Мир буддизма и знакомство с ламами

Глава из книги "Предчувствие весны", 2017 г.


В издательстве «Наука», куда я был переведён из студии кинохроники, пришлось проработать пять интереснейших лет. В них произошёл мой основательный подступ к Востоку. Приходилось иметь дело с профессиональными востоковедами, учёными, бурятскими ламами. Мне выпала честь редактировать двухтомник известного востоковеда Гомбожапа Цыбикова, первого переводчика «Ламрим чен-по» на русский язык.

Что такое «Ламрим»? Это некий эквивалент Евангелия в буддизме — труд Цзонхавы, основателя желтошапочного направления, господствующего в этой самой мирной из мировых религий.

Здесь я встречался с людьми, которые не только занимались буддизмом как учёные, но и придерживались его как религии, то есть исповедовали тантрический буддизм. Удалось также побывать в Иволгинском дацане, в сорока километрах от Улан-Удэ, где были встречи со старыми ламами, прошедшими через сталинские репрессии. Это были великие мастера духовных практик, о них всего не расскажешь: не хватит времени. Скажу лишь, что двойное вхождение в лама­изм с научной и практической сторон сильно повлияло на складывавшееся у меня тогда православное мироощущение. Я остро почувствовал, что одних церковных канонов светскому человеку недостаточно, необходимо капитальное вхождение в идеологию и практику других конфессий. Уже в ту пору я понимал, что экуменизм как поверхностное смешение религий — тупиковый путь. Но и замыкание лишь в свою конфессиональную скорлупу при нынешней вынужденной глобализации тоже не сулит полноценной духовной жизни.

Христианство я тогда воспринимал как свод моральных заповедей, рекомендаций, изложенных в Библии, Евангелии, трудах Святых отцов. В буддизме я познакомился с трактатами по самовоспитанию, по духовной работе над собой, с книгами по тибетскому буддизму и дзен-буддизму. Что, в свою очередь, раскрыло в церковном православии такие глубины, какие не видел раньше. Кроме того, были встречи с ламами, вернувшимися из сталинских лагерей, сохранившими и приумножившими там духовные накопления — сиддхи.

Я встречался с ламами-целителями и поражался, насколько точно могут они поставить диагноз лишь на основе общего взгляда и пульсового прощупывания. Например, беседуя со стареньким ламой-врачом, я попросил обследовать моё здоровье. Он спросил: «А вы на что жалуетесь?» Я ответил: «Ни на что особенно. Может, посоветуете, на что обратить внимание?» Он спрашивает: «У вас бывают сердечные недомогания?» Я говорю: «Да, бывают». — «А вы знаете причину ваших недомоганий?» — «Нет». — «У вас левая нога примерно на сантиметр короче правой, вы припадаете на неё, что вызывает реакцию сердечных сосудов. На самом деле сердце у вас здоровое. Советую под пятку левой ноги просто подкладывать что-то в сантиметр толщиной — и боли пройдут». Я так и сделал, год ходил с такой подкладкой, боли действительно исчезли. А ведь буддийский лама определил то, на что мне никто никогда не указывал.

Я общался со многими специалистами, в том числе с Базароном и учениками знаменитого Дондорона, который сидел в то время в тюрьме. Они были великолепными диагностами и одновременно знатоками «Чжуд-жи», медицинского канона буддизма.

Досконально зная «Чжуд-ши», изучив его «от и до», светские специалисты-тибетологи тем не менее только с ламами выписывали рецепты и сами открыто это признавали. Без ламы ни один теоретик тибетской медицины не берётся выписывать рецепты! Их поведение разительно отличалось от сегодняшних «специалистов» по восточной медицине, которые расплодились в необъятном множестве. Утратив реальные смыслы рецептов, эти «восточные мастера» механически смешивают какие-то животные и растительные материалы, не наделяя смеси религиозным дыханием и целительной энергией подлинных тибетских снадобий.

