавно скользя к основанию рамы они набирали силу, обрушиваясь на нее снова и снова. В комнату проникало небольшое количество серого цвета, проходя сквозь шторы, он теплел. Хотелось открыть шторы и увидеть за окном дикие джунгли тропических лесов, или же ледяные воды северных морей, или же просто полянку последи дремучего леса. Окруженный океаном из шишек и иголок островок  луговых трав, отчаянно оборонявший свой клочок земли. Не суждено им выстоять перед исполинским лесом, затмит своей он тенью их и погибнут травы, и сгниют в земле, и станут пищей. А вслед за ними исчезнут и волны, становясь сплошной гладью и лишь изредка наклоняясь под порывами ветра.
Распахнув окно,  перед Адамом  предстала река из густой коричнево грязной тягучей массы. А пограничный мост казалось еще чуть- чуть и утонет в ней окончательно вместе со всей своей поклажей из автомобилей и  проводов.  Между стройными рядами которых с нарастающем воем неслась карета скорой помощи с одним единственным грузом.  Через каких то пол минуты она уже вписывалась в поворот под окнами Адама. Сквозь тонкую полоску  незатонированного стекла, он увидел тот самый груз. Привязанный к каталке человек дергал дистрофичными руками и яростно отбивался от хлопочущих вокруг него врачей. Со звериным оскалом он как лис попавший в лапы матерых охотников бился не на жизнь, а на смерть, был не в силах выбраться, ему оставалось только смириться с неизбежным. Мельтешащими по всей машине глазами он что то говорил докторам, но Андерсон не мог разобрать слов и жестов, запекшиеся кровяные полосы на груди и руках перекрикивали все звуки вместе взятые.  Скорая скрылась за углом, на котором некогда процветала закусочная с великолепным овсяным печеньем, но звон сирены продолжал звучать в ушах Адама еще очень долго и все это время он стоял и смотрел в подзорную трубу на другую сторону реки.
Это расслабляет.
Продолжение суматохи начавшейся на мосту. По всей набережной не переставали мельтешить жители. Одни убирали улицы, другие ловили такси и быстро исчезали в переулках под массивными конструкциями. В утреннем городе чувствовался сладкий запах бурной деятельности с тонкими нотками сырости и камня.  Андерсон   готов просидеть так хоть весь день, до ночи и уже   за полночь оторвать от объектива глаза с полопавшимися капиллярам, сомкнуть веки, начать, и точно так же закончить  следующее утро, а может быть даже и день. Город за рекой был чем-то чужим, далеким, вовсе не для него - человека с подзорной трубой.
Время было уже полдень, как его внимание привлекло быстрое снижение пары  полицейских вертолетов. Теперь они чуть покачиваясь   зависли   выше уровня крыши одного из зданий, стоявшего немного в стороне от основной части города. Быстро настроив оптику, Адам с нескрываемым любопытством принялся разглядывать их цель. За пару мгновений поднявшись на сотню этажей по зеркальной поверхности небоскреба вверх, он увидел молодую даму, лет 20. Ее темные, болотного цвета  косы   вплотную примыкали к спине, оголяя   хищные лапы выцветшего паука вцепившегося в правую сторону ее дистрофичной шеи. А лицо… Ее лицо, было отражением данной ситуации. Происходящей на краю бордюра, из тех, за которые обычно не заступают без веских причин. Ужаснувшись даже сильнее чем обычно, он хотел было отвести взгляд,  но любопытство парализовало обе руки. Спокойно идущая , она не подавал ни единого признака страха,  руки были по швам, а лицо не выражало никаких эмоций кроме полного безразличия к происходящему.  Легко и непринужденно  она огибала стойки ограждения, с грациозностью гимнастки, на олимпийских играх. Весьма заманчивая награда ждала ее сотней этажей к низу.  Мысли в голове Адама обгоняли друг друга. Что она чувствует стоя перед рукотворной пропастью?  Что бы я чувствовал на ее краю…
…Протяни руку и потрогай небеса, протяни ногу и  пощупай ад. Каков он на ощупь? Тебе там понравится давай сделай как она, поставь ногу на подоконник почувствуй жар. Тебе же так холодно? Давай, согрей себя стоит лишь шагнуть и все.  Это не страшно и не больно, сделай как она… СДЕЛАЙ КАК ОНА…
Пара винтокрылых машин улетает восвояси. А по крыше продолжает гулять лишь ветер, гоняющий из стороны в сторону  кусок выцветшей бумаги.   

IV
Гав
Гав, гав. 
 
