Квартирный вопрос

Квартирный вопрос в наше время все чаще становится краеугольным камнем в отношениях не только между родственниками, но и в отношениях в принципе. Квадратные метры стали неким измерителем успешности человека, его кредитоспособности, да, что там говорить, мерой свободы: свободы от родителей, свободы от арендной платы, свободы от ипотеки.

У Кирюши с квадратными метрами было все в порядке: 60 доставшихся от бабушки не в самом центре, конечно, но в достаточно благополучном и в социальном, и в экологическом планах районе и 200 нажитых собственным трудом, круглосуточным и потрепавшим нервы и здоровье, но зато какие! В закрытом охраняемом жилом комплексе, с подземной парковкой, детским садиком и школой на территории, уютным сквериком с чистенькими скамеечками и современными спортивными площадками. Учитывая небольшое количество членов семьи - он, жена и дочка-первоклашка, казалось бы, живи  да радуйся. Ан-нет, дернул его черт ввязаться в сделку, весьма сомнительную для него, профессионального юриста, но, с другой стороны, очень выгодную, учитывая потенциальные суммарные расходы и чистую приведенную стоимость.

Привлекательный инвестиционный проект представлял из себя следующее. У Кирюшиной бабушки, той самой, которая умерла и оставила ему в наследство свои 60 квадратных метров, с институтских времен была подруга – Попугаева Галина Александровна, или, как всем было ее проще называть, Гальсанна. Гальсанна была человеком неординарным и поэтому зачастую сложным как для понимания, так и для общения. Кирюшина бабушка ее любила и уважала, так как речи Гальсанны были для нее понятны и, более того, общение с ней было всегда, что называется, «на одной волне». Гальсанна слыла интеллигенткой в десятом поколении, изъяснялась витиевато, отпускала едкие замечания в адрес всех знакомых и не прощала оплошностей ни в поступках, ни в речах. Замуж она вышла, по тем временам, поздно – в двадцать семь лет, за ювелира – работа в прямом смысле слова непыльная, но денежная. Герман Аркадьевич, ее муж, был ее намного старше, умом особым не отличался, но вот с остроумием было у него все в порядке. Все знакомые семьи удивлялись, как уживаются эти два острых на язык и достаточно жестоких в своих шутках человека – их остроты распространялись не только на внешний контур, но и друг на друга. Герман называл Галю «моя безгрудая попугаиха» (та ни в коем случае не хотела брать фамилию мужа – Ринштейн),  Гальсанна звала супруга «мой тупенький ремесленник», вдвоем же они шутили про свою семью «куда не ткни  - одно Г». Детей Гальсанна категорически не хотела – блюсти всю жизнь фигуру для того, чтобы враз из стройной девы превратиться в жирную корову с отвисшим выменем (Герман, конечно же, не мог удержаться от иронии, что отвисать нечему) – это не про нее, вот будет лет сорок, тогда может быть… Герман Аркадьевич не настаивал – у него в предыдущем браке было двое сыновей да и возраст уже был не тот, чтобы ночами не спать. В общем, детей они так и не родили, Гальсанна превратилась из тонкой и звонкой в плюгавенькую «до старости щенок», а Герман Аркадьевич умер от инфаркта в Сочи, где проводил отпуск, по советским неписанным правилам, отдельно от супруги. Умер в постели пышногрудой молодой племянницы директора санатория, очевидно, не справившись с темпами страстной девицы. Гальсанна осталась сорокапятилетней вдовой, одна, с огромным количеством ювелирных украшений в обставленной антикварной мебелью большой «трешке» в центре города. Продавая потихоньку одно за другим украшения, а затем, с приходом рыночной экономики, и предметы интерьера, она обеспечила себе безбедное существование в течение тридцати лет. Все эти тридцать лет она заполоняла собой все жизненное пространство Кирюшиной бабушки – бесконечно звонила ей по телефону, приезжала в гости, а за пять лет до бабушкиной смерти вообще сподвигла ее на великое для пожилого человека дела – переезд. В соседнем подъезде Гальсанны выставили квартиру на продажу – хорошая планировка, второй этаж, два больших балкона, выходящих во двор. Несколько заседаний семейного совета привели к общему решению – бабушка съезжается с мамой Кирюши, Леной, и ее мужем Костей, то бишь бабушкиным зятем, с которым, справедливости ради стоит сказать, у нее были прекрасные отношения, потому что Костя все время молчал, они продают свои две квартиры и приобретают вожделенные апартаменты. Когда дело было сделано, Гальсанна кратно увеличила свое присутствие в жизни Кирюшиной бабушки. Она не только постоянно буквально затаскивала бабушку и маму Кирюши к себе в гости на чай или  рюмочку коньяку, но и сама постоянно находила повод, чтобы проведать соседей. Теперь Гальсанна была самым главным гостем на всех семейных праздниках – не пригласить ее уже было делом совсем неприличным. Гальсанна любила усесться во главе стола и громко рассказывать каркающим голосом похабные анекдоты, которых у нее в запасе было огромное количество, а потом долго громко хохотать. Тембр голоса, ярко-рыжие короткие и вечно взъерошенные волосы на голове и субтильная фигурка придавали ей сходство с попугаем, что особенно смешно было в сочетании с ее фамилией. Все гости, бывавшие в доме Кирюшиных родителей, за спиной Гальсанны называли ее Попугаихой.

Как-то, за рюмкой коньяка, и пришла в головы чуть подвыпивших навещавшего в тот день родителей Кирюши и, конечно же, приглашенной по такому поводу в гости, Гальсанны, идея – поскольку у Гальсанны детей нет, близких родственников тоже не наблюдалось, она оставит свою шикарную квартиру в наследство Кирюше, тот же, в свою очередь, будет ежемесячно оплачивать расходы Гальсанны на коммунальные платежи ну и «лекарства, конфетки и прочую дребедень, которая может понадобиться даме в возрасте, так, сущие безделушки». Рассчитанная ежемесячная сумма составила тысячу долларов. Правда, в качестве первоначального взноса Гальсанна попросила шубку из норки (еще одну к трем висевшим в гардеробе) и в цвет шубки шляпку. Кирюша взял таймаут и всю ночь производил в уме расчеты. В результате, с учетом таких факторов, как возраст Гальсанны, начавшей разменивать восьмой десяток, ее жалобы на постоянные мигрени, камни в почках и пептическую язву желудка, и скрупулезного изучения цен предложений аналогичных квартир на рынке, Кирюша принял решения акцептовать условия Гальсанны. Несмотря на то, что всю свою жизнь Кирюша проработал в адвокатуре, он не стал настаивать на заключении официального договора – Гальсанна неоднократно подчеркнула, что беспокоиться не о чем, других претендентов, кроме государства, нет, государство ей ничего хорошего, в отличие от Кирюшеной семьи, не сделало, поэтому как только она почувствует, что конец близок, то сразу подпишет все бумаги, которые ей вручит Кирюша.

Бумаги Кирюша составил через пять лет взаимного сотрудничества. Бабушка к этому времени умерла, а Гальсанна стала появляться в доме Лены и Кости каждый день – сначала повспоминать бабушку, потом просто так, выяснить, что нового происходит. Через три месяца после смерти бабушки Гальсанна позвонила Кирюше и тоном, не терпящим возражений, произнесла: «Кира, свет мой, подъезжай завтра в девять утра, мне надо в поликлинику!». Кирюша даже не знал, что ответить. Завтра днем у него должна была состояться важная встреча с клиентом, с утра он планировал посидеть разобраться с бумагами, чтобы к встрече иметь мнение, но, похоже, придется сидеть сегодня ночью.

Поездки в поликлинику стали обычаем делового оборота в их отношениях – раз в месяц Кирюша вызывался для осуществления почетной миссии отвоза Гальсанны. Каждый раз, после посещения врача, она драматически заламывала тощие лапки и траурным голосом сообщала: «Похоже, совсем немного осталось!». Если первые разы у Кирюши даже выступили слезы сочувствия и сопереживания, то к концу пятого года он с досадой думал «Как же! Дождешься тут!»

Помимо поездок в поликлинику на Кирюшу была возложена обязанность раз в неделю привозить сумки с продуктами – Гальсанна предпочитала рыночные творожок и курочку – все-таки пептическая язва вещь не шуточная, а камни в почках не позволяют носить сумки весом больше полкилограмма. Потом вдруг Попугаиха, буквально вчера задорно отплясывающая среди гостей танец, сочетавший элементы рок-н-ролла и джайва, заявила Лене, что она так ослабла за последнее время, что готовить совсем не может и, скорее всего, прободение язвы не за горами. При этом Кирюша с надеждой вздохнул, а его мама с понурой головой отправилась готовить Гальсанне паровые куриные котлетки. Котлетки были с аппетитом поглощены и запиты парой рюмочек коньяка – «для усвоения». Потом последовали очередные анекдоты и истории из жизни. На робкое Ленино «мне пора бы, Косте надо ужин готовить» было сурово рявкнуто неприятным трескучим голосом «Сядь, я не закончила!»

Официальные бумаги на наследство Кирюша привез Гальсанне под новый год, она искоса посмотрела на него, криво улыбнулась и проскрипела: «Я поняла, что ты мне желаешь в этом новом году!». Бумаги она, не смотря, положила в шкаф – «У меня, как у начальника, документ должен вылежаться!».

Прошло три года, Кирюша продолжал выплачивать дань, сопровождать болящую в поликлиники и закупать свеженькую молочно-мясную продукцию на рынках. Пару раз ему пришлось выслушать гневную критику в свой адрес: один раз Гальсанна гневалась на то, что Кирюша не позвал ее на тридцатипятилетие, которое отмечал с друзьями в ресторане, второй раз – за то, что не пригласил на корпоратив за городом, куда все сотрудники были приглашены с семьями – Кирюша, соответственно, был с женой и дочкой. Приняв на свою бедную голову целый ушат грязи, вылившейся из уст Попугаихи, Кирюша решил поставить вопрос ребром: Гальсанна должна подписать бумаги. Решил, но не сделал, потому что посчитал, что после вот таких вот провинностей со своей стороны вряд ли будет уместно заводить разговор о немедленном подписании.

Больше всего доставалось Кирюшиной маме. Лена должна была проводить не менее половины своего свободного времени с Гальсанной – то давление померить срочно посреди ночи, то успокоить расшалившиеся нервишки – воспоминания нахлынули, то почитать новости в газетах, так как зрение сильно испортилось. Лена была образцовой хозяйкой – дома всегда чистота, завтрак-обед-ужин всегда вовремя и без повторений на неделе, все белье выглажено и накрахмалено. На самом деле, все эти домашние дела доставляли огромное удовольствие Лене, они не были для нее обузой. Но от этих дел ее постоянно отвлекали телефонные звонки – на домашний и мобильный – от Попугаихи. Она звонила по любому поводу, стремясь занять своими проблемами, своим трескучим голосом и причитаниями о плохом здоровье все Ленино личное пространство. Из-за этих звонков, которые Лена уже ненавидела всей душой, она не успевала создавать уют в своем доме, и это ее очень угнетало. Отдушиной были походы в бассейн – два раза в неделю пешком: полчаса туда и полчаса обратно, в любую погоду. Лена так любила это ощущение подтянутости – пройдешься, проплывешь – и как будто заново родился. В ее шестьдесят это было очень важно!

Предел терпению наступил, когда, возвращаясь в блаженном настроении из бассейна, Лена услышала настойчивую трель мобильного в сумке. Она невольно вздрогнула – как-бы ничего дома не случилось, все-таки Костя уже немолод! Но, взглянув на дисплей телефона, лишь раздраженно нажала на кнопку приема звонка – это была Попугаиха. «Балдеешь? В бассейн сходила? – злобным шепотом затрещал голос Гальсанны. – А я вот, между прочим, с давлением лежу. Скорую вызвать некому! А, может, ты специально трубку не берешь? Надеешься, что ать, и нет Галины Санны. А, Лен?» Лена дала отбой и со злостью швырнула трубку в сумку. Потом начала яростно рыться в глубинах сумки в поисках брошенного телефона. Судорожно набрала Кирюшин номер: «Кирюш, извини, но я так больше не могу! Откажись от этой квартиры! Попугаиха меня на тот свет отправит!»

Кирюха заметался в сомнениях. С одной стороны, мать было жалко безмерно. Ладно бы, жила далеко от Гальсанны, можно было бы сослаться на недомогание или еще какую причину выдумать, чтобы сократить общение с противной старухой. Так нет, находится в прямом поле зрения Попугаихи. С другой стороны, восемь лет по тысяче долларов в месяц – получается, просто так он отдал этой кровопийце практически сто тысяч баксов! Чаши весов в его сознании никак не могли прийти в равновесие. Наутро он принял решение приехать после работы к Гальсанне и в жесткой форме потребовать подписания бумаг. Это решение он озвучил в утреннем телефонном разговоре с мамой. Вечером он припарковался у дома родителей, зашел за Леной, и они вместе пошли брать штурмом совесть Гальсанны.

Та встретила их, наряженная в шелковую пижамку, с начесанным для создания объема рыжим ежиком на голове и неизменной вечерней рюмкой коньяка в тощих пальцах. «О! Какие гости! Ну, заходите!» Широким жестом Гальсанна показала, куда именно надо заходить – в гостиной, за красивым столом из массива дуба, на котором одиноко примостились бутылка коньяка и тарелка с виноградом, - сидела неприметная девица лет двадцати с небольшим. – «Знакомьтесь! Это Сонечка, внучатая племянница моего покойного Герочки! Сонечка любезно согласилась поухаживать за немощной старухой. Я все понимаю, вам всегда некогда. Что поделаешь, у вас так много дел! Ну, давайте выпьем! За Сонечку, добрую порядочную девочку, не оставившую свою бедную, потерявшую здоровье и надежду на светлое будущее дальнюю родственницу!». Она подняла рюмку и доверительно проскрипела: «Сонечка, не беспокойся! За твое неравнодушие я отблагодарю тебя с лихвой. Отпишу тебе эту квартиру!». Улыбаясь, она победоносным жестом опрокинула коньяк.

PS Недавно Гальсанна отметила девяностопятилетие. Сонечка стала еще более неприметной – невралгия и остеохондроз наложили отпечаток, пригнув ее и без того негордую спину.