Тетрадка тёти Тамары

Меня всегда интересовала история моей семьи. Мама, конечно рассказывала, но не очень много. Она с теплом вспоминает своих родителей. Ни грубого слова, ни упрёков по отношению друг к другу она никогда не слышала. Детей всех очень любили. Их папа иногда ездил на Украину (сейчас говорят – в Украину), привозил оттуда чемоданы подарков для всех детей и жены от родственников. И фамилия была у него – Ткаченко, значит, украинские корни. У них было большое и крепкое хозяйство. Лошадь, коровы, мелкий скот и птица. Пятеро детей. Всех с малых лет приучали к труду. Но это делалось не насильственно, а как само собой разумеется. И время для игр оставалось, и для творчества. Мама рассказывала, что все дети легко, как будто так и надо, играли на музыкальных инструментах, хотя их никто этому особо и не обучал: и на гармошке, и на балалайке, на гитаре, дудочках.Все пели, хорошо рисовали, были крепкими и здоровыми, легко осваивали разные науки. И всё было бы хорошо, если бы не волна раскулачивания, которая шла безо всякого учёта иждивенцев в семье, безжалостно и безумно. Отбирали всё. Сложное было время. Отец мамы был мудрым и справедливым, поэтому ему было доверено стать председателем организованного колхоза. Он пытался распределять именно по-справедливости весь собранный урожай, ведь он привык бережно относиться к плодам труда рук человеческих и детей тому же учил. Но он стоял на пике классовой борьбы, где с одной были озлобленные кулаки, а с другой – не желающие трудиться, лодыри, желающие выезжать на чужом горбу. Это красно-белая смесь уносила жизни миллионов людей. И он едва не стал жертвой этой борьбы. Мама рассказывала, как они всей семьёй прятали отца от бандитов, которые не щадили никого. Затем отец добровольцем ушёл на фронт.
А их мама (т.е. моя бабушка)… Мамина мама была очень красивой, родом из Белоруссии. Анна Гудзя. Трагедия её была в её необыкновенной красоте. Когда ей было пятнадцать, один из пришлых работников, татарин, не удержался, и, улучив момент, когда девушка ушла с поля в лес, обесчестил её. Тогда были строгие порядки. Опозоренную девушку замуж не брали. Это было клеймо на всю жизнь. И сосватали Аннушку за сына местной колдуньи, которую все боялись и обходили стороной. Хотя все обращались к ней, если нужно было излечить родственника от тяжёлого недуга. Приезжали к ней за помощью и издалека, потому что слава о её целебной силе распространялась далеко за пределы сибирского городка. Невзлюбила колдунья Аннушку, но мешать сыну не стала. Тот отстроил новый дом для семьи. Обзавелись хозяйством, воспитывали детей в любви и радости. Я никогда не видела своего дедушку Илью, но он мне часто снился во сне. Однажды мама рассказывала, что видела во сне своего папу, он что-то ей говорил, просил обязательно запомнить. Но проснувшись, она забыла те заветные слова. И вот однажды во сне мой дедушка посадил меня к себе на коленки и сказал: « Запомни, внученька, люди рождаются для радости. Чтобы ни случилось, какие бы испытания не выпали на долю каждого, нужно уметь сохранить эту радость». Тогда я подумала, может быть, те самые заветные слова, которые он говорил моей маме, и которые она, к сожалению, не запомнила, были именно те – «Человек рождается для радости». Мама рассказывала, что в семье они жили и дружно, и радостно. Война сломала весь этот солнечный мир. Ещё до войны от тифа умерла Аннушка, моя бабушка. Самой младшей из детей – Томочке тогда было всего пять месяцев. Дедушка Илья сильно переживал потерю. И не только потому, что обязанности в семье распределялись на мужские и женские и на него свалился груз новых забот, но и потому что любил он сильно бабушку. Но жизнь берёт своё, пытался он построить новую семью, привёл в дом вдову с тремя детьми, но дети ревновали своих родителей и на этой почве дрались и не уступали друг другу. Эта партия не сложилась. А следующий вариант оказался совсем из ряда вон. Мама рассказывала, что однажды ночью она слышала, как мачеха уговаривала отца избавиться от лишних ртов и даже почти осуществила свой коварный план. Но дети были любимыми, поэтому отец едва не убил мачеху, узнав, что та пыталась утопить малышей. Та успела убежать и спрятаться от расправы. Отца забрали на фронт. А дети сами вели хозяйство, собирали в лесу ягоды и продавали, чтобы прокормиться. Но когда пришло извещение о гибели отца, всех детей забрали в детский дом. Я вот сейчас думаю, ведь были родственники. Почему никто не взял детей к себе? Почему так получилось? Мама вспоминает, что у моей бабушки был брат, он был лётчиком. С воздуха уничтожал фашистов. Привозил им пайки, но к сожалению, такие командировки были не часто. Он вскоре погиб. У меня в голове не укладывается, почему та самая сибирская колдунья не спасла тогда Анну? Ведь она была очень сильной. Мама рассказывала случай, который произошёл на Рождество. В доме было тепло и уютно. Отмечали весело праздник. Принято было на рождество рядиться, колядовать. А маме тогда было годика три – четыре. Она подошла к замёрзшему окну, стала отогревать наросший лёд, чтобы посмотреть в окошко. Сделала круглую проталинку и выглянула в окно. Каков был её ужас, когда из проталины на неё посмотрела страшная лохматая морда. Девочка закричала. Прибежали взрослые, узнать, что случилось. А случилось следующее – от перенесённого стресса, сильного испуга лицо девочки перекосило и парализовало. Ребёнок понятия не имел об обрядах переодевания. Так взрослые развлечения закончились такой вот трагедией. Наша современная медицина такие случаи не лечит, поэтому иногда встречаются люди с перекошенными лицами, их так и не удалось поправить. А колдунья провела несколько магических сеансов, и лицо восстановилось. Потом был случай, когда корова поддела девочку (мою маму) рогами. Тоже помогла бабка колдунья – раны, хотя были глубокие, но быстро зажили, даже шрамов не осталось. Говорят, она творила чудеса. А вот мамину маму не спасла… Неужели так не любила, что не пожалела оставить внуков без материнской заботы? Кто ответит мне на эти вопросы? Да, пожалуй, уже никто 
Я не знала своих бабушек, но я помню пра-прабабушку, которая прожила сто тридцать лет. Я её видела, когда мне было пять лет, а пра или пра-пра-пра-бабушке сто пятнадцать. Она жила в семье старшей маминой сестры – Шуры. Раньше я никогда не видела таких старых людей с морщинистым лицом. Поэтому я подумала, что это та самая баба – Яга, которой пугали меня старшие дети со двора. Милая бабуля пыталась подружиться со мной, но я её близко к себе не подпускала. Мне она запомнилась,как очень сухонькая, но подвижная старушка. Я была очень шустрым ребёнком, носилась по всему дому, по двору. И эта старушка почти догоняла меня. ( А я бегала быстрее всех во дворе). Она делала всё по дому: готовила, стирала, убиралась, каждый день ходила в тайгу за ягодами. Рассказывали, что и умерла она странно. Просто не вернулась из тайги. До сих пор не могу забыть её волосы. Когда она расчёсывалась, то садилась на коленки на пол. Волосы рассыпались по всему полу серебряными волнами. За ними не было видно старого сморщенного лица. Густые, серебряные, чуть волнистые… Это было какое-то завораживающее зрелище. У мамы тоже в молодости была толстая длинная коса. Я любила расчёсывать её волосы. Они были густые-густые цвета воронова крыла, с синим отливом. Я мечтала, что вырасту и у меня тоже будут такие красивые блестящие волосы. Но я была белой, как сметана. И когда знакомые подшучивали: «Эта чья такая девочка? Мамина? Нет, ты не мамина, у мамы чёрные волосы, а у тебя белые» - я очень переживала. Приставала к маме, почему у меня такие белые волосы. А я в детстве терпеть не могла помидоры. И мама, конечно, в шутку сказала: «Потому что ты не ешь помидоры»! Сколько же этих ненавистных мне помидоров съела я в своём детстве, чтобы хоть немного мои волосы потемнели! Бесполезно, мои волосы так и не стали тёмными, тем более чёрными с синим отливом…
     Мамы уже нет, но осталась её младшая сестра, которая хоть и не часто, но приезжает к нам в гости. И чтобы хоть как-то восстановить историю их большой семьи, я всё время просила тётю написать воспоминания, всё, что она помнит обо всех. И вот, наконец, заветная тетрадка у меня в руках…

Посвящается моим внукам: Владику и Мише

Дорога, длинною в жизнь
     Не суди - да не судим будешь.
Воспоминания
Глава1

Я родилась в Сибири, там, где протекает река Бирюса. В этот чудный мир я пришла в семь часов 15 минут утра Восьмого ноября 1938 года...
Своих родных родителей я не знаю и не помню. В нашей семье я была пятым ребёнком. Как выяснилось в последствии, меня опередили два братика Коля и Толик и две сестрёнки Шура и Нина. Главой семьи нашей, как и принято было в те далёкие времена, был наш отец, Ткаченко Илья Никифорович. Он работал машинистом паровоза в городе Тайшете Иркутской области.
     Родную маму звали Анной. Более мне ничего до сих пор не известно. Бабушка, мамина мама, была из Белоруссии, очень красивой женщиной, а дед был цыган, который её часто избивал. А я родилась русской. Об этом мне рассказала моя сестра Нина, с которой я повстречалась спустя тридцать лет после расставания, когда меня забрали из детского дома...
      Когда мне было пять месяцев отроду, мама наша умерла, её свалил тиф. Да, мне было всего пять месяцев, но это событие отразилось в моей памяти навсегда. Я до сих пор вижу (третьим глазом) день похорон. В доме было очень много народу. В гробу лежала мама. Старшая сестра Шура держала меня на руках. Кто-то из людей сказал :  «Томочка, попрощайся с мамой». Шура положила меня  в гроб рядом с мамой. Я обняла маму, а больше ничего не помню… Не было, видно, событий, заслуживающих особого внимания.
      Спустя некоторое время в нашем доме появилась женщина с двумя дочерьми. Отец привёл её в надежде, что она заменит нам умершую мать и станет отцу женой. Практически, я её увидела и хорошо запомнила, когда с братом Толиком, который был старше меня на два года, грелись на лежанке русской печи, с жадностью смотрели, как «волшебствовала» мачеха возле стола. Стол был длинный, сделанный из досок на крестообразных ножках. По обе стороны от него стояли длинные скамейки. Мачеха сварила гречневую кашу. Её одурманивающий аромат распространялся по всему дому и забирался в каждую щель. Мы с Толиком лежали на печи, свесив головёнки вниз. Очень хотелось есть.
     Мачеха разложила кашу в глиняные горшки разного объёма. Отцу – большой горшок, мачехе – поменьше и детям по убывающей, в зависимости от возраста.
От резкого окрика «Идите жрать!» мы с Толиком слетали с печки и в одно мгновение съедали кашу. Следующий окрик «Марш на печку» заставлял нас также стремительно оказываться на печи. Помню, что наши головёнки опять свисали вниз, мы глотали слюнки, голова кружилась от аромата каши, а есть хотелось в тысячу раз сильнее, чем до еды. Я не понимала в те годы, что такое бедность, но жили мы очень бедно. Кроватей не было. Был настил из досок вдоль стен.Голодали мы все, ведь семья теперь состояла из девяти человек. Мачеха хотела решить проблему с голодом по-своему.
    Однажды утром она повела нас с Толиком в лес. Мне в то время уже было полтора годика. Я ходила сама и уже чисто разговаривала. Настроение было у нас замечательное. Вокруг пели птицы, ласково  светило солнце. Деревья, травы, бабочки, букашечки… Всё это доставляло нам с братиком такое детское счастье, огромную радость. Я что-то ему рассказывала, смеялась. А он крепко держал меня за ручку, чтобы я никуда не убежала и молчал. Вообще все мои братья и сёстры меня очень любили и оберегали, как могли. Шли мы долго и наконец пришли к речке Бирюсе. Вода была чистой, прозрачной, слегка голубоватой. Бирюса – горная и очень бурная река. Мачеха подобрала на берегу тяжелые камни, достала из сумки верёвки и уже стала привязывать нам на шею эти камни, чтобы сбросить нас в водоворот. Но тут вдруг раздались крики. От деревни, расположенной недалеко от реки, бежали люди, вооружённые палками, вилами, лопатами и громко кричали. Видимо, деревенские дети проследили за мачехой и успели сообщить  родителям о задумках злой мачехи. Так, благодаря детям и их родителям мы с Толиком остались живы. Мачеха, конечно, сильно испугалась и убежала. А люди, освободив нас от камней, отвели нас к отцу. Узнав о случившемся, отец был в страшном гневе. Такого я не видела его никогда. С тех пор, конечно ни мачехи, ни её детей в нашем доме не было.
    Всего одну главу прочитала, а уже слёзы в глазах стоят. Почему так больно воспринимается всё, что описано в той тетрадке? Потому что родная кровь? Если бы не война, всё было бы иначе.
      Глава 2-я
1941 год. Война. Отец добровольцем ушёл на фронт, хотя у него была бронь… Он был железнодорожником. Сёстры рассказывали, что раньше они жили очень хорошо. Хозяйство было крепким. Во дворе было несколько коров, лошадь, гуси, утки, куры. Отца за его честность и справедливость выбрали председателем колхоза. Но его справедливость не всем была по душе. Затаило злобу местное ворьё. Не раз пытались с ним расправиться, врывались в дом, всё переворачивали вверх дном, ища отца. А дети прятали его в погребе. Может быть это и стало основной причиной, почему отец ушёл на войну, всё равно рано или поздно его убили бы местные бандиты. Ведь в Сибири всегда так жили: «Закон - тайга, медведь в ней хозяин». Тайга всё спишет…
    Так и повезли нас на телеге в Тайшетский детский дом. Дом родителей, в котором жила наша семья вместе со всем скарбом забрала местная власть.
    Бабушку и дедушку я видела лишь однажды перед тем, как попасть в детдом. Почему-то в памяти отпечатался ковёр, висевший на стене за кроватью. Сейчас такие ковры очень дорого стоят. Это народное творчество. К сожалению, многие их просто повыбрасывали. Он расписывался масляными красками на клеёнке. На том ковре была изображена очень красивая дама под пальмой. Рядом с ней лежала большая собака с длинными обвислыми ушами. А возле них музыкант вдохновенно играл на скрипке. Так я приобщилась к миру искусства, восхищённо разглядывая единственную картину – ковёр на стене в доме бабушки и дедушки.
    Начало моего пребывания в детском доме ознаменовалось тем, что одному мальчику устроили «тёмную». Он был очень начитанным, знал несколько языков. Но, может быть именно это не понравилось воспитательнице. Она посоветовала мальчикам проучить зазнайку. И те, когда все легли спать, накрыли его с головой одеялом и били долго и беспощадно. Так у меня на глазах произошло страшное убийство. Я, тогда ещё совсем маленькая девочка, боялась не то что пикнуть, даже пошевелиться. Это был неописуемый ужас.
    Кормили нас очень плохо. В тарелке вместо супа была вода, в которой плавали 2-3 кусочка капусты и пара кусочков картошки. Хлеб вообще не помню. Сёстры рассказывали мне, когда они меня  уже взрослые нашли, что меня постоянно ставили в угол и лишали еды. Не знаю, что мог натворить полутора – двухлетний ребёнок, за что его нужно было постоянно наказывать. Помню, старшие дети, которые раньше нас попали в детдом, науськивали меня сказать воспитательнице что-то. Я говорила. Оказывается, это были плохие слова… 
    А однажды ночью, наверное, это было в сентябре, все дети повскакивали с постелей, открыли окна и, выскочив на улицу, накинулись на детдомовский огород, собирать не выкопанную картошку. Толик, подхватил меня на руки, посадил на подоконник ( я уже от голода не вставала с постели), потом, спрыгнув на улицу, забрал меня с подоконника. Он принёс меня на огород и велел: «Ищи картошку!» Мы руками разгребали землю, и попавшуюся в руки картошку тут же немытую, вместе с землёй съедали. Возможно, что эта картошка тогда спасла мне жизнь. Всю зиму я болела. От высокой температуры бредила и впадала в беспамятство.
    А весной нас приодели. Мне сшили чёрное платье из «чёртовой кожи», которая сейчас называется джинсовая ткань. Как я радовалась обновке! Ходила, поглаживая свой животик, так как от голода страдала рахитом. Когда потеплело, нас выводили на улицу. Воспитательница ходила по двору с переброшенным через руку вафельным белым полотенцем, которым она вытирала нам носы. В это же время в отделении появилась какая-то молодая женщина, которая наблюдала за детьми. И вот однажды она подошла ко мне и спросила: « Девочка, ты хочешь пирожок?» Я не знала, что это такое, но на всякий случай ответила : «Хочу!». Тогда я впервые в жизни попробовала пирожок. А потом эта женщина, которую я про себя называла добрая тётя, забрала меня к себе домой.
    Мама не любила рассказывать о том, как ей жилось в детдоме. Воспоминания её были печальными. Было очень голодно. На столько, что дети лазили по помойкам, собирая картофельные очистки, ели их. Из-за этого, или из-за того, что кухонные работники не добросовестно относились к своим обязанностям, дизентерия косила детей одного за другим. Этот период мама вспоминала особенно тяжело. С ней в палате лежала её подружка. Так получилось, что именно детдомовским давали одни таблетки для лечения, а детям из семей – другие. Мама таблетки не пила, выкидывала их, а подружка добросовестно принимала. Первой умерла её подружка. Потом другие дети из детдома. Мама выжила. После этого было громкое дело врачей, их расстреляли за то, что они с помощью медикаментов специально убивали сирот. К сожалению, и такое было в то страшное время. Одни спасали детей, а другие – убивали. В детдоме процветало воровство. Вещи, которые приносили родственники, куда-то бесследно исчезали. В Сибири суровые морозы. А у мамы был тёплый пуховый платок.Однажды она обнаружила, что и он пропал. Вначале пропали платье, туфли, а потом и платок. Детей повели в баню. Расстояние не близкое. И пришлось маме с непокрытой головой в сибирские морозы ходить. А после бани ещё и с сырыми волосами. Поэтому это сказалось на её здоровье. Очень болели уши, голова, впоследствии наступили и глухота, и слепота… А всё начиналось с того обездоленного детства. Разве могла бы родная мать допустить такого отношения к ребёнку?
      Никто не интересовался, могут ли дети работать наряду со взрослыми. Они выполняли ту же работу, поблажек на возраст не было. Так урабатывались, что просто падали замертво, а с утра опять на работу. За детдомом были закреплены колхозные поля. Приходилось не только косить, полоть, собирать урожай, но и мешки неподъёмные на себе таскать. Видимо это было причиной того, что долгое время, после того, как мама вышла замуж, она не могла родить детей.И только в результате длительного лечения мы с братом всё же появились на свет.
    Да, тётя Тамара правильно вспомнила, что пределов детской жестокости там не было. Могли просто избить до смерти, если что-то не нравилось. А всё списывалось на военное время.
  Однажды я проснулась ночью от того, что мама плакала, а отец говорил ей всякие гадости:
- Сиротка, если бы я не подобрал тебя, кому ты нужна была бы! Да в вашем детдоме ни одной девчонки не было, одни шлюхи… - И всё в том же духе…
Я лежала, боясь пошевелиться, чтобы все думали, что я сплю. И тогда я стала свидетелем страшных событий, о которых рассказывала мама, и которые происходили с ними в детдоме. Мало того, что могли побить, если что-то не устраивало. Пока старшие сестра и брат были тоже в детдоме, они младших в обиду не давали. Но брат Николай поступил в лётное училище, как дядя-герой, а Шура, старшая сестра, устроилась на работу. И тут всё началось. Девочек её возраста старшие ребята принуждали к сожительству. Если отказывались, избивали, мучили, обмазывали дерьмом. Всё равно насиловали. Одну девочку, которая собиралась рассказать всё воспитателям, утопили в туалете. Туалеты в то время представляли собой деревянные будки, где в полу была прорезана дыра. Я, кстати, тоже застала этот шедевр… Провалиться туда не стоит особого труда. А утопить ребёнка 10-11 лет просто пара пустяков. Насилие над подростками было обычным делом…
Недавно прошла статью об АУЕ. Банды малолетних преступников терроризируют регионы России. Подростки убивают, насилуют и нападают на полицейских. Свое движение они называют АУЕ. Есть случаи и совершенно жуткие. В Юдино (микрорайон Казани) 16-летние подростки со взрослыми товарищами пытались выбить деньги у сверстника. На стрелку тот пришел с отцом, — описывает дальнейшее «Новая газета», — убили обоих, забрали ключи от квартиры, зашли, расправились с матерью, забрали бытовую технику. Позже выяснилось: они же убили двух таксистов.
Или еще пример — Чита, неблагополучный поселок КСК. Двое подростков зарезали 17-летнего однокашника по вечерней школе, а заодно и его мать из опасений, что она видела, с кем пошел общаться сын на лестничную площадку.
Но как же тайное сообщество малолетних преступников живет и функционирует, где находит «свежую кровь» и как вербует новых сторонников? К пяти- или шестикласснику подходят двое старшеклассников и на воровском арго рассказывают про «зоновскую романтику», «понятия» и предлагают принести деньги для общака. Для этого предлагается сделать что-нибудь этакое — украсть, обмануть родителей или выбить деньги у сверстника. Причем неофита берут на слабо и преподносят ему это как поступок, достойный по понятиям правильного человека. Так постепенно подростки приобщаются к преступному миру, а заодно учатся расправляться со сверстниками, которые не хотят жить по понятиям. В итоге некоторые жертвы отчаиваются избавиться от вымогательств и насилия идут на самоубийства.  Что это? Отголоски прежних недоработок общества, попустительству по отношению к малолетним преступникам? Это уже внуки прежних извергов наводят свои порядки в стране. Но вместо того, чтобы серьёзно заниматься этой проблемой, депутаты увеличивают себе пенсии и зарплаты. А народ безмолвствует, потому что решать проблему за те структуры, которые непосредственно должны этим заниматься – чревато. В селе Новопавловка, например, в том же Забайкалье родители восстали против вымогательства денег у девятиклассников и устроили самосуд над членами АУЕ. Но за этим последовали расправы над теми, кто вышел из-под их контроля и опять же штурм полицейского участка с освобождением уголовника. И как результат всего — заявления на восставших родителей и уголовное дело на них… Но я немного отвлеклась…
 И то, что тёте Тамаре удалось выбраться из этого ада, уже чудо.