Яркие лучи утреннего солнца били в бутылку из под пива и радугой распадались на стене. Что то буркнув себе под нос Адам подошел к столу и с ходу закинул в рот пол котлеты. Запивая в процессе свой завтрак чаем, водрузил себе на плечи увесистый багаж знаний из тетрадок и учебников и направился к выходу из дома. Не оглядываясь на спящее тело в кресле которое он уже давно не звал ни по имени ни по званию, не оглядываясь на камеру пыток 2х2 метра ,оглянувшись только на очередное гав, он остановился перед входной дверью. За ней был полный загадок и открытий мир, мир будущего, в котором не будет ни страхов ни страданий. Его маленькое сердце сжималось от волнения, ведь сегодня его первый и главный экзамен на профпригодность. Для перехода в спец класс с биологическим уклоном ему   необходимо сдать естествознание на пять баллов. Количество мест ограничено. Он четко поставил цель, еще год назад, когда ему выпала возможность посвятить в свои планы всю школу с пьедестала конкурса на лучший амбициозный проект.
Из речи малолетнего Адама перед негодующим залом:
-Мир это удивительное место - сказал он тогда дрожащим голосом-, так давайте же вместе его сохранять, давайте победим болезни и невежество, спасем тех кого спасти уже   нельзя и дадим им то что они ищут изо дня в день!-
Весь зал тогда одобрительно хлопал и восторгался  им. Такой юный, а уже грандиозные планы.
Ласковый голос стен нашептывал вчерашнюю мелодию ужаса и отчаяния, от них веяло ужасом, ужас впитался в помещение, стал его неотъемлемой частью и сейчас был готов захватить полного решимости маленького авантюриста. Стены все помнят, стены все видят… 
так пусть помнят только смех, а видят только радость!
Яростно крикнув в кладовку  он выбежал на улицу и направился к автобусной остановке .
 На полпути к остановке Адам остановился, робопес все это время шел за ним, будто  сострадал. Умел бы он  сострадать. Как научить кого то чувствовать чужую боль? Да даже его боль, какая бы она не была боль есть боль и неважно чья она. Если страдает он, я это вижу, я помогаю. А он не умеет. Он не умеет чувствовать даже свою. А что если разделить боль на двоих? Ведь тогда ее станет в два раза меньше. А если на троих? Пятерых? Когда-нибудь я научу его, я придумаю, как это сделать, научу его и весь мир.  Так и дошли они до автобусной остановки теплым июньским утром.
Мальчик авантюрист и его пес – будущее, которому открыли дверь.
Адам видел себя  в его маленьких объективах, видел, что они смотрят именно на него, а пес послушно ждал команды. Сейчас они сядут в автобус и через двадцать минут будут на пороге школы, а в комнате рядом с кладовкой проснется отец и включит телевизор. Сторож. Он будет сидеть и смотреть в экран, быть может потому что ему интересны  инновационные технологии,  да пожалуй, именно поэтому, зачем еще в него смотреть.
Пневматика ласково прикрыла двери и автобус покатился с горки в сторону   мегаполиса, раскинувшегося на обоих берегах реки. С первого взгляда Адам осознал, что этот город пожалуй одно из лучший мест на земле, а легкий ветерок из окна и воркующие голуби ему в этом тогда потакали. Как и тогда они летели на перегонки с автобусом то обгоняя его в поворотах   то уступая на прямых. Кружились и играли друг с другом в солнечных лучах, наслаждались полетом и обществом друг друга. Точно так же как и Адам со своим псом, только летал один Адам и летал он  в облаках, далеких облаках своего воображения. Одни идеи сменяли другие, точно также как улицы сменялись проспектами и площадями за окном. Тут были и инновационные модели ошейников для собак и безболезненные уздечки для лошадей не причиняющее никаких страданий своим  носителям  и даже макет синтетического мяса, правда как его сделать съедобным Адам пока не придумал. Радостно вздыхая он выдумывал все новые и новые проекты, а робопес сидел смирно и смотрел на него, ему в этом полете мысли было уготовано лишь место зрителя, в первом ряду. Самые лучшие места самый чистый звук. Прямо перед ним оркестровая яма,  и классическая симфонию индустриального мира. Рев поршней двигателей внутреннего сгорания вместе с гулом проносящихся по встречной машин исполняют аккомпанемент к ежедневному спектаклю с одним единственным  актером в главной роли. И каждый день робопес наблюдал новые сцены, смены в репертуаре, смены жанров , будь это драма или же комедия, или быть может мюзикл, неважно, зрителям не дано подняться на сцену в то время как театральные звезды легко спускаются в зрительный зал, лишь на минуту уровнявшись с простыми смертными они снова взмывают в высь небосвода, подмигивая своими лучами.
Адам сидел в полоборота к окну чтобы не пропустить их остановку. И вот бдительный маленький смотровой увидел столь родные бежевого цвета стены, с углами из белого мрамора. Создавалось впечатление, будто они и есть ключевые опоры, а стены лишь придерживаются за них, такие невесомые, бежевого цвета, как дешевое ванильное мороженное в стаканчике. Школа состояла из двух корпусов, первый был занят ребятами вроде него, амбициозными однако еще не прошедшими испытание. Испытание обществом. Испытание  тех,  кто водил хороводы  вокруг алтаря науки, в неистовом порыве мысли и стремления к открытиям  подгоняющих окружающий мир вперед. Ими безусловно восхищалась вся планета, ведь не будь их одна половина планеты так никогда и не узнала бы о существовании другой.  Ими восхищался и Адам. Адам Андерсон. Запомните это имя друзья, ведь возможно оно перевернет мир, вот что сказала тогда директор ему и еще двум финалистам.
Автобус остановился и Андерсон встал, приготовившись на выход, украдкой бросил взгляд вправо, в окне размыто отражалось  лицо девочки . Он помнил,  как они вместе стояли в строю, когда директор говорила пламенную речь, в начале учебного года. В точно таком же порядке, как и сейчас, она, он и его питомец. Видимо увлекшись своими идеями, проглядел, не заметил.
Теперь подошел конец начальной школы, финальный этап   этого эпизода его далеко не беззаботной жизни. Она стояла и смотрела в стекло, улыбаясь, ведь через  несколько секунд с присущей ей игривостью скользнет по ступенькам и поприветствует  подружек, старающихся изо всех сил скрыть волнение путем шуток и местами мелькающего истерического смеха.
Парковочная площадка кишела людьми, от школьников до выпускников, чьи напутствия то и дело летели со сцены, установленной позади еще одного памятника ушедшей эпохи. Бронзовый монумент блистал как никогда.  Прожигающе-дотошным  взором истинного ученого он сверлил каждого находящегося на площади. И каждому находившемуся на ней казалось, будто он смотрит именно на него. Одному лишь робопсу  было совершенно все равно куда смотрит кусок бронзы на мраморном фундаменте. Он лишь шел рядом с Адамом, осуществляя протокол компаньона.  Протискиваясь сквозь узкие проходы между взрослыми и детьми змейкой, они то и дело теряли ориентир из виду. Задумчивыми шагами Адам петлял по площади, пока не оказался прямо перед сценой. Паркет на бетоне, поверх металла. Надо же какая хорошая акустика, спасибо экранированным домам. Из колонок по бокам сцены доносилось сиплое сопение девчонки из параллельного класса вперемешку с рассказами о том как тяжело покидать родное крыло и сделать шаг навстречу неизвестности. Как и всегда она великолепно справлялась с возложенными на нее обязанностями, особенно такого толка. Забавно, пару минут назад на ее лице цвела улыбка, а сейчас, царила печаль. Видимо со сцены виднее. Дай только повод погрустить. И впрямь, со сцены открывался вид на весь неровный четырехугольник площади, к тому же выступающий находился совершенно вплотную к «зрительному залу». Дай только повод погрустить. Люди вперемешку с припаркованными автомобилями вперемешку с голубями и воробьями дружно гудели, урчали а также молчали.
На последнем аккорде монолога грусть достигла своего апогея, и   дрожащий голос девочки окончательно сорвался в пропасть отчаяния. Неловкими движениями, растирая слезные глаза, она все продолжала и продолжала, до тех пор, пока в зале практически не осталось равнодушных. Первый ряд, самый чистый звук самые лучшие места. Закончив , игриво скользнула по ступенькам, невольно пересекаясь глазами сначала с робопсом, затем и с его хозяином.
Перед Адамом в пол-оборота застыла рыжеволосая  леди, носочками правой ноги касаясь брусчатки, левой же опираясь на последнюю ступеньку, она и в правду застыла, лишь лепесток лилии, прикованный цепочкой к ее лодыжке продолжал по инерции раскачиваться  вправо и влево. А руки. Ее хрупкие белоснежные руки сжимали мокрый желтоватый листочек, на котором размытые слова постепенно становились бесформенным месивом. А лицо состояло из совершенно бесчисленного количества веснушек поверх влажной, соленой кожи, а также не менее влажных и соленых зеленых глаз. Редкий цвет. Забавно, что у робопса такой же цвет лицевого табло. Как гармонично. Помимо столь запоминающих вещей лицо обладало и   вполне обычными атрибутами во вполне обычных местах. Рот, нос, пара тройка складочек в области век, столько же в области алого цвета губ, остановившихся в полуулыбке. Надо полагать, взяла помаду у мамы. А складки определенно из-за частого смеха и привычки щурится. Ну конечно, а почему же еще.
Публика неистовствовала. Взрослые,  подхватив эстафету со сцены,  принялись обсуждать свои школьные годы. А помнишь, А помнишь?  В суматохе Адам потерял из вида Девочку. Девочку с лилией на лодыжке. Часы на лицевом табло робопса пробили 13:00, двери второго крыла школы с углубленным изучением всего, что только  можно открылись для кандидатов, на право кинуть последнюю горсть земли вдогонку,  уплывающему по канализации гробу, битком набитому дерьмом,  чумными нарывами, изувеченными телами и искалеченными судьбами.

