Разоблачение

Эта история открылась совершенно случайно: так угодно было ироничной и безжалостной судьбе…
Фима Голдман получал любовь сразу двух мам-сестр, потерявших мужей на фронте. И вот вчера одна из них умерла. Это была его тетя, не мама, но такого глубокого чувства потери и боли Фима не испытывал с тех пор как узнал о гибели отца на фронте.
Он отправился в квартиру покойной тетки, чтобы разобрать вещи, важные бумаги, документы, фотографии, словом, сложить в свою небольшую спортивную сумку бесценные для него и его мамы свидетельства того, что тетя Рая (в паспорте;– Рахель) жила на этом свете.
Теткина многострадальная жизнь с неиссякаемыми, но так и не сбывшимися надеждами, тускло отсвечивала лампочкой старомодного торшера, который давно пора было заменить или выкинуть. Комната все еще таила энергию ее хозяйки. Сколько здесь было выплакано слез и сколько ночей прошло без сна! А теткины многолетние упреки в адрес Вселенной, когда-то безжалостно забравшей на Небеса ее молодого мужа и юного сына, словно ожили при виде Ефима, окружили его невидимым кольцом и сдавили горло.
Старенькие обои в цветочек, когда-то казавшиеся Фиме веселенькими, воспринимались теперь мрачными. На спинке стула висела юбка, которую тетка пыталась удлинить в соответствии с модой времен ее юности. Она, видимо, устала и решила продолжить работу завтра. Но завтра для нее уже не наступило: иголка с ниткой так навсегда и остались наскоро вколотыми в ткань распоротой юбки, а очки в старой оправе и наперсток сиротливо лежали на журнальном столике.
Окруженный теткиными кактусами на подоконнике, ее нарядами и украшениями, баночками с кремами для вечной молодости, занимавшими почти весь старомодный трельяж, лекарствами и духами, пронзительно напоминавшими о ней, Фима обессилено сидел на диване в полном оцепенении, не умея заплакать и не зная, как проглотить ком в горле.
В начале войны эта женщина, тогда еще молодая и красивая, получила почти одновременно две похоронки: на сына и на мужа. Отец Фимы тоже не вернулся с войны. И именно Ефим, единственный выживший в семье мужчина, стал мощным целительным средством от всех потерь и трагедий для двух овдовевших сестер. Они растили его вместе, хоть и жили порознь. И нередко доводилось ему замечать их взаимную ревность: то он ласковей поговорил с теткой, чем с мамой, то наоборот.
Ефим и его мама Соня стали для Раисы главным содержанием жизни. Их визиты;– поводом принимать гостей и хорошо выглядеть, их проблемы стали ее проблемами. На семейном совете под председательством тетки всегда решались самые сложные вопросы, дефицита в которых никогда не наблюдалось. За умение находить компромиссы с кознями жизни тетка снискала уважение не только родственников и близких друзей, но и титул на редкость мудрой женщины среди всех, кто хоть немного знал ее на работе, да и просто по соседству. Здесь, в коммунальной квартире на Лиговке, тетка пережила блокаду, и все напоминало ей о счастливой некогда жизни с мужем и сыном.
И вот, вчера тети Раи не стало. Она умерла в возрасте 89 лет от сердечного приступа. И хоть сказать о ней «безвременно ушедшая» было сложно, Фима и его мама переживали уход Раисы как землетрясение в своей судьбе.
Мать Фимы была младшей в семье, но и ее возраст отдалялся от юности на непозволительно рискованное расстояние, тревожившее как ее саму, так и Фиму, все сильнее с каждым днем.
Опасаясь, что обитатели теткиной квартиры, не слишком обремененные моральными принципами, нагрянут поживиться вещами умершей соседки и не пощадят даже альбомов с фотографиями, Фима отправился в комнату тети безотлагательно.
Жена Дуся предложила ему свою помощь, но он отказался:
–;Куда тебе ехать! Колени так болят, что на таблетках едва с болью справляешься. Я уж сам как-нибудь.
