Мама. Незаконченное

Мои первые детские воспоминания - небольшой зелёный дворик, заросший короткой травкой, старый дом из почерневших брёвен, вросший в землю почти до окошек,  обрамлённый завалинками… Прямоугольный, вытянутый, дворик был образован длинной стеной низенького дома с южной стороны, сараем и двумя заборами. Окна другой стороны дома выходили на склон оврага,  высохшего речного русла, по дну которого и тянулась наша улочка, называемая «Зелёный Лог». Половина дома, в которой  мы жили  – комната и кухня, между ними большое пространство занимала   огромная печка, которую топили дровами. Сарай располагался впритык к сеням, под прямым углом, образуя с ними тёмный уголок с навесом перед входными дверями.  Я любила заходить в сарай и вдыхать запах сосновой стружки на верстаке, рассматривать столярные инструменты отца – рубанок, стамески, зубастую двуручную пилу… Ко времени становления моей чёткой памяти отец уже не жил с нами. Так же смутны воспоминания о старшей сестре Наде, которая  очень любила меня.
Июньское солнце светило по всем нормам, обдавало жаром на открытых местах, слепило глаза. Вручение дипломов, поздравления, праздничная суета, радость, свобода – и тяжесть, безысходность, невозможность принять то, что сказала мне вчера мамина врач.
- Где обедал, воробей? –серое, измождённое неумолимой страшной болезнью мамочкино лицо пыталось изобразить улыбку, интерес к моему «поплавку», прикрученному прямо на нарядное платье. Точно так же и я, неумело играя беззаботность, отвечала:
- В «Диетке», после вручения!
Она полуприкрыла на мгновение веки, серые, в тонких лапках морщин и красных жилках кровеносных сосудов, как бы кивнула ими, получив от меня ответ  и спросила, медленно, еле шевеля сухими бесцветными губами:
- Когда выпускной?
- Сегодня! Вечером пойдём в «Нефтяник», он тут совсем рядом!
- Душно в палате!
Больница располагалась в небольшом древнем двухэтажном доме, какими был застроен старый центр, недалеко от реки. Между домами – высокие деревянные заборы, облупившиеся от старой краски, синей или зелёной. Дворы этих домов были закрыты этими же заборами. Я помогла  маме спуститься с кровати, выбраться из палаты.  Я вела маму, держа под руку, а сердце ухало где-то далеко, в висках стучало, а голова никак не могла принять действительность – внутри у меня рушилось все. С трудом мы преодолели длинный пустой коридор – потертая местами ковровая дорожка поверх деревянных половиц, высокие белые потолки, такие же белые плотно закрытые узкие двустворчатые деревянные двери палат -  с резными старинными рельефными украшениями;  чистые, но истёртые посередке деревянные ступеньки двух лестничных пролётов, вышли в тихий дворик, заросший разлапистыми клёнами и пыльными лопухами.
Мама моя после окончания педучилища в 1940 году работала в школе, но на ее плечи легла забота о шести осиротевших младших братьях и сестрах. Их мать умерла от туберкулеза в декабре 1942 года, а отца забрали на трудовой фронт. Дети буквально пухли от голода. Зарплата молодой учительницы была 400 рублей, а булка хлеба на базаре стоила 200. Эти числа четко врезались в мою память с детства, мама часто их повторяла. Кто-то из знакомых из жалости помог молодой девушке – моей будущей маме - устроиться на мясокомбинат. Там разрешалось выносить раз в смену бидончик пустого бульона из костей для иждивенцев. Все рабочие в цехах находились под неусыпным, строгим контролем на предмет хищений, на проходной в бидончик тыкали длинной вилкой, чтоб никто не вынес куска мяса или потрохов.  В каждый цех можно было войти только работающему в нем, посторонним – ни-ни. Маму мою рабочие очень жалели из-за оравы голодной ребятни, подсовывали кто кусок печенки, кто почку, и на проходной контролеры всегда отворачивались от ее бидончика, не проверяли, видели – на пыльной траве у проходной весь день сидели ее голодные братья и сестры, ожидая Веру со смены. Старшему маминому брату (а детей в семье было восьмеро) удалось в то время поработать грузчиком ресторана на ж/д вокзале. Там полагался котелок пшенной каши в смену. Вот так брат и сестра кормили сирот.
    Через какое-то время детям с трудового фронта вернули отца, стало полегче жить. Мою маму приняли делопроизводителем в штаб воинской части, а отец мой служил там лейтенантом после военного училища. В/ч стояла в середине войны в Тюмени и была отправлена на 2-ой Украинский фронт в 1944 г. Там и познакомились мои родители, поженились, а потом вместе с частью передислоцировались в Николаев, который был еще под немцами.   Но когда прибыли на место, город был уже освобожден. Мама рассказывала, что из Николаева, а потом из Одессы, где им тоже пришлось служить, отца с его взводом несколько раз направляли на Запад, в Европу, когда шло освобождение Польши и Чехословакии. После командировки в один из освобожденных польских концлагерей отец вернулся поседевшим. Но никаких подробностей добиться было нельзя.
После войны папа и мама учительствовали. Мама учила детей русскому и литературе, папа тренировал их на уроках физкультуры, но мечтал об историческом факультете, даже поступил на заочное. Однако дальше учиться не пришлось – семья, дети, а потом тяжёлая болезнь – туберкулёз.