Мне тридцать лет Гл. 10

                Глава 10
                В тридцать лет с хвостиком я еще не тосковала по разнообразию жизни – мне с головой хватало множества хлопот и эмоций, с ними связанных. То заболеет пока единственный ребенок,  то в школе какие-то проблемы, то мама сляжет в больницу с очередным приступом панкреатита, и  нужно ездить к ней, чтобы привезти домашней еды и порадовать своим приходом…
                Теперь у каждого была своя квартира. Старшая сестра, Ната, получила в коммуналке комнату,  муж младшей, Ляли, –  двухкомнатную квартиру на левом берегу Днепра.  Родители остались в своей,  где семь лет назад мы ютились все  вместе, вдевятером!
                Забылись все ссоры, без которых в таком кагале нельзя было обойтись. Ведь у каждого имелось свое представление о том, как, например, воспитывать детей. Теперь мы встречались только за праздничным столом, но в гости друг к другу ездили. И все равно я скучала по маме совсем по-детски…
                Боже мой, как я ее любила! У меня была с нею какая-то внутренняя органическая связь. Мы обе страдали излишней ранимостью, которую близкие принимали за обидчивость. Потом это стало называться по-научному –  комплексом неполноценности. Я уже писала об этом.
                Я безбожно путала высокий интеллект с отличной памятью, считая  себя если не полной дурой, то уж точно птицей невысокого полета. Ведь в школе  я училась по всем предметам, что требовали быстрой сообразительности, на тройки. Математика, физика, химия оставались непостижимыми для моего ума. И хотя учителя в те времена делили всех учеников на первый, второй и третий сорт, меня спасала внутренняя независимость, которая  хоть и пряталась под скромным поведением, но ощущалась другими. Изгоем среди ровесников я никогда не была. Не ученики страдали душевной глухотой, а взрослые, учителя.
                Сейчас я понимаю, что скромность может убить в человеке даже талант. Сомневаться нужно, но не до полного перечеркивания  своих достоинств. В меня же эту скромность так прочно вбили воспитанием, что я до сих пор не могу спокойно слышать в свой адрес похвалу. Любую, даже заслуженную. Я тут же сворачиваюсь в клубок, как ежик, и быстренько перевожу разговор на другую тему. Мне любой комплимент кажется преувеличением, потому что в родном доме меня не хвалили. Все хорошее в нас воспринималось родителями как норма. И никакими талантами мы не подогревали  тщеславия мамы с папой. Правда, я калякала что-то там вроде повести в свои восемь лет, и папа даже сшил мне толстую тетрадку, прошептав, вручая со слезами на глазах: «Пиши, доця». Первую книжку он еще застал. Радовался, конечно. Но гордился молча, как привык…
                Знал бы он, что его «писательница» в семьдесят лет размахнется на издание  нескольких книг!
                До работы в школе я думала, что воспитание в семье и определяет мировоззрение человека. О генетике во времена моей  молодости не говорили. Писали, конечно, в разных научных журналах, но меня эта проблема обходила, пока я сама не столкнулась с нею.
У меня учились одновременно, но в разных классах дети из одной семьи. И воспитывались они одними родителями. И очень редко родные брат и сестра или обе сестрички, оба брата походили друг на друга стопроцентно. Я пыталась давать советы по воспитанию, словно мое образование давало  на это право. И только с опытом поняла, как бесполезны советы посторонних! Один ребенок походил на папу, второй – на маму, кто-то вообще – на бабушку. А кто-то на дальних родственников. И к каждому ребенку требовался свой подход – как к личности.
                Да только кто думает об этом? Правда, что бы это решило, если в характере человека уже заложено предопределение?
                В нашей семье все были разные: мама с папой, я с сестрами. Каждый из нас, сестер, был носителем папиных или маминых генов. В этот генетический винегрет попали и гены наших предков. И только любовь объединяла нас прочно, ярче всего проявляясь в трудные минуты каких-то испытаний судьбы. В быту мы могли ссориться по пустякам или дуться друг на друга, но стоило кому-то заболеть или попасть в беду, как вся семейка превращалась в единый организм, который все делал для выживания заболевшей его части.
                Я, конечно, побила все рекорды по болячкам, так что чаще других оказывалась в центре внимания и сочувствия. Мы не объяснялись в любви друг к другу, как это нынче показывают в сериалах. С нами, детьми,  не сюсюкались, нас не целовали без повода. Хотя на папу часто нападали приступы сентиментальности, и он мог погладить по головке, всплакнуть от нахлынувшей нежности…
                А я все равно тянулась к маме больше. Может, это была неосознанная благодарность сердца за то, что она была рядом во время бесконечных моих болезней в детстве и подростковом возрасте? Очнувшись после очередного наркоза, я видела ее, словно она никуда не уходила сутками. Ободряющая улыбка, поцелуй в щечку, негромкое утешение:   
                – Люсенька, проснулась? Значит, будем выздоравливать.
                Сколько раз это повторялось? Ведь до  замужества я успела  полежать в больницах более десятка раз, перенести несколько операций под общим наркозом, и всегда она была рядом, всегда. Ее отпускали с работы в самые тяжелые для меня дни. Наверное, потому, что маму любили сотрудники.  И даже начальство – за старательность, аккуратность, нежелание сплетничать.
