К мужу. 48

Придя домой, Маша, вся бледная от пережитого,  трясущимися руками поставила вёдра с водой в сенях.  Упав на колени в комнате, она уткнулась лицом в покрывало кровати и зашлась в рыданиях.  Подошла свекровь:
– Ну, поведай нам, красавица, где была, что творила, с кем задержалась, почему ревишь?
С трудом вытирая набегающие  слёзы, плачущая молодуха рассказала обо всём, что произошло у колодца.
– Хватит слезми пол поливать, – поджав губы, произнесла Евдокия. – Это тебе сильно повезло, что офицерша заступилась. Быть бы тебе отпетрушенной, да ещё хорошо, если не с десяток солдатиков бы потешились. Да ещё дурной болезнью бы наградили.
– Да, что же мне теперь, повеситься?
– Это если бы произошло – тогда, может, стоило бы. А пока надо думать, как тебе из села убраться и куда.
 Маша  упала на пол и попросила:
– Отпустите меня к Мите, может, найду я его. Вместе легче выжить, а если он раненый будет, я ухаживать за ним буду.
– К Турчонкам идти надо. Фёдора по преклонности лет ни в одну армию пока не взяли. Может, что и присоветует.
Скоро собравшись и обвязав голову чёрным платком Евдокия, опираясь на суковатую палку и горбясь, хотя могла ходить весьма прямо, отправилась на соседнюю улицу.
Свояк выслушал всё внимательно, пыхая цигаркой, и временами, крякая от впечатления услышанного, потом хлопнул ладонью по столу:
– Значит так, бежать из села Манечке надоть, да пока не сильно рассвело. Ночью у них патрули шастают – не дай Бог загребут, трудно отвертеться будет. Они сердешные, за день, намаявшись, ежели кто в наряд попадает, под утро едва на ногах стоят от усталости и хоть на часик, а повезёт и на два, норовят в стог на околице забраться, чтобы вздремнуть. А нам только с версту от села отъехать, там уж никто нас, Бог даст, не тронет.  Я слышал, они сами вчера меж собой говорили, что  фронта как такового нет. Красные ближе к Царицыну откатились, а деникинские войска к ним вплотную не приблизились.  Вон следующее село, Красный Яр, сегодня ещё никем занято не было. От него  до  Царицына вёрст с двести. На почтовых я бы в четыре дня доехал. Если лошадь беречь то в пять дней в одну сторону раньше не управимся.  Оттуда на Царицын поезда раньше ходили, а теперь железнодорожные пути поразрушили. Однако к чугунке пробиваться надо.  Глядишь, повезёт и доберёшься.
Евдокия попросила Фёдора заехать за невесткой, а то ночью с «сидором» за плечами – боязно.
Сама отправилась в обратную дорогу.   Уже к дому подходила, как наткнулся на неё патруль беляков. Три солдата с винтовками при свете фонарика пытались разглядеть позднего ходока.
– Стой! Куда прёшь? Что, старая, дома не сидится?
Евдокия, согнувшись ещё больше и скособочившись, хотя не такая уж она и старая была, погрозила им клюкой:
– На соседнюю улицу к повитухе ходила. Невестка у меня на сносях. Совета спрашивала. Да просила, чтоб готова была, а то она вот–вот разродиться должна. Я вон в том доме живу, – указала она палкой на свои ворота в конце улицы.
– Иди с Богом. Неча шастать тут по ночам. Дня у тебя нету.
– Так ведь срать и родить – нельзя погодить. Понадобится – снова пойду.
Стукая по булыжнику мостовой своей клюкой. Отправилась она к дому под взглядами патрульных.
Начались сборы. Брать с собой много нельзя. Что на себе унесёшь. То и ладно. Однако до Царицына не ближний путь. Маша напекла себе шанежки в дорогу. Три дня они даже в жаре не плесневели. Смену исподнего белья себе приготовила. Да полотенце.  Два пятифунтовых холщёвых мешочка с крупчаткой с собой взяла. Это или гостинец Мите или как оплата за проезд в дороге. На этот случай ещё Евдокия ей полтинник и три гривенника дала, да пять тысяч «керенками». Эти в белой армии не ценились, а в деревнях они ещё шли.  По царскому гривеннику за тысячу «керенками» давали.
