Платье с серебряной тесьмой

- Бабушка, я боюсь в школу идти – тихо сознаюсь я,  перекладывая в новеньком портфеле пахнущие свежей краской букварь и прописи.
- Чего боишься? – спокойно переспрашивает бабушка.
- Вдруг учительница двойку поставит, - чистосердечно сознаюсь я.
- Выучишь уроки, правильно ответишь на все вопросы, тогда и не поставит, - деловито отвечает бабушка. - Домашнюю работу каждый день будешь выполнять и нечего бояться.
Бабушка сидит за швейной машинкой и спешно выполняет заказ – готовит к примерке шёлковое платье для продавщицы из сельпо по имени Галя. Прижав ткань стальной лапкой к гребёнке, пришивает рюшу к вороту. Я наблюдаю за ней и никак не могу привыкнуть к её новому облику. Бабушка на прошлой неделе привезла из Костромы новые круглые очки с толстыми стёклами, и теперь её зелёные глаза с тонкими  опушенными веками кажутся огромными. Вот она снова вдевает нитку в иголку, ищет взглядом игольное ушко и становится похожей на лягушку. Мне первое время становилось немного страшновато, а теперь я, кажется, начала привыкать. Ещё из города она привезла для себя лекарства, которые пьёт строго по часам, а мне – боты,  портфель, букварь и прописи. Она волнуется  о школе не меньше меня и поэтому начала сборы ещё с мая.
- Нарядное платье будет, - надевая напёрсток,  очарованно говорит она.
Я считаю Галю модной и, более того, красивой. Мне нравится, что она стройная, легко ходит на каблуках, красиво закалывает волнистые каштановые волосы. У неё тёмные глаза и светлое лицо, а когда волнуется, то на щеках появляется красный румянец. Галя у себя в магазине ловко отмеряет деревянной линейкой материал, ровно стрижёт ножницами, аккуратно кладёт товар на весы и быстро считает. Я знаю, что она живёт на берегу Волги в небольшом деревянном доме с больной матерью и то, что у неё в последнее время появился ухажёр – водитель грузовой машины Паша. Он регулярно заходит к ней в магазин,  помогает разгружать тяжёлые ящики, ловко открывает их топором. Вечером, после работы,  подвозит Галю домой и делает ей подарки. Вот и этот красный, в цветах и ягодах шёлк подарил он. Бабушка пришивает рюшу крупными стежками, боясь не успеть к сроку. К двенадцати часам Галя должна прийти на примерку.
Хлопает входная тяжёлая дверь, в сенях раздаются женские шаги.
- Галя идёт, - тихо говорит бабушка. – Не успела!
- Кто дома есть? – раздаётся низкий женский голос.
Таким голосом обладают немолодые серьёзные женщины.
 - Заходи, Зинаида, - громко отзывается бабушка. Она узнала гостью по голосу. В комнату заходит женщина с тряпочной сумкой и эмалированным бидоном в руке. Она здоровается по-деревенски напевно и немного величаво, выражая уважение к хозяевам дома.
    Зинаида Лапшина живёт не в нашем посёлке, а в хуторе Куребино. В поселковый магазин ходит за хлебом и часто, шествуя мимо нашего дома, заглядывает в гости. Рослая, статная женщина, с волнистой рыжеватой косой, завёрнутой в пучок, с веснушками на крупном, ровном носу и серыми грустными глазами. Она одета, как все хуторские женщины, просто: в серое синими цветочками платье, дерматиновые тапочки. Голова покрыта белым платком, кончиками назад. У неё сильные загорелые руки и обветренное  лицо. Но есть в её облике какая-то отметина глубокой тоски и надломленности. Нет, не физической, а душевной боли, непоправимой беды и вины. И эту боль, и эту  вину она, готовая каяться в любую минуту, покорно несёт, ни на миг не отпуская.
- Шура, во что молоко перелить? – спрашивает Зинаида.

- Сейчас дам кастрюлю, - живо отзывается бабушка. Резко встаёт, делает несколько шагов, медленно разгибает затёкшую спину и, выпрямившись,  входит в кухню.  Зинаида мягко следует за ней. Хозяйка достаёт из стола алюминиевую кастрюлю и ставит на стол. Гостья аккуратно выливает в неё молоко.
- Много молока корова даёт. Не знаю - куда и девать? Травы нынче наросло богато.  Хороша: и сурепка, и донник. Я свою Рябинушку привязываю на Косине, там травушки щиплет вволю. На прошлой неделе отвязалась, прямо с верёвкой и колышком ушла к лесу. Почти до самой гати добрела. Искала дотемна, еле разглядела, что она в зарослях кипрея бродит. Хорошая корова: и молока много даёт,  и характер покладистый, но так и рвётся на свободу, поблудить...  Да... Видела Осипа, он сказал, что мёда с разнотравья будет много.