.                К ней шли за помощью, советом, ее дружно навещали на больничной койке. Она успевала любить молчаливо всю нашу большую родню и многих подруг. Она была богата на дружеские отношения,  не отягощенные непременными обязательствами. Те вытекали из искреннего желания кому-то помочь и не  искать взаимной  выгоды. Та получалась сама по себе.
                На собственном опыте я могла убедиться, что НЕодиночество – это награда за душевную щедрость, за неравнодушие к судьбе других.
                Мама не умела сидеть без дела. Ее руки всегда работали. То она наводила порядок в квартире, хотя там было чисто. Или копалась  в своем персональном цветнике – тот был украшением всего двора, поделенного на участки по количеству семей. То шила одежду себе и нам, детям. У нее был хороший вкус, но мало денег, однако  мама выглядела всегда современно. А появились внуки, шила им костюмы для утренников.
                В юности я никогда не  думала о том, красивая у меня мама или нет. Мне просто нравились ее  темно-синие глаза и  аккуратная фигурка. Ладная фигурка и  красивые ноги достались  Ляльке и Нате, мне меньше повезло: мои ноги оказались полноватыми (слава Богу – не кривыми!). Но моя худоба от этого не выглядела такой болезненной. Спасибо мамочке за синие глаза, ровный нос и каштановые волосы.
                Мои сестрички лицом походили на папу – как бы на  его улучшенный вариант. Обе были светлокожими блондинками.
                Отец не был красавцем, но мне это не мешало его любить. Если во внешности мой мамы было что-то аристократическое, то папа походил на крестьянского сына.
                В детстве  мы не способны  критически оценивать ни внешность, ни характер своих родителей, от которых только и ждем, что любви и понимания. Но вот разницу между папой и мамой я  осознала рано.   Если маме, как я  уже писала, удавалось охватить своей любовью и собственных детей, и подруг, и своих сестер с их семьями, то для  папы    на первом, втором и третьем месте была семья.  У него не было желания и потребности заводить друзей или поддерживать отношения даже с единственной своей сестрой. Он по натуре был одиночкой, осторожным и молчаливым. Никогда не высказывал своих политических  взглядов, ни с кем не спорил.
                Как же я удивилась, услышав от него однажды не просто смелые, а дерзкие слова!
                Умер Сталин. Нам об этом объявили  вс школе и даже отпустили домой – горевать по вождю в кругу семьи. Я  увидела папу, который возле сарая колол дрова, и  помчалась к нему с воплем:
                – Папа, Сталин умер!!!
                Папа разогнул спину и широко перекрестился:
                – Слава Богу! Наконец-то! Дождался!
                – Папа, ты что-о!? –  шепотом изумилась я.
                – Ну, иди, донеси на меня.
                Это было неожиданно, непонятно и обидно. И только после этого случая папа рассказал мне  много страшного, что и сдвинуло мое сознание с мертвой точки слепой веры.     Я поверила папе. А к тридцати годам я поняла,  что же  этот отцовский характер сформировало. Об этом я напишу отдельно – слишком сложна и многослойна эта тема…
                …Ну вот, опять меня занесло в лирические отступления, а ведь я хотела написать третью часть  автобиографического романа «Оглянуться назад», где читатель бы не вздыхал от скуки,  а проглатывал сюжет из жизни рядовой  советской семьи, хорошо знакомый многим
                Впрочем, семья и есть главная тема. Меняются эпохи, а семья остается основным источником любви, радости, огорчений, драм и даже трагедий.
                В свои тридцать пять лет с хвостиком я еще не дожила до трагедии. Все были если не здоровы, то живы. Мама приезжала к нам,  когда Ирочка болела. Папу заманить в гости было трудно, но наш приезд  в родительское гнездо  его  безмерно радовал.
                На семейных праздниках собиралась вся родня именно в нашем доме, потому что мамино гостеприимство было безграничным.  Папе приходилось раскошеливаться, и он ворчал, вздыхал, подсчитывая скудный наш бюджет, даже пытался оказать сопротивление:
                – Шура,  обойдемся борщом, винегретом, картошкой и селедкой. Разве этого мало?
                – Сима, как тебе не стыдно,  – отбивалась мама.– Это же праздник! Приедет Лена с Володей и Томочкой, Лида с детьми.  Нужно сделать пару салатов, поджарить мясо. Можно еще  холодец сделать. Я испеку пирог…
                – До зарплаты осталось десять рублей, мы не дотянем. Какой холодец?!
                Как там они изворачивались, не знаю. Но холодец из свиных ножек и ушей варился,  мясо, за которым  папа выстаивал огромную очередь, жарилось, пирог с яблоками пекся, испуская ванильный аромат  и создавая праздничное настроение.
                Мамины сестры приходили не с пустыми руками. Они были побогаче нашей семьи, так что позволяли себе купить консервы или дорогую колбасу, сыр, конфеты.
                За столом мы не просто пили вино и ели, но непременно пели! Это был хор на несколько голосов, и я просто таяла от счастья, как в глубоком довоенном детстве, когда пели украинские песни с загадочными для моего сердца словами.
                Пожалуй, пение и было главным нашим праздничным блюдом. У всей родни был отличный музыкальный слух, который передался  детям, внукам и правнукам.

Продолжение http://www.proza.ru/2017/08/28/1547


Рецензии
Прекрасная семья – сокровище абсолютно бесценное! Очень интересно читать о жизни со всей её неопределённостью, неразрешимыми вопросами, множеством проблем и радостей.

Лидия Сарычева   10.09.2020 13:01     Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.