      Глава3.
  Первое, что сделала «добрая тётя», посадила меня за стол, налила большую тарелку супа, ласково произнеся : «Кушай, детка». Суп мне показался очень вкусным. Как сейчас помню, хоть прошло очень много лет, что суп был пшённый, а на на его поверхности плавали звёздочки – масляные пятнышки. Съев тарелку супа, я протянула тарелку маме ( так она велела её называть) и попросила добавку. Съела вторую тарелку и опять попросила добавку. Можете себе представить, как нас кормили в детском доме во время войны… Сёстры вспоминали, что повара сумками таскали продукты тайком от всех. А мы голодали…
   И вот, когда я наконец насытилась после третьей тарелки супа (а мне тогда было всего 2 с половиной годика), то схватив оставшиеся на столе два кусочка хлеба, спрятала их за спиной и бочком пошла вдоль стены. Моя приёмная мама Нюра спросила меня: « И что ты там прячешь за спиной?»
Я поспешно показала ей руку с хлебом и сказала: «Хлеб». И приложив палец к губам, прошептала: «Тише, а то дети услышат и украдут!» Тогда «мама» сказала мне: «Не бойся, положи хлеб на стол на тарелочку, его никто не возьмёт. Мы с тобой вдвоём в доме». Я успокоилась и начала обследовать территорию дома. Меня так поразила «мамина» кровать! Она была высокая, металлическая, с шишечками на спинках. Такую красивую я ещё никогда не видела. На ней лежало очень красивое тёплое покрывало.
   Мне мама отвела место на хорошеньком зелёном диванчике. Вымыв меня, приодев, она вечером вывела меня на улицу «в люди». Её дом стоял на бугре, а место было чистое с большой поляной, на которой детвора со всей улицы собиралась играть – доить корову. Брали обломки кирпичей и тёрли их друг о друга, со стороны действительно было похоже на то, что происходит процесс дойки. А ещё мы играли в лапту, в чижика, в прятки, догонялки, прыгалки и т.д. Навряд ли современная молодёжь имеет хоть какое-то представление об этих играх. Сейчас все играют в компьютерные игры, не сходя со своих стульев, а раньше игры были массовые, весёлые и подвижные. Но это было потом. А в тот день мама повела меня знакомить с соседями. Перед выходом она мне сказала, чтобы я запомнила, что зовут меня – Абдалова Тамара Ивановна. Я, конечно, запомнила и всем детям, которые выстроились в очередь и подходили, подавая руку, я сообщала: «Абдалова Тамара Ивановна». А они опять вставали в конец очереди и снова подходили ко мне, чтобы подать руку и услышать моё представление. Всё было очень серьёзно. Хоть и ростиком была я невеличка, но разговаривала чисто, была очень весёлой и отъевшейся за день.
     Через дом от нас жила семья, в которой было трое детей  - две сестры и брат. Так брату я так сильно приглянулась, что он постоянно сажал меня на колени и просил, чтобы я ему рассказывала разные истории о своей жизни. Но однажды он мне сказал, что мама мне не родная, поэтому я не должна её слушаться. Было бы сказано. А сделать недолго. В очередной раз, выпуская меня на улицу погулять, мама строго настрого наказала: «Гуляй возле дома, никуда не убегай!» Но, оказавшись на улице, я сразу рванула обследовать неизвестные мне края. Мама проследила за мной, догнала, привела домой, закрыла ставни на окнах со стороны улицы, привязала меня к кровати и давай ремнём охаживать. Меня никогда не били, тем более ремнём. От боли и обиды я орала, как резаный поросёнок. Под окном собрались соседи. Стали стучать в ставни, кричать: «Ты что творишь! Не своя так и бить можно? Не обижай сироту, злодейка!»
     В итоге я опять попадаю в детдом. Моя новая мама оставила меня там, заявив, что я ей не нужна, потому что оказалась непослушным ребёнком. Узнав об этом, моя старшая сестра Шура, которой в то время было уже четырнадцать лет, схватила меня на руки, всю дорогу бежала за несостоявшейся мамой, умоляя не бросать меня. Потом забежала вперёд, упала перед ней на колени, и сквозь слёзы продолжала: «Она же здесь умрёт! Ради всего святого, спасите сестрёнку, возьмите её к себе. Она будет Вас слушаться. Не бросайте её!»
    И тогда эта женщина, которую я буду всю свою оставшуюся жизнь называть мамой, заставила сестру поклясться, что никто из братьев и сестёр меня больше не увидит. И Шура поклялась, отдав меня этой чужой, суровой женщине, только чтобы спасти мою жизнь.
  Прочитала эту главу, и опять слёзы наворачиваются на глаза. Как можно было избивать такую кроху! Мама никогда нас с братом не наказывала. Помню, ещё когда мне было года четыре, я решила помочь маме помыть посуду, навести порядок в доме. Тарелки, чашки, ложки, вилки помыла. Убрала в шкаф. Стала мыть фазу из под цветов, а она выскользнула у меня из рук и разбилась. К слову сказать, ваза была очень красивой. Из синего стекла, расписанная цветами. И к тому же она была маминой любимой вазой. А так как с детства я не была приучена врать, то сразу маме об этом сказала. Та даже не ругала меня, не говоря о том, чтобы хотела побить. У нас в семье это было не принято. Может быть, мама жалела нас, потому что у самой такое тяжёлое детство выпало, а может быть, просто не могла поднять руку на ребёнка. И я не могла, когда сама стала мамой. Поэтому то, что описывает тётя Тамара, для меня кажется чудовищным.
   Разбив мамину любимую вазу, я сама очень сильно переживала, плакала. Думала, что обязательно куплю маме такую же, когда подрасту, чтобы не огорчать её никогда. Мне так хотелось, чтобы мама была счастливой и никогда не плакала. Конечно, встав взрослой, я дарила маме самые красивые вазы... Но дело не в подарках. Вспоминая, что самое обидное оскорбление, которое срывалось с уст пьяного отца было – «сиротка», я старалась делать всё, чтобы мама никогда не чувствовала себя одинокой. С поляны я приносила ей каждый день цветы, помогала во всём, что могла и не могла. В три года старшие ребята во дворе показали мне буквы и научили их складывать. И я прочитала маме первую мою страничку в жизни… Мне так хотелось её радовать, я старалась делать всё, чтобы она мной гордилась. Училась только на пятёрки. Грамоты, победы – всё для моей любимой мамочки. Для меня она была всегда тем светом, без которого просто невозможно жить. Я думала, если вдруг с ней что-то случится, я тоже сразу умру. Я её очень любила.
   Однажды мама сильно заболела, чуть не умерла. Причина страшная. Отец начал выпивать. Старший брат стал инвалидом из-за халатности врачей, хотя причин могло быть несколько, но факт есть факт. И мама решилась на тяжкий грех, она пошла к бабке, чтобы та сделала подпольный аборт, потому что официально тогда они были запрещены. В результате - несколько месяцев между жизнью и смертью. Маму выписали из больницы ещё очень слабую. Она не вставала с постели. Тогда я стала готовить еду для мамы, брата и себя. Отец питался в лётной столовой, на аэродроме. Мне тогда было года четыре. Но у меня был детский керогазик, где я готовила своим куклам еду, которую сама потом и съедала,но перед этим я вполне серьёзно кормила куколок. Поэтому перейти на взрослый керогаз особого труда не составило. Но повар из меня был никудышный, поэтому мама мне рассказывала, что надо делать, последовательность операций, а я старалась делать всё по инструкции. В общем, с голоду никто не умер. В выходные готовил отец. Но он любил всё жирное, а меня больше устраивали мои постные и молочные супчики. К жирному он меня так и не приучил. Благо, что в доме всегда жили ёжики, все жиры доставались им.   
                Глава4
И началась у нас с мамой долгая и очень тяжёлая жизнь. Но сначала, войдя в дом, я сказала этой женщине: «Если ты меня будешь звать Томочкой, то я буду тебя называть мамочкой и всегда слушаться, ладно?» Так мы пришли к обоюдному соглашению.
    Конечно, я считаю, что моя приёмная мама совершила подвиг, взяв меня на воспитание из детского дома. К тому времени я была уже очень больна. Рахит, истощение, хронические простуды, энурез. Ей было со мной не просто. Поэтому она часто ходила советоваться  по всем жизненным вопросам к своей тётке, бабушке Зине. Та приняла на постой одного деда.Звали его Филиппыч. Он был участником первой мировой войны. На войне с Германией он попал в плен к немцам. Там научился шить. К бабушке Зиновье он перебрался со своей зингеровской швейной машинкой. Шил прекрасно, принимал заказы от соседей, от военных – перешить обмундирование: шинели, кители. И мне шил пальтишки, платьица. Вот «мама» и пожаловалась Филиппычу на то, что я уж больно много ем.
- Корми дитя досыта. Организм наестся после голодухи, потом всё войдёт в норму.
И он был прав. Через какое-то время «мама» жаловалась ему на то, что я очень плохо ем.
Филиппыч любил меня, жалел, разрешал у бабы Зины лазить в саду по деревьям, есть фрукты до отвала. Однажды я объелась черёмухи. А когда возвращалась домой, то у меня потемнело в глазах, и я потеряла сознание. Когда пришла в себя, скорее помчалась домой. Никому ничего не сказав, сразу легла спать. Проспала весь вечер и ночь…
     А война продолжалась. Как мне потом через много лет рассказали мои старшие сёстры, отец наш, Ткаченко Илья Никифорович, подорвался на мине, участвуя в боях на Курской дуге. Так мы остались круглыми сиротами. Эту весть я узнала, когда мне было 33 года. Сёстры и братья воспитывались в детском доме, а у меня была новая мама…
 Однажды я услышала её разговор с соседкой. Так как у неё не было своих детей, то её, как одинокую, отправляли местные Советы на заготовку леса в тайгу. Она с юности знала, какая это тяжёлая работа. Снова надрываться на лесозаготовке страшно не хотелось. И кто-то посоветовал ей взять ребёнка из детдома. Этим ребёнком оказалась я.
  Моя приёмная мама, Абдалова Анна Корниловна, работала по распоряжению горисполкома на дому. Ей выдавали овечью шерсть, и она превращала её сначала в пряжу, а потом – в носки, рукавицы, шарфы. Она и другие женщины вязали, а готовые изделия отправлялись на фронт. Кто-то валял валенки из шерсти овец, чтобы ноги солдат не мёрзли на холоде, кто-то шил шинели, как дедушка Филиппыч, кто-то выращивал лён, пшеницу, рожь, пшено, гречиху, кто-то ремонтировал паровозы и вагоны, прибывавшие с фронтов, которые потом вновь отправлялись на Запад, на фронт.
  На огородах выращивали картошку, разные овощи. Держали скот. И мы, дети, помогали взрослым, как могли. Моя приёмная мама заставляла меня раскладывать картошку посадочную в лунки. У неё было 15 соток земли. А мне не было ещё трёх лет. Болела спина, поясница. Да и одной было не интересно. У соседей было восемь детей разного возраста, начиная с 2-х летнего. Они так дружно работали, что я всегда с завистью смотрела на их большую кампанию и мечтала работать вместе с ними, а не в гордом одиночестве с моей суровой мачехой. Зимой я теребила овечью шерсть. Порой я так на этой шерсти и засыпала за столом. Работали при керосиновой лампе. Керосин давали по талонам. Работали из последних сил. В то время по другому было нельзя. Можно было оказаться в числе врагов народа. И не было поблажек ни на возраст, ни на какие-либо недуги.
   Сибирь осталась без мужчин. Они, за редким исключением, все ушли на фронт. Их заменили женщины и подрастающие дети. Кроме работы для фронта, у всех была одна задача – выжить. Совхозы в те годы выделяли под спил деревьев на дрова делянки, под покосы для травы на сено - на корм скоту. Женщины объединялись по четыре человека, из каждого  дома по одному взрослому человеку. Такой группой они шли на выделенные делянки под покос травы. Сначала все четверо косили для одной семьи, потом для второй, третьей и четвёртой. Гужевой транспорт для вывоза сена давал совхоз.
    Точно так же заготавливали дрова. Спиливали в основном берёзу. Транспорт давал совхоз. А мы, дети, забирались на привезённые брёвна и ножками счищали кору с деревьев и добывали берёзовый сок. Он был подсохший и легко срезался ножом ленточками.
     Взрослые пилили дрова, а мы относили и укладывали чурки в поленницы. Участие в этом принимал и соседский двухлетний малыш. Дружба побеждала во всём. Потом мама награждала нас за помощь морковкой или огурцами. У нас на огороде всегда всё росло. У мамы была «лёгкая рука». Даже воткнутая ею  в землю палка прорастала.
     Зимой она меня трёхлетнюю часто оставляли одну дома. И я обязательно что-нибудь вытворяла. Когда мне было два с половиной годика, мне попался огрызок карандаша и кусок старой газеты. Тогда я самостоятельно нарисовала без чьей-то подсказки и помощи человечка. Ничего особенного, все дети рисуют человечков. И что там такого сложного: голова, живот, ручки, ножки с пальчиками и обязательно пупочек и глазки, как водится. Без глаз – это же не человек! Это было моё первое произведение искусств. Потом это стало бедой. У мамы было много книг и я их все изрисовала. Ну не было бумаги… Но однажды я видела, как мама белила печку, и я в её отсутствие залезла в подполье, достала известь, щётку и побелила печь. Печь стала белая-белая. Но и весь пол вокруг печки – в белых пятнышках. Маме моя работа не понравилась. Ругала, но не била. Ведь я была помощницей!
     В другой раз, дело было суровой зимой, примерно в феврале месяце. Мама наносила холодной со льдом воды из колодца. Вылила в бочку и ушла по делам ( в магазин, или горисполком). Я взяла куклу, которую мама сделала из своей юбки, перевязав её так, чтобы получилась голова и туловище. Я этой кукле устроила баню. Намылила её, и в бочку со льдом… Когда пришла мама, она была в ужасе. В этот момент я уже мало что соображала. Поднялся жар. Помню смутно, что у мамы меня забирала какая-то женщина с милиционером, а мама меня не отдавала в больницу. На праздник первого мая в больнице города Тайшет я только пришла в сознание. Оказывается, у меня была дифтерия. И три месяца я была без сознания… Увидев в окно маму, которая металась от окошка к окошку в поисках меня, я не в силах была даже встать. День этот был особенным, праздничным. В палате было много больных и лежачих детей. Давали праздничный обед. Что именно не помню, но хорошо помню, как дети делали из хлеба игрушки, играли,а потом съедали.Цвет был чёрного цвета, хорошо мялся и лепить из него было не сложно.
    Жизнь мне врачи спасли.Наступил период, когда война подходила к концу. Освободили Украину, а папка, Иван Яковлевич Абдулов, мамин муж, защищая Украину, был тяжело ранен. Врачи его выходили и оставили в Украине работать на восстановлении Азотно-тукового завода в городе Горловка. Он написал маме письмо, в котором просил её приехать жить в Украине. Мама за советом побежала к дедушке Филипповичу. Она не знала, что ей делать. Здесь – дом, хозяйство: корова, свинья, овцы, куры… Он посоветовал дом сдать в аренду, корову продать, а остальной скот и кур – на мясо. Всё так и сделали.  Помню, мама в русской печке тушила куски мяса, солила в бочку сало. Всё брала с собой в дорогу. К ней часто приходила старушка, дальняя родственница, она же ведьма и повитуха. Помолилась перед иконой, вытащила противень, насовала в юбку с карманами куски мяса, и как нив чём ни бывало, села ждать маму. Когда та пришла, ведьма, не сказав ни слова, удалилась. Впоследствии эта старуха умирала на руках зятя. Попросила его затопить печь, а увидев огонь, рвалась из рук зятя прямо в печь…
    Не знаю, о какой ведьме-повитухе вспоминает тётя Тамара. Может, их было несколько в Тайшете. Если это та, которая не спасла от тифа невестку, да ещё если она же приворовывала мясо у родственников, отношение к ней у меня сложилось не очень хорошее. Я совсем о ней ничего не знаю. Мама говорит, что с той роднёй они практически не общались. У старухи было много детей. А свой дар она передала младшей дочери. Пра-пра-пра бабушка, о которой я упоминала ранее, это родня по бабушкиной линии. Война уничтожила почти весь род. Старшее поколение на фронтах погибло, а младшим пришлось скитаться по детдомам. Осталась только пра-пра-пра…
   Во всей этой истории мне видится грустная аналогия. После разрыва отношений с первым мужем, вся его родня от нас отвернулась. Меня с детьми просто вычеркнули из своей жизни. Потом, спустя много лет, когда все дети выросли, встали на ноги, родственники бывшего мужа просили у меня прощения за то, что не помогали воспитывать малышей, каялись в содеянном. А содеяно было не мало всего… Но мне уже было не до них, а их позднее раскаяние было совершенно безразлично. В общем история повторилась спустя много лет, произошло отторжение детей со стороны мужниной семьи…
                Глава 5
Итак, мы едем в Украину к папке, которого я никогда не видела, я его приёмная дочь.
Наше путешествие по Земному шарику проходило не в золотой карете, а в товарном вагоне. Вагоны, в которых раньше, ещё до войны, возили скот, были переделаны под перевозку раненых. Их везли в Сибирь со всех фронтов для лечения и восстановления, а потом снова отправляли на фронт. В вагонах были установлены нижние полки для сна и отдыха. А вторые полки, соединяясь между собой, представляли одно сплошное спальное место. И под потолком были ещё две полки для вещей. Так перевозили раненых. Украина была освобождена от фашистской оккупации, народ возвращался в свои дома, если они сохранились за период боевых действий. Вагоны были битком набиты взрослыми с детьми. Ехали из Тайшета очень долго, месяц с лишним. За это время я успела заболеть ангиной. Мама где-то на станции в степных районах купила горячее молоко, но пить его было так противно, потому что люди в той местности топили печи кизяками, и молоко имело просто отвратительный запах.  Помню, что в Пензе всех высадили из вагонов, делали дезинфекцию всего состава. Людей отправили в баню, а вещи – в жарочный шкаф. Так боролись со вшами. В период войны – это был страшный бич. От грязи и горя эти паразиты плодились со страшной силой.
В Пензе продавали красивые тёплые вещи. Там мама купила себе кофточку, а мне – шапочку из козьего пуха. В Москву наш состав не пустили, а развернули перед Москвой. Пришлось делать пересадку на другой поезд. Вот здесь-то и произошло ЧП. Пересадка была быстрой, а вещей было много. Мама с носильщиком часть вещей погрузила в вагон, а меня оставила караулить оставшиеся вещи. Вдруг поезд пошёл, а я так и осталась сидеть на вещах. Ревела белугой. Как, меня оставили! Я же теперь потеряюсь! Вдруг вижу, мама выпрыгнула из вагона, схватила меня в охапку, носильщик – оставшиеся вещи и бегом за уходящим поездом. Спасибо, машинист притормозил состав и всё закончилось благополучно. Оказывается, когда первая часть вещей была погружена, мама попросила носильщика забрать оставшиеся вещи и меня. А он перепутал вещи, схватил чьи-то чужие, притащил в вагон. А меня он не увидел. Хорошо, мама быстро сообразила и исправила ситуацию.
    Ехали через Харьков. Всюду разруха, но вокзал был красивый. Очень высокий потолок, на стенах картины, написанные масляными красками. На всех картинах была изображена обезьяна с очками. Только вот очки у неё были то на хвосте, то на лапе, то на голове. Я тогда подумала – вот глупая обезьяна, ведь очки нужно носить только на глазах!
   На станции Ясиноватая папка встретил нас с мамой и привёз в Макеевку. Нас поселили в сарайчик, стены и пол в котором были обмазаны глиной. Само место было красивое. Но много разрушенных домов. Некоторые дома уже успели восстановить. Я сразу же подружилась с местными детьми. Как только растаял снег мы всей толпой пошли на огороды. Там везде были вкопаны бочки с водой для полива. Вода была ледяной, но мальчишки начали в них купаться, окунаясь с головой. И только ноги помочила. Но этого хватило, чтобы к вечеру у меня поднялась температура 40 и я потеряла сознание… Когда я очнулась, то увидела, что возле постели сидит мама и посыпает мне ноги каким-то белым порошком. А сами ноги были чёрными от блох. В Украине в то время их было неисчислимое множество. У меня сложилось впечатление, что на моих ногах собрались эти мелкие кусачие твари со всей Украины. Оказывается, я заболела скарлатиной. Вылечила меня папкина любовница. Она работала в аптеке и принесла ему красный стрептоцид. В то военное время – это было основное лекарство от всех болезней. Да ещё подорожник и морская вода. О целебных свойствах подорожника даже песня сложена. Однажды в Макеевке появился поп в рясе и иконой в руках. Он крестил ребятишек и всех желающих. Обряд крещения проходил напротив нашего окна. Ребёнок подходил к попу, целовал его очень грязную руку, потом икону. После этого поп ему что-то говорил, видимо, что-то хорошее и полезное для ребёнка. Вдруг прибегает мама и пытается потащить меня на улицу:
«Пойдём! Тебя надо покрестить!»
