Мадмуазель Перль. Мопассан

1
Какая странная мысль пришла мне в голову в тот вечер: сделать королевой праздника мадмуазель Перль! Я каждый год праздную Богоявленье* у своего старого друга Шанталя. Мой отец, его близкий друг, водил меня туда, когда я был ребёнком. Я продолжил туда ходить и продолжу, пока в мире существует хоть один Шанталь.
Семья Шанталей, впрочем, живёт довольно по-особенному: у них есть дома в Париже, в Грассе, в Ивто, в Пон-а-Муссоне.
В Париже у них дом с садиком возле Обсерватории. Они живут там, словно в деревне. О настоящем Париже они ничего не знают и не подозревают: они находятся так далеко от него! Однако иногда они начинают путешествовать. Мадам Шанталь отправляется за провизией, как говорят в их семье. Вот как это происходит.
Мадмуазель Перль, у которой находятся ключи от буфета (так как ключи от платяных шкафов держит у себя сама хозяйка), предупреждает, что сахар подходит к концу, что запас консервов почти исчерпан и что мешок с кофе почти опустел.
Предупреждённая о грядущем голоде, мадам Шанталь инспектирует все остальные запасы, делая заметки в блокнот. Затем, записав много цифр, она вначале предаётся долгим вычислениям, а затем – долгим дискуссиям с мадмуазель Перль. Наконец, они договариваются и устанавливают необходимое количество каждого продукта на 3 месяца: сахара, риса, чернослива, кофе, варенья, банок с горошком, с фасолью, с омарами, с копчёной и солёной рыбой, и т.д.
После этого намечают день покупок и оправляются в фиакре к известному бакалейщику, который живёт за мостом, в новых кварталах. Мадам Шанталь и мадмуазель Перль предпринимают это путешествие вместе и возвращаются к ужину, измученные и взволнованные, а на крыше их экипажа лежат свёртки и мешки, словно они переезжают.
Для Шанталей вся часть Парижа, лежащая на другом берегу Сены – это новые кварталы, в которых живут особенные люди, шумные, у которых мало достоинства, которые прожигают жизнь и швыряют деньги в окна. Однако время от времени они водят дочерей в театр: в Комическую Оперу или во «Франсе», если пьесу рекомендует газета, которую читает г-н Шанталь.
Девушкам теперь 19 и 17 лет. Это две высокие красавицы со свежим румянцем, очень хорошо воспитанные, слишком хорошо воспитанные, так хорошо воспитанные, что на них обращают не больше внимания, чем на хорошеньких кукол. Мне никогда не приходила в голову мысль ухаживать за мадмуазелями Шанталь; с ними едва осмеливаешься говорить, настолько неискушёнными они кажутся, и даже боишься показаться нескромным, здороваясь с ними.
Что до отца, это прекрасный человек, очень образованный, открытый, сердечный, но более всего любящий отдых, покой, безмятежность, который сделал большой вклад в то, чтобы его семья жила в неподвижной стагнации, по своей воле. Он много читает, охотно беседует и легко может расчувствоваться. Отсутствие контактов, соприкосновений и ударов сделало очень чувствительной его моральную эпидерму. Его волнует, беспокоит и заставляет страдать любая мелочь.
У Шанталей есть отношения с людьми, с соседями, но они очень ограничены и избирательны. Они также 2-3 раза в год обмениваются визитами с дальними родственниками.
Что касается меня, я хожу ужинать к ним каждый год 15 августа и в день Богоявления. Это составляет часть моих обязанностей, как причастие на Пасху.
15 августа они приглашают нескольких друзей, но на праздник Богоявления прихожу из гостей один я.
----------------------------------------
*Богоявленье – во Франции празднуется 6 января. В этот день существует обычай подавать пирог с запечённым в него бобом. Кто найдёт боб, становится «королём» и провозглашает «королеву» праздника.

2
Итак, в этом году, как всегда, я пошёл к Шанталям на ужин в честь праздника Богоявления. Я по обычаю поцеловал мадам Шанталь и мадмуазель Перль, пожал руку г-ну Шанталю и любезно поздоровался с мадмуазелями Луизой и Полиной. Меня расспрашивали о тысяче вещей, о событиях на бульварах, о политике, о том, что думают в обществе о событиях в Тонкене и о наших представителях. Мадам Шанталь – толстая дама, чьи мысли всегда казались мне квадратными – имела привычку так заканчивать все политические разговоры:
- Всё это нам дорого обойдётся впоследствии.
