Лекала красоты

В эту минуту Сашка Гуров стоял с гордо вскинутой вверх головой. Он делал так всегда, справляя малую нужду на улице, в помещениях же чаще смотрел в стену или разглядывал плинтус. Нет, он не хотел зла. Именно сейчас, пока случайные свидетели шумели и размахивали руками, он выращивал цветы, цветы, стебли которых только ещё пробивались сквозь трещину между старым асфальтом и вросшим в землю фундаментом, еле заметные ростки, прошедшие длинный путь к свету. В обычный сезон они могли бы пробиться и сами, но лето было засушливым, а Сашка хотел, чтобы они непременно выжили и расцвели буйным цветом. Моча теперь не отправлялась в небытие под напором белоснежных сливных бачков, а теплилась и питала слабые городские растения. Сашка был точен, ни одной капли не уходило впустую, и мир облегчённо наполнялся красками. Сделав дело и приведя себя в надлежащий вид, он повернулся к двум возмущённым женщинам. «Акт милосердия!» – примирительно сказал он и с достоинством покинул место происшествия. Вслед ему полетело: «Хулиган!» Но уже мягко и как-то по-хорошему. С чувством признания. Хулиган! Есть в этом слове что-то несвершившееся, незлое, бунтующее и непокорное.

 

Тем временем мимо ищущего приключений Сашки Гурова пружинистой походкой проследовала по своим делам Таня Алфёрова, молодая спортсменка-велосипедист. От упорного кручения педалей лицо её приобрело вытянутый лошадиный вид, а икры и бёдра налились здоровой силой. Казалось бы, в икроножной мышце нет ничего такого, что можно было бы вожделеть. Куда как лучше бёдра. Но, несмотря на второстепенность, икры соседки с пятого этажа занимали Сашку вот уже какое-то время. Не то чтобы они довлели или висели над ним дамокловым мечом, но, впрочем, в какой-то степени и довлели, так как жил Гуров прямо под Алфёровой. Все остальные её формы не вызывали у него никаких треволнений. Но когда она расхаживала по его потолку, он всем своим существом чувствовал, как напрягаются милые его сердцу треугольники икроножных мышц.

 

Клац-клац, цокают Танины каблучки, сегодня она изменила привычным обтягивающим лосинам и белым благополучным кроссовкам: туфли на высоких каблуках, красное платье по колено и косметика. Если не говорить об икрах, а на каблуках их великолепие достигало своего апогея, то платье было вызывающе декоративным, а макияж, призванный сделать из Тани милую девушку, никак не клеился к грубым чертам лица. Ей во что бы то ни стало нужно было помочь вернуться в своё прежнее состояние, удержать от пустой траты времени и преступления против самой природы, и Сашка был готов взять на себя эту обязанность, хотя минуту назад у него ещё не было никакой благородной цели. Цель – вот что нужно человеку, чтобы создать для окружающих атмосферу сюрприза.

 

Несмотря на то, что Таня старалась держаться непринуждённо, на высоких каблуках у неё это получалось лишь на коротких дистанциях. Скажем, пройтись по ковровой дорожке кинофестиваля в Каннах от автомобиля до кресла в первом ряду без сенсации ей бы не удалось.

 