Но я упёрлась, как бык и ни за что не хотела целовать грязные руки того попа. Так бы я и осталась некрещёной. Но позже, моя старшая сестрёнка Нина рассказала, что меня крестили ещё совсем маленькой мои родные мама и папа.
     Вообще, мама рассказывала, что вся семья хранила христианские традиции. Обязательно по воскресеньям ходили в церковь молиться. Детей крестили после рождения. В доме были старинные иконы, которые стояли в красном углу. Перед приёмом пищи всегда читалась молитва. За большим столом все собирались от мала до велика. Ели досыта, хотя пища была простой, но вкусной. За столом не полагалось шалить и громко разговаривать. У каждого была своя чашка и ложка, которые изготавливал отец семейства для всех домочадцев. Дерево, из которого изготавливалась посуда для каждого ребёнка, выбиралось по дате рождения, чтобы силу давало и от хвори избавляло. Просто, но мудро.
    Однажды всю малышню, в том числе и меня, подростки взяли с собой в лес. Лес был чистый, красивый. Ребята там настреляли воробьёв, потом обжарили их на костре. Мне досталась лапка. Было очень вкусно, но мало. Дети партизан научились за время войны всему.
  Какова была жизнь у нас, «детей войны»? Разве это могло кого-то беспокоить? Меня долго мучил вопрос, почему мы оказались вне времени. Этот же вопрос я задала в пенсионном отделе. На что мне ответили: « А что вы делали? Какую работу выполняли? Картошку копали? Это не считается».
Я ей рассказала, как мой муж в пятилетнем возрасте боролся вместе с ребятами с их улицы с фашистами. То они прокололи шины у всех военных машин немцев, сорвав срочную операцию по уничтожению партизан, то залезли незаметно в форточку штаба и крали важные карты и документы, чтобы передать их партизанам… А расплата была суровой. Детей расстреливали и на улицах, и ходили по домам и казнили прямо на глазах родителей, а то и всю семью расстреливали. Моему мужу удалось тогда спастись, потому что родители успели его спрятать в погребе. Но лишь спустя какое-то время статус «дети войны» принял официальное подтверждение. Хотя от этого звания было ни холодно, ни жарко. Водители автобусов продолжали требовать плату за проезд или захлопывать дверь перед носом, всем своим видом показывая, что им плевать на каких-то там обделённых великовозрастных детей…
      Так что мы делали, «дети войны»? Кто-то в тылу наравне со взрослыми работал на заводе, у станков, обтачивая детали для танков и самолётов, падая от голода и усталости… Кто-то на полях, надрываясь, собирал урожай, а сам качался от истощения, потому что за колосок сажали. А кто-то убегал на фронт и помогал бить фашистов, не щадя собственной жизни.
                Глава 6 
    По приезду в Украину мама сразу же купила корову, сама пасла её, подкармливала свеклой, которую выдавали по талонам. С этой свеклой поизошёл один забавный случай.
Я очень любила рисовать. Разрисовывала всё, стены, книги, мебель в доме. А так как бумаги не было, то увидев талоны, я обрадовалась, и сразу начала их разрисовывать.
   От моих художеств мама пришла не в восторг, как я ожидала, а в ужас. Схватив меня за ручонку она потащила меня на завод. Там в заводской столовой, просунув голову в раздаточное окно,она объясняла, что утворила её дочка. Завершающая её фраза звучала так: «Ну что, отпустите мне свеклу, али как?» Свеклу маме отпустили, не забыв проводить маму и юную художницу дружным хохотом.
          А корову пришлось зарезать. Она зажирела и перестала давать молоко. А папку вскоре перевелив Горловку. Там жили мы в трёхкомнатной квартире с подселением. Соседи занимали одну комнату. А нам полагалось две, так как папка к тому времени уже был на должности начальника охраны Азотно-тукового завода. Мне тогда уже было четыре года. И мы, дети, помогали взрослым, как могли. Недалеко от наших каменных домов проходила железная дорога, по которой шли гружёные углем составы от шахт. Самый старший мальчик заскакивал на ходу движущегося состава на платформу с углем и сбрасывал нам уголь - антрацит. Это самый лучший уголь в мире. Мы, малышня бежали следом, сбоку от платформы, и собирали уголь в мешки. Однажды так увлеклись, что даже не поняли, что нас стало притягивать к составу. Тогда машинист, чтобы нас спасти, пустил пары. Мы  как будто остолбенели и ослепли, но зато не угодили под колёса поезда.
     Сейчас вспомнила себя в возрасте тёти Тамары… Видимо, страсть к рисованию – это семейная черта. Пока я росла, в доме мной было разрисовано всё – стулья, стол, книги, которых было видимо-невидимо. Везде были мои каракули (автографы). Так же и мои дети росли – всё изрисовывали. Но я приносила с работы использованные листы бумаги, где можно было рисовать с обратной стороны. И рисунки со стен и книг перекочевали на листы. Хотя всё равно, соблазн что-то начирикать на стене был велик. На что старшие дети старательно лепили заплатки из оставшихся кусочков обоев. Хуже было, когда у девочек проявились способности к швейному делу. Они стали вырезать из тюли цветочки, чтобы украсить ими платья для их кукол. Шторы были испорчены. Но вы думаете, я их ругала? Нет, конечно,посмеялась над их находчивостью и предложила им другие варианты творчества, которые они должным образом оценили.
     А одно время у меня стали пропадать камни из серёжек. Оказывается, дети их выковыривали для того, чтобы сделать красивый секрет. Не знаю, помнит ли кто такую забаву: под стёклышко укладывалась такая мини-картинка из камушков, цветов, листиков, фантиков от конфет, которая присыпалась землёй. И проводился конкурс, чья картинка окажется самой красивой. Для этого аккуратно пальчиком каждый расчищал от земли свой секрет. И чей оказывался красивее – тот и побеждал. Поэтому покушение на серьги было обычным делом. Можно было бы наказывать за то, что так нехорошо поступают с маминым украшениями. Я пыталась им объяснить, что мне те или иные украшения дороги по тем или иным причинам. Камушки перестали пропадать. А для себя я сделала очень важный вывод : то, что может быть ценно для тебя, взрослого человека, для ребёнка – всего лишь игрушка. И кто ближе к истине, - большой вопрос. Всё относительно. Но с тех пор никакие украшения, будь они из золота или драгоценных камней в моей жизни не играли никакой роли. Я стала к ним совершенно безразлична, так же, как к элементам некой игры.
     Я читаю тетрадку тёти Тамары, но тут же возникают ассоциации из моей жизни. Как будто невидимым образом наши жизни переплетены, хотя с тётей мы встречались очень редко
   Моё детство протекало в солнечном южном городе – Моздоке. Голопузая и босоногая детвора с ранних лет приучалась к труду. Мы косили серпиками траву для кроликов, кормили птицу, пасли скотину. Сказать, что это было в тягость – да никогда! Общение с животными нас делало человечными и мудрыми. С малых лет я лечила своих питомцев, ухаживала за ними, потому что любила их. Все наши заботы приносили нам столько радости и взаимного тепла, потому что в ответ мы получали ту же энергию любви и благодарности, учились общаться с живыми существами на уровне всепонимания. Мы понимали их, а они нас. Пропадая целыми днями на улице, мы росли крепкими и здоровыми. Солнце, воздух и вода делали своё дело.
   Однажды соседка вытащила нас (малышей) из огромной лужи, которая налилась после дождя. Мы в ней барахтались, радостно визжа, по соседству с утками и гусями. Нас отвели домой, отмыли, переодели, а через некоторое время мы опять вместе с утками и гусями резвились в луже, которая через несколько дней высохла совершенно и на потрескавшейся глине были видны толстые трещины. Жара! Так протекало моё детство – радостно и беззаботно (потому что все заботы тоже были в радость). Конечно, находилось время и для игр, и для того, чтобы облазить все деревья во дворе, попрыгать с крыши сарая. Всё было интересно и воспринималось только со знаком «плюс».
                Глава 7
           Ещё одно событие произошло чуть позже. Через наш город проходила магистральная дорога из города Сталино (сейчас это Донецк). Перейдя эту дорогу, можно было попасть на шахту. Если правее – то в строившийся кинотеатр, а если налево от дороги, то пройдя по тропинке, выходишь к высокому забору. Не помню, кто мне показал этот путь. Так вот, в этом заборе отодвигалась одна доска, и я свободно пролазила внутрь забора. Там была лесопилка, где работали пленные немцы. За понюшку табака немцы накладывали мне в мешок кучу щепок. И я радостная бежала тем же путём с мешком щепок.Добытчица! Но однажды, таща мешок со щепой, повстречала на тропинке очень красивую молодую женщину. Меня удивила в ней одна странность – у неё были очень большие глаза и фиолетовые брови.
-Девочка, тебе не тяжело? – спросила она.
И от того, что на меня обратила внимание такая красивая женщина, мне даже показалось, что ноша моя стала намного легче: «Нет, мне легко!»
Но следующая моя попытка разбогатеть щепой чуть не обернулась трагедией. Когда я перешла дорогу, дошла до будущего кинотеатра и, как обычно, свернула налево идя по тропинке, то охранник, который охранял пленных немцев, слез по ступеням с вышки, и, когда я пролезла через дыру, на меня уже было направлено ружьё. Раздался выстрел. Пуля прожужжала рядом с ухом. Я летела домой, не помня себя от страха. Мама сидела дома в кампании соседок. Когда я влетела, она лишь успела спросить: «Ты чего такая бледная?» Но я ей так и не рассказала о том, что случилось, ни тогда, ни спустя много лет. Так она и умерла, не зная, какие события со мной происходили…
    Скорее кинотеатр достроили и открыли для посещения.  На рекламе фильма «Катюша» детвору впускали бесплатно. Кинотеатр представлял собой длинный барак, на стене которого висел экран из белой простыни. Рядами стояли деревянные скамейки. А свет подавался с помощью велосипеда. Дяденька крутил педали, колёса вращались, динамо-машина  вырабатывала свет. Фильм был военный. Показывали фильм о том, как гнали фашистов из- под Курска. Большая заслуга в том легендарной «Катюши».
Была стена огня. Немцы бежали, кричали, но спастись было невозможно. Фильм смотрели взрослые и дети, перенёсшие ужасы войны. Что в зале творилось! Люди смеялись, плакали, обнимались, целовались, свистели, топали ногами, кричали, прыгали на скамейках… Как они были счастливы! Они видели, как русские солдаты с помощью «Катюши» гнали фашистскую нечисть. Через Украинскую землю прошла война, их землю топтал фашистский сапог. И они, перенёсшие все ужасы войны, радовались, как дети, наблюдая кадры фильма на экране.
   Такие «клубы», «кинотеатры» я тоже застала. Когда вешался экран из белой простыни и крутили кино. В Моздоке просмотры устраивались прямо на улице, на стадионе, куда под вечер стягивались жители окрестных мест.
   Когда жили на Севере, такие просмотры проходили в солдатских казармах, куда мы, дети проникали без особого труда. За день удавалось иногда побывать в нескольких казармах и просмотреть несколько фильмов. Но эмоционально это уже было тяжело. То ли фильмы были лучше, глубже, насыщенней, то ли мы были другие. Потому что сейчас смотришь какие-то сериалы, которые могут длиться и весь день, а никаких эмоций и бурных чувств они не вызывают, тем более обсуждать их, как фильмы нашего детства – взахлёб, наперебой…совсем не хочется.
  Всё-таки удивительно… за каких-то 50-60 лет так всё изменилось. Появилось телевидение. А до этого мы, детвора, собирались у нас в беседке, смотрели диафильмы. Проектор пускал луч на стену через плёнку, высвечивая на стене кадр, внизу которого шёл текст. Кадр за кадром просматривалась вся плёнка. Так было интересно! Потом сосед купил первый телевизор, который представлял собой огромный ящик с маленьким окошком. Вот именно в том окошке и происходили события. Нам, детям было интересно, откуда в этом ящике появляются маленькие человечки. Всё было так загадочно. Цветные телевизоры с большими экранами появились уже потом. А тогда все соседи собирались у обладателя волшебного ящика и смотрели кино. Чаще всего я засыпала на руках у родителей и досматривала кино уже в своей кроватке, но уже цветное. Мне всегда снились очень красочные, порой просто волшебные сны.
    Телефоны были большой редкостью – один стоял на КПП, а другой – на почте. И если нужно было вызвать скорую, бежали на КПП. Это сейчас у каждого мобильник, смартфон… А тогда ничего этого не было. Не было ни планшетов, ни ноутбуков. Первые вычислительные машины, на которых мне посчастливилось работать, занимали огромные залы. В металлических шкафах на платах помещалась и память, и процессор и много чего интересного. Буквально за несколько десятилетий в мире электроники произошёл небывалый прогресс. Фото было чёрно-белым, и фотоаппараты тоже были далеко не у всех. Поэтому у меня совсем мало детских фотографий. А фотографий дедушек, бабушек – вообще нет. Да и откуда им было взяться, если отсчёт вёлся от детдома, в котором выросла моя мама.
   Будучи маленькой, я заметила, какие украинские дети гордые, умные, хозяйственные. В Горловке после войны оставалось только два кирпичных дома. В одном из них была наша комната. Ванной комнаты не было, её приспособили под жильё. Поэтому купала мама меня на кухне в ванночке, из которой я боялась выпасть. В наших домах был даже свет.
    Ребятишки из детской кампании приняли меня, как родную. Мы собирались частенько возле колонки, где люди наливали воду в вёдра. И мы наливали воду во что-нибудь и тоже несли домой. Помощники ведь! Когда собиралась приличная кампания детворы, из дома выходил очень упитанный мальчик с куском белого хлеба, намазанного сливочным маслом и посыпанного сахаром.  Он с гордостью прохаживался между нами и жрал, и жрал этот кусок хлеба. Мы делали вид, что нам это безразлично, хотя, конечно, очень хотелось иметь хотя бы кусочек такого хлеба. Но никто из детей ни разу не попросил у него откусить. Молодцы, малявки! Все делали вид, что не видели этого обжору.
Когда мне исполнилось четыре года, мама сводила меня в парикмахерскую. Постригли, навели красоту. А в выходной всей семьёй сходили в фотоателье, чтобы сделать снимок на память.
   Вскоре мама купила мне на базаре букварь. Автор Воскресенская. Стоил сто рублей. И начался процесс изучения азбуки и букваря. Букварь мне сразу понравился. Мы с мамой договорились о режиме дня. Он был такой: до одиннадцати я убирала комнаты, протирала пыль, мыла окна и полы, а также посуду. Я уже чувствовала себя взрослой и ответственно относилась к своим обязанностям. А с одиннадцати часов начиналось моё время. Я изучала букварь. Мама показывала мне буквы, а потом как эти буквы складываются в слоги, слова. Быстро уловив смысл сказанного, я уже через месяц- другой бойко читала букварь : «Мама мыла раму, рама мыла маму» И вместе хохотали. Отец из почтовой бумаги смастерил мне тетрадки: разлиновал листы, написал буквы алфавита со словами: «Учись, пиши!». Но мне его буквы не нравились, они все были с хвостами. А на конце каждого слова стоял твёрдый знак. Так его научили писать в церковно-приходской школе, где он закончил четыре класса. Поэтому больше мне нравилось разрисовывать эти тетрадки и ещё считать. Цифры я полюбила сразу. Но, получается, что читать меня научила мама, хотя сама была безграмотной. В школу её не пустили, потому что нужно было нянчить детей. Но она очень любила слушать долгими вечерами книги, принесённые из библиотеки. Я ей всегда читала вслух.
   Раньше мы тоже любили читать вслух, собираясь всей семьёй, или с друзьями. Слово по-другому даже звучало. Книги любили и берегли. В период всеобщего дефицита собирали макулатуры, сдавали её в приёмные пункты, а взамен получали книги, тогда они представляли особую ценность. Трепетное отношение к книгам, наверное, свойственно всем людям старшего поколения. Мама тоже собирала всю жизнь библиотеку, не жалела денег на хорошие книги. Говорила: «Пойду на пенсию, буду читать». Да, когда человек работает, у него мало времени остаётся на любимое занятие. А приходит пенсия, уже и зрение не то, чтобы ночи напролёт сидеть за любимой книгой, да и другие дела находятся – внуки, уже их заботы. Такова жизнь. Сколько я помню маму, она всегда старалась помочь, никогда не сидела без дела. До последних дней жизни она просила, чтобы ей давали работу: приносили фрукты из сада, которые она резала, чтобы я потом из них сварила сок. Даже когда она жила далеко от меня, приезжая в гости, она везла неподъёмные сумки с заготовками, чтобы накормить своих любимых внучат всякими сладостями. Она меня часто спрашивала: «Когда же ты будешь жить для себя?» А я всё время думала: «А это как?» У меня перед глазами всегда был пример самоотверженного служения детям, внукам. Я даже не представляю, как это можно жить только для себя. А тогда кому ты такой нужен, живущий только для себя? Мне сразу представляется раковая клетка, которая тянет все соки себе любимой… И что? По-моему, ничего хорошего. Настоящую радость человек может испытывать, только отдавая всё лучшее самым дорогим и близким людям, друзьям, да просто хорошим людям. Потому что делиться – это прерогатива человеческой натуры. А вот отнимать, хапать и тянуть на себя – это уже смертельное заболевание. Бывают случаи исцеления, но они слишком редкие, на уровне чудес.
  В Горловке заводским работникам давали по четыре сотки земли. Мама посадила картошку, помидоры, огурцы, лук, подсолнух, фасоль и кукурузу. Всё выросло как на дрожжах. В Украине такой чудесный чернозём, что воткни палку, она вырастет. Недаром немцы во время оккупации Украины вывозили в Германию чернозём в вагонах целыми составами. Осенью отец с мамой убрали урожай. Овощи вывозили мешками. Подсолнухи и кукурузу шелушили, а потом семечки свезли на маслобойню, а кукурузные зёрна – на мельницу. Из семечек получалось подсолнечное масло, а из кукурузы крупа и мука. Из муки потом пекли оладьи, а из крупы варили кашу- мамалыгу. Так овощами семья была полностью обеспечена, и не было надобности ходить в магазин.
     И моя мама была труженицей, и всё у неё на огороде росло, как на дрожжах. Никогда не забуду её помидоры – по полкило каждый. Одним можно было наесться досыта. А какой аромат от них исходил! Готовясь к выпускным экзаменам, я уходила на огород. Читала там учебники. В перерыве полола, поливала, перекусывала сочным помидором и продолжала занятия. Школу я окончила с золотой медалью на радость моей мамочке. А потом был институт, Москва и много событий, связанных с этой незабываемой порой.
   Но в Украине мы жили недолго. Мама стала болеть, климат не подошёл. А ещё её укусила бешеная собака. Пришлось делать сорок уколов в живот, чтобы не сойти с ума и не умереть. В то время было много голодных беспризорных собак, у которых немцы убили хозяев. Собаки сходили с ума, заболевали бешенством, бросались на людей.
   Пришлось нам снова возвращаться в Сибирь.
  И мы на Украине жили совсем недолго. Но впечатления остались на всю жизнь. Мне нравились там люди – весёлые, озорные, простые и добрые. Я любила свой класс, свою классную руководительницу Галину Фёдоровну, директора школы. Столько событий связано с этой чудесной порой – концерты, вечера, классные часы, субботники… Жизнь кипела и бурлила. Для меня это были самые яркие годы в моей школьной жизни.
