Змеевик времени. Глава 23

 
 ГЛАВА  23
 

ГРЕНАДЁРСКАЯ  ЛЮБОВЬ


                Наутро встали поздно, долго отпивались кофием.  Блинчики бабки Арины никто есть не стал, чем разобидели старушку до крайности.
              – Мало того, что я, как дура, усё утро оттирала от копоти печь, так моя стряпня им, видите-ли, не по вкусу!  Знаю,  чего вам в охотку, судари мои, «мадеру» глушить! Таки хрен вам с маслом, неча было вчерась пол ночи колобродить!
А за махонькую огниву спасибочки, ваш благородь, не то свечки запаливать намаиласи!
             Тут Александр Сергеевич, которого  уже достали, видимо, бабкины причитания,  раздражаясь всё более, заявил:
– Ну и пей сама эту «мадеру»! Во, бери свою оловянную кружку и глуши!     А мы, господа, прокатимся  в  Тригорское, там нас ждут очаровательные мадмуазели, всегда отличное шампанское да и коньячок францюзский на редкость хорошь! Одеваемся и в путь!

          И во время одевания в своей комнатушке, Федька показал Моне вчерашнее историческое приобретение. Монька аж взвизнул!
– Вот оно богатство, задача выполнена, Федяй! Давай рвать когти, пока не поздно.
– Неудобно перед классиком как-то, расстроим Сергеича, да и не по-гренадёрски это. В сущности, мне на этом девичнике волочиться за барышнями как-то западло, признался в единственной любви к Натали и  щупать кого ни попадя! Пушкин  меня не поймёт. А ты, Мончик, давай вперёд и с песней!  Тебе рекомендовали неплохой вариант с Зизи, так и шустри! Будет что рассказать в нашем дворе пацанам, да, боюсь, не поверят!

             Уже через полчаса вся развесёлая компания в начищенных фраках и сверкающих штиблетах, разместившись в Пушкинском экипаже, помчалась по живописнейшей дороге.  Проехали озеро Кучане и на запад, по реке Сороть в Тригорское.

            Въехали в прекрасный парк и вот, на пригорке, большое строение в один этаж. Как потом выяснилось, переделанное под жильё хозяевами из какой-то фабрики. Скромная, но чертовски уютная получилась усадьба.
Пушкинский колокольчик услышали издаля, и вот почти всё дамское семейство высыпало встречать новых гостей!  Пушкин, бывший в этой компании, как в своей тарелке, обнявшись со всеми, начал представлять своих попутчиков:

– Вот, рекомендую, господа, боевой гренадёр, отставной  поручик лейб гвардии Фёдор Пиндюрин и его сослуживец, кавалер от инженерии, Моисей Рубик!  Федяй с явным удовольствием принялся чмокать ручки изящным дамам, благоухающих французским парфюмом.  Моня пошел за ним следом, и вдруг, на последней ручке задержался сверх приличия, с удовольствием разглядывая миловидное белокурое создание лет шестнадцати, строившее ему очаровательные глазки.

                – Зизи! – представилась она, – очень рада видеть учёного гренадёра в нашем захолустье! Да отпустите же мою руку, мазурку на танцах обещаю вам!
Хозяйка Прасковья Александровна пригласила в дом и всё общество заняло большую гостиную. Начались умилительные пересуды светской жизни: кто, с кем, когда, в чём одеты и одеты ли были?

                Федор благоразумно не стал посвящать почтеннейшую публику в подробности гренадёрского быта, боясь, что за такие откровения самому Александру Сергеичу ещё откажут от дома.
Обед подали по нашим меркам роскошный. Продукты, всё не выходя из рамок деревенского  уклада, но побывавшие в руках французского повара. Винный погребок оказался на славу. Помимо шампанских, подавали и разные ликёры, настойки, наливки  производства женской половины дома, а также привозные французские и итальянские вина.

На чаепитие вышли на широкую террасу, уставленную белыми плетёными креслами  и увитую диким виноградом. Пушкин был в ударе, он сыпал стихотворными комплиментами и тонкими каламбурами:

            Мои прелестные богини!
            Я не в себе, я вечно ваш,
            Готов принять ваш абордаж
            Под звуки флейт и клавесина!
            Пусть мне порукою Творец,
            Что перед вами в одночасье -
            Готов рассыпаться на части
            Частичкой в каждом из сердец!
 
         Дамы толпой ходили за ним с альбомами и мольбой хоть что-нибудь туда черкануть!
         
         Монька улучил момент, когда поэт удалился в мужскую комнату, вошел следом  и чуть не плача стал просить признанного гения написать ему что-то лирическое в адрес Зизи.  Мол, самого Бог способностями обнёс!
         Подвыпившему поэту особого труда это не составило и он надиктовал Моне  сонетик, который  тот судорожно записал на ладони шариковой ручкой, завалявшейся у него в кармане:
    
      «Строй рюмок узких, длинных,
       Подобных талии твоей,
       Зизи, кристалл души моей,
       Предмет стихов моих невинных,
       Любви приманчивый финал,
       Ты, от кого я пьян бывал».