Почему мне всегда кажется, что мысли мадам Шанталь квадратны? Я не знаю, но всё, что она говорит, принимает в моей голове форму квадрата, большого квадрата с симметричными углами. Есть другие люди, чьи мысли кажутся мне круглыми или извивающимися, как кольца. Когда они начинают фразу, она начинает сворачиваться, из неё выходят 10, 20, 50 круглых мыслей, больших и маленьких, которые бегут друг за другом до самого горизонта. У других людей остроконечные мысли… Но это неважно. Мы сели за стол, как положено, и поужинали.
За десертом принесли пирог с запечённым бобом. Каждый год боб находил г-н Шанталь. Была ли это затянувшаяся случайность или семейное убеждение, но он неизменно находил боб в своём куске, становился королём и провозглашал королевой мадам Шанталь. Поэтому я был очень удивлён, почувствовав во рту что-то такое твёрдое, что чуть не сломал зуб. Я осторожно вынул этот предмет и увидел маленький фарфоровый шарик величиной с фасоль. От удивления я воскликнул:
- Ах!
Все посмотрели на меня, и Шанталь захлопал в ладоши:
- Это Гастон! Это Гастон! Да здравствует король!
Все повторили хором: «Да здравствует король!» Я покраснел до ушей, как часто краснеют в немного глупых ситуациях. Я сидел с опущенными глазами, держа в пальцах фаянсовый шарик, заставляя себя смеяться и не зная, что делать и говорить, а Шанталь продолжил:
- Теперь нужно выбрать королеву.
Я растерялся. За секунду в моей голове пронеслась тысяча мыслей. Хотели ли от меня, чтобы я выбрал одну из дочерей Шанталя? Было ли это средством заставить меня сказать, которую из них я предпочитаю? Было ли это лёгкое, незаметное принуждение родителей к возможной женитьбе? Мысль о свадьбе витает во всех домах, где есть взрослые дочери, и приобретает всевозможные формы, пользуется всевозможными средствами. Меня наполнил жгучий страх скомпрометировать себя, а также крайняя робость перед корректными и неприступными девушками. Выбрать одну из них казалось мне таким же сложным, как выбрать между двумя каплями воды, и страх возможной грядущей свадьбы из-за этого незначительного выбора страшно беспокоил меня.
Но внезапно меня осенило, и я протянул горошину мадмуазель Перль. Все сначала были удивлены, затем, без сомнения, оценили мою деликатность, так как начали аплодировать. Поднялся крик:
- Да здравствует королева!
Что же касается её самой, бедная старая дева совсем растерялась, испуганно задрожала и залепетала:
- Нет… нет… не я… прошу вас… не я… прошу вас…
Тогда впервые в своей жизни я посмотрел на мадмуазель Перль и спросил себя, что она такое.
Я привык видеть её в этом доме, как видят старые кресла, на которых сидят с детства и на которые не обращают внимания. Однажды на спинку падает луч света, и внезапно говоришь себе: «Гляди-ка, какая необычная мебель!», и открываешь, что резьба на дереве сделана настоящим художником, а ткань просто замечательная. Я никогда раньше не замечал мадмуазель Перль.
Она была частью семьи Шанталь, но как? Как её назвать? Это была высокая худая женщина, которая старалась держаться незамеченной, но не была незначительной. С ней обращались по-дружески: лучше, чем с экономкой, хуже, чем с родственницей. Вдруг я осознал множество нюансов, которые не бросались мне в глаза раньше. Мадам Шанталь говорила: «Перль», девушки – «мадмуазель Перль», а Шанталь звал её не иначе как «Мадмуазель», с более почтительным видом.