V
Пять. Его сердце люто радовалось. Его глаза не верили своему счастью. Стать частью чего то грандиозного. Отчеканить свое имя золотыми буквами, на несгораемой плате каждой серверной комнаты, каждого уголка страны, да что там страны, каждого уголка планеты, куда просочился  ломаный лучик   трех W. 
Директор величаво взошла на сцену, откинув волосы вбок, окинув взглядом столпившийся народ, взяла микрофон в одну из своих рук, поправила очки и начала полную пожеланий и поздравлений речь.
«Уважаемые родители и дети, сегодня в этот радужный для вас день мы отпускаем наших подопечных в общество полное хитросплетений  интриг, лжи, соблазна, гордыни, зависти, тупости, человечности, сострадания, жалости, нелогичности и абсурдности. В этом хитросплетении тропинок им предстоит разбираться самостоятельно, перескакивать с одной на другую, или же до конца шагать по одной. Каждый из вас, уважаемые выпускники, является уникальным носителем информации об окружающей действительности, никто больше не увидит мир вашими глазами. Порой даже вы сами не видите ни черта перед собой. Однако знайте, если вы когда-нибудь собьетесь с пути, или вам покажется что вы пошли не той дорогой, двери моего кабинета всегда открыты для вас, так же как и двери вашего дома, не стесняйтесь просить помощи, не стыдитесь чувств, что терзают вас.
Ну, в добрый путь друзья»
На этом трогательном моменте, она вдохнула, а солнечный зайчик, столь назойливо маячивший на Адаме оттолкнувшись,  перепрыгнул на девушку рядом с ним. Зайчик бился в назойливых конвульсиях на ключице, скакал вверх вниз, вправо влево, никак не мог угомониться,  с  каждым движением все сильнее и сильнее рвался за границы ее юного тела, попутно меняя форму, и вот это уже и не зайчик вовсе, а самый настоящий шакал, скалясь и рыча он рывками  наматывал круг за кругом чуть левее грудной кости.   Исподтишка пробираясь все ниже и ниже, все глубже и глубже в глубину ткани, он мерцал все ярче. Обратившись в нечто тягучее и липкое, кубарем покатился вниз, вдоль полосатых брюк к замшевым ботинкам, ударился об паркет, подскочил на долю сантиметра и исчез в глубине сцены.

Ну что ж, а сейчас слово предоставляется Адаму Андерсону, окончившему школу с углубленным изучением всего, что только можно на отлично.
 Адам сделал три уверенных шага навстречу затаившей дыхание публике. Открыл было рот, как дар речи покинул его. Безмолвная тишина воцарилась над площадью. Один робопес шевеля своей пастью сотрясал воздух. В котором  витала неловкая пауза, надо говорить, а что говорить неизвестно.
Выдохнув и снова вдохнув Адам почувствовал сладких запах болотной глуши, приторно отдающий круговоротом событий произошедших с ним за последнюю декаду. Столько всего нового, он вкусил большую часть плодов цивилизации,  с минимальным напряжением.  В его официантах была сама судьба, в фартуке и с блюдом. Любым блюдом которое ему по вкусу. Обстоятельства сами доводили дела до конца. И вмешиваться в их игру не стоило хотя бы потому что как показала практика ничего путного из этого не выходило. Именно сейчас Адам осознал, что не заслуживает ни красного диплома, не восторженных отзывов коллег по учебе и по научным проектам. Неполноценный человек не может стать полноценным ученым, это неоспоримый факт, бесконечно донимавший его изнутри. Какого тогда спрашивается хрена я стою на этой чертовой сцене и говорю наставления. В чем секрет твоего успеха Адам? Да ни в чем я плыву по течению из редка корректируя курс, а в остальном срать мне на все происходящее. И эта мысль сверлила дырку во лбу с пугающей быстротой,  насквозь, в толпу, хотела вырваться и дать людям знать о себе. Опять? Вы смеетесь, нет только не сейчас. на хрен на хрен На хрен
Адам тебе есть что сказать, вежливо настойчиво шепнула директриса.
Адаму было что сказать, очень много вещей он мог прямо сейчас вывалить из своей головы, однако приступ удушья, сковавший голосовые связки исковеркал первоначальную мысль до неузнаваемости.
Получилось что то типа
Да… мы… иго… спадало…рай…инга…лятор
Неуверенно качнувшись, его рука скользнула по микрофонному штативу, цепляясь за воздух, он отправился со сцены в толпу, как обычно делают рок звезды, для удержания толпы в правильном русле. Размытый фон отдаляющейся школы и людей вокруг пугал не меньше чем физиономия робопса  на всех парах летящего к Адаму с ингалятором в правом подреберье.

VI.
Я был лицемером, ублажая других своими речами. Я согревал, угасая сам. Я строил планы. Перевернуть этот мир.  Воздушный замок, в котором ужился бы каждый. В моем замке, в небесах. На постах которого стояли сами ангелы, несли свой дозор вдали от дома. С подозрением вглядываясь вдаль. Из его светлых коридоров  и приемных  должны  доноситься светские речи о поэзии, взглядах на историю мира сего, философские изречении моих соратников и людей воодушевленных мною. Тех, кто пошел за мной, поддавшись  змеиным устам лицемера и добряка.  А из его казематов мольбы о пощаде и помиловании, снисхождении, преступников и отступников и убийц летели бы вперемешку с клятвами идеалам, которыми руководствовался я сам. Кленовый трон подо мной возвышался над приемной заллой, к нему вела  лестница из белоснежного мрамора. Поочередно шагая по ступеням, спотыкаясь о потрескавшиеся от времени шкуры, они узнавали меня, отвратительные кожаные куски, которыми я был, когда сам шел по глянцево-полированным блокам благородного камня . Все дальше отходя от зала с оживленными дискуссиями,  шутками, искренними, даже по-детски наивными жестами, выражающими исключительное почтение, вы поднимались на  аудиенцию со мной. С этого ракурса я для вас уже не так притягателен. Вы смотрите на меня, такого, какой я есть, без магии фальши, без очаровательного коварства.   
Василиска, скукожившегося вокруг трона. С вечно плачущими черно мертвыми глазами без белков.
Черные, как гудрон слезы, медленно стекали по моей противной, чешуйчатой, зеленовато желтого цвета морде, огибая неровности моей пасти и скользя по объятому мною посоху прямиком в небольшую лужицу  возле последней маленькой ступеньки. Мой яд,  без антидота. Все четыре стены, все четыре угла, со смертельно опасным раствором, сочащимся из нарывов штукатурки. Он повсюду.  Своими изгибами я сжимаю посох все крепче, настороженно ища вас, щупая языком каждый фрагмент мозаичного пола. Вы меня видите? А я вас нет. От едкой и гадкой влаги вы начнете задыхаться и кашлять. Вы слишком близко… отойдите , отойдите пожалуйста, прошу вас! Не прикасайтесь ко мне, нет, не трогайте посох. Это моё!!!
Как вы здесь оказались?
Кто вы?
Я… я кажется, понял, вы одно из созданий, что сторожат мои владения, Вы рыцарь с крепостной стены. Вы ангел, присягнувший на верность.  Теперь вы все знаете про меня. Почему вы молчите, говорите, со мной, не погибайте безмолвно. Я слышу, как яд съедает вашу плоть, как сыпятся ваши перья, их шелест, какая же мука. Лучше бы вы оставались на стене, вы же дозорный, зачем вы пришли? Ради этого ужаса, видите кто я на самом деле? Перья, сколько же их, вы лишаетесь крыльев. Падаете…
 
