Лунная соната

Посвящается моему дорогому папочке…

Я проснулась сегодня в состоянии блаженства. Как ни странно, но даже тогда, когда я могу поспать, то бишь, дети тоже решили поваляться подольше в кровати, мелкую повела няня на прогулку, у всех каникулы и не надо спешить в школу, сад и далее по списку, чувство долга не позволяет мне нежиться в  подушках и одеялах, гонит составлять для себя список заданий и приступать к немедленному их выполнению. Сегодня я, неожиданно для самой себя, неприлично долго проспала до 11 утра. Проснувшись, раздвинула шторы и открыла выход на террасу. Солнце заливало ярко зеленую лужайку перед террасой, в перспективе – четко проведенный горизонт, разделяющий две стихии – воздух и воду – небо и море. Несколько оттенков сине-голубого. Все эти насыщенные цвета просто вопили о том, как прекрасна жизнь. Я улыбнулась и пошла в ванну. Будучи человеком зависимым от запахов и связанных с ними ассоциаций, я неожиданно обнаружила в ванной запах папы. Каждый человек пахнет по-своему, своей кожей, волосами, губами, руками. Это не туалетная вода, шампунь или крем, которыми пользуется человек, это именно запах его тела. Когда я училась в школе, папа всегда вставал раньше меня, и я обычно шла на свои водные процедуры после него. Папин запах всегда смешивался с запахом зубной пасты. И именно эту смесь почувствовала я в воздухе. Опять улыбнулась, ведь хорошие светлые воспоминания из детства всегда приятны. Вспомнила вчерашний разговор с мамой по скайпу и внутренне вновь пережила те моменты, которые мне описала мама: как папа, измученный процедурами, вытворяемыми с ним в последние два дня, буквально сбежал из больницы на плечах мамы домой. Какой же он упрямый!

Вернувшись к себе в спальню, встала перед иконами для утренней молитвы: за здравие всех родных и близких, за упокой души всех тех, кого нет с нами рядом в этой земной жизни. Потом, следуя своему ежедневному распорядку, начала делать упражнения на растяжку. Расслабление на пьянящем свежестью и цветами воздухе прервал телефонный звонок. Трехлетний сын поднял трубку и начал что-то весело отвечать. Подойдя к нему, я четко расслышала мамин голос: «А у нас плохи дела. Дедушка умер!». Я, не говоря ни слова, взяла телефон из рук сына и услышала мамин, на удивление спокойный и от этого еще более страшный голос: «Даша, сегодня утром умер папа!» А в соседней комнате малыш-сын, не понимая еще ужаса разносимой вести, повседневным  голосом рассказывал старшей сестре, что звонила бабушка и сказала, что умер дедушка Саша. «Ты что, ненормальный?» - услышала я голос дочки…

В такие моменты обычно идут описания, что время остановилось, мир заиграл другими красками, все померкло перед глазами, наступила тьма. У меня ничего не померкло, я смотрела на такое же яркое небо и море и такую же жизнерадостную зелень. Вот  только мне казалось, что я смотрю на все это с высоты не своих привычных 168 сантиметров, а сантиметров на тридцать ниже. Как будто слова, произнесенные мамой, вдавили меня в землю и не позволяют вздохнуть полной грудью. Как будто легкие смяли в комок и швырнули в низ живота. В глазах стояли слезы, но почему-то они не лились. Они просто распирали мою голову, ставшую, как арбуз, тяжелой и полной воды. Я повесила трубку, снова встала перед иконами и помолилась за упокой души раба Божьего Александра. Рядом рыдала старшая дочка и я, как могла, сквозь удушье и боль во всех частях головы, успокаивала ее. А меня преследовала мысль, что полчаса назад я молилась о здравии папы, а сейчас молюсь за упокой…

Потом я ходила туда-сюда по дому, не понимая, что мне делать и бесконечно названивая мужу, который в данный момент ехал к моей маме, чтобы заняться формальностями. Наверное, я бродила часа два, до тех пор, пока все не начало плыть перед глазами. Срочно потребовалось что-нибудь съесть, мне это всегда помогает прийти в себя. А потом я давилась яичницей, в которую вылилась слезами вся моя арбузная голова. Я жрала и рыдала, и в этом было какое-то извращение: ведь обычно горе напрочь убивает аппетит…

Нет более трепетной любви, чем любовь мамы и сына и дочки и папы. Видимо, природа изначально закладывает в нас любовь к противоположному полу. Конечно, мы все любим обоих своих родителей, но любим по-разному. С папой у нас была классическая любовь. Он ни разу в жизни не то что не поднял на меня руку - не позволил грубого слова в мой адрес. Что бы  я ни вытворяла, а вытворяла я многое. Все свое детство я видела в папе соратника и союзника. Когда мама особенно сильно меня ругала, я пробиралась в комнату к папе, садилась к нему, постоянно печатающему на машинке научные труды, на коленку и заговорщически шептала: «Я люблю тебя больше всех!» Когда мне было четыре года, папа, обожающий Бетховена, ставил пластинки, и мы играли в море: расставляли подушки на диване, и во время Лунной сонаты папа говорил: «Море спокойное!». И я замирала. Когда звучала Аппасионата, папа кидал меня в подушки и кричал: «Море разбушевалось!» Я прыгала по подушкам, а мы вместе смеялись. Когда я особо расходилась и пакостничала, папа грозился сбрить усы, даже иногда направлялся в ванную и брал в руки бритву. Почему-то я ужасно боялась, что он сбреет усы, поэтому всегда успокаивалась и начинала вести себя образцово-показательно. Когда я стала старше и пошла учиться в музыкальную школу – а папа всегда говорил, что музыкальная школа обязательна для девочки – то периодически он, шутя (как же мы все, живые, любим шутить на эту тему), просил меня дать обещание, что в день, когда он умрет, я сяду за фортепьяно и сыграю Лунную сонату. А я каждый раз начинала рыдать, потому что представить себе не могла, как я смогу такой день пережить…

Папа был генетически и патологически порядочным человеком. Его интеллигентность и чувство такта были настолько ярко выраженными и закрепленными на всю жизнь с самого рождения в крови, что периодически мне казалось, что странно, как он может выживать в современном мире. Высочайший интеллект и выдающиеся с детства математические способности подкреплялись острым, правда, опять же, слишком интеллектуальным, чувством юмора и музыкальностью.