- И картошка хорошо цвела, – добавила бабушка. – Должен быть урожай.
- Шура, ты сильно занята? Выручишь меня? – скромно спросила Зинаида и достала из  тряпичной сумки завёрнутый в бумагу отрез. Из бумаги выглядывал бледно-синий, в жёлтых огурчиках штапель.
- К какому сроку? – живо спросила бабушка.
- К сенокосу. Мне простое платье, Шура, два шва, прямое, без рукавов и воротника. А то не в чем работать.
- Оставляй Зинаида. Ворот рамочкой сделать?
Да, рамочкой и проймы большие вырежи, чтобы мне вольготно руками двигать было, - радостно попросила гостья. 
– Сделаю к сроку, успею, такое, как ты хочешь. В четверг приходи на примерку. Сейчас Галино платье закончу и за твоё возьмусь.
– Спасибо, Шура, спасибо,– благодарно запричитала Зинаида. Она взяла пустой бидон и сумку попрощалась и, не хлопнув дверью, тихо вышла.
– Бабушка, а почему Зинаида всегда такая,  как будто виноватая или перепуганная? –  чистосердечно из простого любопытства спросила я.
Бабушка воткнула иглу в ткань и долгим застывшим взглядом смотрела перед собой. Она сидела с прямой спиной, положив руки на колени, молчала и напоминала сову, которая готовится внезапно закричать. Я смотрела на бабушку и терпеливо ждала ответа. Она же не спеша начала свой  рассказ – историю, которую я так и не смогла забыть до сих пор.
- Матвей и Зинаида поженились весной сорок первого года, перед войной.  В апреле.
Как сейчас помню,  ледоход был. Мы все вместе стояли на берегу и смотрели на Волгу. Лёд трещал, огромные глыбы отрывались и плыли вниз по течению. Кричали грачи, пахло сырой землёй и половодьем. Дул тёплый ветер. Матвей стоял рядом с трактором и смотрел, как освобождается от ледяных оков река. Он снял шапку в знак приветствия большого весеннего события. Завидный жених: и стройный, и ловкий, волосы светлые, глаза большие серые, улыбка широкая, приветливая. На все руки мастер был. Работал трактористом, да и плотничать умел. В клубе на гармони играл. Без него ни одно гулянье не обходилось. Он и на своей свадьбе играл и пел. Зинаида – плясунья, каких не сыщешь. Барыню сплясать могла, ух как! Лучше её никто не мог. Что дробит, что руки разведёт – загляденье! Стан точёный, сама лёгкая, румяная – красавица. Была у неё соперница Валентина, учётчицей работала. Та уступала ей: маленькая,  хроменькая и молчаливая. Одним словом невзрачная. Валентина на свадьбе Матвея и Зинаиды не один раз принималась реветь, да люди не позволяли: звали танцевать и уводили из-за стола. Она так и плясала со слезами на глазах.
– Бабушка, а почему у Зинаиды нет детей и внуков?
- Да уж нет, не дал Бог. Матвея забрали в июле сорок первого. Костромских мужиков всех забирали на Ленинградский фронт. Похоронки летели на костромскую землю, а бабы выли. Вот и Зинаида смолоду одна-одинёшенька живёт.
– Бабушка, а ты выла?
– Сразу-то завыла, а потом зубы сцепила и молчала. Пятеро детей, некогда выть. Все  бабы так выживали, не одна я.
Матвей всю войну прошёл. Ранения были, но не тяжёлые. В госпитале отлежится - и опять в строй. Последний раз его ранило под Белградом. Он долго лечился в московском госпитале, но безуспешно, лечение не помогло. И домой Матвея привезли неподвижного летом сорок пятого года. Выглядел он сильно исхудавшим, разговаривал тихо. В глазах притаились мука и скорбь. Сопровождавший сказал Зинаиде, что лучше не будет,  это теперь навсегда. Позвоночник повреждён. Она не поверила и поначалу лечила его всякими снадобьями и травами. Но лучше не становилось, Матвей оставался в одной поре, лежачим.