VII
Сквозь спутанные мысли все четче и чётче приходило осознание. Эти сны, это не просто картинки, мелькающие перед испуганными зрачками. В них кроется, какой то зловредный смысл, смысл который я так и не уловил, за столько лет, что их вижу. Каждый из них по-своему уникален и каждый из них как то связан с предыдущим, что в нем кроется? Мое спасение, возможно. А возможно и погибель.
Я определенно должен развеяться.
Адам задумчиво стоял, рядом с Границей. Границей разрубившей его пополам. Рядом пешеходы бойко чеканили шаг. Соударения их каблуков повлекли весьма интересные последствия. Адаму становилось все тревожнее находится на набережной. Парадоксально, что человек обожавший ночные пейзажи водной глади с таким подозрением будет всматриваться в  дребезжащие воды реки. С недавних пор он стал еще более недоверчив к самому себе, чем обычно. Это чувство не имело ничего общего со страхом, скорее с присущем ему желанием приоткрыть завесу тайны.  Железный  занавес скрывающий столько имен, столько декораций к стольким пьесам, написанным корявыми буквами его подсознания. Она. Девушка гуляющая по крыше. Я видел как она разбилась, или  таки попалась ловчие сети  матерых спасателей?  Нет, я не видел. Я должен оказаться там.  Должен увидеть, то что видела она перед обрывом. Ведомый патологическим желанием, он развернулся в сторону моста и широкими шагами почти побежал на противоположный берег. Волнение реки стало чуть интенсивнее. Невысокие волны то и дело накатывали на рельефный, усеянный моллюсками берег набережной, смывая бедолаг в воду.  Рассекая встречный пешеходный поток, Андерсон упорно приближался к заветной цели. Мост удивительно быстро кончался, в скором времени Андерсон уже стоял на берегу совсем другого города, со своими порядками и правилами. Центром мира, как казалось ему в далеком детстве. Сделав над собой усилие не впадать в ностальгические воспоминания, он двинулся далее, безо всяких видимых причин, мимо высоченных домов с кишащими повсюду обитателями, мимо вылизанных до блеска скамеек и автобусных остановок. Один.  Почему же? С чего я взял что мне это поможет. Если это эффект плацебо то пожалуйста, мне плевать. Уже легче, я иду по набережной. Забавно все таки выглядят домишки на моем берегу. Совсем, не ровня этим исполинам. Какие то более аккуратные, с того берега веяло уютом и теплом развевающейся занавески. 
Подходя ко входу в стоявшее особняком строение, Адам вздрогнул. Двери открыты на распашку, ни единого существа ни на одном квадратном метре этого дома не было. Догадаться было не сложно. Оно обесточено. Оно неактивно, не заселено и обездвижено с причудливой гримасой вечернего неба на остеклении. Отпугивающий смайлик заката на стеклах был лишь отражением, но невольно отталкивал. Андерсон, сбавил шаг и разглядывая все нюансы архитектурного проекта предреволюционной эпохи продолжал идти вперед. Подойдя вплотную к мрачной стене, Адам взглянул на строение снизу вверх, и в отражении оказался уже не закат вовсе, а черное идущее за ним попятам небо. Мурашки пробирали, само место излучало нечто противоестественное. Панический страх охватил Андерсона, вступив в неравный бой с маниакальным желанием подняться на крышу.
ПОЧУВСТВУЙ ЧТО ОНА. ОНА БЫ ЭТОГО ХОТЕЛА. ЖЕЛАЛА БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ.
Я чувствую, как адреналин играет в моей крови. Господи, до чего прекрасное чувство, забылся. Совсем забылся, какого   чувствовать страх. Безразличие реальности и бессовестная трата времени. Я здесь не за этим. Я должен. 
Подняться на крышу. Да.
Аккуратно ступая по стеклу, выбитому примерно на пятидесятом этаже, хрустя и судорожно вздрагивая от собственной неловкости, Адам приблизился к распахнутым настежь раздвижным дверям. Их серовато поблескивающий цвет сливался с покрытием пола, немного скрипучего, как оказалось. Просторная «прихожая», была заполнена всякого рода мусором, в кучах которого то и дело мелькали ехидные крысиные мордочки. По своей природе мусор состоял из отработанных батарей, энергосберегающих лампочек, бытовых отходов и отходов электроники. Пристально вглядываясь в каждый сантиметр просторного и неплохо освещенного помещения, Андерсон заметил нечто нехарактерное для места подобного рода. В одной из куч, одного из  дальних углов,  под криво висящей  плазменной панелью, обездвиженный дисплей, безмолвно уставившийся в стену, под солидным слоем пыли. Он не был похож ни на один из находившихся на сегодняшний момент в производстве.   Я вспомнил. Я все вспомнил.
-Ко мне дружок!
Дружок не слышал команды, дружок окислился, погиб, и за невозможностью возврата по гарантии был выброшен на улицу, как и большинство бездомных собак.  Рядом с ним красовался шнур плазменного телевизора,  погано присосавшегося к розетке. Единственными электрическими импульсами в здании были крайне несуразные и спутанные мысли находящегося в забвении Адама. Он с трудом припоминал кто он, и какой великий вклад он внес в современность. Однако даже сама современность была для него настолько относительным понятием, что найти ее границы было совершенно невозможно. Так же он понимал, что именно здесь все и началось.   Но только не для дружка. Он точно все видел, все помнил.
-Дружок, ко мне!
Дружок,  потухшей от недостатка напряжения мордой, продолжал жалобно смотреть на розетку.
Робко, подходя ближе и ближе Адам, склонился перед своим единственным другом, оказавшимся волей случая на первом этаже, многоэтажной свалки. С состраданием взял  робопса за лапу, тут же заметив,  что другая вырвана со всеми приводами, а на ее месте красуется железка вся замасленная и засаленная, вроде костыля для калек. Недопротез торчал криво и убого.  В самой позе   читались очертания команды служить. Заржавевшие суставы задних конечностей полусогнуты, а передние конечности сложенные крест- накрест и подняты кверху. Уши, разведенные по разным сторонам от черепа, выражали искреннее почтение. Как же без этого. Одна из базовых команд. Но отчего же именно она была выполнена последней и кто ее сказал? Странно. 
Пожав безжизненную лапу, Андерсон невольно сглотнул. Какой же ты молодец. Самый лучший пес. Андерсон сглотнул еще раз, но переварить все то, что он начало всплывать, в одночасье было просто невозможно.   Встав перед ним на одно колено, Адам аккуратно прикоснулся к остывшему лбу дружка. Где в глубине его микросхем и проводов хранились те самые потерянные и забытые фрагменты его жизни. С опаской повредить и без того хрупкое тело Адам неуверенными движениями все также вздрагивая разрывал сгустки кабелей с отслоившимися кусками изоляции вокруг пса застывшего в воздухе.
Смахнув пыль с местами помятой  морды Адам наконец осознал что теперь он одинок как никогда, обнял, а затем и понес старого товарища, на самый верх мрачной башни.
VIII
Мы таки прогрызли злосчастную надгробную плиту, под которой нас хотела  матушка природа схоронить. АХАХА. Какие ж мы живучие, прямо гордость пробирает.  Что-то я острю с утра пораньше. Весьма неожиданное открытие сделал малоизвестный ученый, с Окраины нашего города. По его заявлению это ключ если не к бессмертию, то к исцелению на текущий момент уж точно. Итак, имя этого смельчака, бросившего вызов самой смерти, будет на слуху еще долго, и я очень рад, что мир впервые его услышит из моих уст. Адам Андерсон друзья мои, попрошу аплодисменты, давайте хлопайте же, я один не справлюсь. АХАХА. Он ведь ваши шкуры тоже спас. АХахаха. НУ что ж Адам поделишься секретом своего успеха?? А? Хотя не надо молчи, а то тут полно народу хочет вечной жизни, вон у моего братишки так вообще беда, ногу рассек о бордюр, орал как резанный, думал что умрет от потери крови. Вот же имбецил.  Но сейчас не об этом, я ему и говорю, мол забей, умирать тебе придется очень не скоро, а может и вообще никогда, потому что именно сегодня Адам Андерсон нашел универсальный способ очищения тела   от всякой заразы. Вы можете засомневаться, ведь в былые времена народ такими же вещами промышлял, и ингредиентов было навалом, и мастеров умельцев. Инстанция, правда по-другому называлась, ну ка дети подскажите. ИНКВИЗИЯ, правильно ребята, ах какие вы молодцы, держите по конфетке. Конфеты непростые, а с изюминкой, как разжуете, скажу. Вкусна? Ах да, последний писк, конфеты со вкусом человечины от нашего спонсора Конфетной фабрики Человек человеку волк. АХАХА. Не могу без смеха на это смотреть. Итак, что же мы знаем о волках, Живут стаями и жрут, друг друга почем зря. Вот что вы скажите, но вы неправы, скажу вам я. Помимо всех этих прелестей волчьей жизни, каждый волк является еще и спасителем других видов. Парадокс, а вот и нет?
Волки – санитары леса, бедолаги жрут больных и хмурых, тем самым освобождая пространство…  стало быть для здоровых и веселых? А вот и хренушки! Для чуть менее увечных чем были те кого разорвали на куски, забавно, правда?   Тех, кто перешел за грань ...уууууу. Беда. Мои дорогушечки, как же здорово то мы с вам живем не в дикой природе!!! Что то я отвлекся, так вернемся к сути. Много обожаемый, несравненный восхитительный Адам Андерсон, мне вот интересно, а чем же вы руководствовались, когда создавали такую чудную машину? Зачем вы ее построили? Хотели сделать нас еще чуточку счастливее, У нас есть конфеты со вкусом человечины и маленькие детишки. Чем ваша машина лучше?? Ахахаха. Да я шучу господи ты боже немой. Самое чудное, что это за машина??? Помните предыдущую модель собаки - компаньона,  даже по собачьи меркам она прожила немало, а тут еще и такое открытие,  потрясающе. Нет слов, вот прямо сейчас взял бы да и заткнулся, только вот не могу, мне за это платят. АХАХА. Так, по нашим данным, этот безумный парнишка решил фильтровать кровь при помощи болотных водорослей. Адам, а каким образом вы догадались использовать именно этот тип водорослей? Интуиция? Или вам помогли ваши родители? Кстати, в какой семье вы родились, в полной или неполной? Я понимаю это личное, однако нашим зрителям будет очень интересно достать как можно больше гнилья из ваших кладовок. Ну да ладно, вернемся к водорослям, ну так что? Да да да, я все понимаю, секрет фирмы, да и неважно это вовсе. Главное ведь что работает. Кстати сегодня же с помощью новейшей технологии была выпущена опытная партия таких вот функциональных зверушек. Потрясающе, да? Теперь молодость и здоровье лишь дело техники. 
Добро пожаловать в новый мир! Технологии изменят вас до неузнаваемости,  ваши фантазии реальны! Поспешите! Торопитесь! Максимальная производительность, только для вас!
 