        Глава 8
Хочу прежде рассказать, какого роду-племени были мои приёмные родители. Моя приёмная мама, девичья фамилия Федотова Анна Корниловна родилась в царское время, в 1893 году. Её отец, Корнил Федотов был столяром-краснодеревщиком. Он возглавлял бригаду столяров и плотников, заключал договора на постройку домов и хозяйственных построек. Жил он с семьёй в городе Елабуге. Бригадный подряд заключал он с помещиком, а после окончания выполненных работ бригада отмечала сдачу объекта.Дед (для меня он дед) всегда клал на стол три рубля царских денег и уходил домой. В пьянках он никогда участие не принимал. А три рубля по тем временам были очень большие деньги. На них можно было купить очень хорошее зимнее пальто. А буханка хлеба стоила 5 копеек. Дед покупал двух лошадей с телегами, загружал телеги мукой, сахаром, всеми необходимыми товарами для семьи. На Руси в те далёкие годы семьи были крепкими. Если создавалась семья, то молодые венчались в церкви и перед Богом давали клятву жить вместе до гробовой доски, то есть пока смерть их не разлучит... Девушка выходила замуж, то есть за мужа, а не за пацана, который с  первых дней пугается трудностей быта, зло и обиды, свои неурядицы на работе срывает на жене и детях. Это не муж, а так… Раньше и парень, и девушка уже были подготовлены к семейной жизни. Каждая девушка должна была уметь шить, готовить, наводить чистоту в доме. Жена обязана  была идти в одной упряжке с мужем, и смотреть с ним в одну сторону. Не обижать друг друга, больше друг с другом разговаривать. А каждый юноша обязательно должен был владеть мужским ремеслом – дом построить, сад посадить, детей воспитать. Нельзя  было жениться, если мужчина чего-то не мог по хозяйству. И девушка заранее готовилась ко всем трудностям семейной жизни. Жизнь прожить – не поле перейти, это очень тяжело. Вот дедушка Корней прекрасно был подготовлен к семейной жизни. Жена его, Дуня, Которую он очень любил, родила ему одиннадцать детей. Десять девочек и последнего – мальчика. Первую девочку звали Вассочкой. Она вскоре умерла. Мама Анна была вторым ребёнком. Когда она подросла, ей пришлось нянчить всех детей, которые появились на свет после неё. Кроме того, она была рукодельницей. Очень хорошо пряла лён (кудели) и нити из овечьей шерсти. Так было по всей Руси. Сейчас прялки можно увидеть только в музеях. Руками она пряла, а ногой дитя в люльке качала. Из одиннадцати детей осталось шестеро. В то время родители не очень тужили по мёртвому ребёнку: «Бог дал, Бог забрал». Значит, так тому и быть. В сыне дед души не чаял, очень любил его и берёг. Уж очень он хотел мальчика. Семья жила в достатке, сытно. Но в летний период бабушка Дуня и её родители ходили убирать посевы хлеба для себя и помещика. Посевы пшеницы и ржи убирали – косили серпами вручную. Скошенное вязали в снопы и ставили « на попа», то есть вертикально, с наклоном друг к другу, чтобы во время дождя вода стекала, не попадая внутрь. Потом просушенные снопы свозили на ток, где колосья молотили, получали зерно. За зерном нужно постоянно ухаживать, перелопачивать, иначе ещё не просушенное зерно может от нагревания загореться, весь урожай пропадёт. После того, как зерно просушивалось, его везли на мельницу. Там его перемалывали в муку. Из пшеницы делали белую муку, а из ржи – серую. Работы хватало всем. Подрастающие девчата ухаживали за скотом, пекли хлеба в русской печке, варили щи и борщи. Мама очень хорошо пекла праздничные хлеба, булочки, пироги, пряники и печенье. Вся семья была богомольной. По праздникам ходили в церковь. В доме всегда было чем гостей угостить. Но дед с детьми был очень строг. В дни поста не разрешалось есть печёное. Но их дочь Шура постоянно нарушала этот запрет. Залазила в кладовку и ела пирогов столько, сколько хотела. Но никто из детей её не сдавал, иначе наказания ремнём ей не миновать было. Праздновали все христианские праздники. Гуляли всей улицей по неделе. День у одного, второй день у другого. Пили вино, хорошо закусывали. А потом снова «Делу время, потехе час». Временем дорожили. Бабушка Дуня была замечательным человеком. Никогда она не ругалась, дети её все очень любили, всегда слушались. Ослушаться родителей тогда было большим грехом. Раньше люди боялись гнева Божьего. В 1912 году царь издал указ об освоении земель Сибири и Дальнего Востока . Дед решился, как патриот Родины, собрал пожитки и в путь. Детей в кучу – на телеги. Кое-какие вещи тоже на телегу. От Уральских гор до Сибири путь не близкий. Приехали в Тайшет. Тогда там была всего одна улица, Почтовая. Дед смекнул, что на освоении Сибири можно неплохо заработать на лесоповале, продавая готовые брёвна. Он первым делом построил дом, хозяйственные постройки, завёл лошадей, нанял батраков. Сына работой не загружал, берёг. А маму с сёстрами отправил в тайгу валить лес. Мама была старшей и вся тяжесть этой работы легла на её хрупкие плечи. Очень тяжело было накатывать на телегу спиленные деревья. Она надорвалась на работе, поэтому своих детей не смогла иметь. В двадцать лет её приехали сватать родители Ивана, её будущего мужа, и она дала согласие. Но не долго длилось её счастье. Свекровь со свёкром только отдыхали, а уход за скотиной и все домашние заботы опять легли на её плечи. Вскоре молодые решили отпочковаться, жить отдельно от родителей. Наняли татар, которые построили им прекрасный дом с высоким крыльцом, хозяйственные постройки, колодец. Я видела этот дом и жалела, что они его продали. Надвигалась гражданская война и дед стал продавать всё нажитое, а себе построил небольшой из двух комнат и кухни дом из шпал. Дом был холодный, зимой промерзал. Но дед тогда уже понял, что грядёт раскулачивание и, оставив этот дом маме с папой, сам с оставшимися детьми поехал и женой поехал на освоение Дальнего Востока. Начался период грозных событий. Революция 1917 года семью мамы практически не затронула. Но когда началась Гражданская война, то отец – Иван Яковлевич принял в ней участие. Он попал к красным, его брат, дядя Федя – к белым. При встрече кричали друг другу через реку, спрашивая, как дела у родителей. Отец отслужил у красных от звонка до звонка. Гнали из Сибири белых, гнали махновцев до Чёрного моря. Дядя  Федя, живя потом в России и получая пенсию, очень сильно боялся, что брат расскажет советской власти, что он воевал на стороне белых и его лишат пенсии. А работать уже не было сил. В последний раз я встречалась с дядей Федей в городе Никополе. Они с женой жили в землянке. Теперь уж умерли.
      Глава 9

Приехали мы из Украины в Тайшет. Стали жить в своём доме. Год шёл 1945-й. А день победы застал нас ещё в Украине. В этот день родители привели детей на завод, а в заводской столовой нас ждал праздничный обед – картофельное пюре и большая котлета. Я очень сильно стеснялась. Маму со мной посадили в какой-то чуланчик, чтобы я поела. Но я не смогла есть. Это было уже второе угощение от государства. Первое было на Новый год в Тайшете во время войны. Тоже было картофельное пюре и котлета. И я тоже не смогла есть…
 Приехали мы в Сибирь весной. На огороде – только лук-батун зеленеет. Есть нечего. Карточек на хлеб нет, ещё не успели оформить. Отец сразу устроился работать зав. складом в посёлке Кастомарово. Нам дали комнату для жилья в «молоканке». Рядом сепарировали молоко, делали сливки. Угощали меня, и я хорошо отъелась. Папка приносил сгущёнку. Он снабжал едой пленных японцев. Мне показалось, что они неплохие люди. Я была у них в гостях. В комнатах на стенах рисунки их детей, везде чистота и порядок. Кормили их нормально, но они всё равно ловили ящериц и змей, готовили их и ели. А работали они на строительстве железной дороги Абакан – Тайшет. Потом строили дорогу Тайшет – Лена до города Братска. Были мы в Кастамарово недолго. Видимо, пленных освободили, кормить стало некого. Вернувшись в Тайшет, отец сильно заболел крупозным воспалением обоих лёгких. Шёл 1946 , очень голодный послевоенный год. Лекарств не было. Врач посоветовал маме достать бруснику. Спас доктор отца с Божьей помощью. Мама очень боялась, что отец не выживет. Трудно было женщине одной, да ещё и не грамотной. Но отец отлежался дома, а потом устроился на работу – в охрану. Итак, отец охранял заключённых. Тюрьмы назывались зонами, а поселение обслуживающего персонала – сельхозами.
      Сколько я знала отца, он никогда не сидел без дела. Выпивал, конечно, и здорово, но только по праздникам. Даже когда он работал на производстве, дома не сидел без дела. Чистил стайки, где находились животные, от навоза. Весной разносил навоз по огороду. Затем вспахивал огород. Нанимал хозяина лошади с плугом и вдвоём подготавливали огород к посадкам. А уже посадками овощей, кормёжкой скота занималась мама. Но и все работы по дому тоже были маминой заботой. Она меня приучала к труду с раннего детства. Я знала, что такое мыть некрашеные полы до желтизны. Зато какой аромат шёл от чисто вымытых досок! А отец то дратвой подшивал прохудившиеся валенки, то до блеска начищал обувь всей семьи, которую я перед этим вымыла, то шил тёплые рукавицы из старых шуб, то рубил листья табака и курил самокрутки (козью ножку). Я любовалась его работой, когда он мастерил табуретки, шкафчики для посуды. Одним словом, он был настоящим мужиком. С мамой они никогда не ругались. Всё дружно, вместе. Друг за друга горой. Но меня он не любил. Я слышала, как его соседские мужики настраивали: «Гони её вон из дома, нахлебницу!» Руку на меня он никогда не поднимал. Лупила только мама.
   Я не знаю, как бы я относилась к родной матери, если бы она подняла на меня руку… Повода я, конечно, не давала, но… Однажды отец пришёл со службы и лёг спать. Но я же ребёнок, та ещё непоседа. Мне бы попрыгать, побегать. А тут ещё брат завёлся и давай за мной носиться, а я от него с визгом, всё как положено. Отец вскочил, видимо, мы его разбудили, гаркнул: «А ну прекратить»! И, не долго думая, своим офицерским ремнём полоснул меня пару раз пониже спины. Я не закричала, не заплакала, а спокойно сказала ему: «Ты об этом, папочка, пожалеешь!» У того и сон пропал. Сразу вскочил, помчался на кухню, где мама что-то готовила, и сказал: «Всё! Воспитывай своего ребёнка сама! Я к ней даже близко не подойду. Ишь какая взрослая стала! Пальцем её не тронь!» И выскочил на улицу. Брат в это время убежал в соседнюю комнату и спрятался под кресло, напугавшись, что его побьют ремнём. А взрослой девочке было не больше четырёх лет.

Итак, отец охранял заключённых. Тюрьмы назывались зонами, а поселение обслуживающего персонала – сельхозами. В этот год мы пошли с друзьями записываться в школу. Учительница, которая набирала класс, спросила: «Кто из вас может написать свою фамилию, имя и отчество?» Я сказала, что я могу. А пришли мы втроём : я, Коля Мухин и Лариса Мальцева – дочь военнослужащего.  Я попросила учительницу, чтобы она разрешила мне записать в её тетрадку всех своих друзей с нашей улицы. Естественно, она меня забрала в свой класс. Очень хорошая была учительница – Аксёнова Антонина Васильевна.
   Завтра в школу! Утром собираюсь, а одежды для школы нет. Пришлось идти в маминой юбке, повязанной верёвочкой, чтобы не потерять. Учёба пошла легко. Вся беда была в том, что чернильницы, куда мы мокали перья от ручек, нужно было носить с собой. И хотя их и называли «непроливашка», но пока мы доходили до школы, а потом до дома, я с головы до пят была в чернилах. Дорога к школе состояла из множества луж до колен и грязи, в одном месте был глубокий овраг, пересекавший дорогу. А на дне оврага с шумом текла вода. Я очень боялась переходить его по брёвнышкам, но опаздывать в школу было нельзя. Ничего, справлялась.
Особенно в школе мне было интересно на уроках пения. Учительница спрашивала:
« Ну, кто пойдёт петь у доски?»
Все молчат, стесняются. Я поднимаю руку: «Я хочу петь!»
Пою: «На закате ходит парень возле дома моего… И кто его знает, чего он моргает…» Пела очень громко. На следующем уроке пения снова поднимала руку и выходила петь ту же песню про парня, который всё ходит возле дома  моего и ещё моргает, но никак не может уйти домой к себе, наверное, забыл, где он живёт. На третий раз учительница не разрешила мне выйти к доске, а пели хором какую-то песню, но я опять пела громче всех.
   Не знаю, как громче, но пела я тоже хорошо. На уроке пения класс меня часто просил что-нибудь спеть самой. Я любила петь, а одноклассники любили меня слушать. Я же говорю, что семья у нас – музыкальная. Старшие девчонки со двора пошли поступать в музыкальную школу, и я за ними увязалась. На прослушивании кого взяли, кого отсеяли. Меня тоже заметили и попросили что-нибудь спеть. Я спела. Простукивание тоже всё точь в точь повторила. Оказалось, что у меня абсолютный слух, поэтому меня сразу взяли в первый класс музыкальной школы, Не смотря на то, что мне было всего шесть лет. Музыку я обожала. Теорию – сольфеджио не очень. А волшебные клавиши, их звучание, переливы музыкальные любила до безумия. Но однажды моя учительница заболела, её заменила какая-то нерусская дама. Этот урок стал для меня кошмаром. Та кричала на меня, била по рукам… Не дождавшись конца урока, я выскочила из кабинета, оттолкнув эту надзирательницу, и всю дорогу бежала домой, подвывая и всхлипывая от обиды. Больше идти на уроки музыки мне хотелось. Когда моя учительница выздоровела, она пришла к нам домой и стала уговаривать маму, чтобы я продолжала занятия музыкой, потому что, как она говорила, я была очень талантливой девочкой. Но в это время уже стало известно о переводе отца на Север, поэтому не было смысла продолжать учёбу на каких-то 2-3 недели, а потом всё равно бросать. На Севере не было музыкальной школы, и мои музыкальные занятия завершились, толком не успев начаться. Хотя музыку я по-прежнему люблю…Даже иногда сочиняю песни, но музыкального образования так и не получила, не судьба.   
   
Глава10
 Однажды в классе произошёл следующий случай. Один мальчик принёс в школу чернильницу с чёрными чернилами. После того, как чернила высыхали, они становились блестящими и очень красивыми. Оказывается, это он сам нахимичил. Наши родители делали чернила из сажи(добывали из печки). А он в чернильницу сахар добавил. Чернила стали густыми и тягучими, но в написании очень красиво смотрелись. Насмотревшись на эту красоту, дома  я тоже насыпала в чернильницу сахар. А сахар в то время продавали кусковой. Его откусывали от куска щипчиками и чай пили очень экономно. Брали один кусочек в рот, пили стакан чая, не разжёвывая сахар, а смакуя его. Соревновались даже, кто больше выпьет чая с одним кусочком сахара.  Всегда побеждал отец. Чай пили из самовара. Внизу засыпалась щепа и разжигался огонь. Раздували огонь с помощью сапога. Намучилась я тогда, разжигая самовар. Под крышку самовара укладывались куриные яйца. Они варились паром от кипячения воды. Были яички очень вкусные. В основном, самовар ставили по субботам, приходя из бани. Иногда пили чай с малиной. Отсюда и здоровье.
    Возвращаюсь к своим химическим опытам. Дело было в субботу. Я уселась за стол, написала домашнее задание новоиспечёнными чернилами. Красиво! Прихлопнула тетрадку, закинула в сумку. А сумку мама сшила из мешка из-под картошки. Выстирала и сшила. Лямка через плечо. Тогда, после войны, люди жили очень бедно. Многие ходили с такими сумками. Придя в класс, достала тетрадь. Учительница ходит по классу с красным карандашом, проверяет домашние задания. Я пытаюсь открыть тетрадь, а она не открывается. Всё слиплось. Рванула – дырка. А учительница уже рядом. Через весь листок красным карандашом поставила мне красный кол.
Я в не себя. Что делать? Дома будет такая головомойка! Иду, дрожу. А тут девочка из нашего класса появилась на улице, остановилась возле нашего дома и давай кричать: « Тётя Нюра! А Ваша Тома кол получила по арифметике!» Я обомлела, но мама или не расслышала, или сделала вид, что не расслышала, но мне ничего не было. Мои тетради родители никогда не проверяли, учиться не заставляли. Знали, что я очень старалась. В наш послевоенный период не хватало учебников, тетрадей, карандаши были на вес золота. А в некоторых сёлах дети писали на газетах. Год был голодный. Не хватало хлеба. Очередь занимали с вечера и стояли всю ночь. Если кто-то уходил на время из очереди, обратно его уже не пускали. Хлеб давали по карточкам. Однажды я простояла в очереди пол дня, сменила маму. Подошла моя очередь. Я протянула карточки продавцу. В это время меня так сильно придавили сзади какие-то мужики безочередные, что я не смогла вдохнуть и стала задыхаться. Меня вместе с хлебом вынесли из магазина, где на свежем воздухе я пришла в себя. Но какой был вкусный хлеб, привезённый из пекарни железнодорожников! Аж голова кружилась от этого аромата. Мы, конечно, запомнили вкус и необыкновенный аромат настоящего хлеба. Без хлеба нельзя!
    Запах настоящего хлеба! Когда мы приехали на Север, то мест в школе не было, и мама устроилась работать в хлебопекарню сначала пекарем, потом старшим пекарем стала, а после и заведующей. После школы я прибегала к ней в пекарню. Рядом была ферма, на которой работала соседка тётя Галя. Молоко отпускали только по талонам и только для детей, но для меня у тёти Гали всегда была припасена литровая кружка парного молока. Это молоко да с маминым хрустящим хлебушком! Ничего вкуснее не придумаешь. На пекарне работали солдатики. Они меня любили и даже немного воспитывали. Учили как правильно мыть посуду, подметать полы, проверяли уроки. В общем, полное взаимопонимание. К моему приходу они старались испечь лепёшки. Хлеб это само собой. Такие румяные ароматные кирпичики, которые я сразу ломала, и сразу тёпленькими с молочком… А лепёшки – это кулинарный шедевр. Их пекли из остатков теста, но это было что-то божественное. Такой вкуснотищи, как у мамы в пекарне я больше нигде и никогда не пробовала.
   Однажды сидим мы греемся на солнышке возле пекарни, семечки грызём, всякие смешные истории рассказываем. И тут из-за угла пекарни появилась чёрная морда с белым пятном на лбу.
- Цветок! – Это была не команда, но все за мгновение влетели на крышу пекарни. Володька (так звали солдатика) в это время курил, отвернувшись от нас, чуть в стороне и не заметил опасности. Когда заметил, было уже поздно. В метре от него был огромный чёрный бык, прославившийся своим буйным нравом. А за ним тянулось стадо коров. До пекарни не добежать, поэтому Володька как рванёт и за секунду оказался на электрическом столбе. Как он вбежал на вертикальный столб, это нужно было видеть. Мы с крыши наблюдаем. Цветок, естественно, побежал вдогонку. Но так как у него не было навыков лазания по вертикальным столбам, он очень огорчился и от злости стал биться лбом об этот столб. Володька побелел, как будто его вымазали извёсткой. И после каждого удара по столбу включал свой матюгальник. Вообще-то на территории части ругаться матом  было строго запрещено. Но в данном случае других подходящих слов у столболаза не находилось. Стадо забыло про своего вожака и побрело дальше. А бык стал рыть рогами землю вокруг столба и уходить совсем не собирался. Дался ему этот Володька! Тогда солдатики тихонько спустили меня с крыши, и я побежала за тётей Галей, потому что только она могла усмирить Цветка, её он слушался, как ребёнок.
Тётя Галя быстро прибежала: «Цветочек, что же ты озорничаешь, мальчик непослушный. А ну пойдём к себе восвояси». И грозный бык сразу смягчился, послушно побрёл за тётей Галей, правда, пару раз всё-таки оглянулся, промычав: « Всё равно я тебя достану!» Почему-то мне показалось, что он хотел сказать именно это. Ну хорошо, быка увели. Солдаты спрыгнули с крыши. Как мы все на неё взлетели, ума не приложу. И пошли уговаривать Володьку слезть со столба. Тот ни в какую. Притащили лестницу. Оказалась короткой. Пришлось сбегать за пожарниками. И только с помощью пожарной машины всей командой еле расцепили руки горе-солдатика, спустили его вниз. Нарочно не придумаешь. Цветок иногда срывался с цепи. И каждый раз это было шоу ещё то…
   
                Глава 11
А в школе меня ждал очередной сюрприз. Из-за отсутствия учебников в книжных магазинах, нам выдали их по одному на улицу! От нашей улицы получила девочка, которая жила в начале нашей улицы. Я пришла к ней, попросила учебник, но она не дала. Тогда я пришла домой, посмотрела в тетради - сколько нужно решить примеров, придумала их сама и решила. В классе в этот день меня учительница вызвала к доске зачитать примеры. Я зачитала. Она ничего не сказала. На следующий день повторилось то же самое. Тогда она спросила меня: «Откуда ты берёшь такие примеры?» Я ответила, что придумываю сама, потому что девочка не даёт учебник. Она меня не ругала. И по-моему, не за что было ругать…
   На Новый год мне мама сшила костюм снежинки. Платье балерины из марли в несколько слоёв. Пачка платья была накрахмалена и топорщилась в разные стороны.  Я танцевала танец снежинки и была так счастлива!
    А школа топилась дровами. Дров не было. Поэтому  начался настоящий колотун. Но я боялась помять такую красивую пачку и стуча зубами от холода, просидела до конца выступлений.
   Свою снежинку я тоже очень хорошо запомнила – и как юбки марлевые крахмалили, что они стояли колом, но зато как красиво! Из картона, обтянутого марлей и украшенного битыми ёлочными игрушками, делали короны. Они получались очень красивыми. Тогда я ощущала себя настоящей балериной. С детства обожала балет. Сама часто вставала на пальцы, представляя себя белой лебедью, подражая балеринам. Я всегда любила танцевать. К сожалению там, где мы проживали, не было балетной студии. В старших классах, когда мы жили на Украине, занималась народными танцами. Детям тоже передалась моя любовь к танцам, они занимались в хореографических кружках, выступали на концертах, которые я с огромным удовольствием посещала. Девочки также занимались и гимнастикой – спортивной и художественной. Лена – балетом. Потом, после окончания школы, эти занятия прекратились, но любовь к танцам – это же навсегда!
   Когда мы с мамой пришли домой, нас ждали гости. Приехала её сестра тётя Наташа с мужем, детьми, а также дедушка Корней и бабушка Дуня. Возвратились после освоения Дальнего Востока. В военные и послевоенные годы там было голодно до такой степени, что живя одной семьёй, им приходилось считать продукты ложками: семь ложек муки тебе, семь мне. Ложка соли тебе, ложка мне. И подглядывали друг за другом, чтобы кто-нибудь во время чистки картошки не съел бы сырую. Так, сидя на коленях у мамы и слушая рассказы тёти Наташи, я уснула. Во сне я горела в пламени огня. Сквозь сон я слышала, как тётя Наташа сказала: «Да она же вся горит!» Сколько я провалялась без сознания, не помню. Когда очнулась, попросила есть. Мама сварила очень лёгонький супчик. Настрогала мёрзлое мясо с вермишелькой без картошки. Но мне он показался таким вкусным!