Я начал смотреть на неё. Сколько ей было лет? 40? Да, 40. Она ещё не была старой, она только начинала стареть. Внезапно меня поразило это замечание. Она причёсывалась, одевалась, держалась смешно, но, вопреки всему, она ничуть не была смешной, потому что обладала простой, естественной, тщательно скрытой грацией. Какое забавное создание, в самом деле! Как же я раньше её не рассмотрел? Она причёсывалась в гротескной манере, со смешными кудряшками, но под этой шевелюрой виднелся высокий спокойный лоб, перерезанный двумя глубокими морщинами от длительной грусти, у неё были большие, нежные голубые глаза, такие робкие, такие боязливые, такие скромные, такие наивные, полные девического удивления, юных ощущений и горя, которое прошло через них, смягчив, но не побеспокоив.
Все лицо было утончённым и сдержанным, это было одно из тех лиц, которые увядают из-за усталости или сильных чувств.
Какой красивый рот! Какие красивые зубы! Но можно было подумать, что она не смеет улыбаться!
Внезапно я сравнил её с мадам Шанталь. Определённо, мадмуазель Перль была лучше, в 100 раз лучше: более утончённой, более благородной, более гордой.
Я был ошарашен своими наблюдениями. Разлили шампанское. Я протянул свой бокал королеве, произнося цветистый тост за её здоровье. Я видел, что ей хочется закрыть лицо салфеткой. Затем, когда она смочила губы в светлом вине, все закричали:
- Королева пьёт! Королева пьёт!
Она вся зарделась и подавилась. Вокруг засмеялись, но я видел, что её очень любят в этом доме.

3
Едва ужин закончился, Шанталь взял меня под локоть. Это был священный час – час его сигары. Когда он бывал один, он ходил курить на улицу, а когда к ужину были гости, все шли к бильярду и играли с сигарами в зубах. В этот вечер в камине даже разожгли огонь по случаю праздника, и мой друг взял свой кий, тщательно натёр его мелом и затем сказал:
- За тебя, мой мальчик!
Он говорил мне «ты», хотя мне было 25 лет. Просто он знал меня с детства.
Я начал партию, поиграл карамболем, пропустил несколько ударов, но, так как мысль о мадмуазель Перль не покидала моей головы, я внезапно спросил:
- Скажите, г-н Шанталь, маемуазель Перль – ваша родственница?
Он с удивлением прекратил игру и посмотрел на меня.
- Как, ты не знаешь? Ты не знаешь историю мадмуазель Перль?
- Нет.
- Твой отец никогда не рассказывал тебе?
- Нет.
- Ну и дела! Да уж, вот это да! Но это целое приключение!
Он замолчал, потом вновь сказал:
- И ты даже не представляешь себе, как это странно, что ты спрашиваешь меня об этом сегодня, в праздник Богоявления.
- Почему?
- А! Слушай. Сегодня исполнился 41 год с тех пор, день в день. Тогда мы жили на крепостном валу в Рою-ле-Тор, но нужно сначала рассказать тебе о доме, чтобы ты понял. Рою построен на берегу или, скорее, на бугре, который возвышается над лугами. У нас там был красивый дом с подвесным садом, который поддерживался в воздухе старыми крепостными стенами. Дом был в городе, на улице, а сад выходил на равнину. Из него вела дверь на луг через тайную лестницу в стене, как описывают в романах. Перед этой дверью была дорога, снабжённая большим колоколом, так как крестьяне предпочитали возить провизию по этой дороге, избегая окружного пути.
Ты хорошо представляешь себе местность, не так ли? В тот год на праздник Богоявления неделю шёл снег. Казалось, настал конец света. Когда мы поднимались на стену и смотрели на равнину, холод проникал в душу, потому что вся местность была белой, ледяной и сверкающей, словно лакированная. Казалось, Бог специально укутал землю, чтобы посевы весной принесли такой урожай, как в старые времена. Уверяю тебя, это было очень грустное зрелище.
В то время у нас была большая семья: папа, мама, дядя с тётей, два моих брата и 4 кузины – красивые девочки. Я женился на младшей. Из всей этой семьи в живых остались только трое: моя жена, я и моя свояченица, которая живёт в Марселе. Как уменьшилась семья, Боже мой! Я весь дрожу, когда думаю об этом. Тогда мне было 15, а сейчас – 66.
Итак, мы начали праздновать Богоявление, и нам было очень весело! Все ждали ужина в салоне, когда мой старший брат Жак сказал:
- Собака воет на равнине уже 10 минут. Должно быть, заблудилась в метели.
