Все лягушки попадают в рай

— Лови её, хватай! — торопит приятеля Димка. Охота за лягушкой на берегу озера веселит его. Это не колорадских жуков в огороде давить.

Всего через мгновение Серега Макухин накрыл «жертву» своей рубахой. Ещё немного и скрылась бы попрыгунья в зарослях камышей озера Погремушка. А такой экземпляр обидно упускать! Лягушка с необычными полосками ярко-желтого цвета.  Красотень. Для опытов — самое то!

— Поймал?! Ты в руки её прям так и возьмёшь, Серый? Она же холодная, скользкая и болотом воняет. И бородавки от неё, — скривился Димка.

— Слышь, Пикассо, успокойся, блин! Хватит сказки трещать. Ничего она не противная, только чуть-чуть, а про бородавки — враки всё, — объяснил Макухин, нащупывая под «сетью» добычу.

Лягушка уместилась в Серёжкиной ладони. С гладкой зеленоватой кожей, немного влажной, задние лапки заметно длиннее передних — всё обычно, как и должно быть. Кроме двух жёлтых полосок по бокам.

— Такую впервые вижу. Африканская, что ли? — предположил Серёга, начав ощупывать амфибию, будто так хотел определить её происхождение. — Вряд ли, — заключил он. — Скорее, лягуха эта — мутант. Точно. Пожелтела от всякой химии, что в озеро сливают. Блин, а ещё третий глаз у неё растёт. Видишь?
 
Сергей указал приятелю на едва заметное чёрное пятнышко выпуклой формы в центре зелёной «черепушки». Но Дима, как ни старался, так и не разглядел в этом пятне третий глаз. Хотя мысленно согласился — лягушка скорее мутант, нежели африканка.   
      
Не сказать, что Макухин сечёт в лягушачьем вопросе на все пять, но экспертом по сельской флоре и фауне его назвать можно. Более того, этот коренастый мальчишка 12-ти лет от роду, с барашком светлых волос на голове, во многих областях настоящий дока.

«Первый сыщик посёлка» — таким необычным званием наградил его с год назад авторитетный старшеклассник Генка Рыжий. Случилось это после того, как Серёга отыскал Генкиного пса. Оказалось, спаниель застрял в старой канализационной трубе на краю улицы Лесной. Забраться как-то туда смог, а выбраться — ума и прыти не хватило. Почти двое суток там провёл, бедолага. Так бы и сдох от голода, если б не Серый. 

Каким образом Макухин вышел на след пса неизвестно. Сам он говорит, что использовал дедуктивный метод Шерлока Холмса (фильмы о нём, с Ливановым в главной роли, мальчик видел по телевизору). Преувеличивает, конечно. Наверняка обычное везение: проходил мимо, услышал, как скулит пёс, вытащил.
 
Но как бы там ни было, похвалу и звание от Генки он заслужил честно.

—  Сейчас мы её препарировать будем, — сказал Макухин.
— Что? Резать? Зачем? Может не надо, Серый? Давай лучше отпустим обратно в озеро, — замялся Димка.
— Не дрейфь, художник, блин. Ты меня потом благодарить будешь. Кто тебе в городе внутренности лягушки покажет? А так — увидишь кишки, блин, в натуральном виде, как сердце бьётся, и нарисуешь правильно. Городские твои обоссутся от этой правды жизни, блин.
— Но она ведь живая, с полосками желтыми, редкая такая.
— Не будь девчонкой, блин. Мутанта жалеешь? В этом и прикол! Кому интересно кожу с дохлой и обычной лягушки снимать? Это каждый может.

-1-
Идея охоты на земноводных поначалу вдохновила Димку.  В городе таких веселий не бывает. Но сейчас он уже начал жалеть, что согласился. Убийство живого существа всё-таки. Это страшно, как минимум.

За 11 лет жизни мальчик прихлопнул только несколько тараканов, мух, муравьёв и пару бабочек «капустниц» (жуки-вредители в бабушкином огороде — не в счёт). Но лягушка — почти животное, хоть и мерзкое! Оно квакает, дышит ноздрями-точками, выпуклыми глазками моргает, прыгает. Как можно такое прихлопнуть, да ещё кожу с живой сдирать? Даже в мыслях представить тошно.