Он любил свою Дусю до сих пор так же нежно, как в юности. Им самим уже седьмой десяток пошел, а в памяти все свежо: и как встретились однажды на танцах, и как вспыхнуло чувство, и как поженились…
Даже не верится: вот уже и внуки от двоих сыновей;– взрослые люди! А кажется, что молодость была вчера и еще не совсем прошла. Ему повезло с женой. Он всегда втайне благодарил за это судьбу.
В начале войны Дусина семья спешно эвакуировалась из Украины. Фимина;– из Ленинграда. Мужчины ушли на фронт. Дуська уже беременной была, ее мучил страшный токсикоз, и, конечно, она отправилась в Ташкент с Фиминой мамой, не успев даже толком попрощаться со своей украинской родней. Разыскала она своих уже после войны. Но одна из ее теток осталась на Украине и пережила войну в оккупированном немцами селе. Потом село освободили, тетка выжила, пришла в себя и однажды ответила Дусе. С тех пор они регулярно переписывались.
Фимина тетя Рая выжила во время блокады. Она отказалась эвакуироваться из Ленинграда. Был большой скандал, но теткина мудрость наткнулась на ее же романтичное упрямство, которое и определило победу последнего: она осталась в своем прекрасном городе на Неве, куда, по ее мнению, немца никто не пустит. И не пустили ведь! Но как она осталась живой, и что ей пришлось пережить, лучше не знать!
С Раей постоянно держали почтовую связь из Ташкента, пока доходили письма. А потом связь прервалась, и стало страшно.
… Фима извлек пачку писем, бережно завернутых в прозрачный полиэтиленовый пакет, сквозь который просвечивала плотная пожелтевшая бумага с надписью «Письма из Ташкента в Ленинград».
Он высыпал содержимое пакета на тетушкин видавший виды темно-зеленый диван, собираясь прочитать одно-два письма военного времени. На него вдруг накатила волна эмоций и сентиментальных воспоминаний. Глаза увлажнились. Закурив сигарету, он стряхнул пепел в большую хрустальную пепельницу тетки, которую, по официальной легенде, Раиса когда-то купила для своих курящих гостей, но в реальности покуривала и сама.
И вдруг он заметил почерк своей жены на одном из конвертов: острые углы букв, словно падающих друг на друга… Этот почерк ни с чьим другим не перепутаешь при всем желании. Она что-то писала его тетке Рае?! Странно… Они не очень-то ладили.
Он вытащил письмо и начал читать.

–;Дорогая тетя Леся! Как вы поживаете? Напишите мне правду: есть ли еда, не голодно ли? Как здоровье после всего пережитого? Удалось ли что-то узнать про мою подружку, Оксану Лазаренко? Где она, что с ней? Если что, пришлите мне ее адрес! Хорошо?
У нас в Ташкенте все более или менее: я и свекровь подрабатываем, так что хватает на жизнь. Я устроилась секретарем-машинисткой в одну организацию. Там платят немного, но сейчас найти лучшую работу невозможно, тем более, я мало что умею. А свекровь моя соседской семье по хозяйству помогает, да с детьми возится у них. А там и деньги, и продукты имеются. Евреи всегда умели жить хорошо. Им что военное время, что мирное, а своего не упустят. До войны соседский дед свое дело вел, я слышала. Там что-то с обувью лакированной связано было. Видно, большие деньги там водятся до сих пор! Свекровь на них вкалывает, ну, они ей и платят хорошо. Вот и стала в семье нашей главной кормилицей не я, а она, потому что она куда больше моего получает!

И шьет, и варит им, и за чужими детьми смотрит, аж с Игоречком нашим не всегда успевает поиграть! Но берет его с собой на работу: она там, к примеру, готовит, а он спит или играет сам с игрушками, а то и с соседскими детьми. А соседи не возражают. Ну, понятно, евреи всегда друг друга выручают. Вот они ей и работу дают, и продуктами платят, и деньгами. И еще мне с сыночком подарки шлют. Ну а я что сказать могу! Хоть мне и противно из их жидовских рук принимать помощь, но куда денешься?