Он не закончил говорить, как звякнул колокол в саду. У этого колокола был громкий звон, как у церковного, напоминающий о похоронах. Все вздрогнули. Мой отец позвал слугу и сказал ему пойти посмотреть. Мы ждали в молчании и думали о снеге, покрывающем землю. Когда слуга вернулся, он заявил, что ничего не заметил. Но собака до сих пор выла, и в том же самом месте.
Мы сели за стол, но все были немного взволнованы, особенно молодёжь. Все шло хорошо до жаркого, а потом колокол пробил 3 раза подряд, громко и долго, и этот звон вибрировал в нас до кончиков пальцев и перебивал нам дыхание. Мы смотрели друг на друга, застыв с вилками в воздухе, внимательно прислушиваясь, и нас охватил сверхъестественный страх.
Наконец, мама сказала:
- Удивительно, как долго они ждали, чтобы вернуться. Не ходите один, Батист, с вами пойдёт один из господ.
Мой дядя Франсуа встал. Это был настоящий гигант, который гордился своей силой и не боялся ничего на свете. Отец сказал ему:
- Возьми ружьё, неизвестно, что там.
Но дядя взял только палку и вышел со слугой.
Все остальные перестали есть и дрожали от тревоги. Отец попытался нас успокоить:
- Вот увидите, это какой-нибудь попрошайка или заблудившийся прохожий. Он позвонил 1 раз, увидел, что никто не открыл, попытался вновь найти дорогу, это ему не удалось, и он опять вернулся к двери.
Нам показалось, что дядя отсутствовал час. Наконец, он вернулся, разозлённый:
- Клянусь, это чьи-то шутки! Там никого нет! Только эта проклятая собака, которая воет в сотне шагов от стены. Если бы я взял с собой ружьё, я застрелил бы её, чтобы заставить замолчать.
Мы продолжили ужин, но все были встревожены. Чувствовалось, что это ещё не конец, что что-то произойдёт, что колокол сейчас зазвонит снова.
И он зазвонил в тот самый момент, когда разрезали праздничный пирог. Все мужчины встали. Дядя Франсуа, пивший шампанское, поклялся, что сейчас убьёт его, с такой яростью, что мама и тётя бросились к нему, чтобы удержать. Мой отец, хотя и очень спокойный и инвалид (он волочил ногу после падения с лошади), сказал, что хочет сам посмотреть и пойдёт туда. Братья, которым было 18 и 20, побежали за ружьями, и так как никто не обращал на меня внимания, я взял садовый карабин и тоже настроился идти.
Мы вскоре вышли. Отец и дядя шли впереди с Батистом, который нёс фонарь. Жак и Поль шли следом, а я – сзади, вопреки мольбам мамы, которая осталась с тётей и сёстрами на пороге дома.
Снег шёл уже час, густо покрыв кроны деревьев. Ели сгибались под его покровом, похожие на белые пирамиды, на сахарные пряники, и через серый занавес падающих хлопьев едва-едва виднелись более мелкие кустики, похожие на тени. Снег падал так густо, что видимость была только на 10 шагов. Но фонарь ярко освещал нам путь. Когда мы начали спускаться по лестнице в стене, я испугался, скажу честно. Мне казалось, что впереди меня идёт кто-то незнакомый, и сзади – тоже, что кто-то сейчас схватит меня за плечи, и мне захотелось вернуться, но я подумал, что нужно будет вновь пересечь весь сад, и остался. Я услышал, как открыли дверь на луг, затем дядя начал ругаться:
- Клянусь, он ушёл опять! Если бы я заметил только его тень, я бы показал этому ублюдку.
Смотреть на равнину или, скорее, угадывать её, было зловещим, потому что её не было видно. Видна была только бесконечная снежная занавесь: вверху, внизу, посередине, слева, справа – везде.
Дядя вновь сказал:
- А собака всё воет. Сейчас я покажу ей, как я стреляю.
Но мой отец, у которого был добрый нрав, помешал ему:
- Лучше пойти на её поиски, она воет от голода. Она зовёт на помощь, бедное существо, как человек в беде. Пойдём.