Во время общения с миром буддизма я услышал много историй о чудесах, творимых ламами. Сами ламы об этом мне не рассказывали, а вот доктора и кандидаты наук отдела тибетологии Бурятского филиала АН СССР на полном серь­ёзе полушёпотом говорили о таком. Мол, когда чекисты являлись арестовывать бурятских лам и входили в их жилища, могли там никого не застать. Зато видели мышку, скользнувшую в подпол через щель.

Конечно, такие истории выглядят как сюжеты из области «восточных тайн», рассказанные в передачах Игоря Прокопенко. Но у известного телеведущего был гениальный союзник по имени Уильям Шекспир, сказавший: «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам». Возможно, великий английский поэт имел в виду будущих мудрецов из РАН и НАСА. Пророческим даром Шекспир, по многим данным, несомненно, обладал. И сейчас, читая про впавшего в состояние транса знаменитого ламу Итигэлова, температура кожи которого уже 75 (!) лет сохраняется на уровне 34 градусов, я допускаю очень многое, почти всё.

Редактирование книги Цыбикова

К

ак уже говорилось, мне довелось редактировать двухтомник Г. Ц. Цыбикова, некогда выпускника восточного отделения Петербургского университета, бурята по национальности, командированного Русским географическим обществом в Тибет в составе группы буддистов-паломников. Насколько мне известно, кроме паломнических и научных задач Цыбиков имел поручения царской разведки, дружил с Агваном Дорджиевым — учителем XIII далай-ламы, известным буддистом, бурятским ламой, дипломатом, просветителем, общественным деятелем России, Тибета и Монголии. Позднее он был репрессирован советской властью, но именно этот человек вёл в XIX веке и в начале XX века переговоры о возможности включения Тибета в зону влияния России.

Через Агвана Дорджиева и доктора Бадмаева — тоже бурята по национальности, чрезвычайно популярного среди петербургской знати, — Цыбиков нащупывал пути сближения России и Тибета.

Согласно восточным пророчествам, Тибет должен быть аннексирован Китаем, и, находясь между двумя великими державами, тибетские буддисты искали протектората России, полагая, что это явилось бы для них наименьшим злом. Такого же покровителя искала Тува, исповедовавшая ламаистскую религию, и в 1914 году, накануне Первой мировой войны, добилась русского протектората. Протекторат в дальнейшем унаследовали большевики, утвердившие его позже.

Почему такое не получилось с Тибетом у Николая Второго — тема особого разговора. Видимая сторона дела ясна: ни у режима, ни у царя не хватило времени и сил на дальнейшее территориальное расширение Российской империи. К тому же началась мировая война. Но это, повторяю, очевидная сторона дела. Кроме писаной истории, существует, как говорил Даниил Андреев, метаистория, осуществляемая Сверху. Лев Гумилёв называл её системой «пассионарных толчков». Убеждён, что генеральные перемены на планете определяет Бог, а не люди. Цари, вожди, президенты — лишь исполнители Его Воли, очень часто не сознающие этого. Хорошо, когда земные руководители понимают свою роль, и печально, когда такого понимания в голове у лидеров не присутствует. Но в любом случае судьба человечества складывается по Высшему сценарию, а не по воле властных упрямцев и политических недорослей.

Редактируя двухтомник, я сделал попытку включить во второй том переведённый Цыбиковым на русский язык главный ламаистский религиозный источник «Ламрим чен-по» и предложил эту идею научному редактору двухтомника, академику А. П. Окладникову. Однако осторожный Алексей Павлович отклонил предложение: побоялся обвинения в пропаганде буддизма. Тем не менее целый ряд фотографий ритуальных предметов, а также большой портрет Агвана Дорджиева, сыгравшего большую роль в русско-тибетских отношениях, были помещены в двухтомнике. Сейчас это кажется чем-то само собой разумеющимся, а тогда, чтобы опубликовать такие фото, требовалось разрешение МИДа, и я вёл пе­ре­пис­­ку годами.