            Монька тут же концовку исправил на  … «пьяным стал!».
Благодарно обняв творца и сгорая от предвкушения, он машинально сунул авторучку в пушкинский нагрудный карманчик и умчался.  Пушкин, ошалело разглядывая это диковенное орудие письма, с восторгом влетел в гостиную, и весь оставшийся вечер только этой ручке и был посвящён.

               Моня отыскал Зизи на террасе. Она стояла, обмахиваясь веером, явно поджидая его, но виду не подала.
– Фи, как душно! – проворковала она подскочившему Моне,  – все наши так скучны, взялись обсуждать какую-то писульку,  полагаю, это очередная пушкинская выдумка! Он на эти забавы горазд.
 
– Да не иначе! – поддержал Моня, приобнял Зизи за плечи и зачитал с ладони пушкинское послание. Видя, что девушка тает, таинственным голосом прошептал ей на ушко:
 
– А у меня тоже есть диковинка, намедни привёз из Парижа, последний писк тамошней моды – салонный музыкальный инструмент – самозаводная шарманка Эдисона!
Моньке было абсолютно наплевать, что Эдисон родится только в 1847 году, главное заинтриговать эту очаровательную простушку.

– Пойдёмте на конюшню, она у меня в экипаже!
Приманка, кажись, сработала, подумал про себя Моня, моя Зюзюка повелась на эту шнягу! Придя на конюшню, Монька достал из пушкинской коляски магнитолу "Panasonic", загадочно потряс её над головой и включил. Томный голос Дассена огласил конюшню, лошадь всего лишь повернула голову, а несчастная Зизи рухнула на солому в обморок!
               Моня, не видевший доселе этих дамских штучек, сначала потрепал её по щекам, а затем начал расстёгивать и без того открытое декольте. Приложив к упругим молодым грудям ухо, он услышал звонкое биение девичьего сердечка. И тут две изящные ручки обняли его за шею и, прошептав что-то пылкое по-французски, прижали его голову сильнее!
               На волне накатившего желания он принялся страстно целовать дрожащие губы, рукой задирая длинное бальное платье. Потом, рвя в клочья кружевные панталоны, навалился на предмет своей страсти и …………!

             – Же ву зем! – задыхаясь выдавал Монька единственное, что знал из всего языкового арсенала своего любимого певца, – Же ву зем, зем, зем!
             Его Зизи стонала и попискивала на неудобной соломе, но потом смирилась с этими обстоятельствами, её французский лепет становился всё страстнееееее и, наконец, блаженный стон вырвался из  прелестных губ!..
             Монька ещё долго лежал на предмете своего обожания, не в силах прогнать это чудное наваждение, обрушившееся на него! Тут девушка оттолкнула его и начала собирать обрывки панталон, пряча их в углу конюшни. Привела в порядок платье и гордо заявила, приходящему в себя Моне:

            – Это ещё ничего не значит, сударь! Я не знаю ваших истинных чувств ко мне, бедному созданию, прозябающему в этой глуши! У вас Париж, блеск и развлечения света, поющие шарманки, а что тут?

            Моня молчал, зато лошадь понимающе кивала головой и фыркала. Зизи выскочила из конюшни и пошла по дорожке через парк. Монька шел за ней следом и тихонько выдёргивал соломинки из её прелестной белокурой головки.
            Что он мог рассказать несчастной Зизи о Париже? Зато прижал её к груди и, нежно целуя запыхавшийся ротик, заявил, что высшего наслаждения, ниспосланного ему судьбой, доселе не испытывал никогда! Что она будет его единственным и незабвенным чудом и ярким лучём в ночных грёзах, и слёзах, и розах при морозах…! Всего этого он начитался в пушкинских экспромтах и сейчас рассыпал весь этот флёр к ногам провинциальной очаровашки.
            
            Проходя мимо увитой виноградом беседки, раскрасневшаяся Зизи вдруг остановилась, опасливо огляделась вокруг и, обняв Моньку за шею, страстно поцеловала. Затем схватила за руку и потащила в беседку, по центру которой красовался изящный столик. На сей раз пикантное рандеву прошло с большим восторгом, ибо кружевных панталон боле рвать не пришлось...

             Вечерело, повеяло прохладой, и наша парочка заспешила в дом. Пушкин уже раскланивался, мол, благодарим за прекрасное гостеприимство, второпях записывая что-то розово-слёзное в альбомах игривых дам монькиным подарком.

             Федька, целуя благоухающие ручки уже в обратном порядке, по-хозяйски приглашал всё общество к ним, в Михайловское, забывая, уж как обрадуется Арина этому наезду на ихнюю с Сашенькой «мадеру», к которой она втихаря прикладывалась с тоски.
 
             Моня отозвал Зизи в сторонку и преподнёс ей свою магнитолу на память. Объяснил, на какие кнопочки жать, и нежно поцеловал. А после, из удаляющейся коляски, ещё долго, долго  махал рукой………….