А вообще, нам с Игорем живется неплохо. Сынуля на меня похож, хоть улыбка у него Фимина.
Вот, скажу я вам, тетя Леся, как на духу: я хоть и переживаю, что моя украинская кровь с жидовской смешалась, но зато муж мой любит меня и ребенка, как только настоящий еврей любить умеет. А наши редко над женами трясутся, как я заметила! И хотя муж у меня хороший, и я даже родила от него, но все-таки не могу я привыкнуть, что живу среди жидов. Одно дело;– жить отдельно с мужем и на свой лад им крутить-вертеть. И совсем другое дело;– попасть в жидовский клан. Ну, представьте себе только, что мало мне свекрови, так еще и соседи попались;– сплошные евреи. Надо же, чтоб все так совпало. Думала я, узбеки тут будут, а оказалось, здесь евреев бухарских видимо-невидимо.
Какие же они все мерзкие, жадные, грязные. Они даже после бани пахнут как-то по-особенному. От них специфический запах исходит, правда. Не замечали? Ефим-то, бывало, из бани придет до войны еще, а все равно запах еврейский присутствует. Я уж разными духами белье брызгала, но куда там.
Нет, не даром фашисты их убивают, не даром. Была б моя воля, я бы фашистам помогла, хоть и некрасиво так говорить, но зато честно.
Ой, тетя Леся, вы не подумайте, что меня тут обижают, и я из-за этого злая. Они ко мне, как к родной относятся, особенно свекровь: старается, словно понимает мое превосходство, ну и хорошее отношение к себе зарабатывает. Вы разве не замечали, как евреи пытаются перед всеми хорошими казаться? Это от неполноценности. Мол, хоть я и еврей, но простите мне это, потому что я;– человек добрый. Просто противно мне жить среди этого отродья! Но ничего. Вот закончится война, переедем мы, начнем отдельно своей семьей жить, и все будет хорошо. А пока нужно потерпеть и свекровь, и соседей.
В общем, если бы не это засилье жидов вокруг, то у меня уже и сейчас все, в целом, было бы неплохо. Сынишка растет. Фима пишет. Он, слава Б-гу, жив! Из всех жидов, лучше его на свете нет, это уж точно. Он даже и не похож на них совсем ни внешностью, ни характером. Вот только имя дурацкое;– Фима. Тут уж, ясное дело, не ошибешься. Да и фамилию мне взять пришлось ихнюю. Тут у меня шансов не было выкрутиться. Слыхала я разговоры на кухне, как одна невеста русская не захотела фамилию жениха взять, а он;– Рабинович, между прочим. Так он невесту свою только за это одно и бросил. Ну, до меня быстро дошло, что придется попрощаться мне со своей фамилией Марченко или потерять жениха. А потом что делать-то? Кто знает, влюбится в меня еще кто-нибудь так сильно или нет? Да и вообще, я-то знаю, что не красавица, а умом беру и душой. Но ведь для того, чтоб все это понять, и самому нужно мозги иметь и душу. Многие ли имеют? Да и на улице ко мне не очень-то цепляются. А Фима вот как разговорился со мной в кассе за билетами на танцы, так больше и не отходил от меня. Значит, понял, что я чего-то стою. Так он меня еще и красавицей считает. Вот что меня потрясло больше всего. А во мне красоты-то;– одна коса длинная, да брови широкие. И потом, я же в Питере когда-то случайно оказалась: в институт поступала, но так и не поступила. И ни разу Фимка не упрекнул меня, что я без образования, да и вообще деревенская. Ничего подобного не было. Курсы закончила, печатать научилась, так он мне в день окончания курсов огромный букет роз подарил и вечеринку дома устроил. Да и еще и тост за меня поднял: «За Дусеньку мою! Начала с курсов, но это только ее старт. Она умница и многого добьется».