Солнце уже скрылось за горизонтом, вместе с последним дребезжащим воплем ведущего, который  несмотря ни на что не терял своей привлекательности, даже спустя столь порядочный срок. Колеблясь, он постепенно затих, растворившись в неразборчивом бормотании  гостей в студии некогда популярного ток шоу. Адам слушал запись до тех пор, пока из динамиков его телефона не посыпали прерывистые хрипы, сменившиеся продолжительным шипением и наконец, тишиной.
Тихое завывание ветра на головокружительной высоте, а под ней бескрайняя паутина высоковольтных линий и город, увязший в них навсегда.
 Андерсон сидел на скользкой, стеклянной крыше в обнимку с парализованным Дружком, рефлекторно поглаживая   его по только что освежеванному черепу, из которого виднелось кровавое месиво из проводов, осколков микросхем, а также прочих жизненно необходимых элементов. Иногда его ладонь касалась  шатко торчащего кабеля, грубо воткнутого в мозг Дружка, и тогда он вздрагивал, резко, но несильно поджимая задние лапы и хвост к туловищу, как бы сворачивался в клубок. В такие моменты резкий скрип заржавевших лап пронзал окружавшее пространство,  разлетаясь во все стороны и рикошетируя,  возвращался назад, в неизменном виде. С такой же жалобной ноткой.
Сам Адам, поглощенный своими раздумьями находился в привычном для него состоянии легкой тоски, разбавленной безучастным беспокойством. Его ноги делались тяжело-ватными, и сладкая болотная дымка  застилала разум, погружая Адама в еще один глубокий и немыслимо жестокий сон.
IX.
 