         Зинаида поставила кровать так, чтобы Матвей мог смотреть в окно. Он видел калитку, дорогу, часть улицы, большой развесистый старый дуб, небо и облака. На подоконник выставила кувшин с цветами и колосками. Подушки поднимала повыше, так, что бы он почти сидел. Он смотрел в окно и улыбался, завидев её. Она махала ему рукой. Зинаида всегда спешила домой, первая уходила с фермы. Ей не хотелось его одного оставлять надолго. В поселковый магазин шла скорым шагом, почти бежала. С людьми останавливалась только на одну минуту и всегда ссылаясь на мужа, торопилась домой. Много стирала. Во дворе постоянно сохло бельё. Кормила мужа с ложки, а когда опаздывала на работу, то ела с ним из одной миски: ложку - себе, ложку - ему. Рассказывала обо всём, что происходит на ферме, на хуторе. Матвей много читал, перелистывая книжные страницы языком. А  вечером рассказывал Зинаиде об Аркадии Гайдаре. Его рассказы он любил больше всего.
       Зинаида чутко ухаживала за Матвеем, улавливала каждое его настроение. Она, конечно же, измучилась, похудела. На её лице отразилась усталость от постоянной заботы. Глаза смотрели невесело. Тяжело ждать чуда, если оно не наступает. И ей больше не верилось в чудеса, хотя людям не жаловалась и обиду на судьбу не выказывала.
      В середине октября Зинаида заболела. Тяжёлый кашель душил её днём и ночью. Она стала ходить медленно, с одышкой. И по настоятельному совету Матвея поехала в город на приём в районную больницу. В первых числах ноября выпал первый снег. Рейсовый автобус по первопутку оставил смешную ёлочку, когда отъезжал от остановки. Вернулась она под вечер молчаливая и затаившаяся. Сообщила мужу, что врач велел лечь в больницу, но она отказалась. Что ещё было в городе, никто не знает. Только Зинаиду как подменили. Я всё думала: «Кто сумел убедить её, что надо избавиться от больного мужа?» Потом, спустя годы, она сказала мне, что когда медсестра вынесла рецепты, то предупредила, что если она не будет пить эти лекарства, то может развиться пневмония. Умрёшь! А больного мужа можно определить в интернат для инвалидов. Там есть врач. Его будут лечить. Персонал станет ухаживать за ним. Раз у вас не хватает сил, голубушка.
      Зинаида пошла в правление к председателю колхоза и слёзно просила его о том, чтобы перевести Матвея в Кострому в интернат для инвалидов.
- Я умру!  Не выдержу, я больна, мне не под силу нести такой крест, - горько сокрушалась она. Председатель пообещал ей, что прямо завтра похлопочет на заседании исполкома. Зинаида под его диктовку написала заявление и вся в слезах пошла домой.
       Через неделю к дому Лапшиных на санях подъехал Степан, с наивным взглядом  безотказный парень, которому председатель мог поручить любое дело. Война оставила его круглым сиротой, и он всегда был готов помочь своим односельчанам. Они вдвоём с Зинаидой  вынесли на старом одеяле Матвея и уложили в щедро устланные сеном сани. Хозяйка плотно укутала мужа старой шубой, натянула на беспомощные руки рукавицы и, в который раз, повторила: «Прости, Матвей, так будет лучше. Там врачи, они помогут». А он виновато смотрел на жену и умолял, чтобы она не отдавала его никуда, оставила дома. "Сколько проживу, столько и проживу. Зина, не надо!" – переходя на крик, взывал Матвей к сердцу жены. Но она была неумолима и тверда в своём благом, как ей казалось, намерении. Степан легонько присвистнул, натянул поводья и молодой конь по кличке Грачик сначала медленно зашагал, а потом бойко побежал по просёлочной дороге, ведущей из хутора, легко потянув за собой сани с плачущим Матвеем. Степан незаметно смахивал скупые слёзы, но считал, что не  вправе вмешиваться в происходящее.
          Первое время Зинаида чувствовала облегчение. Она не спешила домой, последней уходила с работы. Не торопясь, ходила в магазин. Задумчиво подолгу сидела у окна. И старалась не смотреть на кровать, на которой лежал Матвей. Железная, с маленькими стальными шарами койка стояла заправленная и красовалась белоснежным подзором. Но воспоминания настырно лезли в голову, их было невозможно удержать. Долгие зимние вечера и раздумья. Одиночество поглотило её, и мысли всё чаще и чаще возвращались к Матвею. Как он радовался, когда она возвращалась с фермы, как жалел её, когда она простудилась, как ели из одной миски. Она дула на щи, сначала пробовала сама, а потом давала Матвею. Она вспоминала его глаза, слова. Ей вспомнилось,  как в июле, на Казанскую, они с Матвеем выпили из гранёной рюмки, одной на двоих. А потом вдвоём пели «Ивушка, зелёная над рекой склонённая, ты скажи, скажи, не тая, где любовь моя?» Она взглянула на гармонь, накрытую вышитой дорожкой, которая стояла в углу, возле этажерки с книгами, и завыла.
