Ходячий мертвец

Меня зовут Рон, и я ходячий мертвец. Я кусок мяса и костей, обтянутых кожей. У меня есть мускулы, и вроде бы я умею двигаться, но я безволен, как былинка, гонимая ветром в неведомую даль. Я умер при жизни и теперь безвольно плыву по течению. Что может быть хуже для молодого, здорового мужчины?
Почему же так случилось, что я, когда-то перспективный и талантливый юноша, превратился в мертвеца с атрофированной волей? Виноват ли в этом я, или так сложилась жизнь? Я не из тех нытиков, которые любят обвинять во всем обстоятельства, правительство, эпоху. Хоть я и мертвец, но мертвец самодостаточный, и способен брать ответственность за собственное прошлое, в котором мне еще верилось в жизнь. Это я, по глупости и неосторожности, в силу отсутствия опыта, не смог разгадать ребусов, которые предоставила мне жизнь. Не справился с головоломкой - и проиграл. Мой ум сыграл со мной злую шутку: я слишком много думал головой там, где надо было прислушаться к внутреннему голосу.
Горе от ума - это обо мне. Но не так страшно совершить ошибку–с каждым бывает. Куда страшнее не суметь простить себе собственную глупость. Слишком высока цена моих ошибок, они гложут меня и не дают жить дальше. Все, что мне остается, это с упоением копать собственную могилу. Не буквально, конечно же, но я стал могильщиком собственной жизни.

Лиза
Первая моя глупость произошла, когда я был студентом.
Впервые в жизни я по-настоящему влюбился.
Ее звали Лиза. Это была немного полноватая, но фигуристая девчонка с огромными синими глазами. Мы вместе ходили с ней на пары по анатомии. Она зачем-то красила свои короткие кудрявые волосы в рыжий цвет, считая, что так подчеркивает свои веснушки, щедро усеявшие ее белоснежно личико. Порой она забывала вовремя подкрасить корни, и на макушке выступали коротенькие темно-русые полосочки.
Она часто краснела, то ли от смущения, то ли от каких-то других, необъяснимых мне эмоций, и многие из знакомых посмеивались над этой особенностью, считая, что она становится похожей на вареного рака.
Меня же умилял спектр эмоций, которыми играло ее лицо. За ним было очень любопытно наблюдать. Когда она садилась рядом, я забывал о лекции, которая должна была быть мне интересной. В эти моменты я был наблюдателем, увлеченным динамичной картинкой. Ее глаза то вспыхивали с интересом, то тускнели, замутненные легкой печалью недопонимания, пухлые губки то и дело открывались, будто бы Лиза порывалась, что-то спросить у лектора, но так и не спрашивала. У нее очень симпатично морщился лоб, когда она делала короткие записи в своей тетради. При этом иногда в порыве старания она прикусывала нижнюю губу.
Не всякий мог назвать ее красавицей. Мой товарищ Джон искренне не понимал моего увлечения нею, называя ее «девушкой на любителя», а я все больше и больше был нею очарован. И хорошо, что она не была красавицей в наиболее общем понимании, она была особенной, и это выделяло ее среди множества. По крайней мере, для меня.
Помимо притягивающей внешности, я полюбил ее за то, что у нас были родственные души. Мы могли разговаривать с нею на любые темы: от погоды и кино до наших любимых отраслей медицины, в которой мы оба хотели добиться высоких результатов. Я часто ждал ее в университетской столовой, если у нее было на одну пару больше, чем у меня, только лишь для того, чтоб проводить ее до общежития.
Ничто не предвещало беды. Я проводил с ней время, опасаясь преждевременно преступить границу дружбы. Я знал, что симпатичен ей как человек, но я не мог уловить ни единого намека на то, что я хотя бы капельку нравлюсь ей как мужчина. Она всегда была очень сдержана, когда говорила о своем отношении ко мне, и это, в свою очередь, сдерживало и меня.
Все должно было решиться на вечеринке в честь окончания первого курса, куда мы оба были приглашены. Я не собирался посещать это мероприятие, но Джон сообщил мне, что на празднике будет Лиза. Чтобы увидеть ее последний раз этим летом, я позволил себе хотя бы раз за семестр расслабиться и повеселиться.
Лишь на самом мероприятии я узнал, что Лиза явилась сюда тоже по наводке Джона, узнав, что здесь буду я. Тогда в моем сердце вспыхнула надежда, что нечто большее между нами все же возможно.
Но поговорить по душам в тот вечер нам так и не удалось. Лизу постоянно сопровождала ее назойливая подруга, Дейзи. Лишь раз нам удалось остаться наедине, но я так и не нашел слов, чтоб открыться. Эти несколько минут мы провели в полном молчании, и вскоре вездесущая Дейзи появилась из толпы и, ухватив за руку Лизу, снова забрала ее у меня.
Понимая, что вечер катится коту под хвост, я напился, и вскоре ощутил на себе цепкие объятия Дейзи. Ее горячие губы что-то шептали мне на ухо, и в пьяном порыве я поддался мимолетной страсти. Самое отвратительное в этой истории - это то, что наш короткий «роман» был на виду у Лизы. Я помню, как она растерянно хлопала своими глазами, когда заметила нас, уходящих с вечеринки за руку, и старалась одобрительно улыбаться, не в силах сдерживать кислинку на своем лице.

