Мелодия Свободы. Джазовая поэма. 17 - Диззи

                *   *   *

     Вот я и рассказал вам про ту поездку. Наверное, на этом можно было бы и закончить, но жизнь намного умнее нас. Она лихо закрутила сюжеты наших жизней, и мне остается рассказать еще немного. Да, я думаю, и вам тоже интересно, что было с нами дальше.

     Все менялось стремительно. В 1983-м я реанимировал «Аякс». Ко мне в Питер переехали Серега, Антон и Андрей, и только Славка остался в Москве. В следующим году мы выпустили первый альбом. Там были мелодии, которые я придумал, когда сидел в тюрьме, и еще немного из старого материала. В 1985-м началась перестройка, и наш альбом через знакомых попал на Запад. На следующий год нас начали приглашать за границу на всевозможные фестивали. Мы разрывались между Россией, Америкой и Европой. Иринка стала нашим директором. Вот только Игорька мы мало видели в то время — он все больше жил с бабушкой, но я надеюсь, что он нас простил за то время, ведь нам надо было зарабатывать деньги в новых условиях. Мы стали одними из первых в современном российском, да и не только, джазе. В 1987-м мы попали в Монтре, в эту великую джазовую столицу, и она сразу великодушно приняла нас. В 1988 году у нас было первое крупное европейское турне. Мы объехали почти 30 городов за два месяца, а в 89-м мы приехали покорять Америку. Нас пригласили на фестиваль в Нью-Йорк, который мы просто «взорвали» своей  игрой. В конце нашего выступления на сцену без договоренности вышел сам, единственный и неподражаемый, Диззи Гиллеспи. У меня был шок. Он стоял, держа трубу в руках и улыбаясь своей фирменной по-детски шкодливой улыбкой. А потом мы с ним свинговали, импровизировали. Мечты сбываются! Просто в них надо верить и идти к ним прямо, хоть иногда и маленькими шажками. Там, в Америке, после долгого перерыва мы встретились с Василием Павловичем и с Таей, которые специально приехали к нам на фестиваль. К этому времени они уже почти десять лет жили под Вашингтоном. Маэстро был рад снова услышать, как мы играем наш любимый джаз. После концерта, в гримерке, отирая пот полотенцем и переодеваясь, я спросил его:

    — А почему вы тогда выбрали меня к себе, так сказать, в ученики?

     — Я не знал тогда, какой ты был музыкант, но мне показалось, что ты был цельным, и, как показало время, я не ошибся, — ответил Маэстро.

     После мы сидели в каком-то ресторанчике и пили «Дом Периньон» за наш успех. И все говорили, говорили, говорили... Было впечатление, что мы никогда не сможем наговориться, не сможем удовлетворить накопившийся информационный голод. Мы обсуждали современный джаз, новые веяния в СССР и много еще чего. Маэстро делился новыми планами, рассказывал, над чем он сейчас работает.

     На следующее утро мы пошли на музыкальный развал. Я впервые увидел такое количество старого «винила» и подумал, что, наверное, Светкин отец покупал пластинки именно на таком же развале. Вдруг Маэстро внезапно остановился и спросил меня:

     — Не хочешь встретиться со Светкой? Она сейчас в Нью-Йорке.

     Я немного постоял, подумал и ответил:

     — Да, наверное, нет. Мы тогда в аэропорту все друг другу сказали.

     Но мы предполагаем, а Господь располагает, и судьба готовила нам еще одну встречу. Но это произойдет чуть позже, а тогда мы стояли перед чернокожим продавцом, и он искренне удивлялся тому, что мы, белые люди, да к тому же из России, где медведи ходят по улицам, оказывается, разбираемся в джазе. Сзади к нам подошли Тая и Иринка. Иринка спросила, показывая рукой на обложки дисков:

    — Что, мальчики, увидели родные лица? Слушай, Сереж! А давай скупим здесь весь джаз? — и мы взорвались смехом, а ничего не понимающий негр улыбался нам, думая, что мы обсуждаем его. В тот день мы действительно накупили много пластинок. Мне показалось, наверное, штук сто. Я аккуратно сложил их в коробки, и они отправились в Россию.
 
     В аэропорту нас провожали Маэстро и Тая. Они светились внутренним светом, как и тогда в августе 1976 года. Было такое впечатление, что они совсем не постарели, а, наоборот, стали еще моложе. Мы с Маэстро и Таей стояли в стороне, ждали, когда Иринка отправит свой багаж.