— Не хочу этого делать, — запротестовал Димка.
— А тебя никто и не просит. Смотри, наблюдай за мастером, учись, блин, — хитро улыбнулся Макухин. — Главное в этом деле спокойствие и хладнокровие, как говорит мой дядя-ветеринар. Только помоги чуток, блин. Держи лягухе задние лапы. Я нож достану.

Димка повиновался. Всё ж не самому убивать. А посмотреть интересно — что там внутри? Можно ради такого и потерпеть. Даже рискнуть чуть-чуть. «Ну и пусть бородавки на руках вылезут. От этого не умирают» — подумал он и, скорчив гримасу отвращения, взялся за конечности земноводного, чтоб не мешали «хирургической операции».

Серый прижал голову «зелёной» пальцем, достал из кармана перочинный нож и приготовился аккуратно вдавливать лезвие в лягушачье брюхо.

— Сначала, блин, вскрою её от шеи до жопы, чтоб сердце ещё билось. После кожу снимем — посмотрим на мясо.

От этих слов Димка побледнел и едва не «окатил» земноводное остатками овсяной каши с изюмом, которую ел на завтрак. Помог сдержаться стыд. Городской мальчик хотел казаться стойким до всякого ужаса, бесстрашным, как Серёга. Поэтому стерпел. Хотя далось ему это с трудом. Таких зрелищ он даже в кино не видел.
 
Напротив, Макухин будто каждый день этим занимался — резал и убивал всяких безвинных лягух. Уж очень ловко он орудовал ножичком. Глаза блестят, на лице злорадная улыбка. «Монстр какой-то, истребитель земноводных, а не Макухин Серёга!» — подумал Димка.

— Сейчас, сейчас увидим её кишочки! — сказал Сергей и, как опытный хирург, начал аккуратно вести лезвием по брюху «пациента». При этом бедняга пыталась вырваться, отбиться от мучителя лапками, соскользнуть вниз. Но тщетно. Мальчики крепко держали жертву, а нож безжалостно врезался в её бело-серую кожицу. Из надреза выступила капля крови. Ловким движением пальцев Серега раскрыл брюхо и показал Димке во всей красе внутренности квакушки.

— Видишь, сердце ещё бьётся. А вот лёгкие, кишки, печень, икра. Прикольно, да?

Но Димка едва слышал приятеля. Он уставился на крохотное сердце лягушки, которое быстро и ритмично дёргалось, будто пытаясь напиться крови напоследок. Почему-то в этот момент он захотел посмотреть в лягушачьи глаза и мысленно попросить прощения… Крайняя необычность происходящего и, как следствие, временная «заморозка» мозга, вынудили его спороть глупость:

— Может, зашьём ей брюхо и отпустим?
— Согласен. Быстрее доставай нитку с иголкой, блин, начнём штопать! — заявил Серёга и начал ржать так, будто услышал свежий анекдот про Василия Ивановича и Петьку. — Ты бы ещё искусственное дыхание лягушке сделал, Пикассо!

От смеха квадратное лицо Серёги покраснело и стало казаться чуть шире, а из глаз потекли слёзы. Одна из них застыла на кончике Серёжкиного носа. «Капля дождя на молодой картошке» — придумал Димка название для своей будущей картины, и, едва заметно, улыбнулся.

Безудержно веселиться и ржать в унисон с приятелем ему вовсе не хотелось. Ромашкин кожей почувствовал, что совершил нечто ужасное, чего никогда раньше не делал. И теперь всё по-другому, жизнь изменилась, что-то утеряно навсегда, а что-то неумолимо приближается.

Отчаянье и страх, которые застыли в глазах умирающей лягушки, только усиливали ощущение неотвратимости.

                -2-

Сдирание кожи почему-то не показалось Димке противоестественным. Он наблюдал за работой «мастера» не отворачиваясь, с большим интересом. Хотя лягушку всё ещё жалел. Удивительно, она ещё дышала, когда Серый завершал садистскую процедуру. Сердце жертвы перестало сопротивляться только спустя минуту-две после скальпирования.