Оказывается, я заболела корью. Окна были закрыты ставнями с улицы. В комнату свет не проникал. Но по мере выздоровления, я стала терять зрение. Мама нашла ветеринара, так как глазного врача в нашей городской поликлинике не было. Ветеринар делал мне какую-то мазь для лечения глаз, но она не помогала. Глаза стало затягивать белой пеленой. На моё счастье, какая-то женщина отругала маму, сказав ей, что я ослепну, если меня срочно не покажут глазному врачу. Единственный глазной врач принимал на зоне. Мама обратилась к руководству зоны и ей разрешили привести меня на приём. Просидели весь день до вечера в очереди. На приёме доктор отругал маму за то, что та завязывала мне глаза. Без дневного освещения, как он объяснил, глаза привыкают к темноте и не смогут смотреть потом на свет. Он выписал мне лекарство, но приём его был связан для меня с новыми испытаниями. Жидкость коричневого цвета пугала тем, что моё лицо окрасится в этот страшно-коричневый цвет и уже не отмоется никогда… Я орала, брыкалась, поэтому меня пришлось связать, чтобы закапать мне капли в глаза… Вся моя физиономия, действительно, стала коричневой, а в глаза ничего не попало. И только когда я поняла, что вся эта дребедень благополучно смылась с лица, что это не больно, я поддалась лечению. Глаза мои спасли. Спасибо доктору. Но жизнь самого доктора оборвалась трагически. Он находился в заключении и врачевал. Скорее партию заключённых отправили на пересылку в другое место пребывания. Во время пересылки заключённые урки проиграли его в карты и бросили под колёса поезда. Я до конца жизни буду помнить его и благодарить за спасение моих глаз.
  Около пяти лет мы жили на Севере. Там проходила служба отца. Это удивительный край, полный романтики и приключений. Именно там я познакомилась с подругой, которая на всю жизнь. С ней сидели за одной партой, не расставались и после занятий. Полярным днём мы пропадали на море или в тундре. Такого великолепия красок я не видела нигде. А долгими полярными ночами любовались звёздным небом, Северными сияниями. А собираясь в коридоре казармы, где проживало много семей, мы, дети, занимались акробатикой, гимнастикой, читали вслух интересные книги. Но в казарме мы были лишь в пургу, в остальное время с улицы нас было не загнать – катание с горок, на коньках. Тогда мы не знали, что где-то рядом проводились испытания атомного оружия. Но как пачками слезали волосы у наших сверстников и выпадали от прикосновения ресницы, мы видели. Некоторые дети были заражены лучевой болезнью, их увозили на лечение на материк. И все мы, без исключения, стали носить очки, потому что зрение резко ухудшалось, тоже, видимо из-за последствий радиации…   
    В школу я очень долго не ходила. Надо мной взяли шефство девочки тёти Наташи.
Старшая – Валя Григорьева по отцу. Григорьев – первый муж тёти Наташи. Она его очень сильно любила. Он был большевиком, и в гражданскую войну его зарубили кулаки. Валя показала мне, как нужно красиво писать. И я очень старалась, чтобы мои буквы были таким же красивыми, как у Валюши. Вторая дочь – Галя Шахматова была от второго брака. Галя показала мне, как нужно красиво рисовать и научила меня вышивать цветными нитками мулине. Но однажды я вытянула у неё несколько цветных ниток, чтобы вышить картинку, но пропажа тут же обнаружилась, меня стыдили, а я готова была провалиться сквозь землю. С тех пор я поняла, что чужое брать без спроса нельзя.
   Мамины родители были очень хорошие люди, особенно бабушка Дуня. Она относилась ко мне по-доброму, и я подозревала, что она любила меня больше, чем своих внучек. Она была болезненной, и я ухаживала за ней в последние годы её жизни. Водила в баню, мыла её, помогала ей во всём, давала лекарства и сидела возле её кровати, когда ей было очень плохо. Я её очень любила, и она меня жалела, говорила: «Бог сироту жалеет, но счастья не даёт».
    Так, в основном, и сложилась моя жизнь в дальнейшем. В течение всей моей болезни я самостоятельно занималась, много читала. На печи, на лежанке было тепло. Там меня никто не беспокоил, никому я не мешала. Там у меня был свой мир. Ещё когда мы с мамой жили одни, и я научилась самостоятельно залезать на лежанку, мне казалось, что я там буду в безопасности. Мама часто уходила по делам, а я оставалась одна. Когда наступали сумерки, я испытывала ужас. В доме становилось темно, и темнота постепенно ползла со всех углов и кольцом охватывала комнату, приближаясь к печи. Я вся сжималась в комок и боялась пошевелиться, чтоб темнота меня не заметила. На лежанке я читала. Кукол у меня не было, других игрушек тоже. Поэтому, как только научилась читать, всё моё время занимало чтение. Первой книгой, которую я прочитала, была «Сын полка». Второй – «Строговы» Георгия Маркова, нашего земляка, сибиряка. Осилила. Очень интересная была книга. Но однажды, когда все ушли в кинотеатр, а я сидела на печи и читала «Вий» Н.В. Гоголя, я на столько испугалась, когда на самом страшном месте кто-то начал стучать в дверь, что просто окаменела от ужаса. Хорошо, что в то время уже было электричество, и услыхав голоса мамы и Валюши, поняла, что это свои. Пошла, открыла им дверь. Но про свой ужас никому не рассказывала.  Я думаю, что я была не единственным ребёнком, который испытывал ужас при чтении «Вия». Книги я брала в библиотеке. Ещё до поступления в школу, мне кто-то сказал, что можно брать книги для чтения бесплатно. Поэтому я пришла в библиотеку. Приняла меня сотрудница городской библиотеки, с которой мы в последствии учились в одном техникуме в городе Ангарске. В мои юные годы меня окружали очень хорошие люди. Валюша устроилась на работу бухгалтером. Помню, в отчётный период она ночами сидела над документами, искала одну копейку, из-за которой дебит с кредитом не сходились. Она была очень весёлой, красивой и справедливой. Не терпела насилия, вранья, воровства, грязи во всём. Всегда помогала людям. С её помощью я поступила в техникум, в котором она уже училась. Она мне рассказывала про Ангарск, какой это молодой и красивый город, про техникум, какие там замечательные преподаватели и студенты. Поэтому после седьмого класса я поступила именно туда. Но это было уже позже. А тогда, после болезни, я вновь вернулась в школу. Был месяц май. Я написала диктант, контрольную по арифметике, читала я очень хорошо. И пела тоже. Поэтому окончила  первый класс с одной четвёркой, остальные все – пятёрки. Второй класс – всё на отлично и с почётной грамотой.
   К этому времени семья тёти Наташи уехала по месту работы дяди Саши, в сельхоз № 11, в десяти километрах от Тайшета. Там им дали однокомнатную квартиру. А дядя Саша работал тогда охранником на зоне. Однажды, в один праздничный день на сцену привели артистку, которая там отбывала срок, и сказали: «Пой!». Люди хотели услышать знаменитые «Валенки» в её исполнении. Но певица поклонилась и сказала : « Птичка в клетке не поёт!». Повернулась и ушла со сцены. Это была Лидия Русланова. Я, когда была ещё маленькой, очень любила слушать песни в её исполнении. В военные годы часто можно было услышать их по радио. Радио висело у нас в комнате под самым потолком. Чёрная бумажная тарелка издавала звуки: песни, сообщения, новости, театральные постановки. Оно здорово облегчало людям жизнь. Помню, мне в детстве запала в душу одна радио постановка. Суть была такова. Девушку выдали замуж за нелюбимого человека, и когда к ней пришли подружки, навестить её, она им спела: « Ой, подруженьки, поверьте горю, я  слезами полы мою». Мне было очень жаль эту девушку. Не помню, как называлась пьеса. Но очень хорошо запомнила статью в газете, которую мама принесла. В статье рассказывалось про Зою Космодемьянскую, и было помещено фото Зои с петлёй на шее. Так я узнала об отважной партизанке, которую выследили и взяли в плен. Немцы долго пытали её, издевались над ней. Но Зоя не выдала своих товарищей. Тогда её босую вывели на снег, избили и повесили. Так ещё в детстве мы поняли, что такое фашизм.

          Глава 12
До четвёртого класса я с детьми с нашей улицы пасла сначала бычка, а потом тёлочку. Её звали Дочка, потому что она была копией своей мамы- коровы по расцветке. Я её научила бодаться, о чём потом очень пожалела. Как-то мама послала меня в магазин за хлебом. Дала мне десять рублей, завёрнутых в платочек, и я пошла. Дочка паслась посреди улицы, привязанной за шею к колышку. Я, как обычно, пообнималась с Дочкой, но когда пришла в магазин, платочек был пуст. Он развязался и монетка куда-то исчезла. Я до сих пор не знаю, куда могли деться деньги. Когда вернулась домой и сказала маме, что потеряла деньги, скандал был жуткий. По мне, совершенно голой, походил ивовый прут, вымоченный в воде. Потом меня также голую она вывела на обозрение всей улицы, а потом поставила в угол на всю ночь со словами: « Будешь здесь стоять, пока правду не скажешь!» Вот тогда я поняла, что можно врать, если правде не верят. И я придумала историю, что купила на рынке конфеты, вылитые из сахара, липучки. Они продавались за рубль штука. Мама даже не подумала, что по времени я никак не могла дойти до рынка и обратно, он был далеко от дома. Она тогда сказала: « Вот так бы и давно». Выпустила меня из заключения и разрешила одеться. Это была жестокая наука, из которой я для себя сделала вывод на всю жизнь : « Бьют за правду, а не за ложь!»
   И был ещё один случай, подтверждающий это. Родители держали корову, тёлку, овец, поросёнка, кур и уток. Однажды курица высидела утят. И утята признали её своей мамкой. Пока они были маленькие, курица спала вместе с ними, согревая ночью их своим теплом. Утром, выпуская из сарая курицу с утятами я заметила, что один утёнок мёртв, видимо, курица ночью его затоптала. Я взяла его на руки, поплакала и закопала. Когда мама пришла с базара, я ей всё рассказала, как было дело. Но она мне не поверила, сказав, что это я его убила. И опять, как тогда, в двухлетнем возрасте, привязала меня к дверям сарая и очень больно била ремнём. Я решила бежать из дома. Зная, что где-то в Тайшете живёт моя родная бабушка, я решила найти её. По дороге я встретила маму моей одноклассницы, тётю Галю. Я рассказала ей о том, что произошло. И мудрая женщина посоветовала мне потерпеть, пока не закончу школу. А потом уеду в другой город, где меня никто не обидит. Так я и поступила. Но в седьмом классе мама очень сильно оскорбила меня тем, что сказала, что я такая же за…ка, как и вся моя родня. С тех пор, как меня забрали из детдома, никого из родных я не видела, не помнила в лицо. Я ушла из дома на чердак. Тогда я готовилась к экзаменам, а попутно прочитала книгу об Александре Матросове. Он, как и я, был из детского дома. Будучи на фронте, он закрыл своим телом вражескую амбразуру, тем самым спас своих однополчан от смерти. Прогнав немцев с высоты, наши выиграли этот бой. Тогда я наревелась, и с новым настроем стала готовиться к выпускным экзаменам. Три дня я не спускалась с чердака, не ела, не пила. На четвёртый день мачеха (назвать её мамой в те дни я не могла) поднялась на чердак и начала меня отчитывать, высказывая мне, какая я плохая. Раньше я всегда боялась сказать что-то поперёк, чтобы меня не ругали, не били. Но тут я осмелела и высказала ей все свои обиды. Я считала, что она не справедлива ко мне. Я всегда в доме убиралась: мыла полы, белила стены. На огороде сажала и окучивала картошку, пропалывала грядки со свеклой и морковкой. Пасла телят, носила вёдра с капустой на рынок, разносила молоко для людей по заказу. Я всё делала по хозяйству. Но сейчас период экзаменов и у меня нет времени заниматься хозяйством так, как она привыкла. И в том, что я не знаю свою родню, виновата она, потому что она лишила меня возможности общаться с ними. Я ей высказала и то, что она виновата в том, что избивала меня, когда я говорила правду, заставляла врать. Я рыдала от обиды. А она тогда, упав передо мной на колени, умоляла меня простить её. Я думаю, что она тогда многое поняла. Из-за её отношения ко мне, я не была с ней откровенна, а все свои секреты доверяла матери своей подруги Инны Яковлевой, тёте Гале. Да, если честно, не очень весело жилось мне в приёмной семье. Меня не понимали ни как ребёнка, ни как человека. И я всей душой хотела скорее вырваться из этой семьи. Для меня это был остров в океане жизни, где можно было в одно мгновение утонуть. Но идти было некуда. Терпела всё. Терпела, когда папка, Иван Яковлевич, не разрешал включать свет в комнате, экономил деньги. И я читала книги при лунном свете. А то и при лучине, под одеялом. Я очень хотела стать путешественницей, как Магеллан, или геологом. Но хватит о грустном.
     Однажды со мной приключилась очень смешная история. Жила у нас в сарае огромная свинья. Звали её Машка. Что характерно, что из сена и соломы, которую ей кидали, она делала гнездо – катух, в нём она спала. А отхожее место было подальше, в углу. В другом углу она ела то, что приносила ей мама. Чистюлей была Машка. Вот откуда пошло выражение «свинячий катух». Постель после сна нужно красиво заправлять, чтобы она свинячим катухом не стала. Мама принесла Машке в сарай еду и попросила меня встать в дверях, чтобы свинья не выскочила во двор. Я так и сделала. Стала, расставив руки и ноги в стороны, пока мама ставила корм в закуток. Но Машка вдруг рванулась к выходу, и я даже не поняла, как очутилась на свинье, причём задом наперёд. Оседлав свинью, держась за её хвост, потому что больше не за что было схватиться, я носилась кругами по двору. Во дворе ещё была соседская девочка Люся Мухина.  Они с мамой, наблюдая, как свинья со мной на спине носится  по двору, хохотали до слёз. А мне было не до смеха. Я не доставала ногами до земли и слезть с этой взбесившейся твари не было никакой возможности. Я ревела, а свинья от этого ещё резвее металась , наверное боясь и ненавидя нежданного наездника. Так она ещё бы долго делала круг за кругом, пока эта гадина не подбежала к навозной куче и не сбрыкнула меня именно в неё. Наблюдатели потом целый день хохотали, вспоминая этот забавный случай. А я потом долго отмывалась от навоза.
    А вообще я любила наблюдать за животными. После окота новорождённых ягнят заносили в дом, чтобы они не замёрзли в сарае. Обычно они рождались зимой, когда на улице были морозы -40. Что же они вытворяли, когда могли крепко стоять на своих ножках! Прыгали на столы, кровати, подоконники, чуть ли не по потолку скакали.Какие они были хорошенькие, кучерявенькие! Через неделю их относили к мамке, овечке. Родившегося зимой телёнка тоже заносили в дом. Для него было место за печкой. Он сразу вставал на непослушные ножки. Мама уходила доить корову, а через какое-то время приносила молозиво, которым поили телёнка. Мама смачивала пальцы в молозиве, давала пососать малышу, потом постепенно опускала пальцы всё ниже к ведру с молозивом, пока телёночек не начинал захватывать ртом молозиво. Так его приучали к еде. Потом он сам уже тыкался мордочкой в ведёрко, как будто в вымя своей мамки.
    А ещё у нас была курица. Очень интересная. У неё был дефект клюва. Всё, что она клевала, улетало в сторону, не попадая внутрь. Поэтому мама кормила её на кухне сама. Наливала молоко, в которое крошила хлеб.  Дом курица заходила на плече у мамы, а она её не прогоняла.
   Мы тоже росли рядом с животными. Ухаживали за ними, кормили, поили. Нянчили. Особенно обожала маленьких, но уже пушистых кроликов. Совсем маленькие похожи на маленьких поросят. Их трогать было строго настрого запрещено. Но они такие прыгучие были, так и норовили выскочить из коробки, куда их отсаживали, чтобы самец не раздавил, или не загрыз. А куры – это отдельная история. Я их кормила, а сама усаживалась рядышком, ждала, какая подойдёт поближе, чтобы поймать и погладить. Им это почему-то не нравилось, они возмущались и вырывались. Иногда им на помощь прибегал петух, он набрасывался на меня и начинал клевать. Самоё моё любимое занятие было играть с пушистиками – цыплятами и утятами. Как-то под квочку подложили яйца от соседской хохлатки. Цыплята отличались от остальных тем, что перья у них были рябенькие. Петушок и курочка так отдельно всё время и держались. Все их называли семейной парой. Я к ним относилась с трепетом, они у меня даже имена имели – Иван да Марья. Были совсем ручными. Хотя у меня все куры были ручными, с ними можно было бы и в цирке выступать вместо голубей. А Иван да Марья такими умненькими были, опровергая выражение «куриные мозги». Но однажды соседская девочка, которой было годика 2 вышла на улицу с куском хлеба. И, увидев курочек, позвала: «Типа, типа!» Ну типа и побежал. Иванушка мой. А она испугалась, побежала от него, упала, хлеб выронила. А петушок не растерялся, и начал клевать хлеб. Горю ребёнка не было предела. Тогда папа девочки, сделав вывод, что страшный петух напал на ребёнка и поклевал его, пришёл с претензиями к моему отцу и потребовал виновного наказать. Я объясняла ему, что Иванушка самый мирный и тихий петушок, которые только бывают, он совершенно ручной и никого обидеть не мог. Но мои доводы и слёзы никого не волновали. Его обезглавили, чтобы уладить конфликт между соседями. Есть из него суп было выше моих сил. А Марьюшка совсем затосковала, перестала есть, всё ждала-искала своего Иванушку. Пришлось отцу и курицу зарезать, чтобы не мучилась. Я ребёнком сильно переживала все печальные истории моих питомцев. Они были неотъемлемой частью моей жизни.   

   В пятом классе у нас были уроки рисования. Помню, проходили мы по программе, как правильно рисовать человеческую голову. Учитель посадил перед нами Соломатина Валеру, хороший был мальчик, симпатичный такой.  Я нарисовала голову Валеры. Похож, но не совсем. Чего-то не хватало. Подошёл учитель, посмотрел, сделал карандашом всего один штрих. И о, чудо! Валера стал настоящим! Один в один! А мне учитель сказал, чтобы  я приходила на занятия художественного кружка завтра в пять часов вечера. Но я успела посетить только два занятия. На первом учитель научил нас подготавливать полотно под масляную краску. На втором он объяснял, как написать маслом алюминиевую миску, создать цвет алюминия. Рассказывал, из скольких цветов красок он состоит. Я подготовила краски, написала миску. Учитель взял мою работу и сказал: «Вот так нужно писать картины маслом». В группе я была единственной девочкой.
   Но больше родители меня на занятия не пустили под предлогом, что нужно заниматься делами, а не всякой ерундой. Так закончилась моя академия, хотя любовь к живописи осталась на всю жизнь.
                Глава 13
Как родная мать относилась к нам учительница Щуренкова Нина Григорьевна. Она приехала из Ленинграда, вела уроки географии. Я в неё влюбилась с первого взгляда и просто обожала её. Она была удивительным человеком! Она всегда со вкусом одевалась, у неё было красивое с тонкими чертами лицо. А волосы в двадцать пять лет были совершенно седые. Как мы потом узнали, что на фронте погиб её муж, она с грудным ребёнком на руках перенесла блокаду. Когда их эвакуировали в Тайшет, то в поисках работы и жилья она оставляла дочку на вокзале, пока не оказалась в школе. Мы её очень любили. Она так интересно рассказывала о разных странах, что нам очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на этот огромный и удивительный мир. Она была у нас классным руководителем и вела географический кружок. Я, по её просьбе, много ей рисовала. Мы с ней выпускали географическую газету, очень красочную и интересную. С ней было так интересно! Мы участвовали в конференциях, пионерских слётах, концертах. Она была такой талантливой , а главное, что с ней можно было пойти и в бой, и на край света. Для меня это был идеал. Мы с ней ездили на экскурсию в Красноярск, посмотреть красноярские «столбы», в Иркутск на озеро Байкал.
  Однажды, когда я уже училась в Ангарске, мы с ней встретились на платформе во время остановки поезда. Обнялись, как родные. Потом долго с Ниной Григорьевной переписывались, но после перестройки потеряли друг друга из видимости. Знаю, что она вышла замуж за очень уважаемого грузина, который отбывал срок на зоне. После освобождения ему дали квартиру и прислугу из осуждённых. В этом браке родились дети Арсен и Иришка. Но родня из Тбилиси не одобрила Выбор родственника. Только сестра мужа – Нино относилась к ней благосклонно. Но счастье оказалось коротким. Вскоре она опять овдовела. И одна воспитывала троих детей.
    Неизгладимый след в памяти оставила также Евдокия Николаевна – учитель по русскому языку и литературе. Всю свою душу она вкладывала в то, чтобы мы знали и любили свой родной язык и русскую литературу. Она обучала нас по своей программе. Преподавать она начала ещё при царе. Эту любовь к предмету она смогла передать и нам. Дожила она до глубокой старости и ушла тихо и незаметно, так что в последний путь мы её не успели проводить.
    Учительница немецкого языка пришла к нам в школу в военной форме, прямо с фронта. Она была военным переводчиком. Поэтому уже в пятом классе мы все уже и писали, и разговаривали по-немецки. К сожалению, без постоянной практики, всё забывается.
Седьмой класс я окончила с одной четвёркой, остальными пятёрками. Итак, я еду в Ангарск!

    Учителя и в моей жизни играли очень большую роль. И предметы были любимыми именно те, которые вели мои любимые учителя: физика, география, литература, физкультура. О физкультуре хочется вспомнить подробнее. Вела урок Шулико Вера Гавриловна. В ней было столько энергии! Её организаторским способностям мог бы позавидовать любой. Все школьные спортивные праздники – её инициатива. И проводились они с размахом, мы их очень любили. Под её руководством я занималась и баскетболом, и гимнастикой, и лёгкой атлетикой. Она была всесторонней, и нас так же всесторонне развивала. А какая она была выдумщица и затейница! Все праздники были как театрализованные представления. Некоторые её воспитанницы потом выступали в цирке. Таких учителей больше я не встречала, чтобы так самозабвенно любили своё дело. 