И мы тронулись в путь через эту завесу, через этот густой падающий занавес, через эту движущуюся в ночи пену, которая морозила кожу, словно обжигала при каждом прикосновении маленьких белых хлопьев.
Мы утопали по колено в снегу, нужно было очень сильно поднимать ноги, чтобы идти. По мере нашего продвижения вперёд голос собаки становился всё звончее и громче. Дядя крикнул:
- Вот она!
Мы остановились, чтобы посмотреть, как всегда нужно делать ночью перед лицом встретившейся опасности. Лично я ничего не видел. Тогда я догнал остальных и увидел, наконец: это был огромный пастуший пес, весь чёрный, с длинной шерстью и волчьей головой, который встал на ноги в свете фонаря и теперь молча смотрел на нас.
Дядя сказал:
- Чудной какой-то: ни вперёд, ни назад. Угощу-ка я его зарядом.
Отец решительно ответил:
- Нет, надо забрать его.
Тогда Жак сказал:
- Но он не один. Рядом с ним что-то лежит.
Действительно, позади пса лежало что-то серое, неясное. Мы вновь начали идти с осторожностью.
Увидев, что мы приближаемся, пёс сел. Он не казался злым. Казалось, он был даже рад встретить людей.
Отец подошёл прямо к нему и погладил его. Пёс лизнул ему руки, и мы увидели, что он привязан к колесу небольшой колясочки, похожей на игрушечную, которая была закутана в несколько слоёв шерстяного одеяла. Когда одеяло развернули и Батист поднёс фонарь ближе, мы увидели внутри спящего ребёнка.
Мы были так изумлены, что не могли произнести ни слова. Мой отец опомнился первым и, так как был очень великодушен и с немного экзальтированной душой, протянул руку к крыше коляски, говоря:
- Бедный подкидыш, теперь ты наш!
И он приказал Жаку катить нашу находку.
Отец продолжил, думая вслух:
- Какая-то бедная мать принесла свой плод любви к моей двери в эту ночь Богоявления, думая о Боге-младенце.
Он вновь остановился и изо всех сил крикнул на четыре стороны:
- Мы его нашли!!
Затем, положив руку на плечо моего дяди, он спросил:
- Что было бы, если бы ты выстрелил в собаку, Франсуа?
Дядя не ответил, но размашисто перекрестился в темноте, так как был очень религиозен, несмотря на свои фанфаронские манеры.
Мы отвязали пса, который шёл за нами.
Ах, нужно было видеть, как мы вернулись домой. Сначала нам было очень трудно поднять коляску по лестнице в стене, но это нам удалось, наконец, и мы прикатили её к вестибюлю.
Как мама была испугана и рада! А мои маленькие кузины (младшей было 6 лет) были похожи на 4 наседок у гнезда. Наконец, спящего ребёнка вынули из коляски. Это была девочка возрастом около 6 недель. В пелёнках лежали деньги: 10000 франков золотом, да, 10000 франков! Папа оставил их на её приданое. Значит, это не был ребёнок бедняков… возможно, ребёнок какого-нибудь дворянина и мещанки… или… мы стоили тысячу предположений, но никогда не узнали точно… Собаку тоже никто не узнал. Она была чужой в этом краю. В любом случае, кто бы ни пришёл под нашу дверь звонить трижды, он  должен был хорошо знать моих родителей, так как выбрал именно их.
Вот как мадмуазель Перль вошла в дом Шанталей в возрасте 6 недель.
Впрочем, её впоследствии только так и звали: мадемуазель Перль. Сначала её окрестили Мари-Симон-Клер, и имя «Клер» должно было остаться для употребления в семье. Уверяю вас, было странно вернуться в столовую с этой малышкой, которая проснулась, наконец, и смотрела на людей и свечи вокруг своими светлыми голубыми глазами.
Мы сели за стол и разделили пирог. Боб выпал мне, и я выбрал королевой мадмуазель Перль, как вы только что. В тот день, несомненно, она была королевой праздника.
Ребёнка удочерили и воспитали в семье. Она росла, годы шли. Она была милой, послушной, воспитанной. Все любили её и, конечно, избаловали бы, если бы моя мать этому не помешала.