— Ну вот, операция завершена успешно, блин. Пациент умер! — подвёл итог Серёга, разложив на земле кожу, а рядом и скелет несчастной в позе цыплёнка тапака. — Пусть на солнце прогреются, — улыбнулся он.

Ещё минут пять мальчики изучали подсохшие тельце и кожу лягушки. А затем, как и планировали, зашагали по направлению к лесополосе, которая зелёной лентой опоясала горизонт в полукилометре от озера.

Останки земноводной остались досыхать на берегу. Лягушка без кожи, да ещё с мёртвым сердцем… юным мучителям уже не так интересна.

Хотя, какой из Димки Ромашкина мучитель? Худенький, с зеленющими глазами, красивой улыбкой. Чем-то даже на сказочного принца похож —  бледная кожа, правильные черты лица, тонкие пальцы. Как назвать такого извергом, убивцем зверушек? Наоборот, он — добрый, немного домашний мальчик, фантазёр, начинающий художник. По крайней мере, одну из «работ» Димки как-то признали лучшей на городском конкурсе детского рисунка.

После того успеха он «вознёсся» над сверстниками, и стал нарочно рассуждать вслух о… кубизме. Что это за «кубизм» такой — никто из одноклассников толком не понимал. Даже учителя на секунду смущались и потирали лоб, услышав такое из уст школьника.

Словом, не особо разбирался в кубизме и сам Димка. Просто вычитал в умной книжке, что есть такое направление в изобразительном искусстве. Особо зацепило мальчика имя основателя кубизма — Пабло Пикассо. Красивое, иностранное, какое-то вдохновляющее. Этим Пикассо Димка прожужжал уши буквально всем, включая соседского мальчика Ефима, которого ничего, кроме историй про войнушку и приведений, заинтересовать не могло. Но Ромашкин не только рисовал достойно, но и рассказывал убедительно. Во время разговора мог обратить в свою веру или, на худой конец, заставить слушать.

Правда, с кубизмом мальчик переборщил. Потому что в итоге приклеилось к нему прозвище Пикассо. О чём Димка почти не жалел. Нормальное, даже элитарное такое, если б не Шурик Брусникин из 6-го «Б» по кличке Брус. Крайне неадекватный рыжий «бесёнок», который достал своими выходками сверстников и учителей. Он додумался извратить благородно-историческое прозвище Димки до унизительно-пошлого Пикасюн, намекая на скромные художественные таланты сверстника. Несколько раз Ромашкин «учил» Бруса портфелем по голове. Это помогло на время — рыжий «бесёнок» продолжал язвить за спиной у Димки. Утешало только, что большинство детей не обращало внимания на провокации. А девчонки даже фыркали на Брусникина за назойливость.

Художественная кличка понравилась Серёге. Он вообще любитель всего иностранного и загадочного. Но больше всего тащится от фантастических историй. Готов слушать их часами напролёт, если рассказик знает своё дело. А Димка — как раз из таких. Его выдумка про ржавый космолет, который рухнул на школу и разрушил её до основания, показалось Серёге гениальной. Сам он до такого способа уничтожения альма-матер додуматься бы не смог.

Ребята познакомились пару лет назад. Дом семьи Макухиных — рядом с домом бабушки Димки — Ксении Андреевны. Почти каждое лето родители «ссылают» младшего Ромашкина  в посёлок. «Воздух чистый, хозяйство, огород. Пусть бабушке помогает. Всё лучше, чем на улице шлындаться» - говорит мама Димки. И отец поддерживает. В семье Ромашкиных перечить женщине — преступление, даже строгий дед Максим из Кисловодска, который иногда бывает у них в гостях, побаивается вставить свои пять копеек за обедом.
 
Впрочем, «шлындаться» Димка всё равно бы не стал, останься в городе. Но разве родителям что-то докажешь? Особенно маме, которая точно знает, что лучше для её мальчика. Поэтому каникулы в деревне всегда оказывались неизбежны. О чём юный художник, может и жалел бы, если б не познакомился с деревенским сверстником — полной своей противоположностью.
 