На следующее утро мне было ужасно стыдно за это недоразумение. Я хотел тут же позвонить Лизе и рассказать все, что было у меня на душе. Хотел признаться, что весь вечер, даже когда был в пьяных объятиях с Дейзи, я постоянно искал ее глазами, потому что она была единственной причиной, по которой я явился на вечеринку. Однако Лиза не поднимала трубку.
Чуть позже тем же вечером она сама мне написала:
- Я рада за вас с Дейзи. Она весь этот месяц только и говорила, что о тебе. Я рада, что у вас что-то сложилось. Надеюсь, это не случайный роман.
И меня бросило в жар. Как я мог подумать, что Лиза может быть в меня влюблена? Конечно же, она пришла на вечеринку ради подруги, а та, в свою очередь, ради меня.
Теперь я уж точно не мог признаться ей в своих чувствах. Узнай Лиза, что моя связь с Дейзи была вызвана лишь алкогольным опьянением, я бы сразу же пал в ее глазах.
Я ответил ей несколькими ничего не обещающими фразами и заботливо уточнил:
- Как ты добралась вчера домой?
- Нормально. Джон подвез меня. Правда, я была немного расстроена.
- Почему? - удивился я.
- Мне нравится кое-кто, но его сердце занято. Впрочем, так даже лучше, я все равно уезжаю...
- Кто же это? - удивился я. После разочарования мне и в голову не могло прийти, что она имела ввиду меня. А даже если бы и так... Я мог и вовсе забыть о ней. Она бы никогда не приняла моей любви лишь из нежелания обидеть подругу.

Спустя десять лет, я до сих пор прокручиваю события той ночи и рву на себе волосы. Даже если бы у нас с Лизой ничего не сложилось, я бы мог хотя бы попытаться. Я бы запросто мог отправить ее легкодоступную подружку ко всем чертям. Но я зацепился за слабость, которая сама ко мне подкралась, только лишь для того, чтоб иметь оправдание. Я поступил так только из страха потерять надежду быть с Лизой.
Мне вспомнился случай, когда у меня ужасно разболелся зуб. Как назло, в те дни я был в далекой глубинке, на ферме своего деда. Его машина была в ремонте, и пригнать ее обещали лишь спустя несколько дней. Поездку в поезде, среди людей, я бы не выдержал при такой-то боли, поэтому все эти дни я мужественно терпел. Бабушка предлагала выпить обезболивающее, чтобы хоть немного утихомирить боль, но я упорно отказывался, несмотря на то, что боль не давала мне нормально жить: я не мог ни спать, ни есть.
Я не хотел принимать таблетку, зная, что есть вариант, что она мне не поможет. Таблетка была для меня последней надеждой, которую я боялся потерять. И я принял ее лишь в ночь перед тем, как поехал в город к ближайшему дантисту, когда старая дедовская тарантайка уже стояла в его дворе и ожидала поездки.
Этот случай с зубом может показаться вам мало связанным с моей любовью к Лизе, тем более что он случился, когда я был еще прыщавым подростком. Мне же четко видится моя слабость, которая поставила крест на моей жизни. Я смертельно боюсь использовать последний шанс, откладываю его ради убаюкивающей надежды.