Ночью в доме Кирсановых никто не спал. Чуть забрезжило на горизонте, в ворота раздался лёгкий стук. Всё три женщины перекрестились. Маша взяла в руку заплечный мешок и, накинув кацавейку на плечи, пошла к калитке. Евдокия перекрестила её вслед.
У ворот стояла лёгкая бричка, запряжённая гнедым мерином, а на возчицком сиденье, держа вожжи и  кнут,  восседал Фёдор Турчонок.
Поздоровавшись, он глянул на лицо Маши, которое хоть и было повязано платком, а струпья от ожогов ядовитым растением выступали за складки платка.
– Что же ты дева с собою сделала, – покачал головой родственник, зная её историю.
Сзади сиденье обитое сукном с ватной подложкой могло открываться вверх и под ним был своеобразный сундучок. Вот туда Маша свой мешок и уложила. Фёдор уселся, впереди поправив торбу, что была рядом с ним, и, причмокнув губами, тронул вожжи:
– Но–о–о. Милый.
 Бричка покатила по дороге, влекомая лёгкой рысью гнедого. К Красному Яру они подъезжали уже, когда солнце уже встало. Видна была церковь, звон созывал прихожан на утреню.   Перекрестился  Фёдор, а Маруся вслед за ним. Вдруг показался  казачий разъезд из трёх всадников.
 – Господи. Помоги беды избежать, – шептал  Турчонок
– Матерь Божья Спасительница, не отдай в поруганье, отведи напасти, вторила ему Машенька.
– Кто такие? Далеко ли путь держите?
– Нижнедобринские мы. В Котов попадаем.
– Не ближний путь. Что за надобность у вас в Котове?
–Племяшку к доктору показать везу. Красные месяц назад её снасиловали, так она, вроде как, умом немного тронулась. Да ещё болезнь какая–то с  ней приключилась – как бы нос не провалился. У нас в селе лечить некому. Не дай Бог других заразит, а не выгонишь. Вот и едем туда. Там и доктор, и аптеки.
Маша, кутаясь в кацавейку, несмотря на палящее солнце, нешуточно тряслась от страха, что было похоже на лихорадку.
– А вы кто, откель будете? - поинтересовался Турчонок.
¬– Мы из Первого Уманского полка Кубанского корпуса. Генерала Мамонтова казаки. Да тебе кая разница. Ты лучше подумай, стоит ли тебе в Камышин ехать? А вдруг там красные, ты же говоришь, что она от них натерпелась.
– Бог даст, беда эта нас минует. А вы выпейте за наше здоровье и удачу в делах.
Он полез в торбу и достал оттуда бутылку самогона, кружку и солёный огурец.
Всё три по кружке выпили, огурцом малосольным закусили, пожелали удачи в пути, да и поехали дальше, покачиваясь в сёдлах в такт лошадиной поступи.
К вечеру въехали беглецы в село Котово. Старушки с детьми  выходили, крестясь, из церкви.
Турчонок остановился возле одного седого старика, который опираясь на палку сидел на лавочке у палисадника в котором росли розы.
– Спаси Христос, – обратился Фёдор к нему, – подскажи любезный податься нам куда. Раньше недалече отсюда возле площади двор постоялый был, мы мимо ехали  – там ни окон, ни дверей.  Не подскажешь ли, может, кто на постой возьмёт на одну ночь.
– И вы здоровы будьте, – слегка шамкая ответил местный житель.   Благослови вас Господь. Это верно. Год назад тут бой у красных с белыми был, вот и разрушили его, а хозяин убёг – чинить некому. А вы ко мне ночь можете заехать, ежели заплатите.
– Какая же цена твоя будет?