Во всех смыслах публикация работ Цыбикова была прорывным явлением, и когда в начале 1980-х гг. я бывал в Иволгинском дацане под Улан-Удэ, бурятские ламы встречали меня, как говорится, «по-королевски».

Аналогичную насторожённость у издательского руководства вызывала книга «История переводов Библии в России» профессора М. И. Рижского. Эта рукопись получила отрицательную оценку московских научных кругов, рецензенты не без основания утверждали, что в ней протаскивается «библейский проект» под маской научного изучения Библии. И не рекомендовали издавать книгу в Москве, сделав такую приписку: «На усмотрение новосибирского издательства». Уже тогда я многое понимал по поводу «библейского проекта», но всё-таки счёл, что для преодоления мертвящего атеизма книга Рижского окажется полезной хотя бы на информационном уровне. Написал положительное заключение, отредактировал её, и книга вышла.

Из других редактируемых книг отмечу исследование о вхождении Тувы в состав Советского Союза, принадлежавшее известному учёному-тувинцу Юрию Аранчину, директору Тувинского института истории, философии и культуры. Запомнилась также работа над книгой о выдающемся якутском мыслителе, исследователе и пропагандисте национального эпоса якутского народа — олонхо — Платоне Ойюнском. Здесь для души нашлось много своеобразных перекличек с идеями буддизма.

Диссиденты и патриоты

И

з отредактированных мною работ я помню историческую монографию молодого учёного Вадима Буторина, кандидата наук из Института истории Сибирского отделения Академии наук. Это был человек с явно выраженным диссидентским креном, который под флагом «коммунизма с человеческим лицом» протаскивал свои либеральные идеи, резко отрицательно отзываясь о советской власти в личных беседах. У него погиб на фронте отец, и он считал, что это на совести государства. Он пытался влиять на меня, познакомил с «Архипелагом ГУЛАГ» в ксерокопии западного издательства «Посев».

К Солженицыну у меня отношение сразу было сложным. Первую его книгу я оценил высоко, как большое художественное достижение русской литературы. Последующие рассказы: «Матрёнин двор», «Случай на станции Кочетовка» и другие — мне уже казались менее значительными и с креном. Его «Архипелаг ГУЛАГ», несмотря на свою монументальность и скрупулёзный труд, в целом произвёл на меня даже отрицательное впечатление, как слишком явная передержка. Мне показалось, что он сделал шаг назад: писатель ушёл в идеологию и политику от литературы, причём это был труд человека, ненавидящего советский режим. Кроме того, я нашёл там целый ряд ошибок, о чём уже упоминал в главе про Ленинск-Кузнецкий.

С Буториным мы идеологически не сошлись и расстались навсегда. Он мечтал уехать куда-то за рубеж, но уехал во Львов. У него была жена — кандидат философских наук, и они предложили свои услуги, явившись в местный обком; их взяли «для укрепления марксистского влияния» во Львовской области.

Если судить по перестроечной, а потом по сегодняшней ситуации, то они сделали своё дело вполне «добросовестно».

Во время работы в «Науке» у меня были контакты с видными учёными, гражданская позиция которых была смелой, чётко проявленной. Несколько лет я работал в общественной организации — Новосибирском отделении общества «Индия — СССР», где был заместителем руководителя академика М. М. Лаврентьева, сына основателя Академгородка. Он, хотя и не обладал решительностью отца, не побоялся пойти на сотрудничество с редактором, находившимся под партийными санкциями.

Приходилось общаться во время нашего партийного дела с академиками Трофимуком и Яншиным, которые, надо сказать, встали на нашу защиту. Это они резко выступали против поворота рек — «знаменитого» проекта: когда экономисты предложили Обь и Енисей завернуть в среднеазиатские республики. И отстояли великие сибирские реки от дури чиновников.