С Лизой мы больше не пересекались. На следующий семестр она перевелась в другой университет, в другом округе, куда перебралась ее семья. Так мы потеряли связь. Тогда я  пережил это довольно легко. Хотя в сердце что-то болезненно ныло при воспоминании о Лизе, я утешал себя мыслью, что в моей жизни будет еще немало сердечных ран.
Но больше ни одной сердечной раны я так и не пережил. Лиза оказалось единственной, чье имя горячим оттиском впечаталось в мое сердце. Остальные барышни, которые были в моей жизни, не оставляли в моей душе ничего, кроме чувства одиночества и непонимания. Это были совершенно чужие мне люди.
Иногда, держа за руку свою очередную подругу, я переставал слушать ее звонкий голосок, и лишь смотрел на ее губы, нос, глаза. Это была чужая мимика, чужой голос. Что-то абсолютно далекое и не родное. Как мы могли оказаться вместе?
- С тобой все в порядке? – однажды спросила меня Инна, подруга, с которой мне удалось провстречаться дольше других – целых четыре месяца.
Я попытался прийти  себя, но тщетно. Инна по-прежнему казалась мне абсолютно чужой.
- Кто ты? Зачем мы с тобой?
- Ты что, обкурился? – она толкнула меня в грудь своим кулачком и засмеялась.
- Я серьезно… Почему мы вместе? Разве это вообще мыслимо?
- А что здесь немыслимого? Люди иногда встречаются… - пыталась отшутиться она. Возможно, именно то, что она всегда воспринимала многие мои прямолинейные фразы как шутку, позволило нам так долго продержаться вместе.
Но в тот момент я был раздражен тем, что она снова перешла на юмор, а теперь беззаботно (а для меня – издевательски) хлопала своими глазами.
- Зачем это все? Мы ведь абсолютно чужие… Я ведь ненавижу тебя. Ты отвратительна. Слышишь?
Инна разом изменилась в лице. Она раскрыла рот в порыве что-то сказать, но, так и не собравшись со словами, покачала головой и убежала выдавливать из себя фальшивые слезы.
Не знаю почему, но мысли об Инне до сих пор вызывают во мне раздражение. За что же она стала мне так противна? Я подозреваю, что лишь за то, что она абсолютно не была похожа на Лизу.

Было еще несколько таких историй, когда я закручивал роман на автопилоте, а затем просыпался, и реальность била больной оплеухой по моей щеке. Я некрасиво разрывал отношения, ничуть об этом не жалея. Все это было обузой, не приносившей ни грамма радости, в то время как родная душа бродила где-то за много километров от меня.
Настал момент, когда я полностью отказался от личной жизни, решив посвятить себя науке. В этой страсти я мог безболезненно забыться, она стала одним моим верным спасение от одиночества. Проводя опыты в лаборатории, просиживая ночи за написанием научных статей, я смог на некоторое время вытеснить из себя тоску по единственной родственной душе, которую мне довелось встретить на моем пути. Уже тогда я понимал, что безобидное недоразумение в юношестве вот уже который год медленно убивало меня, и все же я тешил себя надеждой, что на моем пути обязательно попадется такая девушка, как Лиза - с которой мне было бы легко и нетоскливо. Лишь такую как она я мог представить спутницей своей жизни, только она приняла и поддержала бы меня в творческих муках молодого исследователя.