        Глава 14
Это было лето 1953 года. На поезде доехала до Ангарска. Тогда, практически, вокзала ещё не было. Смотрю, люди бегут наперегонки к стоящему невдалеке автобусу. И я подхватила свой чемоданчик и побежала со всеми. Протиснулась во вторую дверь. Молодой человек упёрся мне рукой в грудь, якобы давка, держаться не за что. А у меня в кармашке в куртке лежали нитки с иголкой и три рубля денег. Я на него закричала, чтобы тот убрал руки, но было уже поздно – карманчик разрезан и трояк исчез.  Приехали в город, в центр. Какая красотища! Подхватила свой чемоданчик, и бежать. Смотрю, вор за мной. Прибавила скорость – и к жилым домам. Жалко ведь вещички! Успела забежать в подъезд дома. Смотрю, мой преследователь исчез. Тогда спросила у людей, где находится техникум. Они мне объяснили. Идти пришлось недалеко. Для меня, ничего не видевшей кроме Тайшета, город Ангарск и техникум были просто сказочным царством. Благополучно сдала вступительные экзамены на строительный факультет. Питались в основном в столовой. Суп стоил десять рублей. А хлеба можно было брать столько, сколько захочешь. Но чего только не было в продуктовых магазинах! Мы получали стипендию 158 рублей. В комнате нас жило двадцать девчат. С первой стипендии накупили шоколадных конфет и угощали друг друга. Так наугощались, что потом животы разболелись. Жили все дружно. У меня были три любимые подружки – Тимофеева Эмма из Иркутска, Оля Суханова и Мира Александрова. С Олей до сих пор мы общаемся. А о судьбе других знаю, что вышли замуж, родили деток. Дальше наши судьбы разошлись.
Но и спустя годы, когда уже я поступила в институт, получая стипендию 44 рубля, можно было жить целый месяц, обедая в кафе, часто посещая театры и концерты, ни в чём себе не отказывая. Замечательное было время!Самые большие впечатления от студенческих лет – это походы, прогулки в парке Горького, коллективные посещения театров. Ребята, с которыми мы учились, дружили с актёрами театра юного зрителя и спелеологами. Поэтому иногда наши совместные походы напоминали театрализованную сказку. Так было в Силикатах – пещерах под Домодедово. В одеяниях древних рыцарей нас встречали у входа в пещеру её хранители. В самой пещере мы принимали посвящение. А потом было много шкуродёров, костоломов, гротов… Такая романтика! Там я впервые увидела пещерный жемчуг, сталактиты, сталагмиты. Было и такое испытание – послушать тишину. Тебя отводят в малюсенькую каменную комнатку с небольшим входом. И оставляют тебя в полной тишине. И темноте. Только слышен стук капли воды – равномерный и постоянный, как стук метронома. Я тоже захотела пройти это испытание. Говорят, что у некоторых не выдерживают нервы, начинаются видения – то белого спелеолога, то женщину в белом, то истерики начинались… Мне показалось, что прошло минут десять, когда в конце тоннеля появился свет от фонарика в руках Сергея Андреева, который боясь за моё состояние, пошёл меня спасать. А я сидела, распевала песни. Акустика там была великолепная. Оказывается, прошло почти 3 часа! И ещё на себе испытала целебную силу пещер. Как-то в очередной раз группа должна была поехать в пещеры. А у меня – ангина и температура под сорок. Но как же без меня! После первой же ночи в пещере моя ангина исчезла, как и не было, а температура нормализовалась. А дружба с геологами уводила нас в каменный рай. Друзы необычайной красоты, камни, камушки… Взаимодействие с энергией камня осваивалось на практике. Но алчностью и страстью обретения драгоценных камней и металла я не заразилась, но появилось понимание такой формы жизни, как каменная. Моими лучшими друзьями были Сергей Андреев и Виктор Шагал. Витюшка – это моя любовь. Но он быстро женился на девушке, с которой учился в одной школе, а в восемнадцать, спустя несколько месяцев после женитьбы, погиб в Силикатах. Эта была первая моя серьёзная потеря. В институте я продолжала заниматься гимнастикой, достигла очень хороших результатов. Мой тренер приглашала меня после института заняться тренерской работой здесь в институте, стать её приемницей. Замечательные отношения у меня были и с редактором газеты «Инженер транспорта», где я работала корреспондентом без отрыва от учёбы, я могла бы продолжить этот путь. Удивительный человек, Лауреат Ленинского комсомола, Павел Плешанов, хирург от Бога из института Склифософского звал меня на работу электронщиком в их институт. Но как жёны декабристов, так и я поехала с мужем по распределению в неизвестную мне Коломну. У меня никогда не было таких болезней, как карьеризм, стремление к власти и славе.


 И вот началась учёба в техникуме. Урок истории. Открывается дверь в аудиторию, сначала показывается ботинок 46 размера, затем второй, а с ним  и весь педагог. Очень высокий, блондин с вьющимися волосами. Мы сразу дали ему прозвище «Белый медведь». На первом занятии состоялось его знакомство со студентами, после чего он рассказал о создании второго съезда РСДРП и партии большевиков. Следующий урок состоялся через неделю. Вызывает Михаил Иванович студентов отвечать урок. Первый, второй, пятый, седьмой… Все отказываются отвечать. Я решила спасти группу: « Я пойду отвечать!» Отчеканила всё без запиночки.
- Садитесь, четыре.
Группа так и ахнула: «Как четыре? Она же всё рассказала! Ей пятёрку надо ставить!» На что я сказала: «Подумаешь, четыре! Пока хватит!» Группа это оценила и меня зауважали. В дальнейшем, просмотрев конспект на переменке, схватывая самое основное, я всегда отвечала только на «отлично».
    По русскому языку и литературе был педагог преклонных лет по фамилии Сабянин. Он оценил мои знания по своему предмету и спрашивал, у какого педагога я обучалась. В группе сразу же родился экспромт, на известное стихотворение А.С. Пушкинана: «Старик Собянин нас заметил и… благословил!»
     Черчение вёл огромной души человек П.И.Окладников. Мы и слова-то такого раньше не слышали, и начинать чертить было страшно! Но пытались. Подходили со своими работами к учителю, он делал замечания, указывал на ошибки и только на следующем занятии выставлял оценки. Когда он проверял мои работы, он всегда мне говорил: « А Вы ведь можете лучше! Пожалуйста, перечертите.» И я, воодушевлённая его словами, летела как на крыльях, чертила по ночам, чтобы получить заветное «отлично».
     Так было и по геодезии: «Вы можете лучше» Ну, конечно, можем!
Группа у нас была замечательная. За четыре года мы сдружились, стали как родные. Почему-то никогда не хватало стипендии. И последнюю неделю все друг у друга занимали. Но на еду не давали, а вот на кино или мороженое – давали всегда. Питались на старших курсах в складчину, по шесть , семь человек. Готовили по очереди. Я приспособилась на последнюю неделю, заняв пятёрку, покупала хлеб, сахар, кусочек масла и какао «Золотой ярлык». Этих запасов хватало на месяц, чтобы позавтракать и поужинать. А обедала в столовой супом за 10 рублей, а хлеба можно было есть до отвала.
    Мы с девчатами записались в легкоатлетическую секцию. Тренер у нас был грузин очень привлекательной внешности. Сын его был чуть старше нас. Такой же красивый, как и отец. Он женился на девушке со своего курса и жили они очень счастливо. Тренер гонял нас до седьмого пота. Особенно запомнилась «лестница». Нужно было пробежать с первого по четвёртый этаж туда и обратно раза три, четыре. А весной бегали на стадионе. На эстафете меня все обгоняли, поэтому кто-то из зрителей крикнул: «Тебе бы на кобыле скакать!» Я немного обиделась, но намотала себе на ус.
          Глава 15
Вскоре на стадионе появилась тренер по конькобежному спорту – Ткачук Татьяна Васильевна, очень добрая и обаятельная женщина. Раньше они с мужем работали в геологоразведочной партии в Якутии. Они открыли залежи кимберлита на крайнем Севере. Но у мужа было хобби : из коры берёзы он мастерил великолепные ажурные шкатулки.
    Тренер взяла нас к себе. Летом также занималась с нами лёгкой атлетикой, а зимой выдала нам коньки, с тех пор началась моя жизнь в спорте. До этого мы с ребятами ходили на каток, катались на дутышах, насобирали шишки. Там я впервые увидела девушку, которая как птица летала на коньках, разрезая лёд. Это были те самые коньки – ножи, которые мы получали на тренировках. С девочкой-птицей мы сразу подружились. У нас образовалась группа четырёх неразлучных друзей. Вместе ходили на все мероприятия, а также отдыхали, ходили в походы. С Генкой у нас была взаимная симпатия. А у Леры с Володькой. Однажды мы на лодке переплыли речку Китай – приток Ангары, и на другом берегу купались на надутой камере. Потом мы с Лерой решили подшутить над ребятами. Спрятались в пшеничном поле, да так там и уснули, опьянев от запаха зрелых колосьев. А ребята нас всё время искали, тогда они очень напугались.
    А однажды уже часов в десять вечера ребята заехали за мной и позвали кататься на велосипедах. Тогда я жила в общежитии одна в комнате, и у меня тоже был велосипед. Они мне покричали, и я тут же сначала спустила им велосипед, потом выпрыгнула сама. Хорошо, что этаж был первый. Можно было бы выйти в дверь, но это было бы уже не так интересно. Приключение есть приключение. Поехали по шоссе в сторону Иркутска, выехали на новую трассу. Темно, хоть глаз выколи. Ехали-ехали и вдруг… Я во что-то врезалась со всей скорости, перелетела через велосипед и оказалась на какой-то трубе. Ребята меня потеряли, вернувшись за мной, они посветили фонариком и обнаружили меня на какой-то здоровой трубе диаметром в рост человека. Они меня оттуда сняли. Хорошо, что велосипед ударился в бок трубы, и я в неё не въехала, потому что за трубой начиналась стройка. Там прокладывали теплотрассу, вырыли огромный котлован за трубой, на которой я и оказалась. Котлован был предназначен для компенсатора теплотрассы. Всё днище его было утыкано вертикальной арматурой периодического профиля. У нас волосы встали дыбом – как пронесло ребят на велосипедах мимо этого котлована? И как на моё счастье на моём пути оказалась труба, которая спасла мне жизнь? Фактически я могла уже быть нанизанной на арматуре, как шашлык. После этого мы вернулись в Ангарск. Тем же путём я возвращалась в свою комнату в общежитии. Ребята меня подняли на первый этаж, потом подали велосипед.
   Этой же кампанией мы ходили на концерты, на танцы. Это были самые счастливые годы в моей жизни. На втором курсе я экстерном сдала экзамены и поехала в Тайшет на каникулы. Если честно, то соскучилась по всем. Билетов в кассе уже не было, поэтому ребята меня подсадили в окно вагона, а следом пришёл и чемодан. Вагон  был битком набит. Стояли впритык друг к другу по стойке смирно. С 19 часов и до 2-х ночи отстояла, хотя ноги уже подкашивались. И вдруг увидела, что с верхней полки след солдат и куда-то исчез. Я радостная взлетела на полку и тут же уснула. Не знаю, сколько я проспала, но проснулась от того, что кто-то меня обнимает. Оглянулась, а рядом со мной солдатик лежит. Меня как ветром сдуло. А на нижней полке студент из группы электриков с нашего факультета. Сидит, ржёт. А я не знала, куда мне от стыда деваться. К утру в вагоне народу в вагоне поубавилось, остались только солдаты, которых везли на место службы. Они меня окружили, стали рассказывать о себе, о своих семьях Один был из Казахстана, другой из Челябинска, третий из Киева… В общем, вся география СССР. И вдруг слышу, что проверяют билеты. Что делать? Я ребятам говорю, что я еду зайцем, потому что в кассе не было билетов. Тогда сопровождающий солдат офицер разбудил солдатика с первой полки, мне приказал лечь на его место, укрыл меня шинелью с головой. Быстро собрал билеты у своих солдат и предъявил их ревизору. Ревизор только спросил: «Это все Ваши?» «Да, мои», - ответил он утвердительно. Так меня спасли от позорного изгнания из поезда.
  Сейчас вспомнила наши поездки в поезде с ребятами из института. Маршруты наших путешествий не всегда ограничивались Подмосковьем. Мы ездили и в Крым, и на Валдай, на Урал и в Сибирь. На билетах приходилось экономить. Поэтому, предъявляя билеты проводнику, остальных, лишних, укладывали под нижние полки. А как только проводник уходил, наша кампания резко увеличивалась числом. Спали, как шпроты в банке, но это совсем не влияло на романтический настрой и прекрасное настроение. Мы столько прекрасных мест исходили, объездили, излазили. Сейчас, когда такие возможности открылись объездить весь мир, честно признаюсь, я не рвусь к далёким экзотическим берегам, шведский стол тоже меня не особенно прельщает. Но я скучаю по тем походам, картошке с тушёнкой из котелка… Не потому что она была такой вкусной, а потому что плечом к плечу рядом были мои друзья – весёлые, открытые, талантливые, чуткие. С ними хотелось идти на край света за туманом и за запахом тайги… Песни у ночного костра под гитару, чтение стихов, разговоры о самом сокровенном – разве какой-то Египет или Турция смогут заменить те незабываемые мгновения? Нет, конечно.    
 Вскоре солдаты вышли на остановке, а вагоне осталось четверо ребят из Иркутска. Они меня обидели, поэтому я перешла в первый вагон, поближе к проводникам. На верхней полке лежал мужчина средних лет. Усанов Александр, как он представился, возвращался из заключения, которое отбывал в Ангарске. Разговорились. Он строил Ангарск и ненавидел стройку. А сестра у него училась в Красноярске на строительном факультете. Он ехал с целью забрать сестру и уехать с ней в Магнитогорск. Я ему рассказала свою нехитрую историю. А он поделился своей. В юности они с семьёй жили в Москве. Началась война. Родители погибли, а детей забрали в детдом. Когда Александру исполнилось четырнадцать, его определили в лётное училище. Через год лётчик Русанов уже получает самолёт в лётной части и уверенно бьёт фашистов с воздуха. После окончания войны они с сестрой жили в родительской квартире в Москве. Офицер. Бесплатный паёк, деньги, машина, девочки, пикники. О чём ещё мечтать? Но однажды, ведя машину, Александр попадает в ДТП. Погибает его друг, однополчанин. Александра осудили на 25 лет. Рассказал, через какой ад он прошёл. Какие люди там сидели… Министры, профессора, академики… И как издевались над ними уркачи. Особенно ненавидели политических. Мне не хочется описывать те ужасы тюремной жизни сталинских времён. Кому интересно, прочтёт. Александра выпустили, досрочно амнистировали после смерти Сталина. Тогда многих заключённых выпустили из тюрьмы. Я была в шоке от всего рассказанного. Я ничего этого не знала. Мы, дети, жили, как на другой планете, не зная, что творилось вокруг. На моей станции Александр проводил меня из вагона и до отправления поезда держал меня за руку, всё не отпускал. А в глазах его дрожали слёзы. Мне тогда было пятнадцать. Я бурно переживала эту встречу с Александром. Приехала домой. Маме, естественно, ничего не рассказала, но в этот же день пошла к Инночкиной маме, тёте Гале и обо всём ей рассказала.
- Выходи за него замуж, - посоветовала тётя Галя. - Он хороший человек. С ним не пропадёшь.
Но мне тогда было не до замужества. Я была слишком молода и планы у меня были совсем другие. Бродя по городу, я увидела женщину, продающую ягоды черёмухи. Подхожу, смотрю, а ягод уже нет.
- Нет, Томочка, ягодок. Всё продала.
- Откуда Вы меня знаете? – Я никогда не видела эту женщину, поэтому удивилась, что она назвала моё имя.
-  Я твоя родная тётя. Расскажи мне, милая, как ты, чем занимаешься.
Я рассказала о себе. А она попросила меня писать ей письма. Адрес, сказанный ей врезался мне в память на всю жизнь.
 Вернувшись в общежитие, я рассказала девчатам о своей встрече с Александром и о тёте. Те тормошили меня, целовали, радовались за меня, ведь такие два события! Такая любовь с первого взгляда и возможность через тётю найти своих братьев и сестёр. Я написала тёте письмо, и получила ответ. На двух тетрадных листах мне передавались приветы от моих родственников в Тайшете. А я так была одинока все эти годы! Внизу был адрес сестры Нины, которая в то время жила с мужем и детьми в Тикси, на Крайнем Севере. Через полгода я получила письмо от Нины, где был указан адрес старшей сестры Шуры. Шура жила в Иркутске. Встреча с Шурой была потрясающей. Главное, что имея троих детей, она не пожалела дать мне огромный кусок сала, новое платье и десять рублей на дорогу. От неё я узнала адреса моих братьев. Старший брат, Николай, жил в Комсомольске на Амуре, а младший, Толик, служил на Дальнем Востоке. В это время мама находилась на операции в онкологической клинике. У неё был рак груди. После операции прожила девять месяцев. Когда её провожали в последний путь, над нами летели журавли, и я подумала, что мамина душа улетела вместе с журавлями…
    Неожиданно, ещё до смерти мамы, ко мне приехал мой старший брат, Николай. Меня он поразил своей необыкновенной красотой, вниманием и лаской ко мне и нежностью. Так как в общежитие ему оставаться было нельзя, то мы поехали с ним к Шуре. В Иркутске Николай сводил меня на концерт юмора. Счастью моему не было предела. Об этом я брату поспешила сообщить: « Нет меня счастливей никого. Никого! Я самая-самая счастливая!»
 Позже Николай прислал мне 200 рублей, написав, что я могу потратить их на своё усмотрение – или купить себе что-нибудь, или приехать к ним в гости в Комсомольск. Я, конечно, выбрала второе.
   Опять экстерном сдала экзамены и уехала на каникулы в Комсомольск на Амуре. Там я познакомилась с Татьяной Никифоровной, женой Николая, их дочками – Инночкой и Светочкой. Их семья стала мне родным домом. А Татьяна Никифоровна заменила мне маму. В эти дни у них гостил и брат Толик. Мы с ним пошли на каток, где я по обыкновению носилась на всей скорости. Мне же надо было тренироваться! Но какой-то балбес постоянно пытался поймать меня. Как потом выяснилось, он видел меня на соревнованиях в Ангарске. Он был сыном уборщицы в школе, где Татьяна Никифоровна была директором. Расписывая его в самых лучших красках, Татьяна Никифоровна рекомендовала присмотреться к нему получше. Вот, ещё одного жениха мне сосватали! Зачем он мне был нужен! Мы с Толиком уехали. Я – на учёбу. Он – в Иркутск. Неожиданно мне пришло письмо от Александра Русанова. Он обещал мне, что сделает меня самой счастливой. Просил руки и сердца. Писал, что если я дам своё согласие, он приедет и заберёт меня к себе в Магнитогорск, где он работал на авиазаводе.  Но я тогда испугалась. Какое замужество в 15 лет! Посоветовалась с девчатами. Что делать? И обидеть человека не хотелось, но и обещать ему что-то не могла. Одна из девочек взяла эту миссию на себя. Не знаю, что она такое написала, но ответ от Александра был коротким: «Больше мне не пиши!» Хотя мне было искренне жаль, что обидела хорошего человека.

Дядя Коля, мамин брат, действительно, был красавцем. Не зря Татьяна Фёдоровна ушла от своего мужа, ставшего в последствии генералом, к солдатику, который нёс службу в той же части, к дяде Коле, уехав с ним к нему на Родину, взяв с собой только дочь, Инну. Мне он запомнился, как очень интеллигентный ( в то время он работал уже главным инженером авиазавода, часто ездил в загранкомандировки), но и очень щедрый, и, главное, весёлый человек. С ним было легко и интересно. Татьяна Фёдоровна работала Завучем в школе, была его старше, но на семейных отношениях это не сказывалось. Они прекрасно ладили и находили общий язык. Были у дяди Коли и интрижки на стороне, но они быстро заканчивались, и вспоминались потом, как смешные анекдоты из жизни. Тётя Таня была мудрой женщиной. Я её видела не часто. На её похоронах я увидела её фантом, который метался от одного к другому, пытаясь успокоить тех, кому нечаянно причинила боль своим уходом. А ушла она тихо, во сне, как святая. Поняв, что я вижу её, она попросила передать дочерям и мужу слова, которые бы их утешили. И я выполнила её просьбу. Дядя Коля не на много пережил свою жену. Он сгорел на пожаре, который случился по вине неисправной проводки, пытаясь спасти деньги и документы. Так он принял очищение огнём, сняв с себя все прегрешения, воссоединившись с женой на небесах. Мне его было очень жаль. Тётю Шуру видела несколько раз в своей жизни. Нелёгкая ей досталась судьба. Муж алкоголик довёл её до трясучки. Такой я её и запомнила – с трясущейся головой, когда она приезжала к нам с внучкой Леной в гости. Она всю жизнь тяжело работала, потому что учиться не было возможности. Не кому было помочь. Обычная история всех сирот… Есть в нашей родне такая черта – если обидятся, то годы не будут общаться, потом прощают друг друга, но тяжело. Именно поэтому мама с дядей Колей не встречались много-много лет. А произошло это вот почему. У дяди Коли был лучший друг – Первый секретарь горкома партии. Он симпатизировал моей маме. Она была очень-очень красивой в молодости. И дядя Коля лучшей партии для своей любимой сестрёнки не видел. А в это время мой папа ( у него отец был мельником, и, не смотря на то, что семья у них была большая, они никогда не голодали) приносил маме фрукты из сада, пироги, испечённые в домашней печи. Что нужно было для полуголодной девчушки? Ей тогда казалось это невероятной щедростью. А ещё ей казалось, что Вениамин безумно любит её, потому что однажды увидев её в жёлтой кофточке ( в детдоме было не до цвета, что давали, то и носили), приняв это за знак измены, или знак того, что она хочет расстаться с ним, упал в обморок. Как она могла причинить ему боль, сказав, что брат её сосватал за другого? Пожалела. Вышла за него замуж. А брат ей этого не простил, сказав: «Тогда видеть тебя не хочу! Живи, как знаешь. Считай, что брата у тебя больше нет!» И лет двадцать они, действительно, не общались, не писали друг другу… Но он всё равно любил и жалел свою сестрёнку, это я видела в каждом его движении, каждой фразе, взгляде, этого скрыть было невозможно.
    Но между тем моя дружба с Геночкой Ивановым продолжалась, а наша четвёрка не распалась.
    В это время мы провожали в армию нашего конькобежца, Матафонова Геннадия.  А мама заставила меня уйти из общежития и жить в бараке. Это было далеко от техникума. Родители Гены предложили пожить в комнате с его сестрой. Они были хоть и пожилые, но очень умные и добрые. А у меня в тот момент не было совсем денег. Мама в больнице, отец денег не давал. А старички приглашали попить с ними чай, ненароком нарезав бутербродики с маслом.
   Геннадий из армии писал мне письма. А потом вдруг резко переписка оборвалась. Я обиделась, отправила его фото ему. Как говорится, «забирай свои игрушки, не хочу с тобой дружить»… Детский сад, конечно. Оказывается, он упал в армии с высоты и долгое время был без сознания. Потом его комиссовали и он вернулся домой. А я в то время опять жила в общежитии, продолжала дружить с Геночкой Ивановым. Мама была совсем плохая, и я понимала, что с её смертью та ниточка, которая связывает меня с той семьёй, навсегда оборвётся. Там я никому была не нужна. На носу защита диплома, а я вся в расстроенных чувствах, всё валится из рук…
   В это время приехал мамин крестник, Юра Костюрин. Он служил в Москве, а после демобилизации сразу поехал навестить крёстную. Видя моё состояние, он заставил меня взять себя в руки, взял под контроль мою работу над дипломом. Именно благодаря ему я защитилась на отлично. Потом он уехал в Комсомольск, звал меня в гости. А что я? Диплом получила, а работы нет. Ребята из нашей команды в то время уже работали на заводе. Они сходили со мной в отдел кадров и помогли устроиться в ДОЦ РМЗ столяром-станочником 4-го разряда. Работала я на четырёхстороннем строгальном станке. Очень тяжёлая работа. А в это время умирает мама. Тогда я в первый раз узнала, что у меня есть сердце. Оно так больно сжималось в груди, что я не могла дышать. Так я опять осталась одна. И жить мне было негде. Отец стал сильно выпивать, и оставаться с ним наедине стало опасно. Мама обещала мне перед смертью, что даст денег на учёбу в Москве, но она не успела. Приютила меня одна из наших станочниц, Валентина. Она мне заменила мать, пока я у неё жила. Многие ребята пытались за мной ухаживать, но моё сердце принадлежало только Геночке Иванову. Но я прекрасно понимала, что я ему не пара. У него мать работала вторым секретарём горкома партии.  А я кто? Сирота никому не нужная. Я знала, что в него по уши влюблена была девочка из нашей группы. И я практически собственными руками отдала своё счастье в чужие руки. О том, что происходило тогда в моей жизни, Гена не знал. Мы с ним не виделись. Я работала, тренировки забросила. В конце концов я решила уехать к старшему брату в Комсомольск на Амуре. Вот тогда я и увидела свою любовь, Геночку Иванова в последний раз. Откуда он узнал, что я уезжаю, для меня так и осталось загадкой. Там, на вокзале он обнял меня на прощание и сказал, что он меня всегда очень сильно любил. Позже я пыталась узнать, как сложилась судьба Геннадия, но с годами все  друзья растерялись. Только знаю, что он потом женился на той самой девочке, которая в него была очень сильно влюблена.
 Опять провожу аналогию. С детства я любила своего соседа – Шульгу Игорька. Эту любовь я пронесла через всю жизнь. Таких сильных чувств я больше никогда в жизни не испытывала – до потери сознания от каждого прикосновения. Я его чувствовала, как часть себя. Нам не нужно было договариваться о времени и месте встречи, ведь телефонов тогда не было. Но мы всегда выходили одновременно, связываясь какими-то незримыми сигналами. В детстве мы всегда ходили за ручку, даже одевались, не договариваясь, в один цвет одежды. Если у меня был красный сарафанчик, то у него – красная рубашечка. Если белая у него, то и мой сарафанчик тоже был белым. Поэтому нас дети во дворе дразнили «жених и невеста». А я и не представляла, что как-то может быть по другому. Чувства сильно обострились в пору юности. Первый поцелуй, первые признания, встречи при луне… Потом мы поехали учиться – я в Москву, а он – в Серпухов, в военное училище. Не смотря на то, что многим я очень нравилась, меня берегли мои друзья-однокурсники с уважением относясь к моим чувствам. Даже когда мы находились за тысячи километров, я чувствовала его. Однажды я прилетела домой раньше него. Начались каникулы. А он должен был прилететь через день. А ночью мне приснился сон, что самолёт, на котором он полетит, разобьётся. Картинка была такой яркой и реальной, что я проснулась в холодном поту и мысленно стала умолять его не лететь на самолёте. Игорь приехал спустя несколько дней на поезде. На самолёт он чудесным образом опоздал. Почему чудесным? Потому что он с детства слишком даже пунктуальный и обязательный. Он никогда и никуда не опаздывал. А в этот раз опоздал, пришлось менять билеты. А самолёт, на котором он должен был полететь, потерпел крушение. Все пассажиры погибли.
 А расстались мы по-глупому. Я вдруг узнала об его измене. Для меня это была трагедия, чуть не стоившая мне жизни. Для него – всего лишь сексуальный опыт. Он не считал это изменой. После этого я сразу дала согласие пареньку с другого факультета, который просто проходу мне не давал, следовал за мной, как тень. Он стал моим первым мужем. Я тогда думала, что одного-то человека смогу сделать счастливым. Он был, действительно, счастлив.   Вся моя группа восприняла эту весть как предательство, чуть ли не личное оскорбление. Никто на свадьбу ко мне не пришёл, а демонстративно самые близкие друзья отправились в пещеры. Именно в этот день и погиб Витюшка, лучшего друга у меня тогда не было. Он знал все мои секреты, с ним я могла говорить обо всём, зная, что только он не посмеётся, никому не расскажет, а если нужно, и совет даст, как лучше поступить. Он тогда не осудил меня, сказав, что каждый человек имеет право на свои собственные ошибки. Да, он считал, что мой выбор – глупость, о которой я потом пожалею. Так оно и получилось. Как же он был прав! Однажды, уже после смерти  Витюшки, он мне приснился, сказав: «Если тебе будет очень плохо, ты меня позови, я приду.»
И вот однажды, возвращаясь поздно из института, я уже и не помню, что стало причиной такого позднего возвращения, я оказалась в трамвае с гуппой подвыпивших мужчин. Те вели себя по- хамски, приставали, бесцеремонно лезли обниматься и целоваться. Лапали. А я ничего не могла сделать, я была одна, и много слабее их. И тогда я мысленно позвала Витюшку : «Помоги мне! Мне страшно!» И я почувствовала, как он появился рядом, сказав: «Не смотри в мою сторону!» Тут же все мужчины в ужасе разбежались. Краем глаза я видела, как Витюшка материализовался. Но не полностью, а был виден только скелет и частями  тело. Картина, прямо скажем, не для слабонервных. Потом он как будто совсем растаял, сказав на последок, что ему всё сложнее будет возвращаться. Он уже в другом измерении, там другая жизнь, другие законы. Посоветовал мне быть осторожнее: «Береги себя! И прощай!» Я была очень благодарна другу за то, что он даже после своей смерти пришёл мне на помощь, хотя ему это было не просто. И такая тоска и опустошение пришло после его ухода… Даже на его похоронах я этого не чувствовала. Серёжка Андреев, зная, как я относилась к Витюшке, боялся, что я или в обморок упаду, или со мной случится истерика, всё время был рядом, крепко держа меня за руку. Настоящих друзей так мало. Поэтому терять их тяжело неимоверно.

А я? А у меня складывалась новая жизнь. Приехав в Комсомольск «за туманом и за запахом тайги», я долгое время не могла найти работу, пока брат Николай не взял меня за ручку и не привёл на Амурсталь, где тогда требовался преподаватель в училище № 18 в группу штукатуров-маляров. Оттуда меня направили в командировку в город Амурск. Мы были первостроителями крупного города-спутника Комсомольска на Амуре. Сколько рыбы в Амуре! Рыбаки рассказывали, что плывёшь по реке, а сазаны пытаются перепрыгнуть через лодку, выпрыгивают из воды, да так и плюхаются на дно лодки, не долетая до воды. Чудеса! Величественная, красивая река – Амур. Водится в Амуре и удивительная рыба – касатка. По цвету зелёная, голова как у сома, с усами, на хребте есть ядовитый шип. Уколешься, останешься без руки. Держишь рыбу за хвост, а она пищит, извивается. Но какая уха из неё!
   Я тогда уже работала мастером группы штукатуров. Сама умела уже не только штукатурить, но и гвозди забивать с одного удара молотка. Жили мы с девочками, моими ученицами в бараке. Было холодно в нём, потому что везде проглядывались щели в стенах. Питалась группа в столовой. Блинчики пекли повара отменные – горяченькие, со сметанкой, просто объедение!
   Мои подопечные - девочки 11-13 лет очень уставали. Однажды к нам в барак пожаловали не званные гости. Пьяные комсомольцы-добровольцы, вооружённые ножами, стали ломиться в двери. Что ж, мне пришлось выйти. Да, было страшно. Мне самой тогда было девятнадцать. А на моей ответственности были жизни тридцати подростков. И боялась я именно за этих девчонок. Стараясь не повышать голоса и держаться спокойно, я объяснила пьяной толпе, что мои девочки очень устали и уже спят, что завтра у них тяжёлый трудовой день. Как ни странно, но всё закончилось благополучно. Хулиганы ушли, выслушав меня. Позже мы встретили их на танцах, но вели они себя уже не так агрессивно. Тяжело было с подростками, особенно, если кто-то заболевал. Ночь-полночь, а ты идёшь искать врача. Погода в основном была дождливая. Грязи по колено. А что делать? Иначе нельзя. Климат в тех местах суровый. Зимой температура доходит до минус сорока пяти градусов. Отсюда и застуженные почки и проблемы с лёгкими.
   Однажды в училище произошёл очень неприятный случай. Дежурной по училищу в этот день была мастер, которую звали Наташа. Она была очень требовательной, строгой, кандидатом в члены КПСС. В то время она находилась на шестом месяце беременности. Во время обеда её группа каменщиков, в которой она была мастером, тянулась по одному, поэтому Наталья велела всем собраться у общежития, а потом всем вместе прийти на обед. Дети ушли, но на обед не вернулись, а позвонили в горком партии, сказав, что их не кормят. Приехали горкомовские работники и начали всё расследовать. Наталью отстранили от дежурства, на ужин поставили меня. Горкомовские работники поинтересовались, чем кормят детей. Я взяла меню, составленное поваром, и зачитала его. Конечной моей фразой была «200 граммов чая». Так было написано в меню.
    А наутро вызывает меня к себе директор училища и говорит, что я уволена.
- За что?
-За двести граммов чая, -говорит.
- Так меню не я составляла и ответственности за него не несу. Как повар написал, так я и прочитала. Я-то здесь при чём?
-Приказ горкома партии кого-нибудь уволить в связи с инцидентом.
- Ну а я здесь при чём?
- Ты у нас одинокая, не замужем. А Наталья – кандидат в члены партии, да к тому же беременная.
- А где же справедливость? Где правда? За что увольняете? В газетах пишут одно, а Вы творите совсем другое!- Моему негодованию не было предела. Но далее последовала убийственная фраза директора:
- Учись читать между строк!
- Это как? –Спрашиваю. –Научите!
Наша полемика закончилась тем, что меня уволили переводом в трест № 6. А так как меня в Тресте никто не ждал, то мне пришлось опять искать работу. На этот раз меня взяли бригадиром к мальчикам-штукатурам. С зарплатой нас обманули, заплатили мало. Ботинки мои совсем порвались. Завязывала их тряпками, чтобы хоть как-то ходить. Ноги постоянно мокрые. Я даже не смогла поехать на похороны Валентины, дочки тёти Наташи. В то время я уже ушла из семьи брата, чтобы не сидеть на их шее, жила в общежитии, где на стенах был лёд толщиной в 15 сантиметров. Там я и заболела. До сих пор почки болят.
   Ох уж эта работа… Всегда нужны крайние… Начальник отдела, когда подписывал приказ о моём сокращении, аргументировал это тем, что якобы у меня в городе много друзей, и я смогу найти другую работу в отличие от других сотрудников. Я-то прекрасно понимала, что он показал свой характер, чтобы отомстить мне за инцидент, произошедший не так давно в отделе. Я тогда работала в группе заправки картриджей. Вышел из строя заправочный аппарат, и весь завод встал. На все обращения к начальнику, он отвечал: «Нет денег!». Ну нет, так нет, сидим, ждём. А в это время новый директор обходил владения свои, зашёл и к нам. Поздоровался, спросил, есть ли какие вопросы, пожелания. Ну я ему и рассказала о том, что уже несколько месяцев не можем получить аппарат для заправки картриджей, поэтому приходится заправлять вручную, а это очень вредно для здоровья.
Он повернулся к начальнику: «Почему мне никто ничего не докладывал?»
Тот: «Бе…ме…» - и начал по стеночке сползать. Ноги у него подкосились. Конечно, такого унижения он не мог мне простить. А я же не знала, что он даже не озвучил проблему ни разу, не смотря на то, что все выли из-за задержек по заправке. Директор молодец. На следующий же день оборудование было доставлено в отдел и всё прекрасно функционировало. Мой непосредственный начальник пытался меня отстоять, спасти от сокращения, но бесполезно. Филя (так все в отделе звали начальника за глаза) был непреклонен. Потом я работала электро-монтажницей в локомотивосборочном цехе. Меня единственную из женщин взяли для работ на кузове электровоза в группу Родиона. Родион – героическая личность, прошедшая Афган и другие горячие точки. Он не прощал ошибок и оплошностей в работе. Требовал, чтобы работали, как сапёры. Проштрафившихся сразу гнал из группы. Расставание с ребятами для меня было болезненным и тяжёлым. Когда изо дня в день плечом к плечу, в жару и в холод, помогая друг другу, поддерживая, потому что по другому нельзя… Годы такого близкого общения не проходят даром. Рвали по живому. Да, ребята ходили к начальнику цеха, просили оставить меня. Но тот был непреклонен – приказ свыше! Здесь своя рубашка ближе к телу… Плакали. И я, и ребята. Но… Время, как  говорится, лечит. 
   Училась помимо работы в вечерней школе. Очень хотелось поступить в институт. Подала заявление в ВУЗ, но мне отказали, потому что не было ещё отработанных двух лет стажа. Спасибо Татьяне Никифоровне, жене брата, что никогда не отказывала мне в тарелке щей, когда заходила к ним в гости. Голодно было в то время.
    На новый год я познакомилась с Геннадием Волынкиным. Он приходил на объект, где я работала, целыми днями сидел и смотрел, как я работаю, штукатурю. Мне уже стали говорить, чтобы я его не мучила, а обратила на него внимание. Геннадий умудрился даже познакомиться с моим братом Николаем, после чего Николай произнёс судьбоносную фразу: «Выходи за него замуж».
Вышла. Сдалась. Думала, что и правда любит. И родился у нас замечательный сын Серёженька. Красивый, крепенький мальчик. Но был не спокойным и часто плакал. Патронажная сестра нас своим вниманием не баловала, а спросить что к чему было не у кого. Первый ребёнок, толком ничего не знаю. В квартире жили ещё две семьи, но они со мной старались не общаться. А пелёнки, вывешенные мной в коридор после стирки, моментально срывались. Не знаю чем было вызвано ко мне такое отношение. Спустя пару лет, когда я работала в горисполкоме, в отделе по несовершеннолетним, соседка, увидев меня, заулыбалась. Даже попросила прощение за то, что плохо ко мне относилась по непонятной для неё самой причине. Сетовала на то, что после того, как мы покинули прежнюю квартиру, их дочка заболела , а врачи не могли определить причину её заболевания. Год ребёнок мучился, пока как-то не закашлялась, и из горлышка её не выскочила косточка сливы, которая и была причиной  её страданий. И сразу состояние их девочки нормализовалось.
     А покинули мы ту квартиру, не успев до конца обустроиться, потому что мать Геннадия в письме звала его к себе:
«Генюшка, я уже старая, за мной уход нужен. Приезжай в Архангельск.»
Сам Геннадий был родом из Архангельска, помором. Отец его, по словам соседей, был очень хорошим человеком. Во время войны они с женой и сыном сильно голодали. Тогда-то и жена послала его на поле, насобирать колосков. Его увидел объезчик, арестовал. На суде отцу Геннадия было предложено два варианта: в тюрьму или на передовую. Выбрав второй, он погиб в очередном бою. Мать Геннадия прислуживала одной богатой семье. Геннадий рос в основном под замком, но учился хорошо.После школы закончил Архангельское мореходное училище. Когда набирали комсомольцев-добровольцев на освоение территории Дальнего Востока, он откликнулся на призыв партии и приехал в Комсомольск на Амуре. Там мы с ним и познакомились.
    После этого письма Геннадий сразу уводился с работы, хотя устроиться на судостроительный завод было совсем не просто. И уехал к матери.
    Тогда я работала мастером группы штукатуров в строй училище № 7. Парни меня не обижали.  Все относились ко мне с уважением. А в трудовой одни благодарности, получала премии.  Серёженьку относила к восьмидесятилетней бабушке, которая нянчила его, пока я была на работе.
Тяжело было. Жили на пятом этаже, коляску купить было не на что. Терпела.
   И вдруг приходит письмо от матери Геннадия: Ужо, Тамарушка, приезжай. Как это без Генюшки? Да с сыночком-то и приезжай».
Пришла за советом к брату Николаю. А он мне говорит:
«Да пошёл он к чёрту, не езди!»
Но ведь любовь! Как она, ента любовь! Всё продала. Денег хватило на билет до Архангельска и оставалось двести рублей на питание. В одной руке сын, в другой – его вещи, и на самолёт.  Сначала до Москвы, а потом почтовым до Архангельска. Я думала, что мы с сыном за время полёта превратимся в сосульки. Холодина была неимоверная. Кое-как выползла из самолёта с дитём и вещами. Всех встречают, а мы вроде и никому не нужны. Вдруг вижу, внизу у трапа самолёта стоит бабуля в брезентовом рыбацком плаще. Когда я с ней поравнялась, та выхватила ребёнка у меня из рук и бежать. Я за ней. Ни здрасте, ни кто такая… Еле её догнала. Долго потом плыли на теплоходе, потом ехали на такси. И вот мне приказали выходить. Соломбала! Это то место, где Пётр 1-ый устроил бал на соломе…
  Бабуля завела меня в комнатку метров восьми. Одна кровать, напротив диван, платяной шкаф и стол. Всё! И начались мои хождения по мукам. Я устроилась на работу в Архангельске в стройучилище. Мне идти на работу, а бабуля упёрлась и ни в какую не хочет сидеть с внуком. Да ещё и злорадствовала:
-Зачем ты ужо приехала? У него и невеста есть, учительница. Дом двухэтажный у неё, корова. И любит она моего Генюшку. Езжай откуда приехала!
  Как-то Гена заступился за меня, так старуха метнула в него нож, который воткнулся в пол в миллиметре от пальцев ноги. Долго я терпела и бытовые неудобства, и эту злобствующую старуху. Но есть предел любому терпению. Договорилась я сделать ремонт в соседнем бараке, когда мне выплатили деньги за выполненную работу, купила билет, чтобы уехать с Серёжей.
   Мать Геннадия выкрикивала мне вслед всякие оскорбления и проклятия, на что я ответила: «Останется Геннадий, сына ему не видать!» И муж поехал со мной. Снова поиски работы. Опять семья брата Николая приютила нас у себя. Я устроилась на работу в Хабаровское крайно, а муж восстановился на судостроительном заводе.
  И мне свекровь досталась – не подарок. Мама моя, когда впервые увидела её сказала: «Беги, доченька из этой семьи, пока не поздно. Это не тот человек, за кого себя выдаёт. Нахлебаешься горя с ней.» Но мне тогда казалось, что меня там любят и относятся ко мне хорошо. Я не видела того, что видела мама, а потом кольцо на палец уже одето, куда бежать? А ведь надо было! Упорно и настойчиво свекровь вела какую-то свою игру по выживанию меня. Травля была непрерывная и ежедневная, как будто какой бес в неё вселялся. Но не выдержал эту травлю её младший сын, который пытался защищать меня. Он сошёл с ума. Но даже после этого она кричала: «Это всё из-за тебя! Ты –ведьма!» Я бежала из этого ада, хорошо, что декан и проректор института вошли в моё положение, выделили комнату в общежитии, я смогла доучиться без нервотрёпок, имея уже грудного малыша на руках. Муж тоже уехал от матери ко мне в общежитие. Как всё же истории и судьбы похожи…
     Потом родился Андрюша. После его рождения нам дали квартиру в центре города. Дворец культуры, детский кинотеатр, магазины, политехнический институт – всё рядом. Перешла работать в Амурское монтажное управление, потому что дети росли и часто болели, как и все дети. Ясли, детсад. Обязательные этапы жизни. Но больничные брала очень редко. А времени для сна почти не оставалось. Однажды Андрея пришлось положить в кожную больницу из-за экземы, которая никак не поддавалась лечению.
   Навещаю вечером ребёнка, а мне медсестра жалуется, что Андрея сегодня потеряли. Говорит, что были даже у нас дома. А нашли его потом в шкафу инфекционной больницы. Когда санитарка мыла полы, то услышала, что кто-то сопит. Она испугалась, думала, что крыса. Позвала докторов, медсестёр ловить крысу. И кто с палкой, кто с ведром, кто со шприцем отправились на войну с крысой. Один из докторов, вооружённый кочергой, тихо подкрался к шкафчику, откуда слышалось сопение, приоткрыл дверцу, отскочил в сторону, чтобы ловчей со зверюгой сражаться, а из шкафа вдруг выпал Андрюшка.
Вот было хохоту! Они его по всему городу ищут, а он спрятался и сидит как мышка, притаился.
Медсестра продолжала:
« У Вас просто отвратительный ребёнок, уколы не даёт делать, убегает».
Я её спрашиваю: «А как бы Вы себя повели, если бы у Вас так кожу разъело от хлорки. Тут не только убежишь, а до потолка будешь прыгать от боли.»
Дело закончилось тем, что врач сам ухаживал за Андреем. Вечером поднимал его с кроватки, нёс купать в ванну, обрабатывал мазями и укладывал спать. А лежал он в одной палате со взрослыми мужиками понахватался от них он всякой не нормативной лексики. Подковали так сказать по-взрослому. Закончилось тем, что забрала я его из больницы, взяла на работе отгулы вместе с праздничными днями, выписала командировку в Николаев на Амуре и поехали мы с Андреем  на радоновый источник, рядом с посёлком Тумнин. Шесть часов мы добирались по тайге до лечебного пункта. Шли по следам лошади. Где на руках несла сына, где он сам бежал. Было ему тогда четыре годика. Вещи – палатку и продукты оставила в тайге под бревном, чтобы не тащить на себе. Дошли до бараков, а там все места заняты. Разрешили нам спать на соломе под настилом. Попросила я сходить мужиков со мной в тайгу за вещами. После долгих пререканий один всё же согласился. До места дошли быстро, обратно он нёс палатку, а я продукты. На подходе к баракам просит он посидеть на скамейке, мол, здесь все пешеходы отдыхают. Я ему ответила, что если я сейчас присяду, то уже не встану, силы мои были на исходе. Тогда он вручил мне палатку, чтобы мужики его не засмеяли, а сам остался на скамейке. Только я переступила порог барака, упала и отключилась. Когда открыла глаза, увидела, что сидит мой Андрюша на настиле, заряжает детский пистолет сосисками и стреляет. Сосиски вылетают , а мужик ловит их ртом и тут же съедает. Остальные хохочут. Андрея мужики потом сводили в баню, искупали в радоне, повытаскивали у него клещей из волосяного покрова головы. А меня стали отпаивать чаем из радона. Кто-то дал сахар, кто-то хлеб с маслом, а кто-то булочку.Хорошо ко мне отнеслись, в обиду никому не давали, говоря : «Это наша мать-героиня, её не обижать»!
  Бедная моя мамочка. Какая ей досталась непосильная ноша! В два с половиной годика заболел менингитом её старший сын Володя, мой брат. И так как во время лечение не проводилось правильно, то тяжёлые последствия остались на всю жизнь. Сколько мама ездила с ним по всей стране, пытаясь облегчить его страдания, вылечить. То, что она сделала для своего ребёнка – это подвиг. Врачи гарантировали всего несколько месяцев жизни максимум. А он смог учиться в школе, потом в техникуме, работал и до сих пор живёт, пройдя пенсионный рубеж. Это только благодаря маме, столько сил, любви вложила она в него. Конечно, мне всегда не хватало маминого внимания, потому что оно было направлено на брата. Я никогда не любила его. И сейчас не люблю. Жалею, помогаю. Но полюбить так и не смогла. Он всегда был моей проблемой. Иногда он появлялся в самый неподходящий момент, когда игры были в самом разгаре. Пытался встрять в игру, но это никому не нравилось, его прогоняли. И мне приходилось бросать игру, бежать успокаивать его. То ему захотелось ножичком проткнуть меня, чтобы я сдулась, как мячик. Так в его больном воображении рисовалось… И бегал он с ножом за мной по двору, пока его не поймали старшие ребята и не отняли у него нож. Такая же история повторилась спустя пятьдесят лет. Что ему в голову пришло, не знаю, но он караулил меня возле моего дома, чтобы зарезать, приревновав меня к моему гражданскому мужу. Ему стало обидно, что я забочусь не только о нём, а ещё о каком-то мужчине. Ужас! Но он привык, что всё внимание и все заботы предназначались только ему. Всё это было и есть. Он то вроде ничего, всё понимает, то такие выкидоны – один другого хлеще периодически преподносит. Он часто уходил из дома, никому ничего не сказав. Неделями не появлялся. Мама уже чуть с ума не сходит, больницу, морг, милицию, знакомых всех обзвонит, всей семьёй бегаем, ищем его. И вдруг звонок из милиции с другого конца страны: «Ваш сын… находится там-то и там-то, приезжайте, забирайте.» И папа летит на другой конец земли забирать своё чадо… Как он умудрялся без билета уезжать так далеко, уму не постижимо. И так до самой старости… Сколько же нервов это стоило маме! И скольких лет жизни! То, что он причинял маме боль и страдания, он не понимал. Мне кажется, что и причиной маминой смерти стало его пристрастие собирать грибы. Собирал все подряд. Хорошо, если я приеду к ним в гости, вытряхну корзину, рассортирую на съедобные – несъедобные. Но мама уже плохо видела из-за того, что ей не удачно сделали операцию на глаза. А брат продолжал набирать корзинки и нести ей домой... Всё вроде обходилось, но однажды… Врачи вначале думали, что это обычное отравление. Потом у неё отказали ноги, потом другие симптомы появились и мне уже стали говорить об онкологии… А когда мамы не стало, то брат стал грибы приносить мне. Однажды в его корзину попал сатанинский гриб. Я его пыталась убедить, что это смертельный гриб. А он заладил своё: «Я такие всегда беру! Он хороший!». И тогда-то я поняла, что мама могла отравиться сатанинским грибом. Прочитала симптомы – те же самые. А ведь мама могла бы ещё жить да жить, как её пра-прабабушка… Она сыночку посвятила всю свою жизнь, а он её погубил, неразумный…
   Я вот думаю… Мы боремся за каждую жизнь, спасаем больных-перебольных, посылаем деньги на многомиллионные операции, чтобы только выжил… А зачем? Почему не нарожать здоровых, крепких, умных взамен таким природным «аномалиям». Для семьи это тяжкий крест, на своей шкуре испытала. Для государства – большой минус. Гуманность должна быть разумной. Мама в своё время не смогла отказаться от больного ребёнка, хотя ей предлагали оставить его в больнице. Он был безнадёжен. И кому она сделала лучше? Мне? Да я из-за него детства-то счастливого не видела. И сейчас эта вечная обуза будет до конца дней моих. Отцу? Но он и запил-то от горя, что не будет продолжения рода. Себе? Она сделала всё, что могла для него… Да лучше бы она посвятила свою жизнь пяти, десяти здоровым своим детям, от которых она отказалась ради одного больного. А ей было что передать. Она ведь была чрезвычайно талантливой. У неё был ум учёного. Она обладала феноменальной памятью. Прекрасно рисовала, пела, танцевала. Всё, что касается хозяйства – во всём была мастерицей. Так зачем?
    Поэтому я всегда чувствовала себя в семье одинокой. Мне очень не хватало братьев и сестёр, с которыми можно было бы поиграть, посоветоваться. С таким братом, как уменя, это было невозможно. И я очень жалею, что мама погубила того малыша, который мог стать мне любимым младшим братиком или сестричкой. А себя едва не угробила…
  Но для меня мама всегда была и будет самым дорогим, самым светлым человеком. Она была святой. Её честность и порядочность, порой, становились опасными для её жизни. Она не брала взяток, не склонялась перед начальством. Не воровала, как другие на её должностях, ( а должности она занимала высокие) и не шла на сделку с совестью ради личной выгоды. Поэтому мы всегда жили скромно. Не построили хоромов, не имеем дач за океаном. Если бы все люди в стране были бы такими, как она, мы бы давно построили коммунизм, не то что социализм.
  Тётя Тамара – она другая. Очень расчётливая и постоянно стремящаяся какую-то выгоду получить. Это я не в осуждение. Так её воспитали. И, может быть, она считала, что как самой младшей в семье, ей всем все обязаны? Такое у меня сложилось мнение о моей тёте, поэтому близких родственных чувств к ней я никогда не испытывала, относилась сдержанно, как к данности, которую нужно принять, потому что она – моя родственница. Но после смерти мамы потребность в общении выросла, может быть, потому что – это единственная ниточка, моя кровиночка, которая тянется издалека. И мне захотелось её сохранить. Поэтому я такую большую роль уделяю её воспоминаниям, кропотливо перепечатывая каждое слово из её тетрадки, пропуская через сердце все события её детства, ведь в них не просто связь времён, а история моей семьи, моей многострадальной Родины.
   Источник радона вытекал из горы. Когда-то солдаты выкопали глубокую яму 4х4. Построили над ней помещение и раздевалку. В яму спускались по деревянной лестнице. Слева к стене ямы была прибита вешалка. На ней висели консервные банки разной ёмкости. Днища у банок были пробиты гвоздями. В первый день набиралась водой банка на 200 мл. Пока вода медленно вытекала из банки, купальщики находились в радоновой воде. А второй день набиралась банка на пол литра. Что соответствовало 5 и 10 минутам пребывания в целебной воде. Всё было рассчитано до минуты. Однажды, я ни с того, ни с сего потеряла там сознание. Оказывается, эти ванны действуют на сердце и принимать их нужно очень осторожно. Приезжали на лечение люди с разными заболеваниям, даже раковые больные. Источник был для них последней надеждой. Вода была проточная, а в вытекающем ручье жил живой волос клубками. Я видела это явление впервые и мне было страшно смотреть на него. Главное во всей этой истории, что Андрею лечение очень помогло. Когда я показала его врачу, тот остался очень доволен результатом. Потом он сам приготовил мазь для долечивания. А через год мы с Андреем поехали в санаторий на Камчатке. Он славился своими грязе-лечебными процедурами. До Хабаровска ехали поездом, а оттуда самолётом до Петропавловска. Так интересно было смотреть с высоты в окошко иллюминатора. В море даже удалось рассмотреть несколько китов, но с высоты они казались не больше мухи.В санатории «Паратунка» вначале нам разрешили остановиться на три дня, но видя мой боевой настрой, главврач разрешил оформить путёвку на месяц и принимать лечение. Он был поражён тем, что есть такие матери, которые ради здоровья ребёнка готовы лететь на край света. На первом сеансе грязе-лечения Андрей никак не хотел, чтобы его «пачкали грязюкой». Перед ним вошёл дед-камчадал. Его всего облепили грязью и заверули в простынь. Он лежал, как мумия, прогревал свои старые косточки. Еле Андрея уговорила принять процедуру. Когда его потом отмыла в душе, он прыгал от радости, что он опять чистый, как раньше. Оказывается, он просто боялся, что грязь так и останется на его теле.  В дальнейшем он спокойно и радостно позволял себя сначала испачкать, а потом отмыть. Для него это была такая игра. В санатории было два бассейна. В одном температура была 40 градусов, в другом 42. Горячие сероводородные источники огородили высокой стеной, облицованной мозаичной плиткой. Мы купались в бассейне, а сверху падал снег. Экзотика! После лечения в санатории у Андрея два года не было вспышек экземы. Потом два года подряд я с детьми отдыхала  на Охотском море в бухте Шамора. Детям уже за пятьдесят, а они до сих пор вспоминают это сказочное место. В посёлке из четырёх домов мы останавливались у одной бабульки в сарайчике, который снимали за рубль в день. Купались досыта, питались рыбой, которую здесь же сами ловили и готовили на костре. Лазили по горам. Те горы очень похожи на Крымские. Со стороны моря очень много гротов, которые мы обследовали как заядлые следопыты.
   Однажды был сильный ливень и ураган. Единственная речка разлилась, снесла мосток, съела песчаный берег до самого жилого дома. Речка была бурной, но всё же на подпоре со стороны моря. А на море волны вставали на дыбы и достигали высоты 8 метров. В один из дней нам нужно было выбраться из бухты, так как заранее купили билеты в цирк. Пошли по полю, в надежде, что хоть там нет воды. Но и там мне было по шейку. Дети взгромоздились мне на плечи и таким образом мы перешли водную преграду вброд. Добрались до асфальта. Но наша радость длилась недолго.
   Все существующие мосты снесло бурным потоком взбесившейся реки. Люди срубили деревья и перебросили их через реку, чтобы можно было добраться до работы. Вот так и мы добирались по брёвнышкам до станции угольной, а там автобусом до автостанции Владивостока. Мы были в этих местах в 1969-1970 годах. Очень понравился Владивосток – красивый портовый город. А бухта «Золотой рог» в ночное время – это что-то потрясающее. На автостанции пекли чебуреки. Мы с ребятами съели по два. Но нам показалось мало. Да только посмотришь на них, уже начинают слюнки течь:
- Мама, купи ещё! Так вкусно!
Вкуснее этих чебуреков я больше нигде, ни в одном городе не ела. И мои взрослые мальчики тоже запомнили те чебуреки на всю жизнь. Мы были сыты и счастливы.
А я вспоминаю чебуреки в Моздоке. Тогда я тоже была маленькой. Накормить меня было целой проблемой. Но когда мы приезжали в город на рынок, то всегда заходили в маленькую чебуречную. Эти чебуреки с кофе даже мне, капризной девчонке, казались необыкновенно вкусными. И таких я, точно, нигде и никогда больше не пробовала. А может быть, просто раньше умели готовить…
 В цирк попали вовремя. Представление было очень интересным. Особенно всем нам понравился рыжий клоун. Смеялись до упаду. Вечерело. До нашей бухты было уже не добраться. Сели в автобусик, идущий в город шахтёров Артём. Нас приглашали в гости друзья, которые раньше с нами отдыхали. Приняли нас очень хорошо. Нагостившись, на следующий день мы вернулись в свою бухту. К началу учебного года вернулись в Комсомольск. Серёженька пошёл в первый класс. Мне нравилось, что он был очень исполнительный, старательный. Пока уроки не сделает, спать не ляжет. Рано у него проявились способности к рисованию. Недалеко от нашего дома была детская художественная школа. Привела туда Серёжу. Мне объяснили, что он должен сначала сдать экзамен. В школу принимали с 4-го класса. У первоклашки не было никаких шансов. Но Серёжа всё же рискнул и сдал экзамен на «отлично». Поэтому его приняли в художественную школу. Он учился там с удовольствием.
   Но в 1970 году нашу семью постигло несчастье. На работе у мужа появились какие-то осложнения. Мне он рассказал, что его вызвали на разговор какие-то очень серьёзные люди. Они пытались завербовать его. Их требования были – чтобы я передавал им секретную информацию, касающуюся работы. Обещали за добросовестное исполнение этих услуг переправить семью в Америку на постоянное место жительства. Муж отказался, но чтобы от него отстали, перешёл работать в бюро похоронных услуг. Вечером в самый первый день работы на новом месте его принесли домой в стельку пьяным. А однажды утром, уходя на работу, он попрощался с Серёжей и ушёл. Искали его целый месяц. Его нигде не было. Случайные охотники нашли его в тайге замёрзшим, в ботинках. При рассмотрении дела следователь мне говорил, что сам он не мог в такой мороз уйти в тайгу, тем более в лёгкой обуви. Но никаких следов обнаружено не было, так как всё замело снегом. В области правого виска были четыре углубления и обширный синяк. А на шапке Геннадия я обнаружила четыре сквозных отверстия. Видимо, смертельный удар был сделан кастетом. Следователь сказал мне не переживать, мол, моей вины в смерти мужа нет. А как не переживать! Когда каждую секунду я его ждала, искала в толпе прохожих. За этот месяц я поседела, потеряла документы, потому что голова ничего не соображала. Случай с гибелью Геннадия рассматривался в горкоме партии, после чего мне посоветовали забрать детей и срочно уехать из города. Пока убийца был не найден, была вероятность, что и нас попытаются убрать на всякий случай, если муж мне что-либо рассказать. Я срочно обменяла квартиру. Так мы оказались в Славянске на Кубани. Обустроились в бараке. Опять работа, дети. Серёжу приняли в четвёртый класс, Андрея в первый. Серёжу приняли с радостью, он сразу влился в коллектив. Но местные ребята стали его постоянно поколачивать. Так продолжалось до тех пор, пока я не поговорила с отцом главного заводилы. Серёжу больше не трогали, а взяли под свою защиту. Мы приехали в период, когда началась вторая четверть. Андрей на Дальнем Востоке учился на одни пятёрки. Когда принимала его в свой класс, классная дама спросила меня, как он учился в прежней школе. Я ответила, что на пятёрки.
- Ну что ж, а у меня он будет учиться на двойки!- Сказала она слишком уверенным тоном.
И она выполнила своё обещание. Не смотря на то, что мальчик всегда уроки выполнял, он выше двойки в дневнике не приносил. Пришла я на родительское собрание, а учительница докладывает:
«Ваш сын всю неделю просидел под партой. И мне хорошо, не мешает работать, и ему тоже.» Не знаю, чем это было хорошо моему сыну сидеть под партой, но постоянные унижения со стороны учительницы привели к тому, что одноклассники стали его избивать. Каждый день он приходил домой в синяках. Мои попытки поговорить с классной дамой ни к чему хорошему не привели. А однажды на родительском собрании учительница с возмущением сказала, что Андрей принёс на урок физкультуры «чику» и не отдавал учителю. На что я  спокойно сказала, что Андрей может принести в класс не только «чику», но и пистолет и пристрелит тех, кто над ним каждый день издевается. Родители возмутились, а я сказала, что мне надоела каждый день видеть побои на теле сына, поэтому я ему сказала: « встретишь по-одиночке одного из тех, кто тебя лупит, да так сам избей, чтоб не встал». Я вас, товарищи родители, об этом предупреждаю. Тогда поднялся из-за парты мальчик и сказал: « Да, Андрея бьют каждый день. Двое держат, а трое бьют.» Больше никто из родителей не возмущался. А Андрея больше не трогали, как бабка пошептала. Но классная продолжала в том же духе. Вызывая его к доске, она говорила: «Иди, дурак, отвечай!» Об этом мне рассказывали его одноклассники. Так на троечках он дотянул до третьего класса. А в четвёртом классе пришла новая учительница. Когда я поинтересовалась успехами сына, она мне ответила:
- А что Вы переживаете, мальчик хороший. А по арифметике ему равных нет, примеры как орешки щёлкает.» Больше ни одной жалобы ни от одного педагога я на Анрея не слышала.
   Жизнь вошла в своё русло. Дети успешно учились. Я работала. А так как продукты были дешёвыми, то моей зарплаты вполне хватало. Я была в постоянных разъездах по сельхозам, наша строительная организация выполняла заказы на строительство объектов  в совхозах. В коллективе меня хорошо приняли. А летом мы с детьми снимали домик на берегу Азовского моря в станице Голубицкая. В пятницу автобус нас отвозил, а в воскресенье привозил обратно. Там обратила внимание на одного мужчину, с которым мы познакомились уже позже в Качугурах. Он занимался монтажом наружных систем в городе, а мне как раз нужно было провести воду от колонки в квартиру. Он пришёл по заявке. А через месяц уже пришёл к нам навсегда. Так мы с ним и прожили тридцать два года как один день до самой его смерти.
   А пришёл он с одним чемоданчиком, в котором лежали рваная майка и голубая рубашка. Ни зимней одежды, ни обуви… Так как он был человеком весёлым, я поняла, что это шутка.  Он был очень красивым, умным, прекрасным человеком. Евгений (Евгений Иванович Коробко) работал мастером от краснодарского монтажного управления. Всей своей жизнью со мной он доказал, что именно с таким человеком можно в разведку идти. А для меня он был и надёжным другом, и драгоценным мужем, и прекрасным любовником и мудрым советчиком. Через год у нас с ним родилась дочка – Жанночка. Отводя меня в роддом, он сказал, что если мальчика рожу, он за нами не придёт, а если девочку, то купит бутылку коньяка «Большая голова». Когда он пришёл на следующий день узнать, кто родился, я засмеялась: «Ну чего спрашиваешь, беги скорей за обещанной бутылкой!» И вместе захохотали. Девочка наша была такая красивая – вся в папу. Её все любили и в яслях, и в садике, и в школе. А через год нас с Женей перевели в город Судак в СУ-2 от Железноводского управления строительства.
  Видимо, дальше последует история любви тёти Тамары и дяди Жени. Я с осуждением относилась к тому, что тётя Тамара «увела» мужчину из семьи. Я считала это не правильным. Для меня - женатый мужчина был табу. Всегда ставила себя на место его жены. Причинить боль и страдания другой женщине я не смогла бы. А тётя Тамара – смогла. Её избивали до полусмерти, угрожали, жить вместе не давали. Тогда они с дядей Женей и уехали в другой город, чтобы начать всё с чистого листа. Они прожили вместе долгую и счастливую жизнь. Так может быть быть,она была права, и надо было бороться за своё счастье?
   Для меня единственной и сильной любовью была именно та, которая началась ещё в детстве. И не важно, что мы так глупо расстались. Чувства остаются навсегда, на всю жизнь. Именно такая любовь способна уберечь от несчастий, защитить любимого. Измены и интриги разрывают эту волшебную связь и люди становятся уязвимыми, болеют и рано умирают.
   У моей однокурсницы погиб парень, с которым она встречалась и за которого собиралась выйти замуж. Она очень сильно переживала своё горе. Тогда я подумала: « Смогу ли я защитить от гибели любимого, если он вдруг мне изменит?» Ведь первая мысль, которая приходит – убить подлеца! Но именно тогда я сделала свой выбор – дай Бог, чтобы он жил долго и счастливо, пусть даже не со мной. А любовь? Она всё равно останется в моём сердце, что бы ни случилось.