Вой
Истошный вой одиночества и отчаяния, заполнял пространство между высотками, наводнял металлический муравейник колоссальных масштабов, проникая в каждую его щель, в каждый уголок богом забытого цокольного этажа. Подобно громовым раскатам он сотрясал плачущее небо, заставляя его содрогаться все сильнее и превращая плач в дикие рыдания, стеной льющиеся,  куда -  то в невидимую бездну, куда- то между полированным стеклом и бетоном, куда-то вовнутрь, в подземные катакомбы водостоков и бесчисленных труб. Туда, где голодные  крысы в суете, жадно отрывают куски разлагающейся плоти от сгнившего, покрытого зловонной пленкой несчастного бродяги, стараясь поскорее закончить кровавое пиршество перед лицом великого потопа. Потоки воды постепенно заполняют коллекторы, и эта канализационная падаль начинает сочиться наружу, вперемешку со зловониями их подземного логова, разбавляя смрадом  чумной заразы, дождевые капли. Изгнанные из своих владений и уносимые невидимым течением из дерьма, кусков плесени, окурков и мертвых сородичей крысы пытаются сопротивляться свирепому потоку, стремительно уносящему их путем переполненных водостоков  прямиком к основанию Пограничного моста. Где уже перегруженная сливная система, прерывисто изрыгает весь этот протухший бульон, во взволнованную неуклонно набухающую реку.
Вой
Свирепый, беспощадный. И снова кривой огненный прут, хлестким ударом бьет в громоотвод, ломая его под корень. Стальная конструкция надломилась и с пронзительным криком, жалобно цепляясь оборванными тросами за крышу, обрушилась, куда-то между полированным стеклом и бетоном, на невидимое дно. Еще одна вспышка, на мгновение озарила своим сиянием небосвод и врезалась в сырую и мягкую землю на другом берегу. Буквально на мгновение река    равнялась  с набережной,  почти касалась витиеватых ножек скамеек, а потом исчезла в ночи.
Вой.
Слышный на мили вокруг, разносил весть о неизбежном спасении из коварных лап собственного безрассудства. Оглушительно правдивый, от него не скрыться, не уйти, не уползти. Обращенный  к невидимой луне, королеве ночи, он с ревом вырывался из открытой собачьей пасти, да так что  очарованный  Адам,  не смел даже подумать о том, чтобы прервать эту сонату тоски. Все смоет дождь. Все очистит дождь. Промокший до нитки пес, широко расставив передние лапы и прогнув лохматую спину, бросал все новый и новый возглас к улицам, превратившимся в притоки Границы. А молнии сверкали одна за другой повсюду, озаряя бесчисленным количеством вспышек его волчью морду, болезненно кололи в громоотводы, в землю, в  автомобили,  по обе стороны реки. Подобно тысячи дефибрилляторам снова и снова пытались завести сердце, клинически мертвого  города, обжигая каждую язву на его искалеченной коже, вместе с дождем   дезинфицируя каждую кровоточащую занозу,  впившуюся в него, каждый закоулок его выпотрошенного брюха. Электрические разряды становились все ритмичнее и последовательно, синхронно реанимировали безнадежно оставленного на произвол собственной судьбы пациента.
 Прекратив наконец, свою чарующую песню пес оглянулся в сторону изумленного Адама, при этом смотрел как бы сквозь него куда то позади.
Сквозь существующую реальность, наполненную водой. Сквозь время. Он смотрел на неё, ту самую, неспешно наступающую на мощенный стеклом пол. Немного вприпрыжку, отталкиваясь от невидимых плит, она как будто танцевала. Однако ее танец ни в коем случае не был чем-то быстротечным и резким, как большинство современных танцев, своими корнями он уходил во времена реверансов и дуэлей, поэм и прозы, оркестровых ям и органных залов. Плавно кружась, по часовой стрелке как истинная дама дворянских кровей она учтиво поприветствовала Адама, приглашая его стать своим кавалером на эту ночь. Крупные дождевые капли выбивали частую дробь ударяясь о танцпол, на котором Адам в нерешительности  положил правую руку на талию таинственной незнакомки, а левой рукой крепко сжал промокшую и покрывшуюся заусенцами ладонь. В мерцающем свете сине-фиолетовых софитов они кружились как тогда -  несколько лет тому назад. Они были лучшей парой, никто так не кружил прощальный танец. Шаг в сторону поворот, шаг в сторону поворот, шаг в сторону, обрыв и сотня этажей до вспенившийся земли. Ее платье, больше напоминавшее больничную сорочку, тяжелое и промокшее насквозь болталось чуть выше колен, серо-белого цвета, с брызгами грязи на вырезанной спине, намертво прилипло к исстрадавшемуся телу. Голыми ступнями она давила стекло. На одно мгновение у Адама возникло ощущение подавленной симпатии к ее лицу с заигрывающей ухмылкой. К ее неопрятно растрепанным, жестким волосам, не дававшим ощутить полноту взгляда. И даже к сокрытому за ними черному как сажа  пауку. Только шелохнись и он тут же вонзит в её хрупкую шею свои челюсти, напоит ее своим речами и утащит в преисподнюю.
Пока Адам кружился в безумном танце со своей подругой, Дружок почтенно склонив волосатую  голову, наблюдал со стороны, не отрываясь ни на секунду от прекрасной пары. Адам кружился практически на автопилоте, не озираясь и не отвлекаясь. Лишь бы танец продлился еще мгновение еще и еще, это все чего он желал, так четко и ясно, как давно уже ничего не желал. А его спутница, слегка погнув шею смотрела, вдаль, то на дружка, то на укутанный бурей город, иногда ее взгляд совершенно терял точку опоры и она просто любовалась панорамой горизонта, пролетающего перед ней.
Адам сомкнул веки, ему хотелось отыграть ушедшее время назад, и снова и снова встречаться на крыше и танцевать, пока ноги не сотрутся в кровь. Ему вдруг сделалось так хорошо, так тепло, где то внутри него, бушевали гормоны, сея семена счастья в воспаленных мозгах.
Но когда он их открыл, то не увидел ничего кроме мертвецки синих губ,  мутных, стеклянных глаз, сломанных рук, с нелепо и дрябло  торчащими  костями. Какой то изуверский кожаный мешок набитый всем что было когда то дорогу Адаму смотрел на него через эти стекла расширенных зрачков. И ужас удавкой затянулся у него на шее. Призрак ушедшей эпохи, продолжал кружится в гордом одиночестве, собирая обжигающие дождевые капли, ее силуэт сгорал в бездымном пламени химического пожара, маня за собой.
Прошла минута, другая, дождь редел, а гром больше не сотрясал зеркальные стены. Тучи расступались, обнажая луну с ее свитой. Еще минута, и звездами усыпано все небо. Журчание на земле и под землей становилось все тише, река успокаивалась.