Два упрямых осла
Однажды, когда я уже заканчивал интернатуру, у меня была возможность восстановить контакт с Лизой: я встретил ее брата Пола, когда отдыхал на море. Я узнал у него ее номер, удостоверившись, что она одинока. Но так и не позвонил ей.
Что бы я сказал Лизе, если бы решился на звонок? Начал бы разговор, как ни в чем не бывало, надеясь, что она меня помнит? Или принялся бы извиняться за тот случай, произошедший много лет назад? Все это виделось мне одинаково глупо. Я спрятал записку с ее номером в самый дальний ящик стола и со временем потерял.
Уже через год я увидел ее фотографию в одном из медицинских журналов. Там писалось, что Лиза сделала сенсационное открытие в медицине, дав надежду сотням безнадежно больных, но так и не сумела побороть собственный недуг. Статья сообщала, что вот уже несколько лет Лиза была больна раком, но до последних месяцев жизни не сдавалась и проводила время на работе, спасая своих друзей по несчастью. Она многого добилась и рано умерла, в возрасте двадцати шести лет.
А я, дурак, так и не связался с ней, так и не успел услышать ее голос…
Я нашел в интернете страницу Пола, чтобы расспросить, как она прожила последние моменты своей жизни, но ее брат отвечал очень сухо. Я учтиво поинтересовался, с чем связан его недоброжелательный тон. Пол прочитал и оставил мое сообщение неотвеченным.
«Она ведь любила тебя, - пришел мне его ответ лишь через несколько часов, хотя все это время он был на связи. – Ты знаешь, как она умерла? У нее был рак груди. Из-за этого мы перевели ее из вашего колледжа поближе к семье, чтобы контролировать состояние Лизы в клинике нашего отца. Тогда нам удалось полностью устранить болезнь, но врачи рекомендовали ей побыстрее завести семью и родить ребенка. Гормоны материнства и использование груди «по назначению» могло спасти ее от возврата болезни. Но Лиза и слышать об этом не хотела.
- Я не хочу провести жизнь с нелюбимым человеком, это хуже смерти. И я не хочу иметь детей от кого-попало, - злилась она, когда я пытался затронуть эту тему.
- Но что тебе мешает кого-то полюбить? - спрашивал я. – У тебя ведь есть поклонники, почему ты не откроешь кому-то из них свое сердце?
- У меня уже нет сердца, - холодно отвечала она. Ее губы дрожали, она отчаянно сдерживала порывы заплакать. Глаза ее болезненно сжимались, не давая выкатиться слезам наружу. – Я отправила свое сердце в подарок одному дорогому мне человеку, но оно так и не дошло до адресата.
Из наших диалогов я вскоре догадался, кто был этим самым адресатом. Еще до первой операции она с горечью рассказывала, что ее любимый человек достался ее подруге, а она из самых благородных соображений никогда и не при каких обстоятельствах не сможет быть с ним вместе.
Я думал, что ее «неразделенная любовь» - глупый каприз, присущий многим девушкам в юном возрасте, но она так и не переболела этой душевной травмой.
В тот момент, когда мы с тобой встретились на пляже, Лиза снова лежала в больнице. Болезнь вернулась и разбушевалась с пущей силой. Я знал, что шанса выкарабкаться у нее уже не будет. Но я хотел как-то поддержать Лизу в ее последние дни, поэтому надеялся, что хотя бы перед смертью она побудет счастливой.
Я имел неосторожность рассказать ей о нашей встрече. Я сказал, что ты одинок и посвящаешь себя исключительно науке. Эта новость ее воодушевила, и она стала чувствовать себя лучше, даже вернулась к работе на некоторое время.
Она лишь упрекала меня за то, что я забыл взять в ответ твои координаты. Но я был уверен, что ты позвонишь – ты был так сильно взволнован, когда мы говорили о Лизе во время нашей встречи.
Весь этот год она мечтала о том, что однажды ты позвонишь и просто спросишь, как у нее дела.
- Если я ему действительно интересна, он даст о себе знать, - говорила она. – Сама же я навязываться не стану. Мой час уже близок: зачем же попусту беспокоить того, кто обо мне давно позабыл?