Потом она снова завыла, когда топила печь. «А тепло ли ему?» - подумала  она. Мысли о Матвее не отпускали, цепко держали, и слёзы каждый день блестели на глазах Зинаиды.
          Как-то воскресным днём она собралась и первым утренним автобусом поехала в Кострому к мужу. От остановки  до интерната было довольно далеко, но она не шла, а почти бежала. Запыхавшись, миновала большой просторный двор, влетела на крыльцо. Наспех обмела валенки веником и, на ходу расстегивая пальто, вошла в коридор. Там её встретила пожилая вахтёрша. Прокуренным, грубым голосом она спросила: - К кому?
- К мужу, Матвею Лапшину, - быстро ответила Зинаида.
- Постой... Сейчас доложу...
Зинаида осталась ждать у дверей.  Минут через  пять в коридор вышла медсестра и пригласила пройти. Она повела её по длинному неуютному коридору и остановилась возле дверей в комнату № 5. Зинаида тихо постучалась и осторожно открыла дверь. Комната была совсем небольшая, можно прямо сказать, тесная. "Наверное, здесь раньше была кладовка?" – мелькнуло у неё в голове.  Вдоль стен стояли четыре кровати.
Матвей лежал недалеко от двери, повернув голову к стенке. «Как неудобно стоит кровать. Ему же ничего не видно!» - подумала Зинаида. Она взглянула мужу в лицо и обомлела. 
Серое исхудавшее лицо ничего не выражало. Оно было безразличным.
- Здравствуй, Матвей, - сдавленно-виноватым голосом произнесла Зинаида. Матвей перевёл на неё взгляд. В нём было столько отчаяния и боли, что у неё закололо сердце. Она мягко повернула мужа на другой бок и увидела на спине Матвея пролежень, тихо села на край кровати и заплакала. Ещё не согревшейся рукой стала гладить его волосы и брови, плохо выбритые щёки, а потом поила мужа молоком с овсяными колобками.
- Матвей, я за тобой приеду, как только председатель даст сани. Со Степаном приеду, ты ведь помнишь Стёпку?
- Может, завтра или послезавтра? Ты потерпи, пожалуйста. На этой неделе я обязательно  заберу тебя домой.
Матвей слушал её, и в его выцветших глазах оживала надежда. Он силился улыбнуться, но слёзы тонкими струйками стекали к вискам. Зинаида простилась, мягко сжав мужу руку.  Сказала, что день короткий, а надо засветло добраться домой.
        Когда она вышла из ворот интерната,  пошёл мелкий снег. А когда села в автобус, разыгралась метелица. Затем она усилилась и переросла в настоящую метель. На остановке «Крест» водитель громко объявил пассажирам, что автобус дальше не пойдёт, потому что дорогу перемело снегом, и он намерен возвращаться в город. Зинаида вышла из салона и дальше была вынуждена добираться пешком, хотя  до хутора оставалось ещё больше десяти километров. Она прошла километра два, вдруг рядом с ней остановилась грузовая машина, в кузове которой стоя ехали люди. Двое мужчин помогли ей взобраться и показали место, где можно встать, чтобы ухватиться за край борта. Так она добралась до соседней Бакшейки, а дальше снова пришлось идти пешком. Она шла сквозь метель и темноту, закрывая лицо рукой. Ветер насквозь продувал вязаные варежки, они уже не согревали руки, кисти больно ломило. Больше всего Зинаида боялась сбиться с дороги и заблудиться или ещё хуже - встретить волков. Дороги не было видно, ноги вязли в сугробах, в голенищах валенок хрустел снег. Дышать с каждым шагом становилось всё труднее, несколько раз падала в снег. На пальто расстегнулась пуговица, но у Зинаиды не гнулись пальцы, чтобы её застегнуть.
               Окончательно выбившись из сил, Зинаида пришла на хутор далеко за полночь. Подойдя к дому, увидела, что калитка, ведущая во двор, почти целиком утонула в снегу. Только острые вершины штакетника, как копья, грозно торчали из снега. На крыльце образовался огромный сугроб и плотно замуровал входную дверь. У соседки  ещё горел свет. «Пойду к Евдокии», - решила она. Снег в её дворе был вычищен, только небольшой слой покрывал дорожки - подступы к дому и поленнице. Зинаида онемевшими пальцами постучала в окно. В ватнике поверх ночной рубашки и в валенках на босу ногу, громко стуча железным засовом, Евдокия быстро открыла дверь.