     — Тебе привет от Светланы, — вдруг сказала Тая, воспользовавшись тем, что Иринка стояла поодаль. — Я вчера разговаривала с ней по телефону. Рассказала про ваш успех. Она очень рада за вас. У нее все хорошо. Растет дочка. Она очень на нее похожа.

     — Спасибо, Тая, — ответил я. — Я знаю, вы всегда ее любили.

     — Ладно, — сказала она. — А то Ира возвращается. Привет всем нашим: Нателле, Боре, Шота и всем, всем, всем… целуйте. Мы их всех очень любим.

     — Давай, старичок, — сказал Маэстро, обнимая меня. — Еще увидимся, если Бог даст. Жизнь очень интересная штука, никогда не знаешь, куда она тебя приведет.

     Первое впечатление от Америки было ошеломляющим. Не буду много говорить, скажу лишь одно: я обалдел от того, что дышал воздухом Гиллеспи, ходил по улицам Каунта Бейси и пил виски, который употреблял Чет Бейкер. Это была самая настоящая фантастика.

     А потом настал тысяча девятьсот девяностый год, и в Москву приехал Диззи. Я отложил все дела, сел на самолет и прилетел в столицу. Из аэропорта я доехал до ЦДЛ и, немного постояв перед этим зданием,  поднялся по ступенькам вверх. В буфете я заказал двести граммов конька и без закуси опрокинул их, даже не поморщившись. Я вышел из здания и, повернув направо, пошел по улице, как и тогда, 7 января моего любимого 1974 года. Ностальгии у меня не было. Была лишь только радость оттого, что все это было в моей жизни. Я очень люблю оказываться в тех местах, где  был когда-то с теми, кого любил. Я уверен, что Москва, Флоренция или Лондон — любой город, где ты был с любимым человеком —   это совершенно другой город, не такой, каким бы он был, если бы ты его увидел одиноко смотрящими глазами. В этом-то и весь кайф, чтобы смотреть на эти города двумя парами глаз. И как же здорово, когда у вас появляются «наша скамеечка», «наша улица», «наша площадь»,  и только вам одним ведомо, что вы вкладываете в слово «наша». Вот и сейчас я шел по «нашей» улице, поворачивал в «наш» переулок, шел мимо «нашего» Театра Маяковского и в конце переулка, там, где он почти соединяется с Арбатской площадью, я подходил к «нашему» дому, где я, молодой и влюбленный, был счастлив. Я стоял перед этим домом и представлял, как было бы здорово, если бы из подъезда сейчас выпорхнула Светка и, подлетев ко мне на всем ходу, обняла бы меня и чмокнула прямо в мою, зардевшуюся от стеснения, щеку. Как было бы здорово, если бы мы потом пошли на Арбат, затем спустились к Москве-реке, забежали бы на Бауманку к Славке с Ритой, а потом, все вместе, пошли к Маэстро и сидели бы там до утра, выпивали, читали стихи и слушали Джаз!

     А вечером этого дня был концерт. Незабываемый концерт! Играл на трубе человек, который это делал уже более пятидесяти лет и делал это виртуозно, безупречно и вдохновенно. Этот человек, абсолютно правильно проживший свою жизнь (с моей точки зрения): с одной женой и с одной трубой. Я смотрел на него и видел, как он выдувал воздух из своих огромных раздутых щек, вгоняя его со страшной силой в трубу, развернутую под 45 градусов. Труба, преобразовывая этот воздух при помощи себя самой и пальцев Диззи, издавала божественные, ни на кого и ни на что не похожие во всем мире звуки. Это был «мой» вечер. Это был вечер моей молодости, и со мной, во мне, были все те, кого я любил и буду любить всегда: моя мама, отец, Светка, Василий Павлович, Тая, Кира, Катя, Славка, Рита, Антон, Сергей, Андрей, Евген, Илья, Диман и все иже с ними!!! После концерта, за сценой, мы встретились с Диззи. Он очень обрадовался, увидев меня. Вспоминал наш «джем» в Нью-Йорке, а потом сказал:

     — Сергей, все-таки для меня очень удивительно, что в России играют джаз и
притом так прекрасно, как делаете это вы.

     Мы рассмеялись, после чего он обнял меня, и это была высшая похвала, которую я когда-либо получал в своей жизни.