X
 

Рассвет. Огромные, высоченные тени поползли по обоим берегам Границы. Андерсон сидя на панорамной крыше, сквозь отступающую дремоту, продолжал машинально поглаживать дружка. Закрытые веки заливались ярким солнечным светом и все отчетливее виднелась сеточка красных прожилок. Как же не хотелось их размыкать. Сон был таким близким таким родным, а реальность так далека и недосягаема. Мучительный мираж действительности день ото дня коверкал его опустошённую, бесплодную  душу, его закостеневшее сердце не чувствовали ни жалости, не любви, никто не мог достучаться сквозь силовой купол патологической отрешенности.     Безразличие, и спутанные нити мыслей, так и не давали покоя, как порубленные лопатой черви, они хаотично брыкались и дергались внутри  головы, вбуравливаясь в кору. Бессвязные, разорванные, гибли поочерёдно и бессмысленно. Адам боялся, уходил от людей, бежал в никуда. Однако от себя он уйти не мог, и от того что засело глубоко внутри. Необъяснимые чувства обиды и, казалось бы, беспочвенной тоски медленно, но верно, год за годом рушили мостики, с помощью которых он примыкал к внешнему миру. Эти хрупкие неустойчивые ниточки рвались друг за другом, день ото дня, все глубже  погружая Андерсона в себя. Человека, открывшего бессмертие для всех желающих. Человека, некогда погрязшего в страстях, окрыленного высшим благом. Последнего человека.
Андерсон открыл глаза. Впервые он знал, что ему нужно сделать, что он хотел сделать. Чтобы, наконец, пропасть окончательно, сгинуть в пучине. Конвульсивно дергаясь и дрожа, он снял с себя влажный плащ, и откинул его в сторону. Обхватил обеими руками голову, пустую и одновременно кишащую кусками предложений и словосочетаний. Блеклая картинка перед слегка приоткрытыми веками угнетала. Она была плоской и скользкой,  все сливалось в одно бесформенное нечто, как будто ему вырывали оба хрусталика и с силой впихнули вместо них пару детских калейдоскопов. 
Выловив из этой чёрно-белой массы очертания пса, Адам шарахнулся в сторону.  Еще полминуты назад железный, синтетический, местами покрытый коррозией остов лежал неподвижно, раскинув в стороны конечности, шатко приставленные к обесточенному телу. А сейчас, тело робопса на мгновение, заросло мясом, кожей и колышущейся на ветру шерстью. Вместо монолитного дисплея, ярко голубые огоньки, преданно смотрящие, из своих глазниц. Морда покрылась коротким и густым мехом, а губы прикрывали едва заметные клыки, промеж которых выступал влажный, бледно-розовый язык. Дружок с молящим взглядом смотрел на Адама, не моргая и не жмурясь от кровавой массы, истекающей из проломленного черепа, с впившимся вовнутрь шнуром. Эта жижа постепенно заполняла пасть, смешиваясь со слюной и свистящими хрипами, отхаркивалась на панорамную крышу, подгоняя пожелтевший обрывок листка с прерывистыми и неразборчивыми записями. Адаму даже показалось, что  собачий мех пропитан ночным дождем и сейчас эти остаточные пары дурманят его рассудок. Пес еще раз дёрнулся, едва заметно шевельнул хвостом и затих. Видение исчезло, пес резко полинял, приняв свой первозданный вид, а вот клочок бумаги остался на  месте, лишь немного  шевеля остроконечным кончиком.
Синтетический мир, сотканный из проводов.


Вырванная страница дневника, желчного цвета, с опаленными краями, заполненная мелким скачущим подчерком, крайне несчастного человека:
 
…измотана бесконечной борьбой. Она идет внутри меня, каждую секунду, в каждом движении я сражаюсь. Долгое время я сохраняла самообладание, у меня было достаточно стойкости, чтобы  держать планку. Все катится к чертям, вокруг психопаты, мой сосед позавчера  отбыл, аргументируя это тем, что не хочет становиться одним из этих как он сказал «выродков». Написал записку и ручкой пробил себе сонную артерию. Он был поэтом. От стачек в очередях за обновлёнными моделями и пары митингов, после открытия неким Адамом Андерсоном технологии продления жизни, до всеобъемлющего хаоса после осознания глубины произошедших перемен. Воистину, безумие – стало последней болезнью человечества. 
 И теперь моя любовь, мое искусство, моя жизнь, все это масляными красками размазано по льняным полотнам, украшающим картинные галереи,  умышленно неприкрытые фрагменты меня, обрамленные витиевато-резными квадратами из дерева. Это моя переполненная отдушина, забитая до предела. Краски тускнеют, выгорают и трескаются, больше нечем творить, не за чем.
Часы в вестибюле пиликнут 9:00, разъедутся автоматические двери, и толпы желающих заполнят  увешанные мною коридоры. Народу все больше, а человечности все меньше. Бешенные, оголтелые толпы. Чума двадцать первого века.  Я больше не хочу брать в руки кисть, мне все это чуждо и безынтересно, я  пропала. Да какого я обманываю! Оно разорвет меня, чудовище, выплюнутое на холст. Когда я остаюсь одна, я чувствую, как они пялятся на меня, чувствую затылком их взгляд, исходящий из пустых глазниц, обращенных ко мне. Они  сходят с холстов и устремляются ко мне. Чертовы твари! Встают вокруг и мать и смотрят! Это невыносимо, стоит мне обернуться как тут же прячутся, утаскивают свои неуловимые руки на проклятые холсты!
Ты бы знал, какого это чувствовать каждым нервом их присутствие, незримое и неуловимое, но при этом ничего нельзя сделать. Могу только забиться под одеяло и делать вид что все в порядке, но не хрена не в порядке. Их дыхание отрывистое, хриплое. Как будто колыбельную поют. Дьявольские отродья.      
Дорогой дневник вот мой первый и последний шедевр 
Внутри у погасшего сердца
Вдали от прибрежных вод
Сражались посланники ада
Под песни подводных ветров

Снова и снова штурмуют
Уму неподвластны хребты
Когда же они завоюют
Проклятое сердце горы

Бескрайние воды морей
НЕ чувствуют этой скалы
Армады чужих кораблей
НЕ видят этой войны