Упёртый, смелый и хулиганистый Серёжа поразил Димку редким умением оживлять на деле почти любые идеи, задумки, безумные планы. Большинство мальчишек побоялись бы, к примеру, забраться без подстраховки на отвесную скалу, но только не Макухин. Он этот фокус проделывал неоднократно, в том числе и на глазах у Ромашкина, чем завоевал к себе ещё большее уважение. В отличие от Димы, Серёга без раздумий мог нашкодить, «пройти по краю». Таких приятелей у Димки никогда не было.

Почти все городские — зубрилы, вруны и неженки.

                -3-

Мальчики шли по разбитой асфальтной дороге, которая уводила их в лес. Небо хмурилось. Сбывалась примета, о которой Димке как-то поведал Серёга: «Убьёшь лягуху – пойдёт дождь. Это, блин, всегда так». Но даже возможный ливень помешать «делу» никак не мог. Ведь юные хулиганы собирались бить стёкла в госучреждении. А это даже круче, чем лягушку препарировать! За стёкла могут и подстрелить. Хотя Макухин заверил Димку, что сторож санатория «Лесная роща» по детям палить не будет. «Да и вместо дроби у него соль» — успокоил он.

Двухэтажное здание санатория появилось за деревьями в самом начале лесополосы — справа от дороги, метрах в тридцати. Вокруг — двухметровый кованый забор. Между стальными секциями, наверное, не пролезть даже дошколёнку. Массивные ворота перетянуты цепью, на которой гирей висит большой черный замок. Территория за забором утыкана цветочными клумбами, кустами декоративных растений и карликовыми деревьями. Кажется пустынной, будто все ушли на обед.

— Санаторий этот на ремонте, — говорит Макухин. — Там один сторож постоянно, блин. Но он алкаш. Спит пьяный всегда. Не услышит ничего. Даже если мамонт, блин, рядом пёрнет. Так что можно веселиться. Я здесь три стекла разбил как-то — и ничего!

Ромашкин верит Серёге. Правда, тревожное ощущение внутри и головная боль после озера саднят и нарастают. Причину своего недомогания мальчик решил списать на рыхлый характер и отсутствие хулиганского опыта. Серёга явно побольше в жизни видывал, хотя старше всего на полгода. Ему всё легче даётся. Особенно переступать за невидимую черту, за которой — свобода непослушания.

В городе Ромашкин, да ещё в одиночку, никогда бы не решился на подобную диверсию с битьём стёкол. Мыcль об этом, заставляла мальчика подавлять головную боль и тревогу. Исследователь явно побеждал послушного сынишку, который всегда боится огорчить родителей. Тем более что предки сейчас находились далеко.

Пацаны несколько минут потратили на изучение обстановки вокруг. На территории за забором и пред ним — никого. Тишина. Даже сойка где-то в глубине леса перестала косить под иволгу и заткнулась. Серёга поднял с земли небольшой камень, «взвесил» его в руке пару раз, а затем бросил со всей силы в окно первого этажа санатория. Камень ударился в раму и отлетел.

— Дай-ка я попробую! — сказал Димка, и приготовился запустить каменный снаряд в окно. Получилось красиво, почти как у спортсмена-дискобола на Олимпиаде. Только вот камень приземлился на траву — в полуметре от цели.
 
— Недолёт, блин, — прокомментировал неудачный бросок товарища Макухин. — Смотри как надо.

Серёга поднял с земли камень потяжелее — плоский, округлой формы, похожий на чёрный панцирь мидии. Сжал в правой руке и, немного прицелившись, швырнул его со всей силы через забор. Спустя пару секунд звон разбитого стекла разрезал тишину.

— Точно в цель! — обрадовался Сергей. На его лице уже как минимум во второй раз за сегодня нарисовалась довольная улыбка победителя. — Попробуй ещё, Пикассо. Только целься лучше, блин, как я.