Я его потом спрашиваю: «Что твой тост означает? Значит, если я высшего образования не получу, ты меня любить перестанешь?»
А он засмеялся тогда и говорит: «Я уже не смогу тебя разлюбить. А образования твоего мне хватает: ты родной человек. Но если тебе захочется получить профессию и диплом, буду рад и помогу».
Честно говоря, тетя Леся, я не очень-то люблю с учебниками сидеть в обнимку. Фимка пусть в семье «академиком» будет, а мне вполне роль матери и женщины подойдет.
Ну, заболталась я что-то. Сейчас уже свекровь придет. А мне еще одно письмо писать нужно: у Фиминой тетки Раи, что в Ленинграде осталась, скоро день рождения. Вот свекровь просила написать ей от всех нас поздравление и вложить открыточку. Сама, мол, не успевает. Ну, мне не трудно. Сейчас напишу ей. Все, закругляюсь. Всем привет передавай, тетя Леся. И не болейте там. Пишите почаще.

Целую;– ваша Дуся.

   Фима схватился за сердце и стал судорожно глотать воздух. В кармане его куртки всегда были таблетки на случай, если прихватит, но куртка висела на вешалке при входе в комнату, а встать он не мог.
На его счастье дверь неожиданно открылась, и в комнату ворвался соседский малыш лет трех-четырех, мгновенно заполнив пространство вокруг себя беспричинной радостью и смыслом. Он был похож на ангелочка не только небесным цветом глаз и белыми кудряшками, но и нежным прикосновением к Фиминой руке:
–;Дядя, поиграй со мной. Можно я буду разведчиком, а ты немцем? Или… А ты во что любишь играть?
В ответ раздалось Фимино невнятное шипение, и малыш забеспокоился:
–;Дядя, тебе что-то болит?
Фима кивнул. Малыш предложил поиграть во врача и больного, но вскоре сообразил, что игра не состоится, и позвал маму. Та вызвала скорую и позвонила матери Фимы, чей телефон хранила много лет по просьбе покойной соседки Раисы (на случай беды). И вот телефон пригодился ее племяннику.
… Старенькая сутулая мама Соня, бесценная женщина в судьбе Фимы, примчалась в такси и оказалась у больничной постели сына, когда врачи уже практически привели его в норму, но предложили остаться на пару дней для обследования и наблюдения. Фима не сопротивлялся: понятие «дом», куда бы он рвался в любой подобной ситуации раньше, сейчас разбилось на мелкие осколки, каждый из которых ранил его не только морально, но и физически, как только он вспоминал о случившемся.
–;Мама, неужели ты все знала и ничего не сказала мне?
–;Фимочка, родной мой. Это;– старая история. У нее уже выросла длинная борода. Жизнь прожита. У вас дети, двое, и трое внуков. Что было, то прошло. Дуся была молодой и дурной. Она за все эти годы могла поменять свои взгляды. Так, как думала она, думают почти все в нашей стране. Есть, конечно, интеллигенция, которая так не мыслит. Но сколько их, по сравнению с населением нашей необъятной родины… Правительству выгодно использовать национальную вражду в своих целях. Ну, что я тебе рассказываю прописные истины. Просто те, кто послабей мозгами, лучше впитывает всякие сплетни коммунальных квартир, из газет, книг и экранов, ну, и хуже маскирует свой антисемитизм. А те, у кого мозги покрепче, они тоже не многим отличаются от первой категории, но молчат и «дружат» с евреями, если выгодно, и еще, чтобы при случае сказать: «Я антисемит? Да у меня друзья;– евреи»!


                Дуся;– одна из миллионов ей подобных. Мы бы о ней правды не узнали, если бы она случайно не перепутала конверты: она же писала своей родной тетке, а письмо прочитала наша тетя Рая, как ты уже понял. Ну, а поздравление с днем рождения Раи получила тетя Леся. Иногда жизнь любит так пошутить!