- Зина, ты?!  Я в окно смотрю, волнуюсь, а тебя нет и нет. Свет в доме не горит, снег во дворе не чистится. Думала, что ты заночевала в Костроме, – заботливо запричитала Евдокия. Она согревала соседку горячим чаем и щами. – Спать ложись прямо на лежанке, она ещё тёплая, отогреешься. Зинаида тёрла раскрасневшееся лицо и рассказывала Евдокии обо всём, что пережила за прошлый день. Она ощутила сильную слабость, глаза закрывались, и речь путалась. Евдокия закутала Зинаиду старым ватным одеялом в заплатанном ситцевом пододеяльнике.
- К председателю завтра пойду. Сани мне нужны срочно. Матвей ждёт, - бормотала она.
- Завтра пойдёшь к председателю, попросишь сани, будешь чистить снег, топить избу…Завтра, - тихо успокаивала Зинаиду добрая соседка, развешивая мокрые чулки и варежки на печной верёвке.
          К утру метель не стихла. Она по-прежнему весело резвилась и всё выше и выше настилала сугробы,  тем самым огорчая уставшую от постоянной расчистки снега Зинаиду. Она уже разговаривала с председателем, и он твёрдо обещал ей, что, как только закончится метель и расчистят дорогу,  даст сани. Зинаидино решение его явно обрадовало.
- Конечно, забирай Матвея домой, Зинаида, - сказал он. – Дома ему будет лучше, ведь дома и стены помогают, а мы будем помогать тебе, - заверил председатель.
Зинаида с нетерпением ждала, когда же наконец закончится метель. Но она не закончилась и на следующий день, хотя заметно ослабла.
Зинаида снова пошла к председателю.
- Дороги не расчищены, - сказал он, - тракторов не хватает. Зинаида ждала, когда откроется дорога. Но городской автобус в посёлок не ходил. Не ходил он целых три дня.
На четвёртый день появился, обрадованная Зинаида побежала к председателю.
- Погоди немного, - жалобно попросил председатель. – Хлеб из пекарни не на чем возить – машина сломалась. На санях возим. Так Зинаида прождала ещё два дня.
- Когда, председатель? – стонала Зинаида в очередной раз.
- Погоди, Зинаида, ещё немного. Некому теперь ехать. У Степана ангина, всё горло обложило. Дома лежит.
Спустя восемь дней Зинаида и Степан, перевязав горло старым пуховым платком, сохранившимся от покойной матери, отправились за Матвеем. День выдался в меру морозный, светлый. Послушный жеребец Грачик бежал легко, а сани бесшумно скользили по зимнику. Зинаида ликовала, когда они въехали во двор интерната. Она небрежно смахнула с валенок снег и быстро вошла в вестибюль. Узнав санитарку, на ходу поздоровалась с ней, улыбаясь, радостно произнесла:
- Я за Матвеем Лапшиным!
Та вместо ответа строго посмотрела на  неё.
- Пошли, - сухо скомандовала она и повела Зинаиду куда-то в сторону, под лестницу.
- Он в пятой палате лежит, - попыталась возразить Зинаида. Санитарка уверенно продолжала идти в совсем другом направлении. Потом она остановилась у давно не крашенной двери. Придавила её левой рукой, а правой откинула лёгкий навесной крючок и потянула за ручку. Не скрипнув, открылась дверь. В полутёмную холодную каморку проник свет и высветил одинокий некрашеный стол. На нём, накрытое старой простынёй, лежало тело. Из-под края с синей размытой печатью виднелись мужские ступни. Она сразу узнала ноги Матвея.
- Сегодня не проснулся. Утром обнаружили, - тихо сказала женщина.
Бабушка замолчала. Пронзительную тишину нарушил крик грачей, слетевшей с берёзы стаи. Мы обе молчали и слушали этот протяжный стон, который был так похож на плач. Говорят, что птицы на крыльях несут время.
Мы слушали время.
- А Зинаида – то не виновата, - робко сказала я.
Бабушка продолжала молчать.
Она сняла очки и протёрла кончиками платка сухие глаза. Я знаю, что она умела плакать без слёз.
- Она так не думает – вот ведь беда в чём, - медленно нараспев произнесла рассказчица.
- Бабушка, укрась Зинаидино платье рюшами, как Галино.
- В рюшах невесты ходят, а Зинаида – вдова. Есть у меня моток серебряной тесьмы. Ею и разошью.
- Я научилась рисовать розы. Хочу нарисовать  букет для Зинаиды. Как ты думаешь, она не обидится, если я подпишу рисунок печатными буквами?
- Что ты!  Какая обида. На зеркало поставит. Любоваться будет да молока тебе принесёт.