Димка, как способный ученик, подобрал камень побольше, прищурил левый глаз, а правым смерил расстояние до здания. Через мгновение он бросил так, будто хотел вложить в этот бросок всю обиду за свое городское происхождение и кисельность характера. Снаряд вылетел по восходящей траектории и спикировал точно в цель. Стекло разлетелось вдребезги, усыпав прозрачными осколками часть тропинки у окна.

— Ура! — искренне воскликнул Димка. — Это моё первое разбитое стекло! Правда.

— Да ладно? Раз так, то прекращать стрёмно, блин. Давай устроим бомбардировку? — глаза Макухина загорелись, будто он вновь собирался зарезать лягушку.

Димка кивнул, и малолетние хулиганы принялись с энтузиазмом обстреливать санаторий. Мальчишеский азарт и желание разбить как можно больше, окончательно затмили собой ощущение опасности и тревогу, которая всё ещё пыталась головной болью напомнить о себе Ромашкину. Приятели бросали камни с каким-то остервенением. Ощущение безнаказанности подстёгивало. Со звоном посыпалось стекло третьего окна, затем четвертого, пятого…

— Ах вы, маленькие ублюдки, мать вашу!

Грубый окрик откуда-то изнутри санатория прозвучал неожиданно. У Димки моментом во рту пересохло, он замер с камнем в руке как статуя. В отличие от него, Серёге потребовалось всего секунд пять, чтоб сообразить — надо тикать.

— Бежим! — крикнул он, и больно схватил приятеля за локоть.  Димка ожил. Ноги от страха понесли сами. Ребята побежали в лес, не оглядываясь, подальше от санатория.

— Стойте! Пристрелю, гадёныши! — предупредил всё тот же хрипловатый мужской голос.

Димка уже нарисовал в голове картину, как из санатория выбегает полупьяный сторож с ружьём и начинает целиться им в спины. Стреляет и разносит им по очереди черепа. Мальчик на секунду оглянулся, но перед глазами мелькали только деревья, за которыми едва просматривались уходящие вдаль очертания санатория. Вроде бы опасность миновала, их с Макухиным уже не догнать. Но Димка продолжал, задыхаясь, гнаться за «подельником», который опережал его метров на семь. «Нет у него ружья. Он и стрелять не умеет. И как он посмеет? Мы дети ещё. Его посадят» — успокаивал себя Ромашкин.

И тут что-то громыхнуло. Будто свинцовые тучи готовились зарыдать. Только вот глухой взрыв разлился эхом позади мальчишек, а не сверху. Небеса оказались не причём.

— Он стрельнул, блин!  Этот алкаш стрельнул! — вслух заключил Макухин.   

Тут же громыхнуло вновь. Ромашкин почувствовал, как что-то невидимое просвистело совсем рядом и застряло в кроне дерева. Он испугался ещё сильнее и ускорился. Ветки больно хлестали по лицу, сердце готовилось выскочить из груди, будто в надежде на полшага опередить хозяина. Серёге уже не требовалось подгонять товарища — Димка и так вырвался на корпус вперёд.

Мальчишки без оглядки улепётывали вглубь леса. Спотыкались, падали, но тут же вставали, помогая друг другу, — и вновь продолжали нестись через лес как угорелые.  Драпали, хотя проклятия и выстрелы в их сторону больше не повторялись. Темп начали сбавлять только спустя минут пять, когда им показалось, что опасность позади.

— Мамочка! М-а-а-ма! А-а-а-а-а…

                - 4 -

Неожиданно Димка ушёл под землю поплавком.

В глазах мальчика потемнело. Неприятный запах гнили ударил в нос. Неведомая прежде боль обожгла спину и живот, в голове звенело, будто ее огрели булыжником.
 
— Мамочка! Как же больно, мама! — завопил Димка, прикрыв глаза ладонями.

Он боится смотреть. Ему кажется, что он превратился в одну большую рану. Но любопытство берёт своё. Мальчик открывает глаза и понимает, что оказался в самом центре глубокой ямы — вдвое его выше. Из земли повсюду торчат какие-то заостренные железные прутья и деревянные колья. Спина упирается в них. Белая футболка почернела и стала липкой от крови. В левом боку торчит железный прут, пронзивший его насквозь. Левую стопу как-то странно вывернуло вправо. Боль нарастает.