* * *

В Сибири жить охотников немного,

Земля пустынна, климат жестковат.

Кому короткой жизненной дорогой

Захочется в сугробах рисковать.

В мерзлотах наших нор мышиных мало.

Суровы здесь житейские дела.

Поэтому так мало либералов

Стране земля сибирская дала.

Глава 12

ВСТРЕЧА С ЖИВОЙ ЭТИКОЙ (1978)

Группа А. Н. Дмитриева

Р

едакторская работа — это работа над стилем, потому что приходилось работать с авторами, которые писали по неопытности часто куда хуже, чем действовали. Шлифовка стиля помогала отшлифовать и свой собственный. Но для меня главный итог работы в издательстве — это знакомство с буддизмом, которое потом помогло мне выйти на идеи Рериха и Живую Этику. Я был уже внутренне готов к восприятию идей Учения, и эмоционально, и интеллектуально, благодаря изучению западной, а теперь и восточной литературы.

Мы выходим на новые идеи и знания через людей. С учением Живой Этики Рерихов я познакомился через Николая Качанова, талантливого музыканта, руководителя камерного хора музыкального училища, который начинал входить в группу по изучению идей Рериха. Он был чрезвычайно тонким, сверхчувствительным человеком, который ощущал тонкий мир, из тех, кого называют экстрасенсами; хоровик высокого класса, воспитанник известного руководителя камерного хора Владимира Минина.

Кроме того, он был большим поклонником живописи моей жены Лили. Он чувствовал, что это не просто живопись, но отражение невидимого мира, способность улавливать и передавать краски Инобытия.

Первая выставка её картин состоялась в музыкальном училище, в его хоровой комнате, где он развесил картины и требовал от участников хора, чтобы они выдали ему ноту, подобную той, которая изображена на той или иной картине. Это были очень нетривиальные опыты, с участием его молодого замечательного коллектива; а потом он был ещё вторым дирижёром у Певзнера в консерваторском хоре и слыл душою этого хора. Коллектив чрезвычайно успешно выступал за рубежом, однажды занял первое место на Всемирном фестивале хоровой музыки в Будапеште.

Позднее он переехал в Америку, традицию русской хоровой культуры продолжил и там: организовал камерный русский хор в Нью-Йорке, тесно сотрудничал с музеем Н. К. Рериха в этом городе.

Именно он познакомил меня с Евгением Николаевичем Киселёвым, входившим в группу Алексея Николаевича Дмитриева в новосибирском Академгородке. Эта группа, состоявшая из многих людей, изучала, причём не теоретически, а практически, Живую Этику. На первых порах всю нашу семью ввёл в Учение именно Евгений Николаевич Киселёв, которому мы все задавали разные вопросы, и он терпеливо на них отвечал, за что мы все ему очень благодарны. Потом я стал встречаться с самыми разными людьми, группа была большой, погрузился в изучение духовной литературы. Помимо книг Живой Этики это были книги восточных философов, литература по буддизму, индуизму, веданте, йоге, даосизму, суфизму, духовной практике раннего христианства, теософии, учению четвёртого Пути Гурджиева и Успенского. Я за свою жизнь прочитал много книг, но даже не подозревал, сколь велико наследие, оставленное за века и тысячелетия самыми разными духовными искателями Востока и Запада. Потому я с увлечением погрузился в этот мир и запоем прочёл сотни книг по эзотерической философии и духовным практикам. Речь идёт, понятно, о серьёзных источниках, а не о дешёвых популярных книжках на мистические темы, завалившие современные книжные магазины.

Группа Дмитриева накапливала эту уникальную библиотеку в течение многих лет. Тексты Живой Этики приходили к нам из Прибалтики, где ещё в 1920—1930-е годы действовали рериховские общества и группы и где издавали все книги серии Живой Этики. Какая-то часть книг была получена от группы Натальи Спириной, жившей некогда в Харбине и входившей в харбинскую группу Живой Этики, а потом переехавшей в Академгородок. Книги эти собирались группой Дмитриева с определённым риском для себя, ведь тогда самиздатовская литература была запрещена. Случалось, что участники разного рода эзотерических групп и отдельные люди во многих городах ещё в начале 1980-х годов сталкивались с гонениями, иногда заканчивавшимися тюремными сроками.