– Чем располагаете? Ежели серебро есть, то за двадцать копеек я вас пущу, а может, обувку какую–нибудь  имеете, али из мануфактуры что?
– Нет,  этого нет. А вот самогону–первача бутылка есть, да малосольных огурчиков в придачу.
– Этак, я не только постелю в доме, а и самоварчик вздую. Места хватит, заезжайте. У меня дома жена больная. Так вы не пугайтесь – она не заразная.
Заехали во двор. Пока дедок закрывал ворота, зашли в дом, постучав. Никто не ответил. Дом был не маленький. Кухня, большая комната и спаленка. Маша зашла в маленькую комнату. Там лежала на кровати под простынёй старушка в белом платочке.
– Здравствуйте бабушка.
– И ты будь здорова, – еле слышно прошептала она. – Что тебя привело?
– Хозяин ваш переночевать пустил. Может помочь вам надо? Вы скажите.
– Водицы дай испить.
Выпив немного воды из Машиных рук, она промолвила:
– Вы уж сами хозяйничайте, да окно приоткройте, воздуху свежего глотнуть.
И правда, дух в комнатке стоял такой спёртый, что у Маши голова кружилась.
  В сенях Турчонок взял ведро и сходил к колодцу.  Распрягли лошадь. Напоил Милого и налил в самовар, запалил в нём щепки и взял торбу свою из брички.
Вскоре появился дедок. Зашёл к больной.
– Что Марья, как чувствуешь. Надо ли чего?
– Худо мне. Спасибо девушка воды дала. Ничего не надо. На завтра священника позови – собороваться хочу.
– Будет тебе священник. Отец Акинфий сегодня службу правил, про тебя спрашивал. Приведу.
 – Вот так и живём, – сказал он, входя в кухню, – у нас, видишь как –двое мы остались. Да, похоже, скоро один я буду. Сына как на войну забрали в шестнадцатом годе, так и известий никаких. Невестка с год пожила вместе с внуком, да и к своим подалась в Петров Вал. У меня лошади нет, а они не едут.
Самовар водрузили на стол и пили чай с вишнёвым вареньем, да с Машиными шанежками.  Мужики самогонку укатали под огурчики и сало хозяйское. Спать Турчонку пришлось на полу, на тощем тюфяке, а Маше  на широкой скамье накрытой половиками.
Утром, только солнце забрезжило на горизонте, стали собираться.
– Поедем, к куме завернём в Лапшинскую, – сказал  Фёдор. Она недалече от вокзала, на окраине живёт.
– Это где такая Лапшинская?
–Вёрст десяток отсюда будет. По тракту на Царицын опасно ехать. Дед сказал. Что Авилово белые заняли. Отступают красные войска.
Расплатившись, двинулись путники на Камышин. 
– Дядя Фёдор, а откуда вы всё знаете и про постоялый двор и про вокзалы.
– Так я же тут в ямщиках лет пять пролётки да кошевни гонял. Мне ли не знать?
Дрожки покатили по пыльной дороге дальше. Давно Маша не отъезжала так далеко от дома. С любопытством разглядывала она скошенную стерню полей, речушки и овраги, через которые были перекинуты немудрящие мостики. Рощицы и холмы с ещё кое–где не скошенной пшеницей и аистов, важно разгуливающих по полям. Ехали без остановок.
Ещё до обеда подкатили к Лапшинской. Турчонок нашёл нужный дом, постучал кнутовищем в дверь.
– Кого это несёт нелёгкая?
– Открой, Надежда, это я, Фёдор.
– Что за Фёдор?
– Турчонок и Маша, невестка Кирсановых со мной.
– Господи! Что за нужда вас привела? Время неспокойное – всё по домам сидят.  Не по гостям разъезжают, – сказала нестарая ещё женщина, открывая дверь и вглядываясь в лица, – проходите в дом скорее.
Оглядевшись и попив чаю с шаньгами и мёдом,  который Фёдор Турчонок на стол в банке выставил, гости поведали о целях своей поездки.