Картина с кровью испугала ещё сильнее. Димка от шока умолк и набрал в лёгкие воздуха, будто ему предстояло нырнуть на глубину озера. 

— Ты живой? — спросил откуда-то сверху Серёга. — Как тебя так продырявило, блин?

Макухин удивленно смотрел на кусок торчащей железки из живота приятеля и размышлял: «Едрёна-мама… Кто ж здесь вырыл эту яму и зачем? Ещё и кольев каких-то понатыкал, блин. Как теперь быть-то? Одному его не вытащить». 

— Не знаю, — простонал Димка, — кажется живой ещё! Мне везде больно, особенно в пузе. Когда пытаюсь шевельнуться — ещё больнее! Как подняться? Умру здесь, умру!

— Замолчи! — осёк Димкины рыданья Макухин. — Рано тебе! За помощью надо идти, одному мне не справиться. Придётся тебе подождать.


— Бросаешь меня?! Я умру, точно тебе говорю: умру прям тут от потери крови или от боли, или меня тот алкаш добьёт из ружья. Это он яму и выкопал, чтоб отлавливать таких идиотов как мы…

— Хватит уже ныть, девчонка, блин! Ты точно помрёшь, если плакать будешь и орать на весь лес. Алкаш за тобой и придёт, блин, на зов, и пристрелит.


— Какая же ты падла, Серый! Я тут из-за тебя! Ты всё это придумал. А меня ещё и девчонкой обзываешь. Ты во всём виноват. Мне больно, больно, больно… из-за тебя! — сквозь слёзы обвинил товарища Димка.
 
— Короче, Пикассо, ной сколько влезет, блин, и ругайся. Это не поможет. Мне за помощью пора. Жди. Через полчаса приду.

 
— Проваливай! Беги! Умру один, — произнёс вдогонку Димка и вновь прикрыл глаза ладонями. Так, казалось ему, проще пережить страдания.

Зашелестел дождь. Редкие капли начали падать на Димкину футболку, потом на синие шорты, кожу рук и ног, венгерские зелёные кроссовки с изображением волейбольного мяча. Мальчик неподвижен. Слёзы застыли на лице. «Зачем я только этот цирк устроил? Так опозориться. Как девчонка себя вёл. Но где сил взять, когда больно?» — размышляет он и пытается пошевелить левой ногой. Но у него не получается. Её будто топором оттяпали и заморозили — никаких ощущений, даже покалывания.

Почему-то Димке именно сейчас вспомнилось, как пару лет назад он помогал отцу чинить семейный автомобиль. Взял ящик с инструментами в гараже и «выронил» на пути к автомобилю. Тот кирпичом рухнул прямо на ноги и развалился.  Инструменты, винтики, гайки, какие-то заклёпки — всё разлетелось по асфальту. Резкая боль саданула по пальцам ног так, что мальчик упал, схватился за больное место и заорал по-взрослому:

— Блять! А-а-а-а-а-а…

Отец вылез из-под капота. Посмотрел на скрюченного от боли сына и, вместо слов утешения, произнёс сакраментальную фразу:

— Сын, материться — это удел нищих словом, людей безграмотных. В русском языке достаточно прекрасных слов.   

Димка побоялся расспросить, что же это за слова, которые надо говорить в случае падения на ногу ящика с железом. И он до сих пор сомневается: шутил тогда отец или говорил всерьёз. Но теперь, очутившись в этой яме, когда из живота торчит арматурина, а нога будто отмерла, ему показалось интересным: какими словами отозвался бы его начитанный предок, попав в такое дерьмо? Наверняка сказанул бы что-нибудь эдакое, с вывертом, как умеет. «Я совсем на отца не похож. Совсем. Даже чуточку. И то цветом глаз», — подумал Димка. В его голове упорно ничего приличного не сочинялось, роилась одна пошлость, безобразные слова, которые он вслух произносить стеснялся. Среди них «блять» казалось самым безобидным.