Наша Рая пережила тогда настоящий шок и поделилась им со мной. Мы решили дождаться окончания войны, чтобы потом решить, что с этим письмом делать.
После войны Рая пригласила меня к себе. И мы целый вечер спорили, говорить тебе или нет, показывать письмо или уничтожить его. В итоге, мнения наши не совпали, и было решено пока ничего не делать и еще подумать. Понимаешь, ты был настолько счастлив и ослеплен этим счастьем, что я как твоя мать просто не посмела все это разрушить разоблачением! Я не могла лишить твоих (тогда еще маленьких) деток папы, а себя;– внуков!
–;Мама! Ты не посмела разрушить мое псевдосчастье и этим вынудила меня всю жизнь провести с ничтожной тварью и животной антисемиткой? Да ты;– преступница! Ты меня лишила возможности устроить судьбу с настоящей искренней женщиной, которую я мог бы встретить, если бы вовремя развелся с этой!
–;Вовремя? Это когда ты был на фронте под пулями? Или когда появилось уже двое детей? Когда, по-твоему было это «вовремя»? К тому же, эта самая антисемитка, между прочим,;– мать твоих детей и бабушка твоих внуков! Подумай о них, во что им обойдутся твои прозрения и как они станут делить свою любовь между вами, если вы вдруг станете врагами на старости лет!
Фима, ты же сам ее выбрал, эту свою Дусю! Ты думаешь, мы с папой были в восторге от твоего выбора? Ты знаешь, не очень-то мы радовались! Но зная твой характер, мы промолчали. Поняли, что ты крепко влюбился. Ты же ее любил до сумасшествия, не очень понятно за что, да и сейчас еще любишь. Так уж долюби, пожалуйста, до конца! Поздно прозревать в твоем возрасте. Слишком поздно! Ну, прости нас, Фимочка! Мы же хотели, как лучше! А Рая обещала мне письмо это уничтожить еще тогда. Зачем она его оставила, Господи!
–;Мама, мне хочется побыть одному. Я тут наговорил тебе грубостей. Прости меня! Тебе нельзя так волноваться. Пусть тебе вызовут такси! Только обещай мне, что Дусиной ноги тут, в больнице, не будет.
–;А что же я ей скажу? Где ты будешь ночевать, если ты не в больнице? Командировок у пенсионеров не бывает, насколько я знаю.
–;Скажи ей, что я с ней развожусь. А пока поживу у друзей. Скажи, что полюбил другую. Скажи ей все, что захочешь! Мне все равно. Я хочу спать, и я устал, мама.
–;Хорошо, сынок, отдыхай!
Софья Борисовна поправила одеяло, чмокнула сына в седой висок, вышла в коридор и попросила помочь ей вызвать такси. Несмотря на возраст и тросточку, без которой она уже не могла передвигаться, следы женской привлекательности и властного характера угадывались в ней в первого взгляда. Она так не стала старушкой, а продолжала воспринимать себя дамой, и ей казалось (а, может, так и было на самом деле), что и окружающие смотрели на нее именно так: красивая и достойная немолодая леди.
Конечно, испытания последних дней (смерть сестры и события в семье сына) в ее-то возрасте переживать трудно и опасно.
Но Софья Борисовна была устойчива к бедам и стрессам, словно жизнь вколола в ее сердце не одну прививку и развила иммунитет. Нет, это были прививки не от самого горя, а от реагирования на него. От головы шел сигнал к сердцу, приказывая приглушить боль и не умереть от нее мгновенно.
Неужели старость стирает остроту не только зрения, но и моральной боли?
Смотришь на свою жизнь как бы немного со стороны, словно уже частично вышла из своего тела наружу, и всей душой жалеешь ту женщину, которая недавно была тобой, до этого происшествия…
Но все-таки одно дело;– жалеть себя, и совсем другое;– кого-то! Поэтому в моменты острых жизненных кризисов так важно суметь взглянуть со стороны на свое несчастье и пожалеть уже не себя, а героиню ситуации… Это помогает. Хотя трудно словами объяснить подобное явление.