До этого летнего дня Таня и Сашка встречались, но не были знакомы. Она появилась в его доме прошлой зимой, в самый буйный метельный февраль. Гуров варил полпачки макарон и жарил сосиски, чад стоял на всю кухню, за окном выла вьюга, патриархальный московский быт кипел и плескался в квартирной ячейке. В ожидании сосисочного переворота Гуров подошёл к запотевшему окну и начертал на нём Анну Ахматову, точную копию работы Модильяни. Наблюдая за двором сквозь ахматовские волосы, он разглядел в пурге въезжающую во двор машину, она остановилась как раз у его подъезда, в салоне зажёгся свет, пассажир долго расплачивался с таксистом, наконец дверца распахнулась и на мороз выскочил южный водитель в лёгком свитерке. Южанин мучительно возился, извлекая на свет большую спортивную сумку и велосипед со снятым передним колесом. Когда с вознёй было покончено, с пассажирского сиденья в метель вышла девушка, закутанная в заменитель шубы. Сложив из ладоней козырёк, девушка посмотрела наверх, снег слепил ей глаза, она мельком взглянула на Гурова, которого, конечно, было трудно опознать за снегопадом и запотевшим стеклом, потом взгляд её скользнул ещё выше и в конце пути снова вернулся к велосипеду. Точным движением она поставила колесо на место, легко взвалила сумку на плечо и покатила велосипед в подъезд. Гуров оторвался от окна и перевернул сосиски на другой бок. Через минуту с лестничной клетки послышались шаги и шорох велосипедных шин. Над его головой на пятом этаже открылась и закрылась дверь, и всё стихло.

 

Зимой соседка иногда попадалась Сашке на глаза, но он не придавал ей значения. Пусть живёт, ну иногда топочет босыми ногами по его потолку, пусть, та квартира давно пошла вразнос и сдаётся. Ещё под Новый год в ней жила пара с брехливым джек-расселом. В первый же день джек своим острым собачьим чутьём отыскал в полу иерихонскую трубу и залаял в неё, будто он один в целом свете и дом должен быть разрушен, а джек выпущен на вольные хлеба. Поступал он так каждый раз, когда хозяева уходили на работу. Сашка делал всё, что мог, и вот под Новый год старина джек съехал на новую квартиру. Тихая велосипедистка в два раза лучше брехливой собаки, это ясно каждому жителю города. Всё так бы и шло, но наступила весенняя оттепель. Защебетали птички, от крашеных окон отклеились утеплительные ленты, и люди стали чаще задумываться о путешествиях и радужных перспективах. Тогда соседка вышла из дома в коротких лосинах, запрыгнула на свой верный велосипед, натренированные икры сладострастно напряглись, ноги закрутили педали. Какая насмешка судьбы – отлить икры точно по лекалам красоты и беспечно пустить всё остальное тело на самотёк. Не то чтобы Сашку это беспокоило, но волновало. За два по-настоящему тёплых весенних месяца эти короткие видения Тани сформировались в небольшую мечту, а значит, появилась цель.

 

Цок-цок, звучат по асфальту Танины каблучки, то гулко отражаясь от стенок сретенских переулков, то теряясь в шуме открытых перекрёстков. Сашка идёт следом, при такой манере ходьбы вероятность, что каблук самостоятельно покинет Танину туфлю, была велика.

 

Таня поравнялась с квадратом окна чебуречной, путь её изрядно вымотал. Она остановилась и, влекомая инстинктом большого зеркала, стала крутиться и рассматривать своё отражение в окне. Из-за стекла на неё уставились две пары внимательных глаз. Карандаши проворно заскользили по бумаге. Она отвернулась от окна и сделала шаг, но голова запаздывала, в последний момент пытаясь оценить, как же её красное платье смотрится там со спины. Она сделала шаг и ещё один, изучая своё отражение. Звук тревожной барабанной дроби заменила сигнализация в машине по соседству. Карандаши за стеклом чебуречной задвигались с удвоенной скоростью. Таня шагнула. Бордюр закончился внезапно, то место, где ожидалась земная твердь, вдруг оказалось пустотой. Не найдя под собой опоры, нога судорожно изменила траекторию и вонзила тоненький каблук в асфальт под очень нужным провидению углом, каблук мгновенно надломился и облегчённо отлетел в сторону. Гуров был начеку, он вовремя подхватил Таню за талию и не дал приятным событиям перерасти в печальное происшествие. Она ещё не успела прийти в себя, как молодой человек сбросил с себя рубашку, оставшись в видавшей виды футболке. Оказавшись сидящей на бордюре на рубашке смутно знакомого парня, Таня растерялась. «А ведь мы соседи, и вот такой случай!» – сказал Гуров дружелюбно и с видом человека, плюющего на собственное благополучие, опустился на оба колена перед обладательницей великолепных икр. Танино лицо приобрело испуганно-удивлённое выражение. «Что вы делаете?» Она начала приходить в себя. «Разрешите, я посмотрю?» – обезоруживающе попросил Сашка. «Может случиться вывих, разрешите?» – и он протянул руки открытыми ладонями вверх. Как тут не пожать открытые ладони или попросту не отдать собственную законную ногу? «Ну посмотрите, – смутилась она, – но мне кажется, что всё обошлось». «Я аккуратно», – уверил её Гуров. Он осторожно взялся за ногу и бережно обнял ладонью вожделенную икру. «Здесь больно? А здесь?» За стеклом чебуречной карандаши самозабвенно шуршали по бумаге.