Дождь усилился. Сотни капель барабанили по телу. Димка испугался, что яма наполнится водой и он захлебнётся. Но лишь на мгновение. Другой страх, гораздо больший, нарастал в нём с каждой минутой. Мальчик прислушивался к постороннему шуму наверху, опасался того громыхания, которое и вогнало его в эту треклятую яму. Он убедил себя, что тот алкаш с ружьём идёт за ним, чтобы пристрелить.

«Даже ливень ему не помеха. Найдет меня здесь беспомощного и всадит пулю в лоб» — нагнетал Димка. В каждом постороннем звуке, едва слышном из-за шума дождя, он чувствовал приближение неминуемого возмездия. Будь то треск деревьев, тоскливые крики неизвестной птицы или выстукивания дятла, который привычно прогнозировал — сколько жить осталось…

От этих гнетущих мыслей, потери крови и боли Димка начал слабеть. Его тело лихорадило, клонило в сон. «Вот и пусть приходит. Пусть стрельнет разок. Уже всё равно. Или он убьёт, или дождь» — предрёк мальчик, закрыв глаза от усталости. 
 
«Ква-а-а, ква-а-а, ква-а-а» — булькнуло совсем рядом. «Кваа-кваа-кваа» — повторилось вновь.

Димка открыл глаза и наклонил голову. На одном из деревянных кольев напротив сидела лягушка и пялилась на него.

— Как ты сюда попала? — сказал мальчик и немного приподнялся. Резкая боль в боку прибила его обратно.

— Ёлки-палки… проклятая лягушка! Из-за тебя опять заболело. Прыгай отсюда, пока жива, гадина, — пригрозил Ромашкин.

Но лягушка будто знала, что маленький человек намертво приколот к земле, и продолжала выдавать свои издевательские «ква-ква-ква», давя Димке на нерв.
— Убирайся из моей ямы, зараза! Серёга придёт, он из тебя экспонат для школьной лаборатории сделает!

Мальчик зло посмотрел на лягушку и попытался нащупать рядом что-нибудь, чем можно запустить в неё. Но кроме грязной жижи и глубоко вбитых в землю кольев — ничего не нашёл. Лягушка продолжала смотреть на Димку и поквакивать. Она будто осуждала: «Ты в ловушке, мучитель. Сойдёшь с ума и помрёшь здесь. Так тебе и надо!»

От бессилья Ромашкин захныкал. Теперь он смотрел на лягушку умоляюще, мысленно призывая её заткнуться. Но та вошла в раж. Обнаглела настолько, что спрыгнула на левую ногу Димки и продолжила «булькать», вытаращив на него свои черные бусинки глаз. 

— Какая же мерзкая, холодная тварь. Только прыгни ближе — лапы оторву! — вновь пригрозил Димка, но теперь сквозь слезы, неуверенно.

Лягушка подползла ближе и уселась на Димкину коленку, будто желая, чтобы мальчик лучше рассмотрел её. Размером, лапками и желтыми линиями по бокам — она в точности напоминала ту лягуху, которую мальчики препарировали на озере. Только взгляд у этой в яме — другой. В нём нет ужаса, мольбы о пощаде, страха. Наоборот, глаза транслируют беспощадность. Лягушка смотрит на мальчика так же, как Серёга Макухин смотрел тогда на свою жертву перед вскрытием. Димка запомнил тот взгляд — стальной, хладнокровный, циничный. И теперь эти глаза сверлят его, буравят, обжигают.

— Ты… как ты так? — испугался Ромашкин, — зачем смотришь?

Димка замер в оцепенении. Ему показалось, что это не лягушка, а чудовище. Вот оно растёт, превращается в нечто чешуйчатое, с острыми ушами, рогами, козлиной мордой, длинным хвостом с зазубринами и человеческими руками. Это теперь не безобидная лягушка, а уродливая помесь козла с ящерицей, пускающее слюну в предвкушении сочного обеда. Оно уже размером с ротвейлера и продолжает расти. Не квакает — рычит. Впивается когтями в кожу мальчика и продолжает давить взглядом:

«Ты помог убить её. Поэтому оказался здесь — на дне ямы. И теперь заплатишь. Потому что у каждого поступка своя цена», — проскрежетал монстр и достал из-за спины охотничье ружьё…

— Мама! Мамочка! — проснулся от собственного крика Димка.