Этот момент заставил меня прослезиться. Я несколько раз перечитывал текст Пола, чтобы убедиться, что понял все правильно. Лиза любила меня еще более упрямо, чем я ее. И эта невостребованная любовь ко мне, возможно, стала причиной ее ранней гибели…
- Мы с тобой два упрямых осла, погубивших наши жизни, - бормотал я, дрожа от волнения. – Только тебе повезло больше, чем мне: ты отправилась на небеса, а я – безжизненный призрак, закованный в бренное тело и уже не способный к кому-то привязаться.

«С каждым днем вера в то, что ты дашь о себе знать, таяла, и Лиза чахла на глазах, - продолжал писать Пол.
Я собирался даже отыскать тебя, но одумался: ее судьба могла быть тебе совсем неинтересной. Возможно, мне просто показалось, что она тебе небезразлична. Возможно, ты просто хорошо играешь роль заинтересованного человека.
Меньше всего на свете я хотел ранить ее душу напоследок. Я хотел принести как можно больше светлого в последние дни ее жизни…
Лиза была слишком чистой душой. Она жертвовала самым дорогим ради чужого счастья, она искренне не могла понять, что жертвует своим золотом ради чьих-то безделушек… Ее любовь была достойна лучшего мужчины. Но, увы, не всякий мог оценить и принять масштабы ее сердца. И оно так и осталось бесхозным…
Она ведь умерла от отсутствия смысла… Она могла сколько угодно зарываться носом в работу и спасать мир от болезней, но главная потребность ее большого сердца не была реализована. Она не была любима и потеряла способность любить.
Лиза спасала чужие жизни, позабыв о своей собственной, искренне веря, что всем этим людям есть для чего жить, что их сердца подарят кому-то свою любовь…
Я рассуждаю ванильно-цитатно, знаю. Возможно, ты надо мной смеешься по ту сторону монитора, но мне плевать. Говоря о Лизе, невозможно говорить сухо и сдержанно. Она именно тот искренний человек, благодаря которым можно стерпеть любые катаклизмы и невзгоды, не потеряв веры в чудо».

- Мне действительно очень-очень-очень жаль, - ответил я на сообщение Пола и поставил грустный смайлик.
Грустный смайлик… Какой позор! Мне хотелось поделиться с Полом своим секретом о том, что все эти годы я любил Лизу и очень жалел о досадном недоразумении, стоившим Лизе жизни, а мне – смысла жизни. Но все эти фразы слишком запоздали во времени. Теперь они не имели никакого значения. И я оставил этот тяжкий груз в своей душе. Пусть лучше Пол думает, что я хладнокровный человек, которые едва повел бровью, узнав о смерти его сестры.
Слишком поздно было что-то исправлять. Маленькая ошибка в далекой юности уже сделала свой приговор нам обоим и уже никогда не будет исправлена. Мое вмешательство в судьбу Лизы на ее предсмертном одре могло лишь усугубить ситуацию.
Вы скажете, что я совершил еще одну ошибку, когда не попытался все исправить. Что я глупец, живший иллюзиями и страхами. Но в этот раз вы окажетесь неправы. 

… Я помню, как умирал мой дед… Его легкие были изъедены раком. Он со свистом глотал свои последние вдохи, пока из его рта не забулькала пена, а глаза его безжизненно закатились и навсегда застыли.
Я смотрел на его посиневшее лицо и думал о том,  что его убила глупая привычка курить. Он пыхтел как паровоз более двадцати лет, когда пару лет назад неожиданно взялся за ум и решил избавиться от этой привычки. Дед сделал это образцово-показательно, став примером для всех своих курящих приятелей: он просто выкинул все свои запасы сигарет и больше никогда не притрагивался к зажигалке. И вдруг он неожиданно слег. Врачи поставили ему диагноз: рак третьей степени. Год они боролись за его жизнь, а потом оставили умирать.
Эта история наглядно показала мне, что иногда масштабы допущенных ранее ошибок слишком велики, чтобы как-то их исправить. Мой случай с Лизой был именно таким. В корне всех наших бед стояла та самая ошибка из далекой студенческой юности.