 

Неизвестно, что могла думать Таня о состоянии своих икр на сегодняшний день, но она вздрогнула, каким-то образом ей передалось мечтательное тепло гуровских рук. «Нет, мне не больно», – прошептала Таня, отдаваясь на растерзание. Пальцы, не поднимаясь выше икры, нежно разминали её мышцы. Этого как раз хватило, чтобы горячая волна расплескалась по всему Таниному натренированному телу и размыла контроль. Это длилось, может быть, вечность, каждый отдавался своему чувству, знакомясь и перебрасываясь незначительными фразами. На авансцену вышли огромные ждущие Танины глаза. Гуров больше не замечал пугающего макияжа. Глаза были ничем не хуже икр, ими можно было так же бесстыдно любоваться.

 

«О чёрт! О боги!» – одновременно воскликнули за стеклом чебуречной два О. Оля и Олег. Мастера быстрого рисунка.

 

За последние два часа все выразительные посетители чебуречной были зарисованы ими в разных стилях и цветовых гаммах. Те же, кто не представлял собой особого интереса, прозябали на задних планах в виде подходящих для них закорючек. «О» ждали эффектной концовки, по глоточку потягивая коньяк из маленькой бутылочки. Чебуреки, купленные больше для вида, лежали нетронутыми на пластиковых тарелках. Ждали и дождались. Со стороны улицы у окна завертелась девушка в красном платье, и четыре руки мгновенно пришли в движение. Цепкие глаза, словно собаки кости, хватали линии и даже целые крупногабаритные предметы и тащили их к себе в альбомы. Чуть дольше сопротивлялись люди, извивались и меняли позы, но карандаши и пастельки ловко запихивали их в бумажные листы. Мастера споро выводили дуги, углы и овалы. Девушка упала – карандаши повисли в воздухе. Сломала каблук, парень, надёжное плечо, девушка сидит на бордюре – руки перевернули изрисованную страницу. На бумаге образовался новый центр притяжения – девичья нога, к её икре прилипла пара преувеличенных мужских рук, рядом на асфальте в несколько штрихов брошены туфелька и сломанный каблук. Из неразберихи ног и рук выросли лица, а за спиной у парочки, нарушая все пропорции, взвился до небес гигантский Институт Склифосовского.

 

Нарисовавшись вволю, усталые, но довольные мастера захлопнули альбомы и засобирались домой. «Куда дальше?» – спросила Оля, между делом складывая разноцветные карандаши в сумку. Она заглянула Олегу через плечо. Перед ним лежал листок, за неимением экслибриса фигурно сдобренный чебуречным маслом, там он изобразил поросшую травой железнодорожную ветку, на ветке ржавая дрезина, на дрезине он и она. Никто в чебуречной не видел, как они вышли. Только спустя пять томительных секунд кто-то подошёл к пустому столику, допил из бутылочки оставшийся коньяк и, приподняв за краешки остывший чебурек, с наслаждением впился в него зубами.

 2017