Моя мать была женщиной порядка и иерархии. Она согласилась воспитывать Клер как своих собственных детей, но она соблюдала и заставляла нас соблюдать определённую дистанцию. Когда ребёнок научился понимать, она рассказала девочке её историю и деликатно внушила ей, что она была для Шанталей подкидышем, приёмной - в сущности, чужой.
Клер поняла эту ситуацию с редкой смышлёностью, с поразительным инстинктом и научилась знать своё место с таким тактом, грацией и вежливостью, что доводила моего отца до слёз.
Моя мать тоже была настолько взволнована страстной благодарностью и боязливой преданностью этой нежной малышки, что начала звать её: «Дочь моя». Иногда, когда девочка делала что-то хорошее, моя мать передвигала очки на лоб, что всегда было в ней признаком сильных чувств, и повторяла:
- Но это жемчужина, настоящая жемчужина, а не девочка!
Это имя так и закрепилось, и маленькую Клер начали звать «мадмуазель Перль»*.
-----------------------------------
*Perle (фр.) – «жемчужина».

4
Г-н Шанталь замолчал. Он сидел на столе для бильярда, свесив ноги, и катал шар левой рукой, а правой трепал тряпку, которая служила для того, чтобы стирать цифры со стола и которую мы звали «меловая тряпка». Он немного покраснел, его голос звучал глухо, и теперь он больше говорил сам с собой, воскрешая воспоминания, проходя через мысли и события так, как на прогулке проходят по старым фамильным садам, где ты играл ребёнком и где каждое дерево, каждая тропка, каждое растение, остроконечные падубы и пряно пахнущий лавр и тисы, красные жирные семена которых лопаются под пальцами, на каждом шагу пробуждают какой-то факт из прошлой жизни, какой-то незначительный и милый факт, из которых формируется фундамент существования.
Я стоял напротив него, прислонившись к стене, опершись на свой бесполезный кий.
Через минуту он продолжил:
- Клянусь, вот это была красавица в 18 лет… такая очаровательная… совершенство… Ах! Красавица… красавица… и добрая… и смелая… очаровательная девушка!.. У неё были глаза… прозрачные… светлые… я никогда раньше не видел таких… Никогда!
Он опять замолчал. Я спросил:
- Почему она не вышла замуж?
Он ответил – не мне, а слову «замуж»:
- Почему? Почему? Она не захотела… У неё было 30000 франков приданого, и ей делали предложение несколько раз… она не захотела! В то время она казалась печальной. Особенно когда я женился на своей кузине, Шарлотте, с которой был обручён с 6-летнего возраста.
Я смотрел на г-на Шанталя, и мне казалось, что я проник в его мысли, в простую и жестокую драму честных сердец, открытых сердец без упрёка, в одну из необъяснимых драм, которые были никому не известны, даже тем, кто явился в них немыми и покорными жертвами. Меня толкнуло острое любопытство, и я спросил:
- Это вы должны были жениться на ней, г-н Шанталь?
Он вздрогнул:
- Я? Жениться на ком?
- На мадмуазель Перль.
- Почему?
- Потому что вы любили её больше, чем свою кузину.
Он посмотрел на меня странными, круглыми, испуганными глазами и пролепетал:
- Я любил её?.. Я?.. Как?.. Кто тебе это сказал?..
- Чёрт возьми, это видно… именно поэтому вы так долго тянули с тем, чтобы жениться на своей кузине, которая ждала вас с 6 лет.
Он выронил шар, который держал левой рукой, схватил обеими руками меловую тряпку и начал рыдать в неё, спрятав лицо. Он плакал в отчаянной и смешной манере, как плачет губка, которую выжимают: глазами, носом и ртом одновременно. Он кашлял, плевал, жевал тряпку, вытирал глаза, чихал, вновь начинал слезоточить всеми отверстиями лица и делал такие звуки горлом, словно полоскал его.
Я был испуган и смущён, я хотел убежать и не знал, что делать, что говорить, что предпринять.
Вдруг на лестнице раздался голос мадам Шанталь:
- Ну что, вы закончили курить?
Я открыл дверь и крикнул:
- Да, сударыня, мы спускаемся.