Крах карьеры
Пока я лелеял в сердце мечту об успешной докторской карьере, мне все еще удавалось как-то держаться на плаву. Мои успехи в этой области имели значительный перевес, и всякий раз, когда я вспоминал о Лизе, которую я навсегда потерял, я говорил себе «зато я…» и перечислял все то, чего я успел достичь.
Для кого-то мой список успехов мог показаться не столь и значительным, но, учитывая мое исходное положение, я достиг многого. Я вырвался из бедного квартала, добился стипендии, упорствовал над научными проектами, чтобы как-то выжить и перескочить на следующий семестр. После получения степени бакалавра мне удалось ассистировать несколько именитых врачей, затем я с отличием закончил магистратуру, интернатуру, докторантуру, а вот теперь близился час, когда я должен был представить миру результаты своей докторской работы.
Независимо друг от друга, мы с Лизой работали над одной проблемой: пытались спасти мир от рака. Однако она боролась с последствиями, воплощая альтернативные методы лечения, а я хотел разобраться в причинах возникновения этого заболевания, хотел искоренить эту заразу в зародыше. И, кажется, у меня стало получаться! Я свел в единую формулу все возможные причины зарождения этой болезни в человеческом организме; невероятно, но эта проблема решалась математически!
Окрыленный, я изложил свои идеи сразу в нескольких статьях и отправил их в три ведущих института по борьбе с онкологией. И здесь меня ждало первое серьезное фиаско на профессиональном фронте: я получил отказ в публикации сразу из всех трех институтов! До этого все мои идеи всегда проходили с блеском, хотя ни одна из них не имела такого глобального значения, как моя последняя работа.
Один институт просто проигнорировал мой запрос, второй отправил мне саркастического содержания письмо, в котором высмеивал мои попытки искоренить заболеваемость посредством интегралов и логарифмов, а из третьего сообщили, что мои идеи не под каким предлогом не должны быть представлены общественности, так как являются угрозой государственной безопасности.
Тогда я счел эти слова за шутки и продолжил воплощать свои идеи в жизнь, проводя расчеты, исследования и высылая отчеты во все возможные медицинские инстанции. Но никто не рассматривал моих идей всерьез, мир как будто бы разом закрыл глаза на то, что спасение мира от одного из самых страшных заболеваний уже есть, и мои пациенты были тому доказательством.
Близилось время защиты докторской, а у меня по-прежнему не было публикаций. Меня это не смущало, я все еще надеялся на чудо. Однако я остро нуждался в средствах для проведения более крупных исследований. В надежде получить помощь от университета, в котором я числился докторантом, я добился встречи с ректором, но получил сухой отказ в финансировании. А через несколько дней мне сообщили, что я отчислен из докторантуры.
  К ректору меня не пустили. Я связался с покровительствовавшим над моим факультетом деканом. Тот нервно сообщил, что я не могу быть допущен к защите докторского проекта из-за отсутствия поддержки хотя бы одного авторитетного доктора наук, занимавшегося моей же проблемой. Я просил декана дать мне отсрочку, ведь я отчаянно верил, то найдется хоть один энтузиаст, который поддержит мою благородную идею. Но декан возразил:
- Совершая свои исследования, Вы не раз преступили черту закона, молодой человек. Проведенные Вами исследование сперва согласуются свыше, не просто на уровне нашего университета, но и на уровне министерства здравоохранения! Но мы не хотим скандалов. Вы очень талантливый человек, всякому случается оступиться. Поэтому мы просим Вас уйти без скандалов, в этом случае о Ваших исследованиях никто не узнает, и вы сможете продолжить работать в сфере здравоохранения. Я настоятельно рекомендую стереть-спалить-выбросить все, что Вы делали на протяжении последних лет, и начать какое-то новое исследование с чистого листа.
- Но что, если я не хочу новой идеи? – вспылил я. – Впервые за эту жизнь я сделал что-то стоящее, а не просто «мучил» пациентов и марал подотчетную бумагу! Я впервые ощутил себя человеком, спустя столько лет я понял, что живу не зря. До начала этого года, пока мои предположения не подтвердились на практике, я уже начал было хоронить мечту стать открывателем, я почти смирился с тем, что буду очередным научным приживалой, занятым бесполезной бумажной суетой.
- Боюсь Вас огорчить, но миру не нужны Ваши идеи, - декан смотрел на меня с сочувствием, мне показалось, что он видел себя на моем месте. Он хотел дать мне напутствие напоследок, поэтому все еще держал меня в своем кабинете. Переждав, пока я перепсихую, он продолжил. – Я Вам настоятельно советую позабыть о Вашем замысле. Бросьте мечту спасти этот мир. Вам еще жить и жить… Не нарывайтесь на проблемы, займитесь чем-то менее глобальным и не боритесь против системы. Рак для того и был создан, чтобы…
- Был создан? – переспросил я.
Декан быстро поправил себя:
- Природой… Рак – это замысел природу, созданный для того, чтобы естественным способом уменьшать популяции организмов… Это одна из движущих сил естественного отбора…
Теперь до меня дошло, почему результаты моих исследований не принял ни один из институтов. Декан определенно о том, чего не знал я! Если я додумался вывести формулу возникновения этого заболевания, и она вполне логически вписывалась в логарифмы и функции, значит… было время, когда кто-то придумал эту формулу… И в высших научных кругах об этом знали! Возможно, это знание даже передавалось из поколения в поколение, ведь медицинскую верхушку представляют наследственные династии…
- О Боже мой… - пробормотал я и покинул кабинет декана, не сказав ни слова на прощание.