К женщинам он обращался не иначе как «барышня», и, удивительное дело, такое обращение подходит к женщинам всех возрастов, и не надо путаться в словах, пытаясь назвать девушкой даму солидного возраста. Он никогда не позволял себе «тыкать» незнакомым людям, не умел обманывать, очень болезненно реагировал на некорректное поведение окружающих людей.

Мама всегда подсмеивалась над его наивностью по отношению к окружающему миру: когда папа учился в Уральском политехническом институте, он пел в институтском вокально-инструментальном. На студенческом фестивале он перед выступлением отдал свой новый плащ рядом стоящему незнакомому человеку. Отпев песни, он этого человека с плащом не обнаружил. Он до конца жизни был уверен, что тот просто не дождался его.

Из-за вот таких вот природой заложенных человеческих качеств и характеристик папа стал прекрасным ученым, в советское время он постоянно ездил за границу с выступлениями, переписывался с нобелевскими лауреатами, печатался за рубежом. Когда пришла перестройка и ученые стали никому не нужны, папа ступил на тропу коммерции, опять же благодаря своей голове. Он сделал несколько изобретений, началась их успешная продажа. Только вот про патентное право и интеллектуальную собственность он даже не думал – зачем? Ведь люди порядочные, никто его идеи не украдет…

Потом папа так же думал про всех своих партнеров по бизнесу. Будучи человеком очень обаятельным, он без труда получал огромные кредиты без какого-то обеспечения, пускал деньги в дело, его партнеры покупали новые дома, квартиры, машины, меняли жен, опять покупали все заново. На вопросы мамы: а почему так? Ведь ты – генеральный директор? – папа спокойно отвечал: «Наверное, у них есть еще источники получения средств. А что ты жалуешься? Дашу обучаем, квартиру в Москве снимаем. Все хорошо»…

Я думаю, что вся эта перестройка сломала моего папу. Он не мог заниматься тем, в чем было его предназначение – наукой, потому что это было никому не нужно и не позволяло прокормить семью. Он не смог заниматься бизнесом, потому что его мозг, совесть и сердце сговорились между собой и не могли принять новые правила жизни. И еще не было возможности высказаться – он был слишком аккуратен в выражениях, неконфликтен и интеллигентен. Он молчал, когда украли драфт его докторской диссертации и когда ее защитили. Он молчал, когда его финансовый директор вывел все деньги из компании. Он молчал, когда ему было физически больно – в результате, 14 лет назад, нам пришлось доставать его с того света – и достали же!
Лучше бы давал в морду, орал, прессовал и не позволял собой пользоваться!  Болезнь, поразившая его в самую точку – орган, которым говорят, завладела его телом быстро и неумолимо. Как будто показала, что зря он им не пользовался, зря молчал и таил обиду! Она сожрала его, оставив в 66 лет немощным стариком, которому накануне его смерти в больнице санитары, «тыкая», чего он не переносил категорически, грубо кричали: «Ну что, дед, переворачивайся!»
Папа никогда не хотел кардинальных перемен. Он не любил смены места жительства, возню, суету. Он не хотел кардинальных вмешательств, да их уже, в его состоянии, никто и не предлагал. Химиотерапию ему тоже не могли назначить сильную – оказывается, на ногах пережил инфаркт – опять же, скрыл, таил в себе и не говорил.

Когда он не ел трое суток, мама вызвала врача, и его поместили в больницу, чтобы кормить через специальный зонд и поддерживать капельницами. На третьи сутки он выдрал все соединяющие его с поддержанием сил трубки и категорично заявил, что отказывается от госпитализации и поедет домой. Мама еле донесла его до такси…
Он умер во сне, во время Поста. Говорят, так умирают хорошие люди…
Я часто слышу, как сожалеют родственники, что не успели сказать главных слов своим ушедшим близким. А я успела. Я всегда, всю жизнь, говорила ему, как я его люблю. Да, иногда, бывало, злилась на что-то, могла наговорить гадостей, но потом звонила и просила прощения, потому что не попросить прощения у такого человека было нельзя.

Он так никогда, несмотря на свои угрозы, и не сбрил усы. Нет, пардон, как-то сбрил, но сразу стал отращивать обратно, вдруг, я напугаюсь, когда приеду.

Меня целый день мучает сегодня, на фоне всего того ужаса, который был пережит утром, мысль: под рукой нет фортепьяно. Как же я сыграю Лунную сонату?
Целый день, в угоду детским прихотям, телевизор пестрит каналами Мульт и Карусель. И вот я прохожу на кухню, иду мимо телевизора, и вдруг… На фоне нелепых Смешариков звучит Лунная соната. Папа, твоя жизнь продолжается в твоих внуках, а я сыграю сегодня на струнах души: соль диез – до диез – ми; соль диез – до диез – ми, соль диез – до диез ми и дальше…..