                -5-
На стальном штативе «головой» вниз прикреплён стеклянный флакон, в блестящую крышку которого воткнута игла. Прозрачная жидкость булькает в стекляшке, отдавая себя по капле через тонкую трубку. Димка весь в поту. Он лежит на койке и рассматривает капельницу, пытаясь вспомнить, как оказался здесь.

В помещении почти белоснежные стены, высокий потолок. Слева и напротив — ещё койки с пружинными сетками, рядом — тумбочки.  Воздух пропитан лекарствами. Голова, живот и нога перебинтованы. Желудок урчит трактором. За дверью цокают быстрые шаги. Они приближаются.

Дима Ромашкин точно знает, кто сейчас войдёт в дверь.
 
— Сыночек! Наконец-то ты очнулся! — мама Димки вошла в больничную палату. Присела на табурет рядом с койкой, приобняла сына и начала плакать.

Такой уставшей Димка мать ещё не видел. Мальчику показалось даже, что на ее лице, под глазами, появились глубокие морщинки. Их раньше не было. Точно. «Это из-за меня. Из-за моей глупости».

— Мама, прости.
— За что, Димочка?
— Ты плачешь, потому что я повёл себя очень глупо. Как маленький мальчик в детском саду. Прости.

На мгновение матери показалась, что это говорит не 11-летний сын, а взрослый мужчина, который умеет признавать свои ошибки. Она посмотрела на него своими влажными глазами полными любви и поцеловала в щёку.
 
— Дурачок маленький. Это мне надо у тебя прощения просить. Мы с отцом отправили тебя в деревню. А что случилось, то случилось. Главное — жив.
— Нет. Я виноват мама. Мог остановиться, не идти с Серёгой туда, в лес, запретить ему…

Дима осёкся на полуслове.

— А где Серёга, мама?
— Наверное, дома. Это благодаря ему ты выжил. Твой друг вовремя позвал на помощь. Он молодец. Потом поблагодаришь.
 
«Ага, знала бы ты, мама, какой он молодец, этот живодёр» — сжав ладони в кулаки, подумал Димка и закрыл уставшие глаза.

— Правильно, сынок. Ты поспи. Тебе очень нужен сон, чтобы восстановиться. Врач говорит, что через месяц уже в футбол гонять будешь.

Мать нежно погладила Димку по голове и вновь, едва слышно заплакала.

— Мама, не надо. Я обязательно поправлюсь и стану лучше. Обещаю.
Димка прижал маму к себе и неожиданно спросил её:

— Мам, а лягушки попадают в рай?
— Нет, сынок. Рай — только для людей, — спустя паузу ответила мать.
— А может, у лягушек свой рай? — с надеждой в голосе спросил мальчик.
— Всё может быть. Но в него попадают тоже не все. Среди лягушек, наверное, тоже есть разные.
— Да. Так и должно быть. Точно. Лишь избранных принимают в рай…

Димка ещё крепче прижал маму к себе, решив в это мгновение, что обязательно вернётся на озеро, туда, где всё началось. Вернётся с мольбертом, кистями и красками, чтобы там, на берегу, нарисовать лягушку с необычными полосками ярко-желтого цвета. Нарисовать так, будто она живая и смотрит с картины своими черными бусинками глаз по-доброму, словно прощает Димке все грехи — прошлые и будущие.
 
«Несколько картин сделаю. Подарю их друзьям, родным, Серёге. Ему обязательно. Пусть она и его простит» — подумал мальчик.

Больше всего на свете ему хотелось в эту секунду, чтобы та лягушка, которую они с Серёгой замучили, попала в рай. Ведь тогда она их наверняка простит. Потому что в рай попадают только хорошие.