Уйдя из докторантуры, я бросил заниматься своим проектом и решил навсегда распрощаться с медициной. Благородные идеи иссякли, когда я понял, во что упираются любые научные поиски.
«Но как же люди, как же будущее без рака?» - иногда мелькала мысль в моей голове. Но я был не столь благороден, как Лиза. Судьба мира меня более не интересовала, я был озабочен лишь собственной окончательно растоптанной жизнью.

Больше всего мне хотелось в этот период с кем-то поговорить по-человечески, по душам. Единственным живым человеком, с которым у меня возникали такого рода  разговоры, был Джон, мой приятель по университету. Но в последние годы он несказанно разбогател. Именно из-за этого я не решился к нему обратиться. Я не хотел являться к нему в таком жалком подавленном виде. Нет, я не опасался показать ему слабину, тем более что знал, что он всегда испытывал ко мне большое уважение: в юношеские годы нам довелось оказать друг другу немало услуг. Он принял бы меня и в моем убитом виде без всяких лишних вопросов – я в этом не сомневался. Но мой разум категорически не мог принять чужого успеха в эти коварные минуты собственного краха.
Неспособность радоваться чужому счастью – разве это не высшая степень собственного несчастья?

Более полугода я провел в своей однокомнатной съемной квартире, выходя на улицу только для того, чтобы купить себе поесть. Деньги начинали потихоньку иссякать, я должен был искать себе работу, но у меня не было абсолютно никаких идей о том, чем же мне заняться, чтобы заработать себе на жизнь. Честно говоря, и жить-то не хотелось.
Я был смертельно ранен на двух важнейших фронтах, на которых ведутся бои человеческой сущности: на фронте профессиональном и фронте любовном. Усилия многих лет моего упорного труда были сведены к нулю. А рядом – никого, кто бы дал мне второе дыхание, сказал, что я нужен сам по себе, без всяких трофеев, и что у меня обязательно все получится… только со временем…
Были мысли даже покончить с собой, но я не решился. Да и зачем это мне, если фактически я итак был мертв… Я не ощущал жизни, я стал ходячим мертвецом.