 Эти испачканные в чужой безнадеге, звучащие   сквозь время и реальность слова нагло кусали Адама за руки. Чем дольше он вчитывался в дрожащие строки, тем отчетливее представлял босоногую неизлечимо больную девушку в больничной рясе, бегло черкающую на листке свое послание в никуда. Последние строки ее дневника с жирной точкой в конце последнего предложения. В эти четверостишия она заключила всю свою боль, открыла и выпустила на бумагу в виде причудливых закорючек, которые она отпустила, с легкой ухмылкой, стоя рядом. Буквально перед ним. На расстоянии вытянутой руки.  Надо полагать, она встала и пошла на крышу, и шла она немного подволакивая ноги, неровности пола ранили ступни, вдоль и поперек. Сквозь нестройные ряды таращащихся, немых лиц. Переступая очередную картину, она поранит ногу о раму, острый кусочек дерева вонзится в голень, но она не обратит на это внимания. Ничто не позволит ее улыбке погаснуть в этот чудесный день. Она пойдет вдоль бордюра пару десятков шагов,  позволив оскалившемуся пауку впрыснуть свой  наркоз, вонзив челюсти, вцепившись, что есть силы их сожмет, да так что отравленный сок выступит, по краям воткнутых хелицер. Словно на маяк, робко обернется, в сторону отблеска подзорной трубы. Начнет засыпать, на сей раз колыбельной не будет, будет только  пархание пары полицейских вертолетов, зависших чуть выше уровня крыши. Черный светонепроницаемый квадрат стекла в кабину будто и не существует вовсе,  если долго на него смотреть, кажется, оно вот-вот сожрет тебя.  Из рупоров послышаться предупредительные команды как на вокзале «отойдите от края платформы». Отойдите от края платформы!  Едва махая своими лопастями, вертолеты вырвут из ее  онемевших рук остроконечный клочок бумаги, он пролетит несколько метров и вонзится в щель на стыке двух невидимых плит. А из рупоров начнет сыпать трескотня шаблонных  приказов и указаний к действию. Сделайте два шага назад или мы будем вынуждены применить силу! Орал неугомонный рупор. И второй на подхвате Два шага назад!
После этих слов внутри одного из вертолетов щелкнул предохранитель, затем лязгнул пневматический затвор. Подвешенные на носу системы теплового наведения, быстро распознали контуры цели. Теплое пятно, не спеша шагающее по краю. Шаг, еще один, еще и еще, а дальше пустота. Еще один уверенный шажочек,  опираясь на воздух, в свободный полет. Время замедлилось. Из брюха вертолета  с блеском вывалилось дуло пневматической пушки. Четыре намагниченных утяжелителя свисали с ее боков, и где там, в глубине ствола покоилась ловчая сеть из плетеной синтетики. Невидима, прозрачная ловушка. Время остановилось в ожидании выстрела. Тьма кабины шевельнулась, испустив электрический заряд к активированной системе вооружения, та в свою очередь, получив достаточно данных, направила команду к исполнителю приговора. Пушка с дьявольским рыком отправила к цели десять квадратных метров сети. Сеть с треском размозжила отполированную стену пятидесятого этажа, врезавшись в нее. Сеть протащило еще метров двадцать по заброшенному этажу, нашпигованному остатками отсохшей штукатурки и офисной мебели. Стена превратилась в осколки,  несущиеся на бешеной скорости  вдогонку  рухнувшему на тротуар больничному халату. Стремительно заплывая багровыми пятнами, он растекался по асфальту.  Бездыханный халат, припудренный битыми, стеклянными блесками,  мерцающими на свету.
В них виднелись то негодующие лица прохожих, то  черные, жужжащие  фюзеляжи, то неспешно проплывающие облака. Переменная облачность сегодня преобладает над серой, пасмурной массой.
XI

Дамы и господа, представляю вашему вниманию инновацию достойную отдельной главы в библейском предании. Внимайте же! Перед вами вершина технологического прогресса, эксперименты на людях уже идут полным ходом. НА кон поставлено существование человечества как вида. Таки дела ребята. Все вы знаете о «чуме XXI века» как красиво и завуалированное кричали газетные заголовки, когда это только началось. Кстати началось как раз после чертовых собак, с проклятыми водорослевыми фильтрами. Вот один из заголовков  у меня прямо в руках, сейчас, послушайте газета не первой свежести, годичной давности:
«Чума XXI
Случаи суицида приобретают все боле массовый характер. Сегодня около сотни человек были доставлены в и без того переполненные центры экстренной помощи. Люди, которые должны были прожить вдвое больше, поживают вдесятеро меньше. Что творится у них в мозгах, знает только бог.
Паника охватила город. Власти не знают что делать, а народ не знает, как жить. Улицы угрожают взорваться. Все это может вылиться, и мы вас уверяет, выльется в кровопролитие. Религиозные организации пытаются призвать общественность к порядку. В то время как радикалы кричат о физическом уничтожении любых отклонившихся в поведении. Задержаны 12 человек по подозрению в планирование «зачисток» в неблагополучных районах. Не пытайтесь сопротивляться полиции, она выполняет возложенные вами обязанности по обеспечению безопасности. Сообщайте о любых случаях странного поведения, при обнаружении его у себя   немедленно обращайтесь в городские больницы, палаты которых в данный момент спешно обшиваются синтепоном, а двери оборудуются засовами. Случаи передачи от человека к человеку не зафиксированы. Симптомы разнообразны. Одним словом безумие во всех его проявлениях. С нами бог, мы справимся, аминь.»
Да уж, уповать на бога , только для того чтобы его разгневать. После выхода этой статьи как вы знаете, в городе вспыхнуло восстание, эти одурелые радикалы, вооружившись краденным полицейскими винтовками, отправились на вокзал. Куда же еще им отправится? Конечно же, на вокзал! Оцепив периметр здания, они начали палить почем зря, весь персонал был обвинен в психозе и расстрелян. Однако одному поезду все-таки удалось прорваться сквозь плотный огонь, он ушел в сторону    завода робототехники полного цикла. Бытует мнение, будто грузом были пациенты одной из городских психо-неврологических диспансеров, мол пошли они на это добровольно, ага как же! Так мы на это и повелись! Но с другой стороны, какой у нас выход друзья? Господь задумал  истребить нас при любом раскладе. Только вот ведь незадача, мы задумали выжить! И вот уже через год после восстания и бойни на вокзале в городе царит мир и процветание, роботизированный рай. Кто говорил, что излечить душу невозможно? Адам Андерсон, снова нас удивил. Можно излечить, и лишаться ее вовсе не придется уверял он. Тому, чей дух подобен детскому, перенос принесет взросление. Тому, чей дух подобен старческому, перенос принесет молодость. А бездушным отморозка нечего бояться  вовсе,  И так далее, все это тысячи раз слышали. Подпишите здесь и здесь, конечно ты подпишешь, ведь на кону твоя шкура. Вот ты берешь трясущимися руками ручку, ставишь закорючку и вуаля!
 Перенос человеческого сознания в синтетическое тело, полная интеграция разума в цифровой вариант. К черту гормоны и медиаторы! Сколько же из за них было проблем. Вспомните хотя бы расстрел акций протеста на пограничном мосте! А ведь у капитана тогда просто судорогой руку свело, он даже команды не давал. Сколько тысяч тогда погибло? Я помню как стройные ряды бульдозеров соскребали человеческие потроха с мостовой, а вы? Помните ли вы своих близких? И есть ли они у вас? Все унесло рекой.
До встречи друзья!
Хриплый динамик еще что то рявкнул и потух



Эпилог
Адам Андерсон стоял на коленях, обращенный лицом к другому берегу реки.
 Стоя на коленях в растерянности, присущей ребенку он смотрел как силуэты вертолетов становились все четче и ближе
А где то под ним мельтешили новорожденные нового времени, уборщики сметали осколки, старательно расфасовывали мусор по пакетам, одним слово жизнь шла своим чередом. За исключением одного но. Смерти не стало.