Почему этого не произошло здесь, не знаю. Одно из объяснений состоит в том, что эта группа никогда не занималась политикой, диссидентством. Напротив, лидер группы, Дмитриев, талантливый учёный, геофизик, эколог, любитель лыжного спорта и восточных медитаций, по своим политическим взглядам был твёрдым государственником, выступавшим против западной идеологии потребительства, которая свила свои гнёзда в умах интеллигенции СССР. Он воспитывал в этом духе и всю нашу группу, и сотрудников Института геологии, где он возглавлял лабораторию, и интеллигенцию новосибирского Академгородка. Насколько я знаю, он мог сказать даже инструктору из органов, курировавших его институт, что они, органы, недостаточно патриотичны в своей работе. (Как он был прав в плане предвидения событий, когда к развалу страны оказались причастны такие предатели, как Олег Калугин и другие перебежчики!) Может быть, поэтому не трогали ни группу, ни нашу семью, где к процессу ксерокопирования и размножения духовной литературы со свойственной ему энергией подключился мой сын, принёсший в группу сотни новых книг. Но диссидентской литературы среди этого потока просто не было: такое инакомыслие нам всем было совершенно неинтересно. Надо отметить и закрытый характер работ Дмитриева, о чём говорят материалы, которые он мне показал и о которых я ещё расскажу.

Встреча с теософом из Краснодара

В

те годы через мою жизнь прошло множество ярких людей. Одна из встреч состоялась в Краснодаре, куда я периодически ездил к своим родителям. Моим собеседником, с которым я провёл почти целый день, стал теософ, бывший секретарь российского теософского общества в Женеве Владимир Степанович Архангельский. Познакомил меня с ним Михаил Зотов, инженер, а впоследствии бизнесмен, который входил в группу Дмитриева. Дело в том, что в новосибирской консерватории, где работал уже упоминаемый Николай Качанов, хормейстер камерного хора, возникло интересное начинание. Группа моих друзей — инженеры, увлечённые идеей изучения тонких энергий, — Евгений Николаевич Киселёв, тот же Зотов, Александр Сытин и другие создали лабораторию звука, которая, по их мнению, может потихоньку курировать эти вопросы. Причём они сумели заручиться поддержкой директора Бердского завода и члена ЦК (!).

А потом они решили съездить в Краснодар, к супругам Кирлиан, центр которых на тот момент был едва ли не самой передовой организацией в СССР, где эти темы открыто и серьёзно разрабатывались. Им удалось найти этого знаменитого в узких кругах учёного-изобретателя, который создал свой знаменитый «эффект Кирлиана», изучаемый сегодня во всём мире и представляющий собой съёмку тонких излучений человека. Они встретились у Кирлиана дома, где помимо самого изобретателя был крупнейший целитель и парапсихолог Евсей Еремеевич Криворотов, ясновидящая Тамара Цибулевская и ещё ряд людей.

Когда я через год приехал в Краснодар, то Кирлиан уже умер, на несколько лет пережив свою супругу, его верную помощницу Валентину Хрисанфовну, которая тоже была соавтором его метода. Но помимо центра Кирлиана в Краснодаре работала лаборатория, исследовавшая тонкие явления, находившаяся при НПО «Сатурн», которое возглавлял Юрий Скоков, в будущем известный российский политик во времена Ельцина. В своё время он тяжело переболел онкологическим заболеванием, и его вытащил из болезни с помощью биоэнергетики Криворотов, живший до этого в Тамбове. Скоков инициировал создание этой лаборатории и перетащил в Краснодар Криворотова.