Нелепое призвание
Тогда судьба свела меня с "Ритуалом" - салоном моего дяди, в котором в свое время работал мой отец.
Еще когда я был юн и полон страсти, отец пытался всячески отговорить меня от идеи получить высшее образования. Он не верил в меня, да и лишних денег в семье никогда не водилось.
- Не занимайся глупостями, - говорил мне отец. - Дядя Джейсон готов принять тебя на работу. Пора уже зарабатывать собственную копейку, я не готов тянуть тебя на своих плечах во время учебы.
К его полнейшему удивлению, я выиграл грант на обучение в местном университете, а бытовые расходы покрывал подработкой в больнице и написанием развлекательных приложений для соцсетей. Ради своей мечты я вертелся, как мог, на отрез отказываясь принимать помощь родителя, который внезапно в меня поверил.
Все годы, пока я шел к своей мечте, мысль о том, что я превозмог судьбу, уготованную мне отцом, приносила мне счастье. Теперь же, когда я был морально разбит и уничтожен, я вернулся к "истокам". Оказавшийся потерянным и раздавленным, я схватился за руку дяди Джейсона, как за спасительную соломинку.
Хорошо, что мой отец уже не смог увидеть момента моего падения: он уже успел перешагнуть границу миров.

Я уговорил себя пойти в "Ритуал", чтобы похоронить свою любовь, свою неудачу, свои разбитые мечты.  Я хотел посмотреть на чужое горе, чтобы осознать абсурдность моих собственных личных трагедий. Чтобы сказать самому себе: "И не стыдно тебе, не стыдно? Люди уходят из жизни, другие из-за этого страдают, а ты, молодой, здоровый, похоронил себя еще при жизни и плюнул на собственную могилу".

Так обернулась фортуна, что я преуспел в своем унылом деле. Как бы нелепо это не звучало, я стал успешным продавцом гробов.  Благодаря мне продажи в "Ритуале" резко выросли, и меня назначили управляющим нашего салона. Мой портрет почетно висит в числе лучших работников месяца.
Почему так произошло, что я преуспел в ритуальном деле? Наверное, потому что я - ходячий мертвец, и лучше чувствую предпочтения усопших и их родни. Я благосклонен к своим клиентам, но не наигранно услужлив. Многие, воодушевившись моим искренним вниманием к их трагедии, начинают мне исповедоваться, словно священнику, и я внимательно и терпеливо слушаю излияния их душ.
Сперва моему начальству не нравилась моя тактика, меня обвиняли в том, что я слишком церемонюсь с каждым клиентом, но, как вам уже известно, статистика продаж была на моей стороне. Мои коллеги пытались выведать секрет моего дурацкого успеха, подражали мне в моих манерах и привычках, но неизменно терпели фиаско. Я делился с ними своим подходом к работе, но никто не смог принять мою философию для собственного опыта. Потому что никто из здравствующих продавцов не имел желания превращаться в посредника между Явью и Навью, как это сделал я. Им было что терять, а мне – нет…

Кто бы что не говорил, а время лечит раны. Мое прошлое обернулось дымкой долгого грустного сна, а на самом деле я всю жизнь был простым мертвецом, продающим гробы в магазине дяди Джейсона.
Мне даже стало казаться, что работать в ритуальном салоне – мое призвание, и лишь для этого я и был рожден. Как там говорят? Где родился, там и пригодился. Я родился в семье продавцов гробов, моя судьба была решена заранее, а я лишь зря с ней боролся.
Теперь я понимаю, что мечты о чем-то большем были глупым вздором, юношеским максимализмом. Меня все реже и слабее гложут сожаления. Все должно было быть так, как сложилось. Я был рожден, чтобы стать мертвецом.

2015