… Такси доставило ее домой. Телефон обрывался от звонков. Это звонила Дуся.
Смешанные чувства брезгливости и жалости к ней, волнующейся о своем муже, боролись в душе Софьи Борисовны. Наконец она сняла трубку и сказала:
–;Фима жив и здоров. Но у него немного прихватило сердце, и я вызвала доктора. Он уже был, осмотрел Ефима и сказал, что ничего опасного нет, но нужно вылежать несколько дней в постели, не вставая. Так что твой муж сейчас спит. Он останется у меня на пару дней, и я буду за ним ухаживать. А похоронами тети Раи уже занимаются Вадик и Оля. Так что этот непростой момент в жизни нам всем нужно стойко пережить.
–;Я сейчас приеду к вам!
–;Ни в коем случае! Мне не до гостей! Я сама еле жива и мечтаю лечь и уснуть. Спокойной ночи!
chto-takoe-odinochestvo-i-kak-ego-preodolet-460x320-copyУтром Дуся все-таки примчалась к свекрови, причем без предварительного звонка. Это было вполне предсказуемо, но ничего другого придумать Софья Борисовна не смогла. Пришлось признаться, что Фима в больнице, и умолять невестку туда не ездить под предлогом его нервного срыва от смерти тетки и запрета врачей на свидания с ним. Хотя и это было наивной попыткой. Конечно, вся эта таинственность вызвала жуткие подозрения Дуси, и, разумеется, она мгновенно направилась именно туда, в больницу.
… Она стояла посреди палаты, рассеянно моргая белыми ресницами, которые не успела покрасить, и искала глазами Фиму. Он рефлекторно махнул ей рукой и испытал нечто подобное радости, увидев родное лицо посреди безликого больничного однообразия. Сколько раз они посещали друг друга в больницах за их долгую жизнь! Заботливые кулечки с домашними блюдами… Нежные поцелуи… Но главное;– обеспокоенные глаза! Неужели все это было враньем и игрой, с ее стороны!
Перед сном ему вкололи что-то успокаивающее, и, все еще находясь в плену медикаментозного сладкого полусна, он то ли не сразу вспомнил о случившемся вчера, то ли просто не успел мгновенно возненавидеть свою любимую. Поэтому, заметив, как тяжело она шла, с трудом сгибая свое недавно прооперированное колено, он едва ли не вскочил, чтобы помочь ей дойти до его кровати и удобно усадить. Но тут он все вспомнил. Горло сдавило сильнейшим спазмом. Глаза налились кровью. Сердце бешено стучало.
Он не дал ей произнести ни слова. Вернее сказать, она замолчала, увидев его ненавидящий взгляд. Он вручил ей пакет, в который заранее упаковал то самое злополучное письмо и записку:
«Я больше не смогу жить с тобой. Прощай! Ефим».
Когда спазм немного отпустил, Фима заговорил, но не узнал своего голоса:
–;Я никого не хочу видеть. Не приходи сюда больше. Ты поймешь, когда прочитаешь письмо там, внутри… Нет не здесь, а дома прочитай! Позови медсестру, мне плохо!
Медсестра вызвала доктора: начался сердечный приступ.
Медперсонал активно хлопотал вокруг него. Заскрипели двери, застучали каблуки медсестер, едко запахло лекарствами, а что случилось дальше, он уже и не вспомнит…
Ничего не болело: ни тело, ни душа. Возможно, опять сделали какой-то укол?
Как бы там ни было, но Фима успокоился, проваливаясь то ли в уютный медикаментозный рай, то ли в какой-то иной. Но там, где он пребывал, никогда не было никакого зла и фальши. Там о нем по-прежнему беспокоилась мама, ожившая тетя Рая и любимая жена Дуся, искренняя, умная и любящая.