– Так что, теперь в Царицын ей надо попадать, – подвёл он итог всем рассказам, – говорят, 10–я армия красных его защищает, а Митя в ней служит в 6–ом полку связистом. 
– Проще всего, – поездом конечно, – посоветовала Надежда, – хотя и это тоже не просто. На Сормовском заводе отремонтировали несколько паровозов они до Саратова Воинские эшелоны таскают, неделю назад к нам пустили.  Иной раз и пассажирский состав пустят. Но это надо видеть.
 Сначала солдаты сажают на поезд тех, кто  с литерными билетами – это кому по казённой надобности нужно куда–то попасть, потом с билетами, купленными в кассе, а их продают больше, чем мест в вагоне, а уж потом, как вагоны закроют, всякий прочий народ на крыши лезет. Их даже солдаты не гоняют – всё понимают, что это не от жизни хорошей. А следующий поезд, Бог его знает, когда ещё будет.
– Что же мне делать?
– Сегодня поезд как раз на Петров Вал, а дальше на Царицын пойдёт. С билетом может помочь мой племяш, Мишка Кунгуров, он на станции работает составитель поездов.  Важная должность. Так что сейчас к нему мы отправимся.
Выпив по стакану чая с шаньгами, после того как сковорода горячей яичницы была съедена, всё трое уселись в бричку и покатили по городку, сворачивая то на одну, то на другую улицу по подсказке Надежды. 
Подъехали к дому с палисадником.
– Здесь он живёт, Мишка наш.
Постучав. Зашли в дом.
За столом сидел в железнодорожной тужурке крепкий мужичок лет тридцати пяти и, фыркая, пил чай из блюдца. Возле плиты хлопотала молодая женщина в фартуке.
Он воззрился на вошедших и вытерев лоб платком спросил.
– С чем пожаловали?
– Мишка. Аль своих не узнал?
– Почему же, узнал, тётя  Надя. А с тобой кто?
– Кум мой Фёдор Турчонок, да невестка Кирсановых Мария. Слыхал таких?
– С этим ясно. А надо то что?
– Маше в Царицын надо. Муж у неё там.
– А деньги у неё есть?
– Вот, – положила та на стол пять тысячных  купюр «керенок».
– Это нам без надобности. За это билет не купишь.
Маша вынула серебряные деньги, всё,  что были у неё.
– Вот это уже лучше, – сгрёб деньги со стола железнодорожник, – но ехать будешь в тесноте. Может ещё несколько часов стоять придётся. Поезда битком набитые едут. Может, ещё что имеешь, так выкладывай.
 Через два часа поезд пойдёт сборный. Будут в нём солдаты, вагонов пять, два вагона с ранеными красноармейцами  в госпиталь повезут. Если бы санитарный поезд – к тем никого не цепляют.  К нему прицепят  три вагона для пассажиров.  Я постараюсь литерный билет тебе выхлопотать.
–Крупчатки пять фунтов ещё есть.
– И бутылка первача, – встрял в разговор Турчонок.
– Это другой разговор. А где, обещанное у вас?
– В бричке. Будет билет – всё получишь сполна.
Всё уселись в бричку и Милый покатил их к станции. Мишка не обманул. Добыл литерный посадочный билет до Царицына и посадил на место, что–то нашептав проводнику и охраннику с винтовкой, которые проверяли билеты и пускали в вагон. Маша по совету его заняла вторую полку, положив под голову сильно похудевший мешок, лежала, поглядывая в окно. 
В глаза ей бросилась  дикая картина: люди с мешками и баулами штурмовали поезд, а красноармейцы пытались навести порядок. Слышно было, даже как стреляли из винтовки, а ещё и из нагана. Сидевший внизу попутчик в железнодорожной форме  пояснил, Что это первый за неделю  сборный поезд. Раньше не ходили из–за боёв.
Из окна тронувшегося поезда она видела, как Фёдор приобняв спутницу,  скорой рысью отъехал от вокзала.