Лаборатория объединяла множество интересных людей. Зотов и Качанов познакомились с этими людьми, среди которых выделялся Владимир Степанович Архангельский, человек очень интересной судьбы, тесно сотрудничавший с лабораторией. Зотов дал мне его координаты. Он увлёкся теософией ещё до революции и лично сотрудничал с основательницей российского теософского общества Анной Каменской. Когда пришедшие к власти большевики начали преследовать инакомыслящих и бороться с «реакционной мистикой», Архангельскому пришлось покинуть Россию и уехать в Швейцарию. Там он вновь стал сотрудничать с харизматичной Каменской, сумевшей добиться от Адьяра (индийского всемирного центра теософии) права для России создать теософское отделение в эмиграции. Одно время он был секретарём Каменской. Какое-то время жил в Швейцарии, а потом перебрался в Латинскую Америку, где находился до 1956 года, продолжая свои теософские штудии. После он вернулся в Россию и жил в Краснодаре.

Архангельский был очень популярен в Краснодаре, хотя, понятно, это была теневая популярность. У него был какой-то круг молодёжи, он постоянно общался с местной интеллигенцией. Насколько я знаю, его духовным учеником был известный литературный критик Юрий Селезнёв который после своего переезда в Москву под влиянием Вадима Валерьяновича Кожинова отошёл от теософии и влился в ряды патриотического движения. Сам Архангельский в большей степени занимался приборным изучением тонкой реальности.

Он начал общение с ряда вопросов, которые могут показаться немного безумными. Так, он рассказал мне, что недавно получил письмо от Елены Ивановны Рерих, которая к тому времени уже более 20 лет покинула наш земной мир, и спросил меня: «Как Вы это понимаете?».

Я ответил уклончиво, в том духе, что всё на свете, наверное, возможно, в том числе и такой вариант, когда письмо, написанное намного раньше, всё-таки доходит до адресата через много лет. Потом он задавал мне вопросы: есть ли жизнь на солнце, верю ли я в реальность тонкого мира, духов, этот мир населяющих, и вижу ли я их присутствие? Я вспомнил, что, по рассказам Зотова и Качанова, такие же вопросы им задавал Кирлиан, и понял, что это своеобразный тест. Ответил, что в невидимый мир верю, но особой чувствительностью не обладаю и что меня больше всего интересует, как убедить в реальности этого мира людей с помощью литературы, поэзии, слова. Он поддержал меня на моём пути и сказал, что можно постепенно научиться чувствовать и видеть этот незримый мир. Я расспрашивал его про Каменскую и про её сложные отношения с Е. И. Рерих. Он подтвердил, что некоторые сложности были, но не стоит их преувеличивать. По его словам, Елена Ивановна высоко ценила перевод священной книги индуизма «Бхагаватгиты», сделанный Каменской, и всегда, куда бы она ни поехала, возила его с собой. Потом мы пришли к выводу, что людей лучше всего убеждает мастерство — потому каждый человек должен стать мастером на своём месте и в своём деле. И если такой человек будет говорить о реальности невидимого мира, то ему поверят больше, потому что он убедителен в физическом мире. Когда произойдёт такое «исправление имён», как говорили древние китайцы, всё гармонизируется и поправится.

Владимир Степанович был, конечно, больше теософом, нежели последователем Агни Йоги, но к Рерихам, в отличие от ряда теософов, у него было очень хорошее отношение. Потому мне с ним, несмотря на наши разные векторы развития, было очень легко. После встречи мы договорились ещё раз повидаться через год. Но когда я приехал в Краснодар через год, Владимир Степанович ушёл из жизни.

Что меня привлекло в Живой Этике

Д

олжен признаться: с какими бы идеями я ни встречался, ничто не трогало настолько глубоко, как эти книги. Даже когда я брался за какую-то работу, которая меня увлекала, краем сознания я понимал, что это что-то постороннее по отношению к моему «я», с которым я к тому времени так и не определился. Кто я такой, куда мне идти и для чего жить? Эти вопросы продолжали висеть надо мною как дамоклов меч, оставаясь неотвлечёнными. А значит, ощущение, что я какой-то посторонний всему происходящему человек, оставалось. Когда я, продолжавший внимательно следить за французской литературой, в семидесятые годы впервые прочитал роман Альбера Камю «Посторонний», я сказал себе: «Но это же про меня!».

Но когда я познакомился с книгами Учения, эта стенка, разделявшая меня с жизнью, растаяла и ощущение «посторонности» ушло. Пришло чувство, что всё, о чём говорит Учение, — это большая правда, что Бог есть, что картина мира такая и что я каждой клеткой своего существа причастен ко всему сущему.

Эволюционное знание и мировоззрение Живой Этики, совершенно по-новому объясняющее мир и смысл человеческой жизни, буквально перевернуло меня. Мы встречались раз в неделю, вели серьёзные разговоры как по поводу планетарных экологических проблем и будущего страны, так и о внутренней работе, обучались медитативной практике. Я, правда, в коллективных медитациях группы ни разу не участвовал; насколько знаю, от этого вида работы Дмитриев к тому времени уже отказался. Меня поразило, как искренне, глубоко и серьёзно шла внутренняя работа в этой группе, где целый ряд людей имел длительный стаж и достижения в практике медитации, молитвы, самопознания. Среди них были люди, психологически и энергетически гораздо более сильные, нежели обычные люди. И потом, сколько я ни встречался с разными эзотериками и духовными практиками, иногда претендующими на посвящённость и продвинутость, сильнее людей, чем из группы Дмитриева, я не видел. Все мужчины и женщины были энергетически накачанными, владеющими собой, бодрыми, чёткими, адекватными в своей социальной жизни и профессиональной работе. Болтуны и лентяи в этой группе не задерживались.

Я полностью принял Живую Этику с её математически точным законом кармы, или причинно-следственной связи, а также концепцией материальности человеческой мысли и возникающей отсюда ответственности человека не только за свои поступки, но и за своё мышление.

Меня вдохновил новый взгляд на смысл человеческой жизни, состоявший, согласно Живой Этике, в постоянном совершенствовании человека, его восхождении по ступеням земной и космической эволюции.

Меня пленило учение о психической энергии как скрытом потенциале человека, который можно и нужно пробуждать. Понравилась постепенная и естественная методика этого пробуждения наших сил, дарованных нам природой и Творцом, подробно и убедительно раскрытая в Учении. Сама идея эманаций, соединяющих видимый и невидимый мир, Творца и его творения, показалась мне идеальным выходом из тупиков религиозного креационизма. Ведь креационистский подход разрывал связи между миром и Богом и оставлял современного рационального человека в каком-то ужасном онтологическом одиночестве.

Мне показалась абсолютно верной идея равновесия между мужским и женским началами и утверждения новой космической роли женщины в современную эпоху, которая в силу своей более эмоциональной природы быстрее и глубже мужчины может откликнуться на призыв Учения: «Открывайте и зажигайте сердца».

Меня восхитила сама философия живой нравственности, в основе которой лежало единство мысли, слова и поступка, давшее в застойное время серьёзную трещину в нашей марксистской философии, когда профессиональный идеолог очень часто говорил одно, думал другое, а делал третье. В Живой Этике я увидел возвращение к подлинной философии, к настоящей мудрости древних зоро­астрийцев, античных философов, индийских и китайских мыслителей, говоривших, думавших и действовавших в точном единстве.

Я признал справедливость идеи космической Иерархии, которая одухотворяет космос, и реальность Великих Учителей, помогающих человечеству перейти на новый эволюционный уровень. А портреты Великих Учителей — Махатм Мории и Кут Хуми — воздействовали на меня с громадной силой и пробудили в моей душе столь мощный импульс любви, что он остаётся со мной и согревает сердце уже на протяжении почти 40 лет. Глядя в эти пронзительные глаза Учителей, излучающих любовь и мощь духа, я почувствовал, что должен помогать им в выполнении их воли и плана улучшения мира.

Я воспринял и трактовку современного состояния мира, принятую в Живой Этике, согласно которой мы проходим через мировой кризис (тогда, в конце 1970-х годов, это было ещё неочевидно для большинства), который может закончиться экологическими катастрофами. Но правильная, наполненная духовностью жизнь, согласно Учению, позволит их уменьшить и перенести потрясения легче. Причём ведущую роль в преодолении этого планетарного кризиса должна сыграть Россия с её жертвенной историей, богатейшей культурой и несравненным духовным опытом.

Я полностью поверил в истинность закона реинкарнации (перевоплощения), который отменил для меня смерть с её ужасами и развернул картину космической справедливости. Если мы живём не один раз, а множество жизней, и если каждая новая жизнь зависит от предыдущей, то что, кроме недостатка опыта прошлых жизней, может объяснить неудачи нынешнего существования? Кто может показать выход из этого тупика в будущем воплощении, кроме Великих Учителей, которые прошли наш путь раньше нас?

Я не собираюсь пересказывать содержательную основу Живой Этики, которая в ту пору была почти неизвестна широкому кругу людей и книги которой по крупицам и с риском собирала группа Дмитриева, ксерокопируя и распространяя тома учения. Сегодня можно легко и безопасно прийти в эзотерический отдел любого книжного магазина и купить все 14 книг Живой Этики, письма Елены Ивановны Рерих, работы Николая Константиновича и всю сопутствующую этой теме литературу. Ещё проще обратиться к Интернету, где вся перечисленная литература — в свободном доступе. Здесь я просто перечисляю, что меня привлекло в Учении тогда и продолжает привлекать сейчас.

Главное, что я почувствовал, — это ощущение очень большой правды, лежащей в Учении, и проникся мощной жаждой к самореализации, горячим желанием послужить делу Учителей.

Убежден, что многие космические идеи Живой Этики, несомненно, войдут в мировоззрение элиты будущей России, а также авангарда всего человечества. Суть этого мировоззрения для обычного человека — в признании, что мир пронизывает энергия, частью которой является он сам и которой можно постепенно овладеть. Это признание произойдёт не силовым путём, не путём миссионерской проповеди или официальной смены религий, а, скорее, благодаря изменению духовно-психологической атмосферы в стране. Произойти это должно очень постепенно и естественно, причём новое мировоззрение не будет отменять идеи других религий и учений, в том числе христианства.

Подчёркиваю: стать светским мировоззрением, но не заменить существующие религии. Пусть они остаются в том виде, в каком их захотят сохранить их лидеры и адепты. Убеждён: без принятия и практического воплощения этих идей в жизнь современному человеку, наверное, не справиться с многочисленными вызовами эпохи и предстоящими испытаниями. Хаос, и естественный, и управляемый, человеческая агрессия и разрушения, как природные, так и порождённые цивилизацией, будут столь сильными, что отдельный человек и целые государства могут просто потеряться.

Чтобы переплыть бушующее житейское море, любому кораблю, человеку нужны прежде всего маяк и компас. Кроме Живой Этики с её сакральными знаниями, опирающимися на древнюю традицию и в то же время на новейшие достижения, другого универсального средства я не вижу. Традиционные религии прекрасны, но они, на мой взгляд, недостаточны, поскольку не могут объяснить смысла происходящего на новом языке, который соответствовал бы нашему времени. Мне Живая Этика помогла собраться с силами и выстоять в трудных обстоятельствах, получить ясную картину мира, понять современные хитросплетения жизни и вдобавок получить неиссякаемый источник поэтического вдохновения.

Но это особый разговор, к которому я ещё вернусь.