Затем я бросился к её мужу и схватил его за локти:
- Г-н Шанталь, дорогой друг, послушайте меня, вас зовёт жена. Перестаньте, перестаньте немедленно, надо спускаться.
Он произнёс, заикаясь:
- Да… да… Я иду… бедная девочка!.. Я иду… Скажите ей, что я иду.
И он начал уже сознательно вытирать лицо тряпкой, которой вот уже 2-3 года стирал только метки со стола, затем показались лоб, нос, щёки и подбородок, выпачканные в мелу, и опухшие глаза, всё ещё полные слёз.
Я взял его за руки и увёл в спальню, бормоча:
- Я прошу прощения, прошу прощения, г-н Шанталь, что причинил вам боль… но… Я не знал… вы… вы понимаете…
Он сжал мою руку:
- Да… да… бывают трудные моменты…
Затем он ополоснул лицо в тазике. Когда он закончил, его внешность показалась мне более презентабельной, но мне пришла в голову хитрость. Так как обеспокоенно смотрел в зеркало, я сказал:
- Будет достаточно сказать, что вам соринка попала в глаз, и вы сможете плакать перед всеми, сколько захотите.
Он действительно спустился и тёр глаза платком. Все разволновались; каждый хотел найти соринку, которую никто не нашёл, и рассказывали о похожих случаях, когда надо было посылать за врачом.
Я присоединился к мадмуазель Перль и смотрел на неё, мучимый жадным любопытством, которое превращалось в страдание. Должно быть, она действительно была красива со своими большими, спокойными, нежными глазами, которые, казалось, она никогда не закрывала. Её наряд был слегка смешон – настоящий наряд старой девы, - и совершенно не шёл ей, но не уродовал.
Мне казалось, что я читал в её душе, как незадолго до этого читал в душе Шанталя, что я заметил эту скромную, простую и преданную жизнь, но мне к губам поднялся вопрос, жгучая потребность спросить, а любила ли она его тоже, а страдала она тоже от этой долгой тайной пытки, о которой никто не знал, не догадывался, но которая вползает ночью в одиночество тёмной спальни. Я смотрел на неё, я видел, как билось её сердце под нагрудником, и спрашивал себя, вздыхало ли это нежное создание по вечерам, плакало ли в подушку, содрогалось ли от рыданий в горячей постели. И я сказал ей тихо, как делают дети, которые ломают игрушку, чтобы посмотреть на то, что у неё внутри:
- Если бы вы видели, как только что плакал г-н Шанталь, вам стало бы его жаль.
Она вздрогнула:
- Как, он плакал?
- Да, да!
- Но почему?
Она казалась очень взволнованной. Я ответил:
- Из-за вас.
- Из-за меня?
- Да. Он рассказал мне, как сильно любил вас когда-то и как сильно страдал, когда ему пришлось жениться на этой женщине вместо вас…
Мне показалось, что её бледное лицо слегка вытянулось, а её широко раскрытые глаза внезапно закрылись так быстро, словно навсегда. Она упала на стул легко и тихо, словно лента, которую уронили. Я воскликнул:
- На помощь! На помощь! Мадмуазель Перль плохо!
Мадам Шанталь и её дочери прибежали, и когда они искали воду, салфетку и уксус, я взял шляпу и вышел. Я шёл большими шагами, с бьющимся сердцем, полный угрызений совести и сожалений. Но, вместе с тем, я был доволен: мне казалось, что я сделал нужную, необходимую вещь.
Я спрашивал себя: «Был ли я прав? Ошибся ли я?» Эта история была у них в душах, как повязка на зажившей ране. Не будут ли они теперь более счастливы? Было слишком поздно вновь начинать их пытку и слишком рано, чтобы они вспоминали об этом с нежностью.
Но, возможно, в один из вечеров наступающей весны, взволнованные лунным лучом, упавшим на траву у их ног, они возьмутся за руки в память об этой жестокой пытке, и, возможно, это краткое соприкосновение вызовет в их крови дрожь, которой они раньше не знали, и бросит их в быстрое и божественное ощущение опьянения, безумия, которое даёт влюблённым больше счастья, которое не могут познать некоторые люди за всю жизнь!

16 января 1886